Страница:
– Таких вещей не прощают… Вы хоть понимаете?
– Понимаем, – признал Макарыч и тут же добавил: – Но, Константин Борисович, мы не напрашивались… Лядов сам начал…
Проверяющий побагровел.
– Молчать! – гаркнул он. – Когда старший по званию разговаривает!
Макарыч побледнел.
– Между прочим, этот Лядов тебя не только по званию старше, но и по должности, и по сроку службы, товарищ майор! – уже спокойнее, но все еще «с градусом» в голосе добавил проверяющий. – Так что не тебе решать, кто «напрашивается», как ты изволил выразиться, а кто боевую задачу выполняет!
Макарыч смутился.
– Извините, товарищ полковник, – пробормотал он.
– Эх, провинция… – вздохнул Багрянский и налил себе еще газировки. – Ладно. Напортачили вы тут все, как я погляжу, прилично. А теперь ко мне прибежали: «Разведите, товарищ полковник…» А между прочим, областная пресса уже кое-что пронюхала и ждет не дождется, когда менты друг друга сажать начнут…
– Лучше, конечно, если мы сами разберемся, – неуверенно вставил Скобцов.
– Правильно мыслишь, Аркадий Николаевич, – поддержал его проверяющий. – Это, можно сказать, наше внутреннее, почти семейное дело, и не хрен этим бумагомаракам сюда свой нос совать.
Он встал, прошел в спальню и вскоре вернулся с сотовым телефоном в руках. Набрал несколько цифр и приложил аппарат к уху.
– Семен Игнатьевич? Багрянский беспокоит, – деловито представился он, как только ему ответили. – Ты, как всегда, еще на службе… А между прочим, уже четвертый час ночи… Да-да, знаю. Да, вот они все, гаврики, у меня сидят…
Некоторое время он слушал, а потом поинтересовался.
– А этот ваш журналист, как его? Да-да, Стрельцов, не унимается? М-да… Слышь, Семен Игнатьевич, давайте-ка завершайте свои разборки, мой вам совет. Да, я понимаю.
Некоторое время он снова слушал молча, а потом возразил:
– Ну, хорошо, посадишь ты их… А что потом? Ты о своем завтрашнем дне подумал? А я вижу, что не подумал! Да, я так считаю! Потому что это твое хозяйство! И если у тебя сил не хватает все в своих руках держать, то завтра министр задумается, а нужен ли ты ему вообще!..
Бунтари напряженно ждали. Было совершенно очевидно, что прямо на их глазах разворачивается серьезнейшая полемика, в которой обозначаются весьма и весьма серьезные границы между «хочется» и «надо».
– А ты сам как думаешь? Мера пресечения? Ну что ж, разумно. Правильно.
Проверяющий положил трубку на журнальный столик и снова налил себе газировки. Макарыч и Санька сидели ни живы ни мертвы, и даже отцу Василию стало не по себе.
– Значит, так, гаврики, – вздохнул Багрянский. – С областью я все перетер.
Санька и Макарыч синхронно сглотнули.
– На первое время вам изменят меру пресечения. А будете себя хорошо вести, все дела закроют. И о превышении полномочий, и все остальное…
– Точно закроют? – не выдержал Макарыч.
– У области к вам особых претензий нет, – встал и прошелся по комнате проверяющий. – А то, что поцапались немного, не в счет: мало ли что в семье бывает? Не выносить же сор из избы по малейшему поводу… Санька и Макарыч дружно вздохнули.
– Но вы должны это ценить. Никаких больше мне понтов, никаких контактов с прессой и вообще – чтобы сидели мне тише воды ниже травы!
– А как же Гравер? – осмелился спросить священник.
– Я же сказал! – рассердился Багрянский. – У области к вам претензий нет! Особенно вас это касается, батюшка! Идите в свою церкву и делайте свои там дела всякие! Крестите! Причащайте! Венчайте! А к нам соваться не хрен! Я понятно объяснил?!
Священник кивнул наискосок. Пусть с некоторой натяжкой, но он с таким положением вещей примириться мог. Все-таки не по кустам бегать да не в цистерне сидеть – нормальная жизнь.
– Все свободны, – распорядился проверяющий и усмехнулся. – Кроме тебя, конечно, Скобцов. И, кстати, женщин ваших сейчас развезут по домам; вы им там объясните популярным языком… – Он поднял и продемонстрировал свой плотный, белый кулак. – Чтобы языком с кумушками не трепали. Это в ваших же интересах.
Они дружно, как по команде, кивнули и заторопились прочь.
Когда они вышли на улицу, на востоке уже занималась алая зорька, а небо из черного стало почти сиреневым. Вовсю свистели на ветках проснувшиеся птицы, размеренно мели центральную площадь дворники, и все вокруг было напоено таким спокойствием, такой благостью, что, казалось, нет и не может быть в этом прекрасном мире ничего дурного или даже просто несовершенного.
– Я чего-то не понял, Андрей Макарович, – подал голос Санька. – Что, вот так вот позвонили, и все?
– А тебе чего надо? – поинтересовался старый рубоповец. – Чтобы тебя на прощание в ж… расцеловали? Радуйся, что живой остался…
– Да нет, я доволен! – с жаром объяснил Санька. – Я только чего-то не пойму, как это нам так легко все простили!
– Да никто ничего не простил, – отмахнулся Макарыч. – А то, что меру пресечения изменили, не надейся; уедет проверяющий, и все по новой завертится.
– Вряд ли, – не согласился с таким пессимистическим взглядом на вещи священник. – Им скандалы внутри ментовки – нож в горле. А на коленки мы и так встали, причем сами, нам только намекнули так, что завтра мы опасности представлять не будем, а это главное. А если кто прошлое помянет…
– Тому глаз вон! – жизнерадостно завершил Санька.
– Нет. Просто сейчас время такое, что прошлым жить нельзя; кто в прошлых обидах застревает, о будущем не успевает подумать… И там, наверху, это куда как лучше нас понимают.
Они дошли до Татарской слободы и там разошлись в разные стороны: отец Василий прямо, к мосту через Студенку, Санька направо, видимо, проситься назад в общагу, а Андрей Макарович налево…
Отец Василий подошел к дому совсем тихо, словно боялся, что, если он будет шуметь, громко звать Ольгу и вообще хоть как-то проявит свои истинные чувства, судьба снова повернется к нему своей не самой лучшей стороной. Но только он ступил на крыльцо, как до него донесся незабываемый аромат Ольгиных блинчиков.
Уже не сдерживаясь, он рывком распахнул дверь, быстро прошел в кухню, бросился к Ольге и крепко обнял ее.
Они стояли молча и недвижно, так, словно боялись потерять друг друга от того, что хоть на миг разомкнут объятия. А от сковородки с позабытым блином валил удушливый сладковатый чад.
Ни одна служба не шла у него так легко, как в то утро. Те немногие прихожане, что пришли, с удивлением и восторгом смотрели, как светятся глаза их батюшки, с каким подъемом, с каким воодушевлением читает он тропари и ектенью, кафизмы и стихиры на хвалитех, как он счастлив. А он и был счастлив, потому что впервые за много дней занимался тем, на что наставил его господь.
А потом пошла обычная, вседневная суета, и священник с упоением отдался ее могучему течению, позабыв и свои страхи, и свои сомнения, и даже то, что не спал в эту ночь. Он шутил с диаконом Алексием, с огромным энтузиазмом просмотрел бухгалтерские отчеты, сходил в больницу и навестил своих заждавшихся его прихожанок, поговорил с Костей, ободрил персонал райбольницы, снова вернулся в храм, присел на лавочку в беседке и заплакал от переполнявших его чувств.
Роман Григорьевич Якубов пришел к нему через два дня. И вид у него был виноватый.
– Вы уж извините меня, батюшка…
– Бог простит, – не дослушав, улыбнулся ему священник.
Он сразу понял, что Якубову безмерно стыдно за то, что он тогда, трое суток назад, в какой-то миг струсил, отказавшись участвовать во всей этой эпопее до конца. Но, положа руку на сердце, они все тоже были перед ним виноваты: втянули мужика в жуткую, грязную историю ни за что, ни про что, а потом еще требовали, чтобы Роман проявлял не свойственный ему героизм.
– Вы не поняли, – криво улыбнулся Роман. – Я вас пригласить в гости хочу, на чаепитие, так сказать… Я, конечно, понимаю, что вы человек занятой, но Катя с Женькой настаивают. Придете?
В его глазах было столько ожидания и надежды, что отец Василий не выдержал и рассмеялся:
– Дурная примета в гости к Якубовым ходить, ну да ладно, когда?..
– Давайте сегодня, после вечерней службы. Катя торт испекла…
Священник почесал затылок.
– Только я без Олюшки не могу, – честно признал он. – Она меня теперь ни на шаг от себя не отпускает. Даже неловко как-то…
Ему действительно было неловко: всегда имевший абсолютную свободу на любые перемещения, он теперь, после минувших событий, чувствовал, что это его неоспоримое право изрядно пошатнулось и даже дало трещину. И вообще, пора становиться нормальным семейным человеком, правильно Ольга говорит…
– Конечно-конечно! – с энтузиазмом поддержал встречное предложение Роман. – Во сколько к вашему дому машину подогнать?
– Давайте к десяти, – предложил отец Василий. – Мишанька как раз заснет, и можно будет соседку попросить, чтобы приглядела.
– Заметано! – разулыбался Роман Григорьевич. – Ровно в десять машина будет.
Отец Василий посмотрел, как радостно, чуть ли не вприпрыжку помчался Якубов к своему огромному джипу, и подумал, что, похоже, этот простой русский, если не считать четверти цыганской крови, человек наконец-то понял, что такое жизнь без понтов. Может быть, и ко Христу стал ближе…
«Надо его на службу пригласить, – решил священник. – Эта душа не должна сгинуть в геенне…» Он ясно чувствовал, что у Романа впервые за много лет появился настоящий, реальный шанс обратиться в лоно православной церкви.
Ольга к идее сходить к Якубовым отнеслась настороженно. Наученная горьким опытом последних дней, она боялась, просто боялась, без объяснений почему. Отец Василий даже подумал, не стала ли Олюшка по-бабьи суеверной, но тут же отогнал от себя эту недостойную, исполненную гордыни мысль: сила веры Ольги во всевышнего была ему известна.
Но, когда ровно в 22.00 к дому подъехал огромный черный джип, Ольга отринула сомнения, дала последние наставления словоохотливой, добродушной соседке, еще раз взглянула в зеркало, с некоторым сожалением оглядела свои изрядно округлившиеся за время кормления грудью бедра и отважно кивнула:
– Пошли.
А менее чем через четверть часа они уже подъезжали к знакомому глухому бетонному забору в самом сердце «Шанхая».
– Оленька! – выбежала из калитки навстречу Евгения. – Здравствуй, милая!
Женщины обнялись.
– Здравствуйте, батюшка! Вы проходите, проходите…
Священник крякнул и протиснулся в калитку мимо здоровенного, в два раза, наверное, больше прежнего, охранника в дверях. «Где только Роман таких набирает? – подумал он. – А впрочем, правильно делает, в "Шанхае" иначе нельзя…»
Подошел и Роман Григорьевич, за ним, совершенно красный от смущения, Сережа, выбежала из дома заполошенная Катерина – впервые эта семья прямо-таки лучилась настоящим, неподдельным счастьем. Священник знал: такое бывает после серьезных совместных испытаний… если, разумеется, семья их выдержала. Похоже, что Якубовым это удалось.
Попа и попадью провели в зал, усадили на самое почетное место, во главе стола, прямо напротив хозяев, и действо началось.
Роман Григорьевич открыл бутылку дорогущего французского коньяка, определенно настоящего, и начал:
– Дорогой вы наш, отец Василий… батюшка…
Священник смущенно глянул в сторону Ольги. Кажется, она против коньяка не возражала.
– Позвольте вам сказать…
Во дворе что-то хлопнуло, затем еще раз, и в дверях зала вырос охранник.
– Извините, Роман Григорьевич, что отрываю вас…
– Что там еще? – со страданием в голосе спросил Роман.
– К вам РУБОП.
Наступила такая тишина, что стало слышно, как позвякивает о блюдечко не вовремя взятая Евгенией со стола чайная ложечка.
– Какой такой РУБОП? – сглотнул Роман Григорьевич.
– А я знаю? – растерянно ответил вопросом на вопрос охранник. – Но их там много, человек десять.
– Так! – состроив зловещую гримасу, поднялся из-за стола Роман Григорьевич. – Они меня уже достали!
– Рома, не надо! – кинулась к мужу Евгения.
– Отойди, Женя! – решительно отодрал от себя ее руки Роман. – С этим надо что-то делать! Я столько бабок заплатил, чтоб меня не трогали! Мне сам полковник Багрянский обещал!..
Он вперил немигающий взгляд в охранника:
– Блокировать все подходы! Раздать отдыхающей смене оружие…
– У нас только газовое… – растерянно развел руками охранник.
– Значит, раздай газовое! – заорал Якубов. – Но если ты их сюда пропустишь, раньше чем я позволю!..
– Рома, не надо!
Во дворе снова раздался какой-то шум, и по мощенной бетонной узорчатой плиткой дорожке прогрохотали тяжелые армейские ботинки. И стало ясно: Роман Григорьевич бесконечно опоздал – все уже состоялось, и битва проиграна, даже не начавшись.
Стоящего в дверях охранника властно отодвинули в сторону, и на пороге появились люди в камуфляже.
Отец Василий вгляделся и оторопел: это были Пасюк и его бывший подчиненный, здоровенный, под самый потолок мужчина, принимавший участие в обыске дома. Но только на этот раз оба рубоповца были снабжены широкими красными лентами через плечо.
– Прослышали мы, у вас девица-краса на выданье, – громыхнул своим командным голосом Макарыч. – А у нас добрый молодец пропадает, кручинится…
Сережа хихикнул.
– Так что принимайте, честные люди, гостей незваных, непрошеных… Как говорится, ваш товар, наш купец.
Евгения уронила-таки ложечку в блюдце, и Роман Григорьевич шумно сглотнул. Но все остальные молчали. Священник бросил взгляд на Катерину; она покраснела и радостно-смущенно смотрела на отца.
– Столько лет я доченьку растил… – печально произнес Роман Григорьевич. – Столько лет холил да лелеял… А теперь свою родную кровиночку в чужую сторону отдавать?
– Так мы с выкупом пришли, – осознав, что предложение не отвергнуто с порога, расцвели рубоповцы.
Давно отошедшие от глубинных народных корней сваты пороли полную отсебятину, подменяя точно выверенные элементы старинного русского ритуала почти кавээновскими находками, но дело шло. И уже через полчаса дорогой импортный напиток отодвинули в сторону, и за раздвинутым огромным столом расселись парни в камуфляже, а на самом столе появилась более привычная обеим сторонам беленькая.
Санька довольно быстро, почти по-хозяйски переместился на стул между Катериной и Сережей и, приобняв невесту и будущего шурина за плечи, лучезарно улыбался. Роман Григорьевич, в конце концов, оказался бок о бок с Андреем Макаровичем, и застолье начало набирать положенную ему силу.
Ольга тронула мужа за рукав:
– Пойдем?
Он счастливо улыбнулся. Здесь и впрямь все уже пошло на лад и ничьего вмешательства давно не требовалось.
Но уйти им не удалось. Обе стороны оказались настолько шокированы робкой попыткой отца Василия и Ольги уйти, что они переглянулись и обоюдно признали: надо оставаться.
Впрочем, батюшка зельем не злоупотреблял. Может быть, потому, что давно выпил положенную ему сверху норму, а может, потому, что только один человек во всем Усть-Кудеяре и мог заставить его потерять самоконтроль и отдаться хмельному разгулу. Но главного врача райбольницы Кости поблизости не наблюдалось, а потому не пить было относительно просто.
Вскоре мужики вывалили на перекур, и отец Василий стоял рядом с Макарычем и Санькой и думал о том, сколь прихотлива, сколь непредсказуема бывает воля небес. Воистину, господь непознаваем…
– Я вот чего вспомнил, – объяснял Санька своему крестному отцу. – Помните, когда вы Гравера в первый раз взяли, там один насчет Торпеды раскололся…
Они и здесь не могли не говорить о своей любимой работе. Хотя в данный момент ни тот, ни другой нигде не числились, да и вообще формально еще оставались под следствием. Правда, тем ценнее было то уважение, которое высказали своим бывшим коллегам милиционеры, согласившись прийти сватать за Саньку дочку небезызвестного Романа Григорьевича Якубова.
– Какая Торпеда? – не понял Макарыч.
– Помните, Васьков раскололся, что Гравер зачем-то Торпеду пригласил? Помните? – нервно пояснил Санька.
Священник прислушался: то, что касалось имени Гравера, затрагивало и его судьбу.
– И что? – никак не мог понять, чего от него хотят, Макарыч.
– А то, что он один во всей этой компании был неместным. А мы все гадали, кто удавкой пользуется, когда на батюшку с Катей напали… Наши-то этого инструмента не знают!
Отец Василий весь превратился во внимание.
– И потом, при поимке, мы ведь только двоих с элеватора вытащили… Но обоих батюшка видел… Точно, батюшка? – повернулся к священнику Санька.
– Верно, – кивнул отец Василий. – И Жираф, и крепыш Катьку вязали, а тот, что на меня с удавкой напал, как в воду канул… На элеваторе его точно не было.
– Это что же получается?! – дошло наконец до раскрасневшегося от выпитого Андрея Макаровича. – У нас еще один «язык» может наметиться?
– Хорошо бы, – мечтательно произнес Санька. – А то в тот раз мы до конца дело не довели, а в РОВД, сами знаете, как получилось…
– Не наша вина, – как отрезал Макарыч.
– Я знаю, – согласился Санька. – Да только я вот что думаю, возьми мы его тогда, и все было бы понятнее…
– Молодежь… – покровительственно похлопал Саньку по спине Макарыч и повернулся к священнику: – Все в мечтах, все в фантазиях… А давно бы пора обеими ногами на земле твердо стоять.
Он снова повернулся к Саньке и усмехнулся.
– Знаешь, Санек, присказку: если бы да кабы, то во рту росли грибы… Не надо мечтать о невозможном, у нас с тобой реальных дел по горло.
– Я помню, – с горечью в голосе откликнулся лейтенант. – Нам с вами в первую очередь надо от дела на шее избавиться. А то вот уедет полковник Багрянский, и отправят нас втихую в Коми-Пермяцкий округ лес валить…
Отец Василий и Ольга смогли вырваться домой только после двух ночи, да и то лишь благодаря помощи Евгении. Жена Романа сама сходила к охране, сама переговорила с шофером и сама аккуратно вывела супружескую чету со двора, дабы они вновь не нарвались на нетрезвое навязчивое гостеприимство ее мужа.
И уже потом, когда их привезли, а Олюшка, раз десять, наверное, извинившись перед соседкой за изрядную задержку, пошла провожать ее до дома, отец Василий подумал, что для нормальной жизни надо совсем немного: просто преодолеть в себе ненависть и позволить любви поселиться в сердце. Так, как это сделали после двадцати трех лет ненависти Роман и Макарыч.
На следующий день Санька с Катей подали заявление в загс, и дни потекли так, как им и положено течь: в мире и взаимопонимании. Отец Василий окончательно восстановил свой нормальный рабочий график, вплоть до посещения районной больницы, и с удовлетворением констатировал, что никаких «дыр» более не осталось и можно, пожалуй, подумать о том, чтобы сходить с Олюшкой и Мишанькой на пляж – погода позволяла.
Тогда-то к попу и приехали из Софиевки. Священник давно уже хотел навестить тамошних мирян; он понимал, что поразившая поволжскую деревню нищета местами слишком глубока и те же старушки просто не могут позволить себе съездить в район, чтобы помолиться так, как этого просит изголодавшаяся душа, – в храме. Но все как-то откладывал это богоугодное дело на потом. И теперь, когда его навестила жена тамошнего бывшего председателя совхоза, он понял, что далее уклоняться от исполнения своего долга просто не может.
– Как раз еще и сорок дней завтра Артему Степановичу будет, – подлила масла в огонь жена бывшего председателя. – Люди будут очень рады, если вас увидят…
Священник невольно поморщился. Он знал, что софиевские жители глубоко чтут своего преставившегося земляка, талантливого администратора, кстати, единственного в Софиевке, кто смог «выбиться в люди» и даже на некоторое время ставшего ключевой фигурой во всей области. Но на какой-то миг ему стало не по себе: в этом приезде жены бывшего председателя он почувствовал острое желание приурочить визит районного священника к этим самым сорока дням. Можно сказать, что его как бы намеревались немного использовать, чтобы потом с провинциальной напыщенностью несколько лет вспоминать, что на сорок дней уважаемого Артема Степановича к ним даже батюшка из района приезжал… Это было неприятно.
– И бабушки наши вас ждут не дождутся, – заметив перемену настроения отца Василия, пустила в ход главный козырь визитерша. – У нас ведь и лежачие есть, и совсем одинокие: куска хлеба подать некому… Поехали?
Священник вздохнул и согласился.
Они поехали в Софиевку вечером, на «Жигулях» отца Василия. Само собой, жена бывшего председателя так основательно затарилась, что ни в багажник, ни на заднее сиденье огромные клетчатые сумки уже не помещались, и священнику пришлось привинчивать еще и багажник сверху. Его использовали и использовали самым бесстыдным образом.
Затем она попросила его заехать вместе с ней на элеватор и пропадала там порядка сорока минут, так что, пока они добрались до Софиевки, отец Василий совершенно извелся, а на землю упала плотная и душная летняя ночь.
И лишь когда священник, поставив машину во дворе бывшего председателя совхоза, навестил первую бабусю, он понял: ничто не напрасно. Сохранившее в душах веру предков старшее поколение действительно отчаянно нуждалось в священнике, и уже через полчаса в маленьком домике первой навещенной им в Софиевке прихожанки бабы Клавы собралось человек двадцать стариков – от шестидесяти до девяноста.
А потом прибежала «зазывала», потащила его в дом софиевской родни Артема Степановича, и священник нехотя побрел за ней. Но вскоре его сожаления испарились, как туман, потому что на сорок дней Артему Степановичу собралось полдеревни, и это было тоже достаточно важно. Мужики в предчувствии завершения «официальной части» томились, но отец Василий никуда не торопился и постарался использовать отпущенное господом время с максимальной пользой.
Он произнес целый монолог, вполне достойный помещения в школьные хрестоматии, если там, конечно, введут «Слово божие». Так что некоторые даже прослезились. Но просто завершить и уйти ему не удалось. Посыпались вопросы, и отцу Василию пришлось отвечать, в меру своего разумения, и даже пояснять, почему некоторые хоронят своих соплеменников головой на восток, а другие – на запад.
Священник старался изо всех сил и даже приводил исторические примеры и отслеживал корни каждого обычая и искренне радовался, что на какое-то время люди даже забыли про спиртное. Но потом тяжкая многолетняя традиция взяла свое, и на столах появилась водка, а разговоры приняли более возбужденный характер.
– Не-е, мужики, чтобы Артем Степанович и что-то не так сделал? – твердил помятый, дочерна загорелый селянин. – Быть того не может! Вот и Женя вам скажет!
«Женя», единственный из всех поминающих, кто был в приличном, европейского покроя костюме, охотно кивал.
– Я с ним шесть лет проработал, – с набитым ртом говорил он. – Нормальный был мужик!
Отец Василий невольно прислушивался. Артем Степанович одно время даже составлял губернатору конкуренцию в предвыборной схватке. Но всплыли грязные делишки, и выходцу из Софиевки пришлось быстренько, в пожарном, так сказать, порядке снимать кандидатуру. А потом он погиб. И вот тут начинался «темный лес».
Нет, конечно, ничего удивительного не было в том, что заключение экспертизы, касающееся смерти причастного к власти человека, не огласили по всем СМИ. Власти по-своему правильно сделали, что промолчали. Но слухи все равно ходили, и были они весьма удручающи. Близкий к «органам» народ утверждал, что Артему Кузьмичу устроили самоповешение, хотя следы на шее указывали на то, что его прежде удавили…
«Удавили?!» – отец Василий похолодел. Слишком уж это напоминало нападение на него самого. Как там говорил Санька? Местные таким не пользуются…
Он подсел к мужичкам поближе и превратился в слух: теперь их пьяный базар касался и его самого. -…и эксперты то же самое сказали: убили Артема Степановича… – высказывали наболевшее мужики. – Да только ментам это разве нужно?
– Его ведь задушили? – поинтересовался отец Василий.
Женя кивнул:
– Я заключение экспертов смотрел: там четко сказано: «Ширина представленной в экспертизу веревки не совпадает с параметрами следа, приведшего к асфиксии…»
– Да ну! – бурно отреагировали мужики.
– Точно, – кивнул Женя. – А кроме того, позвонки были разорваны уже после смерти, а никак не в ее момент. На это однозначно указывает характер кровоподтеков.
Отец Василий разволновался.
– А там никто клички Торпеда не упоминал? – спросил он и тут же сообразил, что таких вещей даже работавший вместе с Артемом Степановичем шесть лет Женя не знает.
– Нет, батюшка, я не помню, – покачал головой Женя. – А что это за Торпеда?
Священник прикусил язык; ему не следовало разглашать данные, услышанные от Саньки Мальцева.
– Понимаем, – признал Макарыч и тут же добавил: – Но, Константин Борисович, мы не напрашивались… Лядов сам начал…
Проверяющий побагровел.
– Молчать! – гаркнул он. – Когда старший по званию разговаривает!
Макарыч побледнел.
– Между прочим, этот Лядов тебя не только по званию старше, но и по должности, и по сроку службы, товарищ майор! – уже спокойнее, но все еще «с градусом» в голосе добавил проверяющий. – Так что не тебе решать, кто «напрашивается», как ты изволил выразиться, а кто боевую задачу выполняет!
Макарыч смутился.
– Извините, товарищ полковник, – пробормотал он.
– Эх, провинция… – вздохнул Багрянский и налил себе еще газировки. – Ладно. Напортачили вы тут все, как я погляжу, прилично. А теперь ко мне прибежали: «Разведите, товарищ полковник…» А между прочим, областная пресса уже кое-что пронюхала и ждет не дождется, когда менты друг друга сажать начнут…
– Лучше, конечно, если мы сами разберемся, – неуверенно вставил Скобцов.
– Правильно мыслишь, Аркадий Николаевич, – поддержал его проверяющий. – Это, можно сказать, наше внутреннее, почти семейное дело, и не хрен этим бумагомаракам сюда свой нос совать.
Он встал, прошел в спальню и вскоре вернулся с сотовым телефоном в руках. Набрал несколько цифр и приложил аппарат к уху.
– Семен Игнатьевич? Багрянский беспокоит, – деловито представился он, как только ему ответили. – Ты, как всегда, еще на службе… А между прочим, уже четвертый час ночи… Да-да, знаю. Да, вот они все, гаврики, у меня сидят…
Некоторое время он слушал, а потом поинтересовался.
– А этот ваш журналист, как его? Да-да, Стрельцов, не унимается? М-да… Слышь, Семен Игнатьевич, давайте-ка завершайте свои разборки, мой вам совет. Да, я понимаю.
Некоторое время он снова слушал молча, а потом возразил:
– Ну, хорошо, посадишь ты их… А что потом? Ты о своем завтрашнем дне подумал? А я вижу, что не подумал! Да, я так считаю! Потому что это твое хозяйство! И если у тебя сил не хватает все в своих руках держать, то завтра министр задумается, а нужен ли ты ему вообще!..
Бунтари напряженно ждали. Было совершенно очевидно, что прямо на их глазах разворачивается серьезнейшая полемика, в которой обозначаются весьма и весьма серьезные границы между «хочется» и «надо».
– А ты сам как думаешь? Мера пресечения? Ну что ж, разумно. Правильно.
Проверяющий положил трубку на журнальный столик и снова налил себе газировки. Макарыч и Санька сидели ни живы ни мертвы, и даже отцу Василию стало не по себе.
– Значит, так, гаврики, – вздохнул Багрянский. – С областью я все перетер.
Санька и Макарыч синхронно сглотнули.
– На первое время вам изменят меру пресечения. А будете себя хорошо вести, все дела закроют. И о превышении полномочий, и все остальное…
– Точно закроют? – не выдержал Макарыч.
– У области к вам особых претензий нет, – встал и прошелся по комнате проверяющий. – А то, что поцапались немного, не в счет: мало ли что в семье бывает? Не выносить же сор из избы по малейшему поводу… Санька и Макарыч дружно вздохнули.
– Но вы должны это ценить. Никаких больше мне понтов, никаких контактов с прессой и вообще – чтобы сидели мне тише воды ниже травы!
– А как же Гравер? – осмелился спросить священник.
– Я же сказал! – рассердился Багрянский. – У области к вам претензий нет! Особенно вас это касается, батюшка! Идите в свою церкву и делайте свои там дела всякие! Крестите! Причащайте! Венчайте! А к нам соваться не хрен! Я понятно объяснил?!
Священник кивнул наискосок. Пусть с некоторой натяжкой, но он с таким положением вещей примириться мог. Все-таки не по кустам бегать да не в цистерне сидеть – нормальная жизнь.
– Все свободны, – распорядился проверяющий и усмехнулся. – Кроме тебя, конечно, Скобцов. И, кстати, женщин ваших сейчас развезут по домам; вы им там объясните популярным языком… – Он поднял и продемонстрировал свой плотный, белый кулак. – Чтобы языком с кумушками не трепали. Это в ваших же интересах.
Они дружно, как по команде, кивнули и заторопились прочь.
* * *
Когда они вышли на улицу, на востоке уже занималась алая зорька, а небо из черного стало почти сиреневым. Вовсю свистели на ветках проснувшиеся птицы, размеренно мели центральную площадь дворники, и все вокруг было напоено таким спокойствием, такой благостью, что, казалось, нет и не может быть в этом прекрасном мире ничего дурного или даже просто несовершенного.
– Я чего-то не понял, Андрей Макарович, – подал голос Санька. – Что, вот так вот позвонили, и все?
– А тебе чего надо? – поинтересовался старый рубоповец. – Чтобы тебя на прощание в ж… расцеловали? Радуйся, что живой остался…
– Да нет, я доволен! – с жаром объяснил Санька. – Я только чего-то не пойму, как это нам так легко все простили!
– Да никто ничего не простил, – отмахнулся Макарыч. – А то, что меру пресечения изменили, не надейся; уедет проверяющий, и все по новой завертится.
– Вряд ли, – не согласился с таким пессимистическим взглядом на вещи священник. – Им скандалы внутри ментовки – нож в горле. А на коленки мы и так встали, причем сами, нам только намекнули так, что завтра мы опасности представлять не будем, а это главное. А если кто прошлое помянет…
– Тому глаз вон! – жизнерадостно завершил Санька.
– Нет. Просто сейчас время такое, что прошлым жить нельзя; кто в прошлых обидах застревает, о будущем не успевает подумать… И там, наверху, это куда как лучше нас понимают.
Они дошли до Татарской слободы и там разошлись в разные стороны: отец Василий прямо, к мосту через Студенку, Санька направо, видимо, проситься назад в общагу, а Андрей Макарович налево…
* * *
Отец Василий подошел к дому совсем тихо, словно боялся, что, если он будет шуметь, громко звать Ольгу и вообще хоть как-то проявит свои истинные чувства, судьба снова повернется к нему своей не самой лучшей стороной. Но только он ступил на крыльцо, как до него донесся незабываемый аромат Ольгиных блинчиков.
Уже не сдерживаясь, он рывком распахнул дверь, быстро прошел в кухню, бросился к Ольге и крепко обнял ее.
Они стояли молча и недвижно, так, словно боялись потерять друг друга от того, что хоть на миг разомкнут объятия. А от сковородки с позабытым блином валил удушливый сладковатый чад.
* * *
Ни одна служба не шла у него так легко, как в то утро. Те немногие прихожане, что пришли, с удивлением и восторгом смотрели, как светятся глаза их батюшки, с каким подъемом, с каким воодушевлением читает он тропари и ектенью, кафизмы и стихиры на хвалитех, как он счастлив. А он и был счастлив, потому что впервые за много дней занимался тем, на что наставил его господь.
А потом пошла обычная, вседневная суета, и священник с упоением отдался ее могучему течению, позабыв и свои страхи, и свои сомнения, и даже то, что не спал в эту ночь. Он шутил с диаконом Алексием, с огромным энтузиазмом просмотрел бухгалтерские отчеты, сходил в больницу и навестил своих заждавшихся его прихожанок, поговорил с Костей, ободрил персонал райбольницы, снова вернулся в храм, присел на лавочку в беседке и заплакал от переполнявших его чувств.
* * *
Роман Григорьевич Якубов пришел к нему через два дня. И вид у него был виноватый.
– Вы уж извините меня, батюшка…
– Бог простит, – не дослушав, улыбнулся ему священник.
Он сразу понял, что Якубову безмерно стыдно за то, что он тогда, трое суток назад, в какой-то миг струсил, отказавшись участвовать во всей этой эпопее до конца. Но, положа руку на сердце, они все тоже были перед ним виноваты: втянули мужика в жуткую, грязную историю ни за что, ни про что, а потом еще требовали, чтобы Роман проявлял не свойственный ему героизм.
– Вы не поняли, – криво улыбнулся Роман. – Я вас пригласить в гости хочу, на чаепитие, так сказать… Я, конечно, понимаю, что вы человек занятой, но Катя с Женькой настаивают. Придете?
В его глазах было столько ожидания и надежды, что отец Василий не выдержал и рассмеялся:
– Дурная примета в гости к Якубовым ходить, ну да ладно, когда?..
– Давайте сегодня, после вечерней службы. Катя торт испекла…
Священник почесал затылок.
– Только я без Олюшки не могу, – честно признал он. – Она меня теперь ни на шаг от себя не отпускает. Даже неловко как-то…
Ему действительно было неловко: всегда имевший абсолютную свободу на любые перемещения, он теперь, после минувших событий, чувствовал, что это его неоспоримое право изрядно пошатнулось и даже дало трещину. И вообще, пора становиться нормальным семейным человеком, правильно Ольга говорит…
– Конечно-конечно! – с энтузиазмом поддержал встречное предложение Роман. – Во сколько к вашему дому машину подогнать?
– Давайте к десяти, – предложил отец Василий. – Мишанька как раз заснет, и можно будет соседку попросить, чтобы приглядела.
– Заметано! – разулыбался Роман Григорьевич. – Ровно в десять машина будет.
Отец Василий посмотрел, как радостно, чуть ли не вприпрыжку помчался Якубов к своему огромному джипу, и подумал, что, похоже, этот простой русский, если не считать четверти цыганской крови, человек наконец-то понял, что такое жизнь без понтов. Может быть, и ко Христу стал ближе…
«Надо его на службу пригласить, – решил священник. – Эта душа не должна сгинуть в геенне…» Он ясно чувствовал, что у Романа впервые за много лет появился настоящий, реальный шанс обратиться в лоно православной церкви.
* * *
Ольга к идее сходить к Якубовым отнеслась настороженно. Наученная горьким опытом последних дней, она боялась, просто боялась, без объяснений почему. Отец Василий даже подумал, не стала ли Олюшка по-бабьи суеверной, но тут же отогнал от себя эту недостойную, исполненную гордыни мысль: сила веры Ольги во всевышнего была ему известна.
Но, когда ровно в 22.00 к дому подъехал огромный черный джип, Ольга отринула сомнения, дала последние наставления словоохотливой, добродушной соседке, еще раз взглянула в зеркало, с некоторым сожалением оглядела свои изрядно округлившиеся за время кормления грудью бедра и отважно кивнула:
– Пошли.
А менее чем через четверть часа они уже подъезжали к знакомому глухому бетонному забору в самом сердце «Шанхая».
– Оленька! – выбежала из калитки навстречу Евгения. – Здравствуй, милая!
Женщины обнялись.
– Здравствуйте, батюшка! Вы проходите, проходите…
Священник крякнул и протиснулся в калитку мимо здоровенного, в два раза, наверное, больше прежнего, охранника в дверях. «Где только Роман таких набирает? – подумал он. – А впрочем, правильно делает, в "Шанхае" иначе нельзя…»
Подошел и Роман Григорьевич, за ним, совершенно красный от смущения, Сережа, выбежала из дома заполошенная Катерина – впервые эта семья прямо-таки лучилась настоящим, неподдельным счастьем. Священник знал: такое бывает после серьезных совместных испытаний… если, разумеется, семья их выдержала. Похоже, что Якубовым это удалось.
Попа и попадью провели в зал, усадили на самое почетное место, во главе стола, прямо напротив хозяев, и действо началось.
Роман Григорьевич открыл бутылку дорогущего французского коньяка, определенно настоящего, и начал:
– Дорогой вы наш, отец Василий… батюшка…
Священник смущенно глянул в сторону Ольги. Кажется, она против коньяка не возражала.
– Позвольте вам сказать…
Во дворе что-то хлопнуло, затем еще раз, и в дверях зала вырос охранник.
– Извините, Роман Григорьевич, что отрываю вас…
– Что там еще? – со страданием в голосе спросил Роман.
– К вам РУБОП.
Наступила такая тишина, что стало слышно, как позвякивает о блюдечко не вовремя взятая Евгенией со стола чайная ложечка.
– Какой такой РУБОП? – сглотнул Роман Григорьевич.
– А я знаю? – растерянно ответил вопросом на вопрос охранник. – Но их там много, человек десять.
– Так! – состроив зловещую гримасу, поднялся из-за стола Роман Григорьевич. – Они меня уже достали!
– Рома, не надо! – кинулась к мужу Евгения.
– Отойди, Женя! – решительно отодрал от себя ее руки Роман. – С этим надо что-то делать! Я столько бабок заплатил, чтоб меня не трогали! Мне сам полковник Багрянский обещал!..
Он вперил немигающий взгляд в охранника:
– Блокировать все подходы! Раздать отдыхающей смене оружие…
– У нас только газовое… – растерянно развел руками охранник.
– Значит, раздай газовое! – заорал Якубов. – Но если ты их сюда пропустишь, раньше чем я позволю!..
– Рома, не надо!
Во дворе снова раздался какой-то шум, и по мощенной бетонной узорчатой плиткой дорожке прогрохотали тяжелые армейские ботинки. И стало ясно: Роман Григорьевич бесконечно опоздал – все уже состоялось, и битва проиграна, даже не начавшись.
Стоящего в дверях охранника властно отодвинули в сторону, и на пороге появились люди в камуфляже.
Отец Василий вгляделся и оторопел: это были Пасюк и его бывший подчиненный, здоровенный, под самый потолок мужчина, принимавший участие в обыске дома. Но только на этот раз оба рубоповца были снабжены широкими красными лентами через плечо.
– Прослышали мы, у вас девица-краса на выданье, – громыхнул своим командным голосом Макарыч. – А у нас добрый молодец пропадает, кручинится…
Сережа хихикнул.
– Так что принимайте, честные люди, гостей незваных, непрошеных… Как говорится, ваш товар, наш купец.
Евгения уронила-таки ложечку в блюдце, и Роман Григорьевич шумно сглотнул. Но все остальные молчали. Священник бросил взгляд на Катерину; она покраснела и радостно-смущенно смотрела на отца.
– Столько лет я доченьку растил… – печально произнес Роман Григорьевич. – Столько лет холил да лелеял… А теперь свою родную кровиночку в чужую сторону отдавать?
– Так мы с выкупом пришли, – осознав, что предложение не отвергнуто с порога, расцвели рубоповцы.
* * *
Давно отошедшие от глубинных народных корней сваты пороли полную отсебятину, подменяя точно выверенные элементы старинного русского ритуала почти кавээновскими находками, но дело шло. И уже через полчаса дорогой импортный напиток отодвинули в сторону, и за раздвинутым огромным столом расселись парни в камуфляже, а на самом столе появилась более привычная обеим сторонам беленькая.
Санька довольно быстро, почти по-хозяйски переместился на стул между Катериной и Сережей и, приобняв невесту и будущего шурина за плечи, лучезарно улыбался. Роман Григорьевич, в конце концов, оказался бок о бок с Андреем Макаровичем, и застолье начало набирать положенную ему силу.
Ольга тронула мужа за рукав:
– Пойдем?
Он счастливо улыбнулся. Здесь и впрямь все уже пошло на лад и ничьего вмешательства давно не требовалось.
Но уйти им не удалось. Обе стороны оказались настолько шокированы робкой попыткой отца Василия и Ольги уйти, что они переглянулись и обоюдно признали: надо оставаться.
Впрочем, батюшка зельем не злоупотреблял. Может быть, потому, что давно выпил положенную ему сверху норму, а может, потому, что только один человек во всем Усть-Кудеяре и мог заставить его потерять самоконтроль и отдаться хмельному разгулу. Но главного врача райбольницы Кости поблизости не наблюдалось, а потому не пить было относительно просто.
Вскоре мужики вывалили на перекур, и отец Василий стоял рядом с Макарычем и Санькой и думал о том, сколь прихотлива, сколь непредсказуема бывает воля небес. Воистину, господь непознаваем…
– Я вот чего вспомнил, – объяснял Санька своему крестному отцу. – Помните, когда вы Гравера в первый раз взяли, там один насчет Торпеды раскололся…
Они и здесь не могли не говорить о своей любимой работе. Хотя в данный момент ни тот, ни другой нигде не числились, да и вообще формально еще оставались под следствием. Правда, тем ценнее было то уважение, которое высказали своим бывшим коллегам милиционеры, согласившись прийти сватать за Саньку дочку небезызвестного Романа Григорьевича Якубова.
– Какая Торпеда? – не понял Макарыч.
– Помните, Васьков раскололся, что Гравер зачем-то Торпеду пригласил? Помните? – нервно пояснил Санька.
Священник прислушался: то, что касалось имени Гравера, затрагивало и его судьбу.
– И что? – никак не мог понять, чего от него хотят, Макарыч.
– А то, что он один во всей этой компании был неместным. А мы все гадали, кто удавкой пользуется, когда на батюшку с Катей напали… Наши-то этого инструмента не знают!
Отец Василий весь превратился во внимание.
– И потом, при поимке, мы ведь только двоих с элеватора вытащили… Но обоих батюшка видел… Точно, батюшка? – повернулся к священнику Санька.
– Верно, – кивнул отец Василий. – И Жираф, и крепыш Катьку вязали, а тот, что на меня с удавкой напал, как в воду канул… На элеваторе его точно не было.
– Это что же получается?! – дошло наконец до раскрасневшегося от выпитого Андрея Макаровича. – У нас еще один «язык» может наметиться?
– Хорошо бы, – мечтательно произнес Санька. – А то в тот раз мы до конца дело не довели, а в РОВД, сами знаете, как получилось…
– Не наша вина, – как отрезал Макарыч.
– Я знаю, – согласился Санька. – Да только я вот что думаю, возьми мы его тогда, и все было бы понятнее…
– Молодежь… – покровительственно похлопал Саньку по спине Макарыч и повернулся к священнику: – Все в мечтах, все в фантазиях… А давно бы пора обеими ногами на земле твердо стоять.
Он снова повернулся к Саньке и усмехнулся.
– Знаешь, Санек, присказку: если бы да кабы, то во рту росли грибы… Не надо мечтать о невозможном, у нас с тобой реальных дел по горло.
– Я помню, – с горечью в голосе откликнулся лейтенант. – Нам с вами в первую очередь надо от дела на шее избавиться. А то вот уедет полковник Багрянский, и отправят нас втихую в Коми-Пермяцкий округ лес валить…
* * *
Отец Василий и Ольга смогли вырваться домой только после двух ночи, да и то лишь благодаря помощи Евгении. Жена Романа сама сходила к охране, сама переговорила с шофером и сама аккуратно вывела супружескую чету со двора, дабы они вновь не нарвались на нетрезвое навязчивое гостеприимство ее мужа.
И уже потом, когда их привезли, а Олюшка, раз десять, наверное, извинившись перед соседкой за изрядную задержку, пошла провожать ее до дома, отец Василий подумал, что для нормальной жизни надо совсем немного: просто преодолеть в себе ненависть и позволить любви поселиться в сердце. Так, как это сделали после двадцати трех лет ненависти Роман и Макарыч.
* * *
На следующий день Санька с Катей подали заявление в загс, и дни потекли так, как им и положено течь: в мире и взаимопонимании. Отец Василий окончательно восстановил свой нормальный рабочий график, вплоть до посещения районной больницы, и с удовлетворением констатировал, что никаких «дыр» более не осталось и можно, пожалуй, подумать о том, чтобы сходить с Олюшкой и Мишанькой на пляж – погода позволяла.
Тогда-то к попу и приехали из Софиевки. Священник давно уже хотел навестить тамошних мирян; он понимал, что поразившая поволжскую деревню нищета местами слишком глубока и те же старушки просто не могут позволить себе съездить в район, чтобы помолиться так, как этого просит изголодавшаяся душа, – в храме. Но все как-то откладывал это богоугодное дело на потом. И теперь, когда его навестила жена тамошнего бывшего председателя совхоза, он понял, что далее уклоняться от исполнения своего долга просто не может.
– Как раз еще и сорок дней завтра Артему Степановичу будет, – подлила масла в огонь жена бывшего председателя. – Люди будут очень рады, если вас увидят…
Священник невольно поморщился. Он знал, что софиевские жители глубоко чтут своего преставившегося земляка, талантливого администратора, кстати, единственного в Софиевке, кто смог «выбиться в люди» и даже на некоторое время ставшего ключевой фигурой во всей области. Но на какой-то миг ему стало не по себе: в этом приезде жены бывшего председателя он почувствовал острое желание приурочить визит районного священника к этим самым сорока дням. Можно сказать, что его как бы намеревались немного использовать, чтобы потом с провинциальной напыщенностью несколько лет вспоминать, что на сорок дней уважаемого Артема Степановича к ним даже батюшка из района приезжал… Это было неприятно.
– И бабушки наши вас ждут не дождутся, – заметив перемену настроения отца Василия, пустила в ход главный козырь визитерша. – У нас ведь и лежачие есть, и совсем одинокие: куска хлеба подать некому… Поехали?
Священник вздохнул и согласился.
* * *
Они поехали в Софиевку вечером, на «Жигулях» отца Василия. Само собой, жена бывшего председателя так основательно затарилась, что ни в багажник, ни на заднее сиденье огромные клетчатые сумки уже не помещались, и священнику пришлось привинчивать еще и багажник сверху. Его использовали и использовали самым бесстыдным образом.
Затем она попросила его заехать вместе с ней на элеватор и пропадала там порядка сорока минут, так что, пока они добрались до Софиевки, отец Василий совершенно извелся, а на землю упала плотная и душная летняя ночь.
И лишь когда священник, поставив машину во дворе бывшего председателя совхоза, навестил первую бабусю, он понял: ничто не напрасно. Сохранившее в душах веру предков старшее поколение действительно отчаянно нуждалось в священнике, и уже через полчаса в маленьком домике первой навещенной им в Софиевке прихожанки бабы Клавы собралось человек двадцать стариков – от шестидесяти до девяноста.
А потом прибежала «зазывала», потащила его в дом софиевской родни Артема Степановича, и священник нехотя побрел за ней. Но вскоре его сожаления испарились, как туман, потому что на сорок дней Артему Степановичу собралось полдеревни, и это было тоже достаточно важно. Мужики в предчувствии завершения «официальной части» томились, но отец Василий никуда не торопился и постарался использовать отпущенное господом время с максимальной пользой.
Он произнес целый монолог, вполне достойный помещения в школьные хрестоматии, если там, конечно, введут «Слово божие». Так что некоторые даже прослезились. Но просто завершить и уйти ему не удалось. Посыпались вопросы, и отцу Василию пришлось отвечать, в меру своего разумения, и даже пояснять, почему некоторые хоронят своих соплеменников головой на восток, а другие – на запад.
Священник старался изо всех сил и даже приводил исторические примеры и отслеживал корни каждого обычая и искренне радовался, что на какое-то время люди даже забыли про спиртное. Но потом тяжкая многолетняя традиция взяла свое, и на столах появилась водка, а разговоры приняли более возбужденный характер.
– Не-е, мужики, чтобы Артем Степанович и что-то не так сделал? – твердил помятый, дочерна загорелый селянин. – Быть того не может! Вот и Женя вам скажет!
«Женя», единственный из всех поминающих, кто был в приличном, европейского покроя костюме, охотно кивал.
– Я с ним шесть лет проработал, – с набитым ртом говорил он. – Нормальный был мужик!
Отец Василий невольно прислушивался. Артем Степанович одно время даже составлял губернатору конкуренцию в предвыборной схватке. Но всплыли грязные делишки, и выходцу из Софиевки пришлось быстренько, в пожарном, так сказать, порядке снимать кандидатуру. А потом он погиб. И вот тут начинался «темный лес».
Нет, конечно, ничего удивительного не было в том, что заключение экспертизы, касающееся смерти причастного к власти человека, не огласили по всем СМИ. Власти по-своему правильно сделали, что промолчали. Но слухи все равно ходили, и были они весьма удручающи. Близкий к «органам» народ утверждал, что Артему Кузьмичу устроили самоповешение, хотя следы на шее указывали на то, что его прежде удавили…
«Удавили?!» – отец Василий похолодел. Слишком уж это напоминало нападение на него самого. Как там говорил Санька? Местные таким не пользуются…
Он подсел к мужичкам поближе и превратился в слух: теперь их пьяный базар касался и его самого. -…и эксперты то же самое сказали: убили Артема Степановича… – высказывали наболевшее мужики. – Да только ментам это разве нужно?
– Его ведь задушили? – поинтересовался отец Василий.
Женя кивнул:
– Я заключение экспертов смотрел: там четко сказано: «Ширина представленной в экспертизу веревки не совпадает с параметрами следа, приведшего к асфиксии…»
– Да ну! – бурно отреагировали мужики.
– Точно, – кивнул Женя. – А кроме того, позвонки были разорваны уже после смерти, а никак не в ее момент. На это однозначно указывает характер кровоподтеков.
Отец Василий разволновался.
– А там никто клички Торпеда не упоминал? – спросил он и тут же сообразил, что таких вещей даже работавший вместе с Артемом Степановичем шесть лет Женя не знает.
– Нет, батюшка, я не помню, – покачал головой Женя. – А что это за Торпеда?
Священник прикусил язык; ему не следовало разглашать данные, услышанные от Саньки Мальцева.