Сахаров А.. Елизавета Петровна

   Проснулись оба друга после полудня, свежие и бодрые. Всех испытанных потрясений вчерашнего дня как не бывало. Сомнения, тревоги и предчувствия исчезли из ума и души князя Сергея.
   Через полчаса после завтрака оба друга на лихой четвёрке понеслись по направлению к Зиновьеву.
   Княгиня Васса Семёновна с истинно русским радушием встретила товарища будущего мужа своей дочери. Княжна Людмила грациозно присела ему. Свиридов, глядя на неё, не мог внутренне не сознаться, что князь Сергей отнюдь не пел ей вчера особенно преувеличенных дифирамбов; счастье, озарившее, подобно солнцу, всю Людмилу, придавало особый блеск её красоте.
   «Она произведёт положительно фурор в Петербурге!» – мелькнуло в голове графа Петра Игнатьевича.
   Побеседовав с полчаса на террасе, княгиня извинилась хозяйственными делами и отпустила молодых людей погулять в саду до обеда. Когда она ушла во внутренние комнаты, княжна Людмила, в сопровождении жениха и графа, спустилась в сад.
   Свиридов не произвёл на неё особенного впечатления. Вся поглощённая созерцанием своего милого «Серёжи», княжна не обратила внимания на характерную, хотя совершенно в другом роде, красоту графа Петра Игнатьевича.
   Зато оценила эту красоту другая. Это была Таня Берестова. Она пробралась в сад и, незаметно скользя среди кустов и затаив дыхание, всё время следила за статным белокурым красавцем.
   «Это вот не чета князю, – думала девушка. – Луговой пред ним совсем пропадает. В Петербурге, может, и ещё лучше есть. Это здесь, в глуши, нам всё диковинкою кажется».
   Таня мечтой неслась на берега Невы и создавала в своём воображении царские дворцы, палаты вельмож, роскошные праздники, блестящие балы, с толпой блестящих же кавалеров. Обо всём этом она имела смутное понятие по рассказам княжны, передававшей ей то, что говорил ей жених; но фантазия Тани была неудержима, и она по ничтожному намёку умела создавать картину.
   Для графа Петра Игнатьевича, не говоря уже о князе Луговом, день, проведённый в Зиновьеве, показался часом. Быстро освоившись с ним, княжна была обворожительно любезна, оживлённа и остроумна. Она рассказывала ему о деревенском житье-бытье, в лицах представляя провинциальных кавалеров и заставляла своих собеседников хохотать до упаду.
   Их свежие молодые голоса и раскатистый смех доносились в открытые окна княжеского дома и радовали материнский слух княгини Вассы Семёновны.
   Далеко не радовали эти звуки Таню. Веселье в саду, долетавшее до окна её каморки, до боли резало ей ухо и заставляло нервно вздрагивать.
   «Ишь, раскатываются! Весело! – злобствовала она, уже успевшая достаточно разглядеть друга князя Лугового и налюбоваться на него. – Ну да посмеётся хорошо тот, кто посмеётся последний. Поживём – увидим!»

X
УБИЙСТВО

   Дни шли за днями, летя, как мгновенья, для княгини Полторацкой, княжны Людмилы, князя Лугового и его друга Свиридова.
   В доме княгини Вассы Семёновны шла спешная работа по приготовлению приданого княжны Людмилы. Этим занимались несколько десятков дворовых девушек под наблюдением Федосьи и Тани.
   Командировка последней для наблюдения была, собственно номинальной, так сказать, почётной. С одной стороны, княгиня не хотела совершенно освободить её от спешной работы и таким образом резко отличить от остальных дворовых девушек, а с другой, – зная привязанность к Тане дочери, не хотела лишить последнюю общества молодой девушки, засадив её за работу с утра до вечера.
   «Пусть их наговорятся напоследок, – рассуждала княгиня, – уедет, там, в Питере, мигом позабудет, а я здесь справлюсь с Таней, быстро обломаю и замуж выдам».
   Княжна Людмила действительно в отсутствие жениха была неразлучна с Таней, передавала ей, как поверенной своих сердечных тайн, во всех мельчайших подробностях разговоры с женихом и с его другом, спрашивала советов, строила планы, высказывала свои мечты.
   Таня слушала внимательно и, видимо, сочувственно относилась к своей барышне, которой скоро суждено было сделаться из княжны княгиней. Она высказывала свои мнения по тем или другим вопросам, задаваемым княжною, и спокойно обсуждала со своей госпожой её будущую жизнь в Петербурге.
   Однако чего стоили ей эта рассудительность и это спокойствие, знала только её жёсткая подушка, которую она по ночам кусала, задыхаясь от злобных слёз.
   Князь Сергей, то один, то со своим другом, конечно, ежедневно приезжал в Зиновьево и проводил там большую часть дня.
   Наступило 6 августа, престольный праздник в зиновьевской церкви.
   Весело провели князь Луговой и граф Свиридов этот день в доме княгини Вассы Семёновны. Дворовые девушки были освобождены на этот день от работ и водили хороводы, причём их угощали брагой и наливкой. На деревне шло тоже веселье. В застольной стоял пир горой. Общее веселье было заразительно, и день в Зиновьеве прошёл оживлённо.
   В этот день граф Свиридов впервые близко увидел Таню и был поражён её красотой. Когда ему довелось остаться вдвоём с князем Сергеем, он сказал:
   – Ты видел двойника княжны?
   – Какого двойника?
   – Помилуй! Ты чаще меня бываешь здесь и бывал раньше меня, неужели ты не заметил дворовой девушки, как две капли воды похожей на княжну?
   – А, это Таня! Ну, это сходство действительно бросается в глаза при первом взгляде, но когда ты приглядишься к этой девушке, то, конечно, убедишься, что у княжны с нею далеко не одни и те же лицо и фигура.
   – Может быть, но меня сразу поразило это сходство.
   Друзья пробыли в Зиновьеве долее обыкновенного и вернулись домой поздним вечером, в самом хорошем расположении духа.
   – Твоя невеста прямо восхитительна. И как она любит тебя! – сказал граф Свиридов, ложась спать.
   – Да, голубчик, я счастлив, так счастлив, что мне становится страшно. Видишь ли, мне кажется, что на земле не может и даже не должно быть такого полного счастья, что оно непременно будет чем-нибудь омрачено.
   – Что за мысли? Перестань! Ты просто так расстроил свои нервы, что тебе во всём и везде кажется, что вот-вот должно случиться какое-нибудь несчастье. Это болезненно, мой друг, и тебе следует самому взять себя в руки и не допускать подобных мыслей в голову.
   – Как же не допускать, когда они лезут без моего спроса? Вот и теперь. Мы так прекрасно провели сегодняшний день, вернулись в таком хорошем настроении, а я ложусь и думаю: что-то будет завтра? Мне ведь уже давно кажется, что должно случиться что-нибудь такое, что будет совершенно неожиданно и притом ужасно.
   – Полно говорить пустяки!
   – Эта мысль гнетёт меня со дня открытия этого павильона. Несмотря на все самоубеждения, я не могу отделаться от воспоминания слов призрака. И, знаешь, сегодня меня особенно томит какое-то тяжёлое предчувствие.
   – Плюнь, не думай!
   – Ну, хорошо! Покойной ночи! – И князь погасил свечу.
   Однако тяжёлое предчувствие, оказалось, не обмануло его. Обоих приятелей разбудили в шестом часу утра.
   – Князь, ваше сиятельство! Извольте проснуться! – вбежал в спальню камердинер. – Несчастье в Зиновьеве.
   – Что? Какое несчастье? – воскликнул князь Луговой.
   – Её сиятельство княгиня и горничная княжны убиты.
   – А княжна? – не своим голосом закричал князь Сергей Сергеевич.
   – А княжна пропала.
   – Лошадей… Оседлать…
   Оба друга вскочили и как безумные смотрели друг на друга.
   – Неужели начинается? – произнёс князь Луговой. Граф Свиридов сделал над собой страшное усилие, чтобы освободиться от неприятного впечатления, произведённого словами друга, и произнёс:
   – Успокойся, узнаем всё на месте. Быть может, всё преувеличено.
   – Ах, не говори. Может быть, и княжна убита, но её трупа не нашли. Ах, недаром у меня было вчера такое тяжёлое предчувствие.
   Князь Сергей и граф Свиридов быстро оделись и во весь опор поскакали по дороге в Зиновьево.
   Там ожидало князя всё же несколько успокаивающее известие: княжну Людмилу в одном ночном белье нашли в саду в кустах, лежавшую без чувств. Дворовые девушки отнесли её в её комнату, где она была приведена в чувство, но вскоре снова впала в забытьё.
   – Конечно, ей ничего не сказали о несчастье? – спросил князь Федосью, докладывавшую ему о княжне.
   – Конечно, нет, ваше сиятельство!
   Несчастье на самом деле было ужасно.
   Воспользовавшись тем, что подгулявшие дворовые люди все были в застольной избе и в доме оставались лишь княгиня, княжна и Таня, неизвестный злодей проник в дом и ударом топора размозжил череп княгине Вассе Семёновне, уже спавшей в постели, потом проник в спальню княжны, на её пороге встретился с Таней и буквально задушил её руками, сперва надругавшись над нею. Она была найдена мёртвою, лежавшей на полу около комнаты княжны Людмилы. Кругом валялись клочья её платья и белья. Злодей сорвал с неё всю одежду.
   Картина этого зверского убийства и насилия, представившаяся обоим друзьям, заставила их задрожать.
   Трупы до прибытия властей лежали там, где были обнаружены, только тело Тани Берестовой прикрыли простынёй.
   Княжна Людмила спаслась каким-то чудом. По всей вероятности, она услыхала шум в соседней комнате, встала с постели, приотворила дверь и, увидев ужасную картину, выскочила в открытое окно в сад, бросилась бежать куда глаза глядят, а затем, упав в изнеможении в кустах, лишилась чувств.
   – А ты где была в это время? – спросил князь Сергей Федосью, рассказавшую всё вышеизложенное и показавшую приезжим господам трупы своей госпожи и Тани.
   Федосья залилась слезами.
   – Попутал меня бес, окаянную, тоже в застольную пойти. Ирод Михайло плясал там под гармошку. Загляделась я на старости лет да заслушалась, ну, рюмочку для праздничка лишнюю тоже выпила. До самой смерти не замолить такого греха.
   – Ради Бога, охраняй княжну, – с дрожью в голосе обратился к ней князь Сергей Сергеевич. – Главное, подготовьте её исподволь к известию о смерти матери и Тани.
   – Слушаю-с, – ваше сиятельство. Подготовлю.
   Оба друга остались в Зиновьеве до вечера и дождались прибытия командированного из Тамбова чиновника для производства следствия. Князь Луговой боялся, чтобы последний не вздумал допрашивать ещё не оправившуюся княжну Людмилу и таким образом не ухудшил состояния её здоровья.
   Несколько минут разговора с чиновником было достаточно, чтобы уладить дело в желательном для князя смысле.
   – Будьте покойны, ваше сиятельство, княжны я не потревожу теперь. Зачем тревожить? И без того горя у неё много, испуг такой, – заявил чиновник.
   – Когда окончите своё дело, приезжайте ко мне, в Луговое, я сумею поблагодарить вас, – сказал князь и, отдав ещё раз приказание Федосье не отходить от барышни, вместе с другом уехал к себе.
   Они ехали обратно почти шагом. Князь был задумчив и молчал.
   – Какое страшное злодеяние! – воскликнул после довольно продолжительного молчания граф Пётр Игнатьевич. – Я не могу понять одно: какая причина… Быть может, она была очень строга…
   – Кто, княгиня? Да её любили как родную мать! Строга! Что такое строга. Она действительно была строга, но только за дело, а это наш крестьянин и дворовый не только любят, но и ценят.
   – Страшно, – задумчиво произнёс граф Свиридов.
   – Прямо загадочное преступление. Ну, за что убита Таня?
   – Она-то просто под руку подвернулась… Злодей шёл убивать княжну…
   – Едва ли этому чинуше удастся до чего-нибудь доискаться.
   – Я тоже сильно сомневаюсь в этом.
   Однако мнения друзей о «чинуше» оказались ошибочными. Когда на другой день утром князь один поехал в Зиновьево, то застал там производство следствия в полном разгаре.
   – Что княжна? – были первые его слова.
   – Сегодня на заре изволили прийти в себя и даже скушать молока, но ещё слабы, теперь започивали… – доложила Федосья.
   – Она знает?
   – Они всё знают… Видели, как злодей душил Таню.
   – А о матери?
   – Я им осторожно доложила. Княжна поглядела на меня так жалостливо и промолчала… Видно, горе-то таково, что слёз нет… Смекаю я, они не в себе… рассудком помутились…
   – А обо мне княжна не спрашивала? – продолжал Луговой.
   – Никак нет-с.
   Князь сделал движение губами, как бы собираясь что-то сказать, но промолчал; он хотел приказать Федосье провести его к княжне, но не решился.
   «Это может ещё более взволновать её, – подумал он, – пусть успокоится… Быть может… Господь милосерд». Князь уехал.
   В тот же вечер в Луговое явился производивший следствие чиновник.
   – Ну что, придётся предать дело воле Божией? – спросил его граф Свиридов.
   – Никак нет-с… Убийца известен, но скрылся.
   – Кто же это?
   – Никита Берестов, известный в Зиновьеве под прозвищем «беглый», отец убитой Татьяны.
   – Отец! – воскликнули в один голос граф Свиридов и потрясённый ужасом подобного сообщения князь Луговой.
   – Как вам сказать, ваше сиятельство, он ей отец и не отец. – И чиновник рассказал обоим друзья всю историю беглого Никиты, записанную им со слов свидетелей и уже известную нашим читателям.
   – Значит, это убийство из мести? – заметил граф.
   – Несомненно! – ответил чиновник. – Княгине Берестов мстил за жену, а Татьяну убил как дочь князя от его жены.
   – Вот почему княжна и эта девушка были так похожи друг на друга! – обратился граф к другу, задумчиво сидевшему в кресле у письменного стола.
   – Это действительно ужасно! – задумчиво произнёс князь, как бы отвечая скорее самому себе, а не своим собеседникам.
   Чиновник рассказал ещё некоторые более интересные подробности только что оконченного им следствия и при этом добавил, что княжна Людмила Васильевна хотя несколько и поправилась, но не выходит из своей комнаты, и он не решился беспокоить её.
   – Надо будет приехать в другой раз, – меланхолически заметил он.
   – Я дам вам знать, когда будет можно, – встрепенулся князь Сергей Сергеевич. – Дайте ей совершенно оправиться; напишите ваш адрес, по которому я мог бы послать нарочного. Вот чернила и перья.
   Чиновник сел за письменный стол, написал требуемые сведения и стал прощаться. Он уехал довольный поднесённым ему князем денежным подарком.
   Друзья остались одни, но остальной вечер и ночь прошли для них томительно долго. Разговор между ними не клеился. Оба находились под гнетущим впечатлением происшедшего. Поужинав без всякого аппетита, они отправились в спальню, но там долго лежали без сна на своих постелях, каждый думая свою думу.
   Между тем в Зиновьеве тела убитых княгини и Тани обмыли, одели и положили под образа – княгиню в зале, а Татьяну – в девичьей.
   К ночи прибыли из Тамбова гробы, за которыми посылали нарочного. Вечером, после отъезда чиновника, отслужили первую панихиду и положили тела в гробы.
   Об этой панихиде не давали знать князю Луговому, и на ней не присутствовала княжна Людмила.
   Князь Сергей Сергеевич и граф Свиридов прибыли на другой день к утренней панихиде. К её началу вышла из своей комнаты и княжна. Она страшно осунулась и побледнела. Князь пошёл к ней навстречу. Она церемонно присела ему, не поднимая на него взора. Он хотел высказать ей своё сочувствие, но язык не повиновался ему – таким безысходным горем, недоступным человеческому утешению, веяло от всей её фигуры. Его сердце больно сжалось, и он остановился рядом со своей невестой, так же церемонно приветствовавшей и его друга.
   Панихиды служили по очереди: сперва в зале у гроба княгини, а затем в девичьей, у гроба Татьяны Берестовой. «По окончании служб я улучу минуту, чтобы переговорить с нею», – мелькнуло в уме князя Сергея Сергеевича.
   Но на этот раз ему это не удалось. При конце второй панихиды княжна упала без чувств на руки следившей за нею Федосьи. С помощью дворовых девушек её унесли в её комнату, и там она осталась лежать в забытьи.
   Князь, вернувшись в Луговое в сопровождении своего друга, тотчас послал лошадей в Тамбов за доктором, приказав того доставить к нему в имение.
   – Я сам с ним поеду в Зиновьево, – высказал он свои соображения графу Свиридову.
   – Это, конечно, будет лучше, – заметил тот. – Кстати, – добавил он, – прикажи запрягать и моих лошадей; мне надо быть завтра в Тамбове.
   – Зачем? – взволновался князь. – Ты меня оставляешь?
   – Ведь я не могу утешить тебя. Ты именно в таком состоянии, когда человеку надо быть одному, когда тяжело иметь возле себя даже самого близкого друга. Я понимаю это, мне тоже тяжело, что я своим приездом как будто принёс тебе несчастье.
   – Что за вздор! Я сам заслужил его.
   – Но ведь любимая тобою девушка жива.
   – Что же из этого? Свадьбу придётся отложить на год, а год – много времени. Кроме того, Людмила стала совсем другой.
   – Не можешь же ты требовать от неё, чтобы она была весела и довольна. Подумай сам: перенести для молодой девушки такое несчастье, взглянуть в глаза смерти. Да ведь и мы с тобою заболели бы, а не то что она, слабая девушка.
   – Это ты верно. Я сам начинаю мешаться. Я это чувствую.
   – Успокойся, сообрази всё наедине и после похорон поговори с нею о будущем. Быть может, она согласится переехать в Петербург и отдаться в качестве твоей невесты под покровительство государыни.
   – Вот спасительная мысль! – воскликнул князь, просветлев. Я поговорю с нею об этом и прямо настою на этом по праву жениха. Не может же она оставаться на год в Зиновьеве, где всё ей будет напоминать ужасное происшествие. Это было бы безумие!
   – А меня всё же ты отпусти. Мне надо окончить ещё все дела в Тамбове, да пора и в Петербург Приезжай и ты скорей туда со своей невестой. А пока помни: перемелется всё – мука будет. Время – лучший врач. Вы оба любите друг друга. Если Бог попустил умереть княгиню такой страшной смертью – Его святая воля, надо примириться. В Петербурге год пролетит незаметно – и вы будете счастливы!
   – Кабы твоими устами да мёд пить.
   Граф приказал своему лакею укладываться и вскоре, простившись с другом, покатил в Тамбов.
   Князь Сергей остался один. Он пошёл бродить по парку и совершенно неожиданно для самого себя очутился у рокового павильона. Войдя в него, он сел на скамейку и задумался.
   Мысли одна другой безотраднее неслись в его голове, с горькой улыбкой вспоминал он утешения только что покинувшего его друга.
   «Началось! – упорно мысленно твердил он. – Только началось. И ещё будет. Но что? Вот страшный вопрос! «Адские силы против вас!» – вспомнил князь Сергей слова призрака. Как бороться с этими силами? С какой стороны они направят свои удары? Разве третьего дня, уезжая из Зиновьева, оставив всех там весёлыми и здоровыми, он мог ожидать, что в ту же ночь рука злодея покончит с двумя жизнями и что его невеста будет на волосок от смерти? Так и теперь! Разве он может быть спокойным хотя минуту? Может ли быть он уверен, что если не злодей, то сама смерть не отнимет у него дорогую жизнь его невесты, видимо потрясённой и нравственно, и физически?
   Пред ним восставал образ княжны Людмилы в траурном платье, какою он видел её сегодня утром.
   «Ведь краше в гроб кладут», – мелькнуло в его голове. Однако, подобно светлому лучу, вдруг озаряющему непроглядную тьму, князю Луговому вспомнились слова графа Петра Игнатьевича: «Как она любит тебя!» Он стал вспоминать слова княжны Людмилы, выражение её прекрасного лица, все мелочные детали обращения с ним, все те чуть заметные чёрточки, из которых составляются целые картины. Картина действительно составилась и была упоительна для князя Сергея. Он глубоко убедился в том, что княжна точно любила его, а если это было так, то он был охранён от действия адских сил. Провидение, видимо, для этого спасло его Людмилу. «Она не в себе. Помутилась!» – вдруг пришли ему на память слова Федосьи, и он ужаснулся этому.
   Что, если действительно княжна сошла с ума от испытанного потрясения? Ведь тогда всё кончено.
   И снова мрачные мысли тёмными силуэтами стали проноситься пред Луговым, и его тревожное состояние то увеличивалось, то уменьшалось; это была положительно лихорадка отчаяния.
   Так прошло время до вечера. Князь вошёл в свою спальню и с каким-то почти паническим страхом посмотрел на сделанную постель. Он чувствовал, что благодетельный и умиротворяющий сон не будет его уделом нынешнюю ночь, и стал ходить по комнате.
   Вдруг его взгляд упал на висевший у его постели образок Божией Матери в золотой ризе, которым благословила его покойная мать при поступлении в корпус, и он спустя минуту уже стоял на коленях у постели и горячо молился.
   В детстве его учила молиться мать, которая была глубоко религиозной женщиной и сумела сохранить чистую веру среди светской шумной жизни. Князь помнил, что он когда-то ребёнком, а затем мальчиком любил и умел молиться, но с летами, в товарищеской среде и в великосветском омуте тогдашнего Петербурга, утратил эту способность. Однако разразившийся теперь над ним удар заставил его обратиться к Тому Высшему Существу, о котором он позабыл в довольстве и счастье, в гордом, присущем человеку сознании, что жизнь зависит от него самого, что он сам для себя может создать и счастье, и несчастье.
   Богатый, знатный, молодой баловень света, он не знал препятствий для исполнения своих желаний, даже своих капризов. По мановению его руки все, казалось, были только тем и озабочены, чтобы доставить ему приятное, чтобы окружить его всевозможным комфортом. Встреча с красавицей княжной, без труда и без борьбы сделавшейся его невестой, довершила самообольщение. И вдруг…
   Тревога и страх объяли князя Сергея. Это чувство усугублялось ещё, видимо, связанными с разразившимся над головой князя ударом таинственными происшествиями и предсказаниями. Князь окончательно потерял голову.
   «Началось!» – это слово, выражавшее полнейшую покорность ударам судьбы, окончательно лишило князя нравственных и физических сил.
   Взгляд, случайно брошенный на икону – благословение матери, – сразу изменил его душевное настроение. Он упал на колени в горячей молитве. Однако его уста не шептали слов. Это была молитва души, та подкрепляющая молитва, которая не требует ни человеческого ума, ни человеческого языка; это было твёрдое упование на неизречённую милость Бога, покорность Его воле.
   Слёзы неудержимо текли из глаз князя, но это были не слёзы безысходного отчаяния, которое ещё так недавно владело его душой, а покорные слёзы рёбенка пред своей горячо любимой и беззаветно любящей матерью.
   Молитва совершенно переродила и успокоила князя.
   – Да будет воля Твоя! – прошептал он в постели и заснул спокойным сном.

XI
НЕОЖИДАННОЕ РЕШЕНИЕ

   Через два дня состоялись похороны несчастных жертв страшного злодеяния.
   Все соседние помещики, все тамбовские власти, во главе с наместником и почётными лицами города, явились отдать последний долг титулованной помещице, погибшей такой трагической смертью. Большинство, конечно, было привлечено к исполнению этого долга не чувством к покойной, а любопытством присутствовать при одном из актов трагедии жизни с романическим оттенком, придаваемым положением осиротевшей княжны-невесты. (Слухи о том, что князь Луговой объявлен женихом княжны Полторацкой, уже успели облететь чуть ли не всё наместничество.) Все приехавшие в Зиновьево рассыпались пред Луговым в своих сожалениях и тревогах за будущее несчастной сироты княжны.
   – Я думаю, что государыня согласится заменить ей мать, как моей невесте, – отвечал Сергей Сергеевич.
   – Это более чем нужно, – замечали сочувствующие.
   Княжна Людмила, которую также донимали радетели о её будущей судьбе, отделывалась полусловами и короткою благодарностью. Любопытные оставались далеко не удовлетворёнными ею.
   – Гордячка! – заключали некоторые, другие же, качая головой, говорили:
   – Кажется, испуг сильно подействовал на неё. Она какая-то странная, совершенно не похожа на себя.
   Это мнение долетело до ушей Лугового и заставило болезненно сжаться его сердце.
   «Неужели Федосья права и княжна помутилась?» – подумал он.
   Хотя с момента искренней молитвы в душу князя Сергея снизошло необычайное спокойствие и он, весь предавшись воле Божьей, не отчаивался и не волновался, всё же участь любимой девушки не могла быть для него безразличной. Его мучило главным образом то, что он до сих пор не имел возможности перекинуться с нею даже словом.
   Прибывший из Тамбова доктор осмотрел больную и хотя успокоил Сергея Сергеевича за исход нервного потрясения, но был так сосредоточенно глубокомыслен, что его успокоительные речи теряли, по крайней мере, половину своего значения. Кроме того, он безусловно запретил говорить с княжной о чём-нибудь таком, что могло бы взволновать её.
   – Мне надо будет переговорить с нею о будущем. Ей надо как-нибудь устроиться, – возразил князь.
   – Надо подождать, ваше сиятельство, хоть несколько дней.
   Князь вздохнул – приходилось подчиниться.
   Он с радостью увидел, что княжна в день похорон, видимо, чувствовала себя бодрее. Она разговаривала с некоторыми из подходивших к ней, с князем поздоровалась менее холодно и даже протянула ему руку.
   Он почтительно поцеловал последнюю, но, Боже, сколько стоил ему этот почтительный поцелуй! Ему хотелось бы осыпать горячими поцелуями эту дорогую руку, однако расстроенный вид девушки и присутствие посторонних лиц заставило его сдержаться, что причиняло ему страшные страдания. Глубоко потрясающа была картина, когда поднятые на руках гробы с жертвами убийцы вынесли из дома и процессия потянулась к сельской церкви села Зиновьева. Впереди несли богатый гроб, в котором покоились останки княгини Вассы Семёновны. За ним шла княжна, опираясь на руку князя Лугового, как своего жениха, а далее следовали многочисленные провожатые. В хвосте печальной процессии дворовые девушки несли простой дощатый гроб с телом несчастной Тани Берестовой, самоотверженно погибшей у порога комнаты своей госпожи-подруги. За ним шла небольшая кучка дворовых и крестьян.