Шахмагонов Федор. Из жизни полковника Дубровина

   Барон сделал знак офицеру, чтобы он и Марьюшка вышли. Меня он оставил.
   Он пригласил мать за стол, открыл бутылку рейнского, налил стаканы, бокалов здесь не нашлось.
   - Вас не должно смущать присутствие этого офицера, - он кивнул на меня. - Это мое доверенное лицо...
   Барон сделал несколько глотков вина, спросил разрешения у матери закурить сигару.
   - Неужели все учительницы немецкого языка так подготовлены к политическим спорам?
   Мать уловила его иронию, но твердо шла к своей цели.
   - А кто вам сказал, что я учительница немецкого языка? Я случайно оказалась здесь, у своих родственников, и пыталась спасти детей...
   Барон осторожно положил сигару в пепельницу.
   - Я опустил вопрос о вашем имени... Мне думается, назвав свое имя, русские люди будут чувствовать себя стесненно в своих высказываниях... Весомость ваших выоказываний, однако, должна быть подкреплена именем...
   Мать взглянула на меня и с этой минуты не сводила с меня глаз, как бы ожидая моего предостерегающего знака, выверяя по моим глазам, не совершает ли она ошибки? Мне в ту минуту все было безразлично, кроме ее безопасности.
   - Я шла навстречу этому вопросу, господин Рамфоринх!
   Я чуть прикрыл глаза, давая ей попять, что она может говорить все, что сочтет нужным.
   - Мне никак не удалось бы скрыть своего имени, ибо меня знают и воспитатели, и дети... Мне известно, господин Рамфоринх, какими узами связаны моя и ваша семья...
   - Через эту бумажку? - Барон небрежно подвинул конверт с письмом Дервиза к себе. - Я не состою в родстве с Дервизами...
   - В Испании, господин Рамфоринх, ваш сын был взят в плен республиканскими войсками...
   Я обомлел. Стало быть, ей все известно!
   - Да, да, - говорила она, обращаясь больше ко мне. - Mнe это стало известно значительно позднее тех событий...
   Барон мгновение молча смотрел на нее, обернулся ко мне. В его серых глазах настороженность и удивление.
   - Я вижу рядом с вами моего сына!
   Мать встала, я шагнул к ней навстречу, потянулся ее обнять, но она удержала меня, крепко сжала руку, и я первый раз в жизни увидел в ее глазах слезы.
   Барон тоже встал, быстро прошел к двери, распахнул ее, удостоверился, что около двери никого нет, вернулся к столу. Он не мог подавить охватившее его смятение и молча смотрел на нас. Наконец уронил:
   - Случайность?
   Взгляд его серых глаз был холоден и строг, это признак гнева. В гневе и в раздражении он никогда не повышал голоса.
   - Случайность на фронте протяженностью в тысячи километров?
   Ну что же! Быть может, наступил и конец. Что стоила моя безопасность, если в опасности мать и Марьюшка.
   Никаких возможностей воздействовать на то или иное решение Рамфоринха я не имел. Что я мог противопоставить его неограниченной власти? Даже если бы он и не воспрепятствовал бы моему допросу в гестапо, мой голос не был бы услышан. И если бы следователь гестапо вдруг осмелился бы меня выслушать, вслед за мной и он был бы уничтожен, как и я. И каждый, кто прикоснулся бы к тайне моих связей с бароном, исчез бы из жизни. Только одно могло спасти мать, Марьюшку - его интересы, судьба его сына.
   - Вам неизвестны некоторые обстоятельства, господин барон. Шесть лет назад я был в этом... селе.
   - Подожди, Никита! - остановила меня мать. - Мне показалось, что ты о чем-то просишь господина Рамфоринха! Господин Рамфоринх, мы сейчас, конечно, в вашей власти... Но мой сын возле вас. И концы этой связи не здесь, и они недоступны и неподвластны вам!
   - Вы меня пугаете? Вы мне пытаетесь угрожать?
   - О нет! Господин Рамфоринх... Просто объективная оценка сложившейся ситуации... Вы ищете выхода из этой ситуации. Я вам его подскажу! На короткое время устройте здесь детей... Учителя сумеют их развести по домам... Я уйду, уведу с собой эту девушку, и никто никогда из ваших не найдет меня...
   - Куда вы уйдете?
   Мать подошла ко мне, барон отвернулся к окну.
   - Как и куда ты пойдешь? - спросил я ее. - Это трудно...
   Барон резко обернулся.
   - Вы можете помочь матери?
   - Могу! Если бы нашлись средства переправить их в Рославль.
   - В Рославль вы проводите их на моей машине, и под охраной...
   К барону вернулось самообладание.
   - Пусть мое решение подтвердит мою веру в победу Германии. Сильный может себе позволить отпустить на свободу противника... Обладание властью иногда доставляет удовольствие показать эту власть!
   Барон распорядился разместить детей в санатории.
   В Рославль пошли две машины. Впереди представительская машина барона, сзади штабная легковая машина, впереди два танка и бронетранспортер с автоматчиками, сзади три танка и два бронетранспортера с автоматчиками. Насторожены были посты полевой жандармерии и гарнизоны узлов немецкой обороны. Короля химической промышленности охраняли, и никто не пытался даже поинтересоваться, кто едет в сопровождающей его машине...
   В Рославле все оказалось труднее, чем я мог предположить. Связаться с Максимом Петровичем нетрудно.
   Но как вывезти из города двух женщин? Город оцеплен и охраняется. Выйти двум путницам не разрешили бы...
   Вывезти их Максим Петрович нe мог. Договорились с ним, что мать и Марьюшка должны оказаться в деревушке километрах в десяти от города, куда немцы без особой нужды избегали заглядывать. Пришлось еще раз просить барона о помощи.
   - Сделав первый шаг, от второго шага не отказываются, - ответил он мне. - Я все пресек бы, если бы все еще не нуждался в вас...
   Я еще раз имел случай убедиться, что тайная власть выше власти явной. Мать и Марьюшку переправили в деревню. А сутки спустя я получил через тайник уведомление от Максима Петровича, что они "на месте"... Это означало, что они в партизанском отряде...
   * * *
   Танки генерала ворвались в Орел и повернули на Тулу. Настроение его опять приподнялось. Он поделился со мной известиями, что главные силы группы армий "Центр" завершили окружение крупной группировки Красной Армии в районе Вязьмы и нацелились на Москву.
   Я поймал несколько его фраз, которые могли свидетельствовать, что он вновь уверовал в свою доктрину неотразимости танковых прорывов в глубокие тылы противника. Он уже не столь критично отнесся и к задаче, начертанной ему в указаниях из высших штабов, - спешно замкнуть кольцо на востоке от Москвы с соседними танковыми группами, наступающими севернее столицы.
   Разведка ему доносила, что вплоть до Тулы не замечено серьезной группировки Красной Армии.
   Казалось бы, все складывалось в лучшем для него варианте-танки оседлали дорогу и движение шло по открытой сухой местности, без болот, по осенним укатанным дорогам. В Орел танки ворвались внезапно. Когда первые танки выскочили на городские улицы, еще ходили трамваи.
   Передовой командный пункт разместился в здании городского Совета, позже туда перебрался и штаб танковой группы.
   На другой день пришло донесение, что танки выступили на Мценск.
   Военная комендатура устроила генералу встречу.
   Отыскался в городе бывший генерал царской армии, бодрый старичок лет семидесяти. Вид он имел совсем не генеральский. Худой, суетливый. Работал он в какой-то конторе делопроизводителем, помнится, чуть ли не в домоуправлении.
   Наш генерал принял его соответственно давнему званию, и "бывший" легко и без усилий вошел в свою роль.
   Одет он был в скромненький пиджачок, изрядно потертый на локтях. Под пиджачком черная сатиновая косоворотка, подпоясанная плетеным шелковым пояском. Но осанку он сумел принять, и откуда взялся низкий и отлично поставленный баритон.
   - Ну вот, свершилось! - объявил этому "бывшему"
   генерал. - Мои танки на подступах к Москве... Полагаю, что им осталось один или, на крайний случай, два перехода... Я жду с минуты на минуту сообщений, что они возьмут Мценск... Вы рады?
   - Чему? - спросил суховато гость.
   - Как мне вас понять?
   - Я-старик... Я могу лишь радоваться, как божьему дару, каждому новому рассвету в моей жизни... Мои страсти давно похоронены... Обо мне что за речь!
   - Но вы можете радоваться за Россию! За ее судьбу!
   - За Россию, покоренную Германией, я не могу радоваться!
   - Неужели у вас угасло чувство справедливости!
   - Какой?! Лет двадцать тому назад, быть может, вы и нашли бы тех, кто вас ожидал... Встретили бы вас с ликованием, чтобы потом разочароваться и повернуть против вас штык. Теперь никто вас, кроме лишенных разума и чести, и не ждал. Мы пережили самые трудные годы, мы справились с ужасающей разрухой... И сейчас вы не найдете человека, который не понимал бы, что участие в разрушении России приняла и немецкая армия в годы гражданской войны... Мы вырвались из тьмы;
   встали на ноги, ваш приход отбрасывает нас на двадцать лет назад! Чему же радоваться?
   - Быть может, действительно ваш возраст убил все желания?
   - Нет! - живо перебил генерала гость. - Не все...
   Я не желаю войны, у меня внуки на фронте и сражаются против вас... Я не желаю войны, я не желаю поражения армии, в которой сражаются мои внуки...
   - Я полагаю, что и тут от вашего желания ничего не зависит?
   - Так же, как и от вашего! - твердо ответил гость. - Я вам как солдат солдату скажу прямо... Германия никогда не сможет одержать победы над Россией... Это исключено самой природой русского парода и всего его исторического предначертания! Этого не может быть!
   И все тут! И сколько бы вы ни захватили наших городов, грядет страшная расплата! Мне нечего терять!
   Я старый человек, и вы не сможете зачислить в свои подвиги мою смерть или мои муки... Вы в Орле, мне это горько, но уверенности, что вы отсюда уйдете, у меня не убавилось...
   Не получилась беседа.
   Однако настроение у генерала испортилось не от этого. Он уже успел послать в генеральный штаб донесение, что его прорыв на Орел создал классический образец танкового наступления. Он указал в донесении, что впереди, на его правом фланге, нет войск противника. А к вечеру поступило сообщение авиационной разведки, что в районе Мценска появились части Красной Армии, что там идет концентрация войск, что под Мценск войска перебрасываются и на самолетах. С "классикой" не получилось.
   Донесение было получено к вечеру, а вечером в город ворвались советские танки.
   Из них два тяжелых танка генерал видел из окна командного пункта. Танки промчались, сокрушая на своем пути автомашины и бронетранспортеры с автоматчиками, двигавшимися к выходу по направлению к Мценску.
   На северной окраине города началась ожесточенная канонада. На узких улочках города невозможно было развернуть крупное танковое соединение. Два тяжелых советских танка уничтожили более десятка немецких танков, а на выходе из города была остановлена крупная немецкая танковая колонна, в несколько секунд сгорело несколько танков, и командир дивизии отдал по рации приказ оторваться от противника и отступить в город.
   Над городом занимался дождливый рассвет. По шоссе двинулись к Мценску мотоциклетные дозоры. Они донесли, что шоссе свободно, русских танков нигде нет. Генерал приказал выдвинуть к Мценску полк моторизованной пехоты, который взял бы под свою охрану шоссе Орел-Мценск.
   После дозора и в полной уверенности, что ночное происшествие чистая случайность, командир полка двинул бронетранспортеры, автомашины и артиллерию по шоссе. Он спешил к Мценску.
   Но полк не ушел далеко из города.
   Советские танки опять совершили внезапный налет с правой стороны шоссе из оврагов, поросших густым орешником. Они выдвинулись на обочину шоссе и беглым огнем подожгли сразу несколько танков, разбили и расстреляли несколько бронетранспортеров. Ни вперед, ни назад двинуться было невозможно. Немецкие танки устремились с шоссейной дороги, но на другой стороне шоссе были встречены таким же беглым огнем из леса. Началась паника. Танки и бронетранспортеры пытались развернуться на шоссе и подставили себя под огонь из засады. На дорогу вырвались русские танки и начали утюжить пехоту, давить орудия, тараном разбивали бронетранспортеры.
   Командир полка успел сообщить по рации, что наткнулся на "значительные танковые силы русских". Генерал поднял в воздух пикирующие бомбардировщики.
   Они проложили ковер смерти вдоль шоссе. Но наземная разведка не обнаружила ни одного сгоревшего советского танка.
   Можно было бы обвинить командира полка, что ему все приснилось, но его нигде не удалось обнаружить. Ни среди спасшихся бегством и уцелевших от пулеметного огня, ни среди убитых.
   Я заметил, что на этот раз генерал не торопился осмотреть поле боя. Потерь у русских не было, так гласило донесение об этом бое, а потери колонны, выступившей на Мценск, были немалыми. Десять танков, два тягача с противотанковыми орудиями, пять автомашин с пехотой и несколько сот солдат.
   Генерал сообщил накануне, что его передовые части входят в Мценск, а тут надо было пробиваться из Орла.
   Не решаясь двинуться по прямой на Мценск, командир дивизии двинул танки в обход шоссе, чтобы вырваться на него в тылу неуловимого подразделения русских.
   Авиаразведка донесла, что русские установили оборону в пяти километрах юго-восточнее Орла. Туда и были брошены до пятидесяти танков, сотня бронетранспортеров с автоматчиками, с противотанковыми орудиями на прицепе.
   Генерал с нетерпением ждал сообщений о прорыве обороны русских и об уничтожении появившегося у него на фланге танкового подразделения.
   Он распахнул окна здания горсовета и слушал бой.
   Канонада доносилась до центра города вполне отчетливо. Опытное ухо могло без труда установить, что идет интенсивная дуэль танковых пушек. В наступление двинулись два танковых полка. Но через три часа они запросили помощи, сообщив, что атакованы с флангов превосходящими силами русских.
   - Этого не может быть! - кричал в телефонную трубку генерал,
   Я еще не видел его в таком раздражении. Впервые ич моих глазах он пригрозил командиру дивизии военным судом.
   До вечера прорыва так и не состоялось. Потери-восемнадцать танков, до десятка требующих ремонта, несколько сот солдат.
   Генерал потребовал, чтобы любой ценой был схвачен "язык".
   Ни авиаразведка, ни наземная разведка не могли внести ясности в обстановку.
   На другой день генерал собрал двести с лишним танков и попытался осуществить прорыв по прямой на Мценск.
   Бой на этот раз развернулся на шоссе, точнее, сбоку от шоссе, в районе Нарышкина.
   Разведка установила, что сбоку от шоссе оборонительные позиции заняла русская пехота.
   Командир дивизии счел необходимым обезопасить свой фланг.
   Впереди двинулись мотоциклы, сзади танки. Они тащили на прицепе противотанковую артиллерию, за ними бронетранспортеры с пехотой. Таран осуществляли танки Т-IV.
   Мотоциклистам пришлось тут же попятиться под огнем русских. Танки двигались, стреляя на ходу. Генерал выехал к месту боя.
   Страшно было смотреть на эту лавину стали даже со стороны. Казалось, ничто не могло ей противостоять.
   И действительно, с ходу, не прекращая ураганного огня, они ворвались на русские позиции. Видно было в бинокль, как они утюжат окопы. Не пехоте же их остановить!
   И вдруг из-за холма, из какого-то укрытия выкатились всего четыре танка, всего четыре "тридцатьчетверки"... Они ударили с фланга, их огонь приходился по бортам немецких T-1V. Огонь с расстояния в бросок гранаты. Но четыре танка против сотни! Немецкие танки развернулись и двинулись в обход "тридцатьчетверок".
   Но "тридцатьчетверки" не попятились. Они промчались вдоль строя немецких танков и исчезли так же мгновенно, как и появились.
   Вдруг совсем с другой стороны такая же стремительная четверка. Я даже был готов подумать, что это те же танки. Но уж очень быстро они изменили позиции, действуя, как в хорошо отрепетированном спектакле. Они вновь прошлись по флангу танковой армады и оставили пятнадцать горящих танков. А в это время с другого фланга последовал столь же стремительный налет.
   Я уже знал от генерала и его командиров, что "тридцатьчетверку" немецкий танк мог поразить, только зайдя ей сзади. Но советские танкисты не подставляли спины, они все время шли сбоку от немецких танков, поражая их в самые уязвимые места.
   - Они кое-чему научились! - выдавил из себя генерал.
   Он приказал прекратить атаку и сосредоточиться для нового рывка. На этот раз в броске должны были участвовать двести танков и сто бронетранспортеров с пехотой.
   Шел дождь, подступали осенние сумерки. "Юнкерсы"
   ничем не могли помочь танкам. Но двести танков и без "юнкерсов" сокрушительная сила.
   Командир дивизии явился к нам на наблюдательный пункт с донесением, что все силы дивизии сосредоточены для атаки, что они должны ударить почти в одну точку.
   Он даже осмелился спросить, не сядет ли генерал в свой командирский танк посмотреть, как будут сбиты позиции русских. Генерал колебался. Еще дребезжали сумерки, но уже расплывались далекие очертания перелесков.
   Вдруг дрогнула земля, и откуда-то из-за пригорка возник оглушающий рев и свист. Стало светло как днем, огненные кометы опоясали землю. Рев нарастал, как в кошмаре. Генерал и несколько офицеров из опергруппы сидели в надежном убежище, в километре от сосредоточившегося для атаки танкового тарана.
   Опытный глаз уловил, что удар огненных комет проносится мимо, а если бы и не проносился мимо, то и на землю падать в блиндаже не имело бы смысла.
   Взрывы слились в один сплошной звук горного обвала. Вспыхнула земля, заплясали языки жаркого пламени. В общий грохот ворвались звуки рвущихся боеприпасов. Горели танки... Горели, как подожженные солнечным жаром. И огонь-то был необычным, языки пламени имели странный голубоватый оттенок.
   Генерал, ни слова не обронив, стремительно выбежал по ступенькам из блиндажа. Внизу, в долине, где сосредоточились танки для атаки, все пылало и плавилось...
   - Я слышал об этом под Ельней! - обронил он сквозь зубы. - Без разведки ни шагу вперед! Боюсь, что Советы здесь успели против нас выставить танковую армию...
   Ночью генерал продиктовал письмо в ставку. Он потребовал приезда из Берлина комиссии, которая удостоверилась бы в превосходстве над немецкими танками советских "тридцатьчетверок".
   Утром пришло донесение о потерях: сорок три танка немецких и два русских...
   Командир дивизии казался потерянным. Я его помнил по первым дням наступления, помнил под Ромнами.
   Таким его видеть не приходилось. Он не мог скрыть дугневного потрясения.
   - Вас смутило новое оружие русских? - спросил его генерал. - Никакое оружие не может изменить соотношения сил...
   - Мастерство их танкистов, - парировал полковник, - это уже постоянно действующая величина... Они бьют из засады, а мы гоняемся дивизией за несколькими танками... Я не верю, что перед нами танковая армия...
   Несколько десятков танков остановили дивизию...
   - Ну, до этого мы еще не дожили! - оборвал его генерал.
   - Наши подбили русский танк... Водитель жив...
   - И сейчас жив? - нетерпеливо воскликнул генерал.
   - Сейчас? А вот этого не знаю!
   - Я требовал "языка" для личного с ним разговора!
   Полковник поморщился.
   - После того как наши горели в долине? Я отдал распоряжение, чтобы его перевязали, привели в порядок... Но я не могу ручаться!
   - Немедленно доставить его ко мне!
   Мне генерал бросил на ходу, что я должен быть у него переводчиком.
   Привели русского танкиста. Обгоревший комбинезон, рука на перевязи, обмотана бинтами шея, повязан левый глаз. Лицо черное, от въевшейся в кожу гари.
   - Водитель танка? - спросил генерал.
   Пленный ответил утвердительно.
   Последовал сразу же главный вопрос:
   - Сколько на шоссе Орел-Мценск сосредоточено русских танков?
   Я не успел перевести вопроса, вмешался полковник:
   - Он дал об этом нелепые показания... Пленный увеояст, что перед нами сосредоточено более трехсот танков... В одной точке мы не встречались с такими танковыми силами русских... Оно не могло не быть замечено нашей авиаразведкой... Я положил перед ним карту н попросил указать, где же сосредоточены эти танки?
   Он указал на пустые места...
   Генерал расстелил на столе карту. Поманил пальцем пленного. Танкист оглянулся на меня.
   - Подойди к карте! - предложил я ему.
   - Где танки? - спросил генерал и протянул танкисту карандаш.
   Он был тяжело ранен, ему с трудом давался каждый шаг. Он опять оглянулся на меня и сказал:
   - Объясните генералу, что я не обучен читать карту.
   Могу и ошибиться...
   - Передайте ему, - ответил генерал, - что, если он расскажет правду, хотя бы как он ее знает, мы сохраним ему жизнь. Мы положим его в госпиталь... И я даю слово после госпиталя отпустить его и не посылать в лагерь для военнопленных.
   Пришлось перевести с полной точностью слова генерала, я не исключал возможности, что полковник знал русский язык.
   Спокойно и даже вроде бы ласково взглянул на меня голубой глаз танкиста. Если он и разыгрывал покорность, то должен сказать, что бог его наделил актерским талантом.
   Танкист подвинулся к карте...
   Генерал ткнул указкой в точку, указывая на Орел:
   - Здесь? Это город Орел!
   Танкист кивнул головой. С трудом давалась ему речь.
   - Был приказ взять Орел с ходу! Мы вот здесь на станции наткнулись на вашу противотанковую батарею.., и отступили... Несколько танков прорвались в город. Бой шел всю ночь.
   - Танки вернулись? - живо спросил генерал.
   - Три танка не вернулись, остальные прошли сквозь город и вышли обратно к нам...
   Генерал обернулся к полковнику.
   - Пока что он говорит правду...
   - И о тех танках, которые вернулись из города? Мне думается, что в город и ворвались всего лишь три танка...
   - Сколько танков ворвались в город? - спросил у танкиста генерал.
   - Батальон шел... - ответил танкист. - Разве вы больше, чем тройку, подбитых насчитали?
   Я начал понимать танкиста. Живуча была в нем солдатская хватка. Он ничего не сказал, чего не знали немцы, а у них уже попытался выспросить о судьбе прорвавшихся в город танков. Генерал подтвердил, что в городе были подбиты три танка. Видимо, танкиста волновала судьба товарищей.
   - У нас так и решили! - подтвердил он.
   - Сколько у вас танков? - крикнул полковник.
   - Танки выгружаются каждую ночь... - ответил танкист. - Сейчас, я думаю, уже больше трехсот!
   - Вот! - крикнул генерал, обращаясь к полковнику. - Я говорил! Перед нами крупное танковое соединение!
   - Где эти танки?
   Все вернулось к первому вопросу. Танкист долго рассматривал карту.
   - Какое сегодня число? - спросил танкист.
   - Шестое октября, вечер! - ответил я ему.
   Танкист показал здоровой рукой на карту.
   - Вчера мы были здесь!
   И он указал на ту долину, где был нанесен удар по немецким танкам советскими реактивными минометами.
   Полковник зло бросил:
   - И там были все триста танков?
   - Да нет... Должно быть, не все... Они будут защищать Мценск...
   - Кто ваш командир? - задал последний вопрос генерал.
   - Генерал Катуков!
   - Катуков? - переспросил генерал. - Кто такой Катуков? Я думал, что здесь генерал Жуков! Не путает танкист? Вы правильно произнесли фамилию генерала?
   Это уже был вопрос ко мне. Я переспросил танкиста.
   - Катуков...
   - Кто он?
   - Танкист...
   Генерал пожал плечами.
   - Нет, это несерьезно! Нам надо взять в плен высшего офицера... А кто этот танкист?
   Танкист объяснил, что он тракторист, колхозник, из Подмосковья, что родился он в двадцатом году 20 апреля...
   Генерал быстро взглянул на полковника, полковник развел руками.
   - Передайте! - сказал генерал. И для танкиста я перевел: - В Германии есть закон, всякому даруется жизнь, даже преступнику, если он родился в тот же день, что и наш фюрер...
   Показания танкиста имели свои последствия. Ни седьмого, ни восьмого октября генерал не возобновил наступления.
   А каждый день и каждый час в те дни были драгоценны для обороны Москвы.
   Командир корпуса и генерал собрали мощную колонну в шестьсот танков. 9 октября передовые отряды корпуса в составе сотни танков предприняли новую атаку там, где им не удалось пройти седьмого октября. Боя мне не довелось наблюдать, генерал не захотел рисковать встречей с реактивным оружием русских. Сто танков - огромная сила. Но эти танки были активно атакованы с флангов русскими танками. Бой был ожесточенным, и казалось, что русские должны были попятиться... Но тут произошла история с горючим.
   Бросив на прорыв сотню танков и надеясь на прорыв по прямой на Мценск, командир корпуса подтянул резервные цистерны с горючим к месту сосредоточения главных сил.
   Колонна, приготовленная к прорыву, растянулась в общей сложности километров на пятнадцать вдоль шоссе. С флангов ее охранял стальной коридор из танков.
   Впереди шел бой на прорыв. Пылало более десятка танков.
   Командир корпуса приказал усилить давление танками и бросил в бой танковый батальон. Батальон двинулся на исходные позиции для атаки вдоль шоссе. Авиационную разведку из-за погоды вести было невозможно.
   Обычно над таким скоплением танков барражировали несколько звеньев истребителей, а по флангам делали облет разведывательные самолеты.
   Из-за пригорка выскочили три "тридцатьчетверки".
   Они прошили насквозь таранным ударом броневое охранение и выскочили на шоссе. Рассказывали, что танки проутюжили участок шоссе, занятый бронетранспортерами с пехотой, наскочили на цистерны с горючим и расстреляли их в упор. Взрывы и огонь ста тонн горючего были и слышны и видны в городе. Должно быть, это было столь же страшно, как и взрывы реактивных снарядов. Цистерны с горючим были рассредоточены вдоль колонны, пламя перекидывалось с одной на другую, сжигая свои же танки, бронетранспортеры и автоматчиков.