Страница:
– Откуда он? – обратился Иоанн к Фулнеру, доставившему вместе с акритами к нему болгарина.
– Встретили в лесу возле старой смолокурни.
– Кто ты, старик? – спросил византиец у болгарина.
– Никто, господин, просто Божий человек,– последовал тихий ответ.– Остался на всем белом свете один и доживаю рек в брошенной смолокурне. Когда-то и у меня был дом, семья, радость, надежды. Да все в мгновение ока смели камни, что хлынули однажды с горы на селение. А кому нужен больной старик, который не может ни построить себе дом, ни возделать землю кмету? Потому и вынужден жить в старых заброшенных развалинах.
– Не завидую твоей доле, старик,– сочувственно сказал Иоанн.– Однако Небо вняло твоим молитвам и послало нас. Если проявишь сегодня хоть немного мудрости, то до конца дней твоих забудешь о нищете. Ответь, ты хорошо знаешь эти места?
– Гора и ее окрестности стали для меня родным домом. Мне было бы стыдно не знать свой дом.
– Куда можно спуститься с этой горы?
– На горе четыре ведущие вниз дороги. Куда тебе надобно, господин?
– Четыре? – повторил Иоанн, переглядываясь с Фулнером.– Мои воины обнаружили всего три. Какую они упустили? Впрочем, назови все доступные для спуска места.
– Прежде всего дорога, по которой вы поднялись на гору. Затем две тропы, что сбегают в сторону моря. И наконец, старая, чудом сохранившаяся козья тропа, по которой пастухи, когда еще существовало мое селение, гоняли скот на зимние пастбища.
Иоанн перевел взгляд на Фулнера:
– В скольких местах славяне громоздят завалы и копают рвы, преграждая нам путь с горы?
– В трех. На дороге и двух тропах, ведущих к морю. Видимо, они тоже не обнаружили козью тропу, о которой сообщил старик. Но вдруг от старости он что-либо путает? – Викинг метнул на болгарина подозрительный взгляд.
– Я говорю правду,– сказал старик, внимательно прислушивавшийся к разговору Иоанна с Фулнером.– Просто козья тропа никому давно не нужна и о ней все забыли. За истекший срок она заросла подлеском, скрылась под травой и осыпями камней. Как могут сыскать ее русы, чужие в этих местах, или дружинники покойного кмета Младана, прибывшие сюда с противоположной стороны перевала? Это воины, а не пастухи. Им больше знакомы дороги в далеких заморских краях, нежели тропы в родных горах.
– Однако среди болгарских воинов могут быть уроженцы здешних мест. Неужели козья тропа не известна даже им, пусть не пастухам, но наверняка заядлым охотникам? – не отставал.от болгарина Фулнер.
– Откуда им знать о ней? – пожал плечами старик.– С тех пор как исчезло мое селение, на горе редко кто бывает, а окрестные места из-за частых камнепадов слывут проклятыми Богом. Так что о тропе помню я один, постоянно живущий здесь. Да и то страшусь без крайней нужды ходить по ней, настолько это опасно.
Иоанн поднялся с камня, на котором сидел, вплотную приблизился к болгарину.
– Старик, вначале по козьей тропе ты скрытно выведешь моих воинов с горы, затем поможешь нам достичь побережья. За это получишь сто золотых монет. Их с лихвой хватит тебе на новый дом и безбедную жизнь. Согласен?
Болгарин нахмурил брови. Насколько мог, расправил плечи, подал грудь вперед.
– Что будет, если я скажу – нет? – Голос старика звучал по-прежнему тихо, однако в тоне явно чувствовался вызов.
– Тогда немедленно умрешь, а мы найдем тропу сами и выберемся отсюда без твоей помощи,– спокойно ответил стратиг.– Как видишь, тебе уже ничем не помешать нам, равно как ты лишен возможности сослужить добрую службу русам и соотечественникам. Поэтому думай о себе. Итак, выбирай: смерть на месте или жизнь и богатство.
Болгарин опустил голову, его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.
– В таких случаях не выбирают,– наконец обреченно сказал он.– Я согласен. Однако по тропе не пройти с лошадьми, твоим воинам придется оставить их на горе.
– Нам все равно пришлось бы расстаться с ними,– проговорил Иоанн.– Толку от них вне дорог мало, а выдать нас на козьей тропе топотом или ржаньем им ничего не стоит. Старик, мы выступаем в путь сейчас же. Ты пойдешь первым, и помни, что твоя жизнь и смерть всецело в наших руках…
На второй день пути после бегства с Зеленой горы на одном из привалов Фулнер отозвал в сторону старшего из ак-ритов. Указал ему место рядом с собой на брошенном в траву плаще.
– От спафария слышал, что ты родился в горах,– начал викинг, пристально глядя на собеседника.– Это так?
– Да. Моя родина – Корсика. Ее горы почти такие же, как эти. Как давно я там не был,– с тоской сказал акрит.
– Я тоже родился и вырос в горах, только на севере,– торопливо заговорил Фулнер, отвлекая собеседника от ненужных воспоминаний.– Они совсем иные, нежели в Болгарии либо на Корсике. Однако во всех горах, что подступают к морю, есть много общего. Ответь, куда на твоей родине ведут все прибрежные тропы, где бы они ни брали начало и сколь длинны или коротки ни были?
– Они соединяют между собой селения либо выводят к морю. Для какой другой цели их прокладывать еще?
– Точно так обстоит дело и здесь, в Болгарии. Стратиг сейчас мечется, как старый лис, по горам и тропам, стремясь сбить со следа погоню, которая, по его мнению, движется за нами. Однако его метания вовсе не от большого ума: сколько и где бы он ни петлял, любая рано или поздно выбранная им тропинка обязательно приведет его к морю. Поэтому славянам не нужно идти за нами следом: сберегая силы, они встретят нас на самом берегу, преградив путь к спафарию. Встретят отдохнувшие и полные сил, укрытые за рвами и завалами, полностью готовые к бою. Нам не прорваться к главным силам, горы либо побережье станут нашей могилой,– закончил Фулнер.
– Зато мы отвлечем на себя часть славянского войска, чем поможем спафарию Василию и комесу Петру одержать решающую победу над варварами. Этим мы выполним свой долг перед империей,– осторожно ответил акрит, пытливо всматриваясь в лицо викинга.
– Плевать на империю!… – прошипел Фулнер.– Какое дело до нее нам, свиону и корсиканцу? Пусть за нее подыхают византийцы, а мы не должны Новому Риму ничего! Вырваться из этих гор живыми – вот наш истинный долг!
В глазах акрита мелькнул испуг, он быстро завертел головой по сторонам.
– Господин, ты знаешь, как поступают в имперской армии с дезертирами? Их распинают на крестах.
– Я предлагаю не дезертировать, а пробиваться к спафа-рию отдельно от этого стада ослов,– кивнул головой Фул-нер на расположившихся невдалеке от них на отдых легионеров.– Знай, что именем императора Нового Рима спафа-рий Василий пожаловал мне чин византийского центуриона и велел подчиняться только ему. Отправившись со мной, ты и твои люди лишь выполните мой приказ, как и положено дисциплинированным солдатам. Итак, готов ли ты следовать со мной, дабы сообщить спафарию о событиях на перевалах?
После этих слов Фулнера акрит уже не раздумывал. Если раньше он удивлялся самостоятельности и независимости, с которыми викинг держался даже в присутствии стратига, то теперь все встало на свои места. Но главное, предложение Фулнера сулило возможность вырваться из ловушки, в которой, по мнению опытного солдата, сейчас оказался отряд Иоанна.
– Я и мои акриты идем с тобой, центурион. Однако никто из нас не знает окрестных гор, а нам отныне придется скрываться не только от славян, но и от легионеров стратига. К тому же до лагеря спафария путь далек и небезопасен.
– Не известны горы нам – знакомы старику болгарину. Стратиг приказал нам не спускать с него глаз и не отходить ни на шаг.– В глазах викинга сверкнули насмешливые искорки.– Что ж, выполним его приказ и прихватим проводника с собой…
Отдохнувший после привала Иоанн вначале встревожился, не обнаружив подле себя Фулнера и болгарина-проводника.
– Варяг со стариком и акритами ушли по тропе вперед,– сообщил стратигу ведавший охраной привала легат.– Сказали, что будут разведывать дорогу и в случае опасности сразу известят тебя об этом. Море уже недалеко, и старик боится всречи с русами.
Успокоенный Иоанн приказал двигаться в направлении, куда направились Фулнер с проводником, и вскоре византийский отряд растянулся по склону горы. Солнце палило немилосердно, раскаленный воздух не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Легионеры, несущие на себе седла брошенных на Зеленой горе лошадей, изнывали от духоты и жажды. Многие посбрасывали каски и доспехи, предпочитая нести их вместе с седлами на спине и плечах. Неожиданно далеко впереди блеснуло море, и остановившийся стратиг широко перекрестился.
– Слава Богу, болгарин нас не обманул.– Он внимательно осмотрелся по сторонам, ткнул пальцем влево от тропы.– В этом ущелье сделаем привал. Вода и тень спасут нас от жары, кусты и деревья рассеют дым от костров. Сейчас, на подходе к морю, можно встретить поджидающих нас славян, поэтому легионерам необходимо хорошо отдохнуть и подготовиться к возможному бою.
Иоанн первым спустился с тропы в ущелье. Жадно напился воды из ручья, с наслаждением вытянулся в тени на густой, мягкой траве. Блаженно прикрыл глаза, стал наблюдать, как в ущелье втягивались группами и в одиночку его усталые солдаты. Как они разбредались по склонам и, подыскав подходящее место, разжигали костры, рассаживались вокруг них. Некоторые, сбросив доспехи и одежду, прежде чем заняться приготовлением горячей пищи, бросались сначала мыться к ручью.
Стратиг уже начал погружаться в сон, как вдруг страшный грохот заставил его вскочить на ноги. По склонам ущелья, ломая деревья и сметая с пути кустарник, на византийский лагерь неслись каменные лавины. Когда объятые ужасом легионеры в поисках спасения бросились к выходам из ущелья, там, преграждая им дорогу, начали падать вековые деревья, за образовавшимися древесными завалами тотчас стали появляться один за другим ряды готовых к бою славянских лучников. Навстречу византийцам засвистели первые стрелы…
Спафарий правильно рассчитал время возможного подхо-, да отряда стратига к своему лагерю. На следующий день к вечеру в направлении, откуда Василий поджидал Иоанна, заклубилась на дороге пыль. В лучах заходившего солнца засверкали оружие и доспехи всадников, лавиной мчавшихся сзади на один из славянских завалов. Василий покосился на свои находящиеся в боевой готовности когорты: не пора ли давать им сигнал для выступления на помощь стратигу?
Но что это? Вместо того чтобы готовиться к бою либо отступать в горы, вражеские воины бросились всадникам навстречу, обступили передних. До слуха Василия донеслись громкие, радостные крики смешавшихся в одну толпу прибывших конников и стерегущих византийский лагерь врагов. Внимательно присмотревшись, спафарий различил на всадниках славянские шлемы и доспехи, увидел на их плечах длинные, столь характерные русские щиты. Его наметанный глаз задержался на широких варяжских секирах, прикрепленных к седлам некоторых всадников.
Увиденное не требовало объяснений, и Василий скрылся в шатре. Его обнадеживала мысль, что отряд стратига погиб не целиком, что какой-то его спасшейся части позже удастся соединиться с основным византийским войском.
Действительно, перед рассветом в лагерь пробрался с ак-ритами и болгарином-проводником варяг Фулнер, которого дежурный центурион немедленно доставил к Василию. От него спафарии услышал о всех злоключениях отряда стратига, о его бесславной гибели в устроенной славянами засаде, свидетелем чего викинг стал, находясь на вершине соседней горы. Собственное спасение Фулнер объяснил тем, что раньше, чем на отряд напали славяне, он с проводником и акритами был направлен стратегом на разведку предстоявшего после привала пути.
Отпустив викинга, Василий долго сидел, сжав голову руками. Вызвав затем дежурного центуриона, он распорядился доставить в шатер капитанов хеландий, успевших снова вернуться к нему.
– Останься и ты,– приказал он центуриону, когда тот, приведя моряков, собрался покинуть шатер.
Хмуро оглядев замерших перед ним капитанов, Василий не спеша заговорил:
– Сейчас отправитесь к друнгарию и передадите, что отряд стратига Иоанна полностью погиб, я окружен и завтра буду вынужден принять бой со славянами. Приказ друнгарию: с рассвета быть наготове и ждать моего сигнала – два раза подряд три пущенные в небо дымные стрелы. Заметив сигнал, пусть тут же плывет к лагерю, чтобы принять на борт людей. Вы оба останетесь с друнгарием и вместе с ним ответите головой за исполнение приказа.
Отправив моряков, Василий подошел к центуриону, положил ему руки на грудь, где на выпуклой поверхности доспе-ха было выгравировано изображение креста-распятия.
– Илья, мы не первый год знаем друг друга. Видит Бог, я давно тебе хотел дать под твое командование когорту. Однако мне всегда было жаль расстаться с тобой, потому что в первую очередь я воспринимал тебя не как солдата, а верного друга, которого желаешь иметь рядом с собой. Сейчас, в тяжелейшую минуту, когда мы оба смотрим смерти в глаза, я открываю тайники своей души только тебе. Выслушай и пойми меня правильно… Завтрашнюю битву мы проиграли, даже не выстроив еще своих солдат: славян больше, они сражаются на родной земле, окрылены победой над стратигом Иоанном. Мне нисколько не жаль вонючего охлоса, что именуется солдатами великой империи, удел которого в том и состоит, чтобы по моему приказу умирать во славу Византии. Пусть весь легион ляжет под славянскими мечами, но мы с тобой обязаны, несмотря ни на что, уцелеть. Ибо только мы и нам подобные – цвет и гордость Нового Рима, его основа и созидатели.
Я не могу покинуть войско без сражения, иначе меня обвинят во всех ошибках этого с самого начала обреченного на неудачу похода и отрубят на ипподроме(Ипподром – в описываемый период место не только зрелищ, но и свершения казней.) голову. Зато я имею полное право уцелеть после проигранного сражения и спастись вместе с остатками своих солдат. Так я и намерен завтра поступить. Илья, ты лучше меня знаешь легион, отбери из его солдат и командиров две когорты самых опытных и отважных. Во время битвы я оставлю их в личном резерве, и, когда к берегу подойдут корабли друнгария, мы пробьемся с этими когортами на их палубы. Только так можно спастись, не замарав при этом свое имя трусостью.– Василий убрал руки с груди собеседника, усмехнулся.– У империи много легионов, однако жизнь у нас с тобой лишь одна.
С понимающей ответной улыбкой Илья склонил голову.
– Спафарий, считай, что две сводные когорты лучших солдат империи уже под твоим личным командованием. А мой дядя, патриарх всех христиан империи, при необходимости замолвит за нас перед императором слово, и наши подвиги на этих берегах не останутся без щедрой награды. Но для этого, как ты правильно сказал, мы должны возвратиться домой живыми.
Поднявшееся над горизонтом солнце ударило косыми лучами в стену русских червленых щитов, заиграло на их поверхности и украшениях всеми оттенками красного цвета, от нежно-розового до ярко-багряного. Казалось, что между берегом моря и горами разложен огромный вытянутый в длину костер, буйно пламенеющий на фоне свежей зелени леса и пепельно-серых скал. Лучи солнца засверкали на лезвиях копий, заискрились в складках кольчуг, слились с ослепительной белизной надетых перед боем свежих рубах.
Перед славянскими дружинами, спиной к солнцу, замерли три прямоугольные коробки византийских таксиархий. За ними на невысоком пригорке виднелись две расположенные уступом резервные когорты, над которыми развевалось знамя легиона с ликом Спасителя и вышитой под ним надписью: «Ника!».
Стоявший рядом с Асмусом и Браздом воевода Любен повернулся к славянским шеренгам, рванул из ножен меч, указал им на византийцев.
Побеждай!
– Болгары! Братья русичи! – раздался его зычный голос.– Вот она – империя, мечтающая отнять у славян родину и свободу! Сегодня она явилась с огнем и мечом в Болгарию, завтра шагнет через Дунай на Русь! Так пусть за все кривды и горе, что принесла славянам, империя получит смерть!
– Смерть ромеям! – могуче пронеслось над славянскими рядами.
Крик этот, отразившийся от гор и усиленный эхом, снова вернулся к дружинам, прошумел над ними, исчез над просторами моря.
Тотчас щиты, стоявшие прежде у ног дружинников, взлетели на их плечи, копья, смотревшие до этого вверх, склонились и замерли, выставленные жалами в сторону врага. Тысяцкие и сотники, обнажив мечи, шагнули вперед, застыли перед рядами воинов. Взмах меча Любена – и славянские дружины двинулись в бой.
Трижды сходились противники в ожесточенной сече, и столько же раз славяне возвращались на свое прежнее место. Силы сторон, введенные в бой, были примерно равны, одинаково умелы и опытны. И насколько яростно атаковали славяне, настолько упорно было сопротивление византийцев, понимавших, что на сей раз они сражаются не за интересы империи или во славу императора, а прежде всего защищают собственные жизни. Когда славяне, столкнувшись с ромеями в четвертый раз и не прорвав их железные ряды, собирались вновь отступить, воевода Асмус подозвал к себе Микулу, назначенного командовать славянским резервом.
– Тысяцкий, оставь при мне варягов и две сотни русичей. Всех других воинов бери под свое начало, пробей среди ромеев брешь и ударь на спафария. Он находится под знаменем среди еще не вступивших в битву когорт.
Удар отряда Микулы был сокрушающим. Выстроив дружинников по пять десятков в ряд, тысяцкий направил свежие шеренги русичей одну за другой в центр оборонительной позиции византийцев. Сопровождаемые меткой стрельбой сотни отборных лучников, прикрывающих фланги ударного клина, воины Микулы после кровопролитной схватки прорвали фронт ромеев. Уничтожая либо заставляя врагов спасаться бегством, поддерживаемый одновременным натиском русичей и болгар с других направлений, отряд Микулы достиг подножия пригорка, над которым реяло знамя легиона и расположились коробки резервных когорт. Здесь русичи были остановлены тучей дротиков, стрел, камней пращников.
Прекратив наступление и укрывшись щитами, воины Микулы стали размыкаться в стороны, охватывая пригорок полукругом. Русские лучники, оттянувшись за спины своих копьеносцев, со всей возможной скоростью посылали в противника ответные стрелы. Прежде чем дружинники снова двинулись в бой, над византийскими шеренгами взметнулось вверх несколько длинных шестов с прикрепленными поперек них деревянными перекладинами. На шестах и перекладинах были часто развешаны золотые и серебряные цепи, браслеты, ожерелья, вязанки колец и перстней, пухлые от монет сафьяновые кошельки. Украшения ярко вспыхивали и блестели на солнце, искрились и переливались.
Это был старый, испытанный прием византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатств, оставалось лишь защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы – отстоять ее для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учебы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому…
Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратига Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знаменем, поступали так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделав варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.
– Главный воевода,– проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру,– мои воины изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.
Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Ин-дульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наемные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.
– Добро, сотник, веди своих воинов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает ее храбрым союзникам – викингам.
Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу.
– Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.
– Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.
Призывно махнув рукой наблюдавшим за ним и Асмусом викингам, Индульф направился к пригорку, остановился против шестов с драгоценностями, выстроил своих воинов клином среди охвативших пригорок полукругом дружинников Микулы. Когда рядом с тысяцким прозвучал сигнал рожка, зовущий в атаку, Индульф, медленно и тяжело ступая, двинулся вперед. Несколько дротиков впились в его большой, словно амбарная дверь, щит, две или три стрелы насквозь пронзили леопардовую шкуру, наброшенную на левое плечо варяга, полудюжина камней пращников вдребезги разлетелась от удара о его крепкие доспехи. Индульф находился уже всего в паре шагов от ощетинившихся копьями рядов легионеров, не меньше десятка их жал нацелились ему в голову и грудь. Викинг, словно не замечая этого, сделал еще шаг. Проревев, будто взбесившийся зверь, он со страшной силой швырнул утыканный дротиками и стрелами щит в стоявших против него легионеров, обеими руками занес над головой огромную сверкающую секиру.
Индульф ни в кого не метил, не направлял удар в какую-то заранее намеченную точку. Он обрушил тяжелое лезвие от правого плеча к левой ноге, словно косарь по лугу, круша перед собой все встреченное. Зазвенели слетающие наземь вместе с хозяйскими головами каски, затрещали разрубаемые пополам щиты. В грудь варяга брызнули струи крови, в уши ворвались хрипы умирающих и громкие стоны раненых. В ответ из глотки Индульфа вырвался нечленораздельный торжествующий вопль, и он, шагнув в образовавшуюся в византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.
В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.
Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новых дымных стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Мику-лы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стали спускаться к берегу.
Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячесла-вом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса – это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.
– Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях,– встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен.– Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.
– Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше,– ответил Асмус.– Ты знаешь это не хуже меня.
Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.
– Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…
Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс(Сарисса – копье с длинным кинжаловидным лезвием.), рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись только лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.
– Встретили в лесу возле старой смолокурни.
– Кто ты, старик? – спросил византиец у болгарина.
– Никто, господин, просто Божий человек,– последовал тихий ответ.– Остался на всем белом свете один и доживаю рек в брошенной смолокурне. Когда-то и у меня был дом, семья, радость, надежды. Да все в мгновение ока смели камни, что хлынули однажды с горы на селение. А кому нужен больной старик, который не может ни построить себе дом, ни возделать землю кмету? Потому и вынужден жить в старых заброшенных развалинах.
– Не завидую твоей доле, старик,– сочувственно сказал Иоанн.– Однако Небо вняло твоим молитвам и послало нас. Если проявишь сегодня хоть немного мудрости, то до конца дней твоих забудешь о нищете. Ответь, ты хорошо знаешь эти места?
– Гора и ее окрестности стали для меня родным домом. Мне было бы стыдно не знать свой дом.
– Куда можно спуститься с этой горы?
– На горе четыре ведущие вниз дороги. Куда тебе надобно, господин?
– Четыре? – повторил Иоанн, переглядываясь с Фулнером.– Мои воины обнаружили всего три. Какую они упустили? Впрочем, назови все доступные для спуска места.
– Прежде всего дорога, по которой вы поднялись на гору. Затем две тропы, что сбегают в сторону моря. И наконец, старая, чудом сохранившаяся козья тропа, по которой пастухи, когда еще существовало мое селение, гоняли скот на зимние пастбища.
Иоанн перевел взгляд на Фулнера:
– В скольких местах славяне громоздят завалы и копают рвы, преграждая нам путь с горы?
– В трех. На дороге и двух тропах, ведущих к морю. Видимо, они тоже не обнаружили козью тропу, о которой сообщил старик. Но вдруг от старости он что-либо путает? – Викинг метнул на болгарина подозрительный взгляд.
– Я говорю правду,– сказал старик, внимательно прислушивавшийся к разговору Иоанна с Фулнером.– Просто козья тропа никому давно не нужна и о ней все забыли. За истекший срок она заросла подлеском, скрылась под травой и осыпями камней. Как могут сыскать ее русы, чужие в этих местах, или дружинники покойного кмета Младана, прибывшие сюда с противоположной стороны перевала? Это воины, а не пастухи. Им больше знакомы дороги в далеких заморских краях, нежели тропы в родных горах.
– Однако среди болгарских воинов могут быть уроженцы здешних мест. Неужели козья тропа не известна даже им, пусть не пастухам, но наверняка заядлым охотникам? – не отставал.от болгарина Фулнер.
– Откуда им знать о ней? – пожал плечами старик.– С тех пор как исчезло мое селение, на горе редко кто бывает, а окрестные места из-за частых камнепадов слывут проклятыми Богом. Так что о тропе помню я один, постоянно живущий здесь. Да и то страшусь без крайней нужды ходить по ней, настолько это опасно.
Иоанн поднялся с камня, на котором сидел, вплотную приблизился к болгарину.
– Старик, вначале по козьей тропе ты скрытно выведешь моих воинов с горы, затем поможешь нам достичь побережья. За это получишь сто золотых монет. Их с лихвой хватит тебе на новый дом и безбедную жизнь. Согласен?
Болгарин нахмурил брови. Насколько мог, расправил плечи, подал грудь вперед.
– Что будет, если я скажу – нет? – Голос старика звучал по-прежнему тихо, однако в тоне явно чувствовался вызов.
– Тогда немедленно умрешь, а мы найдем тропу сами и выберемся отсюда без твоей помощи,– спокойно ответил стратиг.– Как видишь, тебе уже ничем не помешать нам, равно как ты лишен возможности сослужить добрую службу русам и соотечественникам. Поэтому думай о себе. Итак, выбирай: смерть на месте или жизнь и богатство.
Болгарин опустил голову, его губы беззвучно шевелились, словно он разговаривал сам с собой.
– В таких случаях не выбирают,– наконец обреченно сказал он.– Я согласен. Однако по тропе не пройти с лошадьми, твоим воинам придется оставить их на горе.
– Нам все равно пришлось бы расстаться с ними,– проговорил Иоанн.– Толку от них вне дорог мало, а выдать нас на козьей тропе топотом или ржаньем им ничего не стоит. Старик, мы выступаем в путь сейчас же. Ты пойдешь первым, и помни, что твоя жизнь и смерть всецело в наших руках…
На второй день пути после бегства с Зеленой горы на одном из привалов Фулнер отозвал в сторону старшего из ак-ритов. Указал ему место рядом с собой на брошенном в траву плаще.
– От спафария слышал, что ты родился в горах,– начал викинг, пристально глядя на собеседника.– Это так?
– Да. Моя родина – Корсика. Ее горы почти такие же, как эти. Как давно я там не был,– с тоской сказал акрит.
– Я тоже родился и вырос в горах, только на севере,– торопливо заговорил Фулнер, отвлекая собеседника от ненужных воспоминаний.– Они совсем иные, нежели в Болгарии либо на Корсике. Однако во всех горах, что подступают к морю, есть много общего. Ответь, куда на твоей родине ведут все прибрежные тропы, где бы они ни брали начало и сколь длинны или коротки ни были?
– Они соединяют между собой селения либо выводят к морю. Для какой другой цели их прокладывать еще?
– Точно так обстоит дело и здесь, в Болгарии. Стратиг сейчас мечется, как старый лис, по горам и тропам, стремясь сбить со следа погоню, которая, по его мнению, движется за нами. Однако его метания вовсе не от большого ума: сколько и где бы он ни петлял, любая рано или поздно выбранная им тропинка обязательно приведет его к морю. Поэтому славянам не нужно идти за нами следом: сберегая силы, они встретят нас на самом берегу, преградив путь к спафарию. Встретят отдохнувшие и полные сил, укрытые за рвами и завалами, полностью готовые к бою. Нам не прорваться к главным силам, горы либо побережье станут нашей могилой,– закончил Фулнер.
– Зато мы отвлечем на себя часть славянского войска, чем поможем спафарию Василию и комесу Петру одержать решающую победу над варварами. Этим мы выполним свой долг перед империей,– осторожно ответил акрит, пытливо всматриваясь в лицо викинга.
– Плевать на империю!… – прошипел Фулнер.– Какое дело до нее нам, свиону и корсиканцу? Пусть за нее подыхают византийцы, а мы не должны Новому Риму ничего! Вырваться из этих гор живыми – вот наш истинный долг!
В глазах акрита мелькнул испуг, он быстро завертел головой по сторонам.
– Господин, ты знаешь, как поступают в имперской армии с дезертирами? Их распинают на крестах.
– Я предлагаю не дезертировать, а пробиваться к спафа-рию отдельно от этого стада ослов,– кивнул головой Фул-нер на расположившихся невдалеке от них на отдых легионеров.– Знай, что именем императора Нового Рима спафа-рий Василий пожаловал мне чин византийского центуриона и велел подчиняться только ему. Отправившись со мной, ты и твои люди лишь выполните мой приказ, как и положено дисциплинированным солдатам. Итак, готов ли ты следовать со мной, дабы сообщить спафарию о событиях на перевалах?
После этих слов Фулнера акрит уже не раздумывал. Если раньше он удивлялся самостоятельности и независимости, с которыми викинг держался даже в присутствии стратига, то теперь все встало на свои места. Но главное, предложение Фулнера сулило возможность вырваться из ловушки, в которой, по мнению опытного солдата, сейчас оказался отряд Иоанна.
– Я и мои акриты идем с тобой, центурион. Однако никто из нас не знает окрестных гор, а нам отныне придется скрываться не только от славян, но и от легионеров стратига. К тому же до лагеря спафария путь далек и небезопасен.
– Не известны горы нам – знакомы старику болгарину. Стратиг приказал нам не спускать с него глаз и не отходить ни на шаг.– В глазах викинга сверкнули насмешливые искорки.– Что ж, выполним его приказ и прихватим проводника с собой…
Отдохнувший после привала Иоанн вначале встревожился, не обнаружив подле себя Фулнера и болгарина-проводника.
– Варяг со стариком и акритами ушли по тропе вперед,– сообщил стратигу ведавший охраной привала легат.– Сказали, что будут разведывать дорогу и в случае опасности сразу известят тебя об этом. Море уже недалеко, и старик боится всречи с русами.
Успокоенный Иоанн приказал двигаться в направлении, куда направились Фулнер с проводником, и вскоре византийский отряд растянулся по склону горы. Солнце палило немилосердно, раскаленный воздух не тревожило даже малейшее дуновение ветерка. Легионеры, несущие на себе седла брошенных на Зеленой горе лошадей, изнывали от духоты и жажды. Многие посбрасывали каски и доспехи, предпочитая нести их вместе с седлами на спине и плечах. Неожиданно далеко впереди блеснуло море, и остановившийся стратиг широко перекрестился.
– Слава Богу, болгарин нас не обманул.– Он внимательно осмотрелся по сторонам, ткнул пальцем влево от тропы.– В этом ущелье сделаем привал. Вода и тень спасут нас от жары, кусты и деревья рассеют дым от костров. Сейчас, на подходе к морю, можно встретить поджидающих нас славян, поэтому легионерам необходимо хорошо отдохнуть и подготовиться к возможному бою.
Иоанн первым спустился с тропы в ущелье. Жадно напился воды из ручья, с наслаждением вытянулся в тени на густой, мягкой траве. Блаженно прикрыл глаза, стал наблюдать, как в ущелье втягивались группами и в одиночку его усталые солдаты. Как они разбредались по склонам и, подыскав подходящее место, разжигали костры, рассаживались вокруг них. Некоторые, сбросив доспехи и одежду, прежде чем заняться приготовлением горячей пищи, бросались сначала мыться к ручью.
Стратиг уже начал погружаться в сон, как вдруг страшный грохот заставил его вскочить на ноги. По склонам ущелья, ломая деревья и сметая с пути кустарник, на византийский лагерь неслись каменные лавины. Когда объятые ужасом легионеры в поисках спасения бросились к выходам из ущелья, там, преграждая им дорогу, начали падать вековые деревья, за образовавшимися древесными завалами тотчас стали появляться один за другим ряды готовых к бою славянских лучников. Навстречу византийцам засвистели первые стрелы…
Спафарий правильно рассчитал время возможного подхо-, да отряда стратига к своему лагерю. На следующий день к вечеру в направлении, откуда Василий поджидал Иоанна, заклубилась на дороге пыль. В лучах заходившего солнца засверкали оружие и доспехи всадников, лавиной мчавшихся сзади на один из славянских завалов. Василий покосился на свои находящиеся в боевой готовности когорты: не пора ли давать им сигнал для выступления на помощь стратигу?
Но что это? Вместо того чтобы готовиться к бою либо отступать в горы, вражеские воины бросились всадникам навстречу, обступили передних. До слуха Василия донеслись громкие, радостные крики смешавшихся в одну толпу прибывших конников и стерегущих византийский лагерь врагов. Внимательно присмотревшись, спафарий различил на всадниках славянские шлемы и доспехи, увидел на их плечах длинные, столь характерные русские щиты. Его наметанный глаз задержался на широких варяжских секирах, прикрепленных к седлам некоторых всадников.
Увиденное не требовало объяснений, и Василий скрылся в шатре. Его обнадеживала мысль, что отряд стратига погиб не целиком, что какой-то его спасшейся части позже удастся соединиться с основным византийским войском.
Действительно, перед рассветом в лагерь пробрался с ак-ритами и болгарином-проводником варяг Фулнер, которого дежурный центурион немедленно доставил к Василию. От него спафарии услышал о всех злоключениях отряда стратига, о его бесславной гибели в устроенной славянами засаде, свидетелем чего викинг стал, находясь на вершине соседней горы. Собственное спасение Фулнер объяснил тем, что раньше, чем на отряд напали славяне, он с проводником и акритами был направлен стратегом на разведку предстоявшего после привала пути.
Отпустив викинга, Василий долго сидел, сжав голову руками. Вызвав затем дежурного центуриона, он распорядился доставить в шатер капитанов хеландий, успевших снова вернуться к нему.
– Останься и ты,– приказал он центуриону, когда тот, приведя моряков, собрался покинуть шатер.
Хмуро оглядев замерших перед ним капитанов, Василий не спеша заговорил:
– Сейчас отправитесь к друнгарию и передадите, что отряд стратига Иоанна полностью погиб, я окружен и завтра буду вынужден принять бой со славянами. Приказ друнгарию: с рассвета быть наготове и ждать моего сигнала – два раза подряд три пущенные в небо дымные стрелы. Заметив сигнал, пусть тут же плывет к лагерю, чтобы принять на борт людей. Вы оба останетесь с друнгарием и вместе с ним ответите головой за исполнение приказа.
Отправив моряков, Василий подошел к центуриону, положил ему руки на грудь, где на выпуклой поверхности доспе-ха было выгравировано изображение креста-распятия.
– Илья, мы не первый год знаем друг друга. Видит Бог, я давно тебе хотел дать под твое командование когорту. Однако мне всегда было жаль расстаться с тобой, потому что в первую очередь я воспринимал тебя не как солдата, а верного друга, которого желаешь иметь рядом с собой. Сейчас, в тяжелейшую минуту, когда мы оба смотрим смерти в глаза, я открываю тайники своей души только тебе. Выслушай и пойми меня правильно… Завтрашнюю битву мы проиграли, даже не выстроив еще своих солдат: славян больше, они сражаются на родной земле, окрылены победой над стратигом Иоанном. Мне нисколько не жаль вонючего охлоса, что именуется солдатами великой империи, удел которого в том и состоит, чтобы по моему приказу умирать во славу Византии. Пусть весь легион ляжет под славянскими мечами, но мы с тобой обязаны, несмотря ни на что, уцелеть. Ибо только мы и нам подобные – цвет и гордость Нового Рима, его основа и созидатели.
Я не могу покинуть войско без сражения, иначе меня обвинят во всех ошибках этого с самого начала обреченного на неудачу похода и отрубят на ипподроме(Ипподром – в описываемый период место не только зрелищ, но и свершения казней.) голову. Зато я имею полное право уцелеть после проигранного сражения и спастись вместе с остатками своих солдат. Так я и намерен завтра поступить. Илья, ты лучше меня знаешь легион, отбери из его солдат и командиров две когорты самых опытных и отважных. Во время битвы я оставлю их в личном резерве, и, когда к берегу подойдут корабли друнгария, мы пробьемся с этими когортами на их палубы. Только так можно спастись, не замарав при этом свое имя трусостью.– Василий убрал руки с груди собеседника, усмехнулся.– У империи много легионов, однако жизнь у нас с тобой лишь одна.
С понимающей ответной улыбкой Илья склонил голову.
– Спафарий, считай, что две сводные когорты лучших солдат империи уже под твоим личным командованием. А мой дядя, патриарх всех христиан империи, при необходимости замолвит за нас перед императором слово, и наши подвиги на этих берегах не останутся без щедрой награды. Но для этого, как ты правильно сказал, мы должны возвратиться домой живыми.
Поднявшееся над горизонтом солнце ударило косыми лучами в стену русских червленых щитов, заиграло на их поверхности и украшениях всеми оттенками красного цвета, от нежно-розового до ярко-багряного. Казалось, что между берегом моря и горами разложен огромный вытянутый в длину костер, буйно пламенеющий на фоне свежей зелени леса и пепельно-серых скал. Лучи солнца засверкали на лезвиях копий, заискрились в складках кольчуг, слились с ослепительной белизной надетых перед боем свежих рубах.
Перед славянскими дружинами, спиной к солнцу, замерли три прямоугольные коробки византийских таксиархий. За ними на невысоком пригорке виднелись две расположенные уступом резервные когорты, над которыми развевалось знамя легиона с ликом Спасителя и вышитой под ним надписью: «Ника!».
Стоявший рядом с Асмусом и Браздом воевода Любен повернулся к славянским шеренгам, рванул из ножен меч, указал им на византийцев.
Побеждай!
– Болгары! Братья русичи! – раздался его зычный голос.– Вот она – империя, мечтающая отнять у славян родину и свободу! Сегодня она явилась с огнем и мечом в Болгарию, завтра шагнет через Дунай на Русь! Так пусть за все кривды и горе, что принесла славянам, империя получит смерть!
– Смерть ромеям! – могуче пронеслось над славянскими рядами.
Крик этот, отразившийся от гор и усиленный эхом, снова вернулся к дружинам, прошумел над ними, исчез над просторами моря.
Тотчас щиты, стоявшие прежде у ног дружинников, взлетели на их плечи, копья, смотревшие до этого вверх, склонились и замерли, выставленные жалами в сторону врага. Тысяцкие и сотники, обнажив мечи, шагнули вперед, застыли перед рядами воинов. Взмах меча Любена – и славянские дружины двинулись в бой.
Трижды сходились противники в ожесточенной сече, и столько же раз славяне возвращались на свое прежнее место. Силы сторон, введенные в бой, были примерно равны, одинаково умелы и опытны. И насколько яростно атаковали славяне, настолько упорно было сопротивление византийцев, понимавших, что на сей раз они сражаются не за интересы империи или во славу императора, а прежде всего защищают собственные жизни. Когда славяне, столкнувшись с ромеями в четвертый раз и не прорвав их железные ряды, собирались вновь отступить, воевода Асмус подозвал к себе Микулу, назначенного командовать славянским резервом.
– Тысяцкий, оставь при мне варягов и две сотни русичей. Всех других воинов бери под свое начало, пробей среди ромеев брешь и ударь на спафария. Он находится под знаменем среди еще не вступивших в битву когорт.
Удар отряда Микулы был сокрушающим. Выстроив дружинников по пять десятков в ряд, тысяцкий направил свежие шеренги русичей одну за другой в центр оборонительной позиции византийцев. Сопровождаемые меткой стрельбой сотни отборных лучников, прикрывающих фланги ударного клина, воины Микулы после кровопролитной схватки прорвали фронт ромеев. Уничтожая либо заставляя врагов спасаться бегством, поддерживаемый одновременным натиском русичей и болгар с других направлений, отряд Микулы достиг подножия пригорка, над которым реяло знамя легиона и расположились коробки резервных когорт. Здесь русичи были остановлены тучей дротиков, стрел, камней пращников.
Прекратив наступление и укрывшись щитами, воины Микулы стали размыкаться в стороны, охватывая пригорок полукругом. Русские лучники, оттянувшись за спины своих копьеносцев, со всей возможной скоростью посылали в противника ответные стрелы. Прежде чем дружинники снова двинулись в бой, над византийскими шеренгами взметнулось вверх несколько длинных шестов с прикрепленными поперек них деревянными перекладинами. На шестах и перекладинах были часто развешаны золотые и серебряные цепи, браслеты, ожерелья, вязанки колец и перстней, пухлые от монет сафьяновые кошельки. Украшения ярко вспыхивали и блестели на солнце, искрились и переливались.
Это был старый, испытанный прием византийских полководцев: в критические минуты боя они «дарили» солдатам часть войсковой казны или захваченной добычи, а иногда и личные драгоценности. Легионерам же, дабы стать обладателями этих богатств, оставалось лишь защитить их от противника, который стремился захватить добычу с не меньшим упорством, чем византийцы – отстоять ее для последующего дележа. Под шесты, моментально ставшие самой притягательной силой для легионеров, со всех сторон потянулись разбежавшиеся от удара отряда Микулы византийцы. Вымуштрованные годами суровой учебы, закрепившие до автоматизма полученные навыки в сражениях, они стали сбиваться в десятки, вытягиваться в линии центурий, заслоняя собой висевшие над головами сокровища и готовые скорее умереть, нежели уступить их кому-либо другому…
Расталкивая локтями и плечами товарищей, из толпы викингов выбрался сотник Индульф, торопливо направился к Асмусу. Остатки варягов, вернувшихся с воеводами Браздом и Любеном после разгрома отряда стратига Иоанна, были включены в тысячу Микулы, который после Асмуса пользовался у викингов самым большим авторитетом. Даже введя в сражение основную часть воинов Микулы, воевода, хорошо знавший варягов, оставил их опять-таки в резерве. Киевские князья и их воеводы, стремясь иметь викингов под своим знаменем, поступали так не из-за любви к ним или признания особых боевых качеств, а оттого, что, не сделав варягов сегодня собственными союзниками, возможно, завтра имели бы их врагами.
– Главный воевода,– проговорил Индульф, останавливаясь против Асмуса и опираясь на секиру,– мои воины изнывают от скуки. Разреши им тоже вступить в бой. Клянусь, что я швырну ромейское знамя, как тряпку, к твоим ногам.
Опустив единственное око в землю, Асмус едва заметно усмехнулся. С появлением на поле боя шестов с драгоценностями он ждал этого разговора. Ответ на предложение Ин-дульфа тоже был готов, ибо славян было слишком мало, чтобы пренебречь воинским умением и отвагой почти сотни викингов. Сейчас был тот редкий случай, когда эти наемные солдаты, в любой ситуации прежде всего пекущиеся о личном обогащении, станут сражаться с полным напряжением сил.
– Добро, сотник, веди своих воинов в бой. Передай, что вся добыча, захваченная сегодня ими у ромеев, будет принадлежать только им. Киевский князь отказывается от части, принадлежащей ему по праву конунга, и уступает ее храбрым союзникам – викингам.
Глаза Индульфа жадно блеснули. Приложив руку к груди, он низко поклонился Асмусу.
– Ты щедр, русский воевода. Если бы у меня не было ярла Эрика, я желал бы служить только тебе.
– Поспеши, сотник, ибо викинги могут оказаться без добычи. А сегодня есть чем поживиться.
Призывно махнув рукой наблюдавшим за ним и Асмусом викингам, Индульф направился к пригорку, остановился против шестов с драгоценностями, выстроил своих воинов клином среди охвативших пригорок полукругом дружинников Микулы. Когда рядом с тысяцким прозвучал сигнал рожка, зовущий в атаку, Индульф, медленно и тяжело ступая, двинулся вперед. Несколько дротиков впились в его большой, словно амбарная дверь, щит, две или три стрелы насквозь пронзили леопардовую шкуру, наброшенную на левое плечо варяга, полудюжина камней пращников вдребезги разлетелась от удара о его крепкие доспехи. Индульф находился уже всего в паре шагов от ощетинившихся копьями рядов легионеров, не меньше десятка их жал нацелились ему в голову и грудь. Викинг, словно не замечая этого, сделал еще шаг. Проревев, будто взбесившийся зверь, он со страшной силой швырнул утыканный дротиками и стрелами щит в стоявших против него легионеров, обеими руками занес над головой огромную сверкающую секиру.
Индульф ни в кого не метил, не направлял удар в какую-то заранее намеченную точку. Он обрушил тяжелое лезвие от правого плеча к левой ноге, словно косарь по лугу, круша перед собой все встреченное. Зазвенели слетающие наземь вместе с хозяйскими головами каски, затрещали разрубаемые пополам щиты. В грудь варяга брызнули струи крови, в уши ворвались хрипы умирающих и громкие стоны раненых. В ответ из глотки Индульфа вырвался нечленораздельный торжествующий вопль, и он, шагнув в образовавшуюся в византийской шеренге брешь, опять занес над головой страшную секиру.
В затылок за Индульфом, прикрывая его с боков щитами и выставленными вправо и влево копьями, двинулись два викинга-гирдмана. За ними, таким же образом защищая впереди идущих товарищей, устремились уже четверо. Словно железный таран, имеющий вместо острия крушившего все на своем пути Индульфа, варяжский клин медленно, но неуклонно пробивался к увешанным драгоценностями шестам.
Викинги находились от византийского знамени всего в полутора-двух десятках шагов, наступавшие слева и справа от них русичи и болгары отставали от Индульфа на две-три длины копья. И тут с вершины пригорка взлетели в зенит три стрелы. Оставляя за собой хорошо заметные в безоблачном небе шлейфы черного дыма, они еще не успели набрать максимальной высоты, как вслед за ними метнулись три новых дымных стрелы. Тотчас коробки не принимавших участия в битве резервных когорт шевельнулись, ощетинились копьями и, прикрывшись со всех сторон щитами, двинулись с пригорка в направлении моря. Как незадолго до этого отряд Мику-лы, они своей монолитной массой рассекли надвое стену сражавшихся и, расшвыривая перед собой без разбора всех оказавшихся на пути, стали спускаться к берегу.
Главный воевода Асмус видел, как тысяцкий Микула направил наперерез отступавшим когортам оставленную им в своем резерве единственную сотню. Растянув ее на пути византийцев двумя шеренгами, он вместе с сотником Брячесла-вом занял место впереди дружинников. В это время на горизонте, где встречались и смешивались синей и голубой красками границы моря и неба, выросли паруса – это плыл к побережью ромейский флот. Неприятельские когорты сразу ускорили шаг, над головами легионеров гуще взвилась желтая песчаная пыль.
– Главный воевода, ромеи хотят пробиться к берегу и уйти на кораблях,– встревоженно проговорил находившийся рядом с Асмусом Любен.– Дозволь мне остановить их и не допустить к морю.
– Им не уйти от нас никуда ни по воде, ни по суше,– ответил Асмус.– Ты знаешь это не хуже меня.
Однако в глазах Любена было столько невысказанной мольбы, что Асмус смягчился.
– Добро, быть по-твоему. Коли ты начал битву, тебе и завершать ее. Бери оставшихся воинов и помоги Микуле с Брячеславом…
Прижав к плечу изрубленный щит и сжав в руке древко копья, тысяцкий ждал византийцев. Вот лезвия их сарисс(Сарисса – копье с длинным кинжаловидным лезвием.), рядом с его щитом, ноздри щекочет поднятая с земли ногами пыль и едкий запах чужого, вспотевшего под тяжестью доспехов тела. Резко вскинув щит, Микула отвел от себя вверх несколько вражеских копий и, стремительно метнувшись вперед, нанес удар своим. Отпрянув назад, он успел достать копьем еще одного византийца и, оставив его во вражеской груди, выхватил меч. Сжавшись в комок, укрывшись за щитом так, что между его верхним краем и шлемом виднелись только лишь глаза, Микула вступил в схватку сразу с несколькими легионерами.