Страница:
могущественной соседней страной? Из-за каких-то никому не нужных
островов, из-за голых скал вы учиняете целую баталию? Нет, голубчики,
довольно! Здесь, в Охотске, твердая государева власть и она направит
вас куда следует...
Сановник выбежал на палубу и почти скатился по трапу. Хвостов
провожал его насмешливой улыбкой:
- Ну и тупица! "Какие-то никому не нужные острова"... Да ведь эти
острова прикрывают Охотское море, это форпосты родины на востоке!..
Он возвратился к себе в каюту и принялся писать отчет об
экспедиции.
Через полчаса, громыхая по палубе каблуками, в каюту вошел
полицейский.
- Именем государя-императора вы, лейтенант Хвостов, подлежите
аресту, как государственный преступник.
Хвостов поднялся, отложил незаконченный отчет и молча одел
фуражку.
...На целые месяцы где-то в глухих охотских застенках затерялся
след двух отважных моряков. Босые, раздетые, голодные, они были
заключены в отдельных одиночных камерах, куда имели право входить
только начальник тюрьмы и его приятель Бухарин.
- А золотишко-то, голубчик, найдется?.. - спрашивал Бухарин,
останавливаясь у порога камеры и с опаской поглядывая на Хвостова. - И
к чему тебе это богатство, арестант, когда свободы у тебя нет?
Хвостов с ненавистью смотрел в рыбьи глаза сановника.
- Разве ты патриот, иуда?.. Мы русские открытия отстояли, а ты
нас в тюрьме гноишь!
Надеясь, что Резанов подтвердит свое предписание, лейтенант
требовал запросить обо всем камергера.
- Это как же? - удивился Бухарин. - На тот свет прикажете писать?
Господин камергер в дороге помер, давно уже в раю почивает и, может,
вас туда зовет...
Однако за стенами тюрьмы у Хвостова и Давыдова было немало верных
друзей. Ночью открылись двери камер, матросы вручили своим командирам
запас провизии, обувь, одежду и два ружья. Стража тюрьмы крепко спала.
Ей было хорошо уплачено за этот сон.
В молчании друзья провожали Хвостова и Давыдова далеко за окраину
городка. На взгорье, где черной стеной поднималась тайга, матросы в
последний раз обняли своих командиров.
Свежий соленый ветер дул с моря, и темные кроны елей, как паруса,
гудели над головами двух моряков...
Жадно дыша ветром свободы, Хвостов спросил негромко, почему-то с
трудом выговаривая слова:
- Скажи мне, Гаврила Иваныч, по чести, как друг... Ты не жалеешь
о том, что было?.. О наших походах в Аниву и на Итуруп?
Давыдов вздохнул легко и свободно.
- Ты спрашиваешь так, Николай Александрович, будто мы служили
Резанову или Бухарину. Но ведь мы, Коля, служили родине, на ее
восточных форпостах. Нет, нам не о чем жалеть!
Руки их встретились и не разнялись. Поддерживая друг друга,
упрямо взбираясь по крутой каменистой тропе, друзья поднимались на
сопку, в холодный и хмурый рассвет...
Так после доблестной победы в океане, на самом краю родной земли,
звериными тропами обходя города и заставы, возвращались они в
Петербург. На Балтике опять полыхал огонь войны, и моряки спешили под
флотские знамена...
А из Охотска, обгоняя их в пути, сибирскими трактами, в Якутск,
Иркутск, в столицу одна за другой летели депеши Бухарина:
"Задержать!.. Судить!.. Заковать в кандалы!.."
Долго еще бесновался этот тупой сановник, угрожая:
- Я им создам славу!.. На всю Россию, на целые сто лет!..
Однако ничтожный самодур и в сроке ошибся. Имена командиров
"Юноны" и "Авось" и сегодня не забыты на Курилах...
Советские воины, стоящие в дозоре у океана, труженики промыслов и
строители, разведчики недр и охотники айнских селений помнят об
отважных моряках, которые почти полтора столетия назад, защищая
открытия своих отцов и дедов, штурмовали эти каменные вершины, чтобы
навечно поднять над ними русский флаг
В бескрайних просторах Тихого океана, вдали от берегов, на
половине пути между Китаем и Америкой, лежит небольшой островок,
отмеченный на всех картах мира фамилией Лисянского...
Когда-то на этом острове находили себе пристанище стаи перелетных
птиц, никем не пуганные тюлени часами лежали на его берегах, вблизи
которых виднелся цветной узорчатый лес кораллов...
Но теперь не садятся здесь перелетные птицы, смирные тюлени
брошены в чикагские жиротопки, рыба ушла от отравленных нефтью
берегов... Тяжелые военные корабли высятся на задымленном рейде...
Лишь заметив остров на новой карте, дельцы из Нью-Йорка,
Лос-Анжелеса, Фриско (Сан-Франциско) бросились сюда в поисках добычи,
сорвали флаг, водруженный моряками далекой страны, открывшими этот
остров, и подняли свой...
Но имя острова осталось прежним. С мировой географической карты
его никому не стереть.
Остров Лисянского...
Издалека занесено сюда это имя, с благодатных степей Поднепровья,
из города Нежина. Здесь родился Юрий Федорович Лисянский, отважный
моряк, первым ступивший на ту неизведанную землю.
Большие дороги странствий открыты не только из портовых городов.
Радость исследований и открытий дана отважным сердцам.
В Нежине, маленьком и глухом в то время городке, пожалуй, не было
даже человека, который видел бы море и корабли, идущие из океана...
Городок жил своими делами. В нем главными событиями были женитьбы,
рождения, похороны, молебны и крестные ходы, вражда помещиков, редкие
наезды важного губернского начальства.
В среде свирепых собственников, хитроумных подьячих, мелких сутяг
и горемычных крепостных жил мальчик, мечтавший о морских походах...
Его отец приносил откуда-то журналы, в которых рассказывалось о
плаваниях знаменитых капитанов, об открытии новых земель и неведомых
народов, о тропических джунглях и покрытых вечным льдом островах, и
все это казалось маленькому Юрию увлекательной сказкой.
Отец и сам никогда не видел моря, хотя, оставшись вдовцом,
разоренный ловкими дельцами, иногда говаривал в раздумье, что, если бы
не годы да не дети, ушел бы он на корабле куда-нибудь подальше от этих
мест... Соседи о нем судачили: "Фантазер... мечтатель... совсем
выживает из ума..."
Отец грустно качал головой.
- Темные люди! Скажи им, что земля - это шар, не поверят. Они
ведь ничего не видели дальше горизонта...
Но в действительности он таки был немного фантазером. Где-то в
Киеве случилось ему как-то познакомиться с проезжим капитаном, и уж
сколько он об этом порассказал! Словно сам гостил и в Турции, и на
греческих островах, и в земле арабов... Слушая эти рассказы, можно
было подумать: вот уж бывалый моряк.
Впрочем, событиями на море увлекался не только он. Юрий и два его
брата, Иван и Ананий, тоже слушали отца, затаив дыхание. Это было
самое радостное время в семье, когда свободным вечером отец зажигал
лампу и торжественно раскрывал на столе новый, долгожданный журнал...
Перед юношами словно открывались безбрежные морские просторы, -
еще невиданные, таинственные и манящие...
Мечты о морской службе все больше овладевали Юрием Лисянским.
События того времени помогли осуществиться им.
Турки на юге и шведы в Прибалтике все более откровенно грозили
России войной. Шведский король, тупой самодур Густав III, вздумал
отнять у русского народа завоевания Петра и возродить "великую
северную державу Карла XII".
Сам-то он, конечно, не решился бы бросить вызов России, но за его
спиной стояли правители Англии и Франции, которые всячески подстрекали
шведского короля и турок к нападению на "северного великана".
В том, что Россия вышла на Черное и Балтийское моря, англичане и
французы видели серьезную опасность для своего морского владычества.
И на западных границах России не было спокойно. Хищная Пруссия
тоже готовилась к захвату русских земель.
В России хорошо понимали, что на этот раз в отражении вражеского
нашествия военно-морскому флоту предстояло играть выдающуюся роль.
Федор Лисянский был искренним патриотом - он хотел видеть своих
сыновей на передовых позициях битвы за родину.
Прослышав, что шведы уже готовят огромный флот, а их король
похваляется сжечь Кронштадт, высадить десант у Галерной гавани и
снести памятник Петру, Федор Лисянский в ярости швырнул на землю шапку
и приказал запрягать лошадей. Сыновьям он сказал строго:
- Собирайтесь поскорее - едем в Петербург...
В тот же день отправились в дорогу. В столице Лисянский
выхлопотал письменное распоряжение адмирала, и Юрий был зачислен в
кадеты Морского корпуса. Морской шляхетный корпус был основан еще в
1701 году указом Петра Первого. В 1783 году он был значительно
расширен и стал серьезной школой морских офицеров. В то время, когда
сюда поступил Юрий Лисянский, в корпусе воспитывалось около шестисот
будущих моряков. Среди них был и Иван Крузенштерн, с которым в одном
из учебных плаваний молодой Лисянский сдружился на долгие годы.
В свободные от вахты часы в маленькой, тесной каюте, где
отчетливо слышался певучий звон волн, подолгу читали они описания
морских путешествий, мечтали о странствиях по неизведанным океанам,
строили планы дальних походов...
Но обоих друзей еще ожидало боевое крещение в морских сражениях
со шведами, суровые испытания в штормах.
Назначенный на боевой корабль прямо со школьной скамьи, мичман
Лисянский не раз отличался и выдержкой и отвагой. Сам командир корабля
Гревенс крепко пожал руку молодому моряку и, ласково улыбаясь, сказал:
- Будет у тебя еще, Лисянский, время и вокруг света плавание
совершить... Ведь это твоя мечта, не так ли?
- Так точно! - ответил Лисянский. - Надеюсь, Карл Ильич, это
время придет...
В 1798 году лейтенант Лисянский, как исполнительный и знающий
свое дело моряк, был зачислен в группу офицеров, отправляющуюся в
Англию для прохождения дальнейшей морской службы. (Морская практика
русских офицеров в английском флоте была заведена еще во времена Петра
Первого). В письмах к брату Лисянский писал о своих английских
впечатлениях:
"Коротко сказать - всякий шаг наш здесь стоит не менее шиллинга.
Съехавши в Гулль, взяли с нас по гинее за несколько рубах и мундир,
которые были в чемодане у каждого из нас, взяли за то, что мы -
русские, за то, для чего едем в Лондон, и, по крайней мере, по гинее
за то, отчего мы не говорим по-английски. На дороге же в Лондон всяк,
кому токмо было время, драл с нас бессовестно..."
Из Лондона на английском фрегате "Луазо" Лисянский вскоре отбыл в
Америку. В далекой Вест-Индии он увидел, как жестоко обращаются
колонизаторы с порабощенным туземным населением.
"Я бы никогда не поверил, - писал он брату, - что англичане могут
так жестоко обходиться с людьми, ежели бы не был сам тому свидетелем
на острове Антиго, где нередко случалось видеть несчастных арапов,
употребляемых вместо лошадей". (Антого - Антигуа.)
После дальнего перехода фрегат прибыл в Галифакс. А через
несколько дней в порт вошел и второй английский фрегат - "Тетис", на
котором служил Иван Крузенштерн. Крепко, по-русски обнялись два друга
на набережной. Взволнованный встречей, Крузенштерн сказал:
- Ну вот и свершилось то, о чем мы мечтали... Сколько, брат,
пройдено морей!
Лисянский кивнул на английский флаг, развевавшийся над кормой
фрегата.
- Я хотел бы под нашим, под русским флагом идти.
- И это еще будет! - уверенно ответил Крузенштерн. - Погоди,
Москва-то не сразу строилась...
Бермудские острова и Нью-Йорк, Филадельфию и Нью-Порт, Джорджтаун
и Бостон и многие другие города Америки успел посетить за время
плавания молодой офицер, везде осматривая верфи и лучшие корабли,
музеи, исторические места, кварталы богачей и поселки рабочего люда.
В Нью-Йорке свирепствовала чума, и, пораженный размерами
эпидемии, Лисянский записывает свое сочувствие этому "великому
множеству новоприезжих людей нижнего класса, которые, не имея
состояния жить порядочно, были вынуждены жаться вместе и, стесняясь в
небольших хижинах, заразили атмосферу". Горькая судьба бесправных
черных рабов навсегда омрачает его впечатления о "свободной
республике".
Возвратясь в Англию, он и Крузенштерн просят русского посла
Воронцова разрешить им совершить еще одно плавание - к
Южно-Африканским берегам.
Молодым морякам повезло: трое из них - Лисянский, Крузенштерн и
Баскаков - были назначены на корабль "Резонабл", уходивший к мысу
Доброй Надежды.
И вот уже высятся над белой грядой прибоя опаленные скалы Африки,
а дальше лежит огромная неизученная страна...
В Южной Африке, у мыса Доброй Надежды, Лисянский задерживается на
несколько недель: собирает ботаническую коллекцию, раковины, коллекцию
насекомых, знакомится с бытом населения... И снова его поражает и
отталкивает дикое изуверство рабовладельцев. Об этих кровавых
"цивилизаторах" он записывает гневные строки:
"...Здешние обитатели нередко собираются и, узнавши жилища бедных
дикарей, оные окружают их ночью; когда от испуга ружейных выстрелов
сии несчастные бросаются из шалашей своих, то тогда, убивая взрослых,
берут в плен молодых, которые остаются навек их невольниками. После
сего рассказчик мой велел ввести в горницу большого мальчика и сказал,
что при взятии его убито было до шестидесяти его соотчичей. Какое
варварство..."
После семи лет непрерывных странствий Лисянский возвратился на
родину закаленным, много видевшим моряком. Встретившись со старым
другом, Иван Крузенштерн сказал:
- Готовься, брат Юрий... Теперь уже под русским флагом нам
предстоит далекий путь!
Для Лисянского это было большой радостью.
...Северные земли Америки - Аляска и Алеутские острова - были
открыты и исследованы отважными русскими мореходами. Еще в конце
восемнадцатого века русские люди прочно поселились на этих землях,
принадлежавших им по праву первооткрывателей. Самая южная русская
колония - Росс была основана в Калифорнии, поблизости от бухты
Сан-Франциско.
Снабжение русских владений в Америке велось через Сибирь и стоило
огромных средств. Драгоценный мех котика, голубого, песца, чернобурой
лисицы давал огромные прибыли, но из-за дальности пути немало стоил и
промышленникам. В Петербурге давно уже обсуждались проекты посылки в
те дальние воды русских кораблей.
В 1803 году два шлюпа - "Надежда" и "Нева" - были, наконец,
снаряжены. Капитанами были назначены Крузенштерн и Лисянский. Опытные
офицеры, они набрали команды исключительно из русских моряков.
- Мне советовали принять несколько и иностранных матросов, -
говорил Крузенштерн, довольный своим экипажем, - но я, зная
преимущественные свойства российских, коих даже и английским
предпочитаю, совету сему последовать не согласился.
Утром 7 августа 1803 года оба корабля покинули рейд. Им
предстояло следовать вместе через всю Атлантику, обогнуть мыс Горн и
расстаться в Тихом океане. Отсюда "Надежда", которой командовал Иван
Крузенштерн, должна была идти в Японию, доставить туда русского посла,
а затем взять грузы на Камчатке и отправиться на юг, в Кантон.
Путь Лисянского лежал в далекие северные широты, к островам
Алеутской гряды, к русским поселениям на Аляске.
Хмуро, недружелюбно встретило путешественников суровое Северное
море. Резкий ветер крепчал с каждой минутой, и вскоре грянул жестокий
шторм.
Лисянский не зря так тщательно подбирал свою команду. В прежние
плавания он не раз наблюдал за работой английских моряков, однако
такого бесстрашия, четкости, быстроты, как показали теперь, в минуты
опасности, его матросы, капитану и самому видывать еще не приходилось.
Встретившись через несколько дней в английском порту Фальмуте с
Крузенштерном, он сказал:
- Матросы у меня - орлы! С такими и на край света идти не
страшно.
- Я тоже не нарадуюсь команде, - заметил Крузенштерн. - Подобные
бури случаются редко. В ту ночь погибло несколько английских кораблей.
А мы - выстояли. Значит, дорога обещает быть счастливой.
- Она должна быть не только счастливой, но и плодотворной для
науки, - сказал Лисянский. - Помнишь, в прошлых наших походах мы не
раз удивлялись иностранным капитанам, их безразличию к жизни океана, к
изучению этой многообразной жизни. Что интересует, например,
английских моряков? Только открытие новых богатых земель и, конечно,
коммерция...
- О да! - подхватил Крузенштерн. - Я не забыл наших бесед...
Выйдем из Фальмута и сразу же начнем систематические работы по
изучению океана. К завершению плавания мы накопим огромный материал о
направлении и особенностях различных морских течений, о температуре
морской воды на разных глубинах, о барометрическом давлении, о
климате, приливах и отливах в разных районах океана... Это будет
началом целой науки, которая должна быть создана, так как она
необходима.
Лисянский улыбнулся:
- Красивое слово - океанография! Быть может, новая наука так и
будет названа? Мы потрудимся ради нее на славу!..
Через несколько дней на одном из причалов Фальмута два молодых
капитана, захваченные грандиозными планами первых исследований в
океане, вышли в путь. А еще через полмесяца в порту Санта-Крус на
острове Тенериф экипажи пополнили запас провизии и пресной воды и
направились к экватору.
Внезапные шквалы нещадно швыряли малые корабли, рвали паруса,
рушили на палубу кипящие гребни волн. Но оба судна попрежнему уверенно
шли на юг. 26 ноября над "Невой" и "Надеждой" торжественно зареяли
флаги; грянули орудия, и капитаны обменялись приветствиями: впервые
русские корабли пересекли экватор.
Стоянка на острове Екатерины и в португальском колониальном
городе Ностра-Сенеро-дель-Дестеро, где страшные невольничьи рынки под
сенью прекрасных тропических пальм являли весь позор и ужас
принесенной европейскими завоевателями "культуры" - и снова дорога,
снова океан...
Грозный мыс Горн, прославленный яростью штормов, медленно проплыл
за бортом: черный, безжизненный, словно выжженный огнем... Впрочем
Лисянскому и его команде этот мыс не казался таким уж грозным. В
записи капитана "Невы" угадывается усмешка: "Хотя многие, многие
мореходцы опасаются обходить мыс Горн, но, по моим замечаниям, он
почти не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах".
Лисянского беспокоило другое: в туман и шторм давно уже
потерялась из виду "Надежда". Где Крузенштерн? Не потерпел ли он
аварии? После долгой разлуки друзья неожиданно встретились у острова
Нука-Хива, у его гостеприимных чернокожих обитателей. Но встретились
ненадолго. Крузенштерн спешил на Камчатку и к японским берегам, "Неву"
давно уже ждали в Русской Америке. У Сандвичевых (Гавайских) островов
капитаны снова пожали друг другу руки, и "Надежда" первая подняла
паруса. Вскоре, держа курс на север, вышла из бухты и "Нева".
Приход первого корабля из далекой столицы был огромным праздником
для русского населения Аляски. Но радость этой долгожданной встречи
омрачалась печальной вестью о гибели русской колонии на острове Ситка.
Лисянский узнал, что полудикое воинственное индейское племя колошей
напало на горстку русских людей и после долгой осады ворвалось в
колонию... Только трое русских случайно спаслись. Кто подстрекал
колошей к этому неожиданному нападению, догадаться было не трудно: в
многочисленной толпе, окружившей поселок, были и "культурные"
американцы - они-то и усердствовали больше других в резне, не щадя ни
женщин, ни детей...
С приходом корабля на побережье сразу наступило затишье:
наверное, грозный вид корабельных пушек поостудил рвение американских
"вояк".
Находясь у берегов Аляски, Лисянский вспомнил пылкие юношеские
свои мечты: пройти в неизведанные широты. Теперь ему представлялась
такая возможность. И Юрий Федорович твердо решает, не возвращаясь к
Сандвичевым островам, по пути в Кантон исследовать еще никем не
посещенные районы океана.
Однако это отклонение от курса и потеря времени могли вызвать
недовольство начальства. Стремясь заранее оправдать свое решение.
Лисянский заносит в журнал краткую запись:
"Желание мое пройти в широте 361/2 до 180o соответствует данному
от графа Румянцева требованию, в котором сказано, будто бы в древние
времена открыт был около 340 немецких миль от Японии и под З71/4?
большой и богатый остров, населенный белыми и довольно просвещенными
людьми, и что он должен находиться между 160 и 180o зап. долготы".
Капитан, конечно, понимал, что слух о неизвестном острове с белым
населением скорее всего являлся одной из тех морских легенд, которых в
его время рассказывалось так много. Но эта легенда могла пригодиться
ему.
В конце сентября "Нева" покинула суровые, скалистые берега Ситки.
Уже к концу месяца она достигла тех мест, где графу Румянцеву чудились
неизвестные земли, однако на спокойной поверхности океана темнели
только тени облаков. Как эти быстролетные тени, растаяла и легенда о
таинственной земле... Теперь оставалось взять курс на Кантон, где
Лисянский условился встретиться с Крузенштерном. Но обширный район к
югу от этих широт еще не нанесен на карту. И капитан решает следовать
дальше на юг.
Туманы и ветры уже давно сменились полным затишьем и зноем;
деревянные палубы и надстройки, особенно стеньги и реи корабля,
потрескались от жары и стали малонадежны. Несколько человек в экипаже
судна тяжело заболело. Заболел и сам капитан. Он приказал врачу никому
не говорить об этом. Стоя на мостике, Юрий Федорович следил за полетом
огромных белых чаек... Если появились чайки, значит, где-то близко
должна быть земля...
Вечером, когда ветер стал свежее, корабль вдруг резко подпрыгнул
и остановился, накренившись на борт.
Лисянский выбежал на мостик. Вокруг ревели белые буруны.
- Аврал! - скомандовал капитан. - Все наверх!..
С палубы штурман крикнул:
- Коралловая банка! Она почти выступает на поверхность.
"Нева" прочно засела на острой коралловой гряде. Лисянский знал:
усилится ветер или налетит шквал - и деревянному судну не спастись. Он
приказал штурману обмерить глубину вокруг корабля. Тем временем
матросы бросились убирать паруса.
Штурман вскоре доложил, что глубины вокруг корабля совсем
незначительны: "Нева" оказалась посреди коралловой мели.
- Нужно облегчить корабль, - сказал капитан. - Сбросить за борт
все тяжести, лежащие на средине палубы.
Самоотверженно работали матросы, штурман и сам капитан. За борт
полетели запасные реи и доски. Но судно не двинулось с места;
попрежнему чуть уловимо оно покачивалось на гряде.
- Выбросить за борт пушки! - громко скомандовал Лисянский.
Это решение было крайностью: корабль оставался безоружным. Однако
ветер с минуты на минуту свежел, волны все звонче били в борта.
Одну за другой матросы снимали пушки со станков, волокли их к
борту и сбрасывали в воду. Никто из них не прощался с этим неоценимым
в опасном пути вооружением корабля. К пушкам были привязаны поплавки:
в затишье Лисянский надеялся поднять орудия с гребня мели.
Перед рассветом матросы погрузили на шлюпку якорь, укрепленный на
толстом, прочном тросе, и завезли его вперед, по курсу корабля.
Облегченная "Нева" теперь медленно сошла с мели.
И едва только стихли радостные крики, как дозорный матрос
взволнованно доложил:
- На западе, в миле отсюда, вижу землю!..
Капитан взбежал на мостик. В западном направлении от курса
корабля он увидел отчетливо обрисованный светом восхода низменный
остров. Лисянский развернул карту. В этом районе океана не значилось
ни мелей, ни островов... Открытие!.. Заветная мечта юности. Он со
своей славной командой открыл неведомую землю!
Но неизвестный остров, казалось, ревниво охранял свою тайну.
Внезапный яростный порыв ветра подхватил корабль и снова швырнул его
на рифы. Измученные, с окровавленными руками матросы снова бросились
на реи переставлять паруса.
Капитан приказал выбросить за борт якорные канаты, балласт и
запасные якоря. До самого вечера кипела жаркая работа, и лишь в
сумерки "Неву" удалось вторично снять с мели и перевести на глубокое,
безопасное место.
А утром, когда наступило желанное затишье, матросы бросились
спасать пушки, вылавливать стеньги, доски, вытаскивать канаты и якоря.
Они спасли все вооружение судна и весь его инвентарь...
Напряжение последних суток особенно отразилось на здоровье
капитана: Юрий Федорович едва передвигал ноги, держась за поручни
мостика.
В эти минуты сурового испытания Лисянский записал: "...нет труда,
которого бы преодолеть, нет опасности, которой бы перенести я не
согласился, лишь только бы сделать путешествие наше полезнейшим и
новыми открытиями доставить честь и славу Российскому флоту..."
Утром шлюпка отправилась к острову.
Огромные тюлени, лежавшие на берегу, при виде людей только
любопытно подняли головы, но не двинулись с места. Шумные стаи птиц
кружили над моряками; никогда не видевшие человека, птицы садились на
плечи, на головы матросам, спокойно выглядывали из гнезд, путались под
ногами.
На высшей точке острова капитан "Невы" и его спутники подняли на
шесте русский флаг и зарыли в землю бутылку с извещением об открытии
ими этой малой земли.
Лисянский исходил остров вдоль и поперек, подробно описал его.
Островок оказался небольшим, с отлогими берегами, сложенными из
кораллового песка. Ни леса, ни воды на нем не оказалось. Образовался
он посредине коралловой мели, и только небольшие возвышенности его
покрывала густая, высохшая, лежачая трава.
Низкий и потому неприметный в туман и в ночные часы, этот отрезок
островов, из-за голых скал вы учиняете целую баталию? Нет, голубчики,
довольно! Здесь, в Охотске, твердая государева власть и она направит
вас куда следует...
Сановник выбежал на палубу и почти скатился по трапу. Хвостов
провожал его насмешливой улыбкой:
- Ну и тупица! "Какие-то никому не нужные острова"... Да ведь эти
острова прикрывают Охотское море, это форпосты родины на востоке!..
Он возвратился к себе в каюту и принялся писать отчет об
экспедиции.
Через полчаса, громыхая по палубе каблуками, в каюту вошел
полицейский.
- Именем государя-императора вы, лейтенант Хвостов, подлежите
аресту, как государственный преступник.
Хвостов поднялся, отложил незаконченный отчет и молча одел
фуражку.
...На целые месяцы где-то в глухих охотских застенках затерялся
след двух отважных моряков. Босые, раздетые, голодные, они были
заключены в отдельных одиночных камерах, куда имели право входить
только начальник тюрьмы и его приятель Бухарин.
- А золотишко-то, голубчик, найдется?.. - спрашивал Бухарин,
останавливаясь у порога камеры и с опаской поглядывая на Хвостова. - И
к чему тебе это богатство, арестант, когда свободы у тебя нет?
Хвостов с ненавистью смотрел в рыбьи глаза сановника.
- Разве ты патриот, иуда?.. Мы русские открытия отстояли, а ты
нас в тюрьме гноишь!
Надеясь, что Резанов подтвердит свое предписание, лейтенант
требовал запросить обо всем камергера.
- Это как же? - удивился Бухарин. - На тот свет прикажете писать?
Господин камергер в дороге помер, давно уже в раю почивает и, может,
вас туда зовет...
Однако за стенами тюрьмы у Хвостова и Давыдова было немало верных
друзей. Ночью открылись двери камер, матросы вручили своим командирам
запас провизии, обувь, одежду и два ружья. Стража тюрьмы крепко спала.
Ей было хорошо уплачено за этот сон.
В молчании друзья провожали Хвостова и Давыдова далеко за окраину
городка. На взгорье, где черной стеной поднималась тайга, матросы в
последний раз обняли своих командиров.
Свежий соленый ветер дул с моря, и темные кроны елей, как паруса,
гудели над головами двух моряков...
Жадно дыша ветром свободы, Хвостов спросил негромко, почему-то с
трудом выговаривая слова:
- Скажи мне, Гаврила Иваныч, по чести, как друг... Ты не жалеешь
о том, что было?.. О наших походах в Аниву и на Итуруп?
Давыдов вздохнул легко и свободно.
- Ты спрашиваешь так, Николай Александрович, будто мы служили
Резанову или Бухарину. Но ведь мы, Коля, служили родине, на ее
восточных форпостах. Нет, нам не о чем жалеть!
Руки их встретились и не разнялись. Поддерживая друг друга,
упрямо взбираясь по крутой каменистой тропе, друзья поднимались на
сопку, в холодный и хмурый рассвет...
Так после доблестной победы в океане, на самом краю родной земли,
звериными тропами обходя города и заставы, возвращались они в
Петербург. На Балтике опять полыхал огонь войны, и моряки спешили под
флотские знамена...
А из Охотска, обгоняя их в пути, сибирскими трактами, в Якутск,
Иркутск, в столицу одна за другой летели депеши Бухарина:
"Задержать!.. Судить!.. Заковать в кандалы!.."
Долго еще бесновался этот тупой сановник, угрожая:
- Я им создам славу!.. На всю Россию, на целые сто лет!..
Однако ничтожный самодур и в сроке ошибся. Имена командиров
"Юноны" и "Авось" и сегодня не забыты на Курилах...
Советские воины, стоящие в дозоре у океана, труженики промыслов и
строители, разведчики недр и охотники айнских селений помнят об
отважных моряках, которые почти полтора столетия назад, защищая
открытия своих отцов и дедов, штурмовали эти каменные вершины, чтобы
навечно поднять над ними русский флаг
В бескрайних просторах Тихого океана, вдали от берегов, на
половине пути между Китаем и Америкой, лежит небольшой островок,
отмеченный на всех картах мира фамилией Лисянского...
Когда-то на этом острове находили себе пристанище стаи перелетных
птиц, никем не пуганные тюлени часами лежали на его берегах, вблизи
которых виднелся цветной узорчатый лес кораллов...
Но теперь не садятся здесь перелетные птицы, смирные тюлени
брошены в чикагские жиротопки, рыба ушла от отравленных нефтью
берегов... Тяжелые военные корабли высятся на задымленном рейде...
Лишь заметив остров на новой карте, дельцы из Нью-Йорка,
Лос-Анжелеса, Фриско (Сан-Франциско) бросились сюда в поисках добычи,
сорвали флаг, водруженный моряками далекой страны, открывшими этот
остров, и подняли свой...
Но имя острова осталось прежним. С мировой географической карты
его никому не стереть.
Остров Лисянского...
Издалека занесено сюда это имя, с благодатных степей Поднепровья,
из города Нежина. Здесь родился Юрий Федорович Лисянский, отважный
моряк, первым ступивший на ту неизведанную землю.
Большие дороги странствий открыты не только из портовых городов.
Радость исследований и открытий дана отважным сердцам.
В Нежине, маленьком и глухом в то время городке, пожалуй, не было
даже человека, который видел бы море и корабли, идущие из океана...
Городок жил своими делами. В нем главными событиями были женитьбы,
рождения, похороны, молебны и крестные ходы, вражда помещиков, редкие
наезды важного губернского начальства.
В среде свирепых собственников, хитроумных подьячих, мелких сутяг
и горемычных крепостных жил мальчик, мечтавший о морских походах...
Его отец приносил откуда-то журналы, в которых рассказывалось о
плаваниях знаменитых капитанов, об открытии новых земель и неведомых
народов, о тропических джунглях и покрытых вечным льдом островах, и
все это казалось маленькому Юрию увлекательной сказкой.
Отец и сам никогда не видел моря, хотя, оставшись вдовцом,
разоренный ловкими дельцами, иногда говаривал в раздумье, что, если бы
не годы да не дети, ушел бы он на корабле куда-нибудь подальше от этих
мест... Соседи о нем судачили: "Фантазер... мечтатель... совсем
выживает из ума..."
Отец грустно качал головой.
- Темные люди! Скажи им, что земля - это шар, не поверят. Они
ведь ничего не видели дальше горизонта...
Но в действительности он таки был немного фантазером. Где-то в
Киеве случилось ему как-то познакомиться с проезжим капитаном, и уж
сколько он об этом порассказал! Словно сам гостил и в Турции, и на
греческих островах, и в земле арабов... Слушая эти рассказы, можно
было подумать: вот уж бывалый моряк.
Впрочем, событиями на море увлекался не только он. Юрий и два его
брата, Иван и Ананий, тоже слушали отца, затаив дыхание. Это было
самое радостное время в семье, когда свободным вечером отец зажигал
лампу и торжественно раскрывал на столе новый, долгожданный журнал...
Перед юношами словно открывались безбрежные морские просторы, -
еще невиданные, таинственные и манящие...
Мечты о морской службе все больше овладевали Юрием Лисянским.
События того времени помогли осуществиться им.
Турки на юге и шведы в Прибалтике все более откровенно грозили
России войной. Шведский король, тупой самодур Густав III, вздумал
отнять у русского народа завоевания Петра и возродить "великую
северную державу Карла XII".
Сам-то он, конечно, не решился бы бросить вызов России, но за его
спиной стояли правители Англии и Франции, которые всячески подстрекали
шведского короля и турок к нападению на "северного великана".
В том, что Россия вышла на Черное и Балтийское моря, англичане и
французы видели серьезную опасность для своего морского владычества.
И на западных границах России не было спокойно. Хищная Пруссия
тоже готовилась к захвату русских земель.
В России хорошо понимали, что на этот раз в отражении вражеского
нашествия военно-морскому флоту предстояло играть выдающуюся роль.
Федор Лисянский был искренним патриотом - он хотел видеть своих
сыновей на передовых позициях битвы за родину.
Прослышав, что шведы уже готовят огромный флот, а их король
похваляется сжечь Кронштадт, высадить десант у Галерной гавани и
снести памятник Петру, Федор Лисянский в ярости швырнул на землю шапку
и приказал запрягать лошадей. Сыновьям он сказал строго:
- Собирайтесь поскорее - едем в Петербург...
В тот же день отправились в дорогу. В столице Лисянский
выхлопотал письменное распоряжение адмирала, и Юрий был зачислен в
кадеты Морского корпуса. Морской шляхетный корпус был основан еще в
1701 году указом Петра Первого. В 1783 году он был значительно
расширен и стал серьезной школой морских офицеров. В то время, когда
сюда поступил Юрий Лисянский, в корпусе воспитывалось около шестисот
будущих моряков. Среди них был и Иван Крузенштерн, с которым в одном
из учебных плаваний молодой Лисянский сдружился на долгие годы.
В свободные от вахты часы в маленькой, тесной каюте, где
отчетливо слышался певучий звон волн, подолгу читали они описания
морских путешествий, мечтали о странствиях по неизведанным океанам,
строили планы дальних походов...
Но обоих друзей еще ожидало боевое крещение в морских сражениях
со шведами, суровые испытания в штормах.
Назначенный на боевой корабль прямо со школьной скамьи, мичман
Лисянский не раз отличался и выдержкой и отвагой. Сам командир корабля
Гревенс крепко пожал руку молодому моряку и, ласково улыбаясь, сказал:
- Будет у тебя еще, Лисянский, время и вокруг света плавание
совершить... Ведь это твоя мечта, не так ли?
- Так точно! - ответил Лисянский. - Надеюсь, Карл Ильич, это
время придет...
В 1798 году лейтенант Лисянский, как исполнительный и знающий
свое дело моряк, был зачислен в группу офицеров, отправляющуюся в
Англию для прохождения дальнейшей морской службы. (Морская практика
русских офицеров в английском флоте была заведена еще во времена Петра
Первого). В письмах к брату Лисянский писал о своих английских
впечатлениях:
"Коротко сказать - всякий шаг наш здесь стоит не менее шиллинга.
Съехавши в Гулль, взяли с нас по гинее за несколько рубах и мундир,
которые были в чемодане у каждого из нас, взяли за то, что мы -
русские, за то, для чего едем в Лондон, и, по крайней мере, по гинее
за то, отчего мы не говорим по-английски. На дороге же в Лондон всяк,
кому токмо было время, драл с нас бессовестно..."
Из Лондона на английском фрегате "Луазо" Лисянский вскоре отбыл в
Америку. В далекой Вест-Индии он увидел, как жестоко обращаются
колонизаторы с порабощенным туземным населением.
"Я бы никогда не поверил, - писал он брату, - что англичане могут
так жестоко обходиться с людьми, ежели бы не был сам тому свидетелем
на острове Антиго, где нередко случалось видеть несчастных арапов,
употребляемых вместо лошадей". (Антого - Антигуа.)
После дальнего перехода фрегат прибыл в Галифакс. А через
несколько дней в порт вошел и второй английский фрегат - "Тетис", на
котором служил Иван Крузенштерн. Крепко, по-русски обнялись два друга
на набережной. Взволнованный встречей, Крузенштерн сказал:
- Ну вот и свершилось то, о чем мы мечтали... Сколько, брат,
пройдено морей!
Лисянский кивнул на английский флаг, развевавшийся над кормой
фрегата.
- Я хотел бы под нашим, под русским флагом идти.
- И это еще будет! - уверенно ответил Крузенштерн. - Погоди,
Москва-то не сразу строилась...
Бермудские острова и Нью-Йорк, Филадельфию и Нью-Порт, Джорджтаун
и Бостон и многие другие города Америки успел посетить за время
плавания молодой офицер, везде осматривая верфи и лучшие корабли,
музеи, исторические места, кварталы богачей и поселки рабочего люда.
В Нью-Йорке свирепствовала чума, и, пораженный размерами
эпидемии, Лисянский записывает свое сочувствие этому "великому
множеству новоприезжих людей нижнего класса, которые, не имея
состояния жить порядочно, были вынуждены жаться вместе и, стесняясь в
небольших хижинах, заразили атмосферу". Горькая судьба бесправных
черных рабов навсегда омрачает его впечатления о "свободной
республике".
Возвратясь в Англию, он и Крузенштерн просят русского посла
Воронцова разрешить им совершить еще одно плавание - к
Южно-Африканским берегам.
Молодым морякам повезло: трое из них - Лисянский, Крузенштерн и
Баскаков - были назначены на корабль "Резонабл", уходивший к мысу
Доброй Надежды.
И вот уже высятся над белой грядой прибоя опаленные скалы Африки,
а дальше лежит огромная неизученная страна...
В Южной Африке, у мыса Доброй Надежды, Лисянский задерживается на
несколько недель: собирает ботаническую коллекцию, раковины, коллекцию
насекомых, знакомится с бытом населения... И снова его поражает и
отталкивает дикое изуверство рабовладельцев. Об этих кровавых
"цивилизаторах" он записывает гневные строки:
"...Здешние обитатели нередко собираются и, узнавши жилища бедных
дикарей, оные окружают их ночью; когда от испуга ружейных выстрелов
сии несчастные бросаются из шалашей своих, то тогда, убивая взрослых,
берут в плен молодых, которые остаются навек их невольниками. После
сего рассказчик мой велел ввести в горницу большого мальчика и сказал,
что при взятии его убито было до шестидесяти его соотчичей. Какое
варварство..."
После семи лет непрерывных странствий Лисянский возвратился на
родину закаленным, много видевшим моряком. Встретившись со старым
другом, Иван Крузенштерн сказал:
- Готовься, брат Юрий... Теперь уже под русским флагом нам
предстоит далекий путь!
Для Лисянского это было большой радостью.
...Северные земли Америки - Аляска и Алеутские острова - были
открыты и исследованы отважными русскими мореходами. Еще в конце
восемнадцатого века русские люди прочно поселились на этих землях,
принадлежавших им по праву первооткрывателей. Самая южная русская
колония - Росс была основана в Калифорнии, поблизости от бухты
Сан-Франциско.
Снабжение русских владений в Америке велось через Сибирь и стоило
огромных средств. Драгоценный мех котика, голубого, песца, чернобурой
лисицы давал огромные прибыли, но из-за дальности пути немало стоил и
промышленникам. В Петербурге давно уже обсуждались проекты посылки в
те дальние воды русских кораблей.
В 1803 году два шлюпа - "Надежда" и "Нева" - были, наконец,
снаряжены. Капитанами были назначены Крузенштерн и Лисянский. Опытные
офицеры, они набрали команды исключительно из русских моряков.
- Мне советовали принять несколько и иностранных матросов, -
говорил Крузенштерн, довольный своим экипажем, - но я, зная
преимущественные свойства российских, коих даже и английским
предпочитаю, совету сему последовать не согласился.
Утром 7 августа 1803 года оба корабля покинули рейд. Им
предстояло следовать вместе через всю Атлантику, обогнуть мыс Горн и
расстаться в Тихом океане. Отсюда "Надежда", которой командовал Иван
Крузенштерн, должна была идти в Японию, доставить туда русского посла,
а затем взять грузы на Камчатке и отправиться на юг, в Кантон.
Путь Лисянского лежал в далекие северные широты, к островам
Алеутской гряды, к русским поселениям на Аляске.
Хмуро, недружелюбно встретило путешественников суровое Северное
море. Резкий ветер крепчал с каждой минутой, и вскоре грянул жестокий
шторм.
Лисянский не зря так тщательно подбирал свою команду. В прежние
плавания он не раз наблюдал за работой английских моряков, однако
такого бесстрашия, четкости, быстроты, как показали теперь, в минуты
опасности, его матросы, капитану и самому видывать еще не приходилось.
Встретившись через несколько дней в английском порту Фальмуте с
Крузенштерном, он сказал:
- Матросы у меня - орлы! С такими и на край света идти не
страшно.
- Я тоже не нарадуюсь команде, - заметил Крузенштерн. - Подобные
бури случаются редко. В ту ночь погибло несколько английских кораблей.
А мы - выстояли. Значит, дорога обещает быть счастливой.
- Она должна быть не только счастливой, но и плодотворной для
науки, - сказал Лисянский. - Помнишь, в прошлых наших походах мы не
раз удивлялись иностранным капитанам, их безразличию к жизни океана, к
изучению этой многообразной жизни. Что интересует, например,
английских моряков? Только открытие новых богатых земель и, конечно,
коммерция...
- О да! - подхватил Крузенштерн. - Я не забыл наших бесед...
Выйдем из Фальмута и сразу же начнем систематические работы по
изучению океана. К завершению плавания мы накопим огромный материал о
направлении и особенностях различных морских течений, о температуре
морской воды на разных глубинах, о барометрическом давлении, о
климате, приливах и отливах в разных районах океана... Это будет
началом целой науки, которая должна быть создана, так как она
необходима.
Лисянский улыбнулся:
- Красивое слово - океанография! Быть может, новая наука так и
будет названа? Мы потрудимся ради нее на славу!..
Через несколько дней на одном из причалов Фальмута два молодых
капитана, захваченные грандиозными планами первых исследований в
океане, вышли в путь. А еще через полмесяца в порту Санта-Крус на
острове Тенериф экипажи пополнили запас провизии и пресной воды и
направились к экватору.
Внезапные шквалы нещадно швыряли малые корабли, рвали паруса,
рушили на палубу кипящие гребни волн. Но оба судна попрежнему уверенно
шли на юг. 26 ноября над "Невой" и "Надеждой" торжественно зареяли
флаги; грянули орудия, и капитаны обменялись приветствиями: впервые
русские корабли пересекли экватор.
Стоянка на острове Екатерины и в португальском колониальном
городе Ностра-Сенеро-дель-Дестеро, где страшные невольничьи рынки под
сенью прекрасных тропических пальм являли весь позор и ужас
принесенной европейскими завоевателями "культуры" - и снова дорога,
снова океан...
Грозный мыс Горн, прославленный яростью штормов, медленно проплыл
за бортом: черный, безжизненный, словно выжженный огнем... Впрочем
Лисянскому и его команде этот мыс не казался таким уж грозным. В
записи капитана "Невы" угадывается усмешка: "Хотя многие, многие
мореходцы опасаются обходить мыс Горн, но, по моим замечаниям, он
почти не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах".
Лисянского беспокоило другое: в туман и шторм давно уже
потерялась из виду "Надежда". Где Крузенштерн? Не потерпел ли он
аварии? После долгой разлуки друзья неожиданно встретились у острова
Нука-Хива, у его гостеприимных чернокожих обитателей. Но встретились
ненадолго. Крузенштерн спешил на Камчатку и к японским берегам, "Неву"
давно уже ждали в Русской Америке. У Сандвичевых (Гавайских) островов
капитаны снова пожали друг другу руки, и "Надежда" первая подняла
паруса. Вскоре, держа курс на север, вышла из бухты и "Нева".
Приход первого корабля из далекой столицы был огромным праздником
для русского населения Аляски. Но радость этой долгожданной встречи
омрачалась печальной вестью о гибели русской колонии на острове Ситка.
Лисянский узнал, что полудикое воинственное индейское племя колошей
напало на горстку русских людей и после долгой осады ворвалось в
колонию... Только трое русских случайно спаслись. Кто подстрекал
колошей к этому неожиданному нападению, догадаться было не трудно: в
многочисленной толпе, окружившей поселок, были и "культурные"
американцы - они-то и усердствовали больше других в резне, не щадя ни
женщин, ни детей...
С приходом корабля на побережье сразу наступило затишье:
наверное, грозный вид корабельных пушек поостудил рвение американских
"вояк".
Находясь у берегов Аляски, Лисянский вспомнил пылкие юношеские
свои мечты: пройти в неизведанные широты. Теперь ему представлялась
такая возможность. И Юрий Федорович твердо решает, не возвращаясь к
Сандвичевым островам, по пути в Кантон исследовать еще никем не
посещенные районы океана.
Однако это отклонение от курса и потеря времени могли вызвать
недовольство начальства. Стремясь заранее оправдать свое решение.
Лисянский заносит в журнал краткую запись:
"Желание мое пройти в широте 361/2 до 180o соответствует данному
от графа Румянцева требованию, в котором сказано, будто бы в древние
времена открыт был около 340 немецких миль от Японии и под З71/4?
большой и богатый остров, населенный белыми и довольно просвещенными
людьми, и что он должен находиться между 160 и 180o зап. долготы".
Капитан, конечно, понимал, что слух о неизвестном острове с белым
населением скорее всего являлся одной из тех морских легенд, которых в
его время рассказывалось так много. Но эта легенда могла пригодиться
ему.
В конце сентября "Нева" покинула суровые, скалистые берега Ситки.
Уже к концу месяца она достигла тех мест, где графу Румянцеву чудились
неизвестные земли, однако на спокойной поверхности океана темнели
только тени облаков. Как эти быстролетные тени, растаяла и легенда о
таинственной земле... Теперь оставалось взять курс на Кантон, где
Лисянский условился встретиться с Крузенштерном. Но обширный район к
югу от этих широт еще не нанесен на карту. И капитан решает следовать
дальше на юг.
Туманы и ветры уже давно сменились полным затишьем и зноем;
деревянные палубы и надстройки, особенно стеньги и реи корабля,
потрескались от жары и стали малонадежны. Несколько человек в экипаже
судна тяжело заболело. Заболел и сам капитан. Он приказал врачу никому
не говорить об этом. Стоя на мостике, Юрий Федорович следил за полетом
огромных белых чаек... Если появились чайки, значит, где-то близко
должна быть земля...
Вечером, когда ветер стал свежее, корабль вдруг резко подпрыгнул
и остановился, накренившись на борт.
Лисянский выбежал на мостик. Вокруг ревели белые буруны.
- Аврал! - скомандовал капитан. - Все наверх!..
С палубы штурман крикнул:
- Коралловая банка! Она почти выступает на поверхность.
"Нева" прочно засела на острой коралловой гряде. Лисянский знал:
усилится ветер или налетит шквал - и деревянному судну не спастись. Он
приказал штурману обмерить глубину вокруг корабля. Тем временем
матросы бросились убирать паруса.
Штурман вскоре доложил, что глубины вокруг корабля совсем
незначительны: "Нева" оказалась посреди коралловой мели.
- Нужно облегчить корабль, - сказал капитан. - Сбросить за борт
все тяжести, лежащие на средине палубы.
Самоотверженно работали матросы, штурман и сам капитан. За борт
полетели запасные реи и доски. Но судно не двинулось с места;
попрежнему чуть уловимо оно покачивалось на гряде.
- Выбросить за борт пушки! - громко скомандовал Лисянский.
Это решение было крайностью: корабль оставался безоружным. Однако
ветер с минуты на минуту свежел, волны все звонче били в борта.
Одну за другой матросы снимали пушки со станков, волокли их к
борту и сбрасывали в воду. Никто из них не прощался с этим неоценимым
в опасном пути вооружением корабля. К пушкам были привязаны поплавки:
в затишье Лисянский надеялся поднять орудия с гребня мели.
Перед рассветом матросы погрузили на шлюпку якорь, укрепленный на
толстом, прочном тросе, и завезли его вперед, по курсу корабля.
Облегченная "Нева" теперь медленно сошла с мели.
И едва только стихли радостные крики, как дозорный матрос
взволнованно доложил:
- На западе, в миле отсюда, вижу землю!..
Капитан взбежал на мостик. В западном направлении от курса
корабля он увидел отчетливо обрисованный светом восхода низменный
остров. Лисянский развернул карту. В этом районе океана не значилось
ни мелей, ни островов... Открытие!.. Заветная мечта юности. Он со
своей славной командой открыл неведомую землю!
Но неизвестный остров, казалось, ревниво охранял свою тайну.
Внезапный яростный порыв ветра подхватил корабль и снова швырнул его
на рифы. Измученные, с окровавленными руками матросы снова бросились
на реи переставлять паруса.
Капитан приказал выбросить за борт якорные канаты, балласт и
запасные якоря. До самого вечера кипела жаркая работа, и лишь в
сумерки "Неву" удалось вторично снять с мели и перевести на глубокое,
безопасное место.
А утром, когда наступило желанное затишье, матросы бросились
спасать пушки, вылавливать стеньги, доски, вытаскивать канаты и якоря.
Они спасли все вооружение судна и весь его инвентарь...
Напряжение последних суток особенно отразилось на здоровье
капитана: Юрий Федорович едва передвигал ноги, держась за поручни
мостика.
В эти минуты сурового испытания Лисянский записал: "...нет труда,
которого бы преодолеть, нет опасности, которой бы перенести я не
согласился, лишь только бы сделать путешествие наше полезнейшим и
новыми открытиями доставить честь и славу Российскому флоту..."
Утром шлюпка отправилась к острову.
Огромные тюлени, лежавшие на берегу, при виде людей только
любопытно подняли головы, но не двинулись с места. Шумные стаи птиц
кружили над моряками; никогда не видевшие человека, птицы садились на
плечи, на головы матросам, спокойно выглядывали из гнезд, путались под
ногами.
На высшей точке острова капитан "Невы" и его спутники подняли на
шесте русский флаг и зарыли в землю бутылку с извещением об открытии
ими этой малой земли.
Лисянский исходил остров вдоль и поперек, подробно описал его.
Островок оказался небольшим, с отлогими берегами, сложенными из
кораллового песка. Ни леса, ни воды на нем не оказалось. Образовался
он посредине коралловой мели, и только небольшие возвышенности его
покрывала густая, высохшая, лежачая трава.
Низкий и потому неприметный в туман и в ночные часы, этот отрезок