Страница:
Милиционер тупо смотрел на Веньку и слушал, а сказать ему больше было нечего. Но милиционер ждал, и Венька начал с самого начала свою легенду. Наконец, милиционеру слушать надоело, он сдвинул шапку со звездой на затылок, медленно опустил на стол ладонь с растопыренными пальцами и лениво спросил кого-то за перегородкой:
-- Иван, що с им делать?
-- Велено сдавать в комиссию. -- Милиционер ждал, но за перегородкой молчали.
-- Подывысь, може, не врет!
-- А нам то что,-- безразлично откликнулся Иван, -- кончай, в леспромхоз ехать надо.
-- Так, -- задумался милиционер... -- чего ты до мене пристал... сам не пойму... сделаем так... -- он надолго задумался, потом встал и решительно сказал: -- Пошли. Росту в нем было метра два, не меньше. Голова совершенно круглая, и ушанка на ней казалась прилипшим листочком. Он не обернулся и в проеме двери бросил напарнику:" Иван, ты жди, я сейчас". Они вышли на улицу пересекли площадь, двинулись между шеренг желтых бараков по дощечкам и камням, форсируя огромные лужи. Милиционер молчал и шел, не оборачиваясь. У Веньки мелькнула мысль -- юркнуть между двух бараков за висящие на веревке полотнища простынь и ... -- вот дальше ничего не складывалось. Он ясно понимал, что здесь, на этой маленькой станции его снова поймают, и тогда... -- дальше придумывать не хотелось, что тогда с ним будет.
Они подошли к последнему бараку. Милиционер стукнул в стекло и ждал. Отодвинулась занавеска, в окне появилась голова молодой женщины. Милиционер мягко сказал:
-- Дывись! Покорми его, а я проверю, как он врал, и что с ним делать. А пока посторожи." -- Он подтолкнул Веньку в спину к двери, повернулся и пошел обратно. Венька посмотреол на его широченную спину, плечи качались вверх вниз, так можно было сделать только специально, но милиционер просто шел и не оглядывался по более важным делам. Веньке вдруг стало стыдно. Может быть, потому что его не ругали, не грозили ничем, а все старались помочь -- ему стало стыдно. Правда, он не знал, отчего и почему... он понурился и шагнул в дверь.
Так вкусно он не ел давно. Может, только баба Дуся так кормила. Он уже с трудом держал открытыми глаза. Все путалось. И опять было душно и жарко. Он чувствовал, что засыпает и одновременно ему вроде что-то снилось -- он попал в какой-то фантастический мир, где сразу существовало сейчас и никогда, т.е. сон. Он чувствовал, как хозяйка вынула ложку у него из руки, подхватила подмышки и легко приподняла, а потом помогла добрести до стоящего у стены топчана и усадила на него. И единственное, что он различил, было: "Поспи маленько!"
Венька спал крепко, так крепко, что ему даже ничего не снилось. Он не знал, какой переполох наделал на этой станции в милиции. Они уж и не рады были, что сняли его с поезда, поверив этому бдительному гражданину в гимнастерке. Правда, они записали его фамилию и место проживания, как положено, и с ним еще разберутся, но теперь дело было совсем в другом. Если пацан говорил правду, то могло им крепко нагореть от начальства -- стоило только этому знаменитому в их краях человеку пальцем шевельнуть. Поэтому, никому ничего не говоря и не оформляя документы, Василий забрал Веньку к себе, чтобы в случае скандала, перевернуть все вверх ногами и только выиграть. А впрочем, мальчишка ему действительно понравился. Не раз уж он приводил к себе домой и снятых с поезда, и выловленных бездомных, Наталья его отмывала их, кормила, а потом они отправлялись к Батищевой, и та знала, что с ними делать -детские дома были переполнены... Детей им Бог не дал. Восьмой год они жили на этой затерянной станции, и оба мечтали, что Бог взамен пошлет им какого-нибудь хлопца, чтобы сразу душа прикипела. Вот и приводит Василь домой ребят, а Наталья ворчит потихоньку, делает вид, что сердится, и исподволь приглядывается и примеривает, как оно будет, если паренек у них останется. Пока мужу все сходило с рук, хотя он знал, что Иван докладывает Онищенко, что он водит задержанных к себе домой. Но начальник был его земляком и делал вид, что выговаривает подчиненному за нарушение режима, а на самом деле не обращал внимания. Он не очень опасался бдительного Ивана, потому что и над ним был его земляк. Конечно, нельзя входить в контакт с задержанными, а если поглядеть на этих задержанных, то только душа болит... Ничего этого Венька не знал. И пока он спал, Василь наводил справки и думал, как лучше поступить, чтобы не влипнуть в историю. Если парнишка не врет (поди знай), то можно и в качестве сопровождающего отправиться дальше -- тут недалеко, и доставить его прямо в руки адресата. А как быть уверенным? Вдруг он просто узнал фамилию знаменитого человека и на ней спекулирует -- тогда не то что погон лишишься, а ... дальше он даже думать не хотел. "Обратишься к нему, что его племянник ищет, а тот и слыхом не слыхивал про такого родственничка!.. Вот влип! Чего меня в этот раз потянуло, -- соображал он, -отправить его к Батищевой и все. Сказать, что вчера поздно было, и не нашел ее... А если он правду говорит? Вот вражина! Хоть бы себя назвал... упорный хлопец..." Если бы не Иван, Василь отпустил бы парня и даже бы ему пятерку дал на дорогу. Если парень правду говорит, то не забудет его назвать, когда найдет своего дядю и станет ему рассказывать. как добирался. Ну, а если соврал -- Бог с ней, с пятеркой. Но Иван ведь доложит обязательно, а тут уж подставляй спину! И как всегда, в, казалось бы, безвыходной ситуации Василь решил все рассказать Наталье. Она всегда давала ему дельные советы... В момент обсуждения Венька проснулся. Было темно. Он долго соображал, где находится, и чьи это голоса. А когда сообразил, не шевелясь, стал прислушиваться к разговору и понял, что если сможет хоть как-то убедить, что говорит правду -- все обойдется для него и тут, и по возвращении домой. Если же не докажет, непонятно, когда вообще вернется. Надо называть свою настоящую фамилию (пока что он никакой не назвал), начнут проверять -запрос, допрос... ему даже не по себе стало, и он, как часто с ним бывало, неожиданно для себя сказал в темноту по направлению к голосам: "Я не вру. Мне врать нельзя!" Последнее звучало совсем нелепо, но настолько неожиданно, что оказалось убедительнее его утверждения, что не врет.
-- Почему? -- так же неожиданно спросил Василь, будто это было нормально, что среди ночи чужой мальчишка в его доме подслушал его разговор с женой и так вот запросто встрял в него.
-- Глянь --не спит!-- Удивилась одновременно Наталья.
-- Клятву дал! -- не нашелся, что больше сказать Венька. Когда Володя погиб, я клятву дал не врать и отомстить.
-- Это кто?
-- Брат... -- Все замолчали надолго. Венька пытался разглядеть хоть что-нибудь, но безуспешно. Он только понял, что лежит одетым, как был... и ему очень захотелось оказаться в своей кровати дома и крепко потянуться, перевернуться лицом вниз в подушку и тут же заснуть.
-- Ладно, --сказал Василь после молчания,-- завтра пойдем на узел. Если соврал, сдам в колонию. Сам отвезу, никому звонить не буду. Там быстро перевоспитают. Они умеют. -- Он говорил без всякого нажима, но так , что по-другому быть не может и не должно. Соврал -- плати, и все! Они еще о чем-то быстро- быстро говорили по-украински -- Венька ничего не мог понять и незаметно для себя перестал слышать голоса. Он снова заснул и спал крепко. Узел оказался небольшим двухэтажным бараком с зарешеченными окнами. Василь оставил Веньку у входа и сказал: "Жди! Бежать не советую -- тогда получишь на всю железку." Он скрылся за дверью, а Венька прислонился к стене у входа и пытался что-нибудь разглядеть в сером морозном сумраке. Тут весна только подступала -- ее еще ждали. Вскоре дверь скрипнула, милиционер поманил Веньку жестом, положил ему огромную ладонь на плечо, сжал его легонько и пояснил: "Я вызвал, кого ты просил, послушаем, что ты ему скажешь, а там видно будет." И он ввел Веньку в комнату с глухой перегородкой, на столе стоял черный телефонный аппарат без диска, в открытое окошечко, похожее на кассу в их Зимнем, с любопытством высунулась лохматая голова молодого человека и отрапортовала:
-- Готово, товарищ старшина!
-- Спасибо, -- отозвался Василь, надавил рукой на Венькино плечо, и тот опустился на стул. -- Бери трубку! -- Венька ухватил трубку и держал ее двумя руками. В трубке что-то шуршало, щелкало и падали в этом шорохе отдельные слова и короткие фразы, будто птицы мелькали перед окном бегущего поезда. Потом раздался далекий- далекий голос:
-- На связи!
-- Товарищ Баллай, -- оглушительно закричала трубка, -- сейчас с вами говорить будут! -- Голова мгновенно показалась в окошечке, радист дал отмашку рукой, Василь слегка подтолкнул Веньку в спину, тот поднял на него глаза и пересохшими губами прошелестел:
-- Дядя Сережа!
-- Что? Кто говорит? -- донеслось из трубки
-- Громче! -- Скомандовали одновременно Василь и рыжий радист. Венька втянул воздух и отчаянно закричал:
-- Дядя Сережа, это я Венька! -- Громкоговорящая связь мгновенно выдала на всю комнату сквозь щелчки и завывания:
-- Венька? Как... -- Он видимо хотел спросить "какой", но сообразил на полслове и тоже закричал, -- Венька Марголин, Венька?
-- Да! -- Заорал Венька так, что радист покачал головой:
-- Во орет! Обрадовался! -- Объявил радист.
-- Нэ брэшет! -- пояснил ему удовлетворенно Василь. -- Говори, говори, -одобрил он Веньку. Тот посмотрел на них глазами, полными слез, и закричал дальше: Я в милиции, в узле, в Песцовом...
-- Ничего не понимаю! В какой милиции? Кто старший? -- Спросил он командирским голосом. Василь мягко отнял у Веньки трубку и отрапортовал:
-- Товарищ капитан, -- докладает старшина Опанасенко, -- мальчишку сняли с поезда в Песцовом, он доложил, что добирается к дяде, к Вам то есть. -- это проверка! Какие будут распоряжения? Доставить по месту?!
-- Доставить, конечно, доставить! Спасибо старшина! До связи! -- В трубке щелкнуло, высунулась голова радиста и объявила:
-- Все! Хорошенького помаленьку!
-- Бывай, Петров! Спасибо за службу! -- Рыжий высунулся из окошка:
-- С вас причитается!
-- Спасибо, дядя. -- Сказал Венька.
-- Бывай! Слава Богу, один нашелся...
-- Что не сбрехнул, то -- хорошо, -- размышлял вслух Василь, -- а что мать там с ума сходит --плохо.
-- Я ее записку написал, -- отпарировал Венька.
-- Записку, -- ехидно подтвердил милиционер.
-- Подробную,-- добавил Венька.
-- Подробную! Ишь ты!... -- Дальше они шли молча ГЛАВА XIX. В КОНЦЕ КОНЦОВ
Венька дважды постучал -- никто не откликался, тогда он толкнул дверь, и они с Натальей вошли в небольшие темные сени и оттуда уже без стука открыли дверь в комнату. Посредине ее стояла девочка -- в одной руке кукла, в другойшлемофон.
-- Ты кто? --Спросила она.
-- Ленка! -- Венька шагнул к ней. И вдруг девочка, узнав его, бросилась навстречу и обняла, ничего не выпуская из рук.
-- А папка спит! Я его разбужу сейчас!
-- Не надо, -- запротестовала Наталья, стоявшая сзади, -- Мы сами. -- Она огляделась, скинула пальто, взяла свое и Венькино, повернулась к вешалке, а оттуда уже вернулась с веником в руках, и работа закипела. Веньке, конечно, повезло -- так получилось, что его интересы пересеклись со стремлением милиционера Опанасенко вырваться из Песцового. Он чувствовал, как Иван следит за каждым его шагом, а потом бежит к начальнику. То ли его раздражало человеческое отношение к окружающим, то ли он завидовал тому, что Василю "везло" в делах -- он капал и капал. Чем это может кончиться, Василь знал слишком хорошо. Баллай был начальником эскадрильи, и он мог помочь перевестись, а уж если попасть к нему самому -- разве можно упустить такой случай. И сообразительный старшина дал Веньке в провожатые свою жену, а самого Веньку попросил замолвить за него словечко -- он, мол, "парень самостоятельный, если две тыщи километров отмахал сам по себе". Венька, конечно, пообещал и не забыл об этом.
Вечером, когда они впятером сидели за столом, разговор шел о жизни. Женщины, непонятно чем похожие друг на друга, сразу нашли общий язык. Тетя Маша (так называл Венька новую жену дяди Сережи) тоже была с Украины, и так же мягко говорила, как Наталья, что ему очень нравилось. Они не жаловались, а обсуждали и даже мечтательные фразы проскальзывали в их разговоре... Венька с Леной болтали ногами под столом, и Венька, поддерживая эту игру, по-взрослому снисходительно усмехался. Дядя Сережа молчал. Держал круглый тонкий стакан с тремя красными ободками по верхнему краю в кулаке и отхлебывал крепко заваренный чай крошечными глотками. Наверное, у него сегодня был выходной. Телефон на стене поразил Веньку -- он даже представить не мог себе -- домашний телефон. Но когда тот в первый раз зазвонил, и дядя Сережа командирским своим голосом отдал какие-то распоряжения, называя собеседника в трубке по фамилии -- Никонов, Венька понял, что иначе -- нельзя. Ему стало спокойно и хорошо -- он был дома... но как ни рассеянно слушал он разговоры за столом, вовремя вставил фразу, что старшина Опанасенко очень ему помог, а то попал бы он в руки Батищевой! И еще, что старшина Опнасенко про него говорил, что он замеча тельный летчик, и тут его все вокруг очень уважают.
-- Ты бы, дядь Сереж, взял его к себе служить -- он хороший милиционер!
-- Хороший милиционер! -- повторил дядя Сережа и рассмеялся! -- Хорошо звучит! Поговорить им удалось только через день. Весь следующий, после приезда гостя, летчик пропадал на аэродроме. Вечером он пришел поздно, шумно мылся и жаловался, что попал ему такой остолоп Никонов, которому поручить ничего нельзя. Венька чувствовал покой и счастье. Радиограмму маме они отправили сразу, как только проснулся дядя Сережа -- в первый день, в первый час. Отправили прямо отсюда из дома по телефону. А сегодня он целый день играл с Ленкой -- она задавала такие вопросы, что Венька даже не представлял, как на них можно ответить, и восхищенно говорил тете Маше:
-- Она такая умная!
-- Очень! -- соглашалась тетя Маша и каждый раз в подтверждение рассказывала какую-нибудь забавную историю.
"Вот теперь и время поговорить есть. -- Сказал дядя Сережа. -- Не просто же посмотреть на меня ты приехал... или по Ленке соскучился? -- Он усмехнулся. -Я когда постарше тебя самую малость был, знаешь в кого влюблен был? -- Вопрос повис в воздухе.Венька напряженно всматривался в лицо дяди Сережи... -- В твою маму! -- Венька даже отшатнулся от неожиданности! -- Да, да... она нас учила, а тебя еще на свете не было, и отец твой только на подступах был -ухаживал за Цилей! Так красиво ухаживал, а я сходил с ума от ревности и думал, что убью его. А потом... знаешь, мне казалось, что я никогда никого не смогу полюбить больше... Твой отец меня спас дважды: один раз от смерти, второй -- от большой глупости... считай, тоже от смерти... вот так... ну, это для зачина... а теперь ты давай... что наболело... накинь-ка мою форменку, пойдем в сенцы, я подымлю..."
Здесь Веньке было проще. Дядя Сережа не смотрел на него. В полумраке светилась его папироса. Форменка уютно окутывала все тело -- даже ноги ниже колен, и он начал рассказывать, сбивчиво и не стесняясь, не дожидаясь ответов на свои вопросы: зачем, почему, как, что делать... Обо всем на свете. Теперь ему просто было рассказать про Эсфирь, словно дядя Сережа заранее облегчил ему дорогу к этому своим неожиданным признанием. Он рассказал ему о Лизке, о драке в овраге, о погроме и о новой встрече с ремесленниками, о том, что все всего боятся, а евреи хотят уехать, и что все их ненавидят, о том, что он слышал по "вражескому голосу" у Шурки Соломина, и еще о том, что не с кем поговорить, и почему он сюда к нему прибежал... И еще Венька добавил, что ему тут нравится, и нельзя ли ему пожить немножко... Венька говорил долго, сбивчиво, даже рассказал про Белобородку про то, как учил его каркать со смыслом их руководитель, и про то, что их кружок закрыли... он уже не разделял главное и второстепенное. Он "вываливал все". Похоже было, что в нем не осталось больше места для нового -- новых впечатлений, мыслей, решений, даже для новых желаний, и ему надо было непременно освободиться от старого груза -- иначе невозможно жить. Венька не ошибся в своем выборе -- дядя Сережа не перебивал, не поучал его и реагировал, как все Венькины ровесники, просто и открыто. Он слушал внимательно и отвлекался только, чтобы закурить новую папиросу. Когда рассказ кончился, они долго молчали. Казалось, взрослый забыл о мальчишке, о том, с какой надеждой он ждет его слова. Потом он повернулся к Веньке, взял его за плечи двумя руками и присел на корточки. Их лица оказались близко друг против друга глаза в глаза. В темноте не было видно их выражение, но крепко сжав плечи мальчишки, взрослый сказал тихо и очень напряженно:
-- Я не знаю. Ты же не затем пол России отмахал, чтобы я врал тебе. Нет у меня ответа на этот вопрос... -- Он молчал долго, не меняя позы. Потом добавил. -- Ни у кого нет. Давно. Мы ему на фронте ответ дали, а он, гад, оказывается в тылу вылез...
-- А как же ... -- начал было Венька. Он не верил, не верил! Не потому, что дядя Сережа врет, а потому -- что не мог... как тогда жить ему -- Веньке, жидовской морде, в этом страхе и политике...
-- Так и жить! -- угадал его мысли дядя Сережа и со вздохом выпрямился. Уже другим голосом он добавил. -- Послушай!
-- У нас в полку, в соседней эскадрилье татарин служил. Маленький, кривоногий, глаза раскосые... 22 июня сорок первого училище летное закончил и прямо в полк -- лейтенантик новоиспеченный. Пришел к командиру, доложил о прибытии -- тот посмотрел на него, и не понравился ему татарин. Тогда вообще вдруг такое недоверие к татарам -- вроде они фашистам помогали, боялись предательства с их стороны. Газеты писали, слухи всякие... Ну, и командир говорит ему: "Я тебя в другую часть отправлю! Не нужен ты мне!" -- А тот ни в какую -- война, мол, не время искать место -- тут воевать буду. Командир вызвал начпомтеха. Спрашивает, починили тот самолет, что списать хотели? Тот отвечает, что ремонт закончен. Тогда приказал он дать этому малому самолет починеный. Не придерешься -- а на самом деле -- одно название -- латка на латке, старье на слом -- только на тот свет на нем лететь, а не в бой. А этот лейтенантик, как ни в чем ни бывало, глазом не моргнул, говорит: "Спасибо"! И все. Первый бой -- он наравне со всеми, второй -- а самолет еле живой. Но выдержка у него оказалась железная. Прошло время -- получили новые машины -- всем дали, а ему шиш! Мы то все видим, внутренне возмущаемся, а молчим... приказ -- есть приказ!
Прошло еще время, и он на своем инвалиде "мессера" завалил -- чудо! Механик на него молился, крестил его потихоньку в спину, когда тот в кабину забирался. Летал он здорово -- словно в воздухе родился -- это все видели. Мы назад к Кавказу пятимся, а он свой счет ведет, звезды на фюзеляж сажает... раздолбали его машину, еле он до дома дотянул, пришлось командиру ему другую дать, новую. Потом командир сменился, потом уж на запад война пошла... Одну звезду ему на грудь, потом вторую, и, заметь, за всю войну -- ни одного госпиталя, а под ним три машины сгорело...
Где тот полковник, что его не принял, не знаю... а он за всех татар, за весь народ доказывал... не сладко ему было... дружили мы с ним... все его любили
-- никогда он не выпячивался, а что прикажут -- будто всегда рад... не знаю, понял ли ты меня... -- Они опять долго молчали. Потом летчик добавил... иногда по одному человеку о целой стране судят... хотя не всегда это верно выходит...
-- А теперь он летает?
-- Куда ж ему деваться?! Он как все мы, ничего не умеет больше... летает... других летать учит.
-- А как его зовут?
-- Зовут? -- Переспросил дядя Сережа... -- Зачем тебе? Пусть он для тебя будет легендой... не все называть своими имена надо... ты ведь большой уже, Венька... Меньше знаешь, меньше сболтнешь... татар до сих пор в подозрении держат... вот как, брат!...-- Наверное, было уже очень поздно, когда он притянул к себе Веньку и продолжил:
-- Знаешь, то, что ты приехал, замечательно, только маму одну нельзя оставлять надолго -- она же одна там, а ты мужчина. На отца не обижайся -- он мужик настоящий, ты еще поймешь его, вот чуть повзрослеешь. А на мелкие вопросы, если я тебе отвечу -- это будут мои ответы, а ты свои найти должен. Для того и жизнь дана, чтобы самому на все вопросы ответить... только ты на нее не обижайся, на жизнь, а то неудачником станешь... погоди еще денек... а там у нас транспорт пойдет в центр -- вот и прокатишься! Не боишься летать-то? Эх, Венька, заживем мы еще, я верю! Или зря столько жертв было?! Заживем! Мы ж еще молодые, а?
В дорогу Венька получил мешок подарков --правда, он не знал, что в него положили. Дядя Сережа сказал пилоту: "Смирнов, доставишь парня по адресу и это прихвати," -- и протянул ему тяжеленный брезентовый мешок. Венька видел в круглый иллюминатор, как побежала назад земля, фигурки стремительно, как в ускоренном кино, исчезли, потом постройки аэродрома, деревья, потом все это мелькнуло внизу, моторы взревели, самолет заложил вираж, прошел полкруга и стал набирать высоту. Тогда будто все успокоилось, по-северному неторопливо поплыло куда-то назад, унося с собой много произошедшего в эти дни. Получалось так, что все это вместе с видимым внизу уплывает назад в память, а Венька вместе с этим самолетом летит вперед, как ему казалось, к чему-то очень хорошему и радостному. ГЛАВА XX. ПОРА
Ветреным майским днем Венька шел по улице Горького в Москве. Упругая волна толкала его в спину и под коленки, отчего ноги сами собой переступали быстрее. У кукольного театра он остановился и стал разглядывать афишу с негритенком. Раньше Венька редко бывал в городе, он существовал для него только как "Столица нашей Родины -- Москва". Теперь он все чаще сбегал сюда -ему было тесно в поселке, а здесь, казалось, не может быть всего того, что окружало его, как нет убогих палаточек у станции, одних и тех же лиц шпаны у кинотеатра, одних и тех же разговоров и страхов. Он чувствовал, что ему пора оторваться от этого самому. С тех пор, как он вернулся, многое для него переменилось, и, как он понимал, именно потому, что он сам этого хотел и приложил свои усилия. Он снова и снова возвращался к тем дням, когда ездил к дяде Сереже, и удивлялся, как же долго можно об этом вспоминать -- по времени во много много раз дольше, чем он там пробыл. А если рассказывать, то заняло бы много дней, такой важной и наполненной была каждая минута. Даже когда никто с ним не разговаривал, Венька впитывал в себя окружающее, совсем другой, простой уклад жизни -- он не понимал, что это так, а только чувствовал разницу в отношениях людей и мотивах поступков. Как дом, подумал Венка, оглядываясь. Вот построили этого громилу за один год, а люди в нем живут уже сто лет, может.
Было еще совсем рано, и ему казалось, неловко идти к Григоренко. Сегодня он предупредил маму, что едет к ее друзьям, и она безропотно отпустила, дав даже денег на дорогу, потому что понимала, что сына ей уже не удержать на месте. "Как быстро и сразу он повзрослел. -- Думала она. -- Наверное, не зря выбрано время для бармицве..." На самом деле Венька приехал сюда не затем, чтобы навестить друзей, и не праздно шататься -- он узнал, что сегодня уезжает Эсфирь и другие. Лизка говорила, что это точно. Почему они сами не едут, Венька спрашивать не стал. И вот он приехал пораньше, чтобы успеть забежать к Григоренко и тогда сказать матери правду, что был у них. Если бы она узнала настоящую цель его поездки, ни за что бы не пустила. Как-то раз он подслушал ее разговор на старой квартире у тетки, из которого выходило, что ехать провожать небезопасно для тех, кто здесь остается. Что синагогу никогда не восстановят, а бывать возле центральной не стоит, потому что там следят и сообщают "куда надо".
Венька, как все, понимал, что это значит. Но каждый понимал это по-своему. Ему было плевать. Он не хотел больше оглядываться -- он хотел в последний раз увидеть Эсфирь.
Так он простоял, размышляя, наверное, достаточно долго, и, когда очнулся, оказалось, что времени на посещение уже мало, хотя дом их был рядом на 2-ой Тверской Ямской, но не придешь ведь, не скажешь -- "Я только так, по-быстрому, чтобы маме сказать, что был у вас!" Тогда Венька решил зайти к ним после вокзала и отправился дальше вверх по улице. Он прошел в здание, огляделся -- покупать перонный билет не хотелось. Время еще было, и он побрел искать "дырку". Она, конечно, нашлась. Это Венька знал точно -- если есть забор, в нем есть и бесплатный проход. В начале грузового двора к нему вела хорошо утоптанная тропинка. Он перешел рельсы, вернулся к зеленоватому зданию, которое ему очень нравилось, и стал по расписанию прикидывать, какой поезд нужен ему. Выходило, что ждать надо не меньше часа. Идти внутрь он не мог, чтобы потом вернуться на перрон, пришлось бы опять проделать длинный окружной путь. Тогда он прошел левее, откуда уходили пригородные поезда, и отправился по платформе медленно-медленно, заглядывая в пустые окна вагонов. В конце он соскочил на землю, пересек несколько путей, взобрался на другую платформу и еще медленнее пошел в обратном направлении. Когда он добрел до состава, который, предполагал, ему нужен, проводники уже открывали двери и вытирали ручки. Вдоль состава катили тележки с торфом и чемоданами в багажный вагон, а из вокзала выходили пассажиры с огромными баулами и тюками, они тащились вслед за такими же нагруженными носильщиками с чемоданами висящими на ремне через плечо, как два прямоугольных горба на спине и на груди.
-- Иван, що с им делать?
-- Велено сдавать в комиссию. -- Милиционер ждал, но за перегородкой молчали.
-- Подывысь, може, не врет!
-- А нам то что,-- безразлично откликнулся Иван, -- кончай, в леспромхоз ехать надо.
-- Так, -- задумался милиционер... -- чего ты до мене пристал... сам не пойму... сделаем так... -- он надолго задумался, потом встал и решительно сказал: -- Пошли. Росту в нем было метра два, не меньше. Голова совершенно круглая, и ушанка на ней казалась прилипшим листочком. Он не обернулся и в проеме двери бросил напарнику:" Иван, ты жди, я сейчас". Они вышли на улицу пересекли площадь, двинулись между шеренг желтых бараков по дощечкам и камням, форсируя огромные лужи. Милиционер молчал и шел, не оборачиваясь. У Веньки мелькнула мысль -- юркнуть между двух бараков за висящие на веревке полотнища простынь и ... -- вот дальше ничего не складывалось. Он ясно понимал, что здесь, на этой маленькой станции его снова поймают, и тогда... -- дальше придумывать не хотелось, что тогда с ним будет.
Они подошли к последнему бараку. Милиционер стукнул в стекло и ждал. Отодвинулась занавеска, в окне появилась голова молодой женщины. Милиционер мягко сказал:
-- Дывись! Покорми его, а я проверю, как он врал, и что с ним делать. А пока посторожи." -- Он подтолкнул Веньку в спину к двери, повернулся и пошел обратно. Венька посмотреол на его широченную спину, плечи качались вверх вниз, так можно было сделать только специально, но милиционер просто шел и не оглядывался по более важным делам. Веньке вдруг стало стыдно. Может быть, потому что его не ругали, не грозили ничем, а все старались помочь -- ему стало стыдно. Правда, он не знал, отчего и почему... он понурился и шагнул в дверь.
Так вкусно он не ел давно. Может, только баба Дуся так кормила. Он уже с трудом держал открытыми глаза. Все путалось. И опять было душно и жарко. Он чувствовал, что засыпает и одновременно ему вроде что-то снилось -- он попал в какой-то фантастический мир, где сразу существовало сейчас и никогда, т.е. сон. Он чувствовал, как хозяйка вынула ложку у него из руки, подхватила подмышки и легко приподняла, а потом помогла добрести до стоящего у стены топчана и усадила на него. И единственное, что он различил, было: "Поспи маленько!"
Венька спал крепко, так крепко, что ему даже ничего не снилось. Он не знал, какой переполох наделал на этой станции в милиции. Они уж и не рады были, что сняли его с поезда, поверив этому бдительному гражданину в гимнастерке. Правда, они записали его фамилию и место проживания, как положено, и с ним еще разберутся, но теперь дело было совсем в другом. Если пацан говорил правду, то могло им крепко нагореть от начальства -- стоило только этому знаменитому в их краях человеку пальцем шевельнуть. Поэтому, никому ничего не говоря и не оформляя документы, Василий забрал Веньку к себе, чтобы в случае скандала, перевернуть все вверх ногами и только выиграть. А впрочем, мальчишка ему действительно понравился. Не раз уж он приводил к себе домой и снятых с поезда, и выловленных бездомных, Наталья его отмывала их, кормила, а потом они отправлялись к Батищевой, и та знала, что с ними делать -детские дома были переполнены... Детей им Бог не дал. Восьмой год они жили на этой затерянной станции, и оба мечтали, что Бог взамен пошлет им какого-нибудь хлопца, чтобы сразу душа прикипела. Вот и приводит Василь домой ребят, а Наталья ворчит потихоньку, делает вид, что сердится, и исподволь приглядывается и примеривает, как оно будет, если паренек у них останется. Пока мужу все сходило с рук, хотя он знал, что Иван докладывает Онищенко, что он водит задержанных к себе домой. Но начальник был его земляком и делал вид, что выговаривает подчиненному за нарушение режима, а на самом деле не обращал внимания. Он не очень опасался бдительного Ивана, потому что и над ним был его земляк. Конечно, нельзя входить в контакт с задержанными, а если поглядеть на этих задержанных, то только душа болит... Ничего этого Венька не знал. И пока он спал, Василь наводил справки и думал, как лучше поступить, чтобы не влипнуть в историю. Если парнишка не врет (поди знай), то можно и в качестве сопровождающего отправиться дальше -- тут недалеко, и доставить его прямо в руки адресата. А как быть уверенным? Вдруг он просто узнал фамилию знаменитого человека и на ней спекулирует -- тогда не то что погон лишишься, а ... дальше он даже думать не хотел. "Обратишься к нему, что его племянник ищет, а тот и слыхом не слыхивал про такого родственничка!.. Вот влип! Чего меня в этот раз потянуло, -- соображал он, -отправить его к Батищевой и все. Сказать, что вчера поздно было, и не нашел ее... А если он правду говорит? Вот вражина! Хоть бы себя назвал... упорный хлопец..." Если бы не Иван, Василь отпустил бы парня и даже бы ему пятерку дал на дорогу. Если парень правду говорит, то не забудет его назвать, когда найдет своего дядю и станет ему рассказывать. как добирался. Ну, а если соврал -- Бог с ней, с пятеркой. Но Иван ведь доложит обязательно, а тут уж подставляй спину! И как всегда, в, казалось бы, безвыходной ситуации Василь решил все рассказать Наталье. Она всегда давала ему дельные советы... В момент обсуждения Венька проснулся. Было темно. Он долго соображал, где находится, и чьи это голоса. А когда сообразил, не шевелясь, стал прислушиваться к разговору и понял, что если сможет хоть как-то убедить, что говорит правду -- все обойдется для него и тут, и по возвращении домой. Если же не докажет, непонятно, когда вообще вернется. Надо называть свою настоящую фамилию (пока что он никакой не назвал), начнут проверять -запрос, допрос... ему даже не по себе стало, и он, как часто с ним бывало, неожиданно для себя сказал в темноту по направлению к голосам: "Я не вру. Мне врать нельзя!" Последнее звучало совсем нелепо, но настолько неожиданно, что оказалось убедительнее его утверждения, что не врет.
-- Почему? -- так же неожиданно спросил Василь, будто это было нормально, что среди ночи чужой мальчишка в его доме подслушал его разговор с женой и так вот запросто встрял в него.
-- Глянь --не спит!-- Удивилась одновременно Наталья.
-- Клятву дал! -- не нашелся, что больше сказать Венька. Когда Володя погиб, я клятву дал не врать и отомстить.
-- Это кто?
-- Брат... -- Все замолчали надолго. Венька пытался разглядеть хоть что-нибудь, но безуспешно. Он только понял, что лежит одетым, как был... и ему очень захотелось оказаться в своей кровати дома и крепко потянуться, перевернуться лицом вниз в подушку и тут же заснуть.
-- Ладно, --сказал Василь после молчания,-- завтра пойдем на узел. Если соврал, сдам в колонию. Сам отвезу, никому звонить не буду. Там быстро перевоспитают. Они умеют. -- Он говорил без всякого нажима, но так , что по-другому быть не может и не должно. Соврал -- плати, и все! Они еще о чем-то быстро- быстро говорили по-украински -- Венька ничего не мог понять и незаметно для себя перестал слышать голоса. Он снова заснул и спал крепко. Узел оказался небольшим двухэтажным бараком с зарешеченными окнами. Василь оставил Веньку у входа и сказал: "Жди! Бежать не советую -- тогда получишь на всю железку." Он скрылся за дверью, а Венька прислонился к стене у входа и пытался что-нибудь разглядеть в сером морозном сумраке. Тут весна только подступала -- ее еще ждали. Вскоре дверь скрипнула, милиционер поманил Веньку жестом, положил ему огромную ладонь на плечо, сжал его легонько и пояснил: "Я вызвал, кого ты просил, послушаем, что ты ему скажешь, а там видно будет." И он ввел Веньку в комнату с глухой перегородкой, на столе стоял черный телефонный аппарат без диска, в открытое окошечко, похожее на кассу в их Зимнем, с любопытством высунулась лохматая голова молодого человека и отрапортовала:
-- Готово, товарищ старшина!
-- Спасибо, -- отозвался Василь, надавил рукой на Венькино плечо, и тот опустился на стул. -- Бери трубку! -- Венька ухватил трубку и держал ее двумя руками. В трубке что-то шуршало, щелкало и падали в этом шорохе отдельные слова и короткие фразы, будто птицы мелькали перед окном бегущего поезда. Потом раздался далекий- далекий голос:
-- На связи!
-- Товарищ Баллай, -- оглушительно закричала трубка, -- сейчас с вами говорить будут! -- Голова мгновенно показалась в окошечке, радист дал отмашку рукой, Василь слегка подтолкнул Веньку в спину, тот поднял на него глаза и пересохшими губами прошелестел:
-- Дядя Сережа!
-- Что? Кто говорит? -- донеслось из трубки
-- Громче! -- Скомандовали одновременно Василь и рыжий радист. Венька втянул воздух и отчаянно закричал:
-- Дядя Сережа, это я Венька! -- Громкоговорящая связь мгновенно выдала на всю комнату сквозь щелчки и завывания:
-- Венька? Как... -- Он видимо хотел спросить "какой", но сообразил на полслове и тоже закричал, -- Венька Марголин, Венька?
-- Да! -- Заорал Венька так, что радист покачал головой:
-- Во орет! Обрадовался! -- Объявил радист.
-- Нэ брэшет! -- пояснил ему удовлетворенно Василь. -- Говори, говори, -одобрил он Веньку. Тот посмотрел на них глазами, полными слез, и закричал дальше: Я в милиции, в узле, в Песцовом...
-- Ничего не понимаю! В какой милиции? Кто старший? -- Спросил он командирским голосом. Василь мягко отнял у Веньки трубку и отрапортовал:
-- Товарищ капитан, -- докладает старшина Опанасенко, -- мальчишку сняли с поезда в Песцовом, он доложил, что добирается к дяде, к Вам то есть. -- это проверка! Какие будут распоряжения? Доставить по месту?!
-- Доставить, конечно, доставить! Спасибо старшина! До связи! -- В трубке щелкнуло, высунулась голова радиста и объявила:
-- Все! Хорошенького помаленьку!
-- Бывай, Петров! Спасибо за службу! -- Рыжий высунулся из окошка:
-- С вас причитается!
-- Спасибо, дядя. -- Сказал Венька.
-- Бывай! Слава Богу, один нашелся...
-- Что не сбрехнул, то -- хорошо, -- размышлял вслух Василь, -- а что мать там с ума сходит --плохо.
-- Я ее записку написал, -- отпарировал Венька.
-- Записку, -- ехидно подтвердил милиционер.
-- Подробную,-- добавил Венька.
-- Подробную! Ишь ты!... -- Дальше они шли молча ГЛАВА XIX. В КОНЦЕ КОНЦОВ
Венька дважды постучал -- никто не откликался, тогда он толкнул дверь, и они с Натальей вошли в небольшие темные сени и оттуда уже без стука открыли дверь в комнату. Посредине ее стояла девочка -- в одной руке кукла, в другойшлемофон.
-- Ты кто? --Спросила она.
-- Ленка! -- Венька шагнул к ней. И вдруг девочка, узнав его, бросилась навстречу и обняла, ничего не выпуская из рук.
-- А папка спит! Я его разбужу сейчас!
-- Не надо, -- запротестовала Наталья, стоявшая сзади, -- Мы сами. -- Она огляделась, скинула пальто, взяла свое и Венькино, повернулась к вешалке, а оттуда уже вернулась с веником в руках, и работа закипела. Веньке, конечно, повезло -- так получилось, что его интересы пересеклись со стремлением милиционера Опанасенко вырваться из Песцового. Он чувствовал, как Иван следит за каждым его шагом, а потом бежит к начальнику. То ли его раздражало человеческое отношение к окружающим, то ли он завидовал тому, что Василю "везло" в делах -- он капал и капал. Чем это может кончиться, Василь знал слишком хорошо. Баллай был начальником эскадрильи, и он мог помочь перевестись, а уж если попасть к нему самому -- разве можно упустить такой случай. И сообразительный старшина дал Веньке в провожатые свою жену, а самого Веньку попросил замолвить за него словечко -- он, мол, "парень самостоятельный, если две тыщи километров отмахал сам по себе". Венька, конечно, пообещал и не забыл об этом.
Вечером, когда они впятером сидели за столом, разговор шел о жизни. Женщины, непонятно чем похожие друг на друга, сразу нашли общий язык. Тетя Маша (так называл Венька новую жену дяди Сережи) тоже была с Украины, и так же мягко говорила, как Наталья, что ему очень нравилось. Они не жаловались, а обсуждали и даже мечтательные фразы проскальзывали в их разговоре... Венька с Леной болтали ногами под столом, и Венька, поддерживая эту игру, по-взрослому снисходительно усмехался. Дядя Сережа молчал. Держал круглый тонкий стакан с тремя красными ободками по верхнему краю в кулаке и отхлебывал крепко заваренный чай крошечными глотками. Наверное, у него сегодня был выходной. Телефон на стене поразил Веньку -- он даже представить не мог себе -- домашний телефон. Но когда тот в первый раз зазвонил, и дядя Сережа командирским своим голосом отдал какие-то распоряжения, называя собеседника в трубке по фамилии -- Никонов, Венька понял, что иначе -- нельзя. Ему стало спокойно и хорошо -- он был дома... но как ни рассеянно слушал он разговоры за столом, вовремя вставил фразу, что старшина Опанасенко очень ему помог, а то попал бы он в руки Батищевой! И еще, что старшина Опнасенко про него говорил, что он замеча тельный летчик, и тут его все вокруг очень уважают.
-- Ты бы, дядь Сереж, взял его к себе служить -- он хороший милиционер!
-- Хороший милиционер! -- повторил дядя Сережа и рассмеялся! -- Хорошо звучит! Поговорить им удалось только через день. Весь следующий, после приезда гостя, летчик пропадал на аэродроме. Вечером он пришел поздно, шумно мылся и жаловался, что попал ему такой остолоп Никонов, которому поручить ничего нельзя. Венька чувствовал покой и счастье. Радиограмму маме они отправили сразу, как только проснулся дядя Сережа -- в первый день, в первый час. Отправили прямо отсюда из дома по телефону. А сегодня он целый день играл с Ленкой -- она задавала такие вопросы, что Венька даже не представлял, как на них можно ответить, и восхищенно говорил тете Маше:
-- Она такая умная!
-- Очень! -- соглашалась тетя Маша и каждый раз в подтверждение рассказывала какую-нибудь забавную историю.
"Вот теперь и время поговорить есть. -- Сказал дядя Сережа. -- Не просто же посмотреть на меня ты приехал... или по Ленке соскучился? -- Он усмехнулся. -Я когда постарше тебя самую малость был, знаешь в кого влюблен был? -- Вопрос повис в воздухе.Венька напряженно всматривался в лицо дяди Сережи... -- В твою маму! -- Венька даже отшатнулся от неожиданности! -- Да, да... она нас учила, а тебя еще на свете не было, и отец твой только на подступах был -ухаживал за Цилей! Так красиво ухаживал, а я сходил с ума от ревности и думал, что убью его. А потом... знаешь, мне казалось, что я никогда никого не смогу полюбить больше... Твой отец меня спас дважды: один раз от смерти, второй -- от большой глупости... считай, тоже от смерти... вот так... ну, это для зачина... а теперь ты давай... что наболело... накинь-ка мою форменку, пойдем в сенцы, я подымлю..."
Здесь Веньке было проще. Дядя Сережа не смотрел на него. В полумраке светилась его папироса. Форменка уютно окутывала все тело -- даже ноги ниже колен, и он начал рассказывать, сбивчиво и не стесняясь, не дожидаясь ответов на свои вопросы: зачем, почему, как, что делать... Обо всем на свете. Теперь ему просто было рассказать про Эсфирь, словно дядя Сережа заранее облегчил ему дорогу к этому своим неожиданным признанием. Он рассказал ему о Лизке, о драке в овраге, о погроме и о новой встрече с ремесленниками, о том, что все всего боятся, а евреи хотят уехать, и что все их ненавидят, о том, что он слышал по "вражескому голосу" у Шурки Соломина, и еще о том, что не с кем поговорить, и почему он сюда к нему прибежал... И еще Венька добавил, что ему тут нравится, и нельзя ли ему пожить немножко... Венька говорил долго, сбивчиво, даже рассказал про Белобородку про то, как учил его каркать со смыслом их руководитель, и про то, что их кружок закрыли... он уже не разделял главное и второстепенное. Он "вываливал все". Похоже было, что в нем не осталось больше места для нового -- новых впечатлений, мыслей, решений, даже для новых желаний, и ему надо было непременно освободиться от старого груза -- иначе невозможно жить. Венька не ошибся в своем выборе -- дядя Сережа не перебивал, не поучал его и реагировал, как все Венькины ровесники, просто и открыто. Он слушал внимательно и отвлекался только, чтобы закурить новую папиросу. Когда рассказ кончился, они долго молчали. Казалось, взрослый забыл о мальчишке, о том, с какой надеждой он ждет его слова. Потом он повернулся к Веньке, взял его за плечи двумя руками и присел на корточки. Их лица оказались близко друг против друга глаза в глаза. В темноте не было видно их выражение, но крепко сжав плечи мальчишки, взрослый сказал тихо и очень напряженно:
-- Я не знаю. Ты же не затем пол России отмахал, чтобы я врал тебе. Нет у меня ответа на этот вопрос... -- Он молчал долго, не меняя позы. Потом добавил. -- Ни у кого нет. Давно. Мы ему на фронте ответ дали, а он, гад, оказывается в тылу вылез...
-- А как же ... -- начал было Венька. Он не верил, не верил! Не потому, что дядя Сережа врет, а потому -- что не мог... как тогда жить ему -- Веньке, жидовской морде, в этом страхе и политике...
-- Так и жить! -- угадал его мысли дядя Сережа и со вздохом выпрямился. Уже другим голосом он добавил. -- Послушай!
-- У нас в полку, в соседней эскадрилье татарин служил. Маленький, кривоногий, глаза раскосые... 22 июня сорок первого училище летное закончил и прямо в полк -- лейтенантик новоиспеченный. Пришел к командиру, доложил о прибытии -- тот посмотрел на него, и не понравился ему татарин. Тогда вообще вдруг такое недоверие к татарам -- вроде они фашистам помогали, боялись предательства с их стороны. Газеты писали, слухи всякие... Ну, и командир говорит ему: "Я тебя в другую часть отправлю! Не нужен ты мне!" -- А тот ни в какую -- война, мол, не время искать место -- тут воевать буду. Командир вызвал начпомтеха. Спрашивает, починили тот самолет, что списать хотели? Тот отвечает, что ремонт закончен. Тогда приказал он дать этому малому самолет починеный. Не придерешься -- а на самом деле -- одно название -- латка на латке, старье на слом -- только на тот свет на нем лететь, а не в бой. А этот лейтенантик, как ни в чем ни бывало, глазом не моргнул, говорит: "Спасибо"! И все. Первый бой -- он наравне со всеми, второй -- а самолет еле живой. Но выдержка у него оказалась железная. Прошло время -- получили новые машины -- всем дали, а ему шиш! Мы то все видим, внутренне возмущаемся, а молчим... приказ -- есть приказ!
Прошло еще время, и он на своем инвалиде "мессера" завалил -- чудо! Механик на него молился, крестил его потихоньку в спину, когда тот в кабину забирался. Летал он здорово -- словно в воздухе родился -- это все видели. Мы назад к Кавказу пятимся, а он свой счет ведет, звезды на фюзеляж сажает... раздолбали его машину, еле он до дома дотянул, пришлось командиру ему другую дать, новую. Потом командир сменился, потом уж на запад война пошла... Одну звезду ему на грудь, потом вторую, и, заметь, за всю войну -- ни одного госпиталя, а под ним три машины сгорело...
Где тот полковник, что его не принял, не знаю... а он за всех татар, за весь народ доказывал... не сладко ему было... дружили мы с ним... все его любили
-- никогда он не выпячивался, а что прикажут -- будто всегда рад... не знаю, понял ли ты меня... -- Они опять долго молчали. Потом летчик добавил... иногда по одному человеку о целой стране судят... хотя не всегда это верно выходит...
-- А теперь он летает?
-- Куда ж ему деваться?! Он как все мы, ничего не умеет больше... летает... других летать учит.
-- А как его зовут?
-- Зовут? -- Переспросил дядя Сережа... -- Зачем тебе? Пусть он для тебя будет легендой... не все называть своими имена надо... ты ведь большой уже, Венька... Меньше знаешь, меньше сболтнешь... татар до сих пор в подозрении держат... вот как, брат!...-- Наверное, было уже очень поздно, когда он притянул к себе Веньку и продолжил:
-- Знаешь, то, что ты приехал, замечательно, только маму одну нельзя оставлять надолго -- она же одна там, а ты мужчина. На отца не обижайся -- он мужик настоящий, ты еще поймешь его, вот чуть повзрослеешь. А на мелкие вопросы, если я тебе отвечу -- это будут мои ответы, а ты свои найти должен. Для того и жизнь дана, чтобы самому на все вопросы ответить... только ты на нее не обижайся, на жизнь, а то неудачником станешь... погоди еще денек... а там у нас транспорт пойдет в центр -- вот и прокатишься! Не боишься летать-то? Эх, Венька, заживем мы еще, я верю! Или зря столько жертв было?! Заживем! Мы ж еще молодые, а?
В дорогу Венька получил мешок подарков --правда, он не знал, что в него положили. Дядя Сережа сказал пилоту: "Смирнов, доставишь парня по адресу и это прихвати," -- и протянул ему тяжеленный брезентовый мешок. Венька видел в круглый иллюминатор, как побежала назад земля, фигурки стремительно, как в ускоренном кино, исчезли, потом постройки аэродрома, деревья, потом все это мелькнуло внизу, моторы взревели, самолет заложил вираж, прошел полкруга и стал набирать высоту. Тогда будто все успокоилось, по-северному неторопливо поплыло куда-то назад, унося с собой много произошедшего в эти дни. Получалось так, что все это вместе с видимым внизу уплывает назад в память, а Венька вместе с этим самолетом летит вперед, как ему казалось, к чему-то очень хорошему и радостному. ГЛАВА XX. ПОРА
Ветреным майским днем Венька шел по улице Горького в Москве. Упругая волна толкала его в спину и под коленки, отчего ноги сами собой переступали быстрее. У кукольного театра он остановился и стал разглядывать афишу с негритенком. Раньше Венька редко бывал в городе, он существовал для него только как "Столица нашей Родины -- Москва". Теперь он все чаще сбегал сюда -ему было тесно в поселке, а здесь, казалось, не может быть всего того, что окружало его, как нет убогих палаточек у станции, одних и тех же лиц шпаны у кинотеатра, одних и тех же разговоров и страхов. Он чувствовал, что ему пора оторваться от этого самому. С тех пор, как он вернулся, многое для него переменилось, и, как он понимал, именно потому, что он сам этого хотел и приложил свои усилия. Он снова и снова возвращался к тем дням, когда ездил к дяде Сереже, и удивлялся, как же долго можно об этом вспоминать -- по времени во много много раз дольше, чем он там пробыл. А если рассказывать, то заняло бы много дней, такой важной и наполненной была каждая минута. Даже когда никто с ним не разговаривал, Венька впитывал в себя окружающее, совсем другой, простой уклад жизни -- он не понимал, что это так, а только чувствовал разницу в отношениях людей и мотивах поступков. Как дом, подумал Венка, оглядываясь. Вот построили этого громилу за один год, а люди в нем живут уже сто лет, может.
Было еще совсем рано, и ему казалось, неловко идти к Григоренко. Сегодня он предупредил маму, что едет к ее друзьям, и она безропотно отпустила, дав даже денег на дорогу, потому что понимала, что сына ей уже не удержать на месте. "Как быстро и сразу он повзрослел. -- Думала она. -- Наверное, не зря выбрано время для бармицве..." На самом деле Венька приехал сюда не затем, чтобы навестить друзей, и не праздно шататься -- он узнал, что сегодня уезжает Эсфирь и другие. Лизка говорила, что это точно. Почему они сами не едут, Венька спрашивать не стал. И вот он приехал пораньше, чтобы успеть забежать к Григоренко и тогда сказать матери правду, что был у них. Если бы она узнала настоящую цель его поездки, ни за что бы не пустила. Как-то раз он подслушал ее разговор на старой квартире у тетки, из которого выходило, что ехать провожать небезопасно для тех, кто здесь остается. Что синагогу никогда не восстановят, а бывать возле центральной не стоит, потому что там следят и сообщают "куда надо".
Венька, как все, понимал, что это значит. Но каждый понимал это по-своему. Ему было плевать. Он не хотел больше оглядываться -- он хотел в последний раз увидеть Эсфирь.
Так он простоял, размышляя, наверное, достаточно долго, и, когда очнулся, оказалось, что времени на посещение уже мало, хотя дом их был рядом на 2-ой Тверской Ямской, но не придешь ведь, не скажешь -- "Я только так, по-быстрому, чтобы маме сказать, что был у вас!" Тогда Венька решил зайти к ним после вокзала и отправился дальше вверх по улице. Он прошел в здание, огляделся -- покупать перонный билет не хотелось. Время еще было, и он побрел искать "дырку". Она, конечно, нашлась. Это Венька знал точно -- если есть забор, в нем есть и бесплатный проход. В начале грузового двора к нему вела хорошо утоптанная тропинка. Он перешел рельсы, вернулся к зеленоватому зданию, которое ему очень нравилось, и стал по расписанию прикидывать, какой поезд нужен ему. Выходило, что ждать надо не меньше часа. Идти внутрь он не мог, чтобы потом вернуться на перрон, пришлось бы опять проделать длинный окружной путь. Тогда он прошел левее, откуда уходили пригородные поезда, и отправился по платформе медленно-медленно, заглядывая в пустые окна вагонов. В конце он соскочил на землю, пересек несколько путей, взобрался на другую платформу и еще медленнее пошел в обратном направлении. Когда он добрел до состава, который, предполагал, ему нужен, проводники уже открывали двери и вытирали ручки. Вдоль состава катили тележки с торфом и чемоданами в багажный вагон, а из вокзала выходили пассажиры с огромными баулами и тюками, они тащились вслед за такими же нагруженными носильщиками с чемоданами висящими на ремне через плечо, как два прямоугольных горба на спине и на груди.