Страница:
поразили здесь тверича пышные праздничные выезды молодого султана -
Мухамеда II. В своем дневнике Никитин подробно описывает торжественную
процессию. Султан выезжал на прогулку, весь осыпанный драгоценными
камнями, сидя на золотом седле, с тремя золотыми саблями в
изукрашенных ножнах. За ним на пышно украшенных лошадях следовали
родственники. Триста слонов в блестящих доспехах несли башенки с
воинами, вооруженными пищалями и пушками. Триста плясунов и несколько
сот танцовщиц сопровождали этот великолепный выезд. Неумолчно завывали
трубы оркестра в триста человек, оглушительно звучали фанфары. Одни
всадники мчались по дорогам, оберегая путь властителя, другие замыкали
шествие. За султаном шел специально обученный слон с огромной железной
цепью на бивнях. Если пешеход или всадник приближался к султану,
железная эта цепь взлетала над головой смельчака...
Но роскошные выезды султана, блеск его бесчисленной свиты,
величие его храмов и дворцов не скрыли от наблюдательного тверича
самого главного, - условий, в которых жил индийский народ. Никитин уже
успел изучить индийский язык, и когда индусы узнали, что он не
мусульманин, - перед ним открылись двери их жилищ. Этот русский
человек изучал обычаи индусов, их веру, сказания и легенды, способы
обработки пашен, богатства их земли и моря, одежду, жилища, оружие
воинов, климат, дороги этой великой страны, украшения дворцов,
архитектуру храмов, кустарную промышленность городов. Все
представлялось ему здесь интересным и значительным, обо всем хотелось
доставить на родину самые полные сведения.
Об индийских крестьянах Никитин записал: "а сельскыя люди голы
велми". Султаны и князьки беспрерывно грабили этих обездоленных людей,
собирая с них непосильные налоги. Страшные пытки и убийства были
обычными в деятельности сборщиков налогов. Повсюду слышались стоны и
плач.
Нет, не такой уж сказочной была эта страна!
Простой русский человек, единственный из европейских
путешественников, не увлекся показной пышностью султанских и княжеских
дворцов. Он увидел в сказочной Индии униженный, страдающий народ и с
глубоким сочувствием отнесся к его страданиям.
В Бидаре Никитин продал своего жеребца и отправился в
Шейх-аляуд-дин, где осенью устраивались празднества в честь одного из
мусульманских святых. Через некоторое время он присутствует на одном
из грандиознейших торжеств в святилище бога Шивы. Здесь он видит, как
тысячи людей поклоняются изображению вола. Записи в его дневнике
становятся все более интересными. В Бидаре Никитин узнает о городе
Каликуте, куда приходят корабли из Абиссинии, из портов Красного моря,
от побережья Западной Африки... Узнает он и о Цейлоне, Индокитае,
Бирме Китае и с огромным интересом собирает все сведения об этих
неизвестных ему странах.
Каждый день приносил пытливому путешественнику что-то новое. Но с
каждым днем сильнее овладевала им тоска по родине. Казалось, через
далекие пространства, моря и реки его властно звали в дорогу родная
Москва и Тверь. В дневнике своем он записал: "Да сохранит бог землю
русскую. Боже, сохрани ее. В сем мире нет подобной ей земли. Да
устроится Русская земля..."
В то время в Персии снова назревали кровавые войны. Слухи об этом
доходили и в Индию. Никитин понял, что путь на родину будет трудным.
Долго обдумывал он предстоящую дорогу. В конце концов решил пробраться
в приморский город Дабул, а там опять довериться океану.
Была весна 1472 года, когда, собрав свои пожитки, Никитин вошел в
порту Дабул на деревянную таву и занял место среди пассажиров. Прощай,
далекая Индия, для одних счастливая, для других трагическая,
богатейшая и нищенская страна... Многое увидел здесь первый
добровольный посланец России: плодородные земли и поистине чудесные
леса, теплое море, в котором родится жемчуг, и заоблачные вершины гор,
многолюдные и цветистые рынки, где собраны все дары южных земель и
океана, сказочные дворцы вельмож и темные лачуги бедноты, в которых
родятся, живут и умирают миллионы тружеников... Увидел и узнал он
многострадальный индийский народ и радостно удивился его талантам,
запечатленным в камне строений, в росписях и узорах, в радужном сиянии
шелковых тканей, в песнях и легендах. Человек с далекого севера
полюбил этот народ.
Но русскому сердцу милее всего родная земля.
Снова поднят над грузной тавой парус. Медленно удаляются и тонут
в синеве океана индийские берега. Встречный упрямый ветер крепчает, но
судно продолжает путь, продвигаясь в сторону Аравии крутыми
разворотами и зигзагами.
Вскоре в океане разразился шторм. На хрупкий кораблик
стремительно мчались огромные волны. Судно взлетало, казалось, под
самые тучи и падало вдруг, словно в пропасть... Тава была без палубы и
даже не имела перекрытий ни в носовой части, ни в кормовой. Груз лежал
на дне ее, прикрытый кожами, и вскоре настолько пропитался водой, что
стал тяжелее вдвое. По хмурому лицу капитана, по испуганным возгласам
матросов пассажирам нетрудно было догадаться, какая угроза нависла над
ними.
Целый месяц бушевал этот невиданной силы шторм. Шкипер-араб давно
уже не знал, в какой части океана находится его корабль, как вдруг на
западе он приметил берег...
Это был берег Африки, Эфиопская земля. Оказывается, уже в течение
нескольких дней судно уносилось на юг, вдоль Сомалийского полуострова.
Моряки, которым доводилось плавать из Ормуза в Индийские порты,
всегда опасались быть занесенными к Африканскому побережью. Океан
здесь кишел пиратскими кораблями. Редко удавалось каким-либо мореходам
уйти из этих районов невредимыми. Если бы только шкипер догадался, в
какие опасные места занес его шторм, он, пожалуй, не колеблясь
отвернул бы от берега: лучше уж погибать в океане, чем у диких пиратов
в плену. Однако и шкипер, и пассажиры радовались неведомой земле,
далеким пальмам, словно плывущим над прибоем, зеленым водорослям,
качавшимся на волнах.
Судно вошло в неглубокую бухту и причалило к берегу. Шкипер
первым спрыгнул на золотистый песок. Поблизости не было видно ни
единого человека, никакого признака людского жилья. В каменистом
овражке заманчиво журчал и искрился прозрачный ручеек. Это была
находка, - величайшее счастье для измученных жаждой людей. Уже через
несколько минут все пассажиры и команда расположились у ручья: одни с
жадностью пили воду, другие умывались, третьи, зачерпнув прозрачную
влагу, бережно держали ее в ладонях, любуясь, как жемчугом, капельками
воды... Тем временем вдоль берега, отрезая дорогу к таве, выстроилось
несколько десятков черных воинов с луками, мечами и длинными копьями в
руках.
Слишком поздно шкипер заметил засаду. Увидев африканцев, он упал
на колени и стал громко молить о пощаде. А негры по-прежнему стояли
неподвижно, поглядывая на рослого, пестро раскрашенного своего вожака,
опиравшегося на огромный меч. Вожак был чем-то заметно смущен и,
видимо, обдумывал решение. Но вот он поднял руку и сделал несколько
шагов вперед. Шкипер подполз к нему на коленях.
- Встань, бедный человек, - проговорил предводитель на ломаном
арабском языке. - Я вижу, вы без оружия, а безоружных людей мы не
убиваем. Если бы вы плыли сюда для войны, для того, чтобы захватить
пленных, - вы взяли бы с собой оружие.
- Мы шли из Индии в Ормуз, - сказал шкипер. - Мы заняты мирной
торговлей, и на нашей таве нет ни одного кинжала, ни одного копья.
- Вы уйдете отсюда невредимыми, - заключил предводитель. - Но
если у вас найдется соль, - поделитесь с нами...
- Мы все вам отдадим! - с радостью закричал шкипер. - Только
отпустите нас...
- Нет, мы возьмем немного, - ответил вожак. - Вы дадите нам соли,
рису, перцу и хлеба.
В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно
должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племен Африки.
Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он
ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегченная тава
взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через
двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не
задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога
через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города - до
Трапезунда.
Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли
начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к
русской земле. Большую часть пути шел он пешком, обходя селения и
города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к
портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя
воинственных туркменских племен Узун-Хасана.
С подозрением, которое вскоре сменилось интересом,
воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам
Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого
пути.
Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной
ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким
султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла
немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень
обширные районы.
Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло
перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом
Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: "...ано пути нету
некуды"... Все же ему удается пробраться в Трапезунд. И здесь
случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем
шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не
дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника
были отобраны последние гроши...
Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его
через Черное море, третье море на его пути. После многих мытарств
Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму,
рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье,
где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими
товарами мимо всех татарских засад.
С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с
земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он
им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не
осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой
стране, в которую прошел он через все преграды, чтобы поведать о ней
на Руси.
Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина
русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние
страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней
только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой
стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел ее, изучил,
описал... Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике -
его действительное богатство.
...В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые
люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это
была объемистая, истрепанная тетрадь, исписанная различными чернилами,
со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были
названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных
людей и цены на товары.
Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она,
может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали ее в Москве
великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал
"Хождение за три моря" Афанасия Никитина. Документ представился ему
настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.
Замечательные путевые записи отважного русского человека,
побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да
Гамы, дошли в летописи до нашего времени.
От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин "не дошед умер"
в пути вблизи Смоленска.
Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может,
литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем
московского "лазутчика", возможно что-то иное помешало ему донести
драгоценный свой дневник в подарок родному городу.
Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это
ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что
задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий
Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришел в
далекую страну и первый пронес по ее городам и селениям гордое имя -
Россия.
На дальних сибирских дорогах, в отрядах служилых людей, в
маленьких, обнесенных частоколом селениях, где встречались удалые
путники этого необъятного края, немногие знали по фамилии казака
Семейку.
Настоящее имя его - Семен - было переделано кем-то в
уменьшительное - Семейка, но звучало оно не пренебрежительно, -
ласково.
Люди бывалые, исходившие звериными тропами огромные просторы
тундры и тайги, отзывались о Семейке с похвалою, говорили, будто
дрался он в сорока сражениях и на теле его на осталось живого места:
все оно было покрыто шрамами и рубцами.
Но Семейка об этих бесчисленных схватках, о своих удивительных
приключениях и отважных походах рассказывать не любил. В два слова
вкладывалось у него все пережитое:
- Такова служба...
А государева служба в диком, неизведанном краю в те далекие годы
была очень тяжела. Исследуя новые земли, собирая, нередко с боями, для
царской казны ясак - налог, который вносился обычно пушниной,
мамонтовой костью, моржовыми клыками, - служилые люди уходили от
Якутска (в то время опорного пункта русских на реке Лене) за сотни и
тысячи верст. В этих походах бесследно погибали целые отряды
землепроходцев: воины сибирских племен, присоединенных к России,
нападали на них в таежных дебрях, горных долинах, тундровых топях,
устраивали засады при переправах через могучие реки. Многих обрекали
на гибель голод, холод, цинга.
Нужна была особая закалка, воля и поистине железный характер,
чтобы преодолеть все эти невзгоды и добыть для родины новые земли, а
для царевой казны - ясак.
Даже в челобитных закаленного казака Семейки, которые он слал
царю, словно сдержанный стон, иногда прорывались жалобы. Он описывал,
как "помирал голодной смертью", "сосновую и лиственную кору ел",
"многие годы всякую нужду и бедствие терпел", "голову свою складывал,
раны великие приимал"...
Однако из далеких земель Семейка и его товарищи не стремились
возвратиться в город Якутск. Страшен был Якутск кровавыми делами
стольника Петра Головина. Палач и самодур, Головин пытал и казнил
десятки ни в чем не повинных людей; мрачная слава о нем гремела по
всей Сибири.
Впрочем, бывалому Семейке не трудно было найти для себя более
спокойную службу и в другом месте. Но спокойная жизнь в теплой избе,
как видно, была не по нем. Слишком любил Семейка дикие сибирские
просторы, гудящие стремнины рек, неведомые заоблачные хребты, где еще
не ступала нога человека... А суровый полярный океан! Какие острова
еще не открыты в этом океане, какие звери и птицы на них обитают? А
синие озера, разлившиеся до самого горизонта! Что дальше, за этими
озерами? Быть может, снова горы и реки и неведомые народы?
Бивни мамонта и моржовый клык, найденные на островах в дельте
Лены; драгоценный мех соболя, чернобурой лисицы, голубого песца;
золотые россыпи, сверкающие на дне ручьев и проток, и другие сказочные
богатства этого первозданного края, - все звало отважных
землепроходцев вперед, в неисхоженные дали. Не для них был домашний
уют и холопьи поклоны воеводам.
В XI веке, преодолевая тысячи преград, русские люди разведали
Каменный пояс - Урал и продвинулись дальше на восток, в Сибирь. В 1582
году Сибирское царство было навечно присоединено к Руси. Но где
проходили границы этого необозримого края, точно никто не мог сказать.
Огромная неисследованная страна простиралась на многие тысячи верст.
Русь издавна славилась беззаветной удалью своих сынов: не было
преград, которые могли бы остановить пытливого русского человека.
Еще обживалась Уральская земля, еще отражали молодые русские
города нашествия диких орд, а ватаги казаков и промышленников, каждая
в два-три десятка человек, уже плыли на кочах - небольших плоскодонных
судах и плотах по многоводной Оби, проникали в бассейны соседних рек,
пробирались на Енисей, на Нижнюю Тунгуску, на Вилюй, упорно и
бесстрашно прокладывая путь к далекой Лене.
В 1632 году казачий сотник Петр Бекетов заложил на реке Лене
Якутский острог. Это постоянное поселение стало торговым центром и
узлом всех сибирских путей. На запад дороги вели к Уралу, к далекой
Москве. На восток они вели неведомо куда - то ли в Америку, то ли в
загадочную Японию. Никто из европейцев на крайнем северо-востоке Азии
к тому времени еще не побывал, и между учеными велись жаркие споры:
есть ли пролив между Азией и Америкой?
На одних географических картах Америка изображалась соединенной с
Азией, на других же был обозначен пролив, названный Анианским. В
течение долгих лет этот пролив оставался загадкой, и споры о нем время
от времени разгорались с новой силой.
Служилый человек Семейка знал сибирские реки, горные цепи, дикую
тундру и тайгу без карт и описаний, - шрамы от копий, стрел и мечей
были для него словно зарубками памятных дней и пройденных дорог.
Но дальние просторы востока снова властно звали его в путь. Шел
он теперь с товарищами на неизвестную Колыму-реку, о богатствах
которой уже говорили в самом Якутске.
Еще никто из землепроходцев не ступил на берег этой далекой реки,
а слух о ней успел облететь все поселения в тундре и тайге, отделенные
сотнями километров одно от другого, и уже верилось, что кто-то побывал
на таинственной реке. Пушные богатства ее кружили головы смельчакам,
спешно создавались разведывательные отряды.
Когда казак Семейка прибыл в низовья Колымы, другой землепроходец
- Михаил Стадухин - уже успел основать здесь острожек и заставить
племена юкагиров платить царю ясак.
В устье Колымы Стадухин пробрался морем, не убоявшись ни штормов,
ни льдов. Малые деревянные кочи нещадно швыряла штормовая волна, путь
преграждали подводные скалы и мели, ветер срывал скроенные из оленьих
шкур паруса, но Стадухин упрямо шел на восток, пока не открылось
колымское устье. И теперь по праву первого он чувствовал себя хозяином
всей реки.
Был Михаил Стадухин человеком решительным и отважным, но, как
говаривали казаки, характером больно уж резок да норовист. С
неизвестными племенами, обитавшими по берегам студеного моря и
сибирских рек, не знал он обращения без угроз и боя. Служил когда-то
Семейка под началом этого свирепого человека. Не раз приходилось ему
увещевать своего атамана, но тот советов никогда не слушал, а указаний
не терпел.
И, распростившись как-то на дальней дороге, твердо решил Семейка
не возвращаться больше к Стадухину, чтобы не слышать его исступленного
крика, не видеть жестокого суда.
А теперь неожиданно в этом маленьком острожке в устье реки Колымы
Семейка оказался в гостях у Стадухина, и тот, лукаво посмеиваясь в
бороду, спрашивал так, будто заранее знал ответ:
- Ну что же, казак, пойдешь под мое начало? Я, знаешь, слова
насупротив не люблю...
Был здесь еще и Дмитрий Зырян, испытанный в боях товарищ Семейки,
он-то и ответил за двоих:
- Служба у нас одна, Михаило, - государева. И уж если ты первый
прибыл в сии места, значит быть тебе нашим начальником...
- Тогда, собирайте, молодцы, отряд, - сказал Стадухин. -
Юкагирского князя Аллая надобно смирить. Нам он везде перечит, засады
строит, убивает людей...
Юкагирское племя омоков храбро отстаивало свои земли. Впервые
слышали коренные жители этого края - юкагиры о грозном русском царе,
который объявлял себя их правителем. Для начала этот правитель
требовал высокую дань соболиными да песцовыми шкурами. Юкагирские
кочевья снялись и ушли в тундру.
...Три года скитался казак Семейка по тундре, не раз пытался
уговаривать гордого князя Аллая, чтобы все мирно порешить. Не тот
неожиданно напал из засады, и началась рукопашная схватка, в которой
снова отличился Семейка, убив самого сильного и отважного воина
юкагиров - брата Аллая.
Сам Семейка был серьезно ранен: витой железный наконечник стрелы
пронзил насквозь ему руку. Кое-как добрался Семейка с горсткой казаков
обратно в Нижнеколымский острожек и передал начальнику собранный ясак.
С этой добычей и ушли казаки с Колымы в Якутск. Только двенадцать
человек во главе с Семейкой остались в острожке. Были они заняты
мирным делом: ловили рыбу, штопали свою износившуюся одежонку,
собирали целебные травы для заживления ран.
Князь Аллай узнал, что в острожке обитает малая горстка русских.
Это был удобный случай отомстить за гибель брата и опять утвердить над
краем свою власть. Он собрал воинство в пятьсот человек, пообещав
каждому из них щедрые награды. Он даже не думал, что тринадцать
русских, израненных в прошлых сражениях, примут бой против пятисот его
воинов.
Ночью шумное войско обложило острожек, и Аллай предложил Семейке
сдаться на его княжескую милость. Эта милость, впрочем, была не
очень-то велика: князь сказал, что разрешит Семейке выбрать любую
смерть - от огня, от петли или от ножа.
Семейка громко засмеялся в ответ:
- Попробуй-ка, Аллайка, сунься! Мы - русские, а русские не
сдаются!..
Воинство Аллая пошло на приступ. Шагая через трупы своих
полудиких солдат, Аллай первый ворвался в острожек...
Яростно дрались тринадцать молодцев. Мелькали копья, мечи,
стрелы, сверкали ножи, гулко громыхали длинные ружья-пищали казаков...
Железная стрела вонзилась в голову Семейки, он вырвал ее и,
залитый кровью, бросился на Аллая. Но князя защищали отборные
богатыри. Семейка отразил мечом удары трех копий и уложил на землю
раскрашенного великана. Кто-то из казаков подхватил оброненное копье,
и оно тотчас же мелькнуло в воздухе. Князь Аллай успел схватиться за
древко, но было поздно... Копье пронзило его насквозь и пригвоздило к
ограде острожка.
В ту же минуту паника охватила нападавших. Оказалось, что князь
Аллай уверял их, будто он заговорен шаманами от копий, от стрел, от
мечей. А сейчас он стоял у ограды мертвый, - древко копья не позволяло
ему упасть.
Воинство Аллая рассеялось так же быстро, как появилось, а казаки
принялись собирать брошенное оружие, выволакивать трупы, перевязывать
раны.
Зырян, старый друг Семейки, будто почуял беду. Не доехав до
Якутска, он повернул свой отряд в обратный путь. Очень спешил он,
почти не останавливался на привалах, мчался по рекам, в темень ночную
шел по трясинам тундры, но когда, наконец, увидел с дальнего холма
полуразрушенный острожек, понял, что опоздал...
За черной зубчатой оградой передвигались какие-то люди, и
начальник решил, что это Аллаевы воины.
- К бою! - скомандовал он.
Казаки развернулись привычным строем, постепенно окружая острог.
Великой радостью для Зыряна была эта ошибка. От взломанных ворот,
прихрамывая и опираясь на копье, к нему медленно шел веселый,
улыбающийся Семейка...
О чем говорили в тот вечер два друга, два неутомимых путника? О
битве, которая только недавно здесь отгремела? Или о донесшихся из
Якутска новостях? Или, может быть, Семейка посетовал на судьбу: снова
ранения, и нет даже тряпок для повязки, и жалованья по-прежнему не
шлют?..
Нет, не об этом до поздней ночи увлеченно шептались они у
камелька. Прослышал Дмитрий Михайлович Зырян о богатых землях далеко
за Колымой, у другой великой реки - Анадырь, где никогда никто из
русских еще не был. Старый юкагир ему рассказывал, что живут в той
далекой стране храбрые воины - чукчи, народ-охотник, промышляющий кита
и моржа. Моржового зуба у них великое множество, а пушного зверя хоть
руками бери...
Узнав об этом, Семейка стал обдумывать план нового похода.
В 1646 году население Нижне-Колымска неожиданно увеличилось
вдвое. С моря возвратился промышленник Игнатьев.
Об Исае Игнатьеве Семейка слышал и раньше: потомственный помор, с
детства ходил он с отцом и дедом за Канин Нос, в бурное северное море.
А теперь Игнатьев возвратился с большой добычей: привез он "рыбий зуб"
- моржовую кость, которая ценилась выше любого меха.
Так далеко на восток до Игнатьева никто не ходил, и все
завидовали удачливому помору.
Рассказывал Исай о великих богатствах открытых им земель, где
песца кочевники гонят палками от юрт, где моржовую кость можно
выменять за пуговицу или иголку... Слышал он, оказывается, и о реке
Анадырь, словно течет та река не на север, как Лена, Колыма или
Индигирка, а поворачивает где-то в горах на юг, потом на восток.
Добраться к Анадырю Игнатьев, однако, не смог - тяжелые льды
преградили дорогу.
Приказчик богатого московского купца Федот Алексеевич Попов, тоже
бывалый человек, привыкший ходить в неведомые земли, сразу почуял
прибыльное дело. Собрать отряд для дальнего похода в Нижне-Колымске
было нетрудно. Охотников нашлось много. Казак Семейка должен был
отправиться в поход в качестве "государственного человека", на него
возлагались обязанности подводить неизвестные племена под "высокую
цареву руку" и собирать с них ясак.
К лету 1647 года четыре коча были готовы к походу. В тот год,
Мухамеда II. В своем дневнике Никитин подробно описывает торжественную
процессию. Султан выезжал на прогулку, весь осыпанный драгоценными
камнями, сидя на золотом седле, с тремя золотыми саблями в
изукрашенных ножнах. За ним на пышно украшенных лошадях следовали
родственники. Триста слонов в блестящих доспехах несли башенки с
воинами, вооруженными пищалями и пушками. Триста плясунов и несколько
сот танцовщиц сопровождали этот великолепный выезд. Неумолчно завывали
трубы оркестра в триста человек, оглушительно звучали фанфары. Одни
всадники мчались по дорогам, оберегая путь властителя, другие замыкали
шествие. За султаном шел специально обученный слон с огромной железной
цепью на бивнях. Если пешеход или всадник приближался к султану,
железная эта цепь взлетала над головой смельчака...
Но роскошные выезды султана, блеск его бесчисленной свиты,
величие его храмов и дворцов не скрыли от наблюдательного тверича
самого главного, - условий, в которых жил индийский народ. Никитин уже
успел изучить индийский язык, и когда индусы узнали, что он не
мусульманин, - перед ним открылись двери их жилищ. Этот русский
человек изучал обычаи индусов, их веру, сказания и легенды, способы
обработки пашен, богатства их земли и моря, одежду, жилища, оружие
воинов, климат, дороги этой великой страны, украшения дворцов,
архитектуру храмов, кустарную промышленность городов. Все
представлялось ему здесь интересным и значительным, обо всем хотелось
доставить на родину самые полные сведения.
Об индийских крестьянах Никитин записал: "а сельскыя люди голы
велми". Султаны и князьки беспрерывно грабили этих обездоленных людей,
собирая с них непосильные налоги. Страшные пытки и убийства были
обычными в деятельности сборщиков налогов. Повсюду слышались стоны и
плач.
Нет, не такой уж сказочной была эта страна!
Простой русский человек, единственный из европейских
путешественников, не увлекся показной пышностью султанских и княжеских
дворцов. Он увидел в сказочной Индии униженный, страдающий народ и с
глубоким сочувствием отнесся к его страданиям.
В Бидаре Никитин продал своего жеребца и отправился в
Шейх-аляуд-дин, где осенью устраивались празднества в честь одного из
мусульманских святых. Через некоторое время он присутствует на одном
из грандиознейших торжеств в святилище бога Шивы. Здесь он видит, как
тысячи людей поклоняются изображению вола. Записи в его дневнике
становятся все более интересными. В Бидаре Никитин узнает о городе
Каликуте, куда приходят корабли из Абиссинии, из портов Красного моря,
от побережья Западной Африки... Узнает он и о Цейлоне, Индокитае,
Бирме Китае и с огромным интересом собирает все сведения об этих
неизвестных ему странах.
Каждый день приносил пытливому путешественнику что-то новое. Но с
каждым днем сильнее овладевала им тоска по родине. Казалось, через
далекие пространства, моря и реки его властно звали в дорогу родная
Москва и Тверь. В дневнике своем он записал: "Да сохранит бог землю
русскую. Боже, сохрани ее. В сем мире нет подобной ей земли. Да
устроится Русская земля..."
В то время в Персии снова назревали кровавые войны. Слухи об этом
доходили и в Индию. Никитин понял, что путь на родину будет трудным.
Долго обдумывал он предстоящую дорогу. В конце концов решил пробраться
в приморский город Дабул, а там опять довериться океану.
Была весна 1472 года, когда, собрав свои пожитки, Никитин вошел в
порту Дабул на деревянную таву и занял место среди пассажиров. Прощай,
далекая Индия, для одних счастливая, для других трагическая,
богатейшая и нищенская страна... Многое увидел здесь первый
добровольный посланец России: плодородные земли и поистине чудесные
леса, теплое море, в котором родится жемчуг, и заоблачные вершины гор,
многолюдные и цветистые рынки, где собраны все дары южных земель и
океана, сказочные дворцы вельмож и темные лачуги бедноты, в которых
родятся, живут и умирают миллионы тружеников... Увидел и узнал он
многострадальный индийский народ и радостно удивился его талантам,
запечатленным в камне строений, в росписях и узорах, в радужном сиянии
шелковых тканей, в песнях и легендах. Человек с далекого севера
полюбил этот народ.
Но русскому сердцу милее всего родная земля.
Снова поднят над грузной тавой парус. Медленно удаляются и тонут
в синеве океана индийские берега. Встречный упрямый ветер крепчает, но
судно продолжает путь, продвигаясь в сторону Аравии крутыми
разворотами и зигзагами.
Вскоре в океане разразился шторм. На хрупкий кораблик
стремительно мчались огромные волны. Судно взлетало, казалось, под
самые тучи и падало вдруг, словно в пропасть... Тава была без палубы и
даже не имела перекрытий ни в носовой части, ни в кормовой. Груз лежал
на дне ее, прикрытый кожами, и вскоре настолько пропитался водой, что
стал тяжелее вдвое. По хмурому лицу капитана, по испуганным возгласам
матросов пассажирам нетрудно было догадаться, какая угроза нависла над
ними.
Целый месяц бушевал этот невиданной силы шторм. Шкипер-араб давно
уже не знал, в какой части океана находится его корабль, как вдруг на
западе он приметил берег...
Это был берег Африки, Эфиопская земля. Оказывается, уже в течение
нескольких дней судно уносилось на юг, вдоль Сомалийского полуострова.
Моряки, которым доводилось плавать из Ормуза в Индийские порты,
всегда опасались быть занесенными к Африканскому побережью. Океан
здесь кишел пиратскими кораблями. Редко удавалось каким-либо мореходам
уйти из этих районов невредимыми. Если бы только шкипер догадался, в
какие опасные места занес его шторм, он, пожалуй, не колеблясь
отвернул бы от берега: лучше уж погибать в океане, чем у диких пиратов
в плену. Однако и шкипер, и пассажиры радовались неведомой земле,
далеким пальмам, словно плывущим над прибоем, зеленым водорослям,
качавшимся на волнах.
Судно вошло в неглубокую бухту и причалило к берегу. Шкипер
первым спрыгнул на золотистый песок. Поблизости не было видно ни
единого человека, никакого признака людского жилья. В каменистом
овражке заманчиво журчал и искрился прозрачный ручеек. Это была
находка, - величайшее счастье для измученных жаждой людей. Уже через
несколько минут все пассажиры и команда расположились у ручья: одни с
жадностью пили воду, другие умывались, третьи, зачерпнув прозрачную
влагу, бережно держали ее в ладонях, любуясь, как жемчугом, капельками
воды... Тем временем вдоль берега, отрезая дорогу к таве, выстроилось
несколько десятков черных воинов с луками, мечами и длинными копьями в
руках.
Слишком поздно шкипер заметил засаду. Увидев африканцев, он упал
на колени и стал громко молить о пощаде. А негры по-прежнему стояли
неподвижно, поглядывая на рослого, пестро раскрашенного своего вожака,
опиравшегося на огромный меч. Вожак был чем-то заметно смущен и,
видимо, обдумывал решение. Но вот он поднял руку и сделал несколько
шагов вперед. Шкипер подполз к нему на коленях.
- Встань, бедный человек, - проговорил предводитель на ломаном
арабском языке. - Я вижу, вы без оружия, а безоружных людей мы не
убиваем. Если бы вы плыли сюда для войны, для того, чтобы захватить
пленных, - вы взяли бы с собой оружие.
- Мы шли из Индии в Ормуз, - сказал шкипер. - Мы заняты мирной
торговлей, и на нашей таве нет ни одного кинжала, ни одного копья.
- Вы уйдете отсюда невредимыми, - заключил предводитель. - Но
если у вас найдется соль, - поделитесь с нами...
- Мы все вам отдадим! - с радостью закричал шкипер. - Только
отпустите нас...
- Нет, мы возьмем немного, - ответил вожак. - Вы дадите нам соли,
рису, перцу и хлеба.
В течение пяти суток, пока продолжался шторм, путники невольно
должны были находиться в гостях у одного из прибрежных племен Африки.
Вожак остался вполне доволен подарками. К исходу пятых суток он
ласково простился со шкипером и купцами. Заметно облегченная тава
взяла курс на север, несколько отклоняясь к востоку, и через
двенадцать суток прибыла в аравийский порт Маскат. Отсюда Никитин, не
задерживаясь, перебрался в Ормуз, а дальше лежала сухопутная дорога
через Бендер, Лар, Шираз, Исфахан, Тебриз и многие другие города - до
Трапезунда.
Никитин не задерживался в пути. В Иране со дня на день могли
начаться военные действия. Поэтому Никитин спешил на север, поближе к
русской земле. Большую часть пути шел он пешком, обходя селения и
города, в которых положение было особенно тревожным. По пути к
портовому городу Трапезунду Никитин попал в ставку предводителя
воинственных туркменских племен Узун-Хасана.
С подозрением, которое вскоре сменилось интересом,
воины-кочевники слушали рассказ Никитина о его странствиях. Сам
Узун-Хасан назвал его отважным человеком и пожелал тверичу счастливого
пути.
Но именно в те дни, когда Никитин находился в этой степной
ставке, разгорелись военные действия между Узун-Хасаном и турецким
султаном Мухамедом II. Армия Узун-Хасана в те времена представляла
немалую силу, и начавшиеся сражения должны были охватить очень
обширные районы.
Никитин снова оказался в большой опасности. Ему предстояло
перейти через линию фронта. Турки могли посчитать его агентом
Узун-Хасана. В горестном раздумьи тверич записывает: "...ано пути нету
некуды"... Все же ему удается пробраться в Трапезунд. И здесь
случилось то, чего он опасался: турецкие власти заподозрили в нем
шпиона, подосланного Узун-Хасаном. Арест, обыск и допросы, конечно, не
дали туркам никаких улик против Никитина. Однако у путешественника
были отобраны последние гроши...
Кое-как уговорился Никитин с моряками, чтобы переправили его
через Черное море, третье море на его пути. После многих мытарств
Афанасий Никитин направился в Кафу (Феодосию). Здесь, в Крыму,
рассчитывал он встретить земляков. В Кафе было даже русское подворье,
где останавливались русские торговые люди, прорывавшиеся со своими
товарами мимо всех татарских засад.
С волнением считал Никитин часы и минуты, оставшиеся до встречи с
земляками. Какой будет эта встреча? Какие редкостные товары покажет он
им, соотечественникам? Ведь в дорожном мешке у Никитина ничего не
осталось. Остался только дневник, правдивое сказание о древней великой
стране, в которую прошел он через все преграды, чтобы поведать о ней
на Руси.
Велико было то радостное изумление, с которым встретили Никитина
русские люди в Кафе! Они и сами видывали виды, не раз ходили в дальние
страны, не так уж просто было чем-нибудь их удивить. Но Индия!.. О ней
только пелось в былинах, только сказки рассказывали о чудесной этой
стороне. И вот простой тверич сам побывал в Индии, видел ее, изучил,
описал... Счастливый человек! И Никитин понял, что в этом дневнике -
его действительное богатство.
...В 1475 году из Литвы в Москву возвратились русские торговые
люди. Кроме разных товаров, привезли они одну загадочную вещь. Это
была объемистая, истрепанная тетрадь, исписанная различными чернилами,
со множеством непонятных иноземных слов, которыми, как видно, были
названы неведомые заграничные города, имена и фамилии неизвестных
людей и цены на товары.
Купцы случайно подобрали эту тетрадь в дороге и, считая, что она,
может быть, утеряна какой-нибудь важной особой, передали ее в Москве
великокняжескому дьяку Василию Мамыреву. Дьяк Мамырев первый прочитал
"Хождение за три моря" Афанасия Никитина. Документ представился ему
настолько интересным, что Мамырев не замедлил передать его летописцу.
Замечательные путевые записи отважного русского человека,
побывавшего в Индии почти на тридцать лет раньше португальца Васко да
Гамы, дошли в летописи до нашего времени.
От себя летописец добавляет, что Афанасий Никитин "не дошед умер"
в пути вблизи Смоленска.
Причины и обстоятельства его смерти неизвестны. Быть может,
литовские князья, как раньше трапезундские турки, заподозрили в нем
московского "лазутчика", возможно что-то иное помешало ему донести
драгоценный свой дневник в подарок родному городу.
Но записи Никитина стали достоянием всего русского народа. Это
ценный литературный памятник, который неопровержимо доказывает, что
задолго до прибытия европейских завоевателей сын нашей родины Афанасий
Никитин без корысти, без обмана, с честным и чистым сердцем пришел в
далекую страну и первый пронес по ее городам и селениям гордое имя -
Россия.
На дальних сибирских дорогах, в отрядах служилых людей, в
маленьких, обнесенных частоколом селениях, где встречались удалые
путники этого необъятного края, немногие знали по фамилии казака
Семейку.
Настоящее имя его - Семен - было переделано кем-то в
уменьшительное - Семейка, но звучало оно не пренебрежительно, -
ласково.
Люди бывалые, исходившие звериными тропами огромные просторы
тундры и тайги, отзывались о Семейке с похвалою, говорили, будто
дрался он в сорока сражениях и на теле его на осталось живого места:
все оно было покрыто шрамами и рубцами.
Но Семейка об этих бесчисленных схватках, о своих удивительных
приключениях и отважных походах рассказывать не любил. В два слова
вкладывалось у него все пережитое:
- Такова служба...
А государева служба в диком, неизведанном краю в те далекие годы
была очень тяжела. Исследуя новые земли, собирая, нередко с боями, для
царской казны ясак - налог, который вносился обычно пушниной,
мамонтовой костью, моржовыми клыками, - служилые люди уходили от
Якутска (в то время опорного пункта русских на реке Лене) за сотни и
тысячи верст. В этих походах бесследно погибали целые отряды
землепроходцев: воины сибирских племен, присоединенных к России,
нападали на них в таежных дебрях, горных долинах, тундровых топях,
устраивали засады при переправах через могучие реки. Многих обрекали
на гибель голод, холод, цинга.
Нужна была особая закалка, воля и поистине железный характер,
чтобы преодолеть все эти невзгоды и добыть для родины новые земли, а
для царевой казны - ясак.
Даже в челобитных закаленного казака Семейки, которые он слал
царю, словно сдержанный стон, иногда прорывались жалобы. Он описывал,
как "помирал голодной смертью", "сосновую и лиственную кору ел",
"многие годы всякую нужду и бедствие терпел", "голову свою складывал,
раны великие приимал"...
Однако из далеких земель Семейка и его товарищи не стремились
возвратиться в город Якутск. Страшен был Якутск кровавыми делами
стольника Петра Головина. Палач и самодур, Головин пытал и казнил
десятки ни в чем не повинных людей; мрачная слава о нем гремела по
всей Сибири.
Впрочем, бывалому Семейке не трудно было найти для себя более
спокойную службу и в другом месте. Но спокойная жизнь в теплой избе,
как видно, была не по нем. Слишком любил Семейка дикие сибирские
просторы, гудящие стремнины рек, неведомые заоблачные хребты, где еще
не ступала нога человека... А суровый полярный океан! Какие острова
еще не открыты в этом океане, какие звери и птицы на них обитают? А
синие озера, разлившиеся до самого горизонта! Что дальше, за этими
озерами? Быть может, снова горы и реки и неведомые народы?
Бивни мамонта и моржовый клык, найденные на островах в дельте
Лены; драгоценный мех соболя, чернобурой лисицы, голубого песца;
золотые россыпи, сверкающие на дне ручьев и проток, и другие сказочные
богатства этого первозданного края, - все звало отважных
землепроходцев вперед, в неисхоженные дали. Не для них был домашний
уют и холопьи поклоны воеводам.
В XI веке, преодолевая тысячи преград, русские люди разведали
Каменный пояс - Урал и продвинулись дальше на восток, в Сибирь. В 1582
году Сибирское царство было навечно присоединено к Руси. Но где
проходили границы этого необозримого края, точно никто не мог сказать.
Огромная неисследованная страна простиралась на многие тысячи верст.
Русь издавна славилась беззаветной удалью своих сынов: не было
преград, которые могли бы остановить пытливого русского человека.
Еще обживалась Уральская земля, еще отражали молодые русские
города нашествия диких орд, а ватаги казаков и промышленников, каждая
в два-три десятка человек, уже плыли на кочах - небольших плоскодонных
судах и плотах по многоводной Оби, проникали в бассейны соседних рек,
пробирались на Енисей, на Нижнюю Тунгуску, на Вилюй, упорно и
бесстрашно прокладывая путь к далекой Лене.
В 1632 году казачий сотник Петр Бекетов заложил на реке Лене
Якутский острог. Это постоянное поселение стало торговым центром и
узлом всех сибирских путей. На запад дороги вели к Уралу, к далекой
Москве. На восток они вели неведомо куда - то ли в Америку, то ли в
загадочную Японию. Никто из европейцев на крайнем северо-востоке Азии
к тому времени еще не побывал, и между учеными велись жаркие споры:
есть ли пролив между Азией и Америкой?
На одних географических картах Америка изображалась соединенной с
Азией, на других же был обозначен пролив, названный Анианским. В
течение долгих лет этот пролив оставался загадкой, и споры о нем время
от времени разгорались с новой силой.
Служилый человек Семейка знал сибирские реки, горные цепи, дикую
тундру и тайгу без карт и описаний, - шрамы от копий, стрел и мечей
были для него словно зарубками памятных дней и пройденных дорог.
Но дальние просторы востока снова властно звали его в путь. Шел
он теперь с товарищами на неизвестную Колыму-реку, о богатствах
которой уже говорили в самом Якутске.
Еще никто из землепроходцев не ступил на берег этой далекой реки,
а слух о ней успел облететь все поселения в тундре и тайге, отделенные
сотнями километров одно от другого, и уже верилось, что кто-то побывал
на таинственной реке. Пушные богатства ее кружили головы смельчакам,
спешно создавались разведывательные отряды.
Когда казак Семейка прибыл в низовья Колымы, другой землепроходец
- Михаил Стадухин - уже успел основать здесь острожек и заставить
племена юкагиров платить царю ясак.
В устье Колымы Стадухин пробрался морем, не убоявшись ни штормов,
ни льдов. Малые деревянные кочи нещадно швыряла штормовая волна, путь
преграждали подводные скалы и мели, ветер срывал скроенные из оленьих
шкур паруса, но Стадухин упрямо шел на восток, пока не открылось
колымское устье. И теперь по праву первого он чувствовал себя хозяином
всей реки.
Был Михаил Стадухин человеком решительным и отважным, но, как
говаривали казаки, характером больно уж резок да норовист. С
неизвестными племенами, обитавшими по берегам студеного моря и
сибирских рек, не знал он обращения без угроз и боя. Служил когда-то
Семейка под началом этого свирепого человека. Не раз приходилось ему
увещевать своего атамана, но тот советов никогда не слушал, а указаний
не терпел.
И, распростившись как-то на дальней дороге, твердо решил Семейка
не возвращаться больше к Стадухину, чтобы не слышать его исступленного
крика, не видеть жестокого суда.
А теперь неожиданно в этом маленьком острожке в устье реки Колымы
Семейка оказался в гостях у Стадухина, и тот, лукаво посмеиваясь в
бороду, спрашивал так, будто заранее знал ответ:
- Ну что же, казак, пойдешь под мое начало? Я, знаешь, слова
насупротив не люблю...
Был здесь еще и Дмитрий Зырян, испытанный в боях товарищ Семейки,
он-то и ответил за двоих:
- Служба у нас одна, Михаило, - государева. И уж если ты первый
прибыл в сии места, значит быть тебе нашим начальником...
- Тогда, собирайте, молодцы, отряд, - сказал Стадухин. -
Юкагирского князя Аллая надобно смирить. Нам он везде перечит, засады
строит, убивает людей...
Юкагирское племя омоков храбро отстаивало свои земли. Впервые
слышали коренные жители этого края - юкагиры о грозном русском царе,
который объявлял себя их правителем. Для начала этот правитель
требовал высокую дань соболиными да песцовыми шкурами. Юкагирские
кочевья снялись и ушли в тундру.
...Три года скитался казак Семейка по тундре, не раз пытался
уговаривать гордого князя Аллая, чтобы все мирно порешить. Не тот
неожиданно напал из засады, и началась рукопашная схватка, в которой
снова отличился Семейка, убив самого сильного и отважного воина
юкагиров - брата Аллая.
Сам Семейка был серьезно ранен: витой железный наконечник стрелы
пронзил насквозь ему руку. Кое-как добрался Семейка с горсткой казаков
обратно в Нижнеколымский острожек и передал начальнику собранный ясак.
С этой добычей и ушли казаки с Колымы в Якутск. Только двенадцать
человек во главе с Семейкой остались в острожке. Были они заняты
мирным делом: ловили рыбу, штопали свою износившуюся одежонку,
собирали целебные травы для заживления ран.
Князь Аллай узнал, что в острожке обитает малая горстка русских.
Это был удобный случай отомстить за гибель брата и опять утвердить над
краем свою власть. Он собрал воинство в пятьсот человек, пообещав
каждому из них щедрые награды. Он даже не думал, что тринадцать
русских, израненных в прошлых сражениях, примут бой против пятисот его
воинов.
Ночью шумное войско обложило острожек, и Аллай предложил Семейке
сдаться на его княжескую милость. Эта милость, впрочем, была не
очень-то велика: князь сказал, что разрешит Семейке выбрать любую
смерть - от огня, от петли или от ножа.
Семейка громко засмеялся в ответ:
- Попробуй-ка, Аллайка, сунься! Мы - русские, а русские не
сдаются!..
Воинство Аллая пошло на приступ. Шагая через трупы своих
полудиких солдат, Аллай первый ворвался в острожек...
Яростно дрались тринадцать молодцев. Мелькали копья, мечи,
стрелы, сверкали ножи, гулко громыхали длинные ружья-пищали казаков...
Железная стрела вонзилась в голову Семейки, он вырвал ее и,
залитый кровью, бросился на Аллая. Но князя защищали отборные
богатыри. Семейка отразил мечом удары трех копий и уложил на землю
раскрашенного великана. Кто-то из казаков подхватил оброненное копье,
и оно тотчас же мелькнуло в воздухе. Князь Аллай успел схватиться за
древко, но было поздно... Копье пронзило его насквозь и пригвоздило к
ограде острожка.
В ту же минуту паника охватила нападавших. Оказалось, что князь
Аллай уверял их, будто он заговорен шаманами от копий, от стрел, от
мечей. А сейчас он стоял у ограды мертвый, - древко копья не позволяло
ему упасть.
Воинство Аллая рассеялось так же быстро, как появилось, а казаки
принялись собирать брошенное оружие, выволакивать трупы, перевязывать
раны.
Зырян, старый друг Семейки, будто почуял беду. Не доехав до
Якутска, он повернул свой отряд в обратный путь. Очень спешил он,
почти не останавливался на привалах, мчался по рекам, в темень ночную
шел по трясинам тундры, но когда, наконец, увидел с дальнего холма
полуразрушенный острожек, понял, что опоздал...
За черной зубчатой оградой передвигались какие-то люди, и
начальник решил, что это Аллаевы воины.
- К бою! - скомандовал он.
Казаки развернулись привычным строем, постепенно окружая острог.
Великой радостью для Зыряна была эта ошибка. От взломанных ворот,
прихрамывая и опираясь на копье, к нему медленно шел веселый,
улыбающийся Семейка...
О чем говорили в тот вечер два друга, два неутомимых путника? О
битве, которая только недавно здесь отгремела? Или о донесшихся из
Якутска новостях? Или, может быть, Семейка посетовал на судьбу: снова
ранения, и нет даже тряпок для повязки, и жалованья по-прежнему не
шлют?..
Нет, не об этом до поздней ночи увлеченно шептались они у
камелька. Прослышал Дмитрий Михайлович Зырян о богатых землях далеко
за Колымой, у другой великой реки - Анадырь, где никогда никто из
русских еще не был. Старый юкагир ему рассказывал, что живут в той
далекой стране храбрые воины - чукчи, народ-охотник, промышляющий кита
и моржа. Моржового зуба у них великое множество, а пушного зверя хоть
руками бери...
Узнав об этом, Семейка стал обдумывать план нового похода.
В 1646 году население Нижне-Колымска неожиданно увеличилось
вдвое. С моря возвратился промышленник Игнатьев.
Об Исае Игнатьеве Семейка слышал и раньше: потомственный помор, с
детства ходил он с отцом и дедом за Канин Нос, в бурное северное море.
А теперь Игнатьев возвратился с большой добычей: привез он "рыбий зуб"
- моржовую кость, которая ценилась выше любого меха.
Так далеко на восток до Игнатьева никто не ходил, и все
завидовали удачливому помору.
Рассказывал Исай о великих богатствах открытых им земель, где
песца кочевники гонят палками от юрт, где моржовую кость можно
выменять за пуговицу или иголку... Слышал он, оказывается, и о реке
Анадырь, словно течет та река не на север, как Лена, Колыма или
Индигирка, а поворачивает где-то в горах на юг, потом на восток.
Добраться к Анадырю Игнатьев, однако, не смог - тяжелые льды
преградили дорогу.
Приказчик богатого московского купца Федот Алексеевич Попов, тоже
бывалый человек, привыкший ходить в неведомые земли, сразу почуял
прибыльное дело. Собрать отряд для дальнего похода в Нижне-Колымске
было нетрудно. Охотников нашлось много. Казак Семейка должен был
отправиться в поход в качестве "государственного человека", на него
возлагались обязанности подводить неизвестные племена под "высокую
цареву руку" и собирать с них ясак.
К лету 1647 года четыре коча были готовы к походу. В тот год,