— В письме вы назвали себя ресторатором?
   — Верно. Я люблю свое дело, но вставать в такую рань меня жутко напрягает.
   — Зачем вам рано вставать?
   — Ну, булки-то раненько выпекают.
   — Булки?!
   — Ага. С корицей и с изюмом. Отличное занятие: в полдень я освобождаюсь и могу приступить к следующей работе.
   Ну, это уже что-то. Может, хоть здесь повезет?..
   — В самом деле? Кем же вы еще работаете?
   — Я… Где же наши бисквиты? Простите, мэм… — обратился Луис к проходившей мимо официантке, но та и бровью не повела. — Эй, мисс! — повторил он. — Не принесете ли нам бисквитов? И не три штучки, а целую гору, будьте добры! — Девушка кивнула — сейчас, мол, и Луис продолжил: — Извините. Люблю съесть пару бисквитов перед салатом. Так о чем я говорил? А, другая должность… Я технический работник в аптеке.
   Кассир в Си-ви-эс[15]?!
   — Это, должно быть, нелегко, — рассеянно отозвалась Шерил. Привлекательность Луиса в ее глазах падала, как рынок ценных бумаг в знаменитый Черный понедельник[16]. — Две работы наверняка отнимают уйму времени.
   — А то! Но иначе счета не оплатить. Родители запилили — найди да найди работу со всякими страховками. Но, между нами, на кой мне сдался оплаченный больничный?
   «На случай болезни, идиот!»
   — Не имею понятия, — сладко улыбнулась Шерил, решив выдержать все до конца и надеясь, что заказ скоро принесут.
   — Я вот думаю, не поехать ли в Японию и не найти ли там работу.
   — Вы знаете японский? — изумилась Шерил.
   — Не-а, но, говорят, американцы могут сделать там кучу денег.
   — Да что вы? Каким образом?
   — Точно не знаю. Я еще не изучал этот вопрос, просто слышал об этом. В конце концов хоть мать от меня отлипнет. Вчера вечером мы с ней смотрели по телику «Шоу семидесятых». Вы не видели? Обалденный концерт! Ну так вот, мать меня поедом ела, чтобы я, значит, другую работу подыскал, одну вместо двух. Но я люблю свои работы. К тому же мне нужно место недалеко от дома, мою машину в прошлом году забрали за задолженность.
   — Ну, мама сыночку плохого не посоветует. Вы с ней часто видитесь?
   — Да каждый день. Я живу в подвале ее дома. Она с меня ни цента не берет за проживание, а у меня там стоит собственный диван, телевизор и вообще все, что человеку нужно.
   Привлекательность Луиса в глазах Шерил упала до нуля.
   — Ну что ж, отличное начало, — приободрила собеседника Шерил.
   — Это точно. Иногда, правда, надоедает, когда мать лезет в мои дела или нудит, что хватит играть в компьютерные игры. Но вообще-то мы с Джунипер отлично устроились.
   «Боже, теперь еще и какая-то Джунипер!»
   — А Джунипер — это…
   — Кошка моя. Ей шестнадцать лет.
   — Шестнадцать, вот как? Преклонный возраст для кошек.
   — Старушка в прекрасной форме, хотя несколько месяцев назад пришлось ее везти на колоноскопию. Знаете, ни с того ни с сего у нее вдруг открылся такой понос, что хоть из дому беги. Ну, врачи взяли такую камеру и вставили кошке в…
   — Ой, перестаньте! Не надо дальше рассказывать, мы вроде как есть собираемся… — взмолилась Шерил, изо всех сил стараясь держаться вежливо.
   — Йо-хо-хо! — издал боевой клич Луис, когда официантка грохнула перед ним на стол тарелку, до краев наполненную жареной рыбой.
   За трапезой Луис, не закрывая рта, расписывал свою коллекцию диснеевских стеклянных шаров со снежней бурей внутри и подробно объяснял тонкости выпечки булок с изюмом. Шерил вяло ковыряла вилкой салат, через силу глотая куски и притворяясь, что с интересом слушает болтуна. Когда принесли счет, Луис предложил заплатить поровну, и Шерил согласилась. Они прошли к выходу, лавируя между столиками: шарк… шарк… шарк…
   У двери Луис остановился.
   — Так что вы думаете обо мне? Я вам понравился? — без обиняков спросил он у Шерил.
   «Меньше всего на свете».
   — Вы, безусловно, интересный человек и занятный собеседник, — солгала Шерил, желая подсластить пилюлю. — Но, если честно, не думаю, что у меня возникло к вам настоящее чувство.
   Вообще-то Шерил могла сказать «да» и продиктовать Луису номер телефона, взятый с потолка, но не хотела, чтобы этот болван гордился произведенным впечатлением.
   У Луиса вытянулось лицо.
   — Ну и ладно. Я тоже не ощутил ничего такого, — хмуро буркнул он.
   — Что ж, может, наши пути еще пересекутся, — сказала Шерил, взмолившись про себя, чтобы этого никогда не случилось. Она протянула Луису руку, и тот пожал ее.
   — Заходите как-нибудь в аптеку на Брод-стрит. Подойдите к моей кассе, я, так и быть, не пробью некоторые лекарства из тех, что вы наберете в корзинку. Я делаю так для моих друзей. — Луис глупо ухмыльнулся.
   — Может, и зайду. — Шерил толкнула дверь и вышла на улицу.
   «Вот тебе и ресторатор! Откуда только узнал, как это слово пишется!» — думала Шерил, открывая дверцу машины и провожая глазами Луиса, переходившего шоссе по «зебре»: шарк… шарк… шарк…
   Сев в машину, Шерил захлопнула дверцу. Она надеялась, что сегодня неприятных сюрпризов больше не будет. На это свидание Шерил возлагала большие надежды: на фотографии Луис был просто загляденье, а от его электронных посланий не хотелось отрываться. Неделю назад Шерил даже отклонила приглашение Питера приехать к нему в гости, сочтя, что Луис избавит ее от надоевшей любовной связи. Она и так была на взводе после неожиданной встречи с Джиной, и свидание с Луисом добило ее окончательно.
   Вспоминая сегодняшний день, Шерил испытывала странное чувство. С одной стороны, ее рассмешил жалкий ужин в обществе первого живого идиота, которого она встретила в жизни, но, с другой стороны, из-за рухнувших надежд и испорченного вечера Шерил хотелось плакать. Посмотрев в зеркало заднего вида, Шерил усмехнулась, а затем, уронив руку на руль, прижалась к ней лицом, и смех перешел в рыдания.

Обед в семейном кругу

   Ширли задержалась на работе и, как всегда, опаздывала. Сейчас она подвизалась официанткой в ресторане «Т.Ж.И. Фрайдис»[17]. В ближайшем театре «Уорнер» давали мюзикл о бедном французе, которого поймали на краже хлеба, — Ширли запамятовала название. Когда она уже собиралась домой, закончился утренний спектакль, и разодетые жители пригородов Вашингтона, ходившие только на дешевые утренние представления, толпой повалили в ресторан. Менеджер попросил Ширли остаться и помочь справиться с наплывом посетителей. Нуждаясь в чаевых, она согласилась поработать еще несколько часов, но сделала это так, чтобы менеджер понял: ему оказали любезность.
   До кафе, где Джина и ее друзья собирались пообедать, Ширли планировала добраться на метро, но потом решила ехать на машине, потому что, во-первых, уже здорово опаздывала, а во-вторых, должна была заскочить домой за пакетами «зиплок»[18]. Сидя за рулем, Ширли смотрела только вперед, притворяясь, что не слышит разъяренные вопли из соседних машин. Дело в том, что каждый раз, когда Ширли нажимала педаль акселератора, машина испускала густые клубы вонючего белого дыма, что раздражало водителей автомобилей, ехавших сзади.
   Переехав мост и оказавшись в Виргинии, Ширли заметила в зеркале заднего вида толстяка-полицейского и решила свернуть с шоссе при первой же возможности. Она опасалась, что ее остановят: права у нее были уже полгода просрочены. Вопрос с новыми правами Ширли откладывала, не имея возможности платить за их продление. К тому же она боялась, что чиновники из автоинспекции потребуют предъявить страховое свидетельство на машину, а на него у Ширли денег тоже не было. В следующем месяце она попросит Джину или мать помочь ей залатать эту дырку в бюджете. Раньше не получится: Джина только что подбросила ей денег на квартплату за истекший месяц, а мать оплатила счета за лекарства, которые, впрочем, не приносили Ширли никакой пользы, так как она продолжала курить.
   В детстве у нее была астма в легкой форме, столь незначительная, что диагноз не ставили лет до восемнадцати, однако многолетний стаж курильщицы так обострил болезнь, что у Ширли начались частые и мучительные приступы удушья. С недавних пор дела резко ухудшились, и она уже не расставалась с лекарствами, предотвращающими приступы, чтобы астма не слишком мешала ей жить. Доктора в один голос заявляли, что Ширли должна бросить курить. Иногда Ширли признавалась, что у нее не хватает силы воли отказаться от курения, порой лгала, будто уже бросила или завяжет немедленно. Ширли и здесь оставалась верна себе, выбирая самый легкий путь и не задумываясь о последствиях.
   Когда Ширли наконец добралась до «Буфета и Салатного бара „Кентукки“», Джина, Линда и Питер уже приступили к закускам. Джина, по обыкновению, старалась не смотреть, как ест Питер. Это зрелище вызывало у нее тошноту. Он не желал смешивать пищу, то есть сначала съедал пюре и только потом принимался за стейк или съедал целый гамбургер, а затем придвигал к себе тарелку с картофелем фри. Ох уж этот картофель фри! У Джины мурашки пробегали по спине, когда Питер клацал зубами по каждому ломтику, погружая его в рот. Это напоминало, как бревно проходит через деревообрабатывающий станок. Хуже всего было звуковое сопровождение этого процесса: хрум-хрум-хрум, хрум-хрум-хрум, — и так до бесконечности (будь проклят Макдоналд и его идиотские огромные порции!). Если бы они с Питером не расстались несколько лет назад, сейчас Джина наверняка бросила бы его. Она не смогла бы встречаться с мужчиной, который каждый раз за едой доводит ее до белого каления.
   Джина не очень-то стремилась в «Кентукки», одну из тех съешь-сколько-сможешь забегаловок, где на прилавках высятся горы несвежих закусок вроде салатов, заправленных майонезом, рыбных палочек, супов из пакетиков и макарон с сыром. Да и посетители здесь были не лучше: у Джины желудок сводило судорогой при виде толстяков и толстух, затянутых в узенькие брючки из полиэстра или в облегающие платья. Они наваливали себе на тарелки горы слоппи-джо[19] и рыбных палочек, дожевывая при этом пищу, которую взяли, когда первый раз подходили к буфету. Джине это напоминало кормежку в собачьем приюте. Пойти в эту забегаловку ее побудили угрызения совести: Джина испытывала их с тех пор, как несколько дней назад довольно резко отбрила мать. Линда и Питер с удовольствием согласились пообедать в «Кентукки», радуясь возможности пообщаться с Ширли. Правду сказать, в обществе Ширли Джина тоже веселилась от души. Только при этом она старалась избавиться от мысли, что это ее родная мать сидит с ее приятелями и непринужденно рассказывает о парне с невероятно кривым пенисом, которого подцепила вчера вечером, или о том, как вес воскресенье проторчала в ванне с уксусом, вычитав где-то, будто это верный способ вернуть влагалищу упругость.
   — Привет честной компании. — Одарив всех улыбкой, Ширли села на скамейку рядом с Джиной. — Как дела, дорогуша? Во время нашей последней встречи ты, помнится, была не в духе.
   — Все нормально, просто неприятности на работе. Начальство решило, что я недостаточно эффективно тружусь на благо компании, поэтому мне предписано составить письменный план по самоусовершенствованию, наметить ближайшие цели и прочую муру. И это все к понедельнику. Как считаешь, мне пора садиться писать план?
   — Да уж, лучше не откладывай. Если тебя уволят, кто поможет мне оплачивать счета? — В шутке Ширли заключалась большая доля правды. — Так какие новости в мире молодых? Молодых и крепких, как быки, — добавила она, одобрительно рассматривая Питера. Даже в худшие времена Ширли оставалась сексуальной, пусть немного вульгарной, но всегда соблазнительной. Порой ей даже удавалось пробудить в Питере кокетство, если раньше шуточки Ширли не вгоняли его в краску.
   — Все отлично, — отозвался Питер. — Разве что в горле сегодня першит. Хоть бы не разболеться.
   — Мы ходили по магазинам, — вступила в разговор Джина. — Скоро собрание выпускников нашей высшей школы, и мы с Линдой надеялись присмотреть пару нарядов.
   — Ну и как, нашли что-нибудь приличное?
   — Дешевую шлюху в книжной лавке. — Джина бросила на Питера насмешливый взгляд.
   — Это кто ж такая?
   — Шерил Сонтаг, враг Джины, — ответила Линда.
   — Что-то не припоминаю…
   — Мы вместе учились в Американском университете, жили в общежитии в одной комнате. Она часто ошивалась в гостях у нас в доме в первое лето после выпуска. Но где тебе помнить — в то время ты, кажется, путалась со Стэном, а может, уже уехала с очередным молокососом, которого считала своей судьбой, хотя годилась ему в бабушки. — Джина не упустила случая поддеть Ширли за бесчисленные отъезды и возвращения, а заодно и за пристрастие к молодым мужчинам.
   — Так это та негритянка, за дружбу с которой тебя шпыняла бабка?
   — Верно, Ширли, это та негритянка.
   Бабушка Джины, замечательная женщина, имела один существенный недостаток: расовые предрассудки. Нет, по ночам эта почтенная дама не заворачивалась в белую простыню и не принимала участие в сожжении крестов или в других неблаговидных поступках, но не одобряла того, что в общежитии ее внучка делит комнату с афроамериканкой. Бабушка Джины придерживалась старомодных представлений о том, что прилично и неприлично для молодой девушки из хорошей семьи. Дружба с представительницей иной расы не входила, по ее мнению, в число добродетелей юной леди. Хотя эта дружба была совершенно невинна по сравнению с фортелями Ширли.
   Выросшая в семье со строгими правилами, Ширли на всю жизнь возненавидела любые установки и дисциплину. В детстве она считала, что лишена даже самых непритязательных развлечений. Мать постоянно твердила Ширли, что девочке не подобает играть в грязи с мальчишками или носиться как угорелой под струями поливальной машины в жаркий летний день. Она изводила маленькую Ширли, требуя, чтобы та сидела прямо, сдвинув колени вместе, и вела себя, как положено леди. Она запрещала дочери носить брюки вне дома, подсовывала ей книги по этикету, а уж ходить на свидания строжайше запрещала до восемнадцати лет.
   Вспоминая свое детство, Ширли считала, что ее насильно изолировали от детей, чтобы, не дай Бог, не запачкалась, пока другие играли в свое удовольствие, ибо никто не требовал, чтобы они вели себя как маленькие взрослые. В подростковом возрасте, уже имея обо всем свое мнение, Ширли начала противоречить строгим требованиям матери и пускалась на всевозможные хитрости. Так, по дороге домой в школьном автобусе она закатывала брюки выше колен, а сверху надевала юбку, книги по этикету оставляла нераскрытыми, тогда как дрянные романы читала запоем и телевизор не выключала; с мальчиками же Ширли начала путаться задолго до восемнадцати лет.
   Сначала строгие мамины правила нарушались исподтишка, но, повзрослев, Ширли осмелела и открыто игнорировала ее приказы. Если мать запрещала ей посещать школьную дискотеку или делать химическую завивку, Ширли поступала по своему усмотрению и безропотно выносила любые наказания, градом сыпавшиеся на ее голову, когда мать узнавала об этих проделках. Подобная система была в порядке вещей: Ширли шла на вечеринку, несмотря на запрет, или являлась домой позже десяти вечера, нарушая дурацкий «комендантский час», установленный матерью, и всю следующую неделю «была наказана». Через неделю, застуканная с сигаретой в руке или за болтовней по телефону после девяти вечера, Ширли получала еще одну порцию наказания. Это тянулось годами, и в конце концов Ширли взяла мать измором. Джина, правда, сомневалась, только ли строгое бабушкино воспитание стало причиной распущенности Ширли. Она была цельная натура, она не поддавалась постороннему влиянию — значит, такой уж уродилась.
   К счастью для Джины, строгая бабушка с годами смягчилась, к тому же Ширли порядком измотала ее. Насмотревшись на то, как бунтовала дочь против ее благих намерений, бабушка сделала для Джины много послаблений: ведь как ни крути, именно ей, а не Ширли пришлось воспитывать девочку. Хотя почтенную леди не приводила в восторг дружба внучки с афроамериканкой, она была сама любезность, когда Шерил гостила в их доме, и лишь иногда, всерьез тревожась за внучку, просила ее реже встречаться с «той милой цветной девушкой».
   Джину забавляло, что расизм, сдававший свои позиции из поколения в поколение, так стойко держался в их семье. Правда, Ширли нисколько не унаследовала взглядов своей матери, и Джина иногда называла ее «сексуалдемократкой». Она спала с мужчинами разных рас и убеждений, хотя Джине всегда казалось, будто мать делает это только исключительно для того, чтобы позлить бабушку. Из чистого озорства Ширли покупала разнообразные вещицы с ярко выраженными этническими признаками и дарила их матери на день рождения или праздники. В прошлом году почтенная леди получила от дочери заводного чернокожего Санта-Клауса. Не забывала Ширли и о ежегодных поздравлениях с еврейской Ханукой и днем Мартина Лютера Кинга — лишь бы вывести мать из себя.
   — Ах да, Шерил. Я встречала ее раз или два. Мне она показалась очень милой, — отозвалась Ширли.
   — Да она и сейчас хоть куда… — саркастически заметила Джина.
   — Что же она такого натворила?
   — Долго рассказывать. Старая история…
   — В моем распоряжении целый день, детка.
   — В другой раз, Ширли.
   — Да расскажи ты ей, в самом деле, — вмешалась Линда. — Тоже мне, важная тайна.
   — Что, другого времени не будет? — осведомился Питер, желая поддержать Джину.
   — Вы меня заинтриговали. Линда, выкладывай всю правду.
   Понимая, что Джина и Питер не обидятся, если она вытащит эту историю на свет божий, Линда решилась:
   — Господи, даже не знаю, с чего начать. Кажется, это было в первое Рождество после того, как Джина и Шерил закончили университет. Джина, Шерил, Питер и я провели Рождество в отличной компании, в доме родителей Питера, в графстве Калверт, штат Мэриленд. Сначала был праздничный обед с его родителями, а потом мы отправились в ближайший бар выпить по стаканчику и потусоваться среди местных. Ну, естественно, в связи с Рождеством бар был почти пуст. Чтобы хоть как-то поправить ситуацию, там решили заманивать народ бесплатными напитками и даже текилой. Ну, мы же не дураки, чтобы отказываться от бесплатной выпивки…
   — Конечно, нет, — возмущенно отозвалась Ширли, словно упустить даровую текилу было бы непростительным промахом.
   — И все мы наклюкались до поросячьего визга. Ой, я забыла важную деталь: за несколько недель до этого Питер бросил Джину. Он ведь действительно тебя бросил, — смущенно взглянув на подругу, добавила Линда.
   — Да и черт с ним, Линда.
   — В любом случае мы вчетвером к полуночи были как три поросенка. Никто из нас вести машину не мог, и меня осенила блестящая идея поехать на такси в бар «Дэнни», выпить там кофе и поесть. Я рассудила, что от этого мы протрезвеем, вернемся на такси к нашей машине и самостоятельно доберемся до дома родителей Питера. Забрались мы, значит, в такси. Питер сел на переднее сиденье, а мы, девчонки, набились сзади. Я сидела между Джиной и Шерил и спустя, в общем, довольно продолжительное время услышала, что Джина издает какой-то негромкий мычащий звук, словно давится чем-то. И я сразу заметила влажный блеск на ее блузке, будто она пролила на себя воду. Было темно, а Джина сидела тихо, как мышка; я не знала, что и подумать. Я тихо спросила: «Тебя что, вырвало?» Она кивнула. Тут же вмешался милейший водитель такси, громко поинтересовавшись, не блюет ли эта девка. Судя по голосу, он был крайне недоволен. Я ответила, что да, но запачкала главным образом себя, салон чистить не придется…
   Питер перебил Линду:
   — Ширли, ты можешь гордиться своей дочерью. Ее вырвало, как настоящую леди: она все сделала тихо и сидела вся в блевотине, но при этом вела себя так, будто ничего не случилось.
   — Я надеялась, что никто ничего не заметит, идиот, — огрызнулась Джина.
   — В таких случаях опускают стекло и высовывают голову в окно, — заметила Ширли, сдерживая смех.
   — Да ладно вам… Я была пьяной и не могла мыслить логически.
   — Когда мы наконец добрались до бара и отпустили такси, до нас вдруг дошло, что «Дэнни» тоже закрыт по случаю Рождества.
   Во-во, — подхватил Питер. Джина, как разъяренная тигрица, смотрела на него и Линду. — На улице мороз, бар закрыт, языки у нас так заплетались, что мы не решились снова звонить в службу такси, и, просто побрели по шоссе. Не уверен, осознавали мы, что делаем, или нет. Мы шли и Шли без всякой цели, иногда ржали над Джиной, предъявившей в такси все, что выпила, по списку. Потом Шерил оступилась и подвернула ногу.
   — Ага, и устроила из этого концерт на всю ночь, требуя, чтобы Питер нес ее на руках, — не удержалась Джина.
   — Вот здесь начинается самое интересное, — вставила Линда. — Мы наткнулись на какой-то придорожный мотель «Супер восемь» и сняли там двухместный номер — других не было. Мне пришлось лечь на одну кровать с этой безобразницей, а Шерил забралась под бочок к Питеру. Мы так намерзлись и устали, что сначала это никого не удивило. Однако вскоре после того, как выключили свет, с кровати, на которой лежали Питер и Шерил, донеслись странные звуки.
   — Странные звуки, вот как? — ухмыльнулась Ширли, не сводя глаз с Питера.
   — Ну, может, не столько странные, сколько эротические. В детстве такие звуки можно услышать из постели родителей, когда они не хотят, чтобы ребенок догадался, чем они занимаются. Кстати, не очень-то они и старались соблюдать тишину… Мы с Джиной не знали, что предпринять. Просто лежали и притворялись, что ничего не замечаем, и…
   — В общем, Шерил трахала Питеру мозги прямо у нас на глазах, как продажная шлюха, — заключила Джина.
   — Ух ты, ну и ночка! — воскликнула Ширли.
   У нее язык чесался спросить, почему после той ночи Джина имеет зуб на Шерил, а не на Питера, — ведь именно он вел себя недостойно и грубо. Но она и сама прекрасно понимала истинную причину: Джина ни за что не согласилась бы лишиться дружбы Питера. Шерил была заменимой, Питер — нет, к тому же он — мужчина, а мужское племя, как известно, думает нижней головой.
   — И с тех пор вы с Шерил не общаетесь?
   Она пыталась заговорить со мной, но я сделала вид, что не слышу. Кому нужны такие подруги? — отозвалась Джина. Кстати, именно такой подруги Джине очень не хватало. Конечно, Линда — ее лучшая подруга и, наверное, всегда ею останется, но Джина скучала по развлечениям с Шерил. Линда не любила перемывать косточки ближним. В отличие от нее Джина и Шерил возвели это занятие в ранг высокого искусства, не видя в этом ничего дурного. Ведь не услышит же Пенелопа, в самом деле, как они обсуждают ее новую прическу или неумение одеваться! Для Джины с Шерил это был своего рода спорт. «Для чего существуют ленчи, как не для того, чтобы посплетничать о чужих недостатках?» — говорила себе Джина, пытаясь найти оправдание своему и Ширли пагубному пристрастию. Ненависти к бывшей подруге Джина не питала — по крайней мере больше не питала. Инцидент с Питером давно отошел в прошлое, и лишь уязвленная гордость мешала Джине пойти на мировую.
   — Не мне, это точно, — пробормотала Ширли. Встав из-за стола, она решительным шагом направилась к буфету с закусками. Остальные последовали за ней.
   Подойдя к стойке, каждый выискивал лакомые кусочки, кладя на тарелку всего понемногу. Питер как чумы избегал молочных продуктов. Недавно его осенило, что у него непереносимость к лактозе, а таблетки, помогающие желудку переваривать молочные продукты, он забыл дома.
   В отличие от других у Ширли была четкая цель. Она ухнула на свою тарелку целую гору неважно приготовленного пюре и фруктового желе. С ловкостью фокусника удерживая полную тарелку на сгибе локтя, она начала накладывать в другую неизвестное блюдо из индейки с кусками курицы, щедро залитыми сметанным соусом. Обойдя вниманием жареную рыбу, Ширли вернулась к столику, оставила наполненные с верхом тарелки и снова вернулась к буфету.
   — Мама! — снисходительным тоном сказала Джина, когда Ширли вернулась с добычей. — Прекрати. Я думала, ты бросила эту привычку.
   — Не волнуйся, дорогуша. Им все равно, — ответила Ширли, доставая огромный пластиковый пакет с застегивающимися кромками и проворно складывая туда ложкой картофельное пюре. — Сколько им платят — пять баксов в час? И ты думаешь, они станут напрягаться и мешать мне за жалких пять долларов в час?
   — Мама, речь не о том, заметят ли здешние служащие, как ты набиваешь сумку едой, а о том, что это неприлично!
   Черт, твоя спортивная сумка должна была сразу навести меня на подозрения…
   — Не вижу тут ничего неприличного, — возразил Питер.
   — И я тоже, — улыбнулась Линда. — Что для тебя стащить, Ширли?
   — Ну разве что ростбиф… Пожалуйста, выбирай недожаренные куски: когда я их разогрею, будет в самый раз. И еще возьми мне…
   — Ничего не надо для нее брать, — оборвала мать Джина. — Ради Бога, Ширли, неужели у тебя совсем нет денег? Ну так я пойду в магазин и куплю тебе целую гору сухих завтраков или еще чего-нибудь…
   — Я не стану есть такое дерьмо. — Ширли вытряхнула остатки тунца из кастрюли в другой пакет с таким непринужденным видом, словно красть еду в закусочной было самым достойным занятием. — Джина, — продолжала она, отправляя пакеты в спортивную сумку, — я могу неделю питаться этими продуктами, а обошлось мне это всего в девять девяносто пять.