Сахаров А.. Елизавета Петровна

   – А-а… Вы об этих… – В тоне Тани прозвучало нескрываемое презрение. – Нет, никто не нравится.
   – Я к тому это спрашиваю, что если бы кто-нибудь тебе нравился, то я сейчас же сказала бы об этом маме, и ты тоже была бы невестой, как и я. Знаешь, когда чувствуешь себя счастливой, так приятно видеть и вокруг себя счастливых людей.
   – Это – правда… А когда человек сам несчастен, то счастливых людей видеть очень неприятно. Это только усугубляет несчастье.
   – Ты несчастна?
   – С чего это вы взяли? – спохватилась Таня. – Я просто к слову.
   – А… Но всё-таки как жаль, что тебе никто не нравится из наших!
   – Странная вы, барышня! Да ведь если бы кто-либо даже нравился, то и его спросить надо, нравлюсь ли я.
   – Это само собою разумеется. Каждый из них был бы счастлив, имея надежду сделаться твоим мужем. Ты ведь красивее всех наших дворовых девушек.
   – Не по хорошу мил, а по милу хорош.
   – Жаль, жаль!.. – повторила княжна, уже ложась в постель.
   Таня вышла из её комнаты и, только пробежав двор и очутившись в поле, вздохнула полною грудью.
   – Ишь ты: её сиятельство забота обо мне одолела! – со злобным смехом заговорила она сама с собою, пробираясь по задворкам деревни за околицу. – «Люблю её, дочь мне будет напоминать… Судьбу её устрою… Не хочешь ли замуж за дворового». Эх, ваше сиятельство, я и за князя вашего замуж выйти не хочу. Вот что!
   Быстро пробежала она небольшую деревню и очутилась у Соломонидиной избушки. В окне светился тусклый огонёк.
   – Дома, – радостно прошептала Таня и, быстро взбежав по ступенькам крыльца, отворила дверь.
   Никита сидел на лавке пред лучиной и чинил дратвой кожаный мешок, служивший ему ягдташем. Он, видимо, ничуть не удивился появлению Тани и, спокойно подняв голову при шуме отворённой двери, окинул девушку проницательным взглядом.
   – Здравствуй, Никита Спиридонович, – сказала она.
   – Здравствуй, красная девица… Что так запыхалась?
   – Бегом бежала! – Таня села и несколько времени молча тяжело дышала, а затем каким-то надтреснутым голосом произнесла: – Князь завтра свататься приедет. Княжна сказала.
   – Ей, значит, открылся.
   – Сегодня! – И Таня подробно рассказала Никите, со слов княжны Людмилы, обстановку первого признанья и испугавший их смех, который они приняли за крик совы.
   – Совы!.. Как бы не так!.. – угрюмо сказал Никита. – Да разве совы при солнце кричат?.. Это «он», леший, над ними потешается. Да, по всему видно, что им судьбы своей не миновать.
   – Не миновать, конечно! Свадьбу, чай, быстро устроят да и уедут в Питер… Поминай как звали…
   – Ну, сейчас видно, что ты – дура девка… Коли я сказал «не миновать», так слова даром не вымолвил.
   – Уж ты прости меня… Томит меня очень… раздумье мучит, – заметила Таня.
   – А ты плюнь и не думай, положись на меня! – Никита встал, несколько раз прошёл по избе и наконец сел на лавку рядом с Таней. – Ты вот послушай лучше, что я тебе скажу! – И, придвинувшись к ней ещё ближе, он стал говорить ей что-то пониженным шёпотом.
   По мере того как он говорил, лицо Тани прояснялось, радостно-злобная улыбка на губах сменилась улыбкой торжества.
   – Эх, кабы всё это так и сделалось! – воскликнула она.
   – Сделается как по-писаному, – ответил вслух Никита и снова стал шёпотом говорить Татьяне.
   Совершенно успокоенная, радостная и довольная, возвратилась Татьяна в девичью и прямо в свою каморку. В эту ночь, пред отходом ко сну, её даже не посетили обыкновенные злобные думы по адресу княгини и княжны. Она быстро заснула, и её сны были полны радужных картин, которые только что нарисовал ей, нашёптывая на ухо, беглый Никита.
   Таня проснулась в прекрасном расположении духа.
   Второй туалет княжны, после утреннего чая, занял в этот день больше времени, чем обыкновенно. Княжна Людмила считала себя невестой и старалась тщательнее обыкновенного одеться для своего жениха.
   Таня проявила весь свой вкус, отказать в котором ей было нельзя, и княжна Людмила осталась совершенно довольна ею. У неё даже снова мелькнула мысль, нельзя ли как-нибудь уговорить маму отпустить Таню в Петербург Она там может выйти замуж за одного из лакеев князя Лугового; ведь эти лакеи, как петербургские, конечно, франтоватее и лучше деревенских, и кто-нибудь из них может приглянуться разборчивой дворовой девушке.
   Однако мысль о матери, остающейся совершенно одинокой в Зиновьеве, заставила княжну отказаться от этого плана.
   «Бедная мама, – замелькало в её голове, – она так любит Таню! Кроме того, она будет напоминать маме обо мне… Нет, не надо быть эгоисткой… Здесь Таня будет даже счастливее… Пройдёт время, и она кого-нибудь полюбит… Ведь я до князя никого не любила, никто мне даже не нравился… А у нас бывали же гости из Тамбова, хотя редко, да бывали даже офицеры… Так и с нею может случиться… Теперь никто не нравится, а вдруг понравится».
   Наконец туалет был окончен. Людмила отправилась к матери, находившейся на террасе.
   Княгиня осталась ею довольна.
   – Когда князь приедет, – сказала она, – ты уйди в свою комнату. Так водится… Он должен со мною объясниться с глазу на глаз, а потом я, может быть, позову тебя.
   – «Может быть»! – печально повторила княжна, и у неё даже покраснели глаза от навёртывавшихся слёз.
   – Полно, ты, кажется, собираешься плакать?.. Я пошутила… Конечно, позову… Что с вами поделаешь! Совсем вы от рук отбились. По старине следовало бы не соглашаться сразу, попросить время подумать… А теперь и заикаться об этом нельзя – слёз у тебя не оберёшься. Так будь по-вашему… Скажу, что согласна, и тебя позову.
   – Мамочка, какая ты добрая!.. – Бросилась княжна целовать руки матери.
   В это время вдали послышался звон колокольчика.
   – Это он едет! – встрепенулась княжна Людмила.
   – Да, действительно, это княжеские колокольчики, – заметила и мать. – Ну, теперь ступай к себе!
   Экипаж князя Лугового вскоре въехал на двор и остановился у подъезда. Князь Сергей Сергеевич был в полной парадной форме. На его лице светилась особая торжественность переживаемых им минут. Он с особенною серьёзностью приказал лакею доложить о нём княгине Вассе Семёновне, несмотря на то, что в последнее время входил обыкновенно без доклада.
   – Пожалуйте. Их сиятельство на террасе, – ответил возвратившийся слуга.
   Князь прошёл на террасу.
   – А, дорогой князь, милости просим! – воскликнула княгиня и, как бы только сейчас заметив, что князь одет в полную форму, добавила: – Что это вы сегодня в полном параде?
   Князь, поцеловав руку Вассы Семёновны, сел в кресло, с которого только что за несколько минут пред ним спорхнула княжна Людмила. Он не сразу ответил и несколько минут хранил молчание, как бы приготовляясь к первому торжественному акту в его жизни.
   Княгиня смотрела на него деланно вопросительным взглядом.
   – Я приехал, княгиня, переговорить с вами по одному очень серьёзному для меня делу… и не только серьёзному, но имеющему для всей последующей моей жизни очень важное, решающее значение.
   Он остановился.
   – Я полюбила вас, несмотря на короткое время нашего знакомства, как сына, князь, а потому готова выслушать вас и, в чём могу, помочь, – ответила ему Васса Семёновна.
   – Я имею честь просить у вас руки вашей дочери, – вдруг выпалил князь Сергей Сергеевич.
   Княгиня сделала вид, что поражена неожиданностью, и несколько минут молчала.
   Очередь глядеть вопросительно наступила для князя.
   – Я благодарю за честь… – начала княгиня Васса Семёновна, – но я, право, не знаю… Люда ещё молода, и притом я не могу её неволить. Как она сама.
   – Княжна Людмила согласна, – сказал князь Сергей Сергеевич. – Я вчера имел удовольствие выразить ей свои чувства и получить благоприятный ответ.
   Удивление княгини, казалось, росло с каждой минутой.
   – Вчера?.. Так вот что вы так долго делали в парке!.. Это не порядок, князь! Вы должны были обратиться сперва ко мне, как к матери.
   – Простите, княгиня, это вышло так нечаянно…
   Княгиня едва удержалась от улыбки, вспомнив, как вчера и её дочь уверяла, что это случилось нечаянно.
   – Бог вас простит. Сделанного не исправишь. Но всё-таки скажу вам: может, в Петербурге у вас это водится, а у нас нет.
   – Могу я надеяться, княгиня? – после некоторой паузы с дрожью в голосе спросил князь.
   – Ну, если вы всё уже без меня устроили, так мне остаётся дать согласие, и я даю его.
   Князь вскочил с кресла и бросился на колени пред княгинею и, схватив её руки, стал покрывать их поцелуями.
   Княгиня Васса Семёновна позвонила и приказала явившемуся лакею:
   – Попроси сюда княжну Людмилу Васильевну.
   – Слушаю-с, ваше сиятельство.
   Лакей вышел.
   – Пусть плутовка повторит при мне то, что вчера говорила вам, пользуясь дозволением прогуляться с вами в парке, – шутливо заметила княгиня.
   Луговой, уже снова сидя в кресле, счастливо улыбался.
   В это время в дверях террасы появилась княжна. Она была особенно хороша. Несколько смущённый, растерянный вид придавал лицу и всей её фигуре особую прелесть.
   – Вы меня звали, мама? – сказала она после небольшой паузы.
   Князь вскочил с места при её появлении. Княжна как-то особенно церемонно присела ему.
   – Да, звала, плутовка. Нечего из себя строить наивную овечку, – начала княгиня. – Ты знаешь, зачем сегодня пожаловал к нам князь в полной амуниции?
   Княжна смущённо потупилась, а затем бросилась к матери, говоря:
   – Мама, простите!
   – Чего прощать-то? Нет, ты нам скажи, знаешь или нет?
   – Знаю, – смущённо ответила княжна, бросив искоса взгляд на князя Сергея Сергеевича.
   Тот положительно пожирал её влюблённым взором. Людмила молчала.
   Княгиня с улыбкой смотрела на неё, а затем обратилась к князю:
   – Стыдно, князь, говорить о девушке неправду! Ишь, вы думали, что моя Люда согласилась вчера на ваше предложение быть вашей женой! Бедная девочка, какую небылицу взвёл на тебя князь!
   – Мама, он сказал правду, – вся вспыхнув, произнесла княжна.
   – Вот как? Ну, значит, извините, князь, поклепала на вас понапраслину. Дочка-то моя, видно, без меня разговорчивее. Значит, ты знаешь, что князь приехал сегодня просить твоей руки? – вдруг оставила она шутливый тон и обратилась к дочери: – Ты согласна, согласна и я.
   Князь уже стоял около невесты. Они оба преклонили колени пред тоже вставшей княгиней. Та положила им на голову руки, перекрестила и поцеловала обоих, после чего пригласила завтракать.
   Завтрак прошёл очень оживлённо. Княгиня продолжала шутить с дочерью и будущим сыном, но на княжну эти шутки не производили уже того конфузящего впечатления, как первый шутливый вопрос матери на террасе.
   Конечно, все обитатели Зиновьева быстро узнали о событии в барском доме, о том, что «ангел-княжна» – невеста.
   После завтрака жених и невеста вышли в парк, чтобы на досуге помечтать о радужном, как им казалось, будущем, открывавшемся пред ними.

IX
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСТЬ

   Князь остался в Зиновьеве обедать и пить вечерний чай и только поздним вечером возвратился к себе в Луговое.
   Там его ожидала новая радость: к нему приехал гостить из Петербурга друг его детства и товарищ по полку, граф Пётр Игнатьевич Свиридов.
   Это был красивый, высокий, статный блондин с тёмно-синими бархатными глазами, всегда смотревшими весело и ласково. Вместе с Луговым он воспитывался в корпусе, вместе вышел в офицеры и вместе с ним вращался в придворных сферах Петербурга, деля успех у светских красавиц. До сих пор у приятелей были разные вкусы, и женщины не являлись для них тем классическим «яблоком раздора», способным не только ослабить, но и прямо порвать узы мужской дружбы.
   – Петя, какими судьбами! – радостно встретил князь Сергей своего друга, вышедшего на крыльцо навстречу ему.
   – Благодаря тётушке, дружище.
   Друзья обнялись и расцеловались.
   – Какой тётушке? – спросил князь, вводя приятеля в комнаты.
   – Видишь ли, я получил известие, что в Тамбове умерла бездетной одна из моих бесчисленных тётушек, графиня Надежда Ивановна Загряжская, а я – единственный её наследник. Умерла она уже с полгода, но мне дали знать об оставленном наследстве всего месяца полтора тому назад. Я, конечно, взял отпуск и покатил сюда. Устроивши кое-как дела, хотя и не окончивши их, я решился отдохнуть от милого Тамбова, где положительно задыхался от пыли и жары, где-нибудь на берегу струй, и вдруг вспомнил, что твоё имение здесь поблизости и, главное, что ты находишься в нём. Ну, вот я тотчас и двинулся к тебе.
   – И отлично сделал. Более, чем отлично! Это просто счастливый случай. Ну, да об этом потом, а теперь позволь мне переодеться. Я весь день пробыл в парадной форме. Так позволишь?
   – О чём тут спрашивать! – улыбнулся граф.
   Князь позвонил, и с помощью явившегося камердинера начал переодеваться, не переставая задавать вопросы усевшемуся в покойном кресле приезжему другу.
   – И большое тебе досталось наследство? – спросил он.
   – Как тебе сказать? Приехать стоило! Два дома в городе, именье небольшое в пяти верстах от Тамбова, душ около трёхсот. Дом, конечно, с полной обстановкой, усадьба тоже – полная чаша. Да и деньгами тысяч около шестидесяти.
   – Это ты верно сказал, что стоило приезжать. И неужели ничего не растащили?
   – Вообрази, ни одной нитки. Там такие сторожа сторожат, каких я в первый раз в жизни вижу. Это старик со старухой, обоим в сложности лет более двухсот, но здоровы и бодры и так держат всю деревню, что те в струнку ходят. Они-то мне всё с рук на руки и передали. «Ни-синь-пороха, батюшка барин, ваше сиятельство, не пропало после покойной вашей тётушки», – говорят. И я им верю.
   Туалет князя был кончен, и вошедший лакей доложил, что подано ужинать. Друзья отправились в столовую. Беседа снова полилась.
   – Скажи мне, кстати, Сергей, что у тебя здесь на днях произошло? – спросил граф Свиридов. – На последнем привале мой кучер и лакей выслушали от содержателя постоялого двора целую историю о какой-то чертовщине, которая произошла здесь у тебя; говорят, будто ты раскрыл какую-то старую беседку и нашёл там два скелета.
   – Это – правда, – ответил князь Луговой и подробно рассказал графу легенду, окружавшую заветный павильон в парке и оправдавшуюся в первой своей половине страшной находкой, о ходе работ, произведённых для того, чтобы открыть его, о похоронах найденных человеческих останков – словом, обо всём, происшедшем два дня тому назад. Свою речь он заключил словами: – Завтра я покажу тебе этот павильон.
   – Завтра? Почему же не сегодня?
   – Сегодня? – дрогнувшим голосом спросил князь и невольно посмотрел в окно, выходящее в парк.
   На землю уже спустилась тёмная летняя ночь. В тенистых аллеях парка мрак был ещё гуще.
   Граф Пётр Игнатьевич заметил смущение приятеля и, поймав этот взгляд, насмешливо произнёс:
   – Ты что это, брат, в деревне-то стал трусить не только живых, но даже мёртвых?
   – Какие пустяки! – вспыхнул князь. – Пойдём после ужина.
   Его более всего взбесило то, что приятель угадал причину, по которой он хотел показать павильон не сейчас, а завтра.
   – Если очень страшно, то уж пойдём лучше спать, – всё ещё насмешливым тоном заметил граф Свиридов.
   – Ты, брат, не валишь ли с больной головы на здоровую? Кажется, сам труса празднуешь? – отпарировал князь Луговой.
   – Ну, это брат, старая штука. Способ простой, когда совестно сознаться. Нет, съедим последнее блюдо и пойдём. А вот тебе наливка для храбрости.
   – Не забудь и себя.
   Друзья с наслаждением выпили душистую влагу из сока черешен, а затем, встав из-за стола, вышли на террасу.
   Парк был действительно окутан мраком, но в цветнике было сравнительно светло, так как на него падал слабый, матовый свет последней четверти лунного диска.
   Князь Луговой, взяв под руку графа, спустился с террасы в цветник и направился по той аллее, которая вела к заветному павильону. Несмотря на то, что место, где стоял он, было вычищено, всё же деревья здесь были гуще, нежели в остальном парке, а потому вечером это место казалось мрачнее. К тому же в это время, как нарочно, и луна скрылась за облаками. Это наводило какую-то жуть.
   Друзья были нервно настроены. Оба готовы были бы с удовольствием вернуться в уютную столовую или в не менее уютный кабинет, но обоих удерживал стыд сознаться друг пред другом в этом чувстве, которое они оба называли трусостью.
   Они подошли уже к выходу на полянку, как вдруг матовые лучи луны пробрались на последнюю и осветили открытую дверь павильона.
   Друзья остановились как вкопанные невдалеке от входа в неё. Они оба увидали, что на одной из скамеек, стоявших внутри беседки, сидели близко друг к другу две человеческие фигуры – мужчина и женщина. Контуры этих фигур совершенно ясно выделялись при слабом лунном свете, рассмотреть же их лица и подробности одежды не было возможности. Друзья только заметили, что эти одежды состояли из какой-то прозрачно-светлой материи.
   – Однако, – первый заметил граф, – видно, для здешней молодёжи не особенно страшен этот павильон, если она тотчас же стала избирать его для любовных свиданий.
   Князь Сергей ничего не ответил. Он стоял рядом с другом, бледный, с остановившимся на видении взглядом. Он сразу подумал, что пред ним не живые люди, а призраки, что это духи умерших в павильоне людей посетили свою могилу.
   – Что с тобой? – дрожащим голосом спросил граф Свиридов, вдруг сам почувствовавший какой-то инстинктивный страх.
   Но не успел князь ответить, как за павильоном, в нескольких шагах от них, раздался дикий, безумный хохот и послышались удаляющиеся тяжёлые шаги.
   – Это он, – произнёс князь Сергей и пошатнулся.
   Граф Свиридов, несмотря на охвативший его тоже почти панический страх, успел подхватить приятеля и не дал ему упасть. Когда он посмотрел снова на дверь павильона, внутри последнего никого не было.
   – Он имеет выход с другой стороны? – спросил граф, не выпуская из объятий почти бесчувственного князя.
   – Нет… – после большой паузы, несколько пришедший в себя, произнёс тот.
   – Не может быть! – возразил граф Пётр Игнатьевич. – Ты видишь, всё исчезло. Можешь убедиться, – заметил князь, уже совершенно овладев собою. – Войдём!
   Они вошли в павильон, представлявший, как известно, круглую башню с одной дверью.
   – Это странно! – взволнованно воскликнул граф Свиридов.
   – Я тебе порасскажу ещё много странных вещей.
   Друзья возвратились в дом отнюдь не под хорошим впечатлением всего ими виденного и перечувствованного, и, конечно, им было не до сна, а потому они уселись в уютном кабинете, мягко освещённом восковыми свечами. Окна в парк были открыты, и в них тянуло тою свежестью летней ночи которая укрепляет тело и бодрит дух. Некоторое время друзья молчали.
   – Чем же это наконец объяснить? – первый нарушил это молчание граф Пётр Игнатьевич.
   – Объяснить?.. Нет, брат, объяснить это едва ли чем можно… Надо принимать так…
   – Это ужасно!.. Я на твоём месте сейчас же уехал бы из такого страшного места.
   – А я между тем не уезжаю, хотя сегодня не в первый раз испытываю проявление этой таинственной силы.
   После этого князь передал другу о своём сне накануне того дня, когда был открыт павильон, и о видении, которое было на другой день.
   Тот слушал внимательно и, когда князь кончил, воскликнул снова:
   – Это ужасно!
   – А ты ещё считал меня трусом!.. Ну, прав ли ты? А знаешь, когда мы шли по твоему настоянию в павильон, я чувствовал, что что-нибудь случится!
   Снова оба замолчали.
   – Кстати, – первый начал Пётр Игнатьевич, – призрак говорил тебе о любимой девушке, в которой твоё счастье… Она-то у тебя есть?
   – Есть, – ответил князь, – ведь я сперва на радостях встречи, а затем вследствие этого переполоха, позабыл сказать тебе, что я женюсь. Я сегодня сделал предложение и получил согласие.
   – То-то ты был в таком параде. На ком же ты женишься?
   – На княжне Полторацкой.
   – Вот как. Где же ты откопал такое существо, которое оказалось способным пленить твоё ветреное сердце?.. Оно должно быть совершенством, так как мы с тобою, несмотря на то что у нас разные вкусы, разборчивы.
   – Ты не ошибся: княжна Людмила – совершенство.
   – Где же она живёт?
   – У её матери имение в нескольких верстах от Лугового…
   – Ага, значит, соседка. Какова же она собою?
   Князь восторжённо стал рисовать пред приятелем портрет княжны Людмилы. Любовь, конечно, делает художника льстецом оригиналу, а потому по рассказу влюблённого князя Людмила выходила прямо сказочной красавицей – действительно совершенством.
   Граф Пётр Игнатьевич слушал друга улыбаясь. Он понимал, что тот преувеличивает.
   – Посмотрим, посмотрим, – заметил он, когда князь кончил описание достоинств своей невесты, – если ты прикрасил только наполовину, то и тогда она достойна быть женою князя Лугового.
   – Она-то достойна, а вот достоин ли я?.. Ты увидишь сам, что я не только не преувеличил, но даже не в силах был воспроизвести пред тобою её образ в настоящем свете… Это выше человеческих сил.
   – Одним словом, ни в сказке рассказать, ни пером описать, – засмеялся граф Свиридов. – Но от этого тебе же хуже: я влюблюсь и начну отбивать.
   – Ты этого не сделаешь!
   Голос князя как-то порвался. Шутка друга больно кольнула ему сердце.
   «А что, если действительно княжна Людмила полюбила меня только потому, что жила в глуши, без людей, без общества? – подумал он. – Нельзя же, в самом деле, считать обществом тамбовских кавалеров. Она увидит графа и вдруг…»
   При этой мысли князь почувствовал, как похолодела в нём вся кровь.
   Граф Пётр Игнатьевич заметил произведённое его шуткой впечатление и произнёс:
   – Да ты, кажется, серьёзно принимаешь шутку и впрямь испугался моего соперничества?
   – Нет, не то, голубчик! Только прошу тебя, не шути так! Моё чувство слишком серьёзно. Мало ли что на самом деле может случиться!
   – Ну, ты действительно влюбился до сумасшествия! – воскликнул граф Свиридов. – На тебя даже нельзя и обижаться. За кого же ты меня принимаешь, если думаешь, что я способен, даже при полной возможности, отбить невесту у приятеля?
   – Ты можешь сделать это невольно. Ты слышал, что «он» сказал? «Адские силы против вас».
   – Спасибо и за то, что, по твоему мнению, я могу явиться одной из адских сил.
   – Они могут действовать через тебя.
   – Нет, голубчик, у меня на груди есть крест. Но оставим этот разговор. Можешь, если опасаешься, даже совсем не знакомить меня со своей невестой.
   – Нет, отчего же… Мы поедем к ним завтра же. Прости меня, я действительно говорил несообразности. Я так взволнован… У меня до сих пор звучит этот смех, который мы слышали у павильона. Я ведь слышу во второй раз…
   – Второй раз!
   Князь Сергей рассказал другу обстановку своего первого любовного признания княжне Людмиле, подаренный ему ею первый поцелуй, после которого послышался тот же резкий смех около павильона.
   – Она очень испугалась? – спросил граф.
   – Да, но я успокоил её, первый придя в себя, и объяснил ей, что это крик совы.
   – Может быть, это действительно кричала сова?
   – Нет… Я-то знаю, что это – не сова, а «он». Ведь когда мы слышали этот смех издали, солнце ещё не заходило, а совы кричат только ночью.
   – А сегодня?
   – Сегодня мы слышали этот смех совсем близко. Он совершенно не похож на крик совы. Эти птицы так не кричат.
   – Гм… – промычал граф Свиридов, – тебе и книги в руки. Но бросим этот разговор. Успокойся только; если ты даже настоишь на том, чтобы я поехал к твоей невесте и познакомился с нею, я за нею ухаживать не буду. Расскажи-ка лучше мне, как начался этот твой деревенский роман.
   Князь подробно стал описывать свою первую встречу с княжной на похоронах его матери, затем его визиты в Зиновьево, прогулки по саду и недавний разговор о павильоне.
   – Так это княжна натолкнула тебя на мысль открыть эту башню? Да? Ну, этого я ей никогда не прощу. Ведь не исполни ты её каприза, мы сегодня не были бы свидетелями всех этих ужасных вещей и давно спокойно спали бы. А теперь посмотри, ведь светает, – заметил граф Пётр Игнатьевич.
   Действительно, в открытые окна кабинета уже лился свет утренней зари, мешавшийся с тусклым, мерцающим светом догоравших в подсвечниках и бра свечей.
   – Пожалуй, действительно этого не было бы, – улыбнулся князь.
   – Конечно! Ишь какая!.. Пусть ты из-за неё не спишь ночей – она будет твоей женой; а я тут при чём, что по её милости должен тоже не спать? Слуга покорный! Пойдём-ка, в самом деле, спать.
   – Я велел поставить тебе постель в моей спальне.
   – Отлично, поболтаем ещё немного… Только, чур, больше не вести никаких разговоров с призраками!
   – Не накликай.
   – Ты, кажется, заставляя меня спать в одной комнате с собою, пускаешься на хитрость, надеясь, что мы вдвоём-то с ними справимся?
   – Ты неисправим, Петя… Всё тебе смешки. Впрочем, тебе хорошо: это тебя не касается.
   – И тебя, мой милый, едва ли. По-моему, призраков никаких нет и быть не может. Во всём этом есть доля твоего расстроенного воображения.
   – И даже в том, что ты видел и слышал в павильоне?
   – Да, быть может, это всё была лишь игра лунного света.
   – Если ты так умеешь сам себя успокаивать – благо тебе.
   – Так идём спать, – зевнул граф.
   В сопровождении вошедшего камердинера оба друга отправились в спальню, разделись и легли, но ещё долго не засыпали, беседуя о всевозможных вещах – главным образом о петербургских новостях. Они заснули наконец, когда солнце уже поднялось над горизонтом.