Страница:
– А вы не любите коллектив,– сказал костюм, заглядывая Асе в глаза.– Вы любите одиночество.
– Слушайте,– Ася вдруг разозлилась,– идите-ка вы подальше. Какое вам дело, что я люблю, что не люблю… Перестаньте меня нечаянно толкать… Я ведь тоже умею толкаться.
Скандала она не ожидала. Но оказывается, все не так просто. Тип объединился с дамой – и пошел. И что они ей годятся в родители. И что образование, может быть, у нее высшее, а воспитания, культуры нет… И что не положено стоять в коридоре. Если есть билет, садись на свое место. И не мешай проходу. Людям в туалет надо, может, кто стесняется, а она торчит здесь торчком. А если стоишь, то уважай других, отвечай, когда спрашивают.
– Я ведь что у нее спросил? – горячился тренировочный костюм.– Спросил, любит ли она коллектив или предпочитает одиночество. А она грубит!
Ася закрылась в купе.
– Чего там шумят? – спросила ее соседка. Она снимала на ночь серьги, брошки, кольца и складывала все в полиэтиленовый мешочек. На ней было великое множество украшений. Ася не очень в этом разбиралась, но даже по приблизительному подсчету это должно было стоить много денег. Профессиональное журналистское любопытство толкало к разговору, чтобы выяснить, кто она, эта владелица дамских елочных игрушек, а просто Асе на все это было наплевать.
– Это они обо мне. Я стояла и мешала людям ходить в туалет. И не люблю коллектив…
Соседка подняла на Асю большие перламутровые глаза и покачала головой.
– Я не поняла,– сказала она.– Я многого сейчас не понимаю. У меня сын в десятом классе. Вы знаете, я почти не понимаю, что он говорит.
– Почему? – удивилась Ася.
– Потому что все не так, как говорили мы. Вы знаете такое слово – «кадрить»? Ася засмеялась. Это ж надо!
– Знаю. Хорошее слово. Точное.
– Хорошее? – Соседка откалывала от блузки овальную янтарную брошь.– Я его не понимаю, что это?
– Ну, закидывать крючок… Заигрывать…
– Это понятно. Но какой там корень? Кадр?
– Пусть говорят, как хотят. Ничего ведь в этом нет плохого. Язык – организм живой.
– Организм… Язык – организм,– прошептала соседка.– Тоже не понимаю.
– Бросьте,– мягко сказала Ася,– дело ведь не в словах…
– В словах! В словах! – Соседка затрясла перед Асиным лицом полиэтиленовым мешочком.– Я вот вас спросила, что за шум в коридоре. Могли вы мне просто сказать, кто поскандалил или что разносят чай, а вы мне что говорите? Что не любите коллектив. Или это они вам сказали?
Ася видела, как большие глаза соседки наполняются слезами. И вдруг вся ее дорога, и этот тип в коридоре, и дама из соседнего купе, у которой есть вся техника, и эта соседка с мешочком и с набухшими от слез глазами, и она сама, вся неприбранная, уставшая,– все это показалось ей неправильной случайностью. Зачем она едет в Москву? Чем ей было плохо дома? Ведь было хорошо. У нее тоже все было. И даже в смысле техники. А она рванула по шву такую добротно сшитую жизнь. Она вспомнила, как провожали ее на вокзале. Шумно, бестолково, говорили, что она счастливая, что ей повезло, а Аркадий всех уверял, что не хочет в Москву. Его обнимали, утешали, но формально: никто не хотел верить, что ему действительно жалко бросать работу и что в Москве ему может быть хуже. Только Ася знала, что дело не в работе, а в том, что Аркашка не любит никаких перемен. Такой уж характер. Он любит темные рубашки, потому что они дольше носятся. Смешно, но когда даешь ему все чистое и наглаженное, он все как следует изомнет, а потом только наденет. Пьет всегда из одной чашки, ходит только одной и той же улицей, выписывает уже тринадцать лет одни и те же издания. Человек – привычка. И не было у них большего противника переезда, чем он. И ведь как она была красноречива! Он все выслушал и сказал, что она неэкономно тратит эмоции и слова, что она наговорила минимум «на три подвала» о пользе перемен. Но, увы, ни в чем его не убедила. У него тоже есть свои «три подвала» на противоположную тему, но если родина, то есть родная жена, скажет, что надо, он готов ехать куда угодно, хотя убежден, что счастье – понятие оседлое. «Когда говорят – счастье дорог,– сказал тогда Аркадий,– это надо воспринимать как пропагандистский трюк… Ведь те, кому приходится много ездить, не должны чувствовать себя обделенными».
– Ты это серьезно? – возмутилась Ася.– Журналисты, геологи, монтажники, моряки, по-твоему, ненормальные?
– Я деликатен,– сказал Аркадий.– Но если совсем честно, то у них не все дома… Ты не обижайся, я тебя все равно люблю… Ненормальные, они чем хороши? С ними не соскучишься.
И он произнес свои «три подвала». Мужчина второй половины двадцатого века, не охотник, не добытчик, не воин – мыслитель, философ, лентяй.
– Я тебя возненавижу,– сказала Ася.
– Нет,– сказал он.– Это пройдет… Ты меня оценишь потом.
– А если не оценю?
– Ну почему ты мне не веришь? – оскорбился он.– Я же самый умный в нашем роду.
Они расстались на три месяца. За этот срок ей обещали, если все будет о'кэй, квартиру. «Дом на выходе»,– сказали ей по телефону. Знакомые ребята посоветовали поехать посмотреть постройку, покалякать с рабочими, они, мол, знают, как на самом деле, и точно скажут, сколько дней в этих трех месяцах. Скорей всего, не девяносто. Может, сто восемьдесят, и, вообще, есть ли там фундамент? Договорились до того, что она, дура, обольщена редактором (у того опыт работы со слаборазвитыми странами). Поэтому пусть захватит с собой гвоздей – дом построить, с ними в столице напряженно, хотя, конечно, глупо везти их так далеко, лучше и надежней наворовать на любой стройке. Тут же стали решать, кто будет на стреме, а кто пить со сторожем и в каких сумках гвозди лучше таскать. Пришли к выводу, что дипломатические чемоданчики, вошедшие теперь в моду, очень для этого пригодятся.
Все испортил Федя. Прослышав об Асином отъезде, он прибежал и стал давать советы.
– Прежде всего, – поучал он,– определи расстановку сил. Кто над кем и кто под кем. Реально, а не по штату… Темы выбирай осмотрительно. Они все ушлые, подсунут тебе что-нибудь гиблое – сорвешься. Нужен верняк…
– Федя, я как-нибудь сама, – оборвала его Ася. – Своими слабыми силами…
– Квартиру требуй хорошую. Ссылайся, что, мол, у тебя тут…
– Никудышная, – засмеялась Ася.
– А кто тебя будет проверять? Дороже, дороже себя продавай!
– Надо, чтоб у меня еще хоть что-нибудь получилось.
– Идиотка! – закричал Федя. – Ты же въезжаешь на белом коне! О чем ты говоришь!
Потом он сообщил, в каких лучше жить гостиницах. В «Центральной» есть одноместные дешевенькие номера (но без санузла), а в «Юности» очень шумно, несмотря на близость Новодевичьего кладбища; гостиницы ВДНХ – это у черта на рогах, и никакого приличного сервиса, и вообще если б он знал, то, конечно, не впустил бы в свою квартиру аспиранта, пусть бы жила она, все-таки она ему ближе. И снова полез Целоваться, ну прямо отец родной… А Ленка принялась составлять список, что ей купить и выслать. Писала и спрашивала, как пишется «фломастер». «Напиши как-нибудь,– сказала Ася.– Я разберу».– «При чем тут ты? – оскорбилась Ленка.– Я должна знать точно. Так как же?» – «Посмотри в словаре!» – крикнула из кухни Ася. «Ты сказала много лишних слов вместо одного – не знаю. Если человек честно признается, что он ничего не знает, это гораздо лучше, чем прикидываться, что знаешь…»
Могла ли я, подумала тогда Ася, в двенадцать лет ответить так матери? Даже теперь, когда мать приезжает, Ася ловит себя на мысли, что теряется в ее присутствии, что вдруг начинает давать двусмысленные ответы, как-то робеет… Видно, это все приходит вместе с матерью из детства, которое было достаточно бедным и достаточно неласковым и довольно несправедливым в распределении любви между детьми. Мать любила младшего сына, к Асе относилась сурово, считала ее неудачницей уже потому, что к тридцати годам у Аси было не больше платьев, чем в двадцать. «Не в платьях счастье,– сурово вещала мать,– но все-таки. Ты же дама, а не свиристелка какая… У тебя и простыни все те же, что я тебе в замуж дала». Бывало, что, зная о приезде матери, она мчалась в магазин и покупала первое попавшееся, наносила рваную рану в бюджете и сама себя за это презирала. Вообще с деньгами и вещами у Аси отношения были сложные. Она не умела с ними обращаться, а они с ней обращались дурно. Деньги тут же уплывали, вещи мгновенно изнашивались, всегда стояла проблема то пальто, то сапог, то шапки. Это злило. И тогда она шла и покупала то, что продавалось без очереди по причине уродливости и дурного качества. Когда-то, в студенчестве, она научилась приспосабливать к новой жизни старье и иногда выглядела недурно в перешитых, перекроенных платьях и шляпах. Но сейчас было другое время, и переделанная шляпа выглядела переделанной шляпой, а не чем-то оригинальным. И платье местной швейной фабрики даже с роскошным галстуком (совсем из другой оперы) выглядело платьем местной швейной фабрики и галстуком из другой оперы. Никто теперь не говорил: «Аська, какая ты придумщица!» А говорили так: «Галстук привезенный? Сразу видно…» Это значило, что платье везли не издалека…
…Соседка по купе смотрела в окно. В ее больших неподвижных глазах плясали огни переездов, незнакомых поселков, и от этих огней глаза ее казались особенно большими и особенно потухшими.
– Я думаю о сыне,– вздохнула она.– Вы знаете, он мне отвечает только тогда, когда ему хочется. На некоторые вопросы я получаю ответ через месяц. Я как-то у него спросила, нравится ли ему дочь моей приятельницы. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. А ровно через месяц за обедом говорит: «Ты спрашиваешь меня, нравится ли мне Оля. Так вот. Она дрянь».
– Ну, тут все понятно,– засмеялась Ася.
– Что? Что вам понятно? – заторопилась соседка.– Что Оля ему нравилась, а потом разонравилась, так, да?
– Ну конечно!
– Разве я об этом? Почему он мне сказал об этом через месяц? Ведь в конце концов я могла и забыть, что спрашивала.
– Не забыли ведь…
– Могла забыть,– рассердилась соседка.– У меня не только Олей занята голова. У меня таких, как она, сто двадцать человек. Я ведь веду занятия с хором в музыкальной школе.
– Вы музыкантша? – почему-то обрадовалась Ася.
– Я педагог,– сказала соседка.– Музыкантом я не стала. Не спрашивайте меня почему.
– Я не спрашиваю.
– Давайте ложиться спать. В Москве будем рано. Вас будут встречать?
– Нет,– ответила Ася.
– А меня будет встречать муж. Я вас предупреждаю сразу, он у меня старый… Но это не имеет никакого значения. У каждого – свои обстоятельства.
Старый муж оказался человеком лет шестидесяти с профессорской внешностью. Он довольно лихо подхватил чемодан и сумку и бочком, молча засеменил к выходу.
– Счастливо вам,– сказала соседка.– Так к нам никого и не подсадили. Очень удобно вдвоем с женщиной. Я на ночь совсем раздевалась.
– До свидания,– ответила Ася. Ей хотелось сказать, чтоб соседка взяла у мужа хотя бы сумку, но тут увидела в окно Олега. Он махал ей рукой и показывал, что, мол, выходят и ему поэтому никак не зайти в вагон. «А профессор вошел»,– подумала Ася, и тут он как раз прошел мимо окна с сумкой и чемоданом, а за ним, сверкая бриллиантами в ушах, прошествовала соседка. «Как все просто,– подумала Ася.– Сколько же это между ними? Десять? Двадцать? И сын, который отвечает на вопросы с месячным опозданием».
Олег протиснулся в купе.
– Ты лентяйка,– сказал он.– Не могла заранее выйти в тамбур. Было бы гарантированное такси.
Поехали метро, и хорошо сделали, потому что именно там Ася вдруг почувствовала себя неожиданно счастливой. Вот она в Москве, все у нее славно и будет славно, все получится, это даже хорошо, что первое время она будет одна, не будет отвлекаться заботами о Ленке и Аркашке, будет вкалывать как зверь и докажет, что пригласили ее не зря. Олег такой молодец, что встретил, ему ведь через всю Москву пришлось ехать. Хоть они и дружили когда-то, но она его на вокзале не ждала и не обиделась бы, если б он не пришел.
– Как твои? – спросила она его.
– Нормально.
– Соскучилась по Таське. Когда я ее увижу? Мы соберемся?
– И даже очень скоро…
– То есть?
– У Мариши сегодня новоселье. Она уже договорилась с Царевым, что сегодня ты на работу не выйдешь. Ей некому тереть яблоки, у нее руки будут луковые.
Ася прислонилась к колонне и расхохоталась. Она смеялась долго, и люди, которые их обтекали, все шли и оглядывались, потому что думали – она плачет. Ничего другого и нельзя было подумать, глядя на печальное лицо Олега и на то, как он задумчиво и с пониманием тряс головой, мол, поплачь, поплачь, полегчает. Ася представила, как они выглядят со стороны, и совсем зашлась. Это ж надо! Мариша звонит и говорит главному. «Вовочка! Ты меня любишь? Хотя, смешной вопрос, я это и так знаю. Так вот у меня руки луковые, а ты как раз сегодня ждешь новую сотрудницу. Отдай мне ее на день. У меня яблоки некому тереть. Отдай, отдай, не будь феодалом. В конце концов, она после поезда и ни на какую умственную работу не способна. Спасибо, Вовочка, ты молодец, и я тобой горжусь… Чмок, чмок… Это я тебя поцеловала…»
– Ну, хватит,– сказал Олег.– Идем, мать… Я так и не понял, чего тебя разобрало?
Ася закивала. Ну куда ему это понять? Приехал через всю Москву, она думала: вот молодец, а оказывается, Марише нужен салат из яблок.
– Ты думаешь, я из-за нее пришел тебя встречать,– хмуро сказал Олег.– Мы с Тасей давно решили, что я тебя встречу. Таська убеждала меня привезти тебя сразу к нам, но я думаю, чего таскаться с вещами. Надо устраиваться капитально… Ты ведь насовсем… Не в командировку…
Ах, Мариша, Мариша! Аркадий про нее говорит – «существо». «Что ты в это вкладываешь?» – спрашивала Ася. «Ничего,– отвечал Аркадий.– Ничего конкретного. Мне само слово нравится, когда оно на нее надето».
Два года после университета они работали в одной газете. Мариша была кумиром, центром, царицей, в общем – всем. Они вокруг нее крутились, как мотыльки возле лампочки. Все, без исключения. Старенький редактор, сердечник и капельку алкоголик, лекарство принимал только из ее рук. Свирепейшая баба, что была у них завхозом, Агния Крячко, приносила ей с рынка мясо, яички, и все знали, что для этого она встает в семь утра, потому что живет за городом. Ответственный секретарь, грубый парень, презирающий всех и Удовлетворяющий свое презрение тем, что из каждого повода извлекал тему для издевательства, ставил Маришины опусы в номер без правки и закорючку на «собачке» выводил бережно, не прикасаясь к листу. Олег… Он тогда только пришел к ним, то ли из районной газеты, то ли из армии, солдафон солдафоном: «есть», «слушаюсь», «будет сделано», сапоги сорок четвертого не помещались под только входящим в моду модерновым столиком… Кстати, это Мариша ездила с редактором на мебельную фабрику выбирать для редакции столы. Нечто легкое, абсолютно раскрытое для обозрения со всех сторон, с одним-единственным запирающимся ящичком, в котором могла поместиться разве что пудреница. Из старых, прожженных, заляпанных, затасканных столов все вывалили прямо на пол. Так и лежали несколько дней непотребные кучи, с которыми не знали, что делать: выбросишь, а вдруг там что ценное? И опять Мариша пришла однажды с пионерами, и они все унесли. «А вдруг тут что-то ценное? – спросил ответственный секретарь.—Надо бы перебрать». Мариша посмотрела на него так, что тот сразу вышел и наорал на Асю за то, что она до сих пор не может сделать подпись под клише. Уж не нужен ли ей для этого творческий день? Вот тогда Олег и влюбился в Маришу без памяти. Тася ждала ребенка, жила у родителей в деревне и, слава богу, ничего не знала. А тут Мариша засобиралась на Украину. Теперь понимаешь, что никакая это была не драма, просто всем было по двадцать с хвостиком, любовь была рабочим состоянием, но это сейчас легко говорить, а тогда… Олег метался по редакции, совсем было решил ехать с Маришей на Украину. Но остался. Мариша уехала одна. Что-то между ними произошло, никто не знал что… Не любила Олега? Но ведь чувства Мариши не обсуждались. Не в этом дело. Олег-то любил и не поехал… Все ведь ждали, что он поедет. Готовы были к проявлению всяческой жалости к Тасе. А он не поехал.
Мариша потом писала, что вышла замуж, прислала несколько посылок с фруктами. Угостили ими нового редактора (старый ушел на пенсию), угощали и наперебой рассказывали, какая была удивительная их Мариша.
– Но ведь она, братцы мои, не такое уж светило? – удивился он.– Я смотрел подшивку, обычная разлюли-малина…
Ответственный секретарь покраснел.
– Она все делала вовремя, – сурово сказал он.– А тут ждешь иногда подтекстовку в сорок строк целый день…
Ася посмотрела на него в упор. «Ну что за личность!»
– Мариша – это душа,– сказала Агния.
А Олег перебрасывал пинг-понговый шарик с левой ладони на правую, с правой на левую. И конечно же молчал, и Ася подумала: увидятся ли они с Маришей когда-нибудь опять?
И вот сегодня увидятся. Сколько воды утекло! Олег уже семь лет москвич, журналист союзного значения. Так о нем говорит Агния. Она всех новеньких в редакции вводит в курс дел настоящих, прошедших, и если нужно, то и будущих. «У нас есть крепкие перья,– сообщает она всем.– Например, Ася. Очень несимпатичная женщина, но я человек справедливый. Олег еще недавно сидел вот за этим столом. Ходил вот в таких сапогах.– Она разводила руками на всю ширину плеч.– И иногда, я извиняюсь, шел от них запах. 6н ведь простой деревенский парень».
И вот сегодня первый день Асиной новой московской жизни. И она будет тереть яблоки для Мариши.
– Господи! Как же это ей удалось с Украины переехать в Москву?
– А я все думаю, почему ты ведешь себя не по-женски и ничего не спрашиваешь, так сказать, по существу…
– По существу существа,– засмеялась Ася.– Просто я обалдела от самого факта… Ну так как же?
– Просто. Модный фиктивный брак. Союз двух заинтересованных лиц. Это чтоб ты не задавала лишних вопросов. Бестактных.
– Я такая? – удивилась Ася.
– Я оказался такой,– сказал Олег.– Вот и не повторяй моих ошибок.
– Какая она сейчас?
– Необыкновенная,– печально сказал Олег.– Необыкновенная она. Как всегда…
Молоденькая девчушка в номере гостиницы, куда они вошли, подняла с подушки голову в громадных
бигуди.
– Я выйду,– сказал Олег.– Ты располагайся.– А глаза приклеились к бигуди.
Девчушка засмущалась и попробовала прикрыть их крохотными ладонями.
– Ничего, ничего,– сказал Олег.– Просто вы как космический гость.– И вышел.
Ася толкнула чемодан под кровать и остановилась, не зная, что делать дальше.
– В шифоньере плечики,– сказала девчушка.– Вы надолго?
Ася посмотрела на нее и замялась. Что ей сказать? Приехала насовсем? Или на неделю?.. И вообще откуда она взялась, эта кроха, и почему она в гостинице, если ей надо быть в школе?
– А я на семинаре,– сказала девушка.– Я старшая пионервожатая. Меня зовут Зоя. В честь Зои Космодемьянской.
– Ну какая же ты Зоя? – усмехнулась Ася.– Сколько тебе лет?
– Столько же,– возмутилась девушка.
– А я думала – четырнадцать. Ты извини. Но сейчас все такие большие, рослые, а ты маленькая.
– Я? – удивилась кроха и рывком встала на кровати, и Ася увидела, что не так уж она мала и ноги у нее торчат из-под короткой ночной рубашки, полные, женские, с круглыми шершавыми коленями. Она шагнула прямо с постели на пол, и Ася подивилась – как можно было так ошибиться? Только лицо у девушки было детское, маленькое, а может, таким оно казалось от бигуди?
– Пусть заходит,– сказала Зоя.– Я пойду умываться. Чего там? Надо понимать. Ко мне тоже будут приходить знакомые.– И она скрылась в ванной.
Ася взяла сумочку и вышла в коридор. Олег стоял у окна.
– Пошли попьем кофе,– сказал он.– Ты заметила, какое смешное лицо у девчоночки? Совсем детский сад.
– Я тоже так думала. Решила – ребенок. А у нее бабьи ноги. Она пионервожатая и дала мне понять, что к ней будут гости ходить. Вот так-то, старичок. Ни черта мы в них, в нынешних, не понимаем. Терра инкогнита.
– Хочешь получить первый совет? Не драматизируй и не усложняй. Больше присматривайся.
– Я разберусь,– перебила его Ася.– До таких советов я сама могла додуматься.
– Я тебе сокращаю путь познания.
_ Не надо,– сказала Ася,– не надо. Ты мне лучше скажи, как дети?
_ Смотри,– сказал Олег.– Твоя соседка.
Зоя шла, покачивая бедрами. Было видно, что походку она себе придумала специально к брючному костюму.
Рядом с ней шла другая девушка. Олег тихонько присвистнул. Ася поняла: посмотри, мол, и сравни. Зоя воплощала собой провинциальный модерн – кримпленовые брюки, на плече галантерейный набор из листочков и ягод, волосы – аккуратными трубочками, грубо раскрашенные глаза. Другая была полной противоположностью. Румяная, здоровая, с вызывающе деревенской косой, с этакими просто глазами, 6 этаким большим телом, которое исхитрилось оставаться независимым от надетых на него тряпок.
Ася кивнула – поняла! И, когда те ушли, Олег спросил:
– Какова? Надо бы сходить на этот семинар! Посмотреть, что они там делают, эти полпреды пионерского детства? Сомнения у меня относительно их надежности агромадные… Слишком уж они высокие, здоровые, сильные. А я тоскую по туберкулезному типу. Такой я паразит.
– Ты скажи это Тасе,– посоветовала Ася.– Она тебе мозги вправит.
– Вправляла,– сказал Олег.– Знаешь, что она утверждает? Что они с виду здоровые, а внутри такие хворые, такие хворые.– Олег глазами и губами показал, как это могла сказать Тася. Вышло смешно.– Смеешься? – удивился Олег.– У тебя разве не возникает страха, что мы выкармливаем породу, не представляя себе четко ее назначения?
– Дай им вырасти. Они сами найдут свое назначение.
– Сами? – взметнулся Олег.– Сами? Чего ты ждешь на непосеянном поле?
– А ты вроде пенсионера: «Вот мы в наше время»…
– Слушай, Аська,– сказал Олег.– Я согласен быть ретроградом, мракобесом. Кем хочешь… Я выдвинул идею и жажду, чтоб ее опровергли. Тем более что я лицо заинтересованное, у меня у самого двое хлопцев.
– Боже мой! – Мариша притиснула Асю к своему розовому стеганому халатику.– Еще выросла? Или это я уже оседаю?
Ася разревелась. Вот уж этого она от себя никак не ожидала. Слезы полились, полились, и на душе стало печально и сладко, и хотелось плакать долго, долго, промокая щеки на розовой пушистой Маришиной груди.
– Все! Все! – сказала Мариша.– Ты дурочка. Я совсем забыла, что ты у нас ревушка-коровушка.
– Да нет,– сказала Ася.– Уже давно нет… Это я так… Случайно… От недосыпа.
– Ты у меня отдохнешь. Я с Вовочкой договорилась, ты можешь сегодня на работу не ходить. Ася покачала головой.
– Вот это ты зря. Я обязательно пойду. Если нужно, давай, я сейчас что-нибудь сделаю, а потом обязательно в редакцию.
– Но я же тебе объясняю,– Мариша взяла Асины руки в свои и стала их раскачивать,– объясняю тебе, дурочка. Хочешь, я позвоню ему еще раз?..
– Да нет же! – рассердилась Ася.– Я должна идти, должна.
– Ну хорошо,– сказала Мариша.– Должна так должна. Я хотела как лучше.
– А сейчас я тебе помогу.
– Глупости,– ответила Мариша,– не в этом дело. У меня сейчас Полина. Я просто по тебе соскучилась. Я ведь знаю – завертишься в колесе, тогда тебя и не вытащишь. А сегодняшний твой день был вроде ничей, вот я и решила его захватить.
– Ты не сердись,– мягко сказала Ася.– Но мне не хотелось бы начинать с того, что мы с Вовочкой из одного инкубатора и нам ничего не стоит вот так взять и договориться…
– Все не так! – воскликнула Мариша.– Все не так и наоборот. Ты должна помнить, что всегда можешь рассчитывать на старую дружбу.
– Не знаю,– Ася упрямо покачала головой.– Отношения должны складываться заново. Тогда мы пели в одном хоре, а сейчас, говорят, у него уже есть опыт работы со слаборазвитыми странами. Кое-где повращался!
Обе засмеялись, и Ася почувствовала, что с Маришей ей будет легко, что у нее всегда можно будет найти понимание, а ей, Асе, это нужно потому, что она последнее время ловит себя на мысли, что ей легче поссориться, чем найти общий язык, легче отказаться от каких бы то ни было отношений, чем их наладить, гораздо легче терять, чем находить… Она казнила себя за это, мучилась, но, будучи человеком искренним, не могла не видеть, что именно так – с неизбежными этими потерями – она скорее остается сама собой. И она с такой нескрываемой нежностью посмотрела на Маришу, что та, замахала на нее руками.
– Не верю, не верю,– сказала она.– Не подлизывайся.
– Давай мне работу,– заторопилась Ася.– У меня для тебя всего час. Что нужно сделать?
– Начистить ведро картошки. У меня сегодня будет студенческий стол – картошка, винегрет, селедка и чайная колбаса за рубль семьдесят. Зато чай у меня будет по высшему классу. Даже с икрой.
– Кабачковой? – спросила Ася.
– Не опущусь,– возмутилась Мариша.
– Балда! Для этого надо подняться. Ты что, до сих пор не знаешь, где верх, а где низ?
Мариша внимательно посмотрела на Асю.
– Вот то, что ты сейчас сказала, была шутка или ты действительно так считаешь?
– Да ну тебя! Конечно, шучу!
– Я почему спрашиваю. Я ведь зачем приехала в Москву? Чувствую: развивается во мне этот червяк – комплекс неполноценности. Все наши, ну те, кто чего-то стоил, все здесь. И так мне стало муторно. Что же это за жизнь? Люди вверх и вверх, а я? Вообще украинский вариант был у меня неудачным. Ты, конечно, слышала?– Ася кивнула.– Когда я выходила замуж, мне и в голову не могло прийти, что меня подстерегает такая заурядная участь – муж пьяница. Что угодно, только не это…
– Слушайте,– Ася вдруг разозлилась,– идите-ка вы подальше. Какое вам дело, что я люблю, что не люблю… Перестаньте меня нечаянно толкать… Я ведь тоже умею толкаться.
Скандала она не ожидала. Но оказывается, все не так просто. Тип объединился с дамой – и пошел. И что они ей годятся в родители. И что образование, может быть, у нее высшее, а воспитания, культуры нет… И что не положено стоять в коридоре. Если есть билет, садись на свое место. И не мешай проходу. Людям в туалет надо, может, кто стесняется, а она торчит здесь торчком. А если стоишь, то уважай других, отвечай, когда спрашивают.
– Я ведь что у нее спросил? – горячился тренировочный костюм.– Спросил, любит ли она коллектив или предпочитает одиночество. А она грубит!
Ася закрылась в купе.
– Чего там шумят? – спросила ее соседка. Она снимала на ночь серьги, брошки, кольца и складывала все в полиэтиленовый мешочек. На ней было великое множество украшений. Ася не очень в этом разбиралась, но даже по приблизительному подсчету это должно было стоить много денег. Профессиональное журналистское любопытство толкало к разговору, чтобы выяснить, кто она, эта владелица дамских елочных игрушек, а просто Асе на все это было наплевать.
– Это они обо мне. Я стояла и мешала людям ходить в туалет. И не люблю коллектив…
Соседка подняла на Асю большие перламутровые глаза и покачала головой.
– Я не поняла,– сказала она.– Я многого сейчас не понимаю. У меня сын в десятом классе. Вы знаете, я почти не понимаю, что он говорит.
– Почему? – удивилась Ася.
– Потому что все не так, как говорили мы. Вы знаете такое слово – «кадрить»? Ася засмеялась. Это ж надо!
– Знаю. Хорошее слово. Точное.
– Хорошее? – Соседка откалывала от блузки овальную янтарную брошь.– Я его не понимаю, что это?
– Ну, закидывать крючок… Заигрывать…
– Это понятно. Но какой там корень? Кадр?
– Пусть говорят, как хотят. Ничего ведь в этом нет плохого. Язык – организм живой.
– Организм… Язык – организм,– прошептала соседка.– Тоже не понимаю.
– Бросьте,– мягко сказала Ася,– дело ведь не в словах…
– В словах! В словах! – Соседка затрясла перед Асиным лицом полиэтиленовым мешочком.– Я вот вас спросила, что за шум в коридоре. Могли вы мне просто сказать, кто поскандалил или что разносят чай, а вы мне что говорите? Что не любите коллектив. Или это они вам сказали?
Ася видела, как большие глаза соседки наполняются слезами. И вдруг вся ее дорога, и этот тип в коридоре, и дама из соседнего купе, у которой есть вся техника, и эта соседка с мешочком и с набухшими от слез глазами, и она сама, вся неприбранная, уставшая,– все это показалось ей неправильной случайностью. Зачем она едет в Москву? Чем ей было плохо дома? Ведь было хорошо. У нее тоже все было. И даже в смысле техники. А она рванула по шву такую добротно сшитую жизнь. Она вспомнила, как провожали ее на вокзале. Шумно, бестолково, говорили, что она счастливая, что ей повезло, а Аркадий всех уверял, что не хочет в Москву. Его обнимали, утешали, но формально: никто не хотел верить, что ему действительно жалко бросать работу и что в Москве ему может быть хуже. Только Ася знала, что дело не в работе, а в том, что Аркашка не любит никаких перемен. Такой уж характер. Он любит темные рубашки, потому что они дольше носятся. Смешно, но когда даешь ему все чистое и наглаженное, он все как следует изомнет, а потом только наденет. Пьет всегда из одной чашки, ходит только одной и той же улицей, выписывает уже тринадцать лет одни и те же издания. Человек – привычка. И не было у них большего противника переезда, чем он. И ведь как она была красноречива! Он все выслушал и сказал, что она неэкономно тратит эмоции и слова, что она наговорила минимум «на три подвала» о пользе перемен. Но, увы, ни в чем его не убедила. У него тоже есть свои «три подвала» на противоположную тему, но если родина, то есть родная жена, скажет, что надо, он готов ехать куда угодно, хотя убежден, что счастье – понятие оседлое. «Когда говорят – счастье дорог,– сказал тогда Аркадий,– это надо воспринимать как пропагандистский трюк… Ведь те, кому приходится много ездить, не должны чувствовать себя обделенными».
– Ты это серьезно? – возмутилась Ася.– Журналисты, геологи, монтажники, моряки, по-твоему, ненормальные?
– Я деликатен,– сказал Аркадий.– Но если совсем честно, то у них не все дома… Ты не обижайся, я тебя все равно люблю… Ненормальные, они чем хороши? С ними не соскучишься.
И он произнес свои «три подвала». Мужчина второй половины двадцатого века, не охотник, не добытчик, не воин – мыслитель, философ, лентяй.
– Я тебя возненавижу,– сказала Ася.
– Нет,– сказал он.– Это пройдет… Ты меня оценишь потом.
– А если не оценю?
– Ну почему ты мне не веришь? – оскорбился он.– Я же самый умный в нашем роду.
Они расстались на три месяца. За этот срок ей обещали, если все будет о'кэй, квартиру. «Дом на выходе»,– сказали ей по телефону. Знакомые ребята посоветовали поехать посмотреть постройку, покалякать с рабочими, они, мол, знают, как на самом деле, и точно скажут, сколько дней в этих трех месяцах. Скорей всего, не девяносто. Может, сто восемьдесят, и, вообще, есть ли там фундамент? Договорились до того, что она, дура, обольщена редактором (у того опыт работы со слаборазвитыми странами). Поэтому пусть захватит с собой гвоздей – дом построить, с ними в столице напряженно, хотя, конечно, глупо везти их так далеко, лучше и надежней наворовать на любой стройке. Тут же стали решать, кто будет на стреме, а кто пить со сторожем и в каких сумках гвозди лучше таскать. Пришли к выводу, что дипломатические чемоданчики, вошедшие теперь в моду, очень для этого пригодятся.
Все испортил Федя. Прослышав об Асином отъезде, он прибежал и стал давать советы.
– Прежде всего, – поучал он,– определи расстановку сил. Кто над кем и кто под кем. Реально, а не по штату… Темы выбирай осмотрительно. Они все ушлые, подсунут тебе что-нибудь гиблое – сорвешься. Нужен верняк…
– Федя, я как-нибудь сама, – оборвала его Ася. – Своими слабыми силами…
– Квартиру требуй хорошую. Ссылайся, что, мол, у тебя тут…
– Никудышная, – засмеялась Ася.
– А кто тебя будет проверять? Дороже, дороже себя продавай!
– Надо, чтоб у меня еще хоть что-нибудь получилось.
– Идиотка! – закричал Федя. – Ты же въезжаешь на белом коне! О чем ты говоришь!
Потом он сообщил, в каких лучше жить гостиницах. В «Центральной» есть одноместные дешевенькие номера (но без санузла), а в «Юности» очень шумно, несмотря на близость Новодевичьего кладбища; гостиницы ВДНХ – это у черта на рогах, и никакого приличного сервиса, и вообще если б он знал, то, конечно, не впустил бы в свою квартиру аспиранта, пусть бы жила она, все-таки она ему ближе. И снова полез Целоваться, ну прямо отец родной… А Ленка принялась составлять список, что ей купить и выслать. Писала и спрашивала, как пишется «фломастер». «Напиши как-нибудь,– сказала Ася.– Я разберу».– «При чем тут ты? – оскорбилась Ленка.– Я должна знать точно. Так как же?» – «Посмотри в словаре!» – крикнула из кухни Ася. «Ты сказала много лишних слов вместо одного – не знаю. Если человек честно признается, что он ничего не знает, это гораздо лучше, чем прикидываться, что знаешь…»
Могла ли я, подумала тогда Ася, в двенадцать лет ответить так матери? Даже теперь, когда мать приезжает, Ася ловит себя на мысли, что теряется в ее присутствии, что вдруг начинает давать двусмысленные ответы, как-то робеет… Видно, это все приходит вместе с матерью из детства, которое было достаточно бедным и достаточно неласковым и довольно несправедливым в распределении любви между детьми. Мать любила младшего сына, к Асе относилась сурово, считала ее неудачницей уже потому, что к тридцати годам у Аси было не больше платьев, чем в двадцать. «Не в платьях счастье,– сурово вещала мать,– но все-таки. Ты же дама, а не свиристелка какая… У тебя и простыни все те же, что я тебе в замуж дала». Бывало, что, зная о приезде матери, она мчалась в магазин и покупала первое попавшееся, наносила рваную рану в бюджете и сама себя за это презирала. Вообще с деньгами и вещами у Аси отношения были сложные. Она не умела с ними обращаться, а они с ней обращались дурно. Деньги тут же уплывали, вещи мгновенно изнашивались, всегда стояла проблема то пальто, то сапог, то шапки. Это злило. И тогда она шла и покупала то, что продавалось без очереди по причине уродливости и дурного качества. Когда-то, в студенчестве, она научилась приспосабливать к новой жизни старье и иногда выглядела недурно в перешитых, перекроенных платьях и шляпах. Но сейчас было другое время, и переделанная шляпа выглядела переделанной шляпой, а не чем-то оригинальным. И платье местной швейной фабрики даже с роскошным галстуком (совсем из другой оперы) выглядело платьем местной швейной фабрики и галстуком из другой оперы. Никто теперь не говорил: «Аська, какая ты придумщица!» А говорили так: «Галстук привезенный? Сразу видно…» Это значило, что платье везли не издалека…
…Соседка по купе смотрела в окно. В ее больших неподвижных глазах плясали огни переездов, незнакомых поселков, и от этих огней глаза ее казались особенно большими и особенно потухшими.
– Я думаю о сыне,– вздохнула она.– Вы знаете, он мне отвечает только тогда, когда ему хочется. На некоторые вопросы я получаю ответ через месяц. Я как-то у него спросила, нравится ли ему дочь моей приятельницы. Он посмотрел на меня и ничего не сказал. А ровно через месяц за обедом говорит: «Ты спрашиваешь меня, нравится ли мне Оля. Так вот. Она дрянь».
– Ну, тут все понятно,– засмеялась Ася.
– Что? Что вам понятно? – заторопилась соседка.– Что Оля ему нравилась, а потом разонравилась, так, да?
– Ну конечно!
– Разве я об этом? Почему он мне сказал об этом через месяц? Ведь в конце концов я могла и забыть, что спрашивала.
– Не забыли ведь…
– Могла забыть,– рассердилась соседка.– У меня не только Олей занята голова. У меня таких, как она, сто двадцать человек. Я ведь веду занятия с хором в музыкальной школе.
– Вы музыкантша? – почему-то обрадовалась Ася.
– Я педагог,– сказала соседка.– Музыкантом я не стала. Не спрашивайте меня почему.
– Я не спрашиваю.
– Давайте ложиться спать. В Москве будем рано. Вас будут встречать?
– Нет,– ответила Ася.
– А меня будет встречать муж. Я вас предупреждаю сразу, он у меня старый… Но это не имеет никакого значения. У каждого – свои обстоятельства.
***
Старый муж оказался человеком лет шестидесяти с профессорской внешностью. Он довольно лихо подхватил чемодан и сумку и бочком, молча засеменил к выходу.
– Счастливо вам,– сказала соседка.– Так к нам никого и не подсадили. Очень удобно вдвоем с женщиной. Я на ночь совсем раздевалась.
– До свидания,– ответила Ася. Ей хотелось сказать, чтоб соседка взяла у мужа хотя бы сумку, но тут увидела в окно Олега. Он махал ей рукой и показывал, что, мол, выходят и ему поэтому никак не зайти в вагон. «А профессор вошел»,– подумала Ася, и тут он как раз прошел мимо окна с сумкой и чемоданом, а за ним, сверкая бриллиантами в ушах, прошествовала соседка. «Как все просто,– подумала Ася.– Сколько же это между ними? Десять? Двадцать? И сын, который отвечает на вопросы с месячным опозданием».
Олег протиснулся в купе.
– Ты лентяйка,– сказал он.– Не могла заранее выйти в тамбур. Было бы гарантированное такси.
Поехали метро, и хорошо сделали, потому что именно там Ася вдруг почувствовала себя неожиданно счастливой. Вот она в Москве, все у нее славно и будет славно, все получится, это даже хорошо, что первое время она будет одна, не будет отвлекаться заботами о Ленке и Аркашке, будет вкалывать как зверь и докажет, что пригласили ее не зря. Олег такой молодец, что встретил, ему ведь через всю Москву пришлось ехать. Хоть они и дружили когда-то, но она его на вокзале не ждала и не обиделась бы, если б он не пришел.
– Как твои? – спросила она его.
– Нормально.
– Соскучилась по Таське. Когда я ее увижу? Мы соберемся?
– И даже очень скоро…
– То есть?
– У Мариши сегодня новоселье. Она уже договорилась с Царевым, что сегодня ты на работу не выйдешь. Ей некому тереть яблоки, у нее руки будут луковые.
Ася прислонилась к колонне и расхохоталась. Она смеялась долго, и люди, которые их обтекали, все шли и оглядывались, потому что думали – она плачет. Ничего другого и нельзя было подумать, глядя на печальное лицо Олега и на то, как он задумчиво и с пониманием тряс головой, мол, поплачь, поплачь, полегчает. Ася представила, как они выглядят со стороны, и совсем зашлась. Это ж надо! Мариша звонит и говорит главному. «Вовочка! Ты меня любишь? Хотя, смешной вопрос, я это и так знаю. Так вот у меня руки луковые, а ты как раз сегодня ждешь новую сотрудницу. Отдай мне ее на день. У меня яблоки некому тереть. Отдай, отдай, не будь феодалом. В конце концов, она после поезда и ни на какую умственную работу не способна. Спасибо, Вовочка, ты молодец, и я тобой горжусь… Чмок, чмок… Это я тебя поцеловала…»
– Ну, хватит,– сказал Олег.– Идем, мать… Я так и не понял, чего тебя разобрало?
Ася закивала. Ну куда ему это понять? Приехал через всю Москву, она думала: вот молодец, а оказывается, Марише нужен салат из яблок.
– Ты думаешь, я из-за нее пришел тебя встречать,– хмуро сказал Олег.– Мы с Тасей давно решили, что я тебя встречу. Таська убеждала меня привезти тебя сразу к нам, но я думаю, чего таскаться с вещами. Надо устраиваться капитально… Ты ведь насовсем… Не в командировку…
Ах, Мариша, Мариша! Аркадий про нее говорит – «существо». «Что ты в это вкладываешь?» – спрашивала Ася. «Ничего,– отвечал Аркадий.– Ничего конкретного. Мне само слово нравится, когда оно на нее надето».
Два года после университета они работали в одной газете. Мариша была кумиром, центром, царицей, в общем – всем. Они вокруг нее крутились, как мотыльки возле лампочки. Все, без исключения. Старенький редактор, сердечник и капельку алкоголик, лекарство принимал только из ее рук. Свирепейшая баба, что была у них завхозом, Агния Крячко, приносила ей с рынка мясо, яички, и все знали, что для этого она встает в семь утра, потому что живет за городом. Ответственный секретарь, грубый парень, презирающий всех и Удовлетворяющий свое презрение тем, что из каждого повода извлекал тему для издевательства, ставил Маришины опусы в номер без правки и закорючку на «собачке» выводил бережно, не прикасаясь к листу. Олег… Он тогда только пришел к ним, то ли из районной газеты, то ли из армии, солдафон солдафоном: «есть», «слушаюсь», «будет сделано», сапоги сорок четвертого не помещались под только входящим в моду модерновым столиком… Кстати, это Мариша ездила с редактором на мебельную фабрику выбирать для редакции столы. Нечто легкое, абсолютно раскрытое для обозрения со всех сторон, с одним-единственным запирающимся ящичком, в котором могла поместиться разве что пудреница. Из старых, прожженных, заляпанных, затасканных столов все вывалили прямо на пол. Так и лежали несколько дней непотребные кучи, с которыми не знали, что делать: выбросишь, а вдруг там что ценное? И опять Мариша пришла однажды с пионерами, и они все унесли. «А вдруг тут что-то ценное? – спросил ответственный секретарь.—Надо бы перебрать». Мариша посмотрела на него так, что тот сразу вышел и наорал на Асю за то, что она до сих пор не может сделать подпись под клише. Уж не нужен ли ей для этого творческий день? Вот тогда Олег и влюбился в Маришу без памяти. Тася ждала ребенка, жила у родителей в деревне и, слава богу, ничего не знала. А тут Мариша засобиралась на Украину. Теперь понимаешь, что никакая это была не драма, просто всем было по двадцать с хвостиком, любовь была рабочим состоянием, но это сейчас легко говорить, а тогда… Олег метался по редакции, совсем было решил ехать с Маришей на Украину. Но остался. Мариша уехала одна. Что-то между ними произошло, никто не знал что… Не любила Олега? Но ведь чувства Мариши не обсуждались. Не в этом дело. Олег-то любил и не поехал… Все ведь ждали, что он поедет. Готовы были к проявлению всяческой жалости к Тасе. А он не поехал.
Мариша потом писала, что вышла замуж, прислала несколько посылок с фруктами. Угостили ими нового редактора (старый ушел на пенсию), угощали и наперебой рассказывали, какая была удивительная их Мариша.
– Но ведь она, братцы мои, не такое уж светило? – удивился он.– Я смотрел подшивку, обычная разлюли-малина…
Ответственный секретарь покраснел.
– Она все делала вовремя, – сурово сказал он.– А тут ждешь иногда подтекстовку в сорок строк целый день…
Ася посмотрела на него в упор. «Ну что за личность!»
– Мариша – это душа,– сказала Агния.
А Олег перебрасывал пинг-понговый шарик с левой ладони на правую, с правой на левую. И конечно же молчал, и Ася подумала: увидятся ли они с Маришей когда-нибудь опять?
И вот сегодня увидятся. Сколько воды утекло! Олег уже семь лет москвич, журналист союзного значения. Так о нем говорит Агния. Она всех новеньких в редакции вводит в курс дел настоящих, прошедших, и если нужно, то и будущих. «У нас есть крепкие перья,– сообщает она всем.– Например, Ася. Очень несимпатичная женщина, но я человек справедливый. Олег еще недавно сидел вот за этим столом. Ходил вот в таких сапогах.– Она разводила руками на всю ширину плеч.– И иногда, я извиняюсь, шел от них запах. 6н ведь простой деревенский парень».
И вот сегодня первый день Асиной новой московской жизни. И она будет тереть яблоки для Мариши.
– Господи! Как же это ей удалось с Украины переехать в Москву?
– А я все думаю, почему ты ведешь себя не по-женски и ничего не спрашиваешь, так сказать, по существу…
– По существу существа,– засмеялась Ася.– Просто я обалдела от самого факта… Ну так как же?
– Просто. Модный фиктивный брак. Союз двух заинтересованных лиц. Это чтоб ты не задавала лишних вопросов. Бестактных.
– Я такая? – удивилась Ася.
– Я оказался такой,– сказал Олег.– Вот и не повторяй моих ошибок.
– Какая она сейчас?
– Необыкновенная,– печально сказал Олег.– Необыкновенная она. Как всегда…
***
Молоденькая девчушка в номере гостиницы, куда они вошли, подняла с подушки голову в громадных
бигуди.
– Я выйду,– сказал Олег.– Ты располагайся.– А глаза приклеились к бигуди.
Девчушка засмущалась и попробовала прикрыть их крохотными ладонями.
– Ничего, ничего,– сказал Олег.– Просто вы как космический гость.– И вышел.
Ася толкнула чемодан под кровать и остановилась, не зная, что делать дальше.
– В шифоньере плечики,– сказала девчушка.– Вы надолго?
Ася посмотрела на нее и замялась. Что ей сказать? Приехала насовсем? Или на неделю?.. И вообще откуда она взялась, эта кроха, и почему она в гостинице, если ей надо быть в школе?
– А я на семинаре,– сказала девушка.– Я старшая пионервожатая. Меня зовут Зоя. В честь Зои Космодемьянской.
– Ну какая же ты Зоя? – усмехнулась Ася.– Сколько тебе лет?
– Столько же,– возмутилась девушка.
– А я думала – четырнадцать. Ты извини. Но сейчас все такие большие, рослые, а ты маленькая.
– Я? – удивилась кроха и рывком встала на кровати, и Ася увидела, что не так уж она мала и ноги у нее торчат из-под короткой ночной рубашки, полные, женские, с круглыми шершавыми коленями. Она шагнула прямо с постели на пол, и Ася подивилась – как можно было так ошибиться? Только лицо у девушки было детское, маленькое, а может, таким оно казалось от бигуди?
– Пусть заходит,– сказала Зоя.– Я пойду умываться. Чего там? Надо понимать. Ко мне тоже будут приходить знакомые.– И она скрылась в ванной.
Ася взяла сумочку и вышла в коридор. Олег стоял у окна.
– Пошли попьем кофе,– сказал он.– Ты заметила, какое смешное лицо у девчоночки? Совсем детский сад.
– Я тоже так думала. Решила – ребенок. А у нее бабьи ноги. Она пионервожатая и дала мне понять, что к ней будут гости ходить. Вот так-то, старичок. Ни черта мы в них, в нынешних, не понимаем. Терра инкогнита.
– Хочешь получить первый совет? Не драматизируй и не усложняй. Больше присматривайся.
– Я разберусь,– перебила его Ася.– До таких советов я сама могла додуматься.
– Я тебе сокращаю путь познания.
_ Не надо,– сказала Ася,– не надо. Ты мне лучше скажи, как дети?
_ Смотри,– сказал Олег.– Твоя соседка.
Зоя шла, покачивая бедрами. Было видно, что походку она себе придумала специально к брючному костюму.
Рядом с ней шла другая девушка. Олег тихонько присвистнул. Ася поняла: посмотри, мол, и сравни. Зоя воплощала собой провинциальный модерн – кримпленовые брюки, на плече галантерейный набор из листочков и ягод, волосы – аккуратными трубочками, грубо раскрашенные глаза. Другая была полной противоположностью. Румяная, здоровая, с вызывающе деревенской косой, с этакими просто глазами, 6 этаким большим телом, которое исхитрилось оставаться независимым от надетых на него тряпок.
Ася кивнула – поняла! И, когда те ушли, Олег спросил:
– Какова? Надо бы сходить на этот семинар! Посмотреть, что они там делают, эти полпреды пионерского детства? Сомнения у меня относительно их надежности агромадные… Слишком уж они высокие, здоровые, сильные. А я тоскую по туберкулезному типу. Такой я паразит.
– Ты скажи это Тасе,– посоветовала Ася.– Она тебе мозги вправит.
– Вправляла,– сказал Олег.– Знаешь, что она утверждает? Что они с виду здоровые, а внутри такие хворые, такие хворые.– Олег глазами и губами показал, как это могла сказать Тася. Вышло смешно.– Смеешься? – удивился Олег.– У тебя разве не возникает страха, что мы выкармливаем породу, не представляя себе четко ее назначения?
– Дай им вырасти. Они сами найдут свое назначение.
– Сами? – взметнулся Олег.– Сами? Чего ты ждешь на непосеянном поле?
– А ты вроде пенсионера: «Вот мы в наше время»…
– Слушай, Аська,– сказал Олег.– Я согласен быть ретроградом, мракобесом. Кем хочешь… Я выдвинул идею и жажду, чтоб ее опровергли. Тем более что я лицо заинтересованное, у меня у самого двое хлопцев.
***
– Боже мой! – Мариша притиснула Асю к своему розовому стеганому халатику.– Еще выросла? Или это я уже оседаю?
Ася разревелась. Вот уж этого она от себя никак не ожидала. Слезы полились, полились, и на душе стало печально и сладко, и хотелось плакать долго, долго, промокая щеки на розовой пушистой Маришиной груди.
– Все! Все! – сказала Мариша.– Ты дурочка. Я совсем забыла, что ты у нас ревушка-коровушка.
– Да нет,– сказала Ася.– Уже давно нет… Это я так… Случайно… От недосыпа.
– Ты у меня отдохнешь. Я с Вовочкой договорилась, ты можешь сегодня на работу не ходить. Ася покачала головой.
– Вот это ты зря. Я обязательно пойду. Если нужно, давай, я сейчас что-нибудь сделаю, а потом обязательно в редакцию.
– Но я же тебе объясняю,– Мариша взяла Асины руки в свои и стала их раскачивать,– объясняю тебе, дурочка. Хочешь, я позвоню ему еще раз?..
– Да нет же! – рассердилась Ася.– Я должна идти, должна.
– Ну хорошо,– сказала Мариша.– Должна так должна. Я хотела как лучше.
– А сейчас я тебе помогу.
– Глупости,– ответила Мариша,– не в этом дело. У меня сейчас Полина. Я просто по тебе соскучилась. Я ведь знаю – завертишься в колесе, тогда тебя и не вытащишь. А сегодняшний твой день был вроде ничей, вот я и решила его захватить.
– Ты не сердись,– мягко сказала Ася.– Но мне не хотелось бы начинать с того, что мы с Вовочкой из одного инкубатора и нам ничего не стоит вот так взять и договориться…
– Все не так! – воскликнула Мариша.– Все не так и наоборот. Ты должна помнить, что всегда можешь рассчитывать на старую дружбу.
– Не знаю,– Ася упрямо покачала головой.– Отношения должны складываться заново. Тогда мы пели в одном хоре, а сейчас, говорят, у него уже есть опыт работы со слаборазвитыми странами. Кое-где повращался!
Обе засмеялись, и Ася почувствовала, что с Маришей ей будет легко, что у нее всегда можно будет найти понимание, а ей, Асе, это нужно потому, что она последнее время ловит себя на мысли, что ей легче поссориться, чем найти общий язык, легче отказаться от каких бы то ни было отношений, чем их наладить, гораздо легче терять, чем находить… Она казнила себя за это, мучилась, но, будучи человеком искренним, не могла не видеть, что именно так – с неизбежными этими потерями – она скорее остается сама собой. И она с такой нескрываемой нежностью посмотрела на Маришу, что та, замахала на нее руками.
– Не верю, не верю,– сказала она.– Не подлизывайся.
– Давай мне работу,– заторопилась Ася.– У меня для тебя всего час. Что нужно сделать?
– Начистить ведро картошки. У меня сегодня будет студенческий стол – картошка, винегрет, селедка и чайная колбаса за рубль семьдесят. Зато чай у меня будет по высшему классу. Даже с икрой.
– Кабачковой? – спросила Ася.
– Не опущусь,– возмутилась Мариша.
– Балда! Для этого надо подняться. Ты что, до сих пор не знаешь, где верх, а где низ?
Мариша внимательно посмотрела на Асю.
– Вот то, что ты сейчас сказала, была шутка или ты действительно так считаешь?
– Да ну тебя! Конечно, шучу!
– Я почему спрашиваю. Я ведь зачем приехала в Москву? Чувствую: развивается во мне этот червяк – комплекс неполноценности. Все наши, ну те, кто чего-то стоил, все здесь. И так мне стало муторно. Что же это за жизнь? Люди вверх и вверх, а я? Вообще украинский вариант был у меня неудачным. Ты, конечно, слышала?– Ася кивнула.– Когда я выходила замуж, мне и в голову не могло прийти, что меня подстерегает такая заурядная участь – муж пьяница. Что угодно, только не это…