Страница:
А за крайним столиком у стеклянного барьера сидела не менее явная прогульщица — девочка лет тринадцати, в которой Максим узнал одноклассницу Андрея по имени, кажется, Зоя. Не узнать «Дубровского» было воистину мудрено — уж больно колоритный экземпляр: джинсы оборваны, курточка — вполне приличная и модная — засалена на рукавах и у ворота до крайней степени, совсем новые «бегунки» уже разбиты так, что выглядят сущими лаптями, жирные волосы сосульками падают на лоб, уже усеянный россыпью прыщей. И, нимало не заботясь о лишней складке на том месте, где должна быть талия, эта девица увлеченно угощалась гамбургером.
Пока Максим думал, узнавать её или нет, она развернулась к нему в фас и буркнула:
— А я вас знаю. Вы Витра папа. Что, Кобыл в школу вызывал?
Максим заколебался было — но потом решил, что проявлять такт здесь как раз неуместно.
— А вы, наверное, Зоя. Да, вызывал.
Девица кивнула, как бы одобряя собственную прозорливость, а потом с прямо-таки подкупающей откровенностью сказала:
— Дурак ваш Андрей. Жалко.
— Почему? — поинтересовался Максим. — Почему дурак и почему жалко?
— Дурак, — Зоя дожевала гамбургер и, игнорируя салфетку, вытерла рот рукавом, — потому что понял, зачем эта игра — и сразу разболтал. А жалко — потому что… вы сами знаете. «Агнец» он. Все бараны, а он «агнец» (5).
— Разболтал, — сказал Максим. — А ты не думаешь, что из-за того, что он разболтал, кто-то ещё мог если не понять, то хоть почувствовать, что это за игра?
— А зачем? Кто сам не понял — тот шлепель. Ненавижу шлепелей.
«Шлепель, — усмехнулся Максим. — А в моем детстве говорили — думб».
— А ты не думаешь, — серьезно повторил Максим, — что презрение к шлепелям — это тоже игра? Не менее полезная, чем сегодняшняя?
— Это не игра, — Зоя вдруг сделалась похожей на толстую неопрятную черную кошку, в поле зрения которой появилась собака. — Это по правде. Вы что, сами не знаете? Они же любят добреньких. Значит, нельзя. Зачем? Пусть им будет противно хотя бы. Эти шлепели же не будут меня защищать?
Девочка, подумал Максим. Из иммигрантской семьи, наверняка большой. И наверняка из нелегалов, которых прихватили уже по нашу сторону границы.
— Полезная игра, — нахмурился он, — чтобы те, кто что-то понимает, сами отгородились от остальных. И чтобы никому не хотелось их защищать. Или слушать.
— Никто никого не защищает! — Зоя уже натурально выгнула спину и зашипела, только что уши не прижались. — И никто никого не слушает! И всем наплевать! А кто много болтает — тех потребят первыми! А меня — нет! Меня противно!
— Ты старшая в семье? — спросил Витер.
— Вам какое дело? — она быстро вытерла рукавом глаза, подхватила рюкзачок, соскочила с высокой табуретки и помчалась к выходу с прытью и грацией убегающего слоненка. Слонята бывают на удивление грациозны. Бедный ребёнок, подумал Максим. От страха пойти на роль добровольного изгоя, заставлять всех ненавидеть себя, а себя — ненавидеть всех, проявлять столько силы воли, упорства и мужества не в борьбе со страхом, а в обслуживании его… Бедная девочка. И ведь главного не знает. Все равно им, как человек выглядит. И все равно им, что о нем думают люди. Их интересует только А-индекс. И не машинный, а настоящий. А вот он у тебя почти наверняка…
— Па! — Андрей, спустившись в подземный переход, заметил его сразу же. С Андреем был его друг, Саша Самойленко по прозвищу Сам, крепкий, с уклоном в полноту широкоплечий мальчик. Они дружили уже три года, с момента встречи в средней школе. Саша уже тогда был основательный человек, надежный.
Максим махнул им рукой, подождал, пока подойдут.
— Добрый день, хулиганьё. По сосиске? Перебьем аппетит, пока мамы не узнали?
— Давайте, — согласился Сам. Максим заказал три хот-дога и три стаканчика колы. Они с Андреем любили колу. Не просто пили, когда хочется пить, а ничего больше нет — именно любили её вкус. Особенно с лимоном.
Несколько ребятишек из старших классов, смеясь и громко переговариваясь, прошли мимо. Сам, прожевав кусок хот-дога, спросил:
— А от кого это Помойка так убегала?
Максим поставил стаканчик на стол, чтобы, смяв его нечаянно, не расплескать колу, и тихо сказал:
— Саша, называть человека унизительной кличкой — гнусно. Тебе родители не говорили об этом?
Сам опустил лицо и шумно потянул колу через соломинку. Потом попробовал защититься:
— А чего она такая? Она ж не моется никогда. И злая всегда на всех.
Андрей болезненно сморщился. Он уже знал, что скажет отец.
— Скажи, а ты спрашивал у нее, «чего она такая»?
— Да все и так знают. Она из-за фронтира, из диких мест откуда-то, а там все психические.
— Что именно «все и так знают»? Почему?
Андрей подумал, что хот-дог кончится раньше, чем этот, как называл его отец, «сократовский метод». А потом — что он тоже дурак. Почему, действительно, не спросил? Зойка с матерью живет и сестрами. Может, они не моются — боятся или что, — и она тоже не может, чтобы не показать им, что ими гнушается. Может, у них там считают, что это «их» отпугивает. А что? Про чеснок и в городе болтают потихоньку. И про наркотики всякие, что, мол, они тех, кто летает, не потребляют. Только отец говорит, что все это глупости. И что все знают, что это глупости. Просто хотят верить. А Сашка совсем потек. Даже не видит, что кола выдыхается.
Сам аж пыхтел от умственных усилий. Он был не дурак, но задумываться над вещами очевидными не привык и не умел. «The thing behind your eyeballs is too evident to see it» (6), — сказал как-то папа.
Наконец Сам собрался с мыслями.
— Все знают… что за фронтиром все чокнутые. А то бы фронтир так медленно не полз. Их там годами в чувство приводят, только потом присоединяют. А если кто сам к нам пробирается, их сначала в психушку кладут, а потом только к нормальным людям выпускают. Потому что просто так их выпускать нельзя, они вести себя не умеют. А некоторых, — тон Саши стал едким, — и на Игрени не могут научить.
— На Игрени не психушка, а реабилитационный центр для нелегальных иммигрантов, — холодно поправил Максим. — И как ты думаешь, почему человек из-за фронтира обязательно нуждается в психической реабилитации? Что там с ним происходит, что он душевно заболевает?
Он посмотрел в глаза сына — и почти услышал, как у того внутри отчаянным зуммером звенит: нельзя, нельзя, нельзя, папа! О таких вещах вслух не говорили. Если бы Максим спросил Сашу о том, как часто тот мастурбирует и какими картинками вдохновляется, тот смутился бы существенно меньше. Всё-таки тринадцать лет — уже «возраст согласия».
Сам наклонил голову, сглотнул
— Потребляют их там, — сказал он. — Направо и налево.
— Ну не всех и не всюду, но, допустим, да, — сказал Максим. — А нас тут — гораздо реже. По лицензии. Утешая словами о том, что шанс быть потребленным существенно ниже шанса попасть под машину. Это, кстати, правда. Я не помню точные цифры — но ты их без труда найдешь в сети. И мы на это соглашаемся добровольно — а они там, бывает, говорят «нет», сражаются и погибают. Целыми семьями и селениями. И те, кто перебрался к нам, нередко чувствуют себя виновными в том, что выжили. А ещё в них рождается презрение к нам — добровольно согласным на роль стада при пастухе-мяснике.
— Но ведь они… тоже согласились добровольно, — выдавил из себя Андрей, отложив хот-дог. Кусок ему в горло уже не шел, хотя желудок требовал: «давай-давай!»
— Да. Как правило, один человек из большой семьи подписывается на Лотерею. Тем самым покупая иммунитет для родителей, братьев и сестер. Как правило, старшая девочка. Когда достигает совершеннолетия.
— По… чему? — Сам сглотнул на середине вопроса.
— Потому что девочки, выходя замуж, покидают дом. Значит, девочка — и так неизбежная потеря для семьи. Нет смысла давать ей образование выше обязательного школьного. В восемнадцать лет она подпишется на Лотерею, потом проживет год или два. Зато остальные смогут без опаски учиться, работать, поддерживать родителей… Следующее поколение будет уже твердо стоять на ногах, и им такая жертва не потребуется.
Лицо Андрея сделалось таким, как пять лет назад, когда он провалился ногой в осиное гнездо. Максим молчал, давая ему перевести дыхание. Насколько он повзрослел за последние пять минут?
— А они не… ведь по закону нельзя заставлять? — интеллект Сама работал в практической плоскости.
— Нет, по закону заставлять нельзя, — кивнул Максим. — Только добровольно. В этом-то все и дело.
— Точно чокнутые, — Сам доел хот-дог и вытер руки салфеткой. То, что с ним рядом, возможно, учится смертник, почти не представляло моральной дилеммы: заставить Зойку не могут, что она сама решит — от него не зависит, а остальные ее проблемы — дело школьного психолога. — А вас что, Кобыл… то есть Николай Иванович из-за Андрея вызывал?
— Хотел бы я знать, кто именно тут чокнутый. И в какой степени. Да, из-за Андрея. Он мне, кстати, одну разумную вещь сказал, нам надо будет потом поговорить.
— М-м, ну, я пошел? — Сам несколько натянуто улыбнулся. — Спасибо за угощение, Максим Максимович. Андрюха, скликаемся, — мальчики ударили по рукам, и Сам умчался. Он жил на Тополе, две остановки на метро, и они могли бы проехать вместе до Подстанции, но сейчас Саша явно удирал от неприятных слов и неприятных мыслей.
— Па, я больше не хочу, — Андрей отодвинул картонный поддончик с хот-догом.
— Тогда пойдем. Мама ждет и обещает на обед свинину по-еврейски.
Эту кулинарную небывальщину Андрей любил, но сегодня мысль о ней что-то не очень радовала. Он не думал, что отец устроит ему выволочку за поведение на уроке этики — это мама могла бы печально выговорить: «Андрюша, ну разве нельзя было промолчать? Зачем нужны эти постоянные конфликты?» А отец — нет. Но глаза его были серьезны, и Андрей терялся в догадках — о чём они будут говорить дорогой? То есть поговорить было о чем — хотя бы о Зойке. Но отец явно хотел о другом. Во всяком случае, пока.
В метро они молчали, и домой не поехали, как обычно, на автобусе — две остановки — а зашагали напрямик через парк.
Наконец Андрей не выдержал.
— Па, а что мы можем для нее сделать?
— Не знаю, — отец вздохнул. — Самое скверное — то, что мы очень мало для нее можем сделать. У нее один выход — покинуть семью. Но если она уйдет…
Выберут ее младшую сестрёнку, понял Андрей. Или еще одну девочку. Да таких родителей надо прав лишать! Лучше в приюте, чем с теми, кто уже приговорил тебя к смерти и только ждёт совершеннолетия. Андрей уже открыл было рот, чтобы озвучить эту мысль — но промолчал. Что-то было в этой мысли не то: изъян, дырка, которая беспокоила как дупло в зубе… Наверное, можно уговорить Зойку бросить семью — и следующую за ней девочку, и следующую — это никого не спасет, но хоть шансы уравняет. Стоп. Вот именно. Уравняет шансы — но ведь шансы равны только пока эти еще не выбрали, кого навестить в полнолуние. Кстати, сегодня. А как только они выберут — шансы того, кого выбрали, разом падают до нуля…
— Андрейша, — голос отца прервал ход его мыслей. — Я только что встречался с учителем…
— А… и что он тебе сказал?
— Да я и раньше знал, только… к тебе не прикладывал. У большинства идентифицированных деятелей сопротивления был высокий индекс альтруизма в сочетании с положительной реакцией в тесте «пистолет». Проще говоря, Андрейша, ты подставился и обратил на себя внимание.
— И что теперь? — Андрей знал, что ему следовало бы испугаться, но вообще-то ему хотелось заорать «Уау!» на весь парк. «Деятели сопротивления», ага, Кобыл, небось, сказал «террористы». — Что мне теперь делать?
— Теперь ничего. Если ты сейчас вдруг попытаешься стать как все, это тем более заметят. Я подумаю. Посоветуюсь кое с кем.
«Кое с кем»? Знаем мы этого «кое-кого». Значит, на днях приедет дядя Миша. Отец никогда и никого не предупреждал о его визитах, хотя сам наверняка знал заранее. Чем занимается дядя Миша, откуда приходит и куда уходит — это было табу, об этом не говорили даже между собой. Иногда с ним были другие люди, иногда эти люди появлялись сами — без него, но от него, — они оставались в доме на одну ночь (в комнате Андрея; сам Андрей в это время спал на надувном матрасе у сестры) и уходили опять же неизвестно куда.
Примерно год назад отец вызвал Андрея на разговор. «Помнишь, я давал тебе фильм про Дракона?» — «Угу» — «Так вот, дядя Миша — это такой… Ланцелот. Его убьют, если узнают, кто он. Нас убьют, если поймают его у нас. Поэтому ты не должен говорить о нем никогда, ни с кем. Он мой дальний родственник, троюродный брат, где он работает — ты не знаешь. Вот и все».
Что приедет дядя Миша — это круто. Это «Ура-ура, закричали тут швамбраны все!» Но, поглядев на отца, Андрей понял, что плясать качучу рано. Отец обеспокоен.
— Па, а как ты думаешь — что я должен был делать?
— Честно говоря, Андрейша, понятия не имею. Я тоже был «чемпионом смерти». Добро пожаловать в клуб, — он улыбнулся.
— Зойка, Зоя Зервандова, сказала, что если бы каждый дал другому по дублону и черной метке вместе, мы бы поломали эту игру.
— Да, верно, — согласился Максим. — Какая умная девочка, мне это в свое время в голову не пришло. Андрей, ты не думал её пригласить к нам как-нибудь? Или побывать у нее в гостях?
— Ты… хочешь? — спросил Андрей.
— Понимаешь, эта игра… она была выдумана очень глупым и тщеславным человеком, но методику на её основе разработали люди умные. Учитель наверняка говорил вам, что её цель — научить вас совершать выбор в трудных жизненных обстоятельствах. Он, может быть, и сам так думает, но это неправда. Её цель, как я это вижу, — разделить вас. Не допустить создания прочных горизонтальных связей.
Поймав недоуменный взгляд сына, он пояснил:
— Вот смотри: ты подчиняешься учителю, учитель — директору, директор — районному образовательному совету. Это связь вертикальная, сверху вниз и снизу вверх.
— Командная цепочка?
— Она самая. А вот между тобой и Сашей или Зоей — возможна связь горизонтальная. Вы на одном уровне. Теперь представь себе, что вертикальная связь — это как нитка бусин. Кто потянет за верхнюю — вытащит все остальные. Потянут за господина Жеребцова — вытащат тебя, понимаешь? А вот если в классе будут прочные горизонтальные связи…
— То не смогут, — кивнул Андрей.
— А теперь смотри: единственный человек, который придумал, как поломать игру, — изгой для всего класса. Ты наверняка узнал кое-что неприятное о ком-то из своих одноклассников. Да и о себе тоже. После этого дня вы уже не будете такими, как прежде. Даже те, кто решит, что сочувствовать и помогать все равно нужно, будет делать это… в одиночку. Когда ты немного подрастешь, я тебе дам книгу одного ученого — Бруно Беттельхайма… Там есть о таких психологических экспериментах над людьми…
«Когда подрасту? Вот уж фиг», — подумал Андрей, постаравшись запомнить имя ученого, чтобы сегодня же ночью отыскать его книги в библиотеке. А вот Зойке действительно надо будет как-нибудь позвонить, ну, когда будет время.
Парк закончился. Отец и сын пересекли проезжую часть и зашагали вдоль забора, так густо поросшего хмелем, что под листьями не виден был красно-коричневый кирпич. Блеснула стеклопластиком прозрачная раковина — навес остановки автобуса, на котором они не поехали. Миновав остановку, они свернули в переулок между рядами одинаковых двухэтажных домов, на четыре квартиры каждый, — и оказались перед домом 8. Из соседского окна залаял приветственно пекинес Бинки. Отец открыл дверь — она не запиралась, и нос Андрея был обласкан ароматом сладкого томатного соуса к «свинине по-еврейски».
— Ирина! — крикнул с порога Максим. — Мужчины пришли!
Андрей закрыл дверь и почувствовал, как разошлись, расслабились какие-то мышцы за затылком. Дома было дома. Вот шли они с отцом через парк — и было хорошо, а дома всё-таки… Может быть, потому, что парк был чужой, а дом свой собственный, надо будет потом подумать и спросить.
— Мыть руки! — скомандовала мама, показываясь из кухни. Она уже переоделась к обеду и даже слегка подкрасилась, кажется. Оксаны не было ни видно, ни слышно — наверное, опять осталась обедать в университете с этим своим Витей…
Пока Андрей мыл руки, память о дурацкой игре слегка потускнела. Спагетти и свинина, тушенная в сладком соусе, прогнали гадостный привкус окончательно. За обедом говорили о новой драме, об игре, которую переводил отец, и о том, что можно будет, наверное, сдав работу, сделать первый взнос за машину. В городе автомобиль не очень-то был и нужен — метро или троллейбусом едва ли не быстрее, — но зато с ним можно уже выбираться за город, не привязываясь к автобусным маршрутам.
Андрей доел порцию, сказал «спасибо» и поднялся в свою комнату, к компу. Он хотел побыстрее разделаться с уроками — ну и ждал звонка от Сама.
На дом задали по математике — определение детерминанта и квадратные уравнения, по обществоведению — короткий, на шесть страниц кеглем 12, реферат о Полуночи и по японскому — заучить восемь новых кандзи и составить предложения с ними, используя каждый в онном и кунном чтении.
Когда он сидел над рефератом, прозвучал сигнал комма — но это был не его, Андрея, номер, а домашний, и к терминалу первой подошла мама. Андрей из интереса подключился — канал был открытый.
В углу экрана возникла счастливая физиономия сестры.
— Алло, ма? Я, наверное, сегодня ужинать не приду тоже. Витя пригласил меня в кино.
— Прикрыться не забудьте, — проворчал Андрей, выключая связь.
В дурацких семейных комедиях влюбленную парочку обязательно преследует противный младший брат или не менее противная сестра. Стоит влюбленным где-то уединиться — как выскакивает чертом из коробки прыщавое создание и пищит: «А-гааа!». Андрей не был противным младшим братом и не возражал против того, чтобы Оксана и Витя потискались на диванчике в кинотеатре — но своими постоянными разговорами о Вите сестра его порой раздражала. Смотрит на этого Витю как ацтек на Вицли-Пуцли. И говорит все время его словами, словно своего ума нет — а ведь не тупая же. А Витя — фриковатый слегка, сам льет солдатиков и играет ими в войнушки, с какой-то сложной системой подсчета очков… И вся компания у него такая же — кухонные Наполеоны. Андрей один раз просил принять в игру — не взяли, жлобы.
Так. «Изменение геополитической ситуации в первый период «Полуночи» и его последствия». Пошли с начала. «Полночь» — условное название периода между началом Третьей Мировой (2011 год) и ратификацией Соединёнными Штатами договора о создании ССН (2034), самая трагическая страница в истории прошедшего столетия… Треть населения Земли погибает как в ходе войны, так и в ходе экологических (Тихоокеанский кризис), экономических (Большой голод 2018-24) и природных (засуха 2022) бедствий… Эпидемия орора (7), начиная с 2018, цепочка очагов распространяется от Индокитая до Лондона, за два года охватывает Африку и Латинскую Америку, Штаты вводят карантин и еще на полгода отдаляют неизбежное… в общей сложности пандемия длится шестнадцать лет (до 2044)… сравнение с Великой Чумой 14-го столетия, социальные последствия, психологические последствия, кратко — и не забыть сказать, что сам ход эпидемии диктовался тем, что происходило параллельно: падение старых государственных режимов, обвал экономики, анархия… это мы запросто, это мы все помним и по нужным полочкам разложим. Главное, не вчитываться, не вникать в то, что сам пишешь. Отец переводил «Поэму милосердия» на русский. Долго переводил, года два. Когда он начал, Андрею было восемь, ему работу не показывали, говорили — рано. Он, конечно, почти сразу залез и прочел.
Математика — ох, ещё одна морока. И кандзи. Вообще-то Андрей любил японский язык, и как в нынешнем мире без японского? Но, по его сугубому мнению, японцам стоило бы ограничиться каной. Слова он осваивал хорошо, с произношением было хуже — а вот с запоминанием кандзи совсем плохо: последняя контрольная на 63 балла, позор ведь. И назавтра не отложишь: японский в четверг, а на кандзи нужно не меньше двух дней.
Снова зажужжал зуммер. В этот раз звонили ему.
— Слушай, Витер, — на экранчике появился Сам. — Я попал. Я на четыре часа не успеваю никак. Уроки, матива. Батя сказал — никуда не пойду, пока не сделаю.
Андрей испытал небольшое облегчение: он тоже не успевал на футбольное поле к четырем.
— Ну, ты пацанам кликни, что мы протормозим немножко, — сказал он. — Давай ты Веталю и Пухе, а я — Малому и Валерке.
Они ещё минут пять решали организационные вопросы — «перекликивали» друзьям, уточняя, кто в какое время будет, «скликивались» опять, утрясали время с родителями, — но в конце концов договорились, что встретятся в пять.
Андрей решил заданные квадратные уравнения, написал на листах бумаги нужные кандзи и развесил их по стенкам комнаты. Теперь, всё время мозоля глаза, они будут запоминаться лучше.
Школа стояла в зеленой зоне, строительство там было ограничено, а потому стадион и бассейн к ней было не пристроить никак. Кончилось тем, что несколько школ района скооперировались, нажали на мэрию — и добились, чтобы им отдали территорию бывшего цементного завода. Спорткомплекс вышел хороший, а самым лучшим в нем было то, что от дома до него — четверть часа пешего хода.
Андрей надел старый свитер, спортивные брюки, ветровку. Взял в нижнем ящике шкафа наколенники, налокотники и мяч. Спустился вниз, влез в «бегунки»:
— Ма, я пойду постучу.
— Обед в восемь, — сказала мама. — Обещай появиться до темноты.
Он не боялся темноты — ему же нет 17, а шпаны в их краях сроду не водилось, но если родителям так спокойнее…
— Обязательно, ма. Пока, — последнее слово он говорил уже почти на бегу, открывая дверь.
Пятнадцать минут хода — это восемь минут бега. Заодно и мышцы разогреются. Андрей вдыхал осеннюю прохладу, и ему хотелось петь от радости. С северо-востока задул крепкий ветерок — но мальчика защищали теплый свитер, ветровка и движение.
На стадионе кучковалось человек двадцать детей и взрослых, была даже одна девчоночья компания. Большое зеленое поле по желанию превращалось в два маленьких — или шесть площадок, на которых можно было постучать в одни ворота, как и собирались Андрей с друзьями.
Он положил мяч на траву перед пустыми воротами, выпрямился и огляделся в поисках товарищей.
Раздался свист — Андрей обернулся и увидел Сама, быстро идущего со стороны метро к воротам стадиона. Он махнул другу рукой и поднял вверх мяч — мол, с собой, не нужно брать у смотрителя. Сам кивнул в ответ, подошел к ограде и с разбегу, опершись на нее руками, перемахнул.
— Привет, — от других ворот, чуть запыхавшись, прибежал Веталь, разминавшийся, видимо, со случайной командой. — Чего делать будем?
— Пока так разомнёмся, — сказал Сам, подходя и расстегивая рюкзак, чтобы достать снарягу, — а потом криворожских вызовем.
Андрей любил футбол. Старый футбол, соккер. Новый — обе лиги, — как и регби, он мог смотреть по сети и смотрел, и следил за чемпионатами, и даже мог обсуждать, но вот играть — только в старый, в английский.
Сначала шли вяло, и Сам, назначивший себя тренером, покрикивал, потом слегка разогрелись, потом пришел опоздавший Пуха и пришлось разогревать его, а потом Веталь провел угловой — и настало то, за что Андрей любил футбол. Когда чувствуешь ребят, угадываешь движения и за мгновение до удара уже знаешь — есть.
Вот тут можно было уже позвать ребят из Криворожского района, и они позвали. Попросили девчонок перейти на соседнее поле. Кинули монетку, решая, кому достанутся восточные ворота — солнце садилось, и косые лучи били в глаза голкиперу восточных ворот. Выпало «кварталу», команде Андрея. Веталь встал на ворота, морщась от света, надел перчатки, натянул бейсболку на лоб до самых глаз.
Сам положил мяч на отметку, обе команды выстроились по своим сторонам — кроме вратарей. Договорились играть до пяти очков. Сам свистнул — игра пошла.
Ни на что Андрей особенно не рассчитывал — «соседи» были на пару лет старше. Вообще-то именно поэтому «квартал» с ними и играл. Сам раз пять уже рассказывал отцовскую байку про силача, который таскал теленка и со временем смог поднять быка.
А Андрей в ходе игр с криворожскими открыл для себя важность такой вещи, как тактика. Два года назад он думал, что все эти схемы, которые рисуют тренеры в фильмах о футболе, — ерунда. Какие там стрелочки-кружочки: отбирай у противника мяч, веди к его воротам и бей! Но со временем Андрей понял, что, используя эту же нехитрую схему, «криворожские» забивают «малькам» меньше, чем могли бы. Как только их игрок завладевал мячом, все остальные увядали, каждый стремился поставить себе гол в личный зачет и мало кто играл в пас — разве что «мальки» угрожали отобрать мяч. Андрей из постоянно сменяющейся стайки пацанов «с квартала» выбрал четверых, играющих более или менее стабильно, плюс Сама, с которым можно было отрабатывать пасы сколько влезет; объяснил ребятам задачу и начал накатывать приемы и схемы перепасовок в игре на одни ворота. Через месяц «мальки» уже заколачивали «криворожским». Не выигрывали — но и не отпускали противника «сухим».
Пока Максим думал, узнавать её или нет, она развернулась к нему в фас и буркнула:
— А я вас знаю. Вы Витра папа. Что, Кобыл в школу вызывал?
Максим заколебался было — но потом решил, что проявлять такт здесь как раз неуместно.
— А вы, наверное, Зоя. Да, вызывал.
Девица кивнула, как бы одобряя собственную прозорливость, а потом с прямо-таки подкупающей откровенностью сказала:
— Дурак ваш Андрей. Жалко.
— Почему? — поинтересовался Максим. — Почему дурак и почему жалко?
— Дурак, — Зоя дожевала гамбургер и, игнорируя салфетку, вытерла рот рукавом, — потому что понял, зачем эта игра — и сразу разболтал. А жалко — потому что… вы сами знаете. «Агнец» он. Все бараны, а он «агнец» (5).
— Разболтал, — сказал Максим. — А ты не думаешь, что из-за того, что он разболтал, кто-то ещё мог если не понять, то хоть почувствовать, что это за игра?
— А зачем? Кто сам не понял — тот шлепель. Ненавижу шлепелей.
«Шлепель, — усмехнулся Максим. — А в моем детстве говорили — думб».
— А ты не думаешь, — серьезно повторил Максим, — что презрение к шлепелям — это тоже игра? Не менее полезная, чем сегодняшняя?
— Это не игра, — Зоя вдруг сделалась похожей на толстую неопрятную черную кошку, в поле зрения которой появилась собака. — Это по правде. Вы что, сами не знаете? Они же любят добреньких. Значит, нельзя. Зачем? Пусть им будет противно хотя бы. Эти шлепели же не будут меня защищать?
Девочка, подумал Максим. Из иммигрантской семьи, наверняка большой. И наверняка из нелегалов, которых прихватили уже по нашу сторону границы.
— Полезная игра, — нахмурился он, — чтобы те, кто что-то понимает, сами отгородились от остальных. И чтобы никому не хотелось их защищать. Или слушать.
— Никто никого не защищает! — Зоя уже натурально выгнула спину и зашипела, только что уши не прижались. — И никто никого не слушает! И всем наплевать! А кто много болтает — тех потребят первыми! А меня — нет! Меня противно!
— Ты старшая в семье? — спросил Витер.
— Вам какое дело? — она быстро вытерла рукавом глаза, подхватила рюкзачок, соскочила с высокой табуретки и помчалась к выходу с прытью и грацией убегающего слоненка. Слонята бывают на удивление грациозны. Бедный ребёнок, подумал Максим. От страха пойти на роль добровольного изгоя, заставлять всех ненавидеть себя, а себя — ненавидеть всех, проявлять столько силы воли, упорства и мужества не в борьбе со страхом, а в обслуживании его… Бедная девочка. И ведь главного не знает. Все равно им, как человек выглядит. И все равно им, что о нем думают люди. Их интересует только А-индекс. И не машинный, а настоящий. А вот он у тебя почти наверняка…
— Па! — Андрей, спустившись в подземный переход, заметил его сразу же. С Андреем был его друг, Саша Самойленко по прозвищу Сам, крепкий, с уклоном в полноту широкоплечий мальчик. Они дружили уже три года, с момента встречи в средней школе. Саша уже тогда был основательный человек, надежный.
Максим махнул им рукой, подождал, пока подойдут.
— Добрый день, хулиганьё. По сосиске? Перебьем аппетит, пока мамы не узнали?
— Давайте, — согласился Сам. Максим заказал три хот-дога и три стаканчика колы. Они с Андреем любили колу. Не просто пили, когда хочется пить, а ничего больше нет — именно любили её вкус. Особенно с лимоном.
Несколько ребятишек из старших классов, смеясь и громко переговариваясь, прошли мимо. Сам, прожевав кусок хот-дога, спросил:
— А от кого это Помойка так убегала?
Максим поставил стаканчик на стол, чтобы, смяв его нечаянно, не расплескать колу, и тихо сказал:
— Саша, называть человека унизительной кличкой — гнусно. Тебе родители не говорили об этом?
Сам опустил лицо и шумно потянул колу через соломинку. Потом попробовал защититься:
— А чего она такая? Она ж не моется никогда. И злая всегда на всех.
Андрей болезненно сморщился. Он уже знал, что скажет отец.
— Скажи, а ты спрашивал у нее, «чего она такая»?
— Да все и так знают. Она из-за фронтира, из диких мест откуда-то, а там все психические.
— Что именно «все и так знают»? Почему?
Андрей подумал, что хот-дог кончится раньше, чем этот, как называл его отец, «сократовский метод». А потом — что он тоже дурак. Почему, действительно, не спросил? Зойка с матерью живет и сестрами. Может, они не моются — боятся или что, — и она тоже не может, чтобы не показать им, что ими гнушается. Может, у них там считают, что это «их» отпугивает. А что? Про чеснок и в городе болтают потихоньку. И про наркотики всякие, что, мол, они тех, кто летает, не потребляют. Только отец говорит, что все это глупости. И что все знают, что это глупости. Просто хотят верить. А Сашка совсем потек. Даже не видит, что кола выдыхается.
Сам аж пыхтел от умственных усилий. Он был не дурак, но задумываться над вещами очевидными не привык и не умел. «The thing behind your eyeballs is too evident to see it» (6), — сказал как-то папа.
Наконец Сам собрался с мыслями.
— Все знают… что за фронтиром все чокнутые. А то бы фронтир так медленно не полз. Их там годами в чувство приводят, только потом присоединяют. А если кто сам к нам пробирается, их сначала в психушку кладут, а потом только к нормальным людям выпускают. Потому что просто так их выпускать нельзя, они вести себя не умеют. А некоторых, — тон Саши стал едким, — и на Игрени не могут научить.
— На Игрени не психушка, а реабилитационный центр для нелегальных иммигрантов, — холодно поправил Максим. — И как ты думаешь, почему человек из-за фронтира обязательно нуждается в психической реабилитации? Что там с ним происходит, что он душевно заболевает?
Он посмотрел в глаза сына — и почти услышал, как у того внутри отчаянным зуммером звенит: нельзя, нельзя, нельзя, папа! О таких вещах вслух не говорили. Если бы Максим спросил Сашу о том, как часто тот мастурбирует и какими картинками вдохновляется, тот смутился бы существенно меньше. Всё-таки тринадцать лет — уже «возраст согласия».
Сам наклонил голову, сглотнул
— Потребляют их там, — сказал он. — Направо и налево.
— Ну не всех и не всюду, но, допустим, да, — сказал Максим. — А нас тут — гораздо реже. По лицензии. Утешая словами о том, что шанс быть потребленным существенно ниже шанса попасть под машину. Это, кстати, правда. Я не помню точные цифры — но ты их без труда найдешь в сети. И мы на это соглашаемся добровольно — а они там, бывает, говорят «нет», сражаются и погибают. Целыми семьями и селениями. И те, кто перебрался к нам, нередко чувствуют себя виновными в том, что выжили. А ещё в них рождается презрение к нам — добровольно согласным на роль стада при пастухе-мяснике.
— Но ведь они… тоже согласились добровольно, — выдавил из себя Андрей, отложив хот-дог. Кусок ему в горло уже не шел, хотя желудок требовал: «давай-давай!»
— Да. Как правило, один человек из большой семьи подписывается на Лотерею. Тем самым покупая иммунитет для родителей, братьев и сестер. Как правило, старшая девочка. Когда достигает совершеннолетия.
— По… чему? — Сам сглотнул на середине вопроса.
— Потому что девочки, выходя замуж, покидают дом. Значит, девочка — и так неизбежная потеря для семьи. Нет смысла давать ей образование выше обязательного школьного. В восемнадцать лет она подпишется на Лотерею, потом проживет год или два. Зато остальные смогут без опаски учиться, работать, поддерживать родителей… Следующее поколение будет уже твердо стоять на ногах, и им такая жертва не потребуется.
Лицо Андрея сделалось таким, как пять лет назад, когда он провалился ногой в осиное гнездо. Максим молчал, давая ему перевести дыхание. Насколько он повзрослел за последние пять минут?
— А они не… ведь по закону нельзя заставлять? — интеллект Сама работал в практической плоскости.
— Нет, по закону заставлять нельзя, — кивнул Максим. — Только добровольно. В этом-то все и дело.
— Точно чокнутые, — Сам доел хот-дог и вытер руки салфеткой. То, что с ним рядом, возможно, учится смертник, почти не представляло моральной дилеммы: заставить Зойку не могут, что она сама решит — от него не зависит, а остальные ее проблемы — дело школьного психолога. — А вас что, Кобыл… то есть Николай Иванович из-за Андрея вызывал?
— Хотел бы я знать, кто именно тут чокнутый. И в какой степени. Да, из-за Андрея. Он мне, кстати, одну разумную вещь сказал, нам надо будет потом поговорить.
— М-м, ну, я пошел? — Сам несколько натянуто улыбнулся. — Спасибо за угощение, Максим Максимович. Андрюха, скликаемся, — мальчики ударили по рукам, и Сам умчался. Он жил на Тополе, две остановки на метро, и они могли бы проехать вместе до Подстанции, но сейчас Саша явно удирал от неприятных слов и неприятных мыслей.
— Па, я больше не хочу, — Андрей отодвинул картонный поддончик с хот-догом.
— Тогда пойдем. Мама ждет и обещает на обед свинину по-еврейски.
Эту кулинарную небывальщину Андрей любил, но сегодня мысль о ней что-то не очень радовала. Он не думал, что отец устроит ему выволочку за поведение на уроке этики — это мама могла бы печально выговорить: «Андрюша, ну разве нельзя было промолчать? Зачем нужны эти постоянные конфликты?» А отец — нет. Но глаза его были серьезны, и Андрей терялся в догадках — о чём они будут говорить дорогой? То есть поговорить было о чем — хотя бы о Зойке. Но отец явно хотел о другом. Во всяком случае, пока.
В метро они молчали, и домой не поехали, как обычно, на автобусе — две остановки — а зашагали напрямик через парк.
Наконец Андрей не выдержал.
— Па, а что мы можем для нее сделать?
— Не знаю, — отец вздохнул. — Самое скверное — то, что мы очень мало для нее можем сделать. У нее один выход — покинуть семью. Но если она уйдет…
Выберут ее младшую сестрёнку, понял Андрей. Или еще одну девочку. Да таких родителей надо прав лишать! Лучше в приюте, чем с теми, кто уже приговорил тебя к смерти и только ждёт совершеннолетия. Андрей уже открыл было рот, чтобы озвучить эту мысль — но промолчал. Что-то было в этой мысли не то: изъян, дырка, которая беспокоила как дупло в зубе… Наверное, можно уговорить Зойку бросить семью — и следующую за ней девочку, и следующую — это никого не спасет, но хоть шансы уравняет. Стоп. Вот именно. Уравняет шансы — но ведь шансы равны только пока эти еще не выбрали, кого навестить в полнолуние. Кстати, сегодня. А как только они выберут — шансы того, кого выбрали, разом падают до нуля…
— Андрейша, — голос отца прервал ход его мыслей. — Я только что встречался с учителем…
— А… и что он тебе сказал?
— Да я и раньше знал, только… к тебе не прикладывал. У большинства идентифицированных деятелей сопротивления был высокий индекс альтруизма в сочетании с положительной реакцией в тесте «пистолет». Проще говоря, Андрейша, ты подставился и обратил на себя внимание.
— И что теперь? — Андрей знал, что ему следовало бы испугаться, но вообще-то ему хотелось заорать «Уау!» на весь парк. «Деятели сопротивления», ага, Кобыл, небось, сказал «террористы». — Что мне теперь делать?
— Теперь ничего. Если ты сейчас вдруг попытаешься стать как все, это тем более заметят. Я подумаю. Посоветуюсь кое с кем.
«Кое с кем»? Знаем мы этого «кое-кого». Значит, на днях приедет дядя Миша. Отец никогда и никого не предупреждал о его визитах, хотя сам наверняка знал заранее. Чем занимается дядя Миша, откуда приходит и куда уходит — это было табу, об этом не говорили даже между собой. Иногда с ним были другие люди, иногда эти люди появлялись сами — без него, но от него, — они оставались в доме на одну ночь (в комнате Андрея; сам Андрей в это время спал на надувном матрасе у сестры) и уходили опять же неизвестно куда.
Примерно год назад отец вызвал Андрея на разговор. «Помнишь, я давал тебе фильм про Дракона?» — «Угу» — «Так вот, дядя Миша — это такой… Ланцелот. Его убьют, если узнают, кто он. Нас убьют, если поймают его у нас. Поэтому ты не должен говорить о нем никогда, ни с кем. Он мой дальний родственник, троюродный брат, где он работает — ты не знаешь. Вот и все».
Что приедет дядя Миша — это круто. Это «Ура-ура, закричали тут швамбраны все!» Но, поглядев на отца, Андрей понял, что плясать качучу рано. Отец обеспокоен.
— Па, а как ты думаешь — что я должен был делать?
— Честно говоря, Андрейша, понятия не имею. Я тоже был «чемпионом смерти». Добро пожаловать в клуб, — он улыбнулся.
— Зойка, Зоя Зервандова, сказала, что если бы каждый дал другому по дублону и черной метке вместе, мы бы поломали эту игру.
— Да, верно, — согласился Максим. — Какая умная девочка, мне это в свое время в голову не пришло. Андрей, ты не думал её пригласить к нам как-нибудь? Или побывать у нее в гостях?
— Ты… хочешь? — спросил Андрей.
— Понимаешь, эта игра… она была выдумана очень глупым и тщеславным человеком, но методику на её основе разработали люди умные. Учитель наверняка говорил вам, что её цель — научить вас совершать выбор в трудных жизненных обстоятельствах. Он, может быть, и сам так думает, но это неправда. Её цель, как я это вижу, — разделить вас. Не допустить создания прочных горизонтальных связей.
Поймав недоуменный взгляд сына, он пояснил:
— Вот смотри: ты подчиняешься учителю, учитель — директору, директор — районному образовательному совету. Это связь вертикальная, сверху вниз и снизу вверх.
— Командная цепочка?
— Она самая. А вот между тобой и Сашей или Зоей — возможна связь горизонтальная. Вы на одном уровне. Теперь представь себе, что вертикальная связь — это как нитка бусин. Кто потянет за верхнюю — вытащит все остальные. Потянут за господина Жеребцова — вытащат тебя, понимаешь? А вот если в классе будут прочные горизонтальные связи…
— То не смогут, — кивнул Андрей.
— А теперь смотри: единственный человек, который придумал, как поломать игру, — изгой для всего класса. Ты наверняка узнал кое-что неприятное о ком-то из своих одноклассников. Да и о себе тоже. После этого дня вы уже не будете такими, как прежде. Даже те, кто решит, что сочувствовать и помогать все равно нужно, будет делать это… в одиночку. Когда ты немного подрастешь, я тебе дам книгу одного ученого — Бруно Беттельхайма… Там есть о таких психологических экспериментах над людьми…
«Когда подрасту? Вот уж фиг», — подумал Андрей, постаравшись запомнить имя ученого, чтобы сегодня же ночью отыскать его книги в библиотеке. А вот Зойке действительно надо будет как-нибудь позвонить, ну, когда будет время.
Парк закончился. Отец и сын пересекли проезжую часть и зашагали вдоль забора, так густо поросшего хмелем, что под листьями не виден был красно-коричневый кирпич. Блеснула стеклопластиком прозрачная раковина — навес остановки автобуса, на котором они не поехали. Миновав остановку, они свернули в переулок между рядами одинаковых двухэтажных домов, на четыре квартиры каждый, — и оказались перед домом 8. Из соседского окна залаял приветственно пекинес Бинки. Отец открыл дверь — она не запиралась, и нос Андрея был обласкан ароматом сладкого томатного соуса к «свинине по-еврейски».
— Ирина! — крикнул с порога Максим. — Мужчины пришли!
Андрей закрыл дверь и почувствовал, как разошлись, расслабились какие-то мышцы за затылком. Дома было дома. Вот шли они с отцом через парк — и было хорошо, а дома всё-таки… Может быть, потому, что парк был чужой, а дом свой собственный, надо будет потом подумать и спросить.
— Мыть руки! — скомандовала мама, показываясь из кухни. Она уже переоделась к обеду и даже слегка подкрасилась, кажется. Оксаны не было ни видно, ни слышно — наверное, опять осталась обедать в университете с этим своим Витей…
Пока Андрей мыл руки, память о дурацкой игре слегка потускнела. Спагетти и свинина, тушенная в сладком соусе, прогнали гадостный привкус окончательно. За обедом говорили о новой драме, об игре, которую переводил отец, и о том, что можно будет, наверное, сдав работу, сделать первый взнос за машину. В городе автомобиль не очень-то был и нужен — метро или троллейбусом едва ли не быстрее, — но зато с ним можно уже выбираться за город, не привязываясь к автобусным маршрутам.
Андрей доел порцию, сказал «спасибо» и поднялся в свою комнату, к компу. Он хотел побыстрее разделаться с уроками — ну и ждал звонка от Сама.
На дом задали по математике — определение детерминанта и квадратные уравнения, по обществоведению — короткий, на шесть страниц кеглем 12, реферат о Полуночи и по японскому — заучить восемь новых кандзи и составить предложения с ними, используя каждый в онном и кунном чтении.
Когда он сидел над рефератом, прозвучал сигнал комма — но это был не его, Андрея, номер, а домашний, и к терминалу первой подошла мама. Андрей из интереса подключился — канал был открытый.
В углу экрана возникла счастливая физиономия сестры.
— Алло, ма? Я, наверное, сегодня ужинать не приду тоже. Витя пригласил меня в кино.
— Прикрыться не забудьте, — проворчал Андрей, выключая связь.
В дурацких семейных комедиях влюбленную парочку обязательно преследует противный младший брат или не менее противная сестра. Стоит влюбленным где-то уединиться — как выскакивает чертом из коробки прыщавое создание и пищит: «А-гааа!». Андрей не был противным младшим братом и не возражал против того, чтобы Оксана и Витя потискались на диванчике в кинотеатре — но своими постоянными разговорами о Вите сестра его порой раздражала. Смотрит на этого Витю как ацтек на Вицли-Пуцли. И говорит все время его словами, словно своего ума нет — а ведь не тупая же. А Витя — фриковатый слегка, сам льет солдатиков и играет ими в войнушки, с какой-то сложной системой подсчета очков… И вся компания у него такая же — кухонные Наполеоны. Андрей один раз просил принять в игру — не взяли, жлобы.
Так. «Изменение геополитической ситуации в первый период «Полуночи» и его последствия». Пошли с начала. «Полночь» — условное название периода между началом Третьей Мировой (2011 год) и ратификацией Соединёнными Штатами договора о создании ССН (2034), самая трагическая страница в истории прошедшего столетия… Треть населения Земли погибает как в ходе войны, так и в ходе экологических (Тихоокеанский кризис), экономических (Большой голод 2018-24) и природных (засуха 2022) бедствий… Эпидемия орора (7), начиная с 2018, цепочка очагов распространяется от Индокитая до Лондона, за два года охватывает Африку и Латинскую Америку, Штаты вводят карантин и еще на полгода отдаляют неизбежное… в общей сложности пандемия длится шестнадцать лет (до 2044)… сравнение с Великой Чумой 14-го столетия, социальные последствия, психологические последствия, кратко — и не забыть сказать, что сам ход эпидемии диктовался тем, что происходило параллельно: падение старых государственных режимов, обвал экономики, анархия… это мы запросто, это мы все помним и по нужным полочкам разложим. Главное, не вчитываться, не вникать в то, что сам пишешь. Отец переводил «Поэму милосердия» на русский. Долго переводил, года два. Когда он начал, Андрею было восемь, ему работу не показывали, говорили — рано. Он, конечно, почти сразу залез и прочел.
Какие-то куски он потом даже цитировать мог, те, где ничего не происходило. Но ему долго еще снились кошмары: спекшаяся земля, палатки, шевелящиеся по ночам рвы и человек, посреди всего этого сочиняющий стихи для геккона. Человека он никогда не видел. Его никто не видел — это теперь по спискам, по биографиям разбираются, кто бы это мог быть, — последняя запись за неделю до уничтожения лагеря сделана, может, он вообще выжил… а Кобыл нас подводной лодкой пугает.
Это движение век
медленнее земли,
осыпается воздух, иссякает свет,
продолжается там, где все сроки прошли,
нет отсчета, тени, песка, воды нет.
Математика — ох, ещё одна морока. И кандзи. Вообще-то Андрей любил японский язык, и как в нынешнем мире без японского? Но, по его сугубому мнению, японцам стоило бы ограничиться каной. Слова он осваивал хорошо, с произношением было хуже — а вот с запоминанием кандзи совсем плохо: последняя контрольная на 63 балла, позор ведь. И назавтра не отложишь: японский в четверг, а на кандзи нужно не меньше двух дней.
Снова зажужжал зуммер. В этот раз звонили ему.
— Слушай, Витер, — на экранчике появился Сам. — Я попал. Я на четыре часа не успеваю никак. Уроки, матива. Батя сказал — никуда не пойду, пока не сделаю.
Андрей испытал небольшое облегчение: он тоже не успевал на футбольное поле к четырем.
— Ну, ты пацанам кликни, что мы протормозим немножко, — сказал он. — Давай ты Веталю и Пухе, а я — Малому и Валерке.
Они ещё минут пять решали организационные вопросы — «перекликивали» друзьям, уточняя, кто в какое время будет, «скликивались» опять, утрясали время с родителями, — но в конце концов договорились, что встретятся в пять.
Андрей решил заданные квадратные уравнения, написал на листах бумаги нужные кандзи и развесил их по стенкам комнаты. Теперь, всё время мозоля глаза, они будут запоминаться лучше.
Школа стояла в зеленой зоне, строительство там было ограничено, а потому стадион и бассейн к ней было не пристроить никак. Кончилось тем, что несколько школ района скооперировались, нажали на мэрию — и добились, чтобы им отдали территорию бывшего цементного завода. Спорткомплекс вышел хороший, а самым лучшим в нем было то, что от дома до него — четверть часа пешего хода.
Андрей надел старый свитер, спортивные брюки, ветровку. Взял в нижнем ящике шкафа наколенники, налокотники и мяч. Спустился вниз, влез в «бегунки»:
— Ма, я пойду постучу.
— Обед в восемь, — сказала мама. — Обещай появиться до темноты.
Он не боялся темноты — ему же нет 17, а шпаны в их краях сроду не водилось, но если родителям так спокойнее…
— Обязательно, ма. Пока, — последнее слово он говорил уже почти на бегу, открывая дверь.
Пятнадцать минут хода — это восемь минут бега. Заодно и мышцы разогреются. Андрей вдыхал осеннюю прохладу, и ему хотелось петь от радости. С северо-востока задул крепкий ветерок — но мальчика защищали теплый свитер, ветровка и движение.
На стадионе кучковалось человек двадцать детей и взрослых, была даже одна девчоночья компания. Большое зеленое поле по желанию превращалось в два маленьких — или шесть площадок, на которых можно было постучать в одни ворота, как и собирались Андрей с друзьями.
Он положил мяч на траву перед пустыми воротами, выпрямился и огляделся в поисках товарищей.
Раздался свист — Андрей обернулся и увидел Сама, быстро идущего со стороны метро к воротам стадиона. Он махнул другу рукой и поднял вверх мяч — мол, с собой, не нужно брать у смотрителя. Сам кивнул в ответ, подошел к ограде и с разбегу, опершись на нее руками, перемахнул.
— Привет, — от других ворот, чуть запыхавшись, прибежал Веталь, разминавшийся, видимо, со случайной командой. — Чего делать будем?
— Пока так разомнёмся, — сказал Сам, подходя и расстегивая рюкзак, чтобы достать снарягу, — а потом криворожских вызовем.
Андрей любил футбол. Старый футбол, соккер. Новый — обе лиги, — как и регби, он мог смотреть по сети и смотрел, и следил за чемпионатами, и даже мог обсуждать, но вот играть — только в старый, в английский.
Сначала шли вяло, и Сам, назначивший себя тренером, покрикивал, потом слегка разогрелись, потом пришел опоздавший Пуха и пришлось разогревать его, а потом Веталь провел угловой — и настало то, за что Андрей любил футбол. Когда чувствуешь ребят, угадываешь движения и за мгновение до удара уже знаешь — есть.
Вот тут можно было уже позвать ребят из Криворожского района, и они позвали. Попросили девчонок перейти на соседнее поле. Кинули монетку, решая, кому достанутся восточные ворота — солнце садилось, и косые лучи били в глаза голкиперу восточных ворот. Выпало «кварталу», команде Андрея. Веталь встал на ворота, морщась от света, надел перчатки, натянул бейсболку на лоб до самых глаз.
Сам положил мяч на отметку, обе команды выстроились по своим сторонам — кроме вратарей. Договорились играть до пяти очков. Сам свистнул — игра пошла.
Ни на что Андрей особенно не рассчитывал — «соседи» были на пару лет старше. Вообще-то именно поэтому «квартал» с ними и играл. Сам раз пять уже рассказывал отцовскую байку про силача, который таскал теленка и со временем смог поднять быка.
А Андрей в ходе игр с криворожскими открыл для себя важность такой вещи, как тактика. Два года назад он думал, что все эти схемы, которые рисуют тренеры в фильмах о футболе, — ерунда. Какие там стрелочки-кружочки: отбирай у противника мяч, веди к его воротам и бей! Но со временем Андрей понял, что, используя эту же нехитрую схему, «криворожские» забивают «малькам» меньше, чем могли бы. Как только их игрок завладевал мячом, все остальные увядали, каждый стремился поставить себе гол в личный зачет и мало кто играл в пас — разве что «мальки» угрожали отобрать мяч. Андрей из постоянно сменяющейся стайки пацанов «с квартала» выбрал четверых, играющих более или менее стабильно, плюс Сама, с которым можно было отрабатывать пасы сколько влезет; объяснил ребятам задачу и начал накатывать приемы и схемы перепасовок в игре на одни ворота. Через месяц «мальки» уже заколачивали «криворожским». Не выигрывали — но и не отпускали противника «сухим».