Рубашку я обнаружил в самом неподходящем для нее месте — в цветочном горшке. Я, конечно, все понимаю. Выпили много. Раздевались быстро. Но каким нужно быть счастливчиком, чтобы рубашка, отброшенная в порыве пьяной страсти, приземлилась ровнехонько на пышное зеленое растение, чьего названия я не знал, и окутала его с заботой, присущей сорокалетней одинокой мамаше.
   Второй носок раскачивался на люстре, как флаг на башне. Но ему одиноко не было. Рядом на сквозняке плескался Танин бюстгальтер. Тихонько одевшись, я пробрался на кухню. Углубившись в холодильник, как в золотоносную жилу, я выложил на стол четыре яйца, вареную колбасу отличного качества, зеленый лук, пару помидоров, сыр и пакет молока. Минут десять колдовал у плиты. В результате на тарелки прилег дымящийся и ужасно аппетитный омлет с поджаренной колбасой, помидорами и посыпанный сверху сыром пармезан. Разлив по чашкам свежеприготовленный кофе, я сгрузил завтрак на столик-каталку и отправился в спальню, катя перед собой тележку с тарелками и кружками. Катить пришлось аккуратно, поскольку разлить кофе на крутых квартирных поворотах проще простого. Достаточно неправильно войти в вираж.
   Добравшись до спальни, я вкатил столик, на цыпочках подошел к кровати и погладил Танино плечо, слегка нажимая, чтобы она почувствовала и проснулась. Будить спящего человека можно двумя способами. Способ первый: резко включить свет в спальне, одновременно нажимая клавишу «play» на магнитофоне, заряженном Сорок первой симфонией Моцарта или, на худой случай, последним альбомом группы Metallica. Чем плох этот способ. Во-первых, так можно не просто человека разбудить, но и в гроб прямехонько уложить, если у особы плохо с сердцем. Во-вторых, может и не подействовать, если будимый на ночь надевает повязку на глаза и вставляет затычки в уши. Второй способ — будить медленно и нежно, чтобы пробуждение напоминало медленное всплытие из океана дремы.
   Таня отозвалась на мои поглаживания. Она томно застонала, потянулась, прижала к глазам кулачки, потерла и вновь потянулась. Потом раскрыла глаза и посмотрела на меня.
   Она очаровательна. Похоже, я медленно, но уверенно теряю контакт с собственным разумом. Того и гляди, влюблюсь в собственную секретаршу. Я не ханжа, поэтому не стал даже думать, почему она пошла в постель с таким страшным с виду человеком, как я нынешний. Понимал только, что со мной она оказалась не из-за положения или чего-то материального, доходного, а по взаимной симпатии.
   — Доброе утро, девочка моя, я тут тебе кое-что… — сказал я и заметил искорку неподдельного ужаса, промелькнувшую в глазах Тани.
   Так. Классический репертуар. Красавица и чудовище. Никогда не думал, что придется примерять на себя сей сказочный типаж. Красотой бог от рождения меня не обидел.
   — Ой, завтрак, — обрадовалась Таня, когда я поставил перед ней на кровать поднос с омлетом и чашкой кофе. — Мне еще никто завтрак в постель не подавал, — призналась она и увлеченно заработала вилкой.
   Не знаю уж, что мы творили ночью, но аппетит у обоих разыгрался зверский, словно во мне поселилась рота солдат, совершивших марш-бросок через пустыню Гоби.
   Совсем недавно, просто в двух шагах позади, погибла Ангелина, а я уже в постели с другой женщиной, и если не кривить душой, то уже успел в нее влюбиться. Что это? Предательство? Или просто жизнь? Я попытался взвесить мысль, чтобы увидеть истину. Я оживил образ Ангелины. Увидел ее внутренним взглядом и почувствовал тоску. Я продолжал ее любить. Глупости говорят люди, что можно кого-то разлюбить. Любовь она все равно остается, только иногда отходит в сторону, уступая место новому чувству. Но старая любовь продолжает жить в сердце, занимая определенное важное место. Я никогда никого не забывал. Я продолжал любить каждую женщину, пробудившую во мне на определенном жизненном этапе это чувство. Сказано так, словно их были сотни. В близких отношениях я состоял со многими, но любил всего троих, а с Таней уже четверых женщин. Так что я не считал новое чувство предательством. Я продолжал любить Ангелину. Она жила во мне. И будет жить вечно.
   — Так бы и не вылезала весь день из постели, — пробормотала Таня, отставив от себя тарелку.
   — Так в чем проблема? — удивился я. — Объявляю тебе выходной.
   — А ты? — Она заглянула мне в глаза, а показалось, что в душу.
   — Тут сложнее. У меня с губернатором встреча.
   — Тогда и я поеду. Что ты там будешь без меня делать? Пропадешь ведь? — весело прощебетала Таня, но вдруг сделалась грустной.
   — Ты чего? — удивился я.
   — Только пообещай не смеяться надо мной, — попросила она.
   — Обещаю, — легкомысленно согласился я.
   — Клянись.
   — Чем?
   — Собой. Иль лучше не клянись ничем. — Неожиданно она процитировала Шекспира. Вот уж не знаю, специально или случайное совпадение мыслей.
   — Клянусь собой.
   — Ты далеко не красавец, — обрадовала она. Ну, слава богу, а то я уж начал ревновать ее к своей личине да и подозревать в дурновкусии.
   — Но в постели я оказалась с тобой вовсе не из-за положения или из-за того, что ты начальник. Ты мне очень нравишься, но почему, я не знаю. Внутренне. Мне кажется, что человек с таким внутренним миром не может обладать таким лицом. Все время хочется содрать с тебя твое лицо. Мне кажется, что это маска.
   Девочка, как ты права. Ничего, скоро я сдерну с себя эту маску и ты увидишь меня в истинном облике. Я обещаю тебе.
   — Ты обиделся? — с тревогой спросила она.
   — Почему я должен обидеться? — удивился я. Мне и самому нынешнее лицо ужас внушало.
   — Ну все-таки…
   — Нисколько. Ты во всем права. Но, по-моему, у нас есть восемь минут на быстрый подъем, одевание и умывание… — скомандовал я, поднимаясь с постели.
   — И еще полчаса на косметику, — умоляюще попросила она.
   — Согласен. А затем по коням, как сказал Денис Давыдов, запрыгивая на спину пленному французу.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

   Я вошел в кабинет Рубахина как в свой собственный. Распахнул дверь и вошел, несмотря на то, что фактически он являлся моим начальником, да к тому же он проводил совещание с какими-то хмурыми серыми мужчинами, восседавшими за прямоугольным столом.
   Мое явление произвело должное впечатление. Мужчины выразили беспокойство, зашуршали бумагами и закидали меня гневными взглядами. Если бы эти взгляды могли взрываться, от меня мокрого места бы не осталось. Рубахин при виде меня скривился, точно сломал зуб, откинулся в кресло и застонал, как маленький ребенок, мучимый по ночам привидениями.
   — Что еще? — спросил он, не обращая внимания на присутствующих.
   — У меня доклад у губернатора, — напомнил я.
   — А я при чем? — развел руками Рубахин.
   — Мой доклад. Он у вас.
   Рубахин прожег меня взглядом и толкнул мне через стол папку с бумагами.
   — Здесь все. Тебе даже не придется раскрывать рот.
   Подхватив папку, я хмыкнул и вышел. Миновав приемную, я измерил шагами длинный коридор и остановился перед закрытыми дверями лифта.
   Я волновался. Я чувствовал жуткое волнение, точно иду на первое свидание с девушкой и мне вновь шестнадцать лет. Поразительно. Вроде и мне давно уже не шестнадцать, да и Пятиримов на девушку мало походит.
   Губернатор заставил меня ждать. Секретарша доложила ему, а он распорядился приготовить мне кофе и подождать.
   Сорок минут. Сорок долгих минут я просидел в приемной. Выпил пять кружек кофе, выкурил три сигареты, даже успел закрутить легкий флирт с Инессой — секретаршей Пятиримова. Флирт. Ничего больше. Все-таки не стоит разрушать образ начальника.
   Ситуация мне успела порядком надоесть, и я заскучал. Мы обсудили с Инессой погоду, предстоящие выборы и грядущий юбилей города, прошлись по новинкам парижской моды. Сошлись на том, что мода поднимается и развивается тогда, когда цивилизация близится к упадку. Я вспомнил Римскую империю, которая изощрялась в одежде, и к чему это привело. Орды варваров разрушили ее, стерли с лица земли. Мода взлетела при Людовике XIV, Короле-Солнце, а привело это к Великой французской революции. Хотя какая, к черту, она Великая! Чернь смяла аристократию, но как была чернью, так чернью и осталась. Мода возвысилась на русской почве в начале двадцатого века, и это чуть было не закончилось катастрофой. Крушением монархии и империи. К власти рвались фанатичные большевики, готовые ради построения рая в одной отдельно взятой стране уничтожить половину собственного народа. Я выдвинул мысль, что мода развивается тогда, когда общество вступает в пору бездуховности. Инесса соглашалась со мной во всем, только отчего-то мне казалось, что она вовсе не согласна, а поддакивает ради приличия. Начальник все-таки. Иногда я видел в ее глазах легкое удивление и адресовал его к своему разглагольствованию, наверное, не свойственному прежнему Сапожникову.
   Наконец Пятиримов соизволил выделить минуту для встречи со мной. Эта новость принесла и мне, и Инессе облегчение. Я отвесил ей легкий изящный поклон и решительно вошел в кабинет губернатора.
   Кабинет был пуст. Огромный стол с россыпями бумаг и книг. Компьютер мерцал экраном. Кресло тихо раскачивалось, указывая на то, что только что в нем кто-то сидел и поспешно покинул удобные объятия. Но ни губернатора, ни хотя бы намека на него не было.
   — Проходите. Присаживайтесь, — послышался бесплотный голос.
   Я послушался. Скромно присел в кресло для посетителей. Странное ощущение, я вроде и не трудился в реальности на администрацию города, да и Пятиримов не являлся моим настоящим начальником, я больше походил на разведчика, засланного в ставку врага, но все равно испытывал дискомфорт и некую странную робость перед начальством. То ли это сказывался эффект удачного вхождения в роль, то ли в нашей сущности на генетическом уровне лежит преклонение перед чиновниками. Удивительно, что ни в одной стране мира не развито так чинопочитание, как у нас. Конечно, здесь стоило вспомнить, что такое положение дел сложилось исторически. Да и взятки на Руси — явление вполне исконное, так сказать. До Петра Великого чиновники стояли на кормлении. Государство не платило им жалованье, а существовали и исполняли свои обязанности они за счет тех подношений, которые им делали посетители. Ни одно дело не рассматривалось без вручения взятки в денежном или натуральном виде. Петр отменил такое положение, но психология настолько сильно укоренилась, что переделать ее и трех столетий не хватило. Чиновников же почитали всегда и испытывали перед ними робость, поскольку без их росчерка ни одно дело решить было невозможно, а системы контроля никогда не существовало, вплоть до сегодняшних дней. Чиновник распоряжался вопросом на полное свое усмотрение. Так и получилось, что на Руси самым уважаемым и самым ненавидимым классом оказались чиновники.
   Пока я размышлял об исторических парадоксах и копался в собственных чувствах, неизвестно откуда за рабочим столом объявился Пятиримов. Вживую он выглядел совсем не так. как с экрана телевизора. Высокий, худощавый, лицо лошадиное, с большим чувственным ртом и аристократическими бакенбардами.
   — Что вы хотели, Иван Николаевич?
   — Я подготовил отчет о перспективах развития капитального строительства, — отчеканил я. Пятиримов уныло зевнул:
   — Давайте посмотрю.
   Я протянул ему папку.
   Пятиримов положил ее перед собой, раскрыл и углубился в изучение документов. Не знаю уж, что он там понимал. Я пролистал подготовленный материал и не понял в нем ничего. Вот такой уж я тупица.
   К сожалению, специального образования не хватает, хотя и губернатор вроде не строитель по профессии. Пятиримов листал материалы минут пять. Что-то просто просматривал, что-то читал внимательнее. Хмурился, где-то хмыкал недоуменно, где-то даже недоверчиво улыбнулся. Наконец отодвинул папку, посмотрел с сомнением на меня и спросил:
   — Как вы оцениваете коммерческое финансирование восьмиэтажек на Черном острове?
   Я шумно проглотил скопившуюся слюну, которую успел распустить на завязывание дружеских отношений с губернатором. Я почувствовал страшное волнение и вспотел.
   — Думаю, положительно, — выдавил я.
   — Что, положительно? — спросил губернатор.
   — Вольются, — поправил я.
   — Кто?
   — Вливания коммерческие, — чувствуя себя полным идиотом, промолвил я.
   — Иван Николаевич, вам, наверное, плохо. Болеете, наверное? — заботливо поинтересовался Пятиримов. — Вы бы взяли отпуск недельки на три. Впереди юбилей, думаю, как-нибудь обойдемся без капитального строительства в ближайшее время.
   — Да нет, Владислав Никодимович, здоров. — Я напустил самое загадочное и страдающее выражение на лицо, помялся минуту-другую для проформы и поделился: — Друг у меня умер. Погиб при странных обстоятельствах.
   — Сочувствую, — равнодушно бросил Пятиримов.
   — Его убили. А официально следствие постановило самоубийство. Он утонул. Вот они и решили, что самоубийство, только сначала его удавили. А следствие сказало, что это след неудачной попытки расправиться с собой.
   Я знал, что это опасно, но все равно закинул удочку. По тому, как отреагирует губернатор, можно определить, насколько все серьезно и далеко зашло.
   — Загадочно. Следствие говорит, значит, что самоубийство, а смерть наступила в результате удушения. Тело же нашли в воде. Я правильно вас понял? — переспросил Пятиримов.
   — Точно так. Истинно так. — Совершенно случайно я скопировал интонации Иеронима Балаганова.
   — А как, простите, зовут… звали вашего друга? — спросил Пятиримов.
   — Роман Романов.
   — Один из директоров «Седуктиве Бед»?
   — Точно.
   — Я слышал об этом, но не придал значения. Мало ли почему человек решил покончить с собой. Да и котировки вроде у компании поползли резко вниз, — с сомнением произнес Пятиримов.
   Я вбросил последний резервный козырь, внимательно следя за реакцией.
   — Вы, кажется, дружны были раньше?
   — Дела давно минувших дней. Преданье старины глубокой, — печально изрек губернатор.
   И тут меня осенило. Я вдруг понял, что Владислав Никодимович никакого отношения не имеет к заговору. Он абсолютно постороннее лицо. За его спиной пауки сплели паутину, а он ни разу не обернулся, чтобы ее увидеть, хотя, возможно, и слышал шум, да уж очень ловко отвели ему глаза. Но, если губернатор лицо постороннее, кто возглавляет заговор? Кто главный паук, нарисовавший всю схему и удачно спрятавшийся за спиной видной фигуры? Я почувствовал, что оказался в тупике. Был расчет. Удачный план, но он накрылся медным тазом. И я не видел выхода. От волнения я покрылся мурашками, плюс к этому у меня поднялась температура и мысли путались. Стоило посидеть за кружечкой пива, уравновесить настроение и проанализировать ситуацию.
   — Иван Николаевич, вы что-то еще хотели? — поинтересовался Пятиримов.
   Я вздрогнул от неожиданности. Мысль оказалась настолько неожиданной, что вытеснила из головы ощущение места. Я даже забыл, где нахожусь, поэтому вздрогнул и непонимающе уставился на Пятиримова, который с удивлением взирал на меня.
   — А? Что? — растерялся я.
   — У вас еще что-нибудь есть, господин Сапожников? — раздраженно спросил Пятиримов.
   — Нет. Благодарю за внимание, — строго сказал я, поднимаясь.
   Пятиримов уткнулся в документы, потеряв ко мне всякий интерес. Зазвонили телефоны на столе, словно они все это время ожидали окончания важного разговора. Пятиримов стал отвечать на звонки, а я уже практически вышел из кабинета, когда меня остановил голос губернатора:
   — Вы не беспокойтесь, Иван Николаевич, я обязательно разберусь в истории Романова. Следствие будет возобновлено. Я беру этот вопрос под свой контроль.
   — Благодарю, Владислав Никодимович.
   Я вышел из кабинета, испытывая легкое смятение. Не обратил внимания на Инессу, усиленно строившую мне глазки, и медленно, вразвалочку, как медведь, пошел к лифту.
   «Это что же получается, — думал я. — Вновь в начале пути. Вроде загадка оказалась практически разрешенной, а тут полный нокаут. Вновь отброшен в самое начало пути. С чего начал, к тому и вернулся. Так кто же стоит во главе заговора? Вот в чем вопрос!»
   Я и сам не заметил, что вместо своего этажа нажал кнопку первого. Я не собирался возвращаться в свой кабинет. Я подумывал о баре. Выпить. Вот что мне требовалось сейчас. Тогда и ниточка, может, отыщется.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

   Бар «Вишневый самурай» располагался всего в двух кварталах от места моей нынешней работы. О его существовании я и не догадывался. Выскочил из здания, поймал первое попавшееся такси, которые прямо-таки гнездились на площади перед администрацией, и дал указание вести. На вопрос: «В каком направлении?» ответил: «Прямо». Таксист попался умный, больше ни о чем не спрашивал. Четко исполнил мою волю и за всю дорогу слова не уронил. То ли прикидывался глухонемым, то ли в ситуацию без масла вошел и сообразил, что хранить молчание выгоднее, чем языком попусту глупости обтирать. Два квартала пролетели в пустом созерцании пейзажа за окном. Урбанизм, честно признаться, у меня в крови. На дикой природе неделю — максимум — продержаться смогу, а затем тянет назад в тесноту городских улиц, в оковы нависающей громады стен. Что делать, все мы дети города, впитали его с молоком матери, и избавиться от любви к мегаполисам, увы, суждено единицам. Я в их число не входил никогда.
   Бар «Вишневый самурай» я разглядел совершенно случайно. Зацепил взглядом и попросил остановить катер. Что-то понравилось мне в этом заведении. Неброская вывеска, изображающая японца в костюме самурая в обнимку с огромной бутылкой вишневой наливки. Этот неоновый самурай возбудил мой интерес. Он включил меня в процесс, отдал незримую команду, и я понял, что это здесь. Мне именно сюда. Расплатившись с таксистом, я спрыгнул на набережную и торопливо направился к бару. Дверь передо мной призывно отворилась, и из темноты выступил европеец, могу поспорить, россиянин в самурайском прикиде. Он учтиво поклонился и посторонился, пропуская меня в глубь помещения. Надо сказать, бар производил впечатление. Традиционный японский стиль в сочетании с европейскими мотивами. Проследовав по бамбуковому полу к стойке, я взобрался на табурет и осмотрелся по сторонам. Похоже, в этот час в бар решил заглянуть только я. Пустые столики. Скучающий персонал, убирающий помещение. Подвыпивший бармен появился за стойкой и, улыбнувшись мне сыто, как кот, обнаруживший у себя под носом сытую мышь, поинтересовался:
   — Пить будем?
   — А как же, — отозвался я. — Круговорот воды в природе гарантирует: все, что мы пьем, уже когда-то пили. Пиво темное. Что предложить можете?
   — Глубоко, — оценил бармен. — «Старопрамен темное». «Хольстен темное». «Будвайзер темное». Вроде все.
   — Тогда «Старопрамен», — выбрал я. — Да приготовьте сразу вторую кружку, чтобы далеко не ходить.
   — Что будете из закуски?
   — Креветки имеются?
   — Да. Одесские. И средиземноморские.
   — Две порции одесских.
   Бармен исчез. А я остался ожидать заказ и размышлял. А ведь есть о чем подумать. Я имел представление о заговоре. Я даже мог представить, что удумают террористы и как провернуть это дело. Но я не имел представления, кто стоит во главе. Кто заправляет всей темой. Та версия, что так удачно была мной выстроена, оказалась фикцией. Может, и заговора никакого нет. А это все плод моей буйной фантазии. Тогда Кочевей не более чем больной старикашка, который погрузился в мир своей шизофрении. Он подменил истинную реальность параноидальной конструкцией. И это привело к смерти Ангелины. Но! Если Кочевей шизоид, Ангелина пала от рук гнилого психопата, то кто убил Романова и почему Иеро-ним Балаганов отказался от дальнейшего расследования? А ведь все просто. Романов покончил с собой. Сначала попытался себя задушить, а затем нырнул в холодные прокисшие воды.
   Удумается же такая бредятина. Еще секунда, и я готов был в нее поверить. Положение спас бармен, поставивший передо мной большую кружку янтарного пива и блюдо с креветками.
   — Рыба идет на нерест, а креветки к пиву, — оценил я.
   — Вы какой-то убитый. Проблемы? — учтиво осведомился бармен. — Это, конечно, не мое дело, но вид у вас такой, точно вы только что похоронили отца или кого ближе.
   — В известном смысле это так, — отозвался я, припав к кружке с пивом.
   «Старопрамен темное» — это просто чудо. Конечно, на мой субъективный вкус пивовара.
   — Я, конечно, не психоаналитик, но к нам часто приходят и изливают наболевшее, — настаивал бармен.
   Какой прилипчивый попался. Общаться хочет. Заскучал поутру.
   — Скажи, у тебя бывало, что ты выстроил схему, уверовал в нее, но она рассыпалась при ближайшем рассмотрении, — поинтересовался я, отхлебывая чешское.
   — Скажем так, — задумался бармен, — со мной такого не происходило, но с теми, кто сюда заходит, случается часто.
   — И как?
   — Что — как?
   — Что вы советуете в такой ситуации? — вяло поинтересовался я.
   — Начать все заново, но не отбрасывать старое. Учитывать все, что было ранее. Может, обратить внимание на то, что ускользнуло из виду, — посоветовал бармен.
   В его словах было рациональное зерно. Услышав их, я почувствовал, как во мне зреет уверенность, что я что-то упустил из виду. Какую-то деталь, которую намеревался раскрутить, но благополучно посеял на поле гениальных мыслей.
   В задумчивости я опустошил первую кружку с пивом и приступил ко второй, когда понял, что упустил. Подозрительный телефон несуществующего адвоката, найденный мной в кресле катера Романова. Заглотив от волнения сразу целое блюдо креветок, я запустил руку в свой бумажник, где лежала визитка адвоката из конторы «Моисей». Узнать по номеру телефона адрес проще простого.
   Я попросил у бармена аппарат и через минуту располагал необходимой информацией. Теперь осталось придумать, что с ней сотворить. Сдавать тему Дубай совсем не хотелось. У него есть твердая уверенность в причастности губернатора к заговору, так пусть не расстраивается. А я пока наведаюсь в гости к Сельянову.
   Романовская улица. Дом сто двадцать восемь.
   Направиться прямо сейчас — первая и отчасти безрассудная мысль. Все-таки две кружки пива на грудь многовато для чужого лика и оперативной работы. Но и откладывать на завтра дело, вполне решаемое сегодня, не хотелось. В конце концов, когда две кружки пива мешали следствию?
   Расплатившись по счету, я улыбнулся бармену, протянул ему две рублевые купюры и выбрался из-за стойки.
   — Вам полегчало? — участливо поинтересовался бармен.
   — Вполне. По крайней мере, я знаю, куда двигаться.
   — А это главное, — заметил бармен.
   Я вышел из «Вишневого самурая», попытался отложить его в памяти, чтобы при случае вернуться, может, даже с Таней, и замер возле ограды набережной, решая, как поступить: поймать такси и до загадочного дома добраться на наемном катере или все-таки вернуться на парковку администрации и забрать мой «икар». Но «икар» машина весьма приметная, не думаю, что она подойдет для незаметного визита.
   Я остановился на такси. Вызвал катер по телефону и стал терпеливо его дожидаться. Да и ждать-то не пришлось. Как ни странно, перед юбилеем города такси стали ходить регулярно и без опоздания. Это радовало. Хоть какой-то плюс от затраченных на празднование юбилея денег исправных налогоплательщиков.
   Романовская улица протянулась по Петроградской стороне от Каменноостровского проспекта к Большой Невке. Улица как улица. Ничего примечательного. На фоне псевдоготических зданий и классических домов частные особняки в стиле барокко и рококо, утопающие в садах, как августовский день в солнце.
   Я попросил высадить меня в начале улицы, а до сто двадцать восьмого дома дошел пешком, изображая легкое недоумение и тоску праздного пешехода. В душе я жалел, что оставил пистолет в «икаре». Негоже на дело с пустыми руками ходить. Вылетит на тебя преступник, а ты его громким рыком успокоишь? Вряд ли! Сомнительно что-то. Я даже подумал отказаться от идеи соваться сегодня в сельяновский дом, но, увидев его, перестал колебаться.
   Роскошный домина. Чем-то он напоминал мне Казанский собор в усеченном размере. Колонны, обвитые диким виноградом. Яблоневый сад. Высокий забор — металлическая решетка. Частые копья, перевитые змеями. Змеиное логово — вот как можно было бы окрестить это местечко. Чем-то меня привлекло это здание. Наверное, тем, что я ожидал увидеть запущенный дом с выбитыми окнами и полуразрушенными стенами, а вместо этого оказался перед роскошным дворцом. Здесь явно кто-то жил. Дом был наполнен людьми под завязку. Может, сейчас там никого и не было и стоило попытаться проникнуть внутрь, но вообще дом обитаем. Об этом говорили детали: газонокосилка, забытая на лужайке, два плетеных кресла и стол, на ветру полоскались страницы раскрытой книги. Приоткрытые окна, из которых выбивались шторы и развевались, точно флаги.
   Я замер на улице, осмотрелся по сторонам. Задумался. Либо сейчас, либо когда представится новый случай. А когда он представится? Дилемма выветрила из меня остатки алкоголя. Я почувствовал решимость и двинулся к воротам, но они оказались запертыми.
   Чего я, собственно, ожидал? Что мне распахнут двери, встретят на пороге и вынесут ответы на все мои вопросы на подносе? Сейчас!
   Потолкавшись возле ворот, я двинулся вдоль решетки. Я искал слабое звено, лаз, дыру. Или, быть может, какое-то другое отверстие. Я обогнул дом по периметру, но ничего подходящего не было видно. Маленькую калитку я увидел случайно. Она практически заросла сухими плетьями дикого винограда, начавшего расцветать, и выглядело это как-то странно и страшно. Мертвая плоть, которая вдруг ожила. Мистика какая-то.