Между тем 13-й русский корпус накануне вошел в Алленштайн. Город выглядел вполне мирно. Чистенький, благополучный. Работали магазины, кафе. Жители вежливо кланялись даже рядовым, а на больницах висели плакаты с просьбой не беспокоить пациентов... О соседе справа, 6-м корпусе, Клюев ничего не знал. Правда, получили оттуда радиограмму, но ее не сумели расшифровать. А с самолета были замечены приближающиеся с востока войска, около корпуса. И решили, что это и есть 6-й. И выступили, согласно полученному приказу, на помощь Мартосу. А до подхода "6-го" оставили в Алленштайне по батальону от Дорогобужского и Можайского полков. Германский корпус фон Белова смял их мгновенно, причем активно помогли и местные жители, стреляя из окон, а с чердака больницы ударили вдруг пулеметы. И немцы устремились вдогон за 13-м. Неполный Дорогобужский полк, шедший в арьергарде, обнаружил преследование. Однако Клюев счел, что это небольшие отряды. Велел полку остановиться и отразить их. Дорогобужцы заняли рубеж в дефиле между озерами, и на них обрушился удар авангардной дивизии врага. Артиллерии им не оставили, даже запасы патронов ушли с обозами. Отбивались из пулеметов, пока было чем, собирали боеприпасы хоть для одного пулемета, потом остались только штыки. Но местность была такова, что противник не мог развернуться широким фронтом, и его раз за разом осаживали контратаками. Погиб командир полка Кабанов, редели батальоны, однако немцы так и не прошли до вечера. Лишь с наступлением темноты остатки полка снялись и пошли искать своих, унося тело командира.
   А под Мюленом 28.8 наседали уже не русские, а немцы, а Мартосу приходилось отбиваться. Особенно жарко было в Хохштайне, где оборонялась бригада 13-го корпуса, присланная накануне, Нарвский и Копорский полки. Она попала в полуокружение, ее оборона простреливалась с трех сторон, а отвечать она могла лишь 3 приданными батареями. Тем не менее, все атаки отбили с большими потерями для неприятеля. А главные силы 13-го вышли на высоты недалеко от Хохштайна, и Клюев приказал остановиться, не в силах разобраться в ситуации и ожидая приказов свыше. Между ним и сражающимися частями были немцы, которых легко можно было раздавить. Но он выслал вперед лишь один Невский полк. Который внезапной атакой разогнал и обратил в бегство германскую дивизию, не понявшую какие силы на нее напали. Но поддержан не был - Клюев приказал полку отступить.
   Вечером прибыл к Мартосу и Самсонов со штабом. И окончательно все загубили. В 15-м корпусе кончались снаряды и патроны, не было продовольствия, и оставалось только отступать. Убедившись в этом, Самсонов отход разрешил, штаб разработал план "скользящего щита", по которому соединения с северного фланга поочередно переходили на южный и занимали позиции - сперва обозы, потом 13-й корпус, потом 15-й, потом 23-й. А поскольку отступать предполагалось к Найденбургу, Мартосу с его штабом приказали ехать туда и заранее выбрать подходящую позицию. Лучший корпус был обезглавлен. Но и Самсонов с войсками не остался - может быть, рывок на передовую выплеснул остатки его былой энергии, а может, и болезнь сказалась, обострившись от нервных и физических нагрузок. И его тоже уговорили уехать, организовывать работу на новом месте, а командование всей отходящей группировкой поручили Клюеву. Тот все еще стоял у Хохштайна, узнал о приказе отступать и двинул на юг, оставив еще один арьергард Каширский полк. И конечно, из плана "скользящего щита" ничего не получилось. Регулировать его выполнение было некому, да и нереально в лесах, без связи - и пошли кто как. Немцы попытались преследовать, но корпус Мартоса, даже лишившись управления, был еще боеспособен, и у с. Кунхенгут Кременчугский и Алексопольский полки устроили засаду. Промерили расстояния, навели заранее пулеметы и в темноте расстреляли колонну, двинувшуюся за ними.
   А Гинденбург вообще отказался уже от плана окружения и докладывал в Ставку: "Сражение выиграно, преследование завтра возобновляется. Окружение северных корпусов, возможно, более не удастся". Потому что разведка доложила о движении 1-й армии. Корпусам Белова и Макензена опять приказали разворачиваться ей навстречу, а Шольцу и Франсуа - лишь "огибать" и преследовать 2-ю. Но у немцев тоже действовала инерция передачи и выполнения распоряжений. Франсуа уже перехватил пути отхода русских уезжая, Самсонов даже не позаботился организовать оборону Найденбурга, и немцы захватили его почти без боя, встретив только обозных и свезенных сюда раненых. А Макензен, взбешенный постоянным дерганьем и располагая данными, что Ренненкампф еще далеко, послал телеграмму, что снимает связь - якобы еще до получения нового приказа. И повел корпус на Вилленберг, навстречу Франсуа.
   Штаб фронта, утратив связь с Самсоновым, даже не попытался самостоятельно выяснить обстановку и взять на себя управление войсками. А утром 29.8 до Жилинского дошло донесение от эвакуированной части штаба 2-й армии - что она отступает. Главнокомандующий рассудил, что напрасно послал 1-ю и телеграфировал Ренненкампфу: "2-я армия отошла к границе. Приостановить дальнейшее выдвижение корпусов на поддержку". Но Ренненкампф понимал ситуацию глубже и отдал своим частям приказ "ввиду тяжелых боев 2-й армии" идти ей на помощь. В окруженной группировке в этот день еще продолжались бои. Арьергардный Каширский полк, оставленный у Хохштайна, с присоединившимися к нему подразделениями Нарвского был взят в кольцо. Против его 16 орудий гремели 86, но русские дрались до 14 часов, атакой захватили вокзал. В последней рукопашной пал командир полка Каховский со знаменем в руках. А мелкие группы солдат держались до вечера. У с. Шведрех, в межозерном сужении, немцев, пошедших за 13-м корпусом, встретил еще один арьергард, Софийский полк. Бой шел до 15 часов, полк понес большие потери, но и немцы отстали. А на 15-й корпус они вообще наседать боялись, шли следом. Впереди же сплошной линии окружения не было. На дорогах немцы выставили заставы, курсировали разъезды и бронемашины, а по железным дорогам - бронеплатформы. Прорваться было не сложно. Если действовать организованно. Но в условиях ночного отступления по лесам части перемешались, нарушилось управление, и они текли беспорядочными толпами. Тащились из последних сил, голодные - 15-й корпус четверо суток не выходил из боев, а 13-й за двое суток прошагал больше 80 км.
   А здешний лес надежного укрытия не представлял. Его через каждые 2 км прорезали просеки, было много речушек и болотистых низин с дамбами. И противник, обнаружив с аэропланов местонахождение русских, начал на их пути устраивать засеки, выставлять заслоны с пулеметами и артиллерией. У каждой дамбы или перекрестка встречал огонь. Вся масса останавливалась, авангардные батальоны разворачивались к бою и разгоняли врага. А через пару километров, на следующей просеке, ждал новый заслон, и все повторялось... И около села Саддек, попав под очередной обстрел, Клюев решил "во избежание ненужного кровопролития" сдаться. Впрочем, предоставил желающим свободу спасаться, кто как может. Одни отделились, пошли на прорыв и в большинстве прорвались. У других больше не было сил, и они подчинились решению начальника. Некоторые предпочли погибнуть в бою. Так, севернее Найденбурга группа смельчаков из 13-го корпуса захватила 4 немецких орудия, заняла круговую оборону и дралась до последнего.
   Мартос, посланный вперед своих войск, нарвался на немцев, попал под артобстрел. Погиб начальник его штаба ген. Мачуговский, уцелевшие в суматохе потеряли друг друга. Мартос с тремя спутниками сутки блуждали в лесу без еды и воды, ориентируясь ночью по звездам. Услышали рядом солдат и подумали, что свои - лошади тянули в ту сторону. Но вспыхнул немецкий прожектор, ударил пулемет, под Мартосом убило коня, и его схватили. Так же блуждал и Самсонов. Лишь 29.8, добравшись до Орлау, он убедился, что никакого "щита" больше нет и отступление идет хаотически. Пробовал командовать на дорогах ротами и батальонами, потом впал в полную прострацию. Тыкались то туда, то сюда, обнаруживая немцев, где-то потеряли казаков конвоя. Пошли ночью через лес. Лошади выбились из сил, и зашагали пешком, держась за руки, чтобы не потеряться. Самсонова измучила астматическая одышка, и уже в 10 км от границы сделали привал. Командующий тяжело переживал случившееся, говорил: "Царь доверился мне. Как я встречусь с ним после такого разгрома?" Отошел в сторону, и его спутники услышали выстрел. Тело Самсонова не смогли найти в темноте, а утром появились немцы, и начальник штаба Постовский с другими офицерами предпочли оставить труп. А через час встретили казачий патруль - вышли к своим.
   Командование фронта уяснило картину только вечером 29.8. Из Найденбурга успел выскочить командир раздерганного 23-го корпуса Кондратович с частью Эстляндского полка. Он-то и доложил обстановку. Забили тревогу - Ренненкампфу приказали организовать поиск конницей. Но направление дали неверное - почему-то на Алленштайн, где русских давно не было. А 1-му и 6-му корпусам велели нанести удары по флангам, чтобы облегчить выход окруженной группировке. А в 1-й еще накануне добрался офицер от Самсонова с приказом ударить на Найденбург. Но там царило безвластие, Артамонов, Душкевич и Масальский принимали и передавали дела, и пошли споры, кто будет организовывать наступление. Лишь после приказа Жилинского раскачались и послали сводный отряд ген. Сирелиуса, командира отставшей дивизии 23-го корпуса - Варшавской гвардейский. А Благовещенский послал к Вилленбергу отряд ген. Нечволодова, Ладожский полк с 2 батареями.
   Людендорф только утром 30.8 доложил в Ставку, что русские окружены, и вдруг последовал панический звонок Франсуа с просьбой о помощи - Сирелиус прорвал неплотное кольцо и подходил к Найденбургу. Штаб Франсуа удрал в Вилленберг, Людендорф снял 3 дивизии Шольца с преследования и послал ликвидировать прорыв. Но тут посыпались доклады, что кавалерия Ренненкампфа углубилась в Восточную Пруссию, а к Виллербергу подходит еще одна русская колонна. Причем на этом участке удар был нанесен и изнутри кольца - тут прорывалась из окружения русская конница. И прорвалась. Но в целом меры оказались слабыми и запоздалыми. Против Сирелиуса стягивалось 5 дивизий, удержать Найденбург он все равно не мог, и к вечеру он и Нечволодов получили приказ отходить. Однако войска Ренненкампфа, громя брошенные против них заслоны вражеской кавалерии и ландшурма, неудержимо продвигались вперед. К 31.8 они вышли на ближние подступы к Кенигсбергу, продвинулись к Прейсиш-Эйлау (ныне Багратионовск), заняли Фридланд (Правдинск), на юге захватили городишко Растенбург (пока еще неприметный - ставший знаменитым лишь во Вторую мировую, поскольку там размещалась ставка Гитлера), блокировали крепость Летцен.
   А конница, прорвав фронт, подошла к Алленштайну, с севера - корпус хана Нахичеванского, с востока - дивизия Гурко. Снова увидели чистенький, вполне мирный город. Никаких русских тут вроде и не бывало, а на вопросы о них жители вежливо раскланивались и пожимали плечами. Ренненкампф получил приказ Жилинского, сообщавший, что Самсонова постигла неудача, противник теперь может обратиться против 1-й армии, и требующий вернуть кавалерию к основным силам. Но командарм рассудил иначе - раз уж она вторглась в тыл противника, приказал ей погулять там как следует, разрушая коммуникации и линии связи, взрывая железнодорожные пути, дамбы и переправы. И панику эти рейды вызвали изрядную. Когда 31.8 немцы снова заняли Найденбург, один из часовых открыл вдруг огонь по машине ген. Моргена, вообразив, будто опять идут русские. Убил шофера, ранил адъютанта. А среди ночи того же генерала разбудили вопли денщика: "Русские пришли!" - и он бежал, надев ремень с кобурой поверх белья.
   Ну а на окруженцев в это время шла настоящая охота. Их вылавливали пикеты, подключились полиция, егеря, штатские добровольцы с ружьями и собаками. Тяжелораненых пристреливали или забивали прикладами. Очевидец писал: "Добивание раненых, стрельба по нашим санитарным отрядам и полевым лазаретам стали обычным явлением". Измывались и над пленными - избивали, впрягали в трофейные пушки вместо лошадей и заставляли тащить. В плен попало 9 генералов. Над Мартосом, привезенным в штаб 8-й армии, Людендорф смеялся и всячески бахвалился. Гиндербург повел себя более благородно, пожал руку, сказал: "Я желаю вам более счастливых дней". И приказал вернуть наградную золотую саблю - но так и не вернули. Надо отметить, что с Клюевым, сдавшим подчиненных, обращались более корректно.
   Масштабы победы непомерно раздувались. Германская пропаганда трубила сперва о 70, потом о 90 тыс. пленных, о 20 тыс. убитых русских, а число трофейных орудий постепенно росло от 300 до 600. Впоследствии эти фантастические цифры так и перешли в работы западных, да и некоторых отечественных авторов. Но к действительности они имеют отношение весьма отдаленное. Потому что в частях, попавших в окружение (5 дивизий неполного состава) на момент начала наступления насчитывалось всего 80 тыс. чел. и около 200 орудий. В боях было убито 6 тыс., ранено около 20 тыс., и более 20 тыс. вырвалось и просочилось из кольца. Так что общее число пленных достигало 30 тыс., а с ранеными - 50 тыс. И из орудий часть была подбита в сражении, некоторые вывели из строя артиллеристы перед тем, как бросить. Общее значение достигнутого успеха в германской литературе также было весьма преувеличено. Немцам удалось предотвратить вторжение и разгромить 2,5 корпуса. И не более того. Причем оперативный успех был достигнут ценой стратегического проигрыша на Западе, откуда снимались подкрепления. А "уничтожением 2-й армии", вопреки расхожим утверждениям, дело и не пахло. Большая часть ее сил просто отступила. Новым ее командующим стал энергичный генерал Шейдеман - прежде возглавлявший 2-й корпус. Он очень быстро привел армию в порядок, и уже через неделю она снова вела активные боевые действия.
   Причем и немцам победа досталась недешево. В боях под Орлау, Гросс-Бессау, Уздау и Мюленом они потеряли около 30 тыс. убитыми и ранеными, у них были разбиты или сильно потрепаны 4 пехотных, 1 ландверная дивизии и 2 ландверных бригады. По поводу катастрофы 2-й армии была назначена правительственная комиссия, и в ее докладе говорилось, что воины 15-го корпуса и 2-й дивизии "дрались героями, доблестно и стойко выдерживали огонь и натиск превосходящих сил противника и стали отходить лишь после полного истощения своих последних резервов, понеся тяжелые потери в личном составе офицеров и нижних чинов и честно исполнив свой долг до конца". А при выходе из окружения "большинство офицеров, пробивавшихся в одиночку или с нижними чинами, выдержали ряд самых тяжелых испытаний и опасностей и выказали незаурядное личное мужество и храбрость, преодолевая на своем пути превосходного по силе противника, борясь с бронированными автомобилями, вооруженными пулеметами, и даже артиллерией противника, уничтожая то и другое". Если же предоставить слово противнику, то вывод немцев был таков: "Русский выдерживает любые потери и дерется даже тогда, когда смерть является для него уже неизбежной".
   Жилинский попытался всю вину за поражение свалить на Ренненкампфа. Дескать, струсил и вовремя не помог Самсонову. Но великий князь Николай Николаевич, хорошо знавший прежнюю службу командующего 1-й армии и действительное положение дел, возмутился такой клевете. Заявил, что "Жилинский сам потерял голову и не способен управлять боевыми действиями". В 1-ю армию был специально отправлен для проверки ген. Янушкевич, и доклад его был очень лаконичным: "Ренненкампф остался тем, кем был". В результате расследования был снят сам Жилинский, а также командиры корпусов Артамонов, Кондратович, Благовещенский. Жилинского, прежде выдвинувшегося на военно-дипломатическом поприще, отправили работать "по специальности", в Париж, представителем в Высший военный совет Антанты. И там он действительно оказался на своем месте. Очень много сделал для своей страны и отстаивал ее интересы твердо и умело.
   17. ЛЬВОВ
   Всадники-други, в поход собирайтеся,
   Радостный звук вас ко славе зовет...
   Сигнал трубы "Генерал-марш"
   Главнокомандующим Юго-Западного фронта стал 63-летний генерал от артиллерии Николай Иудович Иванов. Военными талантами он не отличался, его всегда считали в большей степени хозяйствеником, чем полководцем. В молодости, еще будучи поручиком, он отличился в Турецкой войне, заслужив Георгия IV степени. Но с той поры заметно утратил пыл и по натуре своей был человеком сугубо "мирным" и спокойным. Был близок к придворным кругам и стал крестным наследника престола Алексея. В Маньчжурии командовал корпусом - далеко не блестящим образом, но благодаря своим связям опалы избежал, а в 1905 г. довольно умело, больше увещеваниями и "отеческим вразумлением", чем применением силы, сумел утихомирить мятеж в Кронштадте. А перед войной командовал войсками Киевского округа.
   Но Иванову достался отличный начальник штаба - генерал от инфантерии Михаил Васильевич Алексеев. Отец его был крепостным крестьянином, отданным в солдаты и дослужившимся до штабс-капитана, поэтому о себе Михаил Васильевич говорил: "Я кухаркин сын, я человек простой, из низов, а генеральские верхи для меня чужды". Из 4 класса гимназии он перешел в Московское юнкерское училище, но не закончил его. Началась Турецкая война, и он ушел на фронт прапорщиком. Сражался под Плевной, будучи ординарцем у Скобелева, что само по себе свидетельствовало о доблести - у Скобелева сменилось несколько ординарцев, так как он направлял их со своими приказами в самое пекло. Был ранен, награжден Георгием IV степени, но, не имея полного образования, 9 лет не мог дослужиться до ротного. Отличался крайним трудолюбием, учился самостоятельно, и лишь через 11 лет службы в полку сумел поступить в Академию Генштаба. Здесь проявил себя блестяще, был оставлен преподавателем и стал профессором военной истории. На Японскую пошел генерал-квартирмейстером 3-й армии, лично участвовал в боях, был награжден несколькими орденами и Золотым оружием. Потом служил в Генштабе и в Киевском округе, где на маневрах 1911 г. понравился царю детальным разбором операции. Командовал 13-м корпусом (тем, который погубил Клюев) и вывел его в число лучших. В августе 14-го был назначен начальником штаба к Иванову.
   Брусилов отмечал, что это был "человек очень умный, быстро схватывающий обстановку, отличный стратег". А профессор Академии Генштаба Н.Н. Головин вспоминал: "Генерал Алексеев являлся выдающимся представителем нашего Генерального штаба. Благодаря присущему ему глубокому уму, громадной трудоспособности и военным знаниям, приобретенным им самим в индивидуальном порядке, он был на голову выше других представителей русского Генерального штаба". Алексеев был человеком глубоко и искренне верующим. Когда создавалось трудное положение, становился перед иконой на колени и молился, долго и истово - иногда полчаса, иногда час. И считал, что именно тогда к нему приходят правильные решения. Правда, имел и серьезные для военного недостатки - одним из таковых оборачивался порой его слишком мягкий характер. Не всегда умел настоять на своем. Не умел стукнуть кулаком по столу, "нажать". Но и спорить, убеждая других в своей правоте, не умел и не любил. Поэтому старался избегать всяких заседаний и совещаний, а всю работу предпочитал делать один. Сам. Но Иванов ему, собственно, и не мешал. И разработку Галицийской операции, а в значительной мере и руководство ею осуществлял именно Алексеев - главнокомандующий фронтом лишь подписывал подготовленные им документы.
   План, по сути, диктовался очертаниями границ и общими замыслами русского командования, согласно которым требовалось разгромить Австро-Венгрию, пока германские войска связаны во Франции. Австрийская территория дугой вдавалась в русскую, и предусматривалось нанесение нескольких концентрических ударов. Главный предполагался с востока, из Украины, где разворачивались 3-я и 8-я армии. 3-я наступала на Львов, 8-я южнее, на Львов и Галич. С юга эту группировку прикрывал небольшой Днестровский отряд. Еще один удар наносился с севера, из Польши. 5-я армия помогала 3-й, нацеливаясь от Ковеля тоже на Львов, а 4-я обеспечивала операцию, наступая западнее, от Люблина и Холма - на Перемышль. Но и австрийцы тщательно готовились к этому сражению.
   Как уже отмечалось, им было известно, что их прежние планы попали к русским. А следовательно, они примерно знали, в каких направлениях должен будет действовать противник, и соответственно изменили развертывание своих войск, чтобы противостоять этим ударам. Кроме того, они хотели упредить русских и разбить их до того, как их главные силы успеют сосредоточиться. А для этого главный удар наносился на север, против 4-й и 5-й русских армий. Здесь развертывались 1-я и 4-я австрийские армии, с левого фланга их прикрывали армейская группа Куммера и германский корпус Войрша. В Галиции, против 3-й и 8-й русских, готовились действовать 3-я австрийская армия и армейская группа Кавеса. Предполагалось, что они не только скуют противника активной обороной, но и сами смогут во взаимодействии с основной группировкой, громящей русских в Польше, перейти в наступление, овладеть районом Дубно и Ровно и нанести вспомогательные удары на проскуровском направлении.
   Силы австрийцев превосходили. У них было 35 пехотных и 11 кавалерийских дивизий (около 750 тыс. чел.). И по мере развития операции ожидался подход еще 250 тыс. У русских в составе фронта должно было собраться 47 пехотных и 18,5 кавалерийских дивизий. Но к началу сражения успело сосредоточиться лишь 34,5 пехотных и 12,5 кавалерийских дивизий около 650 тыс. Правда, вслед за ними тоже должны были подойти сильные подкрепления. Распределены же войска были неравномерно. На северном участке австрийцы, готовясь к упреждающему удару, создали двойное превосходство в силах. А на восточном двойное превосходство было у русских. Дух наших войск был высочайшим, снабжение отличным. Пайку русского солдата вообще мог позавидовать боец любой другой армии - на день полагалось 3 фунта хлеба, фунт мяса, полфунта сала (фунт - 400 г), 18 золотников сахара (77 г.). Плюс масло, крупа, овощи. И доходило до того, что, командиру Каргопольского драгунского полка пришлось отдавать такой приказ: "Замечено мною было в Варшаве и здесь, что нижние чины продают за бесценок черный хлеб или же просто бросают его в расчете, что им на привале куплен будет новый хлеб. Объявить всем, что всякий нижний чин не только обязан хранить бережливо выдаваемое ему продовольствие, но и обязан съедать его, дабы иметь силы в предстоящей ему боевой работе".
   Кстати, тут, наверное, стоит упомянуть и о некоторых других особенностях русской армии, необычных для нашего времени. Так, каждый пехотный и кавалерийский полк кроме номера имел и название по какому-нибудь городу. К дислокации частей и местам набора призывников это отношения не имело. Обычно название давалось по месту рождения полка, хотя могло быть и чисто символическим. Но в любом случае одноименные города как бы сохраняли шефство над "своими" полками, поддерживали связи, присылали подарки, радовались успехам этих частей, а порой и воздвигали им памятники. Казачьи полки, входящие не в кавалерийские, а в собственно казачьи дивизии, назывались по месту формирования, а номер означал очередность призыва. Скажем, 1-й Лабинский полк формировался в кубанском Лабинском округе и был кадровым, а 2-й состоял из резервистов. В полках были чрезвычайно сильны боевые традиции. Не представлять историю своей части было невозможно. Любой офицер и солдат знали обо всех кампаниях и баталиях полка так детально, будто речь шла об их собственных отцах и дедах. Очень престижными являлись коллективные отличия, предоставленные полкам за те или иные подвиги прошлого,- это могли быть наградные знамена, добавка к названию, особые значки, серебряные трубы или небольшие изменения формы одежды (скажем, Апшеронскому полку полагались красные отвороты на сапогах в память о том, что в битве при Кунерсдорфе полк выстоял "по колено в крови"). Подобными отличиями гордились все солдаты полка, их имевшего. Гордились и песнями - у каждого полка была своя.
   Подготовка пехоты существенно отличалась от нынешней. Ведь штыковой бой все еще имел очень важное значение. И обучение ему отнюдь не сводилось к приемам "бей-коли". Существовало целое искусство фехтования на штыках, и оно считалось сложнее, чем фехтование на саблях, которому учили конницу. Отличалась даже служба военных музыкантов - на них дополнительно возлагались обязанности санитаров и похоронной команды. А вот пулеметчики были "элитой", и даже в пехотных полках могли оскорбиться, если их путали с пехотой - сами они причисляли себя к коннице. Пулеметы вообще являлись новым грозным оружием, и расчет одного "максима" состоял не из 2 бойцов, как впоследствии, а из 9. Командир - унтер, наводчик, его помощник, дальномерщик-наблюдатель, подносчик патронов, пулеметная и патронная двуколки с ездовыми, двое верховых - разведчики и связные. И полковая пулеметная команда из 8 пулеметов, 80 чел. и 16 легких повозок была сама по себе сильным и очень мобильным подразделением.