Шахмагонов Федор. Из жизни полковника Дубровина

   Но артиллерия на "линии Мажино" не подавала признаков жшни. И все же он волновался. Он опасался, что она заговорит, когда танки двинутся через Маас и начнется борьба за создание предмостных укреплении. Она могла бить и по скоплениям танков и пехоты на правом берегу реки. Но она молчала...
   Он метался весь день с одной позиции на другую.
   Настал его главный час. Или весь поход через Арденны увенчается прорывом фронта, или его доктрина воины будет опрокинута сопротивлением французов.
   Маас был форсирован в несколько минут. За танками переправлялась пехота.
   Генерал пересел из танка в лодку, и подвесной мотор быстро перенес нас на французский берег.
   Генерал вызвал к себе по рации командира дивизии, а пока он добирался, поднялся на взгорок и навел бинокль на переправы.
   В долине горели танки, методично рвались тяжелые снаряды, оставляя непреодолимые для танков глубокие воронки, по реке плыли обрывки понтонов. Танки застыли на исходных рубежах.
   Командир дивизии доложил, что форты Мажино контролируют переправу.
   - До этого дня у нас в дивизии не было потерь, - пожаловался он генералу.
   Форты били методично, но их залпы были редкими, и паническое настроение командира дивизии было ничем не оправдано.
   Он рассказал, что была совершена попытка нанести авиационный удар по фортам, но зенитная артиллерия не подпустила к укреплениям ни одного самолета.
   - Без потерь войн не бывает! - жестко ответил ему генерал. Невыполнение приказа вы не сможете обосновать... Ставьте переправы, и к вечеру танки должны быть на той стороне.
   Танки переправились только ночью.
   - Это чудо, что они разрешили нам форсировать Маас, - обронил генерал.
   Итак, первый день прорыва прошел успешно. Высшее командование потеплело к генералу, хотя бы во внешних проявлениях. не думаю, что для старых генералов вдруг убедительной сделалась его доктрина дерзостных танковых прорывов с маршем по тылам противника, не поддержанных всей силой пехотных частей. Но Маас был форсирован,
   С утра 14 мая начали появляться французские бомбардировщики над мостами, наведенными через Маас, над дорогами, по которым передвигались немецкие войска. Я употребил сознательно слово "появляться". Это были небольшие авиационные отряды, но они сразу же причинили немало неприятностей. Я имел возможность убедиться, что боевые качества французских самолетов нисколько не уступали немецким. Летчики сражались не менее искусно и мужественно, хотя за ними и не было ни испанского, ни польского опыта. Немецкие истребители не могли отогнать французов. Спасала положение зенитная артиллерия. Она была густо сосредоточена возле переправ и отбивала налеты.
   К генералу приехал командующий группой армий генерал-полковник фон Рупдштедт.
   За немецкими генералами, да и офицерами тоже, приметил я давно тягу к театральности.
   Генерала по рации известили, что к переправе через Маас прошла автомашина командующего. Генерал вышел встретить его на мосту. Искусственно, театрально созданная боевая обстановка. Французские самолеты все еще пытались прорваться к мосту. Но это им не удавалось, ибо сначала нужно было бы подавить зенитную артиллерию, подключив к решению этой задачи и тяжелые дальнобойные орудия фортов Мажино, а потом уже бомбить мост.
   Генерал и срой Рупдштедт встретились на середине моста.
   Фон Рундштедт строго спросил:
   - У вас всегда так?
   Он имел в виду огонь зенитной артиллерии по французским самолетам.
   Генерал не торопился с ответом.
   Рундштедт понял его прузу.
   - Впрочем, теперь это не имеет решающего значения... Опоздали! Поздравьте с победой наших мужественных солдат и офицеров! Окн выполнили свой долг! Впереди Франция!
   Однако впереди еще была не Франция, а всего лишь се небольшой городок Стопи. Выходя на Стонн, немецкие войска заходили с тыла "линии Мажино", отрезая от центра ее северную оконечность.
   Из Стониа я вылетел на короткий срок в Берлин.
   Я знал, что Центр ждет от меня сообщений.
   В Центр я направил подробное описание марша через Дрденны и переправы через Маас, однако я полагаю, что... картину предательства французской армии паши военные специалисты могли воссоздать, не выходя из московских кабинетов.
   12 мая генерал имел на руках весьма оптимистическое сообщение, что двадцать дивизий моторизованной армии союзников разбиты и рассеяны немецкой авиацией в районе Антверпена. Рассеяны-это не значит уничтожены.
   Не только высшее командование сухопутных сил, но и наш генерал не мог быть уверен, что не найдется во Франции человек, который, собрав рассеянные, дивизии, не объединит их для ответного удара.
   У генерала лежал в портфеле беспокоящий его документ. У пленных французов был изъят приказ французского командующего. В приказе говорилось: "Пора, наконец, остановить поток германских танков!" Приказ был подписан Гамеленом, который до сей поры четко выполнял соглашение с "кружком друзей" рсйхсфюрсра СС и французскими промышленниками. Он был как раз тем энцефалитным клещом, который вызвал паралич, но внешне действия его должны были выглядеть так, как к тому обязывал его пост. Он еще не мог капитулировать, не наступил для этого час, и люди требовали от пего решительных действий. Приказ есть приказ, и военачальники должны были его выполнять. Именно 16 мая я впервые услышал имя генерала дс Голля, командира французской дивизии. Де Голль собирал вокруг себя рассеянные танковые группы, он подчинял себе отступающие французские части и бросал их в бой. Должно быть, он был не одинок. Командующий танковой группой генерал фон Клейст запаниковал. Он понимал, что может произойти, если французское сопротивление примет организованный характер при неподтянутых тылах, без надежных переправ через Маас.
   В ночь на 17 мая генерал готовил приказы о наступлении, а утром 17 мая ему было приказано в 7.00 явиться на посадочную площадку к генералу Клейсту.
   Штабные офицеры, и я в их группе, стояли в стороне от встретившихся на посадочной площадке генералов.
   Мы не слышали их слов, по видели, что Клейст резко что-то ему выговаривал.
   Оказывается, ночью был получен в штабе его приказ, воспрещающий дальнейшее продвижение танков до подхода пехотных частей к переправам через Маас, а генерал, как и ранее, пренебрег этим приказом. Разговор между ними был коротким. Наш генерал что-то ответил на упреки не менее резко, и они, не раскланявшись, разошлись.
   Генерал, мрачный, подошел к машине и сделал мне знак, чтобы я сел с ним.
   - Вам будет небезынтересно знать, - объявил он сухо. - Я сдаю командование корпусом... Моя доктрина отвергнута, и мне ничего не остается, как уйти в отставку... Если будут остановлены танки, кампания затянется и может оказаться проигранной... Еще неделя-другая затяжки, и Франция может отвергнуть тех, кто сдерживает ее народ в сопротивлении... Все преимущества пойдут насмарку! Можете это сообщить немедленно барону!
   Ну нет! Этого-то я как раз и не собирался делать!
   Не мне служить немецкой победе над Францией. У меня даже родилась надежда, что Франция наконец-то проснулась от летаргической спячки. Этому могла содействовать только оттяжка наступления. Сами же немецкие генералы готовы были дать отсрочку для решения судьбы, и нации, и всей войны, ибо, конечно, только авантюризм был союзником их продвижения.
   Генерал дал телеграмму командующему группой армий о передаче командования над корпусом и испросил разрешения выехать к нему с докладом.
   Но войну вели не фон Клейст и не фон Рундштедт, Через полчаса была получена ответная радиограмма.
   Я опять почувствовал чью-то сильную руку, властвующую и над генералом и над германским фюрером. Генералу было приказано дождаться генерал-полковника Листа, командующего полевой армией, продвигающейся за танками генерала.
   Генерал встретил Листа и доложил ему в присутствии офицеров о своем конфликте с фон Клейстом. Генерал-полковник не очень-то и вслушивался в его жалобы, Он разрешил продвижение танков вперед именем командующего группой. Генерал мне потом заявил:
   - Они не хотят разделить со мной ответственности.
   Обычную войну, согласно теории военного искусства, не нужно было и начинать. И они знают, знают, на чем строятся мои расчеты, но перед историей хотят остаться чистенькими... Вы успели сообщить о конфликте барону?
   Я ответил:
   - Барон не нуждается в столь детальной информации... Я полагаю, что он в курсе всех споров и распоряжении по армии.
   Я был уверен, что не отступил от истины. Рамфоринх и весь "кружок друзей" следили за событиями из своих берлинских резиденций.
   Между тем разразился первый серьезный бой. Французские танки остановили немецкую колонну танков v окраины небольшого французского городка в Ольнонском лесу. Разведка сообщила, что навстречу немецким танкам выдвинулась танковая дивизия генерала де Голля. Немецкие танки тут же в панике попятились, открыв УЯЗВИМЫЙ фланг корпуса и всей танковой группы Клеиста. Вот тут пригодилась бы пехота и се полевая артиллерия. Французский танк "Б" оказался неуязвимым для 37- и 20-мм немецких танковых пушек. В то же время снаряд из пушки французского танка насквозь прошивал немецкую броню.
   Генерал сам встал к противотанковой пушке.
   Артиллеристом он оказался отменным. Его снаряды один за другим разбивались о броню грозных французских машин и не причиняли никакого вреда. Он ушел с позиции под защиту зенитных батарей, которые в одной хотя бы точке остановили продвижение французских танков. Прямо по рации, открытым текстом он запросил разведку штаба группы армий, не ведет ли на него наступления вся дивизия целиком. Оттуда его успокоили, сообщив, что де Голлю дан приказ высшими французскими военными властями прекратить наступление, что действует всего лишь танковая рота, а дивизия оттягивается в резервную армию под Парижем, которая должна не наступать, а обороняться.
   Атака не была отбита: французские танки отошли сами. Я написал Рамсроринху:
   "Господин барон!
   Я был свидетелем боевого столкновения с французскими танками, когда они взялись за дело всерьез. В несколько минут они затупили острие немецкого наступления и отбросили немецкие танки назад".
   Через два дня немецкие танковые колонны устремились к Ла-Маншу по чистому полю, не имел впереди заслона из французских танковых дивизий.
   Фронт союзников разорван. Основные силы отрезаны от центра, моторизованные части отрезаны от баз снабжения, рвалась связь между штабами. Генерал шел на Дюнкерк, где сосредоточился английский экспедиционный корпус для переправы через Ла-Мапш.
   Сорок 41раицузских и английских дивизии, отсеченных от столицы, пробиваясь на юг, могли бы еще сорвать немцам победу. Но дивизии сдавались в плен, а англичане устремились в Дюнкерк, сами влезая в мешок, из которого не было никаких шалсов вырваться...
   20 мая одна из дивизий нашего генерала вышла на побережье.
   Всякая отсрочка приводила генерала в неистовство.
   И я не знал, когда в нем берет верх солдат, а когда политик. В первые дни он был больше политиком, теперь он рвался к завершению операции, забыв, что все наступление ему было искусственно облегчено и что на последнем этапе могли вступать в силу неизвестные положения сговора.
   22 мая он готовился двинуть танки на Дюнкерк, где сосредоточился английский экспедиционный корпус.
   Но рано утром, 22 мая, он получил приказ взять другое направление, а одна из его дивизий была выведена в резерв. Французы контратаковали. И я опять был свидетелем, как они малыми силами легко теснят немцев.
   Тогда в штабе корпуса никто еще не знал судьбы, уготованной экспедиционному английскому корпусу в Дюнкерке. Генерал считал, что фон Клейст и никто другой виновен в проволочках и не дает ему инициативы.
   Дюнкерк был в огненном кольце, танковый удар - и все было бы кончено. Но приказа об ударе на Дюнкерк не поступало. Танки приблизились к городу, они достигли реки Аа, все было готово для штурма. Штурм предполагалось начать 24 мая. И вдруг приказ верховного командования: "Дюнкерк предоставить авиации. Если овладение Кале натолкнется на трудности, то и этот город тоже предоставить авиации. Удерживать побережье Ла-Манша. Перерыв в операциях использовать для ремонта машин". Категорически воспрещалось переправляться через реку Аа и вести какие-либо боевые действия на Дюнкерк. Этим приказом было остановлено все левое крыло наступающей немецкой армии.
   Генерал ринулся к рации. Связался со штабом группы армий. Ему ответили, что этот приказ отдал фюрер, что никакому обсуждению он не подлежит.
   Все же отдельные части переправились через Аа. Но тут же последовали новые приказы сверху. Войска были остановлены на окраинах города. С наблюдательного пункта корпуса было видно, что на Дюнкерк идут волна за волной пикирующие бомбардировщики, что город горит, видны были сотни судов всех типов, на которые грузились английские солдаты. Это тоже была игра в поддавки, по теперь те силы, которые открыли путь немецким танкам во Францию, предоставили возможность эвакуироваться английским солдатам.
   Я мог только удивляться, что побуждало генерала искать объяснения... Разгромив Францию, Гитлер давал возможность Англии выйти из войны; уничтожив английский корпус, он терял всякие шансы на мирные переговоры с Англией.
   В Центр сообщил, что английских солдат из Дюнкерка выпустили. Начинался новый тур игры Гитлера с Англией, прикидка - нет ли возможности привлечь ее как союзницу в поход на Восток.
   Рамфоринх и несколько его коллег появились ночью па командном пункте корпуса. Утром они наблюдали за эвакуацией англичан. Рамфоринх забрал меня с собой.
   Моя миссия была окончена.
   - Вы сдержаны в оценках, - заметил он мне. - Победа полная, победа, которой Германия никогда не могла добиться над Францией... Теперь у нас в руках весь оружейный арсенал Европы...
   Влияние "кружка друзей" на английских коллег ослабло, в их среде начались свои несогласия, и перед Гитлером возникла дилемма-воевать на два фронта или остановиться на полпути.
   Этакие мысли частенько стали посещать и фон Рамфоринха, а мысли Гитлера были зеркалом мыслей Рамфоринхов, Круппов и других.
   И даже те, кто открыл дорогу немецким танкам во Франции, Рамфоринх и его коллеги, даже они разделились во мнениях. Они были твердо убеждены, что их личное благополучие не зависит от исхода войны. Поход в Россию для них имел смысл даже с простейшей грабительской целью. Вывезти сырье, используя временные успехи, а потом хоть трава не расти. Они все равно в выгоде. Иные уверовали, что может быть и победа, однако, не опасаясь для себя лично и поражения.
   - Я не проиграю войны! - повторял Рамфоринх. - Это для меня исключено. Большевизм не пустят .на запад его же нынешние союзники.
   Мне всегда было интересно с ним спорить.
   - Но миллионы немцев погибнут ни за что?
   - Народ?
   - Да, народ! - ответил я твердо.
   Слово "народ" всегда разжигало Рамфоринха.
   - Что такое народ?! - восклицал он в ярости. - Почему народ-это те, кто пашет землю, доят коров, крутят руль у машины или забивает гвозди? Почему это народ, а я не народ? Их много, а нас мало? Это несерьезное измерение! Этот народ был народом, когда охотились на мамонтов. А история показала, что людская масса-это строительный материал, как камень, как кирпич, руда и все остальное...
   - Человеконенавистничество не привилегия двадцатого века... Оно придумано значительно ранее!
   - А! Человеконенавистничество! - отмахнулся барон. - Это слабенький аргумент. Вы же не можете отрицать, что быть Рамфоринхом-это тоже талант! Талант, который родит таланты и извлекает их из безликой массы! Если бы мы не покупали картин, то не было бы художников, если бы мы не предъявляли к ним требований, искусство не имело бы своих шедевров! Все Возрождение-это высокий вкус купца и магната, а потом уже виртуозное мастерство Леонардо, Рафаэля и Микеланджело! Имелся бы покупатель со вкусом - и сегодня найдутся Рафаэли... На чьи они существовали деньги, для кого писали, чьи исполняли заказы? Безликой массы?
   Кто двинул танки нашего генерала и открыл им дорогу?
   Вы нелестно отозвались о немецком солдате, но вы не можете отрицать, что кампания во Франции выиграна с блеском! Не солдатом выиграна! Не народом! На.м наскучили революции, бесконечная демагогия в защиту безликой массы, бесконечные ее претензии. И мы организуем по-своему мир. В этом мире безликая масса будет выполнять механическую работу.
   Рамфоринх подошел к глобусу и нежно погладил его.
   Глобус медленно вращался.
   Он подозвал меня.
   - Заманчивая картина! Год назад ни по населению, ни по промышленному потенциалу Германия не превосходила Россию... Только год-и как все изменилось! Выплавка стали превосходит вдвое выплавку стали в России, угля вдвое, есть и нефть... Союзники надежны, они покорены!
   - Стало быть, Россия! - подтолкнул я барона.
   - Альтернатива... Я вам о ней говорил...
   Берлинское радио и немецкие газеты широко оповестили мир о приезде в Берлин наркома иностранных дел СССР В. М. Молотова, о его встречах с Гитлером. Текст коммюнике невнятен. Общие фразы. Не случайно, должно быть. Рамфоринх заслал меня на эти дни в горную резиденцию, быть может, опасался какой-либо моей неосторожности и повышенной бдительности гестапо. Молотов уехал, барон появился в горной резиденции и поспешил рассказать мне о предложении Гитлера в беседе с Молотовым поделить наследство Британской империи.
   Германия и Италия получали Европу и Африку, Япония-Юго-Восточную Азию, Советскому Союзу любезно предоставлялась Индия, вплоть до Индийского океана.
   - Здесь и ответ! - заключил он. - Если Москва примет предложения, мы не пустим Гитлера в Россию...
   Это уже было совсем прозрачно. Рамфоринх и сам заметил нарочитость своего хода. Он усмехнулся и поправился:
   - Впрочем, это моя позиция... Густав Крупп фон Болен за поход в Россию...
   К тому времени в Швейцарии вышла книга бывшего соратника Гитлера, близкого ему человека, эмигрировавшего из Германии, некоего Раушнинга. Я изучил книгу и показал Рамфоринху особо примечательные страницы.
   Рауцшинг сообщал о разговоре, состоявшемся в 1934 году. Гитлер говорил: "Вероятно, мне не избежать соглашения с Россией. Я придержу его, как последний козырь.
   Возможно, это будет решающая игра моей жизни... Но она никогда не удержит меня от того, чтобы столь решительно изменить курс и напасть на Россию, после того как я достигну своих целей на Западе".
   Рамфоринх пробежал глазами текст, полистал книгу и отбросил ее.
   - Политики болтливы...
   - Гитлер верен целям, которые выбалтывает...
   - Службе Гиммлера не составило бы труда убрать Раушнинга, если бы его откровения были опасны...
   Разговор наш затянулся. Он пригласил меня прогуляться по парку.
   Аллеи парка прорублены в камне, на террасах декоративный кустарник, горные сосны, цветы. Под ногами гравии.
   - Я был дающей стороной в нашем диалоге... - начал он. - Вы мне ничего не могли дать...
   - Ваша откровенность была добровольной...
   - Да! Я видел смысл в том, чтобы довести до Москвы некоторые свои мысли... Теперь у меня вопрос! Что Россия может противопоставить вооруженным силам Германии?
   Меня предупреждали из Центра, что мои отношения с Рамфоринхом могут дойти и до этой грани. Но ои сам правильно оценил мои возможности.
   - Вы на этот вопрос не можете ответить... Захочет ли ответить Москва, ни вы, ни я не знаем. Перед противником не принято раскрывать свои силы, но и прятать их опасно.
   Из донесения в Центр:
   "Рамфоринх обратился с просьбой дать заключение по выводам военного атташе, в Москве генерала Кестринга. Вот выдержки из его выводов, в том виде, в каком мне это показал Рамфоринх.
   Тезис первый. Кестринг в донесениях утверждает, что Красная Армия значительно отстает от современных условий войны, что советская военная промышленность неспособна технически оснастить Красную Армию. Красная Армия, по Кестрингу, являет собой расшатанное строение, которое рухнет от первых же ударов. Цитирую Кестринга: "Я с давних пор считаю, что мы на длительное время значительно превосходим русских".
   Тезис второй. Кестринг считает, что, как только немецкая армия войдет на территорию Советского Союза, обнажатся общественные противоречия. Население немедленно выступит с оружием в руках против коммунистов, вспыхнут восстания в крупных городах, украинцы, армяне, грузины и другие народности выступят против Москвы, и политический строй рухнет через несколько дней после начала войны".
   Разъяснение из Центра:
   "Кестринг-сын бывшего тульского помещика и торговца. Он эмигрировал после революции и не может простить Советской власти своих имущественных потерь.
   Ненависть Кестринга к коммунизму мешает ему объективно оценить обстановку в Советском Союзе. Это может причинить Германии непоправимые бедствия. Кестринг подталкивает Гитлера, на войну, надеясь штыками немецких солдат вернуть свои помещичьи привилегии".
   Рамфоринх дал мне возможность услышать еще одну его беседу с генералом.
   Рамфоринх. Мы подводим к границе около двухсот дивизий. Советам достаточно иметь на службе хотя бы одного польского железнодорожника... Достаточно стрелочника или просто смазчика... Двести дивизий не выведешь на исходные рубежи для внезапного удара! Но Сталин до сих пор всеобщей мобилизации не объявил.
   Это мы знаем твердо...
   Генерал. Внезапности не может быть...
   Рамфоринх. Точнее, расчет на перевес в силах в первые дни войны, молниеносный прорыв танками и выход к жизненно важным центрам, окружение приграничных армий...
   Генерал. Поход в Россию сделался неизбежностью... Если неизбежность, я предпочел бы, чтобы Сталин провел мобилизацию запаса и выдвинул все свои наличные силы к границе.
   Рамфоринх. Как мне вас понимать? Вы за то, чтобы у границы встретить главные силы Красной Армии?
   Генерал. Я лично только в этом вижу возможность одержать победу в России... Наша армия приобрела инерцию движения, она сейчас - слаженный механизм!
   Танки вперед, над ними авиация, моторизованная пехота, свобода маневра... С боями мы шли, как по расписанию, по Франции... Живо еще ощущение этой победы, солдат пои.вык к мысли, что победа дается малой кровью! Вся сила будет в первом ударе, и если мы в приграничных сражениях нанесем поражение главным силам Красной Армии, то Москва, Ленинград. Киев будут перед нами открыты... Если Советы будут вводить свои силы постепенно, сила нашего вторжения ослабнет, упадет инерция разгона, и мы вползем в затяжную войну!
   Рамфоринх. И несмотря на все это, вторжение состоится?
   Генерал. Состоится. В армии каждый солдат этого хочет, и армия придвинута к границе! Мы раскачивали армию несколько лет для этого вторжения... Гитлер не сможет ничем объяснить отход от советской границы...
   И куда? Куда бросить двести дивизии?
   Рамфоринх был сторонником прямых объяснен!!!:, поэтому я не стал смягчать вопроса:
   - Я не верю в ваши симпатии к России, господин барон! Зачем вы мне дали услышать вашу беседу с генералом?
   - Это не военная тайна! Некоторые наши диплол'аты уже намекнули советским дипломатам, что войнч решена...
   - Зачем?
   - Если Сталин мобилизует армию и поставит ее у границы-у нас остается возможность еще раз все взвесить,..
   - Генерал уверяет, что это облегчит разгром России...
   - Или Сталин решится на соглашение о разделе Британской империи...
   - Но войска сосредоточены на границе, они готовы к маршу...
   - У вас нет желания посмотреть, как начнется их марш?
   - С теми же задачами, что и во Франции? Зачем это вам?
   - Я сказал вам, что я воины не проиграю при любом исходе сражений... Но чтобы не проиграть своей войны, я должен знать из первых рук, как развернутся военные действия... О победе я узнаю без вас, а наше поражение вы увидите раньше других...
   Это предложение было неожиданностью. Снестись с Центром я не имел времени. Если бы передо мной стояли задачи, какие ставятся перед военным разведчиком, лучшего варианта и желать было нечего. Но я был не военным разведчиком, в мои задачи входило изучение обстановки в промышленных кругах, их взаимоотношений с фашистской партией, политические планы Гитлера.
   Отказаться? Объявить барону, что отъезд на фронт для меня нежелателен? А может быть, он как раз и намерен удалить меня из Берлина, отдалить от себя в момент военного столкновения? Тогда и здесь, в Берлине, он может поставить меня в такие условия, что я не смогу получить какую-либо информацию. В то же время, находясь около генерала, я могу составить полное представление о реальной ударной силе немецкой армии. Правда, Москва это узнает и без меня, военные специалисты установят все это точнее и полнее. Мне же откроется настроение немецкого генералитета, их оценки хода военных действий, и я смогу проследить за реакцией барона и его коллег на ход военных действий.
   Я попытался все же отложить предложение барона деликатным намеком:
   - Мои выводы могут интересовать и Москву...
   - Свое поражение Москва увидит и без вас, не прогудит и свою победу... А мне надо знать раньше Гитлера, раньше генерала, раньше всех, куда клонятся чаши весов...
   14 нюня состоялось совещание высших генералов.