Страница:
Впрочем, в княжеском парке было одно строение, которое носило на себе печать глубокой таинственности. Это было осьмиугольное здание с остроконечною крышей, со шпилем, на котором находилось проткнутое стрелой сердце, с семью узенькими окнами и железной дверью, запертой огромными болтом и железным замком. Окна были все из разноцветных стёкол и ограждены железными решётками.
Ослабевший интерес обеих девочек к княжескому дому весь сосредоточился на этом загадочном здании. Рассеять или даже уменьшить этот интерес уже не мог управитель. По его словам, ключа от замка таинственного здания у него не было, да он полагал, что этого ключа и никогда не было ни у кого, кроме лица, затворившего дверь и замкнувшего тот огромный замок. А заперто здание было, как говорило предание, много десятков лет тому назад.
Оно стояло в самой глубине княжеского парка. Место вокруг него совершенно одичало, так как, по приказанию владельцев, переходившему из рода в род, его и не расчищали.
То же предание утверждало, что в этой беседке была навеки заперта молодая жена одного из предков князей Луговых; это сделал её оскорблённый муж, заставший её на свидании именно в этом уединённом месте парка. Похититель княжеской чести подвергся той же участи. Рассказывали, что князь, захвативши любовников на месте преступления, заковал их в кандалы и бросил в подвал, находившийся под домом, объявив им, что они умрут голодною смертью на самом месте их преступного свидания. На другой же день начали постройку павильона-тюрьмы под наблюдением самого князя, ничуть даже не спешившего с её окончанием. Между тем несчастные любовники, в ожидании исполнения над ними сурового приговора, томились в сыром подвале на хлебе и на воде, которые подавали им через узкое отверстие.
Постройка продолжалась около года. Когда тюрьма была окончена, снова состоялся единоличный княжеский суд над заключёнными, которые предстали пред лицом разгневанного супруга неузнаваемыми: оба были совершенными скелетами, а их головы представляли собою колтуны из седых волос. Затем их отвели в беседку-тюрьму и князь, собственноручно заложив болт, запер замок, а ключ взял с собою. Куда девался этот ключ, неизвестно. После смерти обманутого мужа, женившегося вскоре на другой, этого ключа не нашли, а на смертном одре умирающий выразил свою последнюю волю – из рода в род оставлять навсегда запертым павильон и не расчищать того места парка, где он стоит. Потомки до сих пор свято исполняли эту волю.
Прогулки из Зиновьева в парк князей Луговых продолжались из года в год. В них принимал участие и Ося Лысенко, и на его пламенное воображение сильно действовал таинственный павильон. После его исчезновения, оставшегося непонятным для маленьких подруг, последние продолжали посещать Луговое и с сердечным трепетом подходить к таинственному павильону. Они знали сложившуюся о нём легенду, но смысл её был тёмен для них. «За что наказал муж жену так жестоко?» – этот вопрос, на который они, конечно не получали ответа от взрослых, не раз возникал в их маленьких головках. С летами девочки стали обдумывать этот вопрос и решили, что жена согрешила против мужа, нарушила клятву, данную пред алтарём, виделась без позволения с чужим мужчиною.
Это разрешение вопроса успокоило княжну Людмилу. Таня согласилась с нею, но внутренне решила, что молодая женщина, вероятно, погибла безвинно от княжеской лютости. Она воображала себе почему-то всех князей и княгинь лютыми.
В описываемое нами время в окрестности разнёсся слух, что в Луговое ожидают молодого хозяина, князя Сергея Сергеевича Лугового, единственного носителя имени и обладателя богатств своих предков. Стоустая молва говорила о князе, как будто его уже все видели и с ним говорили. Описывали его наружность, манеры, характер, привычки и тому подобное. Из всего этого на веру можно было взять лишь то, что князь очень молод, служит в Петербурге, в одном из гвардейских полков, любим государыней и недавно потерял старуху мать, тело которой и сопровождает в имение, где около церкви находится фамильный склеп князей Луговых. Его отец, князь Сергей Михайлович, уже давно покоился в этом склепе.
Как подтверждение этих слухов, княжна Людмила, совершив прогулку в Луговое, принесла известие, что там деятельно готовятся к встрече молодого владельца и праха старой княгини.
Княгиня Васса Семёновна, уже давно прислушивавшаяся к ходившему говору о приезде молодого князя Лугового, обратила на известие, принесённое дочерью, особенное внимание. Она начала строить планы относительно ожидаемого князя.
Конечно, князь после погребения матери сделает визиты соседям и, несомненно, не обойдёт и её, княгини Полторацкой, муж которой был не менее древнего рода, нежели князья Луговые. Не будет ничего мудрёного, что её Люда, как звала она дочь, произведёт впечатление на молодого человека, которое кончится помолвкой, а затем и свадьбой.
Когда Людмиле пошёл шестнадцатый год, княгиня начала серьёзно задумываться о её судьбе. Кругом, среди соседей, не было подходящих женихов. В Тамбове выбирать и подавно было не из кого. Девушка между тем не нынче-завтра – невеста. Что делать? Этот вопрос становился пред княгиней Вассой Семёновной очень часто, и, несмотря на его всестороннее обдумывание, оставался неразрешённым. «Ехать в Петербург или Москву!» – мелькало в уме заботливой матери, но она с ужасом думала об этом. О придворной и светской жизни на берегах Невы ходили ужасающие для скромных провинциалов слухи. Они не были лишены известного основания, хотя всё, что начиналось в Петербурге, комом снега докатывалось до Тамбова в виде громадной снежной горы. В Москве не отставали в отношении привольной и, главное, разнузданной жизни от молодой столицы.
«И в этот омут пуститься со своим ребёнком? – с ужасом думала княгиня Васса Семёновна. – Никогда!»
Между тем при таком решении княгини Людмила рисковала остаться старой девой, и вопрос: «Что же делать?» – беспокоил княгиню.
И вдруг известие о приезде молодого князя Лугового открыло для материнской мечты новые горизонты. Что, если повторится с её дочерью её личная судьба? Быть может, и Людмиле суждено отыскать жениха по соседству; быть может, этот жених именно теперь уже находится в дороге. Так мечтала княгиня Васса Семёновна Полторацкая.
Это дело слишком переполнило её сердце, чтобы она не поделилась им с дочерью. Она сделала это в очень туманной форме, но для чуткого сердца девушки было достаточно намёка, чтобы оно забило тревогу. Несмотря на её наивность и неведение жизни, в стройном, сильном теле Людмилы скрывались все задатки страстной женщины. Ожидаемый князь уже представлялся ей её «суженым». Её сердце стало биться сильнее обыкновенного, и она чаще стала предпринимать прогулки по направлению к Луговому.
Не скрыла она туманных намёков матери от своей «милой Тани». Сердце последней тоже забило тревогу. Княжна, строившая планы своего будущего, один другого привлекательнее, рисовавшая своим пылким воображением своего будущего жениха самыми радужными красками, окончательно воспламенила воображение и своей служанки-подруги. Та, со своей стороны, тоже заочно влюбилась в воображаемого красавца князя, и к немым её злобствованиям против княжны Людмилы прибавилось и ревнивое чувство.
– Меня-то, наверно, за какого ни на есть дворового выдадут… Михайло-выездной стал что-то уж очень маслено поглядывать на меня… А ведь он – княгинин любимец; поклонится ведьме – как раз велит она под венец идти, а дочке князя-красавца, богача приспосабливает… У, кровопийцы! – злобно шептала Таня во время бессонных ночей.
В Луговом действительно шли деятельные приготовления к погребению останков покойной княгини и прибытию молодого владельца, князя Сергея Сергеевича. Мыли окна, полы, двери, всё чистили, и вскоре под руками многочисленных работников и работниц дом стал неузнаваем. Он окончательно потерял свой таинственный вид и яркое июньское солнце весело играло в стёклах его окон и на заново выкрашенной зелёною краскою крыше. Побелённая штукатурка дома делала впечатление выстроенного вновь здания, и, кстати сказать, эта печать свежести далеко не шла окружающему вековому парку и в особенности видневшемуся в глубине его шпицу павильона с роковым, пронзённым стрелою сердцем.
Именно такое впечатление вынесли княжна Людмила и Таня, когда увидели княжеский дом реставрированным, и из их груди вырвался невольный вздох. Они пожалели старый дом с замазанными мелом стёклами.
Впрочем, отделанный заново дом, как вернейший признак скорого прибытия «его», вскоре рассеял их грусть, заняв их ум другими мыслями. Княжна Людмила предалась мечтам о будущем, мечтам, полным розовых оттенков, подобных лучезарной летней заре. Пред духовным взором Тани проносились тёмные тучи предстоявшего, оскорбляя её до болезненности чуткое самолюбие. Полный мир и какое-то неопределённое чувство сладкой истомы царили в душе княжны Людмилы, завистливой злобой и жаждой отмщения было переполнено сердце Тани.
– Мама, мама, там, в Луговом, уже всё готово, – быстро вошла в кабинет матери княжна Людмила.
– А… вы там были?
– Там, мама, там; только что оттуда! – И княжна Людмила пустилась подробно объяснять матери, какой красивый и нарядный вид имеет теперь старый княжеский дом.
Княгиня рассеянно слушала дочь и более любовалась её разгоревшимся лицом и глазками, нежели содержанием её сообщения, из которого главное для неё было то, что «он» скоро приедет.
«Не может быть, чтобы такая красавица, такая молоденькая княжна с богатым приданым не поразила приезжего петербуржца, – думалось княгине. – Разве там, в Петербурге или Москве, есть такие, как моя Люда? Голову прозакладываю, что нет. Бледные, худые, измождённые, с зеленоватым отливом лица, золотушные, еле волочащие отбитые на балах ноги – вот их петербургские и московские красавицы; куда же им до моей Люды?»
– Значит, скоро приедет? – спросила княгиня дочь, когда та окончила своё повествование.
– На днях, не нынче-завтра.
– Что же, это хорошо… Никто, как Бог… – вздохнула княгиня.
– А если он к нам не приедет?
– Как можно, Людочка? Ведь он – светский, вежливый молодой человек, должен приехать. Конечно, не сейчас, после погребения матери, а выждет время; сперва делами займётся по имению, а там и визиты сделает, и нас тогда не обойдёт. Мы ведь даже – родственники, только очень дальние; такое родство и не считается, – с улыбкой сказал княгиня, заметив, что дочь как-то взволновалась. – Ах, Господи, кабы всё так устроилось, как я думаю!
Княжна Людмила ничего не ответила. Она сидела в кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого помещалась её мать, и, быть может, даже не слыхала последних слов матери, так как мысленно была далеко от той комнаты, в которой сидела. Её думы витали по дороге к Луговому, где, быть может, уже ехал в свой родной дом молодой князь.
Прошло несколько дней, и до Зиновьева действительно дошла весть, что князь Луговой прибыл в своё именье.
Прогулки в Луговое были прекращены. Зиновьевский дом находился в состоянии ожидания.
Это состояние испытывали не только княгиня Васса Семёновна, Людмила и Татьяна, но и весь княжеский дом, то есть многочисленная дворня.
Что бы ни говорили, но в крепостном праве были и светлые стороны. К последним относились главным образом та подчас общая жизнь, которою жили крестьяне со своими помещиками, и отношение к этим помещикам их дворовых людей. Конечно, мы говорим о помещиках добрых и справедливых, хорошо понимавших ту истину, что их хорошее или дурное положение всецело зависит от положения подвластных им лиц в том же смысле. У хороших господ крестьяне и дворня жили со своими господами общею жизнью и не иначе говорили, как «мы с барином». Семейное начало, положенное в основу отношения крепостных людей к помещикам, и было той светлой стороной этого института, которое не могли затемнить единичные и печальные, даже подчас отвратительные, возмущающие душу, явления помещичьего произвола, доходившего до зверской жестокости.
Такого рода добрые, чисто родственные отношения соединяли дворню княгини Полторацкой с барыней и барышней. Дворовые жили действительно одною жизнью с «их сиятельствами», радовались их радостями, печалились их печалями и разделяли их надежды. Несмотря на то, что княгиня только туманным намёком открыла дочери свои надежды на князя Лугового, вся дворня основывала на нём такие же надежды и искренне желала счастья найти в нём суженого молодой княжне. Поэтому понятно, что мысли семьи княгини Полторацкой и её крепостных были направлены на Луговое.
В последнем между тем шли спешные приготовления к погребению старой княгини. Гроб был поставлен в церкви, где должен был простоять три дня, в продолжение которых крестьяне и дворовые могли попрощаться с прахом своей покойной помещицы.
Молодой князь Сергей Сергеевич на управителя и дворовых людей, которым всем он оказал барскую ласку, произвёл прекрасное впечатление.
– Князь-то наш даром что молод, а деловит, степенен. Весь в покойного своего батюшку: а ведь тот настоящий был князь.
– Да и лицом, и станом весь в покойного, две капли воды.
– И раскрасавец же писаный… – добавляли женщины.
Согласно распоряжениям князя Сергея, нарочные, снабжённые собственноручно написанными им письмами, были разосланы по соседям. В этих письмах князь с прискорбием уведомлял соседей о смерти своей матери и просил почтить присутствием заупокойную литургию в церкви села Лугового, после которой должно было последовать погребение тела покойной в фамильном склепе князей Луговых.
Одной из первых получила это приглашение княгиня Полторацкая. На адресованном ей конверте была приписка: «С дочерью». Эта приписка появилась на конверте вследствие доклада управителя о том, что у княгини Полторацкой, ближайшей соседки Лугового, есть красавица дочь.
Эти два слова укрепили в княгине питаемые её сердцем надежды: значит, князь знает, что у неё есть дочь, значит, ему доложено об этом, и, конечно, доложено с похвалой.
С этими мыслями княгиня читала полученное приглашение и села с дочерью в карету, запряжённую шестёркой лошадей цугом.
В церкви села Лугового к назначенному часу уже собрались все приглашённые. Никто из соседей не пренебрёг приглашением молодого владельца села Лугового отдать последний долг его покойной матери. Было несколько семейств, приехавших, быть может, с теми же самыми надеждами, какие питала княгиня Васса Семёновна; это было заметно по тому, с каким беспокойством и тщательностью осматривали матери костюм своих взрослых дочерей. Это поняла княгиня Полторацкая, но тщательный осмотр других претенденток на княжеский титул и богатство Лугового успокоил её.
Действительно, ни одна из девушек не могла выдержать ни малейшего сравнения с её дочерью, даже не с точки зрения матери. Это были заурядные молодые лица, с наивным и в большинстве даже испуганным выражением, нежные блондинки, бесцветные шатенки, каких немало встречается в провинциальных гостиных, да и там они остаются незамеченными. Мог ли обратить на них внимание избалованный князь-петербуржец?
Этот вопрос княгиня Васса Семёновна разрешила отрицательно, с любовью и материнскою гордостью смотря на свою красавицу дочь, дивный цвет лица которой особенно оттенялся чёрным платьем. Княжна Людмила действительно была очень эффектна.
Церковь была переполнена. Молодой князь прибыл в неё за час до назначенного времени и всё время молился у гроба своей матери. Затем он стал в дверях церкви принимать приглашённых.
Князь был высокий, статный молодой человек с выразительным лицом, с изысканно изящными манерами, которые приобретаются исключительно в придворной сфере, где люди каждую минуту думают о сохранении элегантной внешности. На его лице лежала печать грусти, вполне гармонировавшей с обстановкой, местом и причиной приёма.
Все заметили, что князь с особой почтительностью поцеловал руку княгини Полторацкой.
После погребения тела матери в фамильном склепе князь пригласил всех прибывших в свой дом помянуть покойную княгиню.
В огромной столовой княжеского дома был великолепно сервирован стол для приглашённых. Не забыты были и дворовые люди, и даже крестьяне. Для первых были накрыты столы в людской, а для последних поставлены на огромном дворе княжеского дома, под открытым небом.
Князь Сергей Сергеевич и в доме принимал гостей с тою же печальною сдержанностью, как и в церкви, но это не помешало ему быть с ними предупредительно-любезным и очаровать всех своим гостеприимством.
Княгиня Васса Семёновна и княжна Людмила заняли почётные места у стола, и князь весь обед проговорил с княгиней о хозяйственных делах, о своих намерениях изменения некоторых порядков в имении, и почтительно выслушивал её ответы и советы. О своей покойной матери он сказал лишь несколько слов по поводу её продолжительной и тяжкой болезни, не поддававшейся лечению лейб-медиков, присылаемых императрицей. Между прочим, он счёлся родством.
– Ну, что касается родства, то оно у нас очень отдалённо, – заметила княгиня.
– Да, если я не ошибаюсь, сто лет тому назад одна из княгинь Полторацких была замужем за князем Луговым.
– Может быть, может быть, – ответила княгиня.
При этом известии княжна Людмила навострила уши.
«Что, если через сто лет это повторится?» – мелькнуло в её уме, и она густо покраснела.
Это было кстати, так как молодой князь в этот самый момент обратился к ней с вопросом:
– Я слышал, что вы часто гуляли в здешнем парке? Мне очень приятно, что он вам нравится.
– У нас в Зиновьеве тоже есть хорошие места, но они не могут сравниться с вашим парком, – ответила за дочь княгиня, – моя девочка летом чуть ли не каждый день ходила сюда.
– Тем дороже для меня будет этот парк, – любезно произнёс князь Сергей и метнул на княжну Людмилу выразительный взгляд, а затем, когда окончился поминальный обед и приглашённые перешли в гостиную и разбились на группы, почти не отходил от княгини и княжны Полторацких.
Они первые поднялись после десерта и стали собираться домой.
Князь Луговой проводил их до кареты.
– Надеюсь, увидимся, – сказала княгиня Васса Семёновна.
– Я не премину, княгиня, очень скоро лично поблагодарить вас за сочувствие, которое вы выказали мне в память моей покойной матери, и за честь, которую вы оказали мне своим посещением.
После отъезда княгини и княжны стали разъезжаться и остальные гости. Князь всем сумел сказать на прощание что-нибудь приятное. Все, кроме огорчённых маменек взрослых дочерей, злобствовавших на князя за его внимание к Полторацким, уехали от него обворожённые.
Княгиня Васса Семёновна и Людмила некоторое время молчали. Обе были под впечатлением давно ожидаемого ими свидания. На обеих князь произвёл сильное впечатление. Надежда, что её дочь найдёт в Луговом свою судьбу, превратилась в сердце княгини Вассы Семёновны в уверенность. Она видела, какие восторженные взгляды бросал молодой князь на её Люду, заметила злобные лица других маменек и основательно заключила, что её дочь одержала победу. Людмила встретила в князе Луговом олицетворение созданного её воображением «жениха». Она мысленно таким воображала себе мужчину, который поведёт её к алтарю, и чутьём догадалась, что произвела на князя впечатление.
«Я понравилась ему, – неслось в её уме, – а он, он… я влюблена в него».
Наконец княгиня Васса Семёновна нарушила молчание.
– Какой милый молодой человек этот князь! – сказала она. – Я даже этого не ожидала.
– А я, напротив, – вырвалось у княжны Людмилы, – именно таким и представляла его себе.
– Представляла?
– Да, мама, представляла. Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь сделал мне предложение, то есть когда стала представлять себе, каким он может быть на самом деле…
Девушка склонилась к плечу матери и опустила головку.
– И каким же ты его себе представила?
– Да таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.
– Глупенькая моя! – потрепала её княгиня по щеке, но вдруг заметила, что эта щека мокрая, – княжна плакала. – О чём же ты плачешь, Людочка?
– Это так, мама, это пройдёт. Всё это так странно…
– Что странно?
– Да то, что он именно такой, каким я представляла себе его.
– Значит, он тебе нравится?
– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.
– Вот и хорошо… Кажется, и ты на него произвела впечатление. Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты – взрослая девушка, невеста. Не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.
– Он скоро приедет к нам? – спросила княжна Людмила.
– Вероятно, на днях… не станет медлить.
Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась.
Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.
– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторжённо воскликнула княжна, бросаясь на шею своей служанки-подруги.
– Да неужели, ваше сиятельство?
– Что с тобою, ты опять сердишься на меня? – отшатнулась от Тани княжна Людмила.
– Смею ли я?..
– Что это за тон?!
Таня со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового стала титуловать свою молодую госпожу, как-то особенно подчёркивая этот титул. Княжна Людмила запрещала ей это; Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала её просто «Людмила Васильевна», но, когда бывали гости и несколько дней после их визитов, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбы своей госпожи и каждую минуту звала её «ваше сиятельство».
– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна.
– Да ничего. Что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?
– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты – мой лучший и единственный друг.
– Какой же друг? Ведь я – крепостная.
– Что же из того? Я и мама любим тебя как родную.
– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь – красавец.
– Ах, Таня, такой красавец, что я и не видывала.
Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстёгиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чём думала она? О прошлом или настоящем?
– Каков же он собою? – первая нарушила молчание Татьяна.
Княжна вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описать своей подруге церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.
– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила она свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?
– Коли удастся посмотреть в щёлочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.
Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери на террасу, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны: в этом самом платье «он» видел княжну, говорил с нею и, по её словам, увлёкся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.
«Сама увидишь!» – дрожа от внутреннего волнения, думала она. – Прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щёлку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха?» И рука Татьяны, вооружённая щёткой, нервно ходила по платью княжны.
В то время как всё это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Луговой находился в отцовском кабинете. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и с трубкою в руке стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и его мысли, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших пред ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Полторацкой. Её образ неотступно носился пред ним, и это начинало даже бесить его.
«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда? – думал он и тут же добавил: – Впрочем, ведь она несомненно очень хороша».
Князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле, однако всё же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, несомненно выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всём теле княжны Людмилы, проявлялась во всех её движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя. Он, выехавший из Петербурга с твёрдым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь решил пожить в своём поместье, присмотреться к хозяйству и к соседям.
Ослабевший интерес обеих девочек к княжескому дому весь сосредоточился на этом загадочном здании. Рассеять или даже уменьшить этот интерес уже не мог управитель. По его словам, ключа от замка таинственного здания у него не было, да он полагал, что этого ключа и никогда не было ни у кого, кроме лица, затворившего дверь и замкнувшего тот огромный замок. А заперто здание было, как говорило предание, много десятков лет тому назад.
Оно стояло в самой глубине княжеского парка. Место вокруг него совершенно одичало, так как, по приказанию владельцев, переходившему из рода в род, его и не расчищали.
То же предание утверждало, что в этой беседке была навеки заперта молодая жена одного из предков князей Луговых; это сделал её оскорблённый муж, заставший её на свидании именно в этом уединённом месте парка. Похититель княжеской чести подвергся той же участи. Рассказывали, что князь, захвативши любовников на месте преступления, заковал их в кандалы и бросил в подвал, находившийся под домом, объявив им, что они умрут голодною смертью на самом месте их преступного свидания. На другой же день начали постройку павильона-тюрьмы под наблюдением самого князя, ничуть даже не спешившего с её окончанием. Между тем несчастные любовники, в ожидании исполнения над ними сурового приговора, томились в сыром подвале на хлебе и на воде, которые подавали им через узкое отверстие.
Постройка продолжалась около года. Когда тюрьма была окончена, снова состоялся единоличный княжеский суд над заключёнными, которые предстали пред лицом разгневанного супруга неузнаваемыми: оба были совершенными скелетами, а их головы представляли собою колтуны из седых волос. Затем их отвели в беседку-тюрьму и князь, собственноручно заложив болт, запер замок, а ключ взял с собою. Куда девался этот ключ, неизвестно. После смерти обманутого мужа, женившегося вскоре на другой, этого ключа не нашли, а на смертном одре умирающий выразил свою последнюю волю – из рода в род оставлять навсегда запертым павильон и не расчищать того места парка, где он стоит. Потомки до сих пор свято исполняли эту волю.
Прогулки из Зиновьева в парк князей Луговых продолжались из года в год. В них принимал участие и Ося Лысенко, и на его пламенное воображение сильно действовал таинственный павильон. После его исчезновения, оставшегося непонятным для маленьких подруг, последние продолжали посещать Луговое и с сердечным трепетом подходить к таинственному павильону. Они знали сложившуюся о нём легенду, но смысл её был тёмен для них. «За что наказал муж жену так жестоко?» – этот вопрос, на который они, конечно не получали ответа от взрослых, не раз возникал в их маленьких головках. С летами девочки стали обдумывать этот вопрос и решили, что жена согрешила против мужа, нарушила клятву, данную пред алтарём, виделась без позволения с чужим мужчиною.
Это разрешение вопроса успокоило княжну Людмилу. Таня согласилась с нею, но внутренне решила, что молодая женщина, вероятно, погибла безвинно от княжеской лютости. Она воображала себе почему-то всех князей и княгинь лютыми.
В описываемое нами время в окрестности разнёсся слух, что в Луговое ожидают молодого хозяина, князя Сергея Сергеевича Лугового, единственного носителя имени и обладателя богатств своих предков. Стоустая молва говорила о князе, как будто его уже все видели и с ним говорили. Описывали его наружность, манеры, характер, привычки и тому подобное. Из всего этого на веру можно было взять лишь то, что князь очень молод, служит в Петербурге, в одном из гвардейских полков, любим государыней и недавно потерял старуху мать, тело которой и сопровождает в имение, где около церкви находится фамильный склеп князей Луговых. Его отец, князь Сергей Михайлович, уже давно покоился в этом склепе.
Как подтверждение этих слухов, княжна Людмила, совершив прогулку в Луговое, принесла известие, что там деятельно готовятся к встрече молодого владельца и праха старой княгини.
Княгиня Васса Семёновна, уже давно прислушивавшаяся к ходившему говору о приезде молодого князя Лугового, обратила на известие, принесённое дочерью, особенное внимание. Она начала строить планы относительно ожидаемого князя.
Конечно, князь после погребения матери сделает визиты соседям и, несомненно, не обойдёт и её, княгини Полторацкой, муж которой был не менее древнего рода, нежели князья Луговые. Не будет ничего мудрёного, что её Люда, как звала она дочь, произведёт впечатление на молодого человека, которое кончится помолвкой, а затем и свадьбой.
Когда Людмиле пошёл шестнадцатый год, княгиня начала серьёзно задумываться о её судьбе. Кругом, среди соседей, не было подходящих женихов. В Тамбове выбирать и подавно было не из кого. Девушка между тем не нынче-завтра – невеста. Что делать? Этот вопрос становился пред княгиней Вассой Семёновной очень часто, и, несмотря на его всестороннее обдумывание, оставался неразрешённым. «Ехать в Петербург или Москву!» – мелькало в уме заботливой матери, но она с ужасом думала об этом. О придворной и светской жизни на берегах Невы ходили ужасающие для скромных провинциалов слухи. Они не были лишены известного основания, хотя всё, что начиналось в Петербурге, комом снега докатывалось до Тамбова в виде громадной снежной горы. В Москве не отставали в отношении привольной и, главное, разнузданной жизни от молодой столицы.
«И в этот омут пуститься со своим ребёнком? – с ужасом думала княгиня Васса Семёновна. – Никогда!»
Между тем при таком решении княгини Людмила рисковала остаться старой девой, и вопрос: «Что же делать?» – беспокоил княгиню.
И вдруг известие о приезде молодого князя Лугового открыло для материнской мечты новые горизонты. Что, если повторится с её дочерью её личная судьба? Быть может, и Людмиле суждено отыскать жениха по соседству; быть может, этот жених именно теперь уже находится в дороге. Так мечтала княгиня Васса Семёновна Полторацкая.
Это дело слишком переполнило её сердце, чтобы она не поделилась им с дочерью. Она сделала это в очень туманной форме, но для чуткого сердца девушки было достаточно намёка, чтобы оно забило тревогу. Несмотря на её наивность и неведение жизни, в стройном, сильном теле Людмилы скрывались все задатки страстной женщины. Ожидаемый князь уже представлялся ей её «суженым». Её сердце стало биться сильнее обыкновенного, и она чаще стала предпринимать прогулки по направлению к Луговому.
Не скрыла она туманных намёков матери от своей «милой Тани». Сердце последней тоже забило тревогу. Княжна, строившая планы своего будущего, один другого привлекательнее, рисовавшая своим пылким воображением своего будущего жениха самыми радужными красками, окончательно воспламенила воображение и своей служанки-подруги. Та, со своей стороны, тоже заочно влюбилась в воображаемого красавца князя, и к немым её злобствованиям против княжны Людмилы прибавилось и ревнивое чувство.
– Меня-то, наверно, за какого ни на есть дворового выдадут… Михайло-выездной стал что-то уж очень маслено поглядывать на меня… А ведь он – княгинин любимец; поклонится ведьме – как раз велит она под венец идти, а дочке князя-красавца, богача приспосабливает… У, кровопийцы! – злобно шептала Таня во время бессонных ночей.
В Луговом действительно шли деятельные приготовления к погребению останков покойной княгини и прибытию молодого владельца, князя Сергея Сергеевича. Мыли окна, полы, двери, всё чистили, и вскоре под руками многочисленных работников и работниц дом стал неузнаваем. Он окончательно потерял свой таинственный вид и яркое июньское солнце весело играло в стёклах его окон и на заново выкрашенной зелёною краскою крыше. Побелённая штукатурка дома делала впечатление выстроенного вновь здания, и, кстати сказать, эта печать свежести далеко не шла окружающему вековому парку и в особенности видневшемуся в глубине его шпицу павильона с роковым, пронзённым стрелою сердцем.
Именно такое впечатление вынесли княжна Людмила и Таня, когда увидели княжеский дом реставрированным, и из их груди вырвался невольный вздох. Они пожалели старый дом с замазанными мелом стёклами.
Впрочем, отделанный заново дом, как вернейший признак скорого прибытия «его», вскоре рассеял их грусть, заняв их ум другими мыслями. Княжна Людмила предалась мечтам о будущем, мечтам, полным розовых оттенков, подобных лучезарной летней заре. Пред духовным взором Тани проносились тёмные тучи предстоявшего, оскорбляя её до болезненности чуткое самолюбие. Полный мир и какое-то неопределённое чувство сладкой истомы царили в душе княжны Людмилы, завистливой злобой и жаждой отмщения было переполнено сердце Тани.
– Мама, мама, там, в Луговом, уже всё готово, – быстро вошла в кабинет матери княжна Людмила.
– А… вы там были?
– Там, мама, там; только что оттуда! – И княжна Людмила пустилась подробно объяснять матери, какой красивый и нарядный вид имеет теперь старый княжеский дом.
Княгиня рассеянно слушала дочь и более любовалась её разгоревшимся лицом и глазками, нежели содержанием её сообщения, из которого главное для неё было то, что «он» скоро приедет.
«Не может быть, чтобы такая красавица, такая молоденькая княжна с богатым приданым не поразила приезжего петербуржца, – думалось княгине. – Разве там, в Петербурге или Москве, есть такие, как моя Люда? Голову прозакладываю, что нет. Бледные, худые, измождённые, с зеленоватым отливом лица, золотушные, еле волочащие отбитые на балах ноги – вот их петербургские и московские красавицы; куда же им до моей Люды?»
– Значит, скоро приедет? – спросила княгиня дочь, когда та окончила своё повествование.
– На днях, не нынче-завтра.
– Что же, это хорошо… Никто, как Бог… – вздохнула княгиня.
– А если он к нам не приедет?
– Как можно, Людочка? Ведь он – светский, вежливый молодой человек, должен приехать. Конечно, не сейчас, после погребения матери, а выждет время; сперва делами займётся по имению, а там и визиты сделает, и нас тогда не обойдёт. Мы ведь даже – родственники, только очень дальние; такое родство и не считается, – с улыбкой сказал княгиня, заметив, что дочь как-то взволновалась. – Ах, Господи, кабы всё так устроилось, как я думаю!
Княжна Людмила ничего не ответила. Она сидела в кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого помещалась её мать, и, быть может, даже не слыхала последних слов матери, так как мысленно была далеко от той комнаты, в которой сидела. Её думы витали по дороге к Луговому, где, быть может, уже ехал в свой родной дом молодой князь.
Прошло несколько дней, и до Зиновьева действительно дошла весть, что князь Луговой прибыл в своё именье.
Прогулки в Луговое были прекращены. Зиновьевский дом находился в состоянии ожидания.
Это состояние испытывали не только княгиня Васса Семёновна, Людмила и Татьяна, но и весь княжеский дом, то есть многочисленная дворня.
Что бы ни говорили, но в крепостном праве были и светлые стороны. К последним относились главным образом та подчас общая жизнь, которою жили крестьяне со своими помещиками, и отношение к этим помещикам их дворовых людей. Конечно, мы говорим о помещиках добрых и справедливых, хорошо понимавших ту истину, что их хорошее или дурное положение всецело зависит от положения подвластных им лиц в том же смысле. У хороших господ крестьяне и дворня жили со своими господами общею жизнью и не иначе говорили, как «мы с барином». Семейное начало, положенное в основу отношения крепостных людей к помещикам, и было той светлой стороной этого института, которое не могли затемнить единичные и печальные, даже подчас отвратительные, возмущающие душу, явления помещичьего произвола, доходившего до зверской жестокости.
Такого рода добрые, чисто родственные отношения соединяли дворню княгини Полторацкой с барыней и барышней. Дворовые жили действительно одною жизнью с «их сиятельствами», радовались их радостями, печалились их печалями и разделяли их надежды. Несмотря на то, что княгиня только туманным намёком открыла дочери свои надежды на князя Лугового, вся дворня основывала на нём такие же надежды и искренне желала счастья найти в нём суженого молодой княжне. Поэтому понятно, что мысли семьи княгини Полторацкой и её крепостных были направлены на Луговое.
В последнем между тем шли спешные приготовления к погребению старой княгини. Гроб был поставлен в церкви, где должен был простоять три дня, в продолжение которых крестьяне и дворовые могли попрощаться с прахом своей покойной помещицы.
Молодой князь Сергей Сергеевич на управителя и дворовых людей, которым всем он оказал барскую ласку, произвёл прекрасное впечатление.
– Князь-то наш даром что молод, а деловит, степенен. Весь в покойного своего батюшку: а ведь тот настоящий был князь.
– Да и лицом, и станом весь в покойного, две капли воды.
– И раскрасавец же писаный… – добавляли женщины.
Согласно распоряжениям князя Сергея, нарочные, снабжённые собственноручно написанными им письмами, были разосланы по соседям. В этих письмах князь с прискорбием уведомлял соседей о смерти своей матери и просил почтить присутствием заупокойную литургию в церкви села Лугового, после которой должно было последовать погребение тела покойной в фамильном склепе князей Луговых.
Одной из первых получила это приглашение княгиня Полторацкая. На адресованном ей конверте была приписка: «С дочерью». Эта приписка появилась на конверте вследствие доклада управителя о том, что у княгини Полторацкой, ближайшей соседки Лугового, есть красавица дочь.
Эти два слова укрепили в княгине питаемые её сердцем надежды: значит, князь знает, что у неё есть дочь, значит, ему доложено об этом, и, конечно, доложено с похвалой.
С этими мыслями княгиня читала полученное приглашение и села с дочерью в карету, запряжённую шестёркой лошадей цугом.
В церкви села Лугового к назначенному часу уже собрались все приглашённые. Никто из соседей не пренебрёг приглашением молодого владельца села Лугового отдать последний долг его покойной матери. Было несколько семейств, приехавших, быть может, с теми же самыми надеждами, какие питала княгиня Васса Семёновна; это было заметно по тому, с каким беспокойством и тщательностью осматривали матери костюм своих взрослых дочерей. Это поняла княгиня Полторацкая, но тщательный осмотр других претенденток на княжеский титул и богатство Лугового успокоил её.
Действительно, ни одна из девушек не могла выдержать ни малейшего сравнения с её дочерью, даже не с точки зрения матери. Это были заурядные молодые лица, с наивным и в большинстве даже испуганным выражением, нежные блондинки, бесцветные шатенки, каких немало встречается в провинциальных гостиных, да и там они остаются незамеченными. Мог ли обратить на них внимание избалованный князь-петербуржец?
Этот вопрос княгиня Васса Семёновна разрешила отрицательно, с любовью и материнскою гордостью смотря на свою красавицу дочь, дивный цвет лица которой особенно оттенялся чёрным платьем. Княжна Людмила действительно была очень эффектна.
Церковь была переполнена. Молодой князь прибыл в неё за час до назначенного времени и всё время молился у гроба своей матери. Затем он стал в дверях церкви принимать приглашённых.
Князь был высокий, статный молодой человек с выразительным лицом, с изысканно изящными манерами, которые приобретаются исключительно в придворной сфере, где люди каждую минуту думают о сохранении элегантной внешности. На его лице лежала печать грусти, вполне гармонировавшей с обстановкой, местом и причиной приёма.
Все заметили, что князь с особой почтительностью поцеловал руку княгини Полторацкой.
После погребения тела матери в фамильном склепе князь пригласил всех прибывших в свой дом помянуть покойную княгиню.
В огромной столовой княжеского дома был великолепно сервирован стол для приглашённых. Не забыты были и дворовые люди, и даже крестьяне. Для первых были накрыты столы в людской, а для последних поставлены на огромном дворе княжеского дома, под открытым небом.
Князь Сергей Сергеевич и в доме принимал гостей с тою же печальною сдержанностью, как и в церкви, но это не помешало ему быть с ними предупредительно-любезным и очаровать всех своим гостеприимством.
Княгиня Васса Семёновна и княжна Людмила заняли почётные места у стола, и князь весь обед проговорил с княгиней о хозяйственных делах, о своих намерениях изменения некоторых порядков в имении, и почтительно выслушивал её ответы и советы. О своей покойной матери он сказал лишь несколько слов по поводу её продолжительной и тяжкой болезни, не поддававшейся лечению лейб-медиков, присылаемых императрицей. Между прочим, он счёлся родством.
– Ну, что касается родства, то оно у нас очень отдалённо, – заметила княгиня.
– Да, если я не ошибаюсь, сто лет тому назад одна из княгинь Полторацких была замужем за князем Луговым.
– Может быть, может быть, – ответила княгиня.
При этом известии княжна Людмила навострила уши.
«Что, если через сто лет это повторится?» – мелькнуло в её уме, и она густо покраснела.
Это было кстати, так как молодой князь в этот самый момент обратился к ней с вопросом:
– Я слышал, что вы часто гуляли в здешнем парке? Мне очень приятно, что он вам нравится.
– У нас в Зиновьеве тоже есть хорошие места, но они не могут сравниться с вашим парком, – ответила за дочь княгиня, – моя девочка летом чуть ли не каждый день ходила сюда.
– Тем дороже для меня будет этот парк, – любезно произнёс князь Сергей и метнул на княжну Людмилу выразительный взгляд, а затем, когда окончился поминальный обед и приглашённые перешли в гостиную и разбились на группы, почти не отходил от княгини и княжны Полторацких.
Они первые поднялись после десерта и стали собираться домой.
Князь Луговой проводил их до кареты.
– Надеюсь, увидимся, – сказала княгиня Васса Семёновна.
– Я не премину, княгиня, очень скоро лично поблагодарить вас за сочувствие, которое вы выказали мне в память моей покойной матери, и за честь, которую вы оказали мне своим посещением.
После отъезда княгини и княжны стали разъезжаться и остальные гости. Князь всем сумел сказать на прощание что-нибудь приятное. Все, кроме огорчённых маменек взрослых дочерей, злобствовавших на князя за его внимание к Полторацким, уехали от него обворожённые.
Княгиня Васса Семёновна и Людмила некоторое время молчали. Обе были под впечатлением давно ожидаемого ими свидания. На обеих князь произвёл сильное впечатление. Надежда, что её дочь найдёт в Луговом свою судьбу, превратилась в сердце княгини Вассы Семёновны в уверенность. Она видела, какие восторженные взгляды бросал молодой князь на её Люду, заметила злобные лица других маменек и основательно заключила, что её дочь одержала победу. Людмила встретила в князе Луговом олицетворение созданного её воображением «жениха». Она мысленно таким воображала себе мужчину, который поведёт её к алтарю, и чутьём догадалась, что произвела на князя впечатление.
«Я понравилась ему, – неслось в её уме, – а он, он… я влюблена в него».
Наконец княгиня Васса Семёновна нарушила молчание.
– Какой милый молодой человек этот князь! – сказала она. – Я даже этого не ожидала.
– А я, напротив, – вырвалось у княжны Людмилы, – именно таким и представляла его себе.
– Представляла?
– Да, мама, представляла. Ведь когда ты мне сказала, что было бы хорошо, если бы князь сделал мне предложение, то есть когда стала представлять себе, каким он может быть на самом деле…
Девушка склонилась к плечу матери и опустила головку.
– И каким же ты его себе представила?
– Да таким почти, как он есть… – уже совершенно склонившись на грудь матери, прошептала молодая девушка.
– Глупенькая моя! – потрепала её княгиня по щеке, но вдруг заметила, что эта щека мокрая, – княжна плакала. – О чём же ты плачешь, Людочка?
– Это так, мама, это пройдёт. Всё это так странно…
– Что странно?
– Да то, что он именно такой, каким я представляла себе его.
– Значит, он тебе нравится?
– Да… – снова чуть слышно произнесла молодая девушка.
– Вот и хорошо… Кажется, и ты на него произвела впечатление. Теперь, когда он приедет, надо быть с ним любезной, но сдержанной… Надо помнить, что ты – взрослая девушка, невеста. Не скрою от тебя, я с удовольствием увидала бы тебя княгиней Луговой.
– Он скоро приедет к нам? – спросила княжна Людмила.
– Вероятно, на днях… не станет медлить.
Они в это время подъехали к дому, и карета остановилась.
Княжна Людмила прошла в свою комнату раздеваться. К ней, конечно, явилась Таня.
– Милая, хорошая, какой он красавец! – восторжённо воскликнула княжна, бросаясь на шею своей служанки-подруги.
– Да неужели, ваше сиятельство?
– Что с тобою, ты опять сердишься на меня? – отшатнулась от Тани княжна Людмила.
– Смею ли я?..
– Что это за тон?!
Таня со времени начавшихся в Зиновьеве надежд на молодого князя Лугового стала титуловать свою молодую госпожу, как-то особенно подчёркивая этот титул. Княжна Людмила запрещала ей это; Таня подчинялась в обыкновенные дни и звала её просто «Людмила Васильевна», но, когда бывали гости и несколько дней после их визитов, будучи в дурном расположении духа, умышленно не исполняла просьбы своей госпожи и каждую минуту звала её «ваше сиятельство».
– Таня, милая, что я тебе сделала? – плаксиво заговорила княжна.
– Да ничего. Что вы можете сделать мне, своей холопке, чтобы я смела рассердиться?
– Вот опять «холопки». Что это такое? Ты знаешь, что ты – мой лучший и единственный друг.
– Какой же друг? Ведь я – крепостная.
– Что же из того? Я и мама любим тебя как родную.
– Знаю, знаю и благодарна, – сквозь зубы проговорила Таня. – Но не об этом речь. Вы говорили, что князь – красавец.
– Ах, Таня, такой красавец, что я и не видывала.
Обе девушки снова замолчали. Таня занялась расстёгиванием платья княжны, а последняя устремила куда-то вдаль мечтательный взор. О чём думала она? О прошлом или настоящем?
– Каков же он собою? – первая нарушила молчание Татьяна.
Княжна вздрогнула, как бы очнувшись от сна, но это не помешало ей через минуту яркими красками описать своей подруге церемонию погребения, обед и в особенности внешность князя и сказанные им слова.
– Да вот ты увидишь его на днях. Он приедет, – закончила она свой рассказ. – Ты тогда скажешь мне, права я или нет?
– Коли удастся посмотреть в щёлочку, скажу, – со злобною иронией сказала Таня.
Вскоре они расстались. Княжна пошла к матери на террасу, а Таня пошла чистить снятое с княжны платье. С особенною злобою выколачивала она пыль из подола платья княжны: в этом самом платье «он» видел княжну, говорил с нею и, по её словам, увлёкся ею. Ревность, страшная, беспредметная ревность клокотала в груди молодой девушки.
«Сама увидишь!» – дрожа от внутреннего волнения, думала она. – Прикажут подать носовой платок или стакан воды, так увижу. На дворе, когда из экипажа будет выходить, тоже могу увидеть. В щёлку, ваше сиятельство, и взаправду глядеть не прикажете ли на вашего будущего жениха?» И рука Татьяны, вооружённая щёткой, нервно ходила по платью княжны.
В то время как всё это происходило в Зиновьеве, князь Сергей Луговой находился в отцовском кабинете. Все гости разъехались. Слуги были заняты уборкой комнат, а князь, повторяем, удалился в свой кабинет и с трубкою в руке стал медленно шагать из угла в угол обширной комнаты, пол которой был покрыт мягким ковром. Он переживал впечатления дня, сделанные им знакомства, и его мысли, несмотря на разнообразие лиц, промелькнувших пред ним, против его воли сосредоточились на княжне Людмиле Полторацкой. Её образ неотступно носился пред ним, и это начинало даже бесить его.
«Неужели я влюбился, как мальчишка, с первого взгляда? – думал он и тут же добавил: – Впрочем, ведь она несомненно очень хороша».
Князь стал припоминать петербургских дам и девиц, у первых из которых он имел весьма реальные, а у последних платонические успехи. Некоторые из них хотя и не уступали красотой княжне Людмиле, однако всё же были в другом роде, менее привлекательными для молодого, но уже избалованного женщинами князя. Здесь красота, несомненно выдающаяся, соединялась с обворожительной наивностью и чистым деревенским здоровьем. Женская мощь, казалось, клокотала во всём теле княжны Людмилы, проявлялась во всех её движениях, не лишая их грации. Эта сила, сила здоровой красоты, совершенно отсутствовавшая у столичных женщин и девушек, казалось, и порабощала князя. Он, выехавший из Петербурга с твёрдым намерением как можно скорее вернуться туда и принять участие в летних придворных празднествах, теперь решил пожить в своём поместье, присмотреться к хозяйству и к соседям.