Шахмагонов Федор. Из жизни полковника Дубровина

   Следователь. Вы тогда знали, что такое Майданек?
   Голубев. Я и сейчас хорошенько не знаю, что это такое. Я знал, что есть такой лагерь под Люблином. Мы его название произносили шепотом. Плохо, но и у нас работал свой "вестник". В Майданек отправляли тех, кто уже не мог работать на земляных работах. Отправляли и тех, кто решался на побег и попадался. Мы его называли между собой "преисподней"... Это была смерть.
   Следователь. Шкаликов рассказывал, как он попал в плен?
   Голубев, Рассказывал... Был ранен. Попал в плен без сознания. Но это все так говорили: ранен, контужен...
   Проверить я не мог и не очень-то вникал в его рассказ...
   Следователь. Но он был организатором побега... Вы должны были бы иметь к нему доверие.
   Голубев. А если бы я ему не доверял? Что это изменило бы? Мы все были обречены. Все, кто имел какое-то отношение к строительству укреплении. Я доверял ситуации. А ситуация была удобна для побега. Это могло прийти в голову любому из нас. Шкаликов сообразил первым. А может быть, и не первым. Он первым рискнул заговорить об этом с товарищами. Мы расчищали железнодорожные пути на больших станциях. Все было в завалах: обрушенные здания, провалы в стенах. Вокруг лес... Мы знали, что в лесах нет немецких частей, что они сосредоточены в крепостных фортах. По слухам, в лесах действовали польские партизаны. Бригада десять человек. Сопровождает нас одни автоматчик. Из инвалидной команды. Нам попался немец лет пятидесяти пяти.
   В очках. Равнодушный. По-моему, он всего боялся. Десять человек могут уйти от одного автоматчика, когда кругом пожары, руины, обвалы. Шкаликов предложил бежать. Двое должны были вырвать у немца автомат.
   Он мне предложил напасть на немца.
   Следователь. Почему именно вам?
   Голубев. Не знаю... Власьев присоединился к нам в самую последнюю минуту. Заранее с ним Шкаликов не сговаривался.
   Следователь. Кто-нибудь собирался бежать с вами из вашей бригады?
   Голубев. Собирались...
   Следователь. Почему никто с вами больше не ушел? Вас ушло из десяти только четверо...
   Голубев. На этот вопрос ответить невозможно... Почему мы раньше не пытались бежать? Куда бежать? В лес? А дальше? Начнут искать... К кому мы обратимся в чужой стране? Кто нас скроет?
   Следователь. И вы все же бежали!
   Голубев. Бежали... Нас могли выдать в первой же деревне. Нас не выдали.
   Следователь. Вы скрывались на хуторе?
   Голубев. В подполе у хозяйки. Молодая, красивая полька... Она нас скрыла.
   Следователь. Я прошу поподробнее рассказать, как она вас скрыла.
   Голубев. Я и Шкаликов напали на автоматчика.
   Старик. Шкаликов сбил у него с глаз очки, я вырвал автомат. Я застрелил его, чтобы не поднял шума. И побежали... Но не в лес... В лес сразу нельзя. Хватятся, с собаками найдут. Мы скрылись под обломками. Огляделись. Оказалось нас четверо... Я, Шкаликов, Раскольцев и Власьев. Под обломками нас не нашли. Мы слышали собачий лай. Но в кирпичной пыли, на битом камне собаки не взяли следа. Ночью опять бомбили наши. Все, что удалось за день немцам расчистить, все было вновь разбито и разбросано. Ночь и следующий день мы сидели под обломками. В тот день немцы не выгоняли наших на работу. Ночью мы двинулись в лес. Шел мокрый снег пополам с дождем. Это удача. Собаки не берут след после дождя. Шли на запад. Так нам казалось надежнее. Вел Шкаликов. Он сказал, что у одного поляка разузнал дорогу к хуторам. Там мы надеялись выпросить какой-нибудь еды.
   Следователь. Вам не говорил Шкаликов, у какого поляка он расспрашивал дорогу?
   Голубев. Я не спрашивал... Мне было все равно.
   Поляков в лагере было много. Их тоже заставляли работать на укреплениях.
   Следователь. Кто пошел на хутор?
   Голубев. Шкаликов...
   Следователь. Почему именно он? Он знал немецкий или польский язык?
   Голубев. Немецкий язык знал у нас один Раскольцев. А что было делать с немецким языком? Мы шли к полякам.
   Следователь. Но почему пошел на хутор именно Шкаликов? Он что, очень смелый человек?
   Голубев. Наверное, не из трусливых! Мы оставались в лесу. Если бы он на хуторе наткнулся на немцев, ему спасения не было бы! У нас оставались какие-то шансы. У меня был автомат.
   Следователь. Он объяснил вам, почему вас решила скрыть эта полька?
   Голубев. Объяснил... Она считала, что скоро придет Красная Армия. Она спросила, кто с ним. Он рассказал.
   Следователь. Вы с хозяйкой общались?
   Голубев. Нет! Я все время сидел в подполе. К ней выходил по ночам Раскольцев. Он ей понравился... Молодой, холостой. Бойкий он был парень. Студент..."
   По сюжету этой истории все показания совпадали.
   Во всех показаниях Голубева меня заинтересовала одна фраза. Это ответ на вопрос следователя, смелый ли человек Шкаликов? Голубев ответил: "Наверное, не из трусливых". Он был вообще очень сдержан в своих оценках, а я сказал бы, даже скромен. Он добился возвращения в строй. Сражался. Был тяжело ранен в тяжелых боях на Магпушевском плацдарме, где несколько дивизии 8-й гвардейской сдерживали массированный удар немецкой танковой группы. Ранение было тяжелым. Он два года провел на госпитальной койке и умер в сорок седьмом году.
   Стало быть. Шкаликов "не из трусливых". Что же с ним случилось, когда он вернулся домой? Не таким нам его обрисовала его собственная жена. "Боялся он", - говорила она. И рассказывала о великом его страхе. Даже если что-то и было, чего он мог опасаться, зачем двойные ставни? Ночи не спал... И смело пошел один на хутор. Сам вызвался. Любой из четырех мог пойти. Пошел он...
   Несколько иным, чем обрисовала его Клавдия Ивановна, представал он и из допроса.
   Из протокола допроса Шкаликова старшим лейтенантом Колобковым:
   "Следователь. Расскажите, Шкаликов, как вы попали в плен?
   Шкаликов. Попал, и все... Как и все тогда попадали. Меня ранило. Сила перла. Растерялись, А тут крики, минометы бьют... Окружение. Немецкие танки далеко сзади нас оказались.
   Следователь. Решил, что Красной Армии конец?
   Шкаликов. Про Красную Армию какой разговор?
   Про себя решил, что конец! Настает такая минута, гражданин начальник...
   Следователь. Я не начальник!
   Шкаликов. Извиняйте! Привычка лагерная, каждого начальником звать, кто без номера на спине.
   Следователь. Куда был ранен?
   Шкаликов. В плечо. Поглядите! Кровью в поле истекал, они подняли и в колонну... Как в колонну попал, так и пошло... Никуда не отобьешься.
   Следователь. В каких был лагерях?
   Шкаликов. Во всяких... Все разве упомнишь? Далеко меня не загоняли. В Белоруссии, потом в Польше...
   Следователь. Что делал в лагерях?
   Шкаликов. Все, что и другие... Работал. Лес валил, дороги мостил, насыпи ремонтировал на железной дороге. В каменоломнях камни выбивал. Так и жили...
   Жрать-то надо было. Не работал бы-с голоду подох.
   И без того кожа да кости остались... А тут подвернулось бежать... И нельзя было не бежать. Знали мы много. Крепости строили, подземные заводы. Все равно нас сничтожили бы...
   Следователь. Группу возглавил?
   Шкаликов. Чего же ее возглавлять. Сказал одному, другому. Вижу, не продадут, сами все смерти в глаза глядят. Не продали..."
   Бойко отвечал. Так держат себя люди, уверенные в своей правоте, или те, кто разыгрывал уверенность, которой нет.
   Я не люблю и побаиваюсь уж слишком простых схем в нашей работе. Но начинается в общем-то все с самого простого. Потом первооснова, которая всегда проста, затягивается паутиной всяческих премудростей.
   Очень уж облегченно выглядел в рассказе Шкаликова весь побег от начала и до конца. Так вот запросто доверился совершенно незнакомым людям в лагере, где все было пронизано агентурой гестапо, военнопленные этого лагеря работали на немецких военных объектах первой важности. Очень удачно все смягчала обстановка, в которой совершался побег. Немцам и в особенности гестаповцам тогда было уже не до военнопленных.
   Расчистка завалов при бомбардировке. И тут все сходилось. Пришлось поднять некоторые архивные материалы в Министерстве обороны. Да, действительно, накануне Нового года наша авиация усилила налеты на железнодорожные узлы. И подслеповатый конвоир. Скорее всего, из фольксштурма, из народного ополчения, тогда Гитлер ставил под ружье всех, кто мог стоять на ногах.
   И именно Шкаликов сбил у конвоира очки, а Голубев пристрелил. Не Шкаликов, а Голубев пристрелил. Мог стрелять и Шкаликов. Но кто-то умный, очень осторожно все складывал. Почти герой, да не герой... Война прошлась по польской земле туда и обратно. Польская вдовушка... Она много могла рассказать. Прошло более двадцати лет. Где же ее найдешь?
   12 января наши войска уже перешли в свое последнее наступление. И где-то уже в двадцатых числах Колобков вел свой допрос. Они вышли из подвала. Неужели польская крестьянка никому не сказала бы, что четверо русских помещены были к ней гестаповцами?
   * * *
   Искали Шкаликова...
   Сначала наши товарищи должны были найти, если она вообще имелась, закономерность в смене городок, откуда шли переводы.
   С чего начинать? Ну, конечно же, выписали прежде всего все названия городов, станций, поселков, откуда шли переводы. Складывалось впечатление, что Шкаликов только тем и занимался, что следы свои запутывал, все пятнадцать лет провел на колесах. Пятнадцать лет!
   В каждом году двенадцать месяцев. Сто восемьдесят раз он отправил переводы из разных мест. Перекидки были просто удивительны. Возьмем, к примеру, подряд любую серию. Идет денежный перевод из Волгограда. Это в январе. В феврале, в тех же примерно числах, перевод отправлен из Ташкеша. В марте - из Баку, в апреле - из Егорьевска, в мае - из Новороссийска, в июне - из Москвы, а в июле - из Владивостока. Повторялись города.
   Но маленькие станции иной раз и не повторялись. Логическим путем установить центр, откуда разбрасывались переводы, не удалось.
   Нужна была идея. В точной науке это называется гипотезой. Надо было условно допустить какое-то решение.
   Если оно окажется неверным, то оставался хотя бы способ решения исключением.
   Собрались у меня в отделе на совещание все, кто занимался этим делом.
   Василий Михайлович Снетков, как я уже говорил, включился в расследование сразу. Григорий Иванович Волоков, подполковник, обычно занимался у нас изучением архивных материалов. Он поднял протоколы Колобкова, искал и другие документы. Это тоже немалая работа.
   Архивы разбросаны по стране, не сразу и определишь, что и в каком архиве искать. Подключил я опытного человека, майора Сретенцена. Он как раз и решал голозоломку с переводами.
   Попросили его доложигь, как продвинулось разрешение головоломки. Сретенцев человек осторожный.
   - Закономерность пока не обнаружена! - коротко доложил он.
   - Вариант проводника? - спросил я его.
   - Проводник... - начал он раздумчиво. - Соблазнительно! Я вас понимаю! И проводник при таких условиях иголка в сене... Однако был бы намек! Отрицать и вариант проводника опасно, коли ничего нам пока нe известно.
   - Проводник - это решение лежит на поверхности! - ответил я ему. - Но как самое простейшее, рассмотрим хотя бы и это! Для чего умер Шкаликов, для чего он исчез?
   Сретенцев усмехнулся:
   - На этот вопрос ответ у нас есть... Умер он, чтобы скрыться.
   - И понадежнее! Не так ли?
   - Понадежнее...
   - Проводник - это надежно?
   Сретенцев не торопился с ответом. Вмешался Василий.
   - Проводник все время в дороге...
   - И что! - подбодрил я Василия.
   - И все время на людях! Встречи, встречи и встречи!
   Это ненадежно! Спрятался, чтобы внезапно встретиться с теми, кого боялся? Нет! В проводники не пойдет!
   - Малая вероятность случайной встречи! - отпарировал Сретенцев.
   - Человек, который скрывается, больше всего боится невероятных встреч, вообще невероятностей преступник опасается больше, чем логических вероятностей.
   - Шкаликов, я думаю, незнаком с такой системой взглядов. Он не профессиональный шпион, - заметил Волоков.
   - Это как шестое чувство! - настаивал Василий. - Сначала преступник или замысливший вот так же скрыться человек продумывает всякие невероятные случайности... Иначе и преступлений не было бы! Логический ход событий ими упускается из виду. Ну копнись по-настоящему милиция в его смерти! Разве не установили бы, что он инсценировал свою смерть? Это почему же телогрейка появилась на льду? Почему? Под водой телогрейку снял? В ледяной воде-то! И еще даже из полыньи на лед положил! С переводами все запутал, а этакую мелочь не предусмотрел. Телогрейка шьется на ватной подкладке, она в воде так тяжела, что самому легче на кромку льда вылезть, чем ее выбросить!
   Срстенцев вздохнул:
   - Я тоже на такой легкий ход не рассчитывал. Проводник - это железная дорога. Фотографии Шкаликова у нас есть... Разослали бы по управлениям кадров всех железных дорог, время спустя он и обнаружился бы!
   Много их, проводников, но это все же была бы надежная ниточка. Отправной момент, что ли... Не проводник он!
   Спрятался в глухой угол, сидит смирно.
   - Хорошенькое смирно! Каждый месяц из разных городов весточку подает. Когда только успевает!
   Один человек этого сделать не может! - заключил Сретенцев.
   - И два не могут! - заметил Волоков.
   - Как сообщаются между собой все точки отправления? - спросил я Сретенцева.
   - Все до одной? - переспросил он.
   - Ну, хотя бы все до одной?
   - Всяко сообщаются! - ответил он. - И железными дорогами они между собой связаны, и аэролиниями, и водой...
   - Вы хотите сказать, что железнодорожный узел отпадает?
   Сретенцев поднял глаза, мы встретились взглядами.
   Вижу, тяжело ему. Не нашел точки опоры. И понимаег, что торопиться надо.
   - Все годится, товарищ полковник! И железнодорожный узел, и аэродром... Важен здесь принцип, не откуда шли переводы, а кто их делал? Зацепиться не за что! Разные стоят на квитанциях фамилии. Ничего не значат эти фамилии. Любую поставить можно. Но я нашел десяток схожих почерков. Считайте, что десяток переводов сделан одним и тем же почерком. Ни один из этих почерков Шпаликову не принадлежит. Значит, делали переводы многие и многие люди по его просьбе! В этот круговорот втянуто более сотни людей!
   - Что же вы думаете делать? - спросил я наконец Сретенцева, догадываясь, что какое-то все же решение у него есть, хотя он в нем и не уверен.
   - При такой схеме этот Шкаликов может сидеть, скажем, где-нибудь под Москвой... Ночным сторожем в лесу, колхозе, лесным объездчиком. Выйдет на любой вокзал, любому встречному, кому поверит с первого взгляда, передаст деньги для перевода и попросит перевести из того города, куда едет. Но вы меня спросили, как связаны между собой все пункты отправления? А если не все?
   - Пусть не все! - согласился я немедленно.
   - Опасно, товарищ полковник! Вдруг пойдем по ложному следу? Далеко он нас уведет...
   И все-таки был, был проблеск во всей этой головоломке. Сретенцев серьезно занялся этой загадкой. Шкаликов слал не письма, а деньги. Это заметил и Сретенцев. Такто Шкаликов уж первому встречному и доверял деньги?
   Проверить же, получила ли его жена перевод, он не мог...
   Стало быть, доверяя деньги, он должен был как-то подстраховываться возможностью встретиться с тем, кто делал перевод. С кем он мог встретиться во всем этом калейдоскопе? Сретенцев был прав, решение задачи лежало не в географической плоскости, а в психологической. Нужна была идея.
   - Поставим вопрос так, - начал я. - По какому принципу отбирал Шкаликов своих "первых встречных"? По внешности, по глазам, из бесед, что ли, он устанавливал, что перед ним честный человек? Все эти категории ненадежны! Он делал переводы через проводников пассажирских вагонов и товарных поездов. Я остановился бы на этом варианте!
   Теперь понравился этот вариант и Василию. Он оживился.
   - Конечно, проводники! Через проводников! Всегда остается возможность проверить, сделан ли перевод?
   Подгадает, когда приходит поезд, встретит... И проводник знает, что отправителю он известен и никуда не денется!
   Сретенцев попросил карту железных дорог страны.
   Карту тут же нашли, он развернул свою карту. Положил две карты рядом.
   - Вы согласились, товарищ полковник, - начал он, - что мы можем поискать закономерность во всех переводах. Я отбросил все непонятные отклонения... На сто восемьдесят переводов да еще при такой системе могли быть и всякие неожиданности. Если отбросить исключения, хотя их немало, мы вдруг увидим...
   Сретенцев начал перечислять по одному из своих списков города и железнодорожные станции. Он попросил Василия отмечать эти пункты отправления переводов на карте красным карандашом. Поимеиование городов и станций шло вразброс. Сначала мы никак не могли уловить систему. Но вот города и станции начали повторяться. Один за другим пункты отправления переводов как бы нанизывались на невидимую ось. Сретенцев явно проверял себя. Он не указывал отгадки.
   - Все эти города, - начал Сретенцев, внимательно глядя на меня, связаны одним железнодорожным узлом... Василий Михайлович, проследите по карте, где этот железнодорожный узел... Прочертите красным карандашом...
   Легла одна линия, вторая, третья. Еще и еще линии, и все они скрестились в Рязани.
   - Рязанский узел! - воскликнул Василий. - Но это же все можно разбрасывать и из Москвы. Москва-тоже центр пересечений!
   - Справедливо! - немедленно согласился Сретенцев. - Вот тут нам должны помочь исключения... Они тоже распадаются на несколько вариантов. Назовем эго так: варианты ближней связи... За пятнадцать лет определилась одна странность! Десять переводов пришли не с железнодорожной станции... И все десять - весной. Апрель или май... Иногда в марте... И все десять переводов из Рязанской области... Словно бы какое-то препятствие вставало перед Шкаликовым, и он не мог попасть в Рязань... Словно стена перед ним вырастала!
   - Весной? - переспросил Василии.
   - Весной...
   - Города?
   - Есть и города, и поселки...
   Сретенцев начал зачитывать пункты отправления весенних переводов. Василии наносил их на карту. Десять наименовании на пятнадцать лет...
   Василии отметил последний пункт, и все определилось.
   Все десять переводов ушли с левого берега Оки. Весенний разлив!
   Сретенцев поставил точку.
   - Мостов через Оку, действующих во время разлива, в Рязанской области нет.
   Итак, сто тринадцать переводов оказались связанными между собой Рязанским железнодорожным узлом, десять пришли с левого берега реки - из Рязанской области, остальные шли в разбивку, не предусмотренными никакими путями сообщения. За мной оставалось последнее слово.
   Можно было предположить, что площадку для поисков Шкаликова, необозримую и безграничную, мы сузили до масштабов области. И не только области: левобережья Оки в области... Все же легче. Это не вся страна... Но и здесь, конечно, могли быть неожиданности. Множество могло быть неожиданностей, все и не перечтешь...
   Всех нас волновал, конечно, и незнакомец, этот таинственный южанин. Он тоже искал Шкаликова. Искал своими путями. Получалось что-то похожее на гонки. В этих гонках его возможности мы никак не могли предугадать.
   Одно было известно: если он ищет Шкаликова, то не сличением квитанций от переводов. Какой же поиск короче? Кто найдет Шкаликова быстрее, если он все же его ищет! Сколько могло оказаться жителей в левобережье Рязанской области? Сколько там деревень и колхозов? Сколько там городков, сколько глухих узлов, где может затаиться этот Шкаликов?
   Решили так. Василии поедет в Рязань, попросит помощи в областном управлении Комитета государственной безопасности и выйдет на железнодорожные станции.
   В Рязани две железнодорожные станции: Рязань I и Рязань II. На станциях в проходящих поездах он мог спрашивать проводников, не делал ли кто через них денежные переводы. Мы снабдили Василия фотографиями Шкаликова.
   Сретенцеву тоже надо было ехать в Рязань и искать Шкаликова с рязанскими чекистами, сужать площадку поисков, искать на левобережье какую-то закономерность в возможных передвижениях отправителя переводов.
   Уехали...
   Волоков между тем нашел Раскольцева и Власьева.
   Николай Павлович Власьев обнаружился в Сибири.
   Далеко же он забрался. Когда посмотрел я справку, что-то дрогнуло у меня. Село Третьяки. Есть у реки Обь приток Чулым. После Томи и Шегарки красавица сибирская, королева рек Обь лишь слегка набирает силу, после Чулыма она раздается вширь, расправляются ее плечи, и катит она свои воды к северному морю, неумолимо рассекая тайгу. Чулым берет начало в коренной глуши, это таежная река. Редко на ней встретится городок, не чаще и деревня. У Чулыма тоже немало притоков. Есть и приток Чичка-Юл. Кучумово царство... Уходит дремотная история этих мест в глубь веков, во времена покорения Сибири. Чичка-Юл тоже таежная река. На иной карте не отмечено на этой реке ни одного жилья. Но жилые места есть, и там обживались русские люди. Третьяки зацепились за берег Чичка-Юлы. на сто верст вокруг нет ни одного человеческого жилья. А в полутораста верстах стоит большое село Зимовское...
   На дороге от Третьяков на Зимовское я родился. Отец мой, Алексей Федорович Дубровин, отбывал в Третьяках царскую ссылку. Мать приехала к нему на правах вольной поселенки.
   Настало время появиться мне на свет. Урядник запретил ссыльному "за политику" сопровождать роженицу.
   Повез мою мать на лошади к фельдшеру хозяйский сынишка. Было тогда Мише Проворову пятнадцать лет. Положил мальчишка в сани берданку, от лихой и неурочной встречи с серыми хозяевами леса, завернули мать в тулупы, заложили сеном, чтобы не замерзла.
   Миша Проворов... Он стал близким человеком в нашем доме. Я его помню, да и как не помнить. Он из Москвы провожал меня накануне войны в первый мой длинный путь в Германию. Как много может вместить в себя человеческая жизнь... Сколько людей вторгаются в нее, оставляя свой след! Михаил Иванович Проворов не след оставил, он как бы озарил всю мою жизнь прекраснейшей о себе памятью.
   Выехали они с матерью из Третьяков рано утром.
   Дорога из деревни вела в лес на зазимок, как свернули - пошла целина. Объехали лес и спустились на ледовый путь. По реке снежных наносов меньше.
   Зимний день короток. К вечеру остановились покормить лошадь овсом. Мать встала, сошла с саней. Низко над землей сверкали звезды, легко пронзая своим далеким светом морозный воздух. С крутого южного берега реки на разные голоса стонали, выли, плакали волки.
   - Страшно было? - спрашивал я Михаила Ивановича.
   - Это страшно для тех, кто не слышал... Когда-то от них отбивались огнем, прятались в пещерах... Боятся они теперь человека. Нет ничего для них страшнее человеческого голоса... Но тут началось, и не до волков нам стало.
   Вот где я родился.
   Третьяки... Много раз я собирался съездить на свою родину...
   Власьев Николай Павлович был в Третьяках председателем большого животноводческого колхоза. Всрнулся туда сразу после плена. Осмотрелся, отдохнул... Выбрали председателем. В конце пятидесятых годов ему было присвоено звание Героя Социалистического Труда.
   ... Раскольцев близко. Врач с обширной частной практикой, специалист но печеночным заболеваниям, автор научных издании. До войны он успел закончить первый курс медицинского института. Вернулся, поступил на второй курс. Окончил институт с отличием. Был направлен в одну из московских клиник, ассистировал у известного специалиста.
   Волоков провел огромную работу в архивах. Проще, конечно, было спросить самого Раскольцева. Но как спросишь? Оступиться в таком деле легко, поправиться трудно.
   Недопустимо обсуждать какие-либо версии без доказательства. Но опасаться того, на что намекнул Иван Иванович, мы должны были. Но с чем мы пришли бы - Раскольцеву? Человек был в плену, были годы, когда к бывшим военнопленным относились с недоверием. Это было клеймо и несло за собой немалые душевные травмы. Опять, что ли, подозрительность? Нет! Нельзя!
   И кто он, Раскольцев, кто Власьев, кому из них мы могли верить до конца? Голубеву я поверил сразу даже по протоколам. Но Голубева не было.
   Волоков по документам обнаружил след польской вдовушки. Она тогда же приехала с Раскольцевым в нашу страну. В какой-то степени история выглядела даже романтично.
   Раскольцев был возвращен в ряды Красной Армии.
   Зося Шаскольская упросила зачислить ее в ту же часть санитаркой...
   До Берлина Раскольцев не дошел. Он был ранен на Одере... Несколько дней он пробыл в армии. Зося вынесла его с поля боя и выходила. Зося дошла до Берлина.
   Волоков нашел и военкомате ее послужной список.
   В сорок восьмом году родилась у них дочь. Назвали ее Еленой. В пятьдесят втором году Зося умерла...
   - Не так ли, как и Шкаликов? - бросил реплику Василий.
   Пустым считать этот вопрос было бы неосторожным.
   Мы прикоснулись к вещам, крайне путанным, закрытым временем.
   Так к кому же обратиться? К Раскольцеву или к Власьеву?
   Шкаликов прятался за закрытыми ставнями, Раскольцев и Власьев не прятались, жили на виду и даже очень на виду. Так кому же мы могли бы довериться?
   Ни Раскольцева, ни Власьева я себе совершенно не представлял.
   Тогда мы поставили вопрос несколько иначе. К кому безопаснее обратиться, исходя из интересов дела?
   Предположим, что тот, кто ищет Шкаликова, пришел бы в своих поисках к Раскольцеву или к Власьеву. Как бы выглядел этот приход?
   Раскольцев - врач. Он принимает в клинике и у себя на даче. Частная практика. У него есть квартира в Москве. Дача в двадцати минутах езды иа электричке от Москвы. Каждый день к нему приходят десятки незнакомых людей.