Страница:
Однако ссылка оказалась для поэта не лучше, чем смертная казнь. Согласно императорскому указу Цао Чжи не полагалось подолгу находиться ни в одной из провинций, он должен был всё время скитаться, совершая многотрудные переходы.
И всё же трудности не сломили Цао Чжи. В своих скитаниях он много думал о будущем Китая, мечтал об объединении, писал письма брату, а после его смерти — следующему императору, просил, чтобы его приняли в столице и выслушали. Но письма оставалось без ответа.
— Цао Чжи умер в сорок лет, — завершил свой рассказ Лю Чанг, — так и не встретившись с императором. Неудивительно, что почти все его стихи пронизаны грустью, тоской, печалью одиночества. Перед самой смертью он написал прекрасные стихи о бессмертии. Хочешь, я прочту их?
— Хочу, — ответила Ланьэр.
Несколько раз юноша всё-таки прерывался и спрашивал, что думает Ланьэр по поводу того или иного стихотворения. Она начинала размышлять вслух со всей пылкостью и искренностью. И молодой человек иногда спорил с ней, но чаще соглашался…
Так сидели они долго-долго. Как будто само время остановилось, не решаясь спугнуть чарующий и неуловимый момент единения душ. Всё вокруг затихло, замерло, только нежный ветерок, запутавшийся в ветвях цветущей сливы, украдкой скользил по изумрудным листьям и плавно покачивал их в такт стихам. И словно откуда-то из далёкой, волшебной страны доносился ласковый, волнующий голос:
Он предложил ей немного покататься на лодке. Ланьэр согласилась. Лёгкая лодочка кружила их по весеннему пруду; и широкие листья лотоса качались на воде; и гордые утки отплывали в сторону, лишь только завидев непрошеных гостей; а другие маленькие весёлые птички водили шумный хоровод над их головами.
Беседа влюблённых становилась всё более эмоциональной, и если над водной гладью вдруг раздавался звонкий девичий смех, даже деловитые утки встревожено взлетали и начинали кружиться над лодочкой вместе с остальными пернатыми.
А уж когда юноша Лю Чанг узнал, что Ланьэр любит петь, девушке пришлось продемонстрировать свой восхитительный голос. Из многих песен и оперных арий она выбрала одну, и юноша, замер, очарованный. Мелодичные звуки разливались над поверхностью воды, и даже птицы затихли, будто прислушиваясь к этому голосу, такому чистому, мягкому и дурманящему, словно весенний цветок.
Солнце клонилось к западу. Тени деревьев удлинились, цветы начали закрываться, как бы говоря влюблённым: пора, пора…
— Мы встретимся завтра? — с нетерпением спросил юноша.
— А ты хочешь, чтобы мы встретились? — кокетливо опустила глаза Ланьэр.
— Конечно! Давай опять в нашей беседке. Я принесу цитру и стану играть для тебя, а ты будешь петь.
— А я сделаю рисунок к твоим стихам о сливе, — улыбнулась Ланьэр.
— Я буду ждать тебя завтра, — прошептал юноша и взял её за руку. — Когда ты уйдёшь, я буду думать о тебе… и мечтать, — ещё тише добавил он.
Ланьэр смутилась вдруг и, высвободив руку, побежала прочь из парка.
Она бежала по узким улочкам города и прохладный вечерний ветер обдувал её раскрасневшиеся щёки. Она улыбалась и напевала что-то, и прохожие удивлённо оборачивались и спрашивали друг друга: «Почему она бежит и смеётся?» А Ланьэр не обращала внимания, она просто не видела никого. От избытка чувств ей хотелось бежать, бежать, бежать… и петь.
Дома она аккуратно разложила лист со стихами на небольшом столике, развела чернила и достала свои лучшие кисти. Самой толстой кисточкой размыла фон в уголке листа, а затем, взяв другую, тоненькую, принялась старательно вырисовывать каждую мельчайшую деталь.
На фоне горного пейзажа одиноко стояла цветущая слива, одна ветка у неё была надломлена, и землю вокруг усыпали маленькие белые соцветия.
Ланьэр посмотрела на свой рисунок, хотела ещё что-то добавить, но тут же подумала, что лишние детали только отвлекут внимание и нарушат гармонию пейзажа.
Она оставила рисунок сохнуть, а тем временем открыла небольшой сундучок, где лежали всевозможные лоскутки от старых нарядов. Выбрав самый красивый — из плотного синего шёлка, Ланьэр принялась мастерить мешочек для этого драгоценного свитка со стихами. Сидя у окна, она вышивала разноцветными шёлковыми нитками на синем фоне маленькую мифическую птицу Феникс, приносящую счастье. Вышивала долго и усердно. А когда совсем стемнело, продолжила вышивать при свечах и всё время тихо напевала какие-то песенки.
Младшая сестра, увидев старшую за работой, не преминула спросить:
— Для чего это?
— Я потом тебе расскажу, — загадочно улыбнулась Ланьэр. — Лучше иди спать, а то спугнёшь мою птицу счастья, — и звонко рассмеялась.
Полночи просидела она за работой, чтобы закончить именно сегодня, а назавтра показать результат юноше.
И вот ровно в полдень она снова отправилась в Парк Безмятежности. Душа её пела от счастья. А у заветной беседки юноша, держа в руках цитру, что-то тихо наигрывал и уже шёл ей навстречу.
— Целую ночь не мог заснуть, — тихо сообщил он, взяв её за руку. — Всё время думал о тебе… Знаешь, я принёс кое-что, — и он протянул письмо.
Ланьэр хотела развернуть его, но Лю Чанг попросил:
— Только не читай сейчас. Ладно? Лучше потом.
— А что там? — взволнованно спросила девушка.
— Это стихи… для тебя, — добавил он.
— Твои?
— Да, мои…
И щёки его зарделись румянцем.
— Хорошо, я прочту это дома, — сказала Ланьэр, садясь на скамейку. — Я тоже кое-что принесла…
И она протянула юноше синий шёлковый мешочек с вышитой на нём птицей Фениксом.
— Там, внутри свиток с твоими стихами, — объяснила она. — Я сделала к ним рисунок.
— А это ты сама вышивала?
— Сама, — опустила глаза Ланьэр.
— Очень, очень красиво, — сказал он. — Ты не только поёшь прекрасно. У тебя и руки золотые!
Ланьэр улыбнулась и покраснела. Они оба всё время краснели и улыбались. И это было так здорово!
Юноша развернул листок и долго смотрел на красивый пейзаж с одинокой сливой.
— Ты очень тонко чувствуешь настроение. Молодец! Это удивительно милый рисунок.
— Но я не отдам его тебе, — сказала Ланьэр с улыбкой. — Посмотрел — и хватит. Ведь ты подарил мне эти стихи.
— Конечно, я помню, — поспешил ответить он. — Ну, а ты помнишь, что обещала подарить мне?
Ланьэр удивлённо подняла брови. Юноша взял в руки маленькую цитру, прикоснулся к ней чуткими пальцами, и нежные, грустные звуки заполнили собою беседку, опутанную плющом, и казалось, будто его тонкие вьющиеся стебли звенят вместе со струнами.
— Ты обещала спеть, — сказал юноша, не прерывая игры.
Ланьэр рассмеялась счастливая, а потом запела, и её дивный голос разлетелся по всем уголкам сада…
Потом наступили сумерки, юноша проводил девушку до её улицы и как-то грустно, словно предчувствуя беду, спросил:
— А завтра ты придёшь?
— Почему ты вдруг опечалился? — спросила Ланьэр.
— Не знаю, — ответил он. — На душе неспокойно. Не обращай внимания. Просто мне не хочется отпускать тебя.
— Но мы же увидимся завтра, — рассмеялась Ланьэр.
— Ты только обязательно приходи, — с нажимом произнёс Лю Чанг и посмотрел ей в глаза. — Ты придёшь?
— Конечно, приду, — кивнула она и опустила глаза. — Мне тоже не хочется расставаться. Но ведь завтра будет уже завтра, — улыбнулась она. — Ночь пролетает так быстро… и утро тоже.
— Для меня это будет самая длинная ночь на свете, — сказал юноша.
— Для меня — тоже, — тихо прошептала Ланьэр.
Дома она сразу побежала в свою комнату. Хотелось побыстрее прочесть письмо. Но едва присела на стул, раздались шаги, и вошла мать. Девушка быстро спрятала письмо в широкий рукав и встала.
— Я хочу с тобой серьёзно поговорить, дочка. Садись, разговор будет долгий.
Ланьэр ещё никогда не видела свою мать такой серьёзной и озабоченной.
— Ты знаешь, что в императорский дворец набирают наложниц? — начала она.
— Да, я что-то слышала об этом, — ответила девушка.
— Так вот, сегодня к нам в дом приходили двое и спрашивали меня о дочерях.
Ланьэр испуганно взглянула на мать, ощутив холодок, пробежавший по телу.
— Я сказала, что у меня две дочери и одну из них я готова отправить на «смотрины» в императорский дворец.
Она сделала паузу и внимательно поглядела на Ланьэр. Та бледная, как полотно, сидела не шелохнувшись.
— Что с тобою? — обеспокоилась мать. — Уж не заболела ли?
— Нет, я не заболела, — тихо прошептала Ланьэр, и ей показалась, что это не она, а кто-то другой ответил на вопрос: голос, чужой и незнакомый, звучал как будто издалека.
— Я подумала, — продолжила меж тем мать, — что на «смотрины» должна пойти ты.
В голове Ланьэр эхом отозвалось: «Ты, ты, ты, ты…» Она смотрела на мать странными, пустыми глазами, и в голове стучало, как колокол: «Ты, ты, ты…»
— Эй, ты слышишь меня? — окликнула мать. — Да что с тобой?
Смысл слов доходил медленно. Ясно одно: она больше никогда не увидит того юношу.
— Нет! Нет! — закричала она так громко, что мать испугалась. — Я не могу! Не могу!!!
Ланьэр вскочила и выбежала во двор.
Там она горько плакала, закрыв лицо руками. Потом вдруг почувствовала, как чья-то рука мягко опустилась на её плечо, и обернулась.
— Дочка, — ласково произнесла мать, — не надо так убиваться. Ты сможешь жить во дворце, в настоящей роскоши! А мы как живём? Нет даже прислуги. Если ты попадёшь туда, а я уверена, что попадёшь, ты понравишься императору. Он приблизит тебя, даст для начала титул, ну, хотя бы шифу — младшей наложницы, и ты сможешь жить припеваючи, ни о чём не думать. Наконец, ты сможешь помогать всем нам, а ведь мы так нуждаемся!
— Но я не хочу во дворец, — опять заплакала Ланьэр. — Я не хочу быть даже драгоценной наложницей!
— Да ты что, дочка?! — удивилась мать. — Если ты станешь драгоценной наложницей, это будет великое счастье для нас. О таком мечтают все девушки. Ты будешь ходить в дорогих шёлковых одеждах, у тебя будет множество слуг, тебе будут подавать на обед сотни блюд, у тебя будет целая гора драгоценностей и тебе ничего — ничего! — не придётся делать. Но даже если ты не станешь драгоценной наложницей, а получишь лишь титул младшей наложницы или драгоценного человека, всё равно у тебя будет почти всё это. Ты не представляешь, какое счастье жить во дворце, ни о чём не заботясь!
— Я не хочу такого искусственного счастья! — выкрикнула Ланьэр. — Я хочу счастья земного, с любимым человеком!
— Послушай, дочка, — погладив её по голове, сказала мать, — если император полюбит тебя, никакое земное счастье не сможет сравниться с этим. А я уверена, что такую прекрасную девушку, как ты, он не оставит без внимания!
— Но почему, почему я должна идти во дворец? Не лучше ли послать мою младшую сестру? — слезы так и текли из глаз Ланьэр.
— Твоя младшая сестра Дафэн не так хороша, как ты. Она не сможет занять достойного места при дворе. И ведь ты сама знаешь: если император обойдёт девушку вниманием, ей будет очень тяжело. А ты у меня такая красавица, такая талантливая, такая умная!.. Император непременно заметит тебя. Ты многого добьёшься! Ну, не упрямься, лучше подумай хорошенько. Ты можешь спасти нас всех от нищеты.
— Всё равно, — упрямо повторила Ланьэр, — я всех вас очень люблю и хочу, чтобы мы жили хорошо, но я не пойду во дворец. Я не могу! Уж лучше я умру.
— Да ты что! — в сердцах закричала мать. — Думай, что говоришь! Если ты любишь нас, значит, не причинишь страданий.
— Это вы хотите причинить страдания мне! — ещё громче заплакала Ланьэр.
— Ладно, успокойся, — смягчилась мать. — Давай поговорим об этом завтра. Иди в дом. Я приготовила тебе хороший ужин… И вот ещё что. Завтра придут почтенные господа из дворца, чтобы посмотреть на тебя! Ты должна хорошо выглядеть, — и мать ушла в дом.
Ланьэр закрыла лицо руками. Она уже даже плакать не могла. Всё, участь её решена. Все мечты рухнули в одночасье…
Она сидела так долго-долго. Уже солнце скрылось за горизонт, и стали проглядывать звёзды, но для Ланьэр жизнь просто кончилась…
Когда на улице стало совсем темно, дверь тихо отворилась, на пороге стояла Дафэн.
— Сестрёнка, — позвала она, — иди в дом, уже поздно.
Ланьэр вздрогнула и, встав со своего места, медленно пошла. У себя в комнате она взяла со стола письмо юноши и дрожащими руками развернула бумажный лист. Сердце её бешено стучало, глаза наполнились слезами.
«Для чего жить? — думала Ланьэр. — Я не хочу жить без своего любимого. Я никогда не смогу забыть его».
Прочтя в последний раз его стихи, она бережно свернула листок и убрала в тот же шёлковый мешочек, где лежало стихотворение о цветущей сливе. Ланьэр с тоскою посмотрела на птицу Феникса, и ей почудилось, что роскошные крылья счастья как-то поникли, а глаза потускнели, словно птица плакала вместе с нею и объясняла: её заветные мечты и надежды теперь никогда не осуществятся, и эта нежная любовь, так внезапно вспыхнувшая в сердце, зачахнет, как сорванный и брошенный на землю цветок.
Ланьэр подошла к кровати и легла, прижав заветные стихи к груди. Она пролежала всю ночь, не сомкнув глаз. Она знала, что больше не увидит любимого. Никогда. И эти стихи — единственное, что останется в память о нём, в память о её светлой и чистой любви.
Глава 6
И всё же трудности не сломили Цао Чжи. В своих скитаниях он много думал о будущем Китая, мечтал об объединении, писал письма брату, а после его смерти — следующему императору, просил, чтобы его приняли в столице и выслушали. Но письма оставалось без ответа.
— Цао Чжи умер в сорок лет, — завершил свой рассказ Лю Чанг, — так и не встретившись с императором. Неудивительно, что почти все его стихи пронизаны грустью, тоской, печалью одиночества. Перед самой смертью он написал прекрасные стихи о бессмертии. Хочешь, я прочту их?
— Хочу, — ответила Ланьэр.
Ланьэр попросила Лю Чанга прочесть ещё какие-нибудь стихи Цао Чжи, и тот вдохновенно читал, позабыв обо всём на свете, видя перед собой только лицо юной красавицы. А она вслушивалась в тихий, волнующий голос и думала о том, что уже никогда не сможет позабыть его. Тонкая трепетная душа молодого человека вдруг раскрылась перед нею как ладонь, на которой, словно подарок, лежало его сердце. Подобными образами были полны стихи древнего поэта, смысл которых так глубоко понимал читавший их юноша, и Ланьэр, как зачарованная, не могла оторвать от него взгляда и всё слушала, слушала, не двигаясь, не решаясь вздохнуть, боясь, что вдруг неосторожно порвёт эту тончайшую душевную нить, неожиданно связавшую их так крепко. А он читал и читал ей стихи, пытаясь донести всё то, о чём думал, чем жил, чем дышал, и голос его очаровывал, манил, уносил в страну грёз и мечтаний…
— Открылись мне
Небесные врата,
Из перьев птиц
Я надеваю платье;
Взнуздав дракона,
Мчусь я неспроста
Туда, где ждут меня
Мои собратья.
Я линчжи[6] рву
В восточной стороне,
В краю бессмертных,
У границ Пэнлая[7];
Ты снадобье прими,
Сказали мне,
И будешь вечно жить,
Не умирая.[8]
Несколько раз юноша всё-таки прерывался и спрашивал, что думает Ланьэр по поводу того или иного стихотворения. Она начинала размышлять вслух со всей пылкостью и искренностью. И молодой человек иногда спорил с ней, но чаще соглашался…
Так сидели они долго-долго. Как будто само время остановилось, не решаясь спугнуть чарующий и неуловимый момент единения душ. Всё вокруг затихло, замерло, только нежный ветерок, запутавшийся в ветвях цветущей сливы, украдкой скользил по изумрудным листьям и плавно покачивал их в такт стихам. И словно откуда-то из далёкой, волшебной страны доносился ласковый, волнующий голос:
Сколько же всё-таки времени прошло? Да разве это главное? Для них было важно лишь одно — они нашли друг друга.
…В тёмном небе луна поднялась,
Встрепенулись цветочные тени
И явилась любимая мне
Вместе с шелестом чутких растений…
Он предложил ей немного покататься на лодке. Ланьэр согласилась. Лёгкая лодочка кружила их по весеннему пруду; и широкие листья лотоса качались на воде; и гордые утки отплывали в сторону, лишь только завидев непрошеных гостей; а другие маленькие весёлые птички водили шумный хоровод над их головами.
Беседа влюблённых становилась всё более эмоциональной, и если над водной гладью вдруг раздавался звонкий девичий смех, даже деловитые утки встревожено взлетали и начинали кружиться над лодочкой вместе с остальными пернатыми.
А уж когда юноша Лю Чанг узнал, что Ланьэр любит петь, девушке пришлось продемонстрировать свой восхитительный голос. Из многих песен и оперных арий она выбрала одну, и юноша, замер, очарованный. Мелодичные звуки разливались над поверхностью воды, и даже птицы затихли, будто прислушиваясь к этому голосу, такому чистому, мягкому и дурманящему, словно весенний цветок.
Солнце клонилось к западу. Тени деревьев удлинились, цветы начали закрываться, как бы говоря влюблённым: пора, пора…
— Мы встретимся завтра? — с нетерпением спросил юноша.
— А ты хочешь, чтобы мы встретились? — кокетливо опустила глаза Ланьэр.
— Конечно! Давай опять в нашей беседке. Я принесу цитру и стану играть для тебя, а ты будешь петь.
— А я сделаю рисунок к твоим стихам о сливе, — улыбнулась Ланьэр.
— Я буду ждать тебя завтра, — прошептал юноша и взял её за руку. — Когда ты уйдёшь, я буду думать о тебе… и мечтать, — ещё тише добавил он.
Ланьэр смутилась вдруг и, высвободив руку, побежала прочь из парка.
Она бежала по узким улочкам города и прохладный вечерний ветер обдувал её раскрасневшиеся щёки. Она улыбалась и напевала что-то, и прохожие удивлённо оборачивались и спрашивали друг друга: «Почему она бежит и смеётся?» А Ланьэр не обращала внимания, она просто не видела никого. От избытка чувств ей хотелось бежать, бежать, бежать… и петь.
Дома она аккуратно разложила лист со стихами на небольшом столике, развела чернила и достала свои лучшие кисти. Самой толстой кисточкой размыла фон в уголке листа, а затем, взяв другую, тоненькую, принялась старательно вырисовывать каждую мельчайшую деталь.
На фоне горного пейзажа одиноко стояла цветущая слива, одна ветка у неё была надломлена, и землю вокруг усыпали маленькие белые соцветия.
Ланьэр посмотрела на свой рисунок, хотела ещё что-то добавить, но тут же подумала, что лишние детали только отвлекут внимание и нарушат гармонию пейзажа.
Она оставила рисунок сохнуть, а тем временем открыла небольшой сундучок, где лежали всевозможные лоскутки от старых нарядов. Выбрав самый красивый — из плотного синего шёлка, Ланьэр принялась мастерить мешочек для этого драгоценного свитка со стихами. Сидя у окна, она вышивала разноцветными шёлковыми нитками на синем фоне маленькую мифическую птицу Феникс, приносящую счастье. Вышивала долго и усердно. А когда совсем стемнело, продолжила вышивать при свечах и всё время тихо напевала какие-то песенки.
Младшая сестра, увидев старшую за работой, не преминула спросить:
— Для чего это?
— Я потом тебе расскажу, — загадочно улыбнулась Ланьэр. — Лучше иди спать, а то спугнёшь мою птицу счастья, — и звонко рассмеялась.
Полночи просидела она за работой, чтобы закончить именно сегодня, а назавтра показать результат юноше.
И вот ровно в полдень она снова отправилась в Парк Безмятежности. Душа её пела от счастья. А у заветной беседки юноша, держа в руках цитру, что-то тихо наигрывал и уже шёл ей навстречу.
— Целую ночь не мог заснуть, — тихо сообщил он, взяв её за руку. — Всё время думал о тебе… Знаешь, я принёс кое-что, — и он протянул письмо.
Ланьэр хотела развернуть его, но Лю Чанг попросил:
— Только не читай сейчас. Ладно? Лучше потом.
— А что там? — взволнованно спросила девушка.
— Это стихи… для тебя, — добавил он.
— Твои?
— Да, мои…
И щёки его зарделись румянцем.
— Хорошо, я прочту это дома, — сказала Ланьэр, садясь на скамейку. — Я тоже кое-что принесла…
И она протянула юноше синий шёлковый мешочек с вышитой на нём птицей Фениксом.
— Там, внутри свиток с твоими стихами, — объяснила она. — Я сделала к ним рисунок.
— А это ты сама вышивала?
— Сама, — опустила глаза Ланьэр.
— Очень, очень красиво, — сказал он. — Ты не только поёшь прекрасно. У тебя и руки золотые!
Ланьэр улыбнулась и покраснела. Они оба всё время краснели и улыбались. И это было так здорово!
Юноша развернул листок и долго смотрел на красивый пейзаж с одинокой сливой.
— Ты очень тонко чувствуешь настроение. Молодец! Это удивительно милый рисунок.
— Но я не отдам его тебе, — сказала Ланьэр с улыбкой. — Посмотрел — и хватит. Ведь ты подарил мне эти стихи.
— Конечно, я помню, — поспешил ответить он. — Ну, а ты помнишь, что обещала подарить мне?
Ланьэр удивлённо подняла брови. Юноша взял в руки маленькую цитру, прикоснулся к ней чуткими пальцами, и нежные, грустные звуки заполнили собою беседку, опутанную плющом, и казалось, будто его тонкие вьющиеся стебли звенят вместе со струнами.
— Ты обещала спеть, — сказал юноша, не прерывая игры.
Ланьэр рассмеялась счастливая, а потом запела, и её дивный голос разлетелся по всем уголкам сада…
Потом наступили сумерки, юноша проводил девушку до её улицы и как-то грустно, словно предчувствуя беду, спросил:
— А завтра ты придёшь?
— Почему ты вдруг опечалился? — спросила Ланьэр.
— Не знаю, — ответил он. — На душе неспокойно. Не обращай внимания. Просто мне не хочется отпускать тебя.
— Но мы же увидимся завтра, — рассмеялась Ланьэр.
— Ты только обязательно приходи, — с нажимом произнёс Лю Чанг и посмотрел ей в глаза. — Ты придёшь?
— Конечно, приду, — кивнула она и опустила глаза. — Мне тоже не хочется расставаться. Но ведь завтра будет уже завтра, — улыбнулась она. — Ночь пролетает так быстро… и утро тоже.
— Для меня это будет самая длинная ночь на свете, — сказал юноша.
— Для меня — тоже, — тихо прошептала Ланьэр.
Дома она сразу побежала в свою комнату. Хотелось побыстрее прочесть письмо. Но едва присела на стул, раздались шаги, и вошла мать. Девушка быстро спрятала письмо в широкий рукав и встала.
— Я хочу с тобой серьёзно поговорить, дочка. Садись, разговор будет долгий.
Ланьэр ещё никогда не видела свою мать такой серьёзной и озабоченной.
— Ты знаешь, что в императорский дворец набирают наложниц? — начала она.
— Да, я что-то слышала об этом, — ответила девушка.
— Так вот, сегодня к нам в дом приходили двое и спрашивали меня о дочерях.
Ланьэр испуганно взглянула на мать, ощутив холодок, пробежавший по телу.
— Я сказала, что у меня две дочери и одну из них я готова отправить на «смотрины» в императорский дворец.
Она сделала паузу и внимательно поглядела на Ланьэр. Та бледная, как полотно, сидела не шелохнувшись.
— Что с тобою? — обеспокоилась мать. — Уж не заболела ли?
— Нет, я не заболела, — тихо прошептала Ланьэр, и ей показалась, что это не она, а кто-то другой ответил на вопрос: голос, чужой и незнакомый, звучал как будто издалека.
— Я подумала, — продолжила меж тем мать, — что на «смотрины» должна пойти ты.
В голове Ланьэр эхом отозвалось: «Ты, ты, ты, ты…» Она смотрела на мать странными, пустыми глазами, и в голове стучало, как колокол: «Ты, ты, ты…»
— Эй, ты слышишь меня? — окликнула мать. — Да что с тобой?
Смысл слов доходил медленно. Ясно одно: она больше никогда не увидит того юношу.
— Нет! Нет! — закричала она так громко, что мать испугалась. — Я не могу! Не могу!!!
Ланьэр вскочила и выбежала во двор.
Там она горько плакала, закрыв лицо руками. Потом вдруг почувствовала, как чья-то рука мягко опустилась на её плечо, и обернулась.
— Дочка, — ласково произнесла мать, — не надо так убиваться. Ты сможешь жить во дворце, в настоящей роскоши! А мы как живём? Нет даже прислуги. Если ты попадёшь туда, а я уверена, что попадёшь, ты понравишься императору. Он приблизит тебя, даст для начала титул, ну, хотя бы шифу — младшей наложницы, и ты сможешь жить припеваючи, ни о чём не думать. Наконец, ты сможешь помогать всем нам, а ведь мы так нуждаемся!
— Но я не хочу во дворец, — опять заплакала Ланьэр. — Я не хочу быть даже драгоценной наложницей!
— Да ты что, дочка?! — удивилась мать. — Если ты станешь драгоценной наложницей, это будет великое счастье для нас. О таком мечтают все девушки. Ты будешь ходить в дорогих шёлковых одеждах, у тебя будет множество слуг, тебе будут подавать на обед сотни блюд, у тебя будет целая гора драгоценностей и тебе ничего — ничего! — не придётся делать. Но даже если ты не станешь драгоценной наложницей, а получишь лишь титул младшей наложницы или драгоценного человека, всё равно у тебя будет почти всё это. Ты не представляешь, какое счастье жить во дворце, ни о чём не заботясь!
— Я не хочу такого искусственного счастья! — выкрикнула Ланьэр. — Я хочу счастья земного, с любимым человеком!
— Послушай, дочка, — погладив её по голове, сказала мать, — если император полюбит тебя, никакое земное счастье не сможет сравниться с этим. А я уверена, что такую прекрасную девушку, как ты, он не оставит без внимания!
— Но почему, почему я должна идти во дворец? Не лучше ли послать мою младшую сестру? — слезы так и текли из глаз Ланьэр.
— Твоя младшая сестра Дафэн не так хороша, как ты. Она не сможет занять достойного места при дворе. И ведь ты сама знаешь: если император обойдёт девушку вниманием, ей будет очень тяжело. А ты у меня такая красавица, такая талантливая, такая умная!.. Император непременно заметит тебя. Ты многого добьёшься! Ну, не упрямься, лучше подумай хорошенько. Ты можешь спасти нас всех от нищеты.
— Всё равно, — упрямо повторила Ланьэр, — я всех вас очень люблю и хочу, чтобы мы жили хорошо, но я не пойду во дворец. Я не могу! Уж лучше я умру.
— Да ты что! — в сердцах закричала мать. — Думай, что говоришь! Если ты любишь нас, значит, не причинишь страданий.
— Это вы хотите причинить страдания мне! — ещё громче заплакала Ланьэр.
— Ладно, успокойся, — смягчилась мать. — Давай поговорим об этом завтра. Иди в дом. Я приготовила тебе хороший ужин… И вот ещё что. Завтра придут почтенные господа из дворца, чтобы посмотреть на тебя! Ты должна хорошо выглядеть, — и мать ушла в дом.
Ланьэр закрыла лицо руками. Она уже даже плакать не могла. Всё, участь её решена. Все мечты рухнули в одночасье…
Она сидела так долго-долго. Уже солнце скрылось за горизонт, и стали проглядывать звёзды, но для Ланьэр жизнь просто кончилась…
Когда на улице стало совсем темно, дверь тихо отворилась, на пороге стояла Дафэн.
— Сестрёнка, — позвала она, — иди в дом, уже поздно.
Ланьэр вздрогнула и, встав со своего места, медленно пошла. У себя в комнате она взяла со стола письмо юноши и дрожащими руками развернула бумажный лист. Сердце её бешено стучало, глаза наполнились слезами.
Ланьэр горько плакала. Она читала и перечитывала стихи, написанные для неё, и слёзы всё капали и капали на аккуратно иероглифы, оставляя на них следы безутешного горя. Ей казалось, что вместе со слезами уходит сама её жизнь. Она чувствовала себя птицей, которой подрезали крылья. Она уже никогда не сможет летать, а будет лишь медленно угасать, тоскуя о небе.
Ты, как дымки мираж,
Как волшебный цветок;
Ты, как сказочный сон,
Как морской ветерок.
Стан твой гибок, как ива,
А взгляд, как волна
Захлестнул мою душу,
Надеждой пьяня.
Белоснежной рукой
Ты срываешь цветок,
И уже в волосах
Засверкал огонёк.
Южным ветром хочу
На мгновение стать,
Чтобы к милой прильнуть
И тихонько обнять.
Заскользить в волосах,
Мягко тронув цветок,
Пробежаться волной,
Не сорвав лепесток.
И одежды шелка
Всколыхнуть… замереть…
Прикоснуться к руке,
Снова в небо взлететь.
Но вернуться опять,
Вновь вдохнуть аромат
Золотого цветка,
Что в твоих волосах.
Или, может быть, стать мне
Одной из ветвей,
Чтоб коснуться одежды
Любимой моей.
Или в небе ночном
Загореться звездой,
И с вершины смотреть,
Любоваться тобой.
Замерцать в глубине
Твоей нежной души,
Отразиться в глазах
Мягким блеском звезды.
Лёгкой прихотью ветра
Деревья шуршат,
И играет на солнце
Их дивный наряд.
Трепет мысли заветной
Стихом зазвенел.
Я мечтаю о счастье!
Его я воспел!
Счастье, стой, не спеши!
Погоди уходить!
Ведь с любимою рядом
Мечтаю я быть![9]
«Для чего жить? — думала Ланьэр. — Я не хочу жить без своего любимого. Я никогда не смогу забыть его».
Прочтя в последний раз его стихи, она бережно свернула листок и убрала в тот же шёлковый мешочек, где лежало стихотворение о цветущей сливе. Ланьэр с тоскою посмотрела на птицу Феникса, и ей почудилось, что роскошные крылья счастья как-то поникли, а глаза потускнели, словно птица плакала вместе с нею и объясняла: её заветные мечты и надежды теперь никогда не осуществятся, и эта нежная любовь, так внезапно вспыхнувшая в сердце, зачахнет, как сорванный и брошенный на землю цветок.
Ланьэр подошла к кровати и легла, прижав заветные стихи к груди. Она пролежала всю ночь, не сомкнув глаз. Она знала, что больше не увидит любимого. Никогда. И эти стихи — единственное, что останется в память о нём, в память о её светлой и чистой любви.
Глава 6
ОПЯТЬ ТУДА, НЕ ЗНАЮ КУДА
Они вышли из метро на «Парке культуры» и сразу поняли, что страшно хотят есть. У Эллы Вениаминовны было как-то неудобно совершать опустошительный набег на холодильник, там ограничились чаем, а теперь в ближайшей круглосуточной палатке накупили хотдогов, сладких булок и кока-колы. Налетевший с реки влажный порывистый ветер был по-осеннему холодным и неприятно хлестал в лицо. Конечно, жевать на таком сквозняке не слишком аппетитно, причём было ясно, чем выше поднимешься на мост, тем ветер будет сильнее.
— Ну и местечко для встречи! — проворчал Иван.
— Место как раз неплохое, — объяснил Саша, пряча лицо в воротник и яростно кусая мягкую булку. — Здесь народу почти нет, особенно в такое время.
— Да, — согласился Ваня, запивая хотдог колой и жмурясь то ли от удовольствия, то ли от очередного порыва ветра. — Это тебе не стеклянный Киевский, по которому экскурсанты толпами бродят. Тут раздолье для самоубийц, — добавил он, мрачно хихикнув. — Встал на парапет — прыг! — и порядок. Никто не помешает.
Аня сердито ткнула его в бок.
— Ребята, мне не нравится ваш настрой, — возмутилась она. — У нас всё слишком серьезно, чтобы позволять себе подобные шуточки: когда смерть ходит рядом, о ней не говорят с такой небрежностью. Лучше подумайте, как будем уговаривать Сергея.
— А я уже придумал: давайте сдадим этого генетика агентам Секретной Лаборатории — и делу конец, — предложил Ваня то ли всерьёз, то ли не очень. — Пусть крокодилы жрут друг друга. А с нас тогда уже взятки гладки.
— Ты что, ку-ку?! — Аня покрутила пальцем у виска, она не принимала такого варианта даже в шутку. — Мы же сами затеяли всю эту возню с «Фаэтоном», а теперь — в кусты? И отдать на растерзание человека, который фактически подарил нам уникальную возможность путешествовать во времени?! Вань, ну ты хорош гусь, ничего не скажешь! Кто первый включил прибор, когда мы с Сашей просили этого не делать? Вот ты и отвечай за всё, а не спихивай на генетика.
— Да ладно тебе, — буркнул Ваня. — Пошутить нельзя?
— У тебя шутки идиотские, — насупилась Аня.
А Саша, шедший чуть впереди, остановился и, обернувшись к ним, строго произнёс:
— Шутить, и правда, нельзя, Вань, потому что просто не время. Генетик Борисов тоже за всё ответит. Ведь мы не похищали у него прибора. Мы подобрали ничей, брошенный им «Фаэтон» и ничего не обязаны никому возвращать. Но в этой истории всё очень непросто. И главное, этот Сергей Борисов… Он сумасшедший. Я помню его глаза. Да и все его поступки слишком далеки от нормальной логики. Сейчас мы должны учитывать это.
— Ты хочешь сказать, что он, например, попытается сбросить нас с моста? — испуганно спросила Аня, противореча самой себе, то есть явно накликивая беду.
— Пусть попробует, — усмехнулся Ваня, инстинктивно напрягаясь и оценивая свою спортивную форму.
— На самом деле, и такое не исключено, — пожал плечами Саша. — Одно вам скажу: всего не предусмотришь. И сейчас главное — не паниковать, не делать преждевременных выводов и готовиться быстро принимать решения по ситуации.
Они уже дошли до середины моста и в растерянности остановились.
— Будем ждать, — сказал Саша и, повернувшись к реке, стал смотреть на тёмную маслянистую воду.
Ваня, добровольно взявший на себя функции наблюдения и охраны, поглядывал то в сторону центрального входа в парк, то в противоположную, откуда они пришли.
Анюта достала монетку и бросила в Москву-реку.
— Это чтобы сюда вернуться? — спросил Ваня.
— Нет, — ответила девушка. — Это чтобы никогда больше не путешествовать во времени.
Ваня ухмыльнулся, но промолчал, а Саша решил помечтать:
— Знаете, чего мне сейчас хочется? Прийти домой, залезть в ванну, и чтобы, пока я там отмокаю, отец пожарил яичницу…Вы же знаете, как я люблю яичницу! У меня десятка полтора любимых рецептов, и я сам умею готовить, но у отца получается вкуснее. Потом я бы как следует выспался, а утром…
— А утром проснулся и начал писать мемуары, — смеясь, закончила Аня.
— А что? — улыбнулся Саша. — Неплохая идея.
— И у нас есть вещественные доказательства, — включился в разговор Ваня, — из которых получится отличный иллюстративный материал.
— Стойте! — осенило вдруг Сашу. — А почему мы не догадались привезти из прошлого фотографии? Ань, у тебя же телефон с камерой.
— Я пробовала, — виновато призналась Аня.
— И что?! — в один голос спросили ребята.
— Ничего не вышло. Там, в прошлом наши телефоны вообще не работают, как будто полностью обесточиваются. Я испугалась и не сказала вам про это.
— Чего испугалась? — не понял Ваня.
— Ну а вдруг из-за моих экспериментов мы не смогли бы вернуться, — предположила Аня.
— Какая чепуха! — возмутился Ваня.
— Не знаю, не знаю, — задумался Саша. — Казалось бы, чем отличается блок питания «Фаэтона» от аккумулятора в мобильнике, а видишь, как странно выходит… Всё очень не просто с этими перемещениями во времени.
— Кто у нас физик? — подколол Ваня. — Вот ты и разбирайся. А мы программисты — люди конкретные. Работает машина — пожалуйста, напишем для неё программу. Не работает — отнесём в ремонт, а сами возьмём другую. Короче, я понимаю так: те, кто программировал «Фаэтон», вписали туда запрет на фотографирование в прошлом. Ну и ладно. Зато из древности можно барахлишко тащить в наше время. Этим надо пользоваться поактивнее. Вот я, например, какой меч, приволок из средневековой Франции! Помните, что на нём написано? Я вам переводил.
— Помню, — ответила Аня с вызовом. — «В сражении те всего более подвергаются опасности, которые сильнее других одержимы страхом».
— Хорошо сказано, — оценил Саша. — И главное, актуально…
— Постойте, постойте! — вспомнил вдруг Ваня. — Но это же один из афоризмов Бернарда Шоу! Ну да, он так и сказал: «Опасность всегда угрожает тем, кто её боится».
— Ты хочешь сказать, — улыбнулся Саша, — что мы там не первые были в тринадцатом веке и надпись на мече сделали ещё какие-нибудь пришельцы из будущего?
— Да нет, скорей уж это Шоу пересказал древний афоризм.
— А я думаю, — резюмировала Аня, — что все эти гениальные мысли просто носятся в воздухе, и никто их не крадёт друг у друга.
— Ну а на той шкатулочке, которую подарил твой средневековый воздыхатель, тоже была написана какая-нибудь гениальная мысль? — Ваня как всегда не удержался и задал свой вопрос, ехидно прищурившись.
— Опять ты за своё, — вздохнула Анюта и показала Ване кулак. — В любом случае этот подарок не может быть приобщён к Сашкиным мемуарам, он слишком личный. Это память о несбывшемся счастье.
— О, как красиво! — съязвил Ваня и тут же выдал экспромт:
Эта память о несбывшемся счастье,
Как тоска по ушедшим навеки.
Моё сердце разорвано на части…
Граждане, помогите калеке!
— Дурак, — сказала Аня, впрочем, вполне беззлобно.
Иван посмотрел ей в глаза и проговорил с подчеркнутой назидательностью:
— Между прочим, в нашей эпохе тоже есть достойные представители мужской половины человечества.
Аня усмехнулась и спросила впрямую:
— Себя, что ли, имеешь в виду?
— Ну, например. Чем я хуже твоего средневекового рыцаря?
Аня даже растерялась от такой откровенности. Потом нашлась:
— У тебя характер вредный.
— У меня? — возмутился Ваня. — Да у меня самый лучший в мире характер!
— А кто всё время ко мне цепляется? — спросила девушка с весёлой улыбкой.
Она не обижалась сегодня, она не злилась! И Ваня был просто счастлив, и такое вдохновение накатило, казалось, он может непрерывно говорить стихами:
— Ну, это просто вредная привычка,
А всем известно, за окно её не бросишь.
Но в остальном я просто ангел, как обычно,
И стать архангелом могу, коль ты попросишь.
Я с недостатками в себе готов бороться,
Но их так мало, пусть останется хоть что-то,
Им оттенять достоинства придётся —
Вот, лишь такая у меня забота.
Понимаешь, — он всё-таки перешел на прозу, — без недостатков скучно. Ларошфуко, например, утверждал, что пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств… Красиво сказано, правда?
— Ну и местечко для встречи! — проворчал Иван.
— Место как раз неплохое, — объяснил Саша, пряча лицо в воротник и яростно кусая мягкую булку. — Здесь народу почти нет, особенно в такое время.
— Да, — согласился Ваня, запивая хотдог колой и жмурясь то ли от удовольствия, то ли от очередного порыва ветра. — Это тебе не стеклянный Киевский, по которому экскурсанты толпами бродят. Тут раздолье для самоубийц, — добавил он, мрачно хихикнув. — Встал на парапет — прыг! — и порядок. Никто не помешает.
Аня сердито ткнула его в бок.
— Ребята, мне не нравится ваш настрой, — возмутилась она. — У нас всё слишком серьезно, чтобы позволять себе подобные шуточки: когда смерть ходит рядом, о ней не говорят с такой небрежностью. Лучше подумайте, как будем уговаривать Сергея.
— А я уже придумал: давайте сдадим этого генетика агентам Секретной Лаборатории — и делу конец, — предложил Ваня то ли всерьёз, то ли не очень. — Пусть крокодилы жрут друг друга. А с нас тогда уже взятки гладки.
— Ты что, ку-ку?! — Аня покрутила пальцем у виска, она не принимала такого варианта даже в шутку. — Мы же сами затеяли всю эту возню с «Фаэтоном», а теперь — в кусты? И отдать на растерзание человека, который фактически подарил нам уникальную возможность путешествовать во времени?! Вань, ну ты хорош гусь, ничего не скажешь! Кто первый включил прибор, когда мы с Сашей просили этого не делать? Вот ты и отвечай за всё, а не спихивай на генетика.
— Да ладно тебе, — буркнул Ваня. — Пошутить нельзя?
— У тебя шутки идиотские, — насупилась Аня.
А Саша, шедший чуть впереди, остановился и, обернувшись к ним, строго произнёс:
— Шутить, и правда, нельзя, Вань, потому что просто не время. Генетик Борисов тоже за всё ответит. Ведь мы не похищали у него прибора. Мы подобрали ничей, брошенный им «Фаэтон» и ничего не обязаны никому возвращать. Но в этой истории всё очень непросто. И главное, этот Сергей Борисов… Он сумасшедший. Я помню его глаза. Да и все его поступки слишком далеки от нормальной логики. Сейчас мы должны учитывать это.
— Ты хочешь сказать, что он, например, попытается сбросить нас с моста? — испуганно спросила Аня, противореча самой себе, то есть явно накликивая беду.
— Пусть попробует, — усмехнулся Ваня, инстинктивно напрягаясь и оценивая свою спортивную форму.
— На самом деле, и такое не исключено, — пожал плечами Саша. — Одно вам скажу: всего не предусмотришь. И сейчас главное — не паниковать, не делать преждевременных выводов и готовиться быстро принимать решения по ситуации.
Они уже дошли до середины моста и в растерянности остановились.
— Будем ждать, — сказал Саша и, повернувшись к реке, стал смотреть на тёмную маслянистую воду.
Ваня, добровольно взявший на себя функции наблюдения и охраны, поглядывал то в сторону центрального входа в парк, то в противоположную, откуда они пришли.
Анюта достала монетку и бросила в Москву-реку.
— Это чтобы сюда вернуться? — спросил Ваня.
— Нет, — ответила девушка. — Это чтобы никогда больше не путешествовать во времени.
Ваня ухмыльнулся, но промолчал, а Саша решил помечтать:
— Знаете, чего мне сейчас хочется? Прийти домой, залезть в ванну, и чтобы, пока я там отмокаю, отец пожарил яичницу…Вы же знаете, как я люблю яичницу! У меня десятка полтора любимых рецептов, и я сам умею готовить, но у отца получается вкуснее. Потом я бы как следует выспался, а утром…
— А утром проснулся и начал писать мемуары, — смеясь, закончила Аня.
— А что? — улыбнулся Саша. — Неплохая идея.
— И у нас есть вещественные доказательства, — включился в разговор Ваня, — из которых получится отличный иллюстративный материал.
— Стойте! — осенило вдруг Сашу. — А почему мы не догадались привезти из прошлого фотографии? Ань, у тебя же телефон с камерой.
— Я пробовала, — виновато призналась Аня.
— И что?! — в один голос спросили ребята.
— Ничего не вышло. Там, в прошлом наши телефоны вообще не работают, как будто полностью обесточиваются. Я испугалась и не сказала вам про это.
— Чего испугалась? — не понял Ваня.
— Ну а вдруг из-за моих экспериментов мы не смогли бы вернуться, — предположила Аня.
— Какая чепуха! — возмутился Ваня.
— Не знаю, не знаю, — задумался Саша. — Казалось бы, чем отличается блок питания «Фаэтона» от аккумулятора в мобильнике, а видишь, как странно выходит… Всё очень не просто с этими перемещениями во времени.
— Кто у нас физик? — подколол Ваня. — Вот ты и разбирайся. А мы программисты — люди конкретные. Работает машина — пожалуйста, напишем для неё программу. Не работает — отнесём в ремонт, а сами возьмём другую. Короче, я понимаю так: те, кто программировал «Фаэтон», вписали туда запрет на фотографирование в прошлом. Ну и ладно. Зато из древности можно барахлишко тащить в наше время. Этим надо пользоваться поактивнее. Вот я, например, какой меч, приволок из средневековой Франции! Помните, что на нём написано? Я вам переводил.
— Помню, — ответила Аня с вызовом. — «В сражении те всего более подвергаются опасности, которые сильнее других одержимы страхом».
— Хорошо сказано, — оценил Саша. — И главное, актуально…
— Постойте, постойте! — вспомнил вдруг Ваня. — Но это же один из афоризмов Бернарда Шоу! Ну да, он так и сказал: «Опасность всегда угрожает тем, кто её боится».
— Ты хочешь сказать, — улыбнулся Саша, — что мы там не первые были в тринадцатом веке и надпись на мече сделали ещё какие-нибудь пришельцы из будущего?
— Да нет, скорей уж это Шоу пересказал древний афоризм.
— А я думаю, — резюмировала Аня, — что все эти гениальные мысли просто носятся в воздухе, и никто их не крадёт друг у друга.
— Ну а на той шкатулочке, которую подарил твой средневековый воздыхатель, тоже была написана какая-нибудь гениальная мысль? — Ваня как всегда не удержался и задал свой вопрос, ехидно прищурившись.
— Опять ты за своё, — вздохнула Анюта и показала Ване кулак. — В любом случае этот подарок не может быть приобщён к Сашкиным мемуарам, он слишком личный. Это память о несбывшемся счастье.
— О, как красиво! — съязвил Ваня и тут же выдал экспромт:
Эта память о несбывшемся счастье,
Как тоска по ушедшим навеки.
Моё сердце разорвано на части…
Граждане, помогите калеке!
— Дурак, — сказала Аня, впрочем, вполне беззлобно.
Иван посмотрел ей в глаза и проговорил с подчеркнутой назидательностью:
— Между прочим, в нашей эпохе тоже есть достойные представители мужской половины человечества.
Аня усмехнулась и спросила впрямую:
— Себя, что ли, имеешь в виду?
— Ну, например. Чем я хуже твоего средневекового рыцаря?
Аня даже растерялась от такой откровенности. Потом нашлась:
— У тебя характер вредный.
— У меня? — возмутился Ваня. — Да у меня самый лучший в мире характер!
— А кто всё время ко мне цепляется? — спросила девушка с весёлой улыбкой.
Она не обижалась сегодня, она не злилась! И Ваня был просто счастлив, и такое вдохновение накатило, казалось, он может непрерывно говорить стихами:
— Ну, это просто вредная привычка,
А всем известно, за окно её не бросишь.
Но в остальном я просто ангел, как обычно,
И стать архангелом могу, коль ты попросишь.
Я с недостатками в себе готов бороться,
Но их так мало, пусть останется хоть что-то,
Им оттенять достоинства придётся —
Вот, лишь такая у меня забота.
Понимаешь, — он всё-таки перешел на прозу, — без недостатков скучно. Ларошфуко, например, утверждал, что пороки входят в состав добродетелей, как яды в состав лекарств… Красиво сказано, правда?