Страница:
Мааниту проблему с балом решила. Она почти целый год вынюхивала, выясняла, прощупывала мнение широких масс узкого круга и в конце концов выдали формулу:
– О приглашении ты не узнаешь – есть оно или нет! Ты будешь танцевать Танец Пастушки!
Эллана сначала рассмеялась. Потом обиделась. Потом сообразила, в чем дело, и бросилась на радостях к Ма, обняла ее и попыталась поднять над полом. Комкая довольную улыбку, та освободилась от объятий и, не шутя, влепила воспитаннице по правой ягодице:
– Тебе еще рожать, дура! Куда ты такие тяжести?!
Да, Танец Пастушки – это такое дело… Когда-то, очень давно, этот танец, открывающий бал, исполняли лучшие представители юного поколения аристократии. Предварительно устраивались многоступенчатые конкурсы со строгим жюри, интригами, обидами и даже попытками самоубийства. Однако постепенно ритуал выродился и сошел на нет. Сам танец, конечно, остался, но последние лет сто его исполняли профессиональные танцоры. Они, конечно, должны быть очень молоды, очень красивы и талантливы. После выступления они остаются в зале – таким образом аристократия демонстрирует своё единение с народом, с простыми тружениками. Никто не может запретить девушке голубых кровей исполнить этот танец. Но поскольку ее никто не выбирал, это будет означать, что она считает себя лучшей среди сверстниц, а по мастерству – как минимум равной профессионалкам. Зрителям останется только два выхода: восторженно принять ее или отвергнуть. Для последнего членам высшего общества не потребуются ни гнилые помидоры, ни тухлые яйца – они умеют обходиться еле заметным жестом, легкой улыбкой.
А еще! А еще одежда – наряд, так сказать. Но Ма есть Ма, и ее никому не переплюнуть! И пусть все девицы описаются от зависти: никаких платьев с разрезом до пояса! Никаких декольте! Пусть все видят, что она скромна не по годам! И вообще, она же танцует – у нее не наряд, а рабочий костюм!
«Значит, так: брючки. Темненькие, тонкие такие, чтобы плотненько так, но не обтягивали. Внизу, на голени, чуть-чуть расклешенные: да, вот такие – хоть в шпагат садись, хоть нос ногой чеши! И трусики надо – не широкие и не узкие, без натяжки: пусть гадают, есть они или нет? Теперь блузка: светлая, почти телесного цвета. Нет, нет, не в обтяжку, но близко… Лифчик не надену! Не надену!! Не трясутся они… почти. И пускай! Вот будут как у тебя, тогда и… Ой, больно! Все равно не надену! А руки до плеч голые. Под мышками брить не буду! Не буду, и все! Ну и что, что светлые? Их же почти не видно… Конечно, никаких бриллиантов – маленький кулончик на золотой цепочке. Ну и что, что папин, – он мне идет! Ах да, еще обувь… Вот эти хочу: подошва мягкая, каблук низкий, а сверху одни ремешки. Да не собираюсь я снимать штаны, не разуваясь! Зато ноги потеть не будут… Уф-ф-ф!»
О, эти нюансы да тонкости! Вот, скажем, как простой скромной девушке попасть на бал? То есть как ей переместиться в пространстве от дома родного до зала приемов? Это – целая наука. Можно доехать в карете, можно верхом на лошади, можно даже пешком – а почему нет? Но нормальная, по-настоящему скромная девушка должна прибыть на носилках. Нет, не лежа, конечно, а сидя в этакой будочке с занавесочками. А нести носилки должны на плечах четыре могучих верных слуги-охранника. Это если девушка просто скромная, а вот если она очень скромная, то в свои почтенные шестнадцать лет она уже может удостоиться мужского внимания. И восторженный поклонник может тайком подкупить (четыре монеты, не меньше!) одного из охранников-носильщиков и занять его место. В маске, конечно. Но тут кроется большая опасность: а вдруг подружку принесут на носилках не один, а два или даже три поклонника в масках?! И это при том, что у нее передние зубы вперед торчат, как у белки, а сисек почти нет! Может, на всякий случай, надеть маску на кого-нибудь из слуг? Ох-хо-хо…
И вот час настал. Взмахнув руками, как крыльями, Эллана подпрыгнула к потолку и ударом правой ноги распахнула дверь на улицу. «Ого, как интересно! Кто же из друзей-приятелей на такое сподобился: два носильщика в масках! Или новые воздыхатели? Да, фигуры незнакомые… Надо будет потом с ними поболтать! Ну, поехали, ребята, – я легкая, вы и не почувствуете!»
Эллана сидела на низеньком стульчике, носилки плавно покачивались. «Как интересно, как непривычно! Жалко, что ехать тут всего ничего: две улицы, переулок, и вот она, Дворцовая площадь. Та-а-ак, что это там? Ага: телега завалилась прямо поперек улицы, и вся капуста на земле! Правильно: лучше обойти – по переулку влево, а потом можно сразу направо…»
Носилки резко колыхнулись. «Что такое?! – она высунула голову, глянула назад и вниз: двое слуг исчезли, носилки теперь несли четверо в масках. – Однако! А вот и правый переулок…»
Только носильщики туда не свернули, а двинулись прямо и перешли на рысь.
– Вы что, сдурели?!
Благодушное настроение испарилось: «Нет, они не сдурели! Это или похищение, или покушение. На меня?! В центре города?! Средь бела дня! Ну, не совсем дня – через четверть часа будет темно. Та-а-ак, впереди из-за угла народец какой-то высовывается – вот к нему-то меня, наверное, и несут! А, гады, нашли куклу! Что-то вы мне разонравились, ребята…»
Прыгать вниз она не решилась: «Стена рядом, окажешься под ногами носильщиков, и будет свалка. Вон, кажется, то, что нужно: впереди справа чуть ниже подоконника второго этажа из стены торчат две балки с веревками для просушки белья. Неудобно, конечно, – кабина мешает, но попробуем!»
Она прыгнула из положения сидя, оттолкнувшись ногами от правой перекладины, лежащей на плечах похитителей. Уже в полете Элл чуть довернулась и повисла на почерневшей от времени балке. Хвала богам, деревяшка не сломалась! Элл широко качнулась вперед-назад и разжала руки. Приземлилась удачно – в полный присед.
Лишенные опоры носилки еще не упали на землю, а один из носильщиков уже тянул к ней лапы:
– Куда?!
– А туда!!!
Распрямляясь, как пружинка, Эллана взмыла в воздух и, с разворотом на девяносто градусов, коротко тюкнула мужика ногой в челюсть. Уже в полете мелькнула мысль, что зря она это делает: обувь непривычная, дорога булыжная – можно что-нибудь себе вывихнуть или растянуть, а ей нельзя! Но чужая челюсть послушно хрустнула, и приземлилась она удачно. Второй громила в маске уже почти успел загородить проход своей тушей и растопыренными руками.
– Ах, ты!.. Курицу ловишь?
Уже без всяких выкрутасов она ударила, как клюнула, кулачком в горло, чуть выше ключиц, поднырнула под руку и рванула во всю прыть. Хвала богам» дорога была ровная и почти чистая! Сзади затопотали, но после первого же поворота, кажется, отстали. Так: переулок, поворот, через улицу, еще переулок и – вот она, Дворцовая площадь! На секунду Элл задержалась, прикидывая, каким из входов воспользоваться. Потом решилась и одним рывком, как на тренировке, пересекла площадь.
«Уф-ф-ф! Добралась-таки! – в этой части дворца Эллана чувствовала себя как дома: здесь обитали артисты, старшие повара, художники, портные. – Все-таки молодец Ма: две ночи заставила спать с какими-то ядовитыми тампонами под мышками, теперь хоть траву коси, хоть мешки таскай, а все равно потом вонять не будет! Та-а-к, где тут…»
Она коротко постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату:
– Привет, Нойл!
Сидевший перед зеркалом человек повернулся и застыл со стаканом красного вина в руке.
Эллана в очередной раз поразилась: как же он красив, этот главный королевский скрипач! Черный бархатный камзол, такие же панталоны, высоколобое мужественное лицо с темной негладкой кожей и… золотистые, чуть вьющиеся волосы ниже плеч! «Таким волосам позавидует любая блондинка. А глаза почти черные, так и горят… Трезвый еще… Нет, надо все-таки ему отдаться – нельзя же так мучить человека! Только он старый: наверное, лет на пять моложе отца».
– Ты все пьешь, Нойл?
– Пью, а ты хочешь предложить мне что-то взамен?
– Да, пожалуй… Но позже.
– Не говори так, Эллана: ты ничего мне не должна, и я ничего не прошу. Что случилось? Похоже, что тебя хотели изнасиловать и не смогли!
– А что, заметно, да? Где? Пусти меня к зеркалу!
– Все в порядке! Только кулон у тебя висит на спине, и помада размазалась. Садись, работай. Тут хватит косметики на целый бордель. Тебе налить?
– Ты же знаешь, что я не пью! И тебе не советую. Впереди еще целый вечер, а ты уже…
– Что мне ваш вечер?
– Как, ты не будешь играть?!
– Не буду.
– Послушай, ведь в Танце Пастушки вторая и Третья часть – сплошное соло! Как же?..
– Обойдутся! Молодые уже передрались за право исполнять эту порнушку!
– Нет, ты не понимаешь, Нойл! Ты не понимаешь: Я буду танцевать!! Уже договорилась с Туаной. Она согласилась… Небезвозмездно, конечно.
– Ты?! Зачем? Впрочем… Пожалуй… В этом есть смысл: танцуй!
– Нойл, но я хочу, чтобы играл ты! Понимаешь; ТЫ! Ну пожалуйста! И не пей больше! Сыграй, а? У нас с тобой здорово получается! А мне нужно, чтобы обязательно получилось! Сыграй Пастушку, а я… Я потом приду – правда-правда! Ну, сыграй, Нойл!
Она вдруг замолчала, перестала крутиться перед зеркалом. Скрипач стоял у стены, сложив руки на широкой груди. Он был худ, строен и очень высок – ей не поцеловать его, даже встав на цыпочки. Он смотрел на нее, и в глазах его была даже не страсть, а какое-то мрачное темное пламя. Эллане стало слегка не по себе:
– Ну, что ты, Нойл? Хочешь, давай сейчас… У нас полно времени!
– Нет. Я буду играть. Прости, мне нужно побыть одному.
«О-ля-ля! – подпрыгивая и поворачиваясь в балетных па, Эллана порхала по пустому коридору. – Та-а-ак, теперь надо сюда, а в туалет – потом».
Тра-та-та! – отстучала она по двери и шагнула внутрь. Комната плавала в ароматном, терпком дыму. Хозяин полулежал в кресле, водрузив босые ноги в обтягивающих панталонах телесного цвета прямо на столик, заваленный пузырьками и баночками с косметикой. Его мускулистый безволосый торс был обнажен, одна рука безвольно свисала до пола, а в другой он держал массивную чашечку трубки с очень длинным тонким мундштуком.
– Привет, Эллана! Как жизнь? – Он сделал вялое движение рукой с трубкой. – Все порхаешь?
– А ты все куришь, Воир?
– Курю, и мне хорошо. А тебе плохо?
– Слушай, здесь же не продохнуть! Я заберу твою траву, иначе через час ты перепутаешь ноги и руки! А я…
– Да, знаю… Туана сказала… Не дергайся: у нас с тобой никогда не было проблем.
– Не было, не было! А мне надо, чтобы они все на уши встали!! Мне надо!!! А ты тут лежишь, куришь и растекаешься, как дерьмо на полу! Хватит дымить!!
– Ну-ну, не ругайся! Через час я буду в норме, вот увидишь.
«Черт, что же с ним делать? Вот ведь подарок богов: и наркоман, и гомик, и импотент, наверное, и… тан-пор! Лучший! Конечно, надолго его не хватит: увянет смазливое личико, и выгонят его пинками, но сейчас… Пока он есть, о других и говорить-то неприлично! Ч-черт, что же делать?! Если только попробовать?»
– Ладно, Во, только не подведи! Слушай, а можно я приведу себя в порядок? А то меня по дороге чуть не убили! Представляешь? Я не буду тебя стеснять?
– Валяй, валяй… Свои люди, артисты… Кому понадобилось тебя убивать? Разве для этого боги творят прекрасных женщин?
«Он, кажется, небезнадежен: на комплимент сподобился! Будем работать», – решила Эллана. Она сняла блузку и стала рассматривать в зеркале свои груди. Погладила правую, потом левую.
– Откуда я знаю – кому? Какие-то ребята в масках заменили носильщиков и хотели меня занести в темный уголок.
Она повернулась к юноше и, теребя сосок, продолжала:
– Было так страшно, так страшно! Но я вырвалась и убежала! Они гнались за мной до самой площади, представляешь?
В карих глазах танцора, окаймленных роскошными ресницами, появился слабый интерес.
– Здоровенные такие мужики – и в масках! Но я одному ка-а-ак врезала! А другому… Ой, ой, что-то колется! – забеспокоилась Эллана и изогнулась, пытаясь заглянуть себе за спину. – Ой, ой, что там такое?
Ответа не последовало, и она расстегнула пуговицу сбоку, чуть сдвинула вниз брюки, погладила себя по спине:
– Посмотри, там ничего нет? Не здесь, не здесь, ниже! Ну, какой ты! – расстегнула еще одну пуговичку и грациозно спустила штаны вместе с трусиками до колен. – Вот здесь, справа! Ничего нет, да? Ну, и ладно!
Воир огладил ее ягодицу:
– Ты красивая, Элл…
– Что ты говоришь?! Неужели?! Кто бы мог поду. мать?! Но, наверное, это правда, раз даже ты заметил!
– Ну, зачем же так, Элл?.. Я хочу…
Она не торопилась возвращать одежду на место. Медленно провела ладонью от лобка до правой груди, чуть помяла ее:
– Ты?! Хочешь?! Да что с тобою, Воир? Уж не заболел ли ты?
– Эллана!..
– А, ладно! – она томно потянулась, подняв руки и сцепив их над головой так, что груди с набухшими сосками задрались вверх. – Ладно, мой хороший! Ты же не подведешь меня, правда?
Дальше она сделала все быстро: подтянула штаны, подхватила блузку, чмокнула юношу в лоб и выскочила в коридор.
Проходивший мимо пожилой слуга чуть не уронил поднос с посудой, наблюдая, как одевается Эллана. Он, конечно, и не такое видел, но все-таки…
Этот танец имеет давнюю историю и простейший сюжет: встретил Принц Пастушку… Говорят, что на заре времен танцоры выступали почти голыми и имитировали (или не имитировали?) перед зрителями чуть ли не половой акт! Зато потом несколько веков в моде были такие костюмы, что выступающие еле-еле могли шевелить конечностями. Но те времена прошли – все хорошо в меру. Сейчас исполнители могут выбирать сами, чем производить впечатление на публику – отточенностью движений или накалом страстей. За себя Эллана почти не волновалась: лишь бы Воир не подвел, только бы Нойл не подкачал! А она-то уж сделает, она им устроит!
Началось! Вступление, часть первая – Встреча. Нойл среди музыкантов: собран, строг, глаз не поднимает. А Воир, кажется, в норме: возбужден, но в меру, координация безупречна.
Собственно говоря, это не театр, и публика совершенно не обязана молча стоять и смотреть – светский треп обычно продолжается, люди ходят туда-сюда, выпивают, закусывают.
Первая, разминочная часть еще не закончилась, а Эллана почувствовала, что зал смотрит. Молча, не двигаясь. Кто-то откусил пирожное и забыл проглотить, кто-то поднял бокал и не выпил…
«Ага! Забрало! Ну, держитесь!!» – и она расчетливо, медленно и мощно начала отдавать, выдавать энергию страсти – все, что уже пережила сама, и, главное, то, что еще надеялась пережить. Прекрасный Принц в исполнении лучшего танцора Хаатики казался слишком мелким, недостойным, не соответствующим такой волне, такой силе.
Часть вторая – Любовь. Оркестр почти весь смолк, еле слышно подрабатывают ударные, и поет скрипка. Точнее, они поют вместе: знаменитая большая скрипка Нойла и хрупкая черноволосая девушка. Звук и движение, казалось, слились воедино, и это почти невыносимо:
– Милый! Возьми меня всю и навсегда! Навсегда и всю! Я хочу быть с тобой, раствориться в тебе. Что мне люди и боги, что мне весь мир! Мне нужен только ты, ты, милый!
Часть третья – Разлука. Прекрасный Принц исчезает, и в полукруге зрителей только двое – высокий, одетый в черное скрипач с золотыми кудрями и девушка. То, что было раньше, уже казалось пределом, но выяснилось, что можно еще и еще!
Нойл не делал театральных движений, не тряс гривой: он стоял, широко расставив ноги, и играл. Девушка танцевала:
– Он ушел, его больше нет… Его не стало, и мир Рухнул. Это даже не горе – это бездна! Но ведь он БЫЛ! Он был со мной! СО МНОЙ – и это счастье, всеобъемлющее и полное, которое не затмит ничто!
Финал. Пастушка умерла. Вибрирующий голос скрипки замер на неустойчивой ноте. Казалось, если сейчас, немедленно не прозвучит разрешающий устойчивый звук, душа просто лопнет, взорвется, вывалится наружу! Ну же, ну!!!
Есть! Вот он, все-е-е!!!… И последний аккорд: ХРЯСЫ!
Нойл стоял, опустив руки. Трепетала обрывками струн разбитая скрипка. Он смотрел поверх голов, куда-то вдаль. Он стоял недолго: откинул назад волосы, повернулся и пошел к выходу – длинный, худой, нескладный…
А она лежала на полу и старалась дышать не слишком бурно: умерла все-таки. «Кажется, получилось! Черт, я вся мокрая, и штаны прилипают. Ну, что же они? Кто-то, кажется, в обморок хлопнулся, и еще… Оттаскивают!»
Зал как-то разом выдохнул и ожил: гомон, всхлипы, хлопки. Еще кому-то стало дурно, и его уводят.
Она медленно поднялась и склонилась в ритуальном поклоне. Вот теперь зал взорвался! Она вдруг оказалась в гуще толпы, все говорили разом, обнимали, трясли за руки, лапали за мокрые плечи, кто-то норовил поцеловать в лобик:
– Девочка, разве так можно?! Ты превзошла всех, Элл! Ты войдешь в историю! Это незабываемо!!! Это немыслимо!!!
– Спасибо, спасибо! Благодарю вас! Я старалась! Спасибо! Позвольте только… Извините меня, я сейчас! Приведу себя в порядок. Я скоро вернусь, я быстро! Простите, извините! Благодарю вас…
Нойл стоял посреди комнаты и пытался вытрясти на лезвие еще одну каплю из маленького пузырька. Дверь распахнулась.
– Ты?!
Она прыгнула ему на шею прямо с порога. Он едва успел разжать пальцы.
– Дурак! Большой, старый, длинный, белобрысый дурак! Нойл, Нойл…
Кинжал мелко дрожал, воткнувшись в пол тонким лезвием, пузырек разбился…
Часа через два Эллана, подперев рукой голову, смотрела на спящего: «Ну, умаялся! Хоть картину с него пиши: „Счастье неземное". Он ничего… И не старый вовсе.. Не трахался, наверное, давно: накопилось… Надо ножик у него забрать. Интересно, одежка-то высохли? И помыться… Хорошо, что сюда провели наконец проточную воду – с кувшином намаешься! И лезвие помыть… Интересно, а чехол у него где? »
Она сначала тихо отодвинулась, а потом встала. Деревянный пол приятно холодил босые ступни. Нойл просыпаться не собирался: кажется, он получил все, что хотел в этой жизни, и ему было хорошо. Эллана выдернула из пола клинок, потом открыла маленькую дверцу, за которой слышалось тихое журчание.
– Давай, выпьем за успех, Элл! Тебе сок, мне вино! Ты любишь сок ай-хо?
Воир как-то странно напряжен, натянут, взгляд его ускользает. В комнате почти нет дыма, а наполненные стаканы, кажется, стоят уже давно.
«Он что, сидит тут и ждет меня?! – изумилась Эллана. – Разволновался перед свиданием?! Нет, на него это не похоже – станет он переживать из-за таких пустяков! А в чем дело?»
– Что случилось, Во?
– Ничего не случилось, Элл. Давай выпьем, составь мне компанию!
– С каких это пор ты стал баловаться винцом, Во? Среди твоих бесчисленных пороков склонность к пьянству еще никем не отмечена! Ты решил восполнить пробел? Давай лучше покурим! Дашь затянуться?
– Покурим! Обязательно покурим, Элл! Но сначала давай выпьем. Сделай мне приятное, ну что тебе стоит? – Он поднял свой бокал, приглашая ее присоединиться.
– Не буду я ничего пить, Воир! Не буду, пока не скажешь, что с тобой случилось! Тебя что, пыльным мешком из-за угла офигачили? Или у тебя ломка?
Юноша встал и начал нервно ходить по комнате:
– Понимаешь, Элл, все так сложно… Все так переплелось… Ты такая замечательная девушка… Но я… обстоятельства… Это – вне моей воли, это – выше моих сил… Я простой танцор… а ты такая…
– Черт побери, Во! Что ты бормочешь?! Что ты хочешь сказать? Что ты – гомик? Да, пожалуйста! Хоть с лошадьми трахайся! Я обещала прийти – и пришла! Папа говорит, что долги надо платить. И правильно говорит: разве я против? Тебе меня не надо? Кошмар! Вот прямо сейчас пойду и повешусь. Перестань бегать, Во! В глазах рябит! Скажи толком…
– Элл, Элл, ты не понимаешь! Обстоятельства… Это такая ситуация, что… И нет выхода… Я должен… Но Элл, Элл…
– Ч-черт! Ты успокоишься или…
В очередной раз оказавшись у нее за спиной, Воир вдруг положил ей на лицо мокрую ладонь и резко вздернул голову кверху. Она не стала ждать, что последует дальше: перерезание горла или сворачивание шеи. Мышцы сработали сами: ногой она вывернула из-под себя табуретку и ухнула вниз, на пол. Стукнулась ягодицами, прихватила рукой его стопу и резко надавила плечом на колено сбоку. Прием получился, но Воир был профессиональным танцором: он сумел извернуться и встать на колени.
– Элл!…
– Гад, сволочь!!!
Она вскочила, врезала ему ногой по ребрам, потом чуть подпрыгнула, чтобы сменить опорную ногу, и…
Мир взорвался: лязгнули зубы, стало больно, а потом темно.
«Ой-е-ей, голова! Ой, шея!! Больно-то как… Что-то такое уже было когда-то… Но не так же! О-о-ой… Это нокаут – чистая победа. О-о-ой! Я так тоже умею. А почему темно? И вообще?»
Результат обследования окружающего мира был неутешителен: она лежит по стойке «смирно», закатанная во что-то, наверное – в ковер. Возможно, в тот самый, что был в комнате Воира. «Гад, сволочь, педик несчастный, убью!!! Впрочем, это – потом». А лежит она, закатанная, в чем-то едущем. Везут ее, значит. Не на лошади поперек седла, а в повозке. В хорошей повозке, с рессорами, и колеса почти не стучат. Закатали ее не плотно: руки немножко шевелятся, рот и глаза свободны, только ничего не видно. «Интересно, а кинжал забрали? Он на шнурке висел, на шее – по животу шлепал, мешался. Конечно, забрали. Или нет?! Вот идиоты!»
Кое-как она протиснула руку к животу и обнаружила, что не только чехол, но и сам стилет на месте. Только бы не порезаться – хоть и вымыла лезвие, но кто знает, чем там его мазал Нойл. Оружие это колющее, резать им грубую плетенку чуть ли не в палец толщиной – одно мученье. Впрочем, ковер старый, протертый, а лезвие острое. Она начала было там, где удобнее – прямо перед лицом, но потом сообразила и стала пилить волокна вдоль бока – от плеча к ногам.
«Ковер, кажется, не обвязали, и верхний оборот лежи г свободно – это еще одна удача. Какие-то они недотёпы! Или очень спешат? – Элл осторожно высунулись. – Та-а-ак: ночь, город – наверное, окраина. Повозка открытая, но с дугами для крыши. Впереди двое, один сзади: стоит спиной, поясницей оперся о последнюю дугу, руки закинул – бдит, значит. Едут шустро: какие-то дома рядом мелькают, но ни фонарей, ни факелов. Видимость приличная – луна, наверное… Что делать-то?
Ну, что делать – это ясно: всех раскидать, всех порезать, и домой к Ма, к папе. Только писать очень хочется: ой-е-ей, как хочется! Это героини романов никогда в туалет не ходят! Даже по-маленькому, не говоря уж… А я так не могу! Ч-черт! А плевать! А пускай!! Жизнь дороже!!! В конце концов… Да ну вас всех! – Она расслабила мышцы, и ногам стало горячо. – И наплевать! Зато как хорошо-то! Фу-у… Ну, ребята, вы еще пожалеете! Сейчас я вам устрою! Сейчас я вам…»
Эллана лежала на дне повозки в пыльном ковре и накручивала, распаляла себя, пытаясь впасть в то знакомое, где-то даже любимое, состояние этакого бешенства, из которого только два выхода – победа или смерть! Тренер пытался отучить ее от этого при помощи оплеух и длинных нотаций: «Боец, который весит пятьдесят килограммов вместе с тапочками, не может, не должен впадать в состояние гарра – это для больших и сильных! Твое оружие – расчет и точность, ювелирная точность и безупречный расчет!» Он даже отцу жаловался, но Патиш сказал, что это у нее наследственное. Нет, она может удержаться, когда захочет… если захочет.
Желаемое состояние все не приходило, наоборот: накатывала обида и жалость к себе – вот она тут лежит, маленькая, мокрая… «Нет! Хватит! Ну, гады!!!» Кинжал мешал выбираться, и пришлось зажать его зубами, на всякий случай оттянув губы. Элл чуть-чуть проползла в задок повозки и взяла кинжал в левую руку. Правую она подняла, провела между расставленных ног мужчины, прицелилась, выдохнула и… цапнула его мошонку и рванула вниз!
Человек вскрикнул, взмахнул руками и начал садиться. Эллана подалась вверх навстречу и боднула его головой в зад. Как был – скрючившись и держась руками запах, мужчина выпал на дорогу. Он еще, наверное, не долетел до земли, а Эллана уже повернулась и прыгнула вперед, на того, кто первым оглянулся.
Дальше был бред, безумие… Она не думала, не контролировала ситуацию – она дралась. Всем, чем могла, использовала все, что умела, все, что применять можно только на пороге смерти: целилась в горло, в глаза, в пах, ломала пальцы, рвала губы и ноздри. Ее тоже били, хватали, валили на землю. Она вырывалась, выскальзывала, выворачивалась, то теряла кинжал, то выхватывала его из чьей-то руки, прокусив запястье, опять теряла… Наверное, ее не хотели убивать, а удержать не могли.
Когда Эллана пришла в себя, то обнаружила, что несется по темной улице в полном одиночестве, и дальше бежать никаких сил уже нет. Кое-как она дотянула до ближайшего угла, прислонилась к стене, потом сползла по ней, царапая спину, и села на корточки. Под носом было мокро, она попыталась вытереться и обнаружила, что все еще сжимает в кулаке рукоятку кинжала Нойла – острый тонкий кончик был обломан.
– О приглашении ты не узнаешь – есть оно или нет! Ты будешь танцевать Танец Пастушки!
Эллана сначала рассмеялась. Потом обиделась. Потом сообразила, в чем дело, и бросилась на радостях к Ма, обняла ее и попыталась поднять над полом. Комкая довольную улыбку, та освободилась от объятий и, не шутя, влепила воспитаннице по правой ягодице:
– Тебе еще рожать, дура! Куда ты такие тяжести?!
Да, Танец Пастушки – это такое дело… Когда-то, очень давно, этот танец, открывающий бал, исполняли лучшие представители юного поколения аристократии. Предварительно устраивались многоступенчатые конкурсы со строгим жюри, интригами, обидами и даже попытками самоубийства. Однако постепенно ритуал выродился и сошел на нет. Сам танец, конечно, остался, но последние лет сто его исполняли профессиональные танцоры. Они, конечно, должны быть очень молоды, очень красивы и талантливы. После выступления они остаются в зале – таким образом аристократия демонстрирует своё единение с народом, с простыми тружениками. Никто не может запретить девушке голубых кровей исполнить этот танец. Но поскольку ее никто не выбирал, это будет означать, что она считает себя лучшей среди сверстниц, а по мастерству – как минимум равной профессионалкам. Зрителям останется только два выхода: восторженно принять ее или отвергнуть. Для последнего членам высшего общества не потребуются ни гнилые помидоры, ни тухлые яйца – они умеют обходиться еле заметным жестом, легкой улыбкой.
А еще! А еще одежда – наряд, так сказать. Но Ма есть Ма, и ее никому не переплюнуть! И пусть все девицы описаются от зависти: никаких платьев с разрезом до пояса! Никаких декольте! Пусть все видят, что она скромна не по годам! И вообще, она же танцует – у нее не наряд, а рабочий костюм!
«Значит, так: брючки. Темненькие, тонкие такие, чтобы плотненько так, но не обтягивали. Внизу, на голени, чуть-чуть расклешенные: да, вот такие – хоть в шпагат садись, хоть нос ногой чеши! И трусики надо – не широкие и не узкие, без натяжки: пусть гадают, есть они или нет? Теперь блузка: светлая, почти телесного цвета. Нет, нет, не в обтяжку, но близко… Лифчик не надену! Не надену!! Не трясутся они… почти. И пускай! Вот будут как у тебя, тогда и… Ой, больно! Все равно не надену! А руки до плеч голые. Под мышками брить не буду! Не буду, и все! Ну и что, что светлые? Их же почти не видно… Конечно, никаких бриллиантов – маленький кулончик на золотой цепочке. Ну и что, что папин, – он мне идет! Ах да, еще обувь… Вот эти хочу: подошва мягкая, каблук низкий, а сверху одни ремешки. Да не собираюсь я снимать штаны, не разуваясь! Зато ноги потеть не будут… Уф-ф-ф!»
О, эти нюансы да тонкости! Вот, скажем, как простой скромной девушке попасть на бал? То есть как ей переместиться в пространстве от дома родного до зала приемов? Это – целая наука. Можно доехать в карете, можно верхом на лошади, можно даже пешком – а почему нет? Но нормальная, по-настоящему скромная девушка должна прибыть на носилках. Нет, не лежа, конечно, а сидя в этакой будочке с занавесочками. А нести носилки должны на плечах четыре могучих верных слуги-охранника. Это если девушка просто скромная, а вот если она очень скромная, то в свои почтенные шестнадцать лет она уже может удостоиться мужского внимания. И восторженный поклонник может тайком подкупить (четыре монеты, не меньше!) одного из охранников-носильщиков и занять его место. В маске, конечно. Но тут кроется большая опасность: а вдруг подружку принесут на носилках не один, а два или даже три поклонника в масках?! И это при том, что у нее передние зубы вперед торчат, как у белки, а сисек почти нет! Может, на всякий случай, надеть маску на кого-нибудь из слуг? Ох-хо-хо…
И вот час настал. Взмахнув руками, как крыльями, Эллана подпрыгнула к потолку и ударом правой ноги распахнула дверь на улицу. «Ого, как интересно! Кто же из друзей-приятелей на такое сподобился: два носильщика в масках! Или новые воздыхатели? Да, фигуры незнакомые… Надо будет потом с ними поболтать! Ну, поехали, ребята, – я легкая, вы и не почувствуете!»
Эллана сидела на низеньком стульчике, носилки плавно покачивались. «Как интересно, как непривычно! Жалко, что ехать тут всего ничего: две улицы, переулок, и вот она, Дворцовая площадь. Та-а-ак, что это там? Ага: телега завалилась прямо поперек улицы, и вся капуста на земле! Правильно: лучше обойти – по переулку влево, а потом можно сразу направо…»
Носилки резко колыхнулись. «Что такое?! – она высунула голову, глянула назад и вниз: двое слуг исчезли, носилки теперь несли четверо в масках. – Однако! А вот и правый переулок…»
Только носильщики туда не свернули, а двинулись прямо и перешли на рысь.
– Вы что, сдурели?!
Благодушное настроение испарилось: «Нет, они не сдурели! Это или похищение, или покушение. На меня?! В центре города?! Средь бела дня! Ну, не совсем дня – через четверть часа будет темно. Та-а-ак, впереди из-за угла народец какой-то высовывается – вот к нему-то меня, наверное, и несут! А, гады, нашли куклу! Что-то вы мне разонравились, ребята…»
Прыгать вниз она не решилась: «Стена рядом, окажешься под ногами носильщиков, и будет свалка. Вон, кажется, то, что нужно: впереди справа чуть ниже подоконника второго этажа из стены торчат две балки с веревками для просушки белья. Неудобно, конечно, – кабина мешает, но попробуем!»
Она прыгнула из положения сидя, оттолкнувшись ногами от правой перекладины, лежащей на плечах похитителей. Уже в полете Элл чуть довернулась и повисла на почерневшей от времени балке. Хвала богам, деревяшка не сломалась! Элл широко качнулась вперед-назад и разжала руки. Приземлилась удачно – в полный присед.
Лишенные опоры носилки еще не упали на землю, а один из носильщиков уже тянул к ней лапы:
– Куда?!
– А туда!!!
Распрямляясь, как пружинка, Эллана взмыла в воздух и, с разворотом на девяносто градусов, коротко тюкнула мужика ногой в челюсть. Уже в полете мелькнула мысль, что зря она это делает: обувь непривычная, дорога булыжная – можно что-нибудь себе вывихнуть или растянуть, а ей нельзя! Но чужая челюсть послушно хрустнула, и приземлилась она удачно. Второй громила в маске уже почти успел загородить проход своей тушей и растопыренными руками.
– Ах, ты!.. Курицу ловишь?
Уже без всяких выкрутасов она ударила, как клюнула, кулачком в горло, чуть выше ключиц, поднырнула под руку и рванула во всю прыть. Хвала богам» дорога была ровная и почти чистая! Сзади затопотали, но после первого же поворота, кажется, отстали. Так: переулок, поворот, через улицу, еще переулок и – вот она, Дворцовая площадь! На секунду Элл задержалась, прикидывая, каким из входов воспользоваться. Потом решилась и одним рывком, как на тренировке, пересекла площадь.
«Уф-ф-ф! Добралась-таки! – в этой части дворца Эллана чувствовала себя как дома: здесь обитали артисты, старшие повара, художники, портные. – Все-таки молодец Ма: две ночи заставила спать с какими-то ядовитыми тампонами под мышками, теперь хоть траву коси, хоть мешки таскай, а все равно потом вонять не будет! Та-а-к, где тут…»
Она коротко постучала и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату:
– Привет, Нойл!
Сидевший перед зеркалом человек повернулся и застыл со стаканом красного вина в руке.
Эллана в очередной раз поразилась: как же он красив, этот главный королевский скрипач! Черный бархатный камзол, такие же панталоны, высоколобое мужественное лицо с темной негладкой кожей и… золотистые, чуть вьющиеся волосы ниже плеч! «Таким волосам позавидует любая блондинка. А глаза почти черные, так и горят… Трезвый еще… Нет, надо все-таки ему отдаться – нельзя же так мучить человека! Только он старый: наверное, лет на пять моложе отца».
– Ты все пьешь, Нойл?
– Пью, а ты хочешь предложить мне что-то взамен?
– Да, пожалуй… Но позже.
– Не говори так, Эллана: ты ничего мне не должна, и я ничего не прошу. Что случилось? Похоже, что тебя хотели изнасиловать и не смогли!
– А что, заметно, да? Где? Пусти меня к зеркалу!
– Все в порядке! Только кулон у тебя висит на спине, и помада размазалась. Садись, работай. Тут хватит косметики на целый бордель. Тебе налить?
– Ты же знаешь, что я не пью! И тебе не советую. Впереди еще целый вечер, а ты уже…
– Что мне ваш вечер?
– Как, ты не будешь играть?!
– Не буду.
– Послушай, ведь в Танце Пастушки вторая и Третья часть – сплошное соло! Как же?..
– Обойдутся! Молодые уже передрались за право исполнять эту порнушку!
– Нет, ты не понимаешь, Нойл! Ты не понимаешь: Я буду танцевать!! Уже договорилась с Туаной. Она согласилась… Небезвозмездно, конечно.
– Ты?! Зачем? Впрочем… Пожалуй… В этом есть смысл: танцуй!
– Нойл, но я хочу, чтобы играл ты! Понимаешь; ТЫ! Ну пожалуйста! И не пей больше! Сыграй, а? У нас с тобой здорово получается! А мне нужно, чтобы обязательно получилось! Сыграй Пастушку, а я… Я потом приду – правда-правда! Ну, сыграй, Нойл!
Она вдруг замолчала, перестала крутиться перед зеркалом. Скрипач стоял у стены, сложив руки на широкой груди. Он был худ, строен и очень высок – ей не поцеловать его, даже встав на цыпочки. Он смотрел на нее, и в глазах его была даже не страсть, а какое-то мрачное темное пламя. Эллане стало слегка не по себе:
– Ну, что ты, Нойл? Хочешь, давай сейчас… У нас полно времени!
– Нет. Я буду играть. Прости, мне нужно побыть одному.
«О-ля-ля! – подпрыгивая и поворачиваясь в балетных па, Эллана порхала по пустому коридору. – Та-а-ак, теперь надо сюда, а в туалет – потом».
Тра-та-та! – отстучала она по двери и шагнула внутрь. Комната плавала в ароматном, терпком дыму. Хозяин полулежал в кресле, водрузив босые ноги в обтягивающих панталонах телесного цвета прямо на столик, заваленный пузырьками и баночками с косметикой. Его мускулистый безволосый торс был обнажен, одна рука безвольно свисала до пола, а в другой он держал массивную чашечку трубки с очень длинным тонким мундштуком.
– Привет, Эллана! Как жизнь? – Он сделал вялое движение рукой с трубкой. – Все порхаешь?
– А ты все куришь, Воир?
– Курю, и мне хорошо. А тебе плохо?
– Слушай, здесь же не продохнуть! Я заберу твою траву, иначе через час ты перепутаешь ноги и руки! А я…
– Да, знаю… Туана сказала… Не дергайся: у нас с тобой никогда не было проблем.
– Не было, не было! А мне надо, чтобы они все на уши встали!! Мне надо!!! А ты тут лежишь, куришь и растекаешься, как дерьмо на полу! Хватит дымить!!
– Ну-ну, не ругайся! Через час я буду в норме, вот увидишь.
«Черт, что же с ним делать? Вот ведь подарок богов: и наркоман, и гомик, и импотент, наверное, и… тан-пор! Лучший! Конечно, надолго его не хватит: увянет смазливое личико, и выгонят его пинками, но сейчас… Пока он есть, о других и говорить-то неприлично! Ч-черт, что же делать?! Если только попробовать?»
– Ладно, Во, только не подведи! Слушай, а можно я приведу себя в порядок? А то меня по дороге чуть не убили! Представляешь? Я не буду тебя стеснять?
– Валяй, валяй… Свои люди, артисты… Кому понадобилось тебя убивать? Разве для этого боги творят прекрасных женщин?
«Он, кажется, небезнадежен: на комплимент сподобился! Будем работать», – решила Эллана. Она сняла блузку и стала рассматривать в зеркале свои груди. Погладила правую, потом левую.
– Откуда я знаю – кому? Какие-то ребята в масках заменили носильщиков и хотели меня занести в темный уголок.
Она повернулась к юноше и, теребя сосок, продолжала:
– Было так страшно, так страшно! Но я вырвалась и убежала! Они гнались за мной до самой площади, представляешь?
В карих глазах танцора, окаймленных роскошными ресницами, появился слабый интерес.
– Здоровенные такие мужики – и в масках! Но я одному ка-а-ак врезала! А другому… Ой, ой, что-то колется! – забеспокоилась Эллана и изогнулась, пытаясь заглянуть себе за спину. – Ой, ой, что там такое?
Ответа не последовало, и она расстегнула пуговицу сбоку, чуть сдвинула вниз брюки, погладила себя по спине:
– Посмотри, там ничего нет? Не здесь, не здесь, ниже! Ну, какой ты! – расстегнула еще одну пуговичку и грациозно спустила штаны вместе с трусиками до колен. – Вот здесь, справа! Ничего нет, да? Ну, и ладно!
Воир огладил ее ягодицу:
– Ты красивая, Элл…
– Что ты говоришь?! Неужели?! Кто бы мог поду. мать?! Но, наверное, это правда, раз даже ты заметил!
– Ну, зачем же так, Элл?.. Я хочу…
Она не торопилась возвращать одежду на место. Медленно провела ладонью от лобка до правой груди, чуть помяла ее:
– Ты?! Хочешь?! Да что с тобою, Воир? Уж не заболел ли ты?
– Эллана!..
– А, ладно! – она томно потянулась, подняв руки и сцепив их над головой так, что груди с набухшими сосками задрались вверх. – Ладно, мой хороший! Ты же не подведешь меня, правда?
Дальше она сделала все быстро: подтянула штаны, подхватила блузку, чмокнула юношу в лоб и выскочила в коридор.
Проходивший мимо пожилой слуга чуть не уронил поднос с посудой, наблюдая, как одевается Эллана. Он, конечно, и не такое видел, но все-таки…
Этот танец имеет давнюю историю и простейший сюжет: встретил Принц Пастушку… Говорят, что на заре времен танцоры выступали почти голыми и имитировали (или не имитировали?) перед зрителями чуть ли не половой акт! Зато потом несколько веков в моде были такие костюмы, что выступающие еле-еле могли шевелить конечностями. Но те времена прошли – все хорошо в меру. Сейчас исполнители могут выбирать сами, чем производить впечатление на публику – отточенностью движений или накалом страстей. За себя Эллана почти не волновалась: лишь бы Воир не подвел, только бы Нойл не подкачал! А она-то уж сделает, она им устроит!
Началось! Вступление, часть первая – Встреча. Нойл среди музыкантов: собран, строг, глаз не поднимает. А Воир, кажется, в норме: возбужден, но в меру, координация безупречна.
Собственно говоря, это не театр, и публика совершенно не обязана молча стоять и смотреть – светский треп обычно продолжается, люди ходят туда-сюда, выпивают, закусывают.
Первая, разминочная часть еще не закончилась, а Эллана почувствовала, что зал смотрит. Молча, не двигаясь. Кто-то откусил пирожное и забыл проглотить, кто-то поднял бокал и не выпил…
«Ага! Забрало! Ну, держитесь!!» – и она расчетливо, медленно и мощно начала отдавать, выдавать энергию страсти – все, что уже пережила сама, и, главное, то, что еще надеялась пережить. Прекрасный Принц в исполнении лучшего танцора Хаатики казался слишком мелким, недостойным, не соответствующим такой волне, такой силе.
Часть вторая – Любовь. Оркестр почти весь смолк, еле слышно подрабатывают ударные, и поет скрипка. Точнее, они поют вместе: знаменитая большая скрипка Нойла и хрупкая черноволосая девушка. Звук и движение, казалось, слились воедино, и это почти невыносимо:
– Милый! Возьми меня всю и навсегда! Навсегда и всю! Я хочу быть с тобой, раствориться в тебе. Что мне люди и боги, что мне весь мир! Мне нужен только ты, ты, милый!
Часть третья – Разлука. Прекрасный Принц исчезает, и в полукруге зрителей только двое – высокий, одетый в черное скрипач с золотыми кудрями и девушка. То, что было раньше, уже казалось пределом, но выяснилось, что можно еще и еще!
Нойл не делал театральных движений, не тряс гривой: он стоял, широко расставив ноги, и играл. Девушка танцевала:
– Он ушел, его больше нет… Его не стало, и мир Рухнул. Это даже не горе – это бездна! Но ведь он БЫЛ! Он был со мной! СО МНОЙ – и это счастье, всеобъемлющее и полное, которое не затмит ничто!
Финал. Пастушка умерла. Вибрирующий голос скрипки замер на неустойчивой ноте. Казалось, если сейчас, немедленно не прозвучит разрешающий устойчивый звук, душа просто лопнет, взорвется, вывалится наружу! Ну же, ну!!!
Есть! Вот он, все-е-е!!!… И последний аккорд: ХРЯСЫ!
Нойл стоял, опустив руки. Трепетала обрывками струн разбитая скрипка. Он смотрел поверх голов, куда-то вдаль. Он стоял недолго: откинул назад волосы, повернулся и пошел к выходу – длинный, худой, нескладный…
А она лежала на полу и старалась дышать не слишком бурно: умерла все-таки. «Кажется, получилось! Черт, я вся мокрая, и штаны прилипают. Ну, что же они? Кто-то, кажется, в обморок хлопнулся, и еще… Оттаскивают!»
Зал как-то разом выдохнул и ожил: гомон, всхлипы, хлопки. Еще кому-то стало дурно, и его уводят.
Она медленно поднялась и склонилась в ритуальном поклоне. Вот теперь зал взорвался! Она вдруг оказалась в гуще толпы, все говорили разом, обнимали, трясли за руки, лапали за мокрые плечи, кто-то норовил поцеловать в лобик:
– Девочка, разве так можно?! Ты превзошла всех, Элл! Ты войдешь в историю! Это незабываемо!!! Это немыслимо!!!
– Спасибо, спасибо! Благодарю вас! Я старалась! Спасибо! Позвольте только… Извините меня, я сейчас! Приведу себя в порядок. Я скоро вернусь, я быстро! Простите, извините! Благодарю вас…
Нойл стоял посреди комнаты и пытался вытрясти на лезвие еще одну каплю из маленького пузырька. Дверь распахнулась.
– Ты?!
Она прыгнула ему на шею прямо с порога. Он едва успел разжать пальцы.
– Дурак! Большой, старый, длинный, белобрысый дурак! Нойл, Нойл…
Кинжал мелко дрожал, воткнувшись в пол тонким лезвием, пузырек разбился…
Часа через два Эллана, подперев рукой голову, смотрела на спящего: «Ну, умаялся! Хоть картину с него пиши: „Счастье неземное". Он ничего… И не старый вовсе.. Не трахался, наверное, давно: накопилось… Надо ножик у него забрать. Интересно, одежка-то высохли? И помыться… Хорошо, что сюда провели наконец проточную воду – с кувшином намаешься! И лезвие помыть… Интересно, а чехол у него где? »
Она сначала тихо отодвинулась, а потом встала. Деревянный пол приятно холодил босые ступни. Нойл просыпаться не собирался: кажется, он получил все, что хотел в этой жизни, и ему было хорошо. Эллана выдернула из пола клинок, потом открыла маленькую дверцу, за которой слышалось тихое журчание.
– Давай, выпьем за успех, Элл! Тебе сок, мне вино! Ты любишь сок ай-хо?
Воир как-то странно напряжен, натянут, взгляд его ускользает. В комнате почти нет дыма, а наполненные стаканы, кажется, стоят уже давно.
«Он что, сидит тут и ждет меня?! – изумилась Эллана. – Разволновался перед свиданием?! Нет, на него это не похоже – станет он переживать из-за таких пустяков! А в чем дело?»
– Что случилось, Во?
– Ничего не случилось, Элл. Давай выпьем, составь мне компанию!
– С каких это пор ты стал баловаться винцом, Во? Среди твоих бесчисленных пороков склонность к пьянству еще никем не отмечена! Ты решил восполнить пробел? Давай лучше покурим! Дашь затянуться?
– Покурим! Обязательно покурим, Элл! Но сначала давай выпьем. Сделай мне приятное, ну что тебе стоит? – Он поднял свой бокал, приглашая ее присоединиться.
– Не буду я ничего пить, Воир! Не буду, пока не скажешь, что с тобой случилось! Тебя что, пыльным мешком из-за угла офигачили? Или у тебя ломка?
Юноша встал и начал нервно ходить по комнате:
– Понимаешь, Элл, все так сложно… Все так переплелось… Ты такая замечательная девушка… Но я… обстоятельства… Это – вне моей воли, это – выше моих сил… Я простой танцор… а ты такая…
– Черт побери, Во! Что ты бормочешь?! Что ты хочешь сказать? Что ты – гомик? Да, пожалуйста! Хоть с лошадьми трахайся! Я обещала прийти – и пришла! Папа говорит, что долги надо платить. И правильно говорит: разве я против? Тебе меня не надо? Кошмар! Вот прямо сейчас пойду и повешусь. Перестань бегать, Во! В глазах рябит! Скажи толком…
– Элл, Элл, ты не понимаешь! Обстоятельства… Это такая ситуация, что… И нет выхода… Я должен… Но Элл, Элл…
– Ч-черт! Ты успокоишься или…
В очередной раз оказавшись у нее за спиной, Воир вдруг положил ей на лицо мокрую ладонь и резко вздернул голову кверху. Она не стала ждать, что последует дальше: перерезание горла или сворачивание шеи. Мышцы сработали сами: ногой она вывернула из-под себя табуретку и ухнула вниз, на пол. Стукнулась ягодицами, прихватила рукой его стопу и резко надавила плечом на колено сбоку. Прием получился, но Воир был профессиональным танцором: он сумел извернуться и встать на колени.
– Элл!…
– Гад, сволочь!!!
Она вскочила, врезала ему ногой по ребрам, потом чуть подпрыгнула, чтобы сменить опорную ногу, и…
Мир взорвался: лязгнули зубы, стало больно, а потом темно.
«Ой-е-ей, голова! Ой, шея!! Больно-то как… Что-то такое уже было когда-то… Но не так же! О-о-ой… Это нокаут – чистая победа. О-о-ой! Я так тоже умею. А почему темно? И вообще?»
Результат обследования окружающего мира был неутешителен: она лежит по стойке «смирно», закатанная во что-то, наверное – в ковер. Возможно, в тот самый, что был в комнате Воира. «Гад, сволочь, педик несчастный, убью!!! Впрочем, это – потом». А лежит она, закатанная, в чем-то едущем. Везут ее, значит. Не на лошади поперек седла, а в повозке. В хорошей повозке, с рессорами, и колеса почти не стучат. Закатали ее не плотно: руки немножко шевелятся, рот и глаза свободны, только ничего не видно. «Интересно, а кинжал забрали? Он на шнурке висел, на шее – по животу шлепал, мешался. Конечно, забрали. Или нет?! Вот идиоты!»
Кое-как она протиснула руку к животу и обнаружила, что не только чехол, но и сам стилет на месте. Только бы не порезаться – хоть и вымыла лезвие, но кто знает, чем там его мазал Нойл. Оружие это колющее, резать им грубую плетенку чуть ли не в палец толщиной – одно мученье. Впрочем, ковер старый, протертый, а лезвие острое. Она начала было там, где удобнее – прямо перед лицом, но потом сообразила и стала пилить волокна вдоль бока – от плеча к ногам.
«Ковер, кажется, не обвязали, и верхний оборот лежи г свободно – это еще одна удача. Какие-то они недотёпы! Или очень спешат? – Элл осторожно высунулись. – Та-а-ак: ночь, город – наверное, окраина. Повозка открытая, но с дугами для крыши. Впереди двое, один сзади: стоит спиной, поясницей оперся о последнюю дугу, руки закинул – бдит, значит. Едут шустро: какие-то дома рядом мелькают, но ни фонарей, ни факелов. Видимость приличная – луна, наверное… Что делать-то?
Ну, что делать – это ясно: всех раскидать, всех порезать, и домой к Ма, к папе. Только писать очень хочется: ой-е-ей, как хочется! Это героини романов никогда в туалет не ходят! Даже по-маленькому, не говоря уж… А я так не могу! Ч-черт! А плевать! А пускай!! Жизнь дороже!!! В конце концов… Да ну вас всех! – Она расслабила мышцы, и ногам стало горячо. – И наплевать! Зато как хорошо-то! Фу-у… Ну, ребята, вы еще пожалеете! Сейчас я вам устрою! Сейчас я вам…»
Эллана лежала на дне повозки в пыльном ковре и накручивала, распаляла себя, пытаясь впасть в то знакомое, где-то даже любимое, состояние этакого бешенства, из которого только два выхода – победа или смерть! Тренер пытался отучить ее от этого при помощи оплеух и длинных нотаций: «Боец, который весит пятьдесят килограммов вместе с тапочками, не может, не должен впадать в состояние гарра – это для больших и сильных! Твое оружие – расчет и точность, ювелирная точность и безупречный расчет!» Он даже отцу жаловался, но Патиш сказал, что это у нее наследственное. Нет, она может удержаться, когда захочет… если захочет.
Желаемое состояние все не приходило, наоборот: накатывала обида и жалость к себе – вот она тут лежит, маленькая, мокрая… «Нет! Хватит! Ну, гады!!!» Кинжал мешал выбираться, и пришлось зажать его зубами, на всякий случай оттянув губы. Элл чуть-чуть проползла в задок повозки и взяла кинжал в левую руку. Правую она подняла, провела между расставленных ног мужчины, прицелилась, выдохнула и… цапнула его мошонку и рванула вниз!
Человек вскрикнул, взмахнул руками и начал садиться. Эллана подалась вверх навстречу и боднула его головой в зад. Как был – скрючившись и держась руками запах, мужчина выпал на дорогу. Он еще, наверное, не долетел до земли, а Эллана уже повернулась и прыгнула вперед, на того, кто первым оглянулся.
Дальше был бред, безумие… Она не думала, не контролировала ситуацию – она дралась. Всем, чем могла, использовала все, что умела, все, что применять можно только на пороге смерти: целилась в горло, в глаза, в пах, ломала пальцы, рвала губы и ноздри. Ее тоже били, хватали, валили на землю. Она вырывалась, выскальзывала, выворачивалась, то теряла кинжал, то выхватывала его из чьей-то руки, прокусив запястье, опять теряла… Наверное, ее не хотели убивать, а удержать не могли.
Когда Эллана пришла в себя, то обнаружила, что несется по темной улице в полном одиночестве, и дальше бежать никаких сил уже нет. Кое-как она дотянула до ближайшего угла, прислонилась к стене, потом сползла по ней, царапая спину, и села на корточки. Под носом было мокро, она попыталась вытереться и обнаружила, что все еще сжимает в кулаке рукоятку кинжала Нойла – острый тонкий кончик был обломан.