Шахмагонов Федор. Из жизни полковника Дубровина

   Выпили.
   - Скрылся? - отрывисто спросил Сальге.
   Шкаликов не торопился отвечать. Сальге сам и ответил на вопрос:
   - Спрятался... От кого прятался?
   Шкаликов потихоньку приходил в себя, лихорадочно соображая, как вывернуться, как уйти, как отбиться.
   - От людей... От себя не схоронишься!
   - Кто-нибудь знает, что ты живой?
   - Ни одна душа. Ни одна душа! Окромя Раскольцева!
   - И жена не знает?
   - Упаси бог ей знать!
   - Это почему же?
   - Искать начнет!
   - Значит, но чистой скрылся?
   - По чистой!
   - Зачем тебе деньги потребовались?
   - Деньги завсегда нужны!
   - Это верно!.. Напугал ты доктора! Он тоже считал тебя покойником!
   - Ему я не докладывался!
   - В пятьдесят втором году у вас была назначена контрольная встреча... Забыл?
   - Никак нет! Шестого мая... В Москве... У входа в Большой театр... В два часа! Я к тому часу уже покойником числился!
   - Он навел справки... Ему указали, что умер... Все правильно! Чего же вдруг ожил?
   - Как-то журнал на станции купил... Селедку завернуть. Гляжу-не верю! Он! Его лик! Я! Я... как червь в землю уполз, в темень задвинулся, стушевался, а он на виду, в богатстве, барином! В журнал пописывает!
   Такая на него злость взяла! Ну? Ваши что тогда говорили? Все! Конец России! Ты наш человек! Ты ни о чем нe думай! Мы господа, а ты наш верный слуга. В обиду не дадим! А Расеюшка-то жива! Жива! К чему я пришел? Чего мне ждать? Ждать, когда постучатся в дверь?
   Дочь родилась... А ну как станет все известно об отце?
   Как ей жить? И что я мог? Гроши получал... Попросил его поделиться!
   - А если бы не поделился?
   - Поделился!
   - А если бы не поделился?
   - Нажалился, что я ему пригрозил?
   - Ты пригрозил в КГБ обратиться... У тебя, что же, там друзья завелись?
   - Упаси бог от друзей, от остальных сам отобьюсь.
   - Почему ушел из деревни?
   - На почте сказали, навестил, дескать, друг! Друзей у меня нет, а про ту почту один Раскольцев знал...
   - И так, и этак, Шкаликов, получается, что ты не от КГБ бегал, а от нас прятался?
   Сальге налил еще по полстакана водки.
   - Прятался! - признал Шкаликов.
   Водка начала действовать. За многие годы и он, при всей сложности минуты, мог свободно и не таясь порассуждать о своей жизни.
   - Тогда не управились, а теперь что же? После драки кулаками не машут! Тут только голову высуни, отсекут, как не было!
   - Испугался?
   - А кто ты таков есть, что не боишься? Врешь! Боишься!
   - По твоим доносам, Шкаликов, в лагере вылавливали коммунистов, евреев, комиссаров... Куда их девали? А?
   - То дело, куда их девали, не на моей совести...
   Я говорил правду и только правду...
   - Вешали их, Шкаликов, расстреливали, в печах жгли...
   - Не суй, ты не суй мне таких картинок! Сам знаю - жизнь моя проклятая! Глаза закрою, а в глазах кресты, кресты...
   - Березовые! Осина по тебе давно плачет, а не крест березовый! Мы тебе побег устроили, героем сделали, чтобы не тронули тебя за плен... А ты спрятался! От своих благодетелей спрятался! Что же нам с тобой теперь делать?
   - Убивать пришел? За Раскольцева?
   - Оставь Раскольцева! Что нам до него! Работать будешь?
   - А если не буду?
   - Тогда плохо, Шкаликов!
   - Убьешь? Убивай! Убивай! Жизнь моя конченая, дочушку свою не отдам на позор!
   Шкаликов кинул руку к горлышку бутылки, но Сальге оглушил его кастетом, погасил в купе свет, открыл окно и спустил Шкаликова под колеса поезда...
   Закрыл окно, вышел из купе. Коридор был пуст в этот час. Пассажиры и проводница спали. Сальге пошел по вагонам вперед по ходу поезда...
   Повествование вынудило меня забежать вперед. Не по ходу и не по хронологии развивающихся событии. Об этом разговоре в купе и о том, как был убит Шкаликов, мы узнали значительно позже.
   Стремительно в те часы и минуты сближались поезд и наша оперативная машина.
   Мы спешили, опасаясь за Шкаликова.
   Не нравилось мне, что мы подъедем к станции ночью на "Волге", что милиционер поднимется в вагон за Шкаликовым. Шумно, суетливо все это и...
   - Торопись, торопись, Миша! - говорил я шоферу. - Мы должны успеть!
   Машина свернула с асфальта, впереди засверкали огни железнодорожной станции.
   Мы немного не успевали.
   Прорезал тьму прожектор поезда.
   Машина остановилась у закрытого шлагбаума железнодорожного переезда. С нашей стороны подъезда на автомашине к станции не было. От переезда в сторону станции терялась в темноте пешеходная тропка.
   Авдюшин открыл дверцу.
   - Куда? - спросил я его.
   - Открыть шлагбаум.
   - Не надо! Мы пойдем пешком...
   Мы с Василием вышли из машины и пошли вдоль пути.
   - Я побегу, - предложил Василий.
   - Беги!
   Он побежал, посвечивая перед собой карманным фонариком.
   В ту ночь на станции Проня дежурил старшина милиции Артюхин. Он получил указание от дежурного по областному управлению снять с поезда Притыкова и ждать пашу опергруппу.
   Поезд еще двигался вдоль платформы, а старшина уже стоял на том месте, где должен был остановиться шестой вагон. Поезд остановился. Открылся тамбур, поднялась площадка, из вагона высунулась с фонарем проводница.
   - Притыков в вагоне? - спросил старшина.
   - Куда ему деться! В купе с пассажиром пьянствует...
   Артюхин оправил гимнастерку и вошел в вагон.
   - Какое купе?
   - Четвертое, - ответила проводница.
   Артюхин подошел к двери и постучался. Не отозвались. Он открыл купе... Пусто! На полу разбитая бутылка из-под водки, стакан. Другой стакан на столике. На столике ломтики колбасы и раздавленное яйцо, словно кто наступил на него ногой.
   Старшина позвал проводницу.
   - Где они?
   Вопрос бессмысленный.
   Старшина открывал в купе двери, перебудил пассажиров, но Притыкова нигде не было. Исчез и пассажир.
   Я застал всех в сборе. Дежурный по станции, старшина, Василий и пассажиры.
   И уже раздавались вопросы:
   - Что случилось?
   - Кто убежал?
   - Ограбили? Кого ограбили?
   Василий подошел к окну и приподнял белую занавеску. Оглянулся на меня. Поднял руку и что-то растер на пальцах. Я его понял, закрыл за собой дверь в купе.
   Василий тихо сказал:
   - Окно открывали на ходу поезда... Крупная пыль на занавесках...
   Я попросил его осмотреть все на месте, назначил встречу в Рязани. Вышли на перрон.
   Поезд тронулся. Я пошел с сержантом в милицейскую комнату.
   Опередил! Неужели на этом роковом перегоне, где мы могли встретиться со Шкаликовым, он опять, опять оказался впереди.
   Я уже знал от проводницы, что пассажир с восточным лицом вошел на станции Шилове и исчез... Исчез и Шкаликов.
   В милицейской комнате надрывался телефон. Артюхин снял трубку. И вдруг изменился в лице. Прикрыв мембрану, с испугом доложил:
   - Звонят из Дома приезжих... Тут, недалеко... От Дома приезжих угнали грузовую машину... Только что угнали... Притыков?
   - Притыков! - ответил я старшине, не желая посвящать его во все сложности этого дела.
   А произошло вот что.
   Гусейнов незаметно вышел из другого вагона, где его мы и не ждали, затерялся в темноте, наткнулся на машину и погнал ее.
   - Ну, это мы догоним! - воскликнул бодро старшина.
   - Мы сейчас на посты сообщим!
   - Я сам сообщу! - унял я его рвение.
   Не расскажешь же старшине милиции, какие в ту минуту одолевали меня противоречия. Василий заметил в купе пыль на белых занавесках. Разбитая бутылка, разбитый стакан... Вероятно, в купе открывалось окно. Если оно открывалось, то совершено преступление.
   Подошла "Волга". Я вышел навстречу Авдюшину.
   Па переезде он встретил показавшийся ему подозрительным самосвал ЗИЛ-130, он хотел было его задержать, но торопился ко мне.
   - Вы разглядели кабину самосвала? - спросил я Авдюшина.
   - Мы ослепили его встречным светом на переезде...
   В кабине сидел одни человек за рулем... Мне показалось, товарищ полковник, что водитель похож на того, кого вы ищете.
   - На кого? На Притыкова или на Гусейнова?
   - Нe на Притыкова... Притыков маленького росточка... Этот высок, у него восточный тип лица... Поэтому я и хотел задержать... Не знал... Не было вашей команды! Но мы его догоним! Немедленно догоним. Здесь он никуда не уйдет! У нас отличные посты ГАИ...
   Я оглянулся на старшину милиции Артюхина, попросил его связаться с дежурным по станции Проня и от моего имени организовать тщательнейший осмотр перегона между Шиловом и Пропей.
   Искать надо было труп выброшенного из поезда человека...
   Старшина милиции побежал к селектору, Авдюшин - к машине. И мы в погоню...
   Авдюшни не напрасно утверждал, что посты ГАИ у них отличные. Он тут же из машины связался по рации с постами в Шилове и Соколовке. Куда бы ни свернул с проселка самосвал, налево или направо, он был бы перехвачен. Радиоволны опередили его сразу и намного...
   Ночь... Выпала на асфальт роса. Мы остановились на шоссе. Вышли с Авдюшиным.
   Покрышки самосвала наволокли с проселка пыль на мокрый асфальт и четко пропечатали следы. Самосвал повернул направо к Рязани...
   К Рязани... К областному центру, к железнодорожному узлу, к точке, где он мог встретить наибольшую насыщенность милицейских постов? Не может быть, чтобы он сворачивал по наитию, не обдумав, куда свернуть?
   Если бы он почувствовал хоть в какой-либо степени, что кто-то идет по его следу, он повернул бы налево, подальше от Рязани, в районы поглуше... Стало быть, он спокоен... Надо ли его пугать?
   Мы выехали на шоссе. Шофер нажал на акселератор, стрелка спидометра склонилась до отказа направо.
   ЗИЛ-130 снабжен восьмицилиндровым двигателем. Это быстроходная машина. До Рязани было пятьдесят километров. Мы должны были его догнать где-то на полпути.
   Авдюшин вызвал навстречу оперативную машину ГАИ. Мы его взяли бы в коробочку. Действительно, деваться ему было некуда. Оставалось одно-бросить машину и скрыться в поле. На всем пути от Прони и до Рязани леса не было.
   Я чувствовал, как шофером и Авдюшиным овладевает азарт погони. У меня азарт проходил. Или мы возьмем его, или он уйдет, обнаружив нашу погоню.
   Я казнил себя за то, что мы не успели к Шкаликову, надо было опередить этого господина!
   Кто же ему сказал, что Шкаликов жив? Кто? Кто ему указал его адрес? У Шпаликова журналы со статьями Раскольцева, фотография. Конечно же, это луч света во мраке. Без этого обстоятельства Сальге не нашел бы Шкаликова... Это пока еще смутно прорисовывалось, но я решился на риск!
   Я попросил Авдюшина включить рацию и приказать встречной оперативной машине, не останавливаясь и не задерживая самосвала, следовать нам навстречу. Авдюшин поразился. Он не удержался:
   - Товарищ полковник, вы за наших товарищей из ГАИ боитесь?
   - Передайте также на пост Соколовку, - продолжал да и на все посты ГАИ, чтобы этот самосвал нигде и ни при каких обстоятельствах не задерживали...
   Авдюшин понял, наконец, что вот теперь и начинается наша операция.
   Вернемся немного назад.
   Милиционер Рыжиков очень переживал свою ошибку.
   Сальге приехал в село к Притыкову. Как мы знаем, Притыкова не оказалось. Ему нужно было, конечно, ухватиться за его след. Он отправился в колхозную чайную.
   Разговорился за столиком с каким-то местным жителем и решил угостить его водкой для более задушевной беседы. Подошел к стойке. Заказал две порции водки по сто пятьдесят граммов. Пока рассчитывался, из-за его спины протянулась чья-то рука, схватила стакан... Сальге оглянулся. Невзрачный человек допивал большими глотками его водку. Буфетчица подняла крик. Оказывается, это был давний и излюбленный прием окончательно спившегося человека. Вызвали милицию, хотя Сальге просил не обращать внимания, отказался от всяких претензий. Но всем надоела назойливость пьяницы. Пришел Рыжиков и составил протокол. Сальге пришлось предъявить паспорт как пострадавшему. Но когда Рыжиков узнал, что Гусейнов ищет Притыкова, подсказал ему, что тот оформился проводником на железную дорогу...
   Кругом виноватым считал себя Рыжиков. Он решил переворошить все, что касалось Притыкова. К ночи, перерывая в который уже раз корзинку из-под бумаг в бухгалтерии колхоза, где работал счетоводом Притыков, он нашел обрывок квитанции, но которой Притыков ПОЛУЧИЛ перевод в пятьдесят рублей. Перевод до востребования... Удивило Рыжикова, что перевод пришел в почтовое отделение в другом селе, расположенном километрах в двадцати выше по Оке.
   Зачем Притыкову понадобилась такая конспирация?
   Добраться в село Инякино, где находилось это почтовое отделение, было не так-то просто. Оно находилось на другом берегу Оки. Надо было ехать два часа на катере, от катера и от пристани идти пешком семь километров. Неспроста все это было у Притыкова. Так решил Рыжиков. Невзирая на поздний час, он сел на моторную лодку и отправился в Инякино. На пристани он в колхозе поднял с постели знакомого ему шофера, в Инякиио разбудил работниц почты. Они ему рассказали, что Притыков получал ежемесячно вот уже два года по пятьдесят рублей из Москвы. Открыли ночью почту. Подняли корешки квитанций. Притыков получал переводы от Раскольцеза! Имя это, конечно, ничего не говорило Рыжикову, но квитанции он забрал.
   В третьем часу ночи я приехал в управление. Дежурный мне сказал, что меня разыскивает Рыжиков. Звонить ему надо в Инякино...
   В Инякино, так в Инякино... Название этого села в ту минуту мне ничего не говорило. Соединились с Инякином.
   Рад, что чем-то может помочь.
   - Товарищ полковник, еле нашел вас! Притыков получал в Инякинском почтовом отделении переводы из Москвы... По пятьдесят рублей в месяц... Переводил ему какой-то Раскольцев! Посмотрите на карту, товарищ полковник! Это далеко от нашего села...
   - Раскольцев? - перебил я его. Меня уже не интересовало, где это село. - Раскольцев? - переспросил я.
   Рыжиков повторил фамилию, расчленяя ее по буквам. Добавил, что у него квитанции в руках, но без обратного адреса. Адрес мне был не нужен...
   - Спасибо, Рыжиков! Спасибо! - поблагодарил я его от души. - Квитанции лично доставьте в Москву ко мне... И немедленно...
   В Москве утром меня застало еще одно известие. На перегоне Шилово-Проня нашли до неузнаваемости обезображенный труп человека. Нашли и паспорт на имя Притыкова в кармане железнодорожной формы...
   Но теперь мы знали, где пересекутся наши пути с убийцей.
   К концу дня должен был приехать Рыжиков. С часу на час в Москве должен был появиться и Сальге. Встречать его на вокзале в Москве не имело смысла. Он мог сойти на любой станции, пересесть в электричку, в автобус... Словом, вокзал я исключил как место встречи. Он должен был, как я считал, связаться с Раскольцевым.
   На всякий случай только для подстраховки я позвонил в Томск и попросил наших товарищей поберечь Власьева.
   Никаких оснований считать, что Сальге направится туда, у меня не было. Все сходилось к Раскольцеву. И не за пятьдесят же рублей убрали Шкаликова, убрали его за то, что он что-то знал о Раскольцеве. Вот когда зазвучали слова Власьева: "Раскольцев, тот был поглаже...
   На голодного не смахивал"... Сохранилась у Власьева в памяти эта деталь. И не могла не сохраниться у дистрофиков, у голодных. Знал, видимо, Шкаликов, откуда прибыл к ним в лагерь Раскольцев. И не ради ли Раскольцева и весь побег удался? Голубев и Власьев бежали, потому что появилась такая возможность, а что ловить не будут, они знать не могли.
   Теперь оживляют агентуру. Расчищают для Раскольцева возможность работать. Наверное, все эти годы его не трогали... Могло быть и так. А теперь почему-либо понадобился.
   Сами по себе переводы Шкаликову от Раскольцева мыслей у меня таких не вызвали бы. Но он переводил Притыкову! Он знал, что Шкаликов скрывается, помогал ему в этом и считал, что есть у Шкаликова причина скрываться, причина "умереть"... Раскольцев переводил деньги в Инякино. Именно в Инякино приехал и Сальге. Раскольцев навел на след, направил... Он соучастник в убийстве, убийство совершено. Теперь Сальге должен дать отчет.
   Их встреча с Раскольцевым предопределена.
   Письмо? Телефонный звонок, условный знак? Нет!
   Должна быть встреча, если идет оживление агента.
   Надо было идти к начальству, докладывать все аспекты этой истории.
   Наш отдел курировал Сергей Константинович. Его чекистский опыт начал складываться в годы войны в армейской разведке.
   Наблюдение за Раскольцевым надо было ставить основательно. Обвинение в соучастии в убийстве вещь серьезная. Мы должны были знать, о чем будут говорить Раскольцев и убийца, когда они встретятся. Техника нашего времени в этом направлении совершенна. А где они и как встретятся? Этого еще никто не знал.
   Установили мы, что у Раскольцева есть расписание частных приемов. Лучшего предлога для встречи, чем приход на прием, и не придумаешь, и придумывать не надо.
   Выбрали подходящую точку для наблюдения за всей улицей, на которой стояла дача Раскольцева.
   На прием я решил пойти сам. Очень мне хотелось встретиться лицом к лицу с Сальге, заглянуть ему в глаза, взвесить силы этого противника. Любопытно было посмотреть и сразу после встречи с Сальге на Раскольцева. Как он овладеет собой, какой у него след оставит эта встреча?
   В соседний дом с нашими товарищами я направил и Рыжикова. Только он мог узнать Гусейнова.
   Ждать... Ждать... Ждать и догонять - нет ничего хуже.
   Прошло двое суток. Я сидел возле полевого телефона, связывающего опергруппу с точкой наблюдения. Есть простор подумать...
   Десятки раз были обсуждены все возможные варианты, как брать опасного человека. Он мог отстреливаться.
   Нельзя было дать ему этой возможности и покончить с собой. Все заранее оговорили, предусмотрели все случайности и ждали...
   И вдруг зуммер полевого телефона. Ждали, ждали, а все же "вдруг"! Этот телефон мог зазвонить только в одном случае...
   Я снял трубку. Василий объявил:
   - Он пришел! Идет к даче...
   Я посмотрел на часы. Первый час дня. Доктор Раскольцев заканчивает прием в час. Выбрал время под конец приема.
   - Иду! - ответил я Василию.
   Я не торопился. Шел, посматривая на всякий случай на номера дач. Первое посещение... Мы наблюдали, но и за мной могли в это время наблюдать.
   Если по каким-либо причинам брать этого господина не следует, я должен буду снять шляпу. Больные ожидали на открытой веранде. Все, что происходило на веранде, нам было видно.
   Я открыл калитку и вошел.
   Шел до веранды не поднимая глаз. Только безразличие, только равнодушие, никак взглядом не выдать себя.
   Он, этот господин, сейчас напряжен до предела.
   Скрипят под ногами ступени. Вошел. Можно и поздороваться.
   Я поклонился, ни к кому не обращаясь, и огляделся.
   На секунду, на мгновение скользнул по его лицу взглядом. Он стоял спиной к саду, облокотившись о барьер веранды. Буркнул в ответ:
   - Здравствуйте!
   Слово прозвучало без намека на акцент. У двери сидела пожилая пациентка. Она тоже ответила. Больше на веранде никого не было.
   Из дома вышла экономка.
   - Вы на прием? - спросила она меня,
   - На прием... Если, конечно, можно...
   - Вы первый раз?
   - Первый раз.
   - Я спрошу доктора... Он скоро кончает, а двое на очереди...
   - Спросите, пожалуйста! - ответил я экономке.
   Мы встретились с ним взглядом. Я смотрел потухшими глазами больного человека, робеющего перед решающим приемом у врача. Его глаза горели. Южанин. Но нет, не кавказский человек. Какие-то странные, удивительные смеси южных кровей. Что-то от востока, что-то от Средиземноморья. И не так уж он черен, как это выглядело в рассказах. Тонкое, волевое лицо, умен.
   И стоит он так... Один рывок - и на локтях он перебросит тренированное тело через барьер. Тренированное.
   тело, хотя ведь немолод, немолод... Он почти мне ровесник. Этот мог и воевать, с оружием в руках мог топтать нашу землю. По возрасту подходило. И не так он нервозен, как это могло показаться. Он чуток, а не нервозен.
   Я еще раз огляделся. Несколько плетеных кресел. Столик с журналами и газетами. Приметил гвоздик в бревенчатой стене. Снял шляпу и повесил ее на гвоздик.
   Представляю себе волнение Василия, я подал знак - "не брать".
   Да, да! Именно "не брать". Ситуация для ареста явно не созрела. Такой господин по пустякам сюда не приехал бы. Не убивать же Шкаликова он сюда ехал. Это для него мелочь!
   - Жарко! - сказал я. - Парит...
   Вытер носовым платком пот на лице.
   Вышла экономка и объявила мне:
   - Доктор вас примет... Ваша очередь последняя...
   Время, однако, шло...
   В кабинете уже была пациентка. Мы остались с Сальге вдвоем. Он молчал. Я сидел в кресле, не глядя на него, но кожей лица чувствовал его присутствие, каждый его жест.
   Время шло...
   Прошел наконец и он в кабинет. На веранде он оставил портфель и трость.
   Я поглядывал на окно, терпеливо ждал. Разговор у них не короток, стало быть, но существу...
   Я смотрел на рассаженные деревья.
   Особенно приглянулась мне серебристая елочка. Ее посадили в двух шагах от веранды. Растут они медленно.
   Достигла она макушкой карниза. Самая ее прекрасная пора, расцвет всей красы. Распушилась каждая ее ветка.
   Шаги за дверью, дверь раскрылась, вышел Сальге.
   Я встал.
   Из-за двери раздался голос:
   - Пожалуйста!
   Сальге раскланялся со мной, обнажив ослепительные зубы, улыбнулся он только ртом, глаза смотрели пронизывающе и холодно.
   А что, если?.. Я задумался, входя в кабинет. Что-то интересное показалось мне в мелькнувшей мысли. Ну, конечно же!
   Когда я вошел в кабинет, Раскольцев сидел за столом, что-то записывая в тетрадь посещения больных. Не поднимая головы,он сказал:
   - Садитесь!
   Я сел на стул, поставленный сбоку стола для пациентов. Он поставил точку в конце фразы, поднял на меня глаза.
   Обычно говорят, что глаза - это зеркало души. Но это действительно только в том случае, если у человека открытая душа. У Раскольцева глаза серые. Серый цвет обманчивый, хотя и немного у него оттенков. Словно бы туман у него в глазах, словно бы дым, и ничего сквозь не видно. Спокоен и ровен. Профессиональные вопросы, профессиональные жесты...
   Он высок и барствен. Совершенно не обязательно, что он и в жизни барин. Он барствен по натуре, но скрытому чувству превосходства над другими, красив, хотя и немолод.
   - Имя, возраст!
   Перо зависло над бумагой.
   То, что мелькнуло при входе в кабинет лишь проблеском, теперь окрепло в решение.
   - Дубровин Никита Алексеевич!
   Он записал.
   - Возраст?
   - Пятьдесят шесть лет...
   - Работаете?
   - Работаю...
   - Профессия?
   - Полковник...
   - Военнослужащий? В штатском?
   - По характеру службы приходится в штатском...
   Здесь бы ему и споткнуться, если бы его мысли в эту минуту работали в определенном направлении. Но его внимание скользнуло мимо моей оговорки о "штатском".
   - Курите?
   - Трубку, доктор!
   - Не глядя, сразу говорю, курить бросайте! Ничего не знаю! Если хотите у меня лечиться - сразу бросайте!
   Ночные работы? Нервы?
   - Сейчас какие там нервы? И ночных работ нет! Все было, доктор... и по полторы пачки курил за ночь... Во время войны досталось!
   - Всем, кто воевал, досталось! Ранения были?
   - Ранений не было, но работа была сложной...
   Потихоньку я его выводил на главный вопрос, выводил на свою новую задумку. Он взглянул на меня из-под очков.
   - Что-нибудь было особенным в вашей работе, что могло повлиять на ваше здоровье?
   - Наверное... Начало войны, доктор, я встретил в Германии...
   - Простите! Это по какой же линии?
   - По нашей, доктор! На нелегальном положении.
   - Зачем вы мне это говорите?
   Ого! Легко и свободно, без усилия он принимает вызов!
   - Это уже давно не тайна, доктор! Теперь попутно я занимаюсь историей... А вот там, наверное, и закладывалась моя болезнь...
   - Там это могло быть! Там все могло быть! Страшная страна! Я тоже был во время войны в Германии. В плену!
   - Сочувствую вам, доктор! Досталось, наверное?
   - Кто вас ко мне рекомендовал?
   Я назвал ему имя его давнего пациента.
   - Ложитесь! - приказал он.
   Я снял пиджак, рубашку и лег. К синие прикоснулся холодком ободка стетоскоп.
   Выслушивал он внимательно, должен отдать eму справедливость. Каждый жест обнаруживал в нем навыки специалиста.
   Он увидел шрам на спине от пулевого ранения.
   - О-о! - воскликнул он. - Германия?
   - Партизанский отряд, доктор!
   - Биография у вас, скажу я вам! Эпоха!
   Он разрешил мне встать.
   - Мы не думали об эпохе, доктор! Не правда ли?
   Жили, как повелевала совесть!
   - И горели, как свечи! - поддержал он разговор. - Стеорин остался, а фитилька частенько не хватает...
   Сердце у вас пошаливает. Но имейте в виду, что сердце - аппарат выносливый. Только убирать надо все лишнее. Пора отказаться от трубки. Коньяк?
   - Коньяк, доктор...
   - И от коньяка! Занятия историей не обременительны. Я тоже иногда мысленно возвращаюсь к прошлому...
   Нельзя сказать, чтобы о фашистском плене написано было мало... А вы знаете, не доходит до молодых... Рассказываю вот дочке, она верит... Но чувствами этого не постигает...
   - Да, в стандарты здесь ничего не вгонишь! Звоните, доктор! Можег быть, я чем-нибудь и помогу!
   Решился уже совсем на прямой намек. Но легко, конечно, и объяснимо желание пациента чем-то помочь своему доктору. И уловил, уловил я в нем какое-то движение, какое-то смятение чувств, беспокойство, при всей его сухости и сдержанности. Он сжал мне руку чуть повыше локтя и проговорил:
   - Принимайте мои лекарства... Заглядывайте через недельку...
   Мы раскланялись...
   Солнце между тем совершило положенный ему путь, и его лучи упали на веранду. Блистала серебром хвои елочка. Я снял с гвоздя шляпу и тихо пошел...