Страница:
поземке собаки похожи на катящиеся меховые клубки... Нарты неожиданно
швыряет в сторону, они скользят по крутому оледенелому откосу,
опрокидываются, и Седов закрывает руками лицо, не в силах встать,
остановить собак...
Снова на помощь приходит Пустошный. Он поднимает Седова,
усаживает на нарты, пеленает его, как ребенка, спальным мешком,
почему-то все время отворачиваясь, будто не решаясь прямо взглянуть в
глаза... Но Седов замечает на щетине его усов крупные, заледеневшие
слезы.
- Поторапливайся, Пустошный!.. Сегодня мы еще мало прошли...
Дорога становится лучше, нарты бегут легко. Кажется, можно и
уснуть, хотя бы несколько минут не чувствовать боли в груди и в ногах.
Как хорошо было бы проснуться здоровым! Он всегда верил в свои силы. А
теперь, в самый ответственный период жизни, на пути к заветной цели,
силы изменяют ему... Испуганный возглас Линника заставляет Седова
приподняться. С трудом останавливает он собак. Но где же первая
упряжка? Седов торопливо развязывает, рвет оледеневшую веревку и,
пошатываясь, идет на голос Линника, с удивлением прислушиваясь к
похрустыванию льда.
- Вернись, Георгий Яковлевич! - где-то близко кричит Пустошный. -
Мы выехали на "солончак"...
Только теперь, внимательно глянув под ноги, Седов понимает, что
его каким-то чудом удерживает очень тонкая, хрупкая корочка льда,
покрывающая полынью. Передние нарты с поклажей, с упряжкой собак
провалились и плавают в полынье. Линник и Пустошный с трудом
вытаскивают собак на лед.
Неподалеку от полыньи приходится делать остановку. Сегодня на
карте будет отмечена лишь маленькая черточка, - пройденный ими путь.
Если когда-нибудь кому-то доведется увидеть эту карту, поймет ли тот
человек, каких усилий стоила им почти неприметная черточка,
продолжившая линию маршрута?..
Седова угнетает его беспомощность. Он хочет помочь матросам
ставить палатку, но ветер вырывает из рук брезент, и Седов со стоном
валится на выступ льдины. Нет, дело совсем плохо. Нужно отлежаться,
получше отдохнуть. Ничего!.. Завтра он пойдет дальше, ведь завтра уже
должно появиться солнце...
- Смотрите-ка, Георгий Яковлевич, - радостно говорит Пустошный, -
впереди - огромная гора! Может, тот самый остров...
На тусклом, без проблесков небе Седов замечает смутные очертания
гор.
- Остров Рудольфа!.. Скоро мы хорошенько отдохнем...
Вскоре Линник возвращается из разведки. Лицо его сумрачно, одежда
покрыта звенящей коркой льда.
- Пробраться на остров невозможно. Лед меньше вершка толщиной, а
кое-где и совсем открытая вода.
- Мы подождем, пока пролив замерзнет, - решает Седов. - Нам долго
не придется ждать.
Он снова разглаживает на коленях карту, берет дневник. Пальцы
почти не ощущают карандаша. "Понедельник, 21 февраля"... Написанная
строчка сливается перед глазами... Седов не замечает, как записная
книжка и карандаш выскальзывают из рук. Тяжелая, давящая дремота
заставляет его лечь. Положив голову на спальный мешок, он смотрит на
жаркий огонек примуса. Сегодня расходуется последний керосин...
Вдруг командир резко привстает на колено. Знакомая, мечтательная
улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:
- А все же, как это здорово, товарищи!.. Мы достигли острова
Рудольфа... Через какие преграды прошли мы, начиная от самого
Петербурга!.. Канцелярии!.. Министерство!.. Благотворительные
подачки!.. Россия узнает, что мы, верные сыны ее народа, выполнили
долг до конца...
Он задыхался. На губах опять проступила кровь. Будто раздвигая
невидимую завесу, он выбросил вперед руки.
- На север... Курс неизменный... Курс - норд!..
Сильным, решительным движением командир попытался встать, но
пошатнулся...
- Линник... Линник, поддержи!..
Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.
- Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..
Седов не слышал. Он был мертв.
...В белой безмолвной пустыне, на скале, за которой начинаются
бездонные арктические глубины и медленно движутся то изломанные, то
сплошные, хранящие тайну полюса льды, два человека с обнаженными
головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру...
Крест над могилой, над грудой камней, был сделан из лыж Седова. У
изголовья матросы положили флаг, тот самый, что нес он на полюс...
Глядя в хмурую даль севера, они стояли здесь очень долго, и ветер
швырял им в лица пригоршни колючего снега, и слезы их были похожи на
капли застывшего свинца...
Потом они повернулись и молча побрели на юг.
Оглядываясь со льда пролива на дальний, четко обозначенный крест,
Пустошный сказал Линнику:
- Он говорил, что вслед за нами сюда придут и другие русские
люди, что здесь будут плавать наши корабли... Было бы правильно,
Григорий, если бы на памятнике его железными буквами написали: "Курс -
норд".
Прощальный обед на шхуне "Св. Анна" не вызывал ни радости, ни
веселья, - лишь обостренное чувство тоски.
Сидя за празднично убранным столом, штурман Валериан Альбанов
думал о том, что затея с прощальным обедом ненужная и пустая. Кому
пришло бы в голову радоваться в эти трагические минуты, когда одна
половина команды должна была уйти в неизвестность по дрейфующим
полярным льдам, а другая оставалась на корабле, тоже уносимом льдами в
неизвестность?
Мысль о прощальном обеде принадлежала повару Калмыкову. Этот
неунывающий человек, известный на судне еще и как певец и поэт,
неустанно читавший свои, многим порядочно надоевшие стихи, убедил
командира в необходимости торжественно обставить разлуку. Сумрачный и
раздражительный, еще не совсем оправившийся от тяжелого заболевания
цингой лейтенант Брусилов согласился. Но теперь, когда в кают-компании
собралась вся команда и граммофон, хрипя, повторял давно уже
заигранную песню "Крики чайки белоснежной", а на столе дымилась гора
медвежьих котлет, командир шхуны не появлялся.
Неожиданно приуныл и Калмыков. Усталый от беготни, он внимательно
осмотрел необычно обильный стол и точно лишь сейчас понял, что
происходит. Обращаясь к Альбанову, он сказал:
- А ведь мы расстаемся... На самом краю земли расстаемся,
Валериан Иванович...
Альбанов улыбнулся:
- Могу заверить вас, Калмыков, что на этой широте, между Землей
Франца-Иосифа и Северным полюсом никто никогда еще не видывал такого
обеда.
- Да ведь это потому, что никто никогда здесь не бывал, господин
штурман!
Лицо Альбанова стало строгим:
- Мне неудобно напоминать вам, но вы сами должны это помнить: я
давно уже не являюсь штурманом "Св. Анны". Я отстранен от должности и
считаюсь простым пассажиром. Через час я буду продолжать это
путешествие в менее комфортабельных условиях... На льдине.
Он усмехнулся и добавил уже мягче:
- Как это в песне поется, - "по воле волн"?.. А вам все же не
следует забывать, Калмыков, о своем первенстве: так близко от полюса
никто еще из ваших коллег не радовал друзей своим искусством...
- Ты чемпион тут, Калмыкуша, в царстве медведей и моржей! -
воскликнул боцман Потапов. - Жаль, что они не разбираются в
деликатесах...
Кочегар Шабатура заметил:
- Однако при случае, он и сам может быть неплохим для них
деликатесом...
- Ну, это, братец, грубовато, - смущенно отозвался повар.
Все засмеялись, и в кают-компании стало веселее. В эту минуту в
дверях появился Брусилов. Матросы, боцман, гарпунеры, машинисты тотчас
поднялись из-за стола, молча приветствуя командира. Брусилов занял
единственное мягкое кресло.
Из дальнего, полутемного угла кают-компании Альбанов некоторое
время всматривался в знакомые черты командира. Как изменились эти
черты за время скитаний шхуны в ледяных просторах океана!.. В 1912
году, когда штурман Альбанов познакомился с Георгием Львовичем
Брусиловым и услышал от него обстоятельный, продуманный, увлекательный
план организации промысла китов, моржей, тюленей, белуг и белых
медведей в морях севера, - он сразу поверил в Брусилова, в его удачу.
Георгий Львович умел увлекать собеседников смелыми проектами, удалью
риска, трезвой обоснованностью своих расчетов. Даже его родной дядя,
очень богатый московский землевладелец, у которого не так-то просто
было выманить рубль - даже он заслушивался, когда Брусилов рассказывал
о богатствах севера, и в конце концов отпустил деньги на покупку
шхуны, на приобретение продовольствия и снаряжения.
Помнился Альбанову тот ясный августовский день 1912 года, когда
"Св. Анна" покидала Петербург... Брусилов стоял на мостике в
белоснежном кителе и такой же белоснежной фуражке - стройный,
подтянутый, радостный и гордый. Альбанов невольно залюбовался им, -
таким уверенным, бывалым выглядел его командир.
Потом штурман был тронут вниманием и заботой Брусилова. Запросто,
как товарищ, командир заходил к нему в каюту, советовался о разных
корабельных делах, подолгу беседовал о предстоящем дальнем пути,
приносил журналы и книги, подолгу простаивал рядом на мостике во время
ночных вахт.
В пути из Петербурга на Мурман Альбанов говорил боцману, что с
таким командиром, как Георгий Брусилов, он рискнет идти даже на
Северный полюс.
Георгий Львович был рад, что при комплектовании команды выбор его
пал именно на штурмана Альбанова. Этот человек знал и любил свое дело.
С детства увлекался он морем, флотом, испытывал страсть к
путешествиям, которая с годами не только не миновала, но стала еще
сильней. Альбанов окончил Петербургские мореходные классы, плавал на
Балтике, самостоятельно водил суда от Красноярска в низовья Енисея и
по Енисейскому заливу, и капитаны отзывались о нем, как о смелом и
опытном штурмане.
Брусилов тоже был моряком не из робких. На такое отважное дело,
как попытка пройти вдоль берега Азии из Петербурга во Владивосток,
робкий человек не решился бы. Но Брусилова вели прежде всего
коммерческие расчеты. В 1911 году он служил некоторое время на одном
из кораблей гидрографической экспедиции, снимавшей карту северного
побережья России. С изумлением и восхищением увидел лейтенант
Брусилов, как велики промысловые богатства севера. Не колеблясь, он
оставил службу и вскоре перешел на борт отныне принадлежащей ему "Св.
Анны", оборудованной для зверобойного промысла.
"Св. Анна" должна была следовать в Петропавловск (на Камчатке), а
затем в Охотское море. Но путь вокруг Европы, через Средиземное море и
Индийский океан показался Брусилову слишком дорогим. А главное - этот
путь ничем не окупался...
Вот если бы шхуне удалось пройти вдоль побережья Сибири, через
Карское море, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское, через Берингов
пролив... Какие богатства взял бы он в этом походе!
Брусилов задумывался и о возможности вынужденной зимовки. Но на
шхуне был достаточный запас продовольствия и топлива, и зимовка не
казалась ему страшной. А медведи, моржи, тюлени, - это ли не
дополнительное продовольствие? Добыча в пути, в морях, где гуляет
непуганый зверь, окупит и возможную зимовку. Тогда Брусилов сможет
сполна рассчитаться с дядей и станет со временем не менее богатым
человеком.
Так думалось еще недавно, так мечталось, и командир не скрывал от
своего помощника Альбанова эти мечты. Но теперь... Теперь он был готов
убить Альбанова за одно напоминание о тех разговорах.
Впрочем, быть может, эти мечты о близком и таком доступном
богатстве и нетерпение, с каким Георгий Львович к нему стремился, и
были причиной всех дальнейших злоключений экипажа "Св. Анны".
Обогнув Норвегию и погрузив на Мурмане, в Екатерининской гавани,
уголь и дополнительное снаряжение, шхуна прибыла к проливу Югорский
Шар. Здесь оказалось несколько пароходов: их капитаны терпеливо
ожидали, пока течения и ветры разгонят сгрудившиеся в Карском море
льды.
Брусилов не пожелал ожидать. Моряки гидрографических судов с
удивлением смотрели вслед уносившейся шхуне: она летела навстречу
сплошному, надвигавшемуся барьеру льдов.
Огибая огромные ледяные поля, проскальзывая по разводьям, "Св.
Анна" кое-как пробилась к Байдарацкой губе. Экипажу это стоило
огромных усилий. Но дальнейший путь на север был отрезан: льды
закрывали шхуну неодолимым заслоном, только вдоль берега еще чернела
извилистая полоска свободной воды. Брусилов приказал продвигаться на
север этой узкой полоской.
В середине октября 1912 года льды почти вплотную придвинулись к
берегу, и Брусилов увидел, что вырваться из этой ловушки невозможно.
Вблизи Ямала судно вмерзло в огромную льдину. Пролив Югорский Шар
отсюда недалеко. Если бы еще можно было возвратиться! Но шхуна прочно
сидела во льду, и команда начала готовиться к зимовке.
Матросы уже собирали на берегу плавник для топлива и готовили
имевшийся на шхуне лес для постройки дома, когда Альбанов заметил, что
судно изменяет свое местоположение: едва уловимо оно поворачивалось
носовой частью к берегу. Льдина, в которую вмерзла шхуна, двигалась, и
с каждым часом это движение становилось все более заметным. Пришлось
остановить начатые приготовления к зимовке на берегу и готовиться к
зимовке в дрейфующих льдах, медленно уходящих на север.
Что-то переменилось в характере Георгия Львовича в течение тех
томительных недель, когда, окруженная льдами, "Св. Анна" неудержимо
неслась к полюсу. Все чаще покрикивал он на матросов, делал резкие
выговоры повару, и даже единственная женщина на корабле, - сестра
милосердия, - трудолюбивая, заботливая Ерминия Александровна Жданко
нередко выслушивала от него незаслуженные упреки.
Альбанову по долгу службы приходилось чаще других встречаться с
командиром. Видя, что Брусилов в чем-то неправ, он всегда находил
возможности, чтобы указать на ошибку. Теперь, однако, Брусилов не
выносил ни дружеского совета, ни, тем более, замечания. Он задыхался,
слушая Альбанова, стискивал кулаки и, казалось, готов был броситься на
штурмана. Это была болезнь перенапряженных нервов. Ее порождало
ожидание неизвестного, скука и тоска мертвенной ледяной пустыни,
медленно уносившей корабль в неизвестность.
А потом подкралась цинга, и командир свалился одним из первых.
Днем он обычно спал, а ночью бредил. Это был странный бред: ни сестра
милосердия, ни Альбанов не могли уловить мгновения, когда обрывалась у
него логическая мысль. Беседуя о текущих делах, он неожиданно
спрашивал с интересом:
- А сколько мы убили китов? Ну как же не убили! Ведь мы их
продали в устье Енисея!..
Весь покрытый снегом и льдом, похожий на причудливый айсберг,
мертвый корабль уносился на север, и по ночам на его оледенелой палубе
было слышно, как хохочет в своей каюте обезумевший капитан.
В ту страшную зиму 1912-1913 годов его спасли от смерти только
великое терпение и преданность команды. При лечении цинги очень важно,
чтобы человек возможно больше двигался. А Брусилов при малейшем
движении испытывал мучительную боль. Его поднимали на простыне,
раскачивали, кутали в меховую одежду, бережно выносили на воздух. Он
проклинал матросов, сестру милосердия, Альбанова и грозился рано или
поздно отомстить. Люди молча слушали эти угрозы и проклятья и
терпеливо продолжали свое доброе, мучительное дело. Они катали его на
салазках у корабля, кормили свежей, с трудом добытой медвежатиной.
Постепенно командир стал поправляться, однако не всем это обещало
радость.
Шесть месяцев напряженной борьбы с цингой наложили на характер
Брусилова неизгладимый отпечаток. Угрюмый, еще более раздражительный,
он постоянно искал ссоры то с боцманом, то с матросами, то с
Альбановым. Но штурман и сам был болен. Слишком много пережил он за
зиму. Нервы изменяли ему все чаще, и это, казалось, могло привести к
беде. Он обратился к Брусилову с просьбой освободить его от
обязанностей штурмана: при таких отношениях с командиром он больше не
мог служить.
- Что же вы хотите? - негромко, с одышкой спросил Брусилов. -
Перейти на положение пассажира?
- Пусть будет так, - сказал Альбанов. - Это, надеюсь, ненадолго.
- Я начинаю готовиться ко второй зимовке, а вы говорите
"ненадолго"! Вы забываете, что я все время сокращаю паек для команды.
Чем же мне кормить пассажиров?
Альбанов чувствовал, как тяжелеет сердце и нервная дрожь трясет
его щеки, губы, веки, как бесчисленными уколами игл распространяется
она по рукам. Все же он сдержал себя и ответил спокойно:
- Этот пассажир на многое не претендует. Кроме того, он имеет
некоторый заработок, причитающийся ему с владельца "Св. Анны". Сейчас
мы приближаемся к широте южных островов Земли Франца-Иосифа. При
первой возможности я попытаюсь перебраться на один из этих островов.
Брусилов спросил уже с интересом:
- И вы пойдете один?
- Да, я решусь идти даже один, - сказал Альбанов. - Но учитывая
нехватку продовольствия на шхуне, думаю, что для вас было бы немалым
облегчением, если бы экипаж сократился на несколько человек. В самом
деле, Георгий Львович, ведь, снаряжая экспедицию, вы не рассчитывали
больше, чем на одну зимовку. А уже сейчас ясно, что вторая зимовка
неизбежна. Мы продолжаем двигаться на север. Можно ли с уверенностью
сказать, что нам не предстоит и третья зимовка? А это означало бы
голодную смерть.
Брусилову не терпелось закончить разговор; он не мог возразить
Альбанову, и это опять порождало в нем острую неприязнь к штурману.
- Вы можете вызвать охотников. Если найдутся желающие идти вместе
с вами, я не возражаю. Даже половина экипажа может уйти, я смогу вести
судно с оставшимися. Что же касается вас, штурман, то вы можете
считать себя отстраненным от службы...
Альбанов поклонился, и голос его прозвучал искренно:
- Благодарю!..
Лишь через несколько дней команде стало известно, что помощник
командира собирается уйти с корабля по льдам на Землю Франца-Иосифа.
Штурман никому не рассказывал о своих планах, опасаясь, что
Георгий Львович может подумать, будто он сманивает людей. Но 10 января
1914 года, когда Альбанов начал готовиться в путь, в его решимости уже
никто не сомневался, и не было здесь человека, который не задумался бы
над своей дальнейшей судьбой. Самый северный остров Земли
Франца-Иосифа - остров Рудольфа уже остался далеко на юго-западе, а
шхуна попрежнему плыла в неизведанные дали таинственной дорогой льдов.
Из двадцати четырех человек экипажа "Св. Анны" идти с Альбановым
вызвалось тринадцать человек. Брусилов не опечалился. Шхуну могли
вести всего девять человек, а продовольствия для оставшихся на судне
должно было хватить почти на год, даже если уходящие взяли бы запас на
два месяца.
Альбанов знал, что на Земле Франца-Иосифа, на мысе Флоры остались
постройки экспедиции англичанина Фредерика Джексона, которая в 1894 -
1897 годах частично исследовала архипелаг, собираясь добраться отсюда
до Северного полюса... Возможно, в этих постройках есть некоторые
запасы продовольствия. Для отряда Альбанова они были бы очень и очень
кстати.
С мыса Флоры штурман рассчитывал провести свой отряд к Новой
Земле или к населенным пунктам Шпицбергена.
Еще занимала Альбанова в эти дни экспедиция Пайера.
В конце лета 1873 года один из участников австро-венгерской
полярной экспедиции чех Юлиус Пайер открыл архипелаг, названный им
Землей Франца-Иосифа. Существование этих земель, впрочем, еще за три
года до их открытия предсказал русский ученый П. А. Кропоткин. Его
предсказание основывалось на анализе дрейфа льдов в Полярном бассейне.
Пайер не был ученым. Случайно открыв Землю Франца-Иосифа, он без
каких-либо оснований объявил, что севернее этой земли есть еще
обширные острова, и назвал их Землей Петерманна и Землей короля
Оскара.
По точным подсчетам штурмана "Св. Анна" пересекала то место, где
должна была находиться Земля Петерманна.
А земля короля Оскара? Ее очертания были указаны северо-восточнее
острова Рудольфа. На новейшей карте, которая была у Альбанова, и эта
суша занимала обширное пространство. Путь к мысу Флоры, намеченный
штурманом, лежал именно через Землю короля Оскара. Однако теперь
Альбанова тревожили сомнения: а вдруг и этой земли не существует?
Тогда отряду надо будет пройти до мыса Флоры по дрейфующим льдам очень
большое расстояние. Беда в том, что каждый день и каждый час "Св.
Анну" все дальше относило на север. С девятого по четырнадцатое апреля
после ряда поворотов то к западу, то к востоку судно устремилось прямо
к полюсу и шло почти по 60-му меридиану. В разговорах с матросами,
которые решили идти вместе с ним, Валериан Иванович не скрывал,
насколько серьезным может оказаться положение отряда.
- Может случиться, - говорил он, - что мы будем стремиться на юг,
а льды будут относить нас на север. А льды ведь не утомляются, не
устают...
Невеселое раздумье и в час прощального обеда отвлекало Альбанова
от участия в сдержанном, негромком разговоре моряков. Он не расслышал,
когда старший рулевой Максимов обратился к нему с каким-то вопросом.
Но Максимов присел рядом и повторил совсем тихо:
- Может быть, вы передумаете. Валериан Иванович? Очень уж большой
риск...
Альбанов не понял.
- Ты это о чем?
- О вашем предстоящем походе...
- Что значит "передумаете"? - удивился штурман, и голос его
прозвучал строго: - Нет, никогда!..
Но вот с бокалом в руке из-за стола поднялся, улыбаясь, лейтенант
Брусилов. Нервный тик дергал его щеку, и улыбка выглядела
насильственной, напряженной.
- Я от всей души желаю уходящим, - сказал Брусилов, - счастливого
пути. Некоторые думают, будто положение их может оказаться очень
трудным и сложным. Это не так. Земля короля Оскара отсюда совсем
недалеко - три, от силы, четыре дня пути. Дальше - Земля Александры. А
уж оттуда до мыса Флоры - просто рукой подать. Если бы замысел бывшего
штурмана "Св. Анны" господина Альбанова выглядел безрассудно, я не
разрешил бы ему и его спутникам оставить корабль. Но через четверо
суток они станут на твердую землю. Они берут с собой двухмесячный
запас продовольствия. Это слишком много! Но я дал и на это согласие,
чтобы гарантировать отряд от всяких возможных случайностей. Нам,
остающимся, будет значительно труднее. Однако мы люди не робкого
десятка и смело смотрим вперед. Итак, счастливого пути, друзья по
несчастью!
Все же было что-то глубоко трогательное в минутах прощального
обеда. Не только служба связывала этих людей, - в них прочно жило
чувство семьи, чувство трудового братства.
Надолго запомнилась Альбанову минута, когда, в последний раз
осмотрев свою каюту, окинув взглядом родной корабль, медленно сошел он
по трапу, к своему отряду.
Люди стояли на льду нестройной шеренгой, одетые в меховые куртки,
в теплых шапках и высоких сапогах, с лыжными палками в руках, с
лямками, перекинутыми через плечи. Длинной вереницей выстроилось на
снегу пять каяков, - легких лодок, поставленных на сани. И эти лодки,
и сани, - все было сделано руками матросов в трюме корабля, при свете
коптилок.
- Прощай, "Анна", - негромко вымолвил Альбанов, снимая шапку.
Матросы из его отряда и все провожающие тоже сняли шапки.
- Ну, в путь! - скомандовал штурман.
Набросив на плечи лямки, матросы с трудом сдвинули сани с места.
Вереница каяков медленно поплыла среди льдов.
Ни одного человека не осталось на корабле, - все провожали
уходивших, помогая им тащить каяки, нагруженные снаряжением и
провизией. Узкие полозья нарт глубоко врезались в снег, и нелегко было
продвигаться по высоким сугробам даже теперь, когда в каждой "упряжке"
было по пять-шесть человек. Альбанову невольно подумалось: а что же
будет дальше, после того как провожающие возвратятся?
Уже через полчаса передовой каяк остановился. Люди задыхались.
Альбанов оглянулся на корабль. Силуэт "Св. Анны" чернел совсем близко,
на расстоянии каких-нибудь полкилометра. Здесь начинались первые
торосы: вздыбленные глыбы льда бесконечной грядой протянулись с
востока на запад. Произошла первая поломка: лопнули полозья передовой
нарты...
- Этак до Земли Оскара мы ни одной щепки не донесем, - проговорил
матрос Губанок.
- Лишь бы сама она была, Земля Оскара, - отозвался Альбанов. -
Землю Петерманна мы уже закрыли.
Кто-то предложил возвратиться за починочными материалами на
корабль, но штурман спросил насмешливо:
- А если где-нибудь на острове Рудольфа поломка случится? Снова
прикажешь возвращаться?
Поломку починили на месте и двинулись дальше. Силуэт "Св. Анны"
вскоре скрылся за торосами. Ветер переменился. Начиналась метель... В
брезентовой палатке, едва вместившей весь экипаж корабля, присаживаясь
в огоньку, Брусилов что-то шепнул судовому буфетчику. Тот быстро
раскрыл свою сумку и, ко всеобщему удивлению, достал из нее бутылку
шампанского и несколько плиток шоколада.
- Откуда это, Георгий Львович? - изумился Альбанов, тронутый
такой неожиданной и в последнее время совершенно необычной добротой
Брусилова.
Капитан улыбнулся:
- Случайно сохранилось... Можно сказать - чудом! И не чудесно ли,
друзья, что здесь, на 83o северной широты, где никогда не бывал
человек, нам улыбнулась эта маленькая радость?..
Позже Альбанов и его спутники не раз вспоминали эту прощальную
ночь в палатке, яростный вой метели и тихую дружескую беседу у
огонька.
Из-за метели и торосов, преграждавших путь, отряд за четверо
суток продвинулся на юг всего лишь на пять верст. А на север за это же
время его отнесло на тридцать пять верст! Альбанова утешала только
швыряет в сторону, они скользят по крутому оледенелому откосу,
опрокидываются, и Седов закрывает руками лицо, не в силах встать,
остановить собак...
Снова на помощь приходит Пустошный. Он поднимает Седова,
усаживает на нарты, пеленает его, как ребенка, спальным мешком,
почему-то все время отворачиваясь, будто не решаясь прямо взглянуть в
глаза... Но Седов замечает на щетине его усов крупные, заледеневшие
слезы.
- Поторапливайся, Пустошный!.. Сегодня мы еще мало прошли...
Дорога становится лучше, нарты бегут легко. Кажется, можно и
уснуть, хотя бы несколько минут не чувствовать боли в груди и в ногах.
Как хорошо было бы проснуться здоровым! Он всегда верил в свои силы. А
теперь, в самый ответственный период жизни, на пути к заветной цели,
силы изменяют ему... Испуганный возглас Линника заставляет Седова
приподняться. С трудом останавливает он собак. Но где же первая
упряжка? Седов торопливо развязывает, рвет оледеневшую веревку и,
пошатываясь, идет на голос Линника, с удивлением прислушиваясь к
похрустыванию льда.
- Вернись, Георгий Яковлевич! - где-то близко кричит Пустошный. -
Мы выехали на "солончак"...
Только теперь, внимательно глянув под ноги, Седов понимает, что
его каким-то чудом удерживает очень тонкая, хрупкая корочка льда,
покрывающая полынью. Передние нарты с поклажей, с упряжкой собак
провалились и плавают в полынье. Линник и Пустошный с трудом
вытаскивают собак на лед.
Неподалеку от полыньи приходится делать остановку. Сегодня на
карте будет отмечена лишь маленькая черточка, - пройденный ими путь.
Если когда-нибудь кому-то доведется увидеть эту карту, поймет ли тот
человек, каких усилий стоила им почти неприметная черточка,
продолжившая линию маршрута?..
Седова угнетает его беспомощность. Он хочет помочь матросам
ставить палатку, но ветер вырывает из рук брезент, и Седов со стоном
валится на выступ льдины. Нет, дело совсем плохо. Нужно отлежаться,
получше отдохнуть. Ничего!.. Завтра он пойдет дальше, ведь завтра уже
должно появиться солнце...
- Смотрите-ка, Георгий Яковлевич, - радостно говорит Пустошный, -
впереди - огромная гора! Может, тот самый остров...
На тусклом, без проблесков небе Седов замечает смутные очертания
гор.
- Остров Рудольфа!.. Скоро мы хорошенько отдохнем...
Вскоре Линник возвращается из разведки. Лицо его сумрачно, одежда
покрыта звенящей коркой льда.
- Пробраться на остров невозможно. Лед меньше вершка толщиной, а
кое-где и совсем открытая вода.
- Мы подождем, пока пролив замерзнет, - решает Седов. - Нам долго
не придется ждать.
Он снова разглаживает на коленях карту, берет дневник. Пальцы
почти не ощущают карандаша. "Понедельник, 21 февраля"... Написанная
строчка сливается перед глазами... Седов не замечает, как записная
книжка и карандаш выскальзывают из рук. Тяжелая, давящая дремота
заставляет его лечь. Положив голову на спальный мешок, он смотрит на
жаркий огонек примуса. Сегодня расходуется последний керосин...
Вдруг командир резко привстает на колено. Знакомая, мечтательная
улыбка теплится на лице. В голосе звучат прежние, стальные нотки:
- А все же, как это здорово, товарищи!.. Мы достигли острова
Рудольфа... Через какие преграды прошли мы, начиная от самого
Петербурга!.. Канцелярии!.. Министерство!.. Благотворительные
подачки!.. Россия узнает, что мы, верные сыны ее народа, выполнили
долг до конца...
Он задыхался. На губах опять проступила кровь. Будто раздвигая
невидимую завесу, он выбросил вперед руки.
- На север... Курс неизменный... Курс - норд!..
Сильным, решительным движением командир попытался встать, но
пошатнулся...
- Линник... Линник, поддержи!..
Матрос уже держал его за плечи. Пустотный приоткрыл палатку.
- Солнце, Георгий Яковлевич, над горой!..
Седов не слышал. Он был мертв.
...В белой безмолвной пустыне, на скале, за которой начинаются
бездонные арктические глубины и медленно движутся то изломанные, то
сплошные, хранящие тайну полюса льды, два человека с обнаженными
головами долго стояли на шквалистом леденящем ветру...
Крест над могилой, над грудой камней, был сделан из лыж Седова. У
изголовья матросы положили флаг, тот самый, что нес он на полюс...
Глядя в хмурую даль севера, они стояли здесь очень долго, и ветер
швырял им в лица пригоршни колючего снега, и слезы их были похожи на
капли застывшего свинца...
Потом они повернулись и молча побрели на юг.
Оглядываясь со льда пролива на дальний, четко обозначенный крест,
Пустошный сказал Линнику:
- Он говорил, что вслед за нами сюда придут и другие русские
люди, что здесь будут плавать наши корабли... Было бы правильно,
Григорий, если бы на памятнике его железными буквами написали: "Курс -
норд".
Прощальный обед на шхуне "Св. Анна" не вызывал ни радости, ни
веселья, - лишь обостренное чувство тоски.
Сидя за празднично убранным столом, штурман Валериан Альбанов
думал о том, что затея с прощальным обедом ненужная и пустая. Кому
пришло бы в голову радоваться в эти трагические минуты, когда одна
половина команды должна была уйти в неизвестность по дрейфующим
полярным льдам, а другая оставалась на корабле, тоже уносимом льдами в
неизвестность?
Мысль о прощальном обеде принадлежала повару Калмыкову. Этот
неунывающий человек, известный на судне еще и как певец и поэт,
неустанно читавший свои, многим порядочно надоевшие стихи, убедил
командира в необходимости торжественно обставить разлуку. Сумрачный и
раздражительный, еще не совсем оправившийся от тяжелого заболевания
цингой лейтенант Брусилов согласился. Но теперь, когда в кают-компании
собралась вся команда и граммофон, хрипя, повторял давно уже
заигранную песню "Крики чайки белоснежной", а на столе дымилась гора
медвежьих котлет, командир шхуны не появлялся.
Неожиданно приуныл и Калмыков. Усталый от беготни, он внимательно
осмотрел необычно обильный стол и точно лишь сейчас понял, что
происходит. Обращаясь к Альбанову, он сказал:
- А ведь мы расстаемся... На самом краю земли расстаемся,
Валериан Иванович...
Альбанов улыбнулся:
- Могу заверить вас, Калмыков, что на этой широте, между Землей
Франца-Иосифа и Северным полюсом никто никогда еще не видывал такого
обеда.
- Да ведь это потому, что никто никогда здесь не бывал, господин
штурман!
Лицо Альбанова стало строгим:
- Мне неудобно напоминать вам, но вы сами должны это помнить: я
давно уже не являюсь штурманом "Св. Анны". Я отстранен от должности и
считаюсь простым пассажиром. Через час я буду продолжать это
путешествие в менее комфортабельных условиях... На льдине.
Он усмехнулся и добавил уже мягче:
- Как это в песне поется, - "по воле волн"?.. А вам все же не
следует забывать, Калмыков, о своем первенстве: так близко от полюса
никто еще из ваших коллег не радовал друзей своим искусством...
- Ты чемпион тут, Калмыкуша, в царстве медведей и моржей! -
воскликнул боцман Потапов. - Жаль, что они не разбираются в
деликатесах...
Кочегар Шабатура заметил:
- Однако при случае, он и сам может быть неплохим для них
деликатесом...
- Ну, это, братец, грубовато, - смущенно отозвался повар.
Все засмеялись, и в кают-компании стало веселее. В эту минуту в
дверях появился Брусилов. Матросы, боцман, гарпунеры, машинисты тотчас
поднялись из-за стола, молча приветствуя командира. Брусилов занял
единственное мягкое кресло.
Из дальнего, полутемного угла кают-компании Альбанов некоторое
время всматривался в знакомые черты командира. Как изменились эти
черты за время скитаний шхуны в ледяных просторах океана!.. В 1912
году, когда штурман Альбанов познакомился с Георгием Львовичем
Брусиловым и услышал от него обстоятельный, продуманный, увлекательный
план организации промысла китов, моржей, тюленей, белуг и белых
медведей в морях севера, - он сразу поверил в Брусилова, в его удачу.
Георгий Львович умел увлекать собеседников смелыми проектами, удалью
риска, трезвой обоснованностью своих расчетов. Даже его родной дядя,
очень богатый московский землевладелец, у которого не так-то просто
было выманить рубль - даже он заслушивался, когда Брусилов рассказывал
о богатствах севера, и в конце концов отпустил деньги на покупку
шхуны, на приобретение продовольствия и снаряжения.
Помнился Альбанову тот ясный августовский день 1912 года, когда
"Св. Анна" покидала Петербург... Брусилов стоял на мостике в
белоснежном кителе и такой же белоснежной фуражке - стройный,
подтянутый, радостный и гордый. Альбанов невольно залюбовался им, -
таким уверенным, бывалым выглядел его командир.
Потом штурман был тронут вниманием и заботой Брусилова. Запросто,
как товарищ, командир заходил к нему в каюту, советовался о разных
корабельных делах, подолгу беседовал о предстоящем дальнем пути,
приносил журналы и книги, подолгу простаивал рядом на мостике во время
ночных вахт.
В пути из Петербурга на Мурман Альбанов говорил боцману, что с
таким командиром, как Георгий Брусилов, он рискнет идти даже на
Северный полюс.
Георгий Львович был рад, что при комплектовании команды выбор его
пал именно на штурмана Альбанова. Этот человек знал и любил свое дело.
С детства увлекался он морем, флотом, испытывал страсть к
путешествиям, которая с годами не только не миновала, но стала еще
сильней. Альбанов окончил Петербургские мореходные классы, плавал на
Балтике, самостоятельно водил суда от Красноярска в низовья Енисея и
по Енисейскому заливу, и капитаны отзывались о нем, как о смелом и
опытном штурмане.
Брусилов тоже был моряком не из робких. На такое отважное дело,
как попытка пройти вдоль берега Азии из Петербурга во Владивосток,
робкий человек не решился бы. Но Брусилова вели прежде всего
коммерческие расчеты. В 1911 году он служил некоторое время на одном
из кораблей гидрографической экспедиции, снимавшей карту северного
побережья России. С изумлением и восхищением увидел лейтенант
Брусилов, как велики промысловые богатства севера. Не колеблясь, он
оставил службу и вскоре перешел на борт отныне принадлежащей ему "Св.
Анны", оборудованной для зверобойного промысла.
"Св. Анна" должна была следовать в Петропавловск (на Камчатке), а
затем в Охотское море. Но путь вокруг Европы, через Средиземное море и
Индийский океан показался Брусилову слишком дорогим. А главное - этот
путь ничем не окупался...
Вот если бы шхуне удалось пройти вдоль побережья Сибири, через
Карское море, Лаптевых, Восточно-Сибирское, Чукотское, через Берингов
пролив... Какие богатства взял бы он в этом походе!
Брусилов задумывался и о возможности вынужденной зимовки. Но на
шхуне был достаточный запас продовольствия и топлива, и зимовка не
казалась ему страшной. А медведи, моржи, тюлени, - это ли не
дополнительное продовольствие? Добыча в пути, в морях, где гуляет
непуганый зверь, окупит и возможную зимовку. Тогда Брусилов сможет
сполна рассчитаться с дядей и станет со временем не менее богатым
человеком.
Так думалось еще недавно, так мечталось, и командир не скрывал от
своего помощника Альбанова эти мечты. Но теперь... Теперь он был готов
убить Альбанова за одно напоминание о тех разговорах.
Впрочем, быть может, эти мечты о близком и таком доступном
богатстве и нетерпение, с каким Георгий Львович к нему стремился, и
были причиной всех дальнейших злоключений экипажа "Св. Анны".
Обогнув Норвегию и погрузив на Мурмане, в Екатерининской гавани,
уголь и дополнительное снаряжение, шхуна прибыла к проливу Югорский
Шар. Здесь оказалось несколько пароходов: их капитаны терпеливо
ожидали, пока течения и ветры разгонят сгрудившиеся в Карском море
льды.
Брусилов не пожелал ожидать. Моряки гидрографических судов с
удивлением смотрели вслед уносившейся шхуне: она летела навстречу
сплошному, надвигавшемуся барьеру льдов.
Огибая огромные ледяные поля, проскальзывая по разводьям, "Св.
Анна" кое-как пробилась к Байдарацкой губе. Экипажу это стоило
огромных усилий. Но дальнейший путь на север был отрезан: льды
закрывали шхуну неодолимым заслоном, только вдоль берега еще чернела
извилистая полоска свободной воды. Брусилов приказал продвигаться на
север этой узкой полоской.
В середине октября 1912 года льды почти вплотную придвинулись к
берегу, и Брусилов увидел, что вырваться из этой ловушки невозможно.
Вблизи Ямала судно вмерзло в огромную льдину. Пролив Югорский Шар
отсюда недалеко. Если бы еще можно было возвратиться! Но шхуна прочно
сидела во льду, и команда начала готовиться к зимовке.
Матросы уже собирали на берегу плавник для топлива и готовили
имевшийся на шхуне лес для постройки дома, когда Альбанов заметил, что
судно изменяет свое местоположение: едва уловимо оно поворачивалось
носовой частью к берегу. Льдина, в которую вмерзла шхуна, двигалась, и
с каждым часом это движение становилось все более заметным. Пришлось
остановить начатые приготовления к зимовке на берегу и готовиться к
зимовке в дрейфующих льдах, медленно уходящих на север.
Что-то переменилось в характере Георгия Львовича в течение тех
томительных недель, когда, окруженная льдами, "Св. Анна" неудержимо
неслась к полюсу. Все чаще покрикивал он на матросов, делал резкие
выговоры повару, и даже единственная женщина на корабле, - сестра
милосердия, - трудолюбивая, заботливая Ерминия Александровна Жданко
нередко выслушивала от него незаслуженные упреки.
Альбанову по долгу службы приходилось чаще других встречаться с
командиром. Видя, что Брусилов в чем-то неправ, он всегда находил
возможности, чтобы указать на ошибку. Теперь, однако, Брусилов не
выносил ни дружеского совета, ни, тем более, замечания. Он задыхался,
слушая Альбанова, стискивал кулаки и, казалось, готов был броситься на
штурмана. Это была болезнь перенапряженных нервов. Ее порождало
ожидание неизвестного, скука и тоска мертвенной ледяной пустыни,
медленно уносившей корабль в неизвестность.
А потом подкралась цинга, и командир свалился одним из первых.
Днем он обычно спал, а ночью бредил. Это был странный бред: ни сестра
милосердия, ни Альбанов не могли уловить мгновения, когда обрывалась у
него логическая мысль. Беседуя о текущих делах, он неожиданно
спрашивал с интересом:
- А сколько мы убили китов? Ну как же не убили! Ведь мы их
продали в устье Енисея!..
Весь покрытый снегом и льдом, похожий на причудливый айсберг,
мертвый корабль уносился на север, и по ночам на его оледенелой палубе
было слышно, как хохочет в своей каюте обезумевший капитан.
В ту страшную зиму 1912-1913 годов его спасли от смерти только
великое терпение и преданность команды. При лечении цинги очень важно,
чтобы человек возможно больше двигался. А Брусилов при малейшем
движении испытывал мучительную боль. Его поднимали на простыне,
раскачивали, кутали в меховую одежду, бережно выносили на воздух. Он
проклинал матросов, сестру милосердия, Альбанова и грозился рано или
поздно отомстить. Люди молча слушали эти угрозы и проклятья и
терпеливо продолжали свое доброе, мучительное дело. Они катали его на
салазках у корабля, кормили свежей, с трудом добытой медвежатиной.
Постепенно командир стал поправляться, однако не всем это обещало
радость.
Шесть месяцев напряженной борьбы с цингой наложили на характер
Брусилова неизгладимый отпечаток. Угрюмый, еще более раздражительный,
он постоянно искал ссоры то с боцманом, то с матросами, то с
Альбановым. Но штурман и сам был болен. Слишком много пережил он за
зиму. Нервы изменяли ему все чаще, и это, казалось, могло привести к
беде. Он обратился к Брусилову с просьбой освободить его от
обязанностей штурмана: при таких отношениях с командиром он больше не
мог служить.
- Что же вы хотите? - негромко, с одышкой спросил Брусилов. -
Перейти на положение пассажира?
- Пусть будет так, - сказал Альбанов. - Это, надеюсь, ненадолго.
- Я начинаю готовиться ко второй зимовке, а вы говорите
"ненадолго"! Вы забываете, что я все время сокращаю паек для команды.
Чем же мне кормить пассажиров?
Альбанов чувствовал, как тяжелеет сердце и нервная дрожь трясет
его щеки, губы, веки, как бесчисленными уколами игл распространяется
она по рукам. Все же он сдержал себя и ответил спокойно:
- Этот пассажир на многое не претендует. Кроме того, он имеет
некоторый заработок, причитающийся ему с владельца "Св. Анны". Сейчас
мы приближаемся к широте южных островов Земли Франца-Иосифа. При
первой возможности я попытаюсь перебраться на один из этих островов.
Брусилов спросил уже с интересом:
- И вы пойдете один?
- Да, я решусь идти даже один, - сказал Альбанов. - Но учитывая
нехватку продовольствия на шхуне, думаю, что для вас было бы немалым
облегчением, если бы экипаж сократился на несколько человек. В самом
деле, Георгий Львович, ведь, снаряжая экспедицию, вы не рассчитывали
больше, чем на одну зимовку. А уже сейчас ясно, что вторая зимовка
неизбежна. Мы продолжаем двигаться на север. Можно ли с уверенностью
сказать, что нам не предстоит и третья зимовка? А это означало бы
голодную смерть.
Брусилову не терпелось закончить разговор; он не мог возразить
Альбанову, и это опять порождало в нем острую неприязнь к штурману.
- Вы можете вызвать охотников. Если найдутся желающие идти вместе
с вами, я не возражаю. Даже половина экипажа может уйти, я смогу вести
судно с оставшимися. Что же касается вас, штурман, то вы можете
считать себя отстраненным от службы...
Альбанов поклонился, и голос его прозвучал искренно:
- Благодарю!..
Лишь через несколько дней команде стало известно, что помощник
командира собирается уйти с корабля по льдам на Землю Франца-Иосифа.
Штурман никому не рассказывал о своих планах, опасаясь, что
Георгий Львович может подумать, будто он сманивает людей. Но 10 января
1914 года, когда Альбанов начал готовиться в путь, в его решимости уже
никто не сомневался, и не было здесь человека, который не задумался бы
над своей дальнейшей судьбой. Самый северный остров Земли
Франца-Иосифа - остров Рудольфа уже остался далеко на юго-западе, а
шхуна попрежнему плыла в неизведанные дали таинственной дорогой льдов.
Из двадцати четырех человек экипажа "Св. Анны" идти с Альбановым
вызвалось тринадцать человек. Брусилов не опечалился. Шхуну могли
вести всего девять человек, а продовольствия для оставшихся на судне
должно было хватить почти на год, даже если уходящие взяли бы запас на
два месяца.
Альбанов знал, что на Земле Франца-Иосифа, на мысе Флоры остались
постройки экспедиции англичанина Фредерика Джексона, которая в 1894 -
1897 годах частично исследовала архипелаг, собираясь добраться отсюда
до Северного полюса... Возможно, в этих постройках есть некоторые
запасы продовольствия. Для отряда Альбанова они были бы очень и очень
кстати.
С мыса Флоры штурман рассчитывал провести свой отряд к Новой
Земле или к населенным пунктам Шпицбергена.
Еще занимала Альбанова в эти дни экспедиция Пайера.
В конце лета 1873 года один из участников австро-венгерской
полярной экспедиции чех Юлиус Пайер открыл архипелаг, названный им
Землей Франца-Иосифа. Существование этих земель, впрочем, еще за три
года до их открытия предсказал русский ученый П. А. Кропоткин. Его
предсказание основывалось на анализе дрейфа льдов в Полярном бассейне.
Пайер не был ученым. Случайно открыв Землю Франца-Иосифа, он без
каких-либо оснований объявил, что севернее этой земли есть еще
обширные острова, и назвал их Землей Петерманна и Землей короля
Оскара.
По точным подсчетам штурмана "Св. Анна" пересекала то место, где
должна была находиться Земля Петерманна.
А земля короля Оскара? Ее очертания были указаны северо-восточнее
острова Рудольфа. На новейшей карте, которая была у Альбанова, и эта
суша занимала обширное пространство. Путь к мысу Флоры, намеченный
штурманом, лежал именно через Землю короля Оскара. Однако теперь
Альбанова тревожили сомнения: а вдруг и этой земли не существует?
Тогда отряду надо будет пройти до мыса Флоры по дрейфующим льдам очень
большое расстояние. Беда в том, что каждый день и каждый час "Св.
Анну" все дальше относило на север. С девятого по четырнадцатое апреля
после ряда поворотов то к западу, то к востоку судно устремилось прямо
к полюсу и шло почти по 60-му меридиану. В разговорах с матросами,
которые решили идти вместе с ним, Валериан Иванович не скрывал,
насколько серьезным может оказаться положение отряда.
- Может случиться, - говорил он, - что мы будем стремиться на юг,
а льды будут относить нас на север. А льды ведь не утомляются, не
устают...
Невеселое раздумье и в час прощального обеда отвлекало Альбанова
от участия в сдержанном, негромком разговоре моряков. Он не расслышал,
когда старший рулевой Максимов обратился к нему с каким-то вопросом.
Но Максимов присел рядом и повторил совсем тихо:
- Может быть, вы передумаете. Валериан Иванович? Очень уж большой
риск...
Альбанов не понял.
- Ты это о чем?
- О вашем предстоящем походе...
- Что значит "передумаете"? - удивился штурман, и голос его
прозвучал строго: - Нет, никогда!..
Но вот с бокалом в руке из-за стола поднялся, улыбаясь, лейтенант
Брусилов. Нервный тик дергал его щеку, и улыбка выглядела
насильственной, напряженной.
- Я от всей души желаю уходящим, - сказал Брусилов, - счастливого
пути. Некоторые думают, будто положение их может оказаться очень
трудным и сложным. Это не так. Земля короля Оскара отсюда совсем
недалеко - три, от силы, четыре дня пути. Дальше - Земля Александры. А
уж оттуда до мыса Флоры - просто рукой подать. Если бы замысел бывшего
штурмана "Св. Анны" господина Альбанова выглядел безрассудно, я не
разрешил бы ему и его спутникам оставить корабль. Но через четверо
суток они станут на твердую землю. Они берут с собой двухмесячный
запас продовольствия. Это слишком много! Но я дал и на это согласие,
чтобы гарантировать отряд от всяких возможных случайностей. Нам,
остающимся, будет значительно труднее. Однако мы люди не робкого
десятка и смело смотрим вперед. Итак, счастливого пути, друзья по
несчастью!
Все же было что-то глубоко трогательное в минутах прощального
обеда. Не только служба связывала этих людей, - в них прочно жило
чувство семьи, чувство трудового братства.
Надолго запомнилась Альбанову минута, когда, в последний раз
осмотрев свою каюту, окинув взглядом родной корабль, медленно сошел он
по трапу, к своему отряду.
Люди стояли на льду нестройной шеренгой, одетые в меховые куртки,
в теплых шапках и высоких сапогах, с лыжными палками в руках, с
лямками, перекинутыми через плечи. Длинной вереницей выстроилось на
снегу пять каяков, - легких лодок, поставленных на сани. И эти лодки,
и сани, - все было сделано руками матросов в трюме корабля, при свете
коптилок.
- Прощай, "Анна", - негромко вымолвил Альбанов, снимая шапку.
Матросы из его отряда и все провожающие тоже сняли шапки.
- Ну, в путь! - скомандовал штурман.
Набросив на плечи лямки, матросы с трудом сдвинули сани с места.
Вереница каяков медленно поплыла среди льдов.
Ни одного человека не осталось на корабле, - все провожали
уходивших, помогая им тащить каяки, нагруженные снаряжением и
провизией. Узкие полозья нарт глубоко врезались в снег, и нелегко было
продвигаться по высоким сугробам даже теперь, когда в каждой "упряжке"
было по пять-шесть человек. Альбанову невольно подумалось: а что же
будет дальше, после того как провожающие возвратятся?
Уже через полчаса передовой каяк остановился. Люди задыхались.
Альбанов оглянулся на корабль. Силуэт "Св. Анны" чернел совсем близко,
на расстоянии каких-нибудь полкилометра. Здесь начинались первые
торосы: вздыбленные глыбы льда бесконечной грядой протянулись с
востока на запад. Произошла первая поломка: лопнули полозья передовой
нарты...
- Этак до Земли Оскара мы ни одной щепки не донесем, - проговорил
матрос Губанок.
- Лишь бы сама она была, Земля Оскара, - отозвался Альбанов. -
Землю Петерманна мы уже закрыли.
Кто-то предложил возвратиться за починочными материалами на
корабль, но штурман спросил насмешливо:
- А если где-нибудь на острове Рудольфа поломка случится? Снова
прикажешь возвращаться?
Поломку починили на месте и двинулись дальше. Силуэт "Св. Анны"
вскоре скрылся за торосами. Ветер переменился. Начиналась метель... В
брезентовой палатке, едва вместившей весь экипаж корабля, присаживаясь
в огоньку, Брусилов что-то шепнул судовому буфетчику. Тот быстро
раскрыл свою сумку и, ко всеобщему удивлению, достал из нее бутылку
шампанского и несколько плиток шоколада.
- Откуда это, Георгий Львович? - изумился Альбанов, тронутый
такой неожиданной и в последнее время совершенно необычной добротой
Брусилова.
Капитан улыбнулся:
- Случайно сохранилось... Можно сказать - чудом! И не чудесно ли,
друзья, что здесь, на 83o северной широты, где никогда не бывал
человек, нам улыбнулась эта маленькая радость?..
Позже Альбанов и его спутники не раз вспоминали эту прощальную
ночь в палатке, яростный вой метели и тихую дружескую беседу у
огонька.
Из-за метели и торосов, преграждавших путь, отряд за четверо
суток продвинулся на юг всего лишь на пять верст. А на север за это же
время его отнесло на тридцать пять верст! Альбанова утешала только