Страница:
– Я должен убрать нашего главного врага, но тот, кто это сделает, будет не из наших.
И в этом дон Сальваторе остался верным своему обещанию, сделанному мафиози всех семей: «Кровь не прольется между нами». Его выбор нал на молодого американца Винсента Колла, родившегося в 1908 году в Нью-Йорке, в квартале столь печально известном, что полицейские прозвали его «Адская кухня». Там, выйдя из исправительной тюрьмы, он получил первые навыки обращения с оружием и новое звание в армии преступности. Впоследствии он на раз снова оказывался в тюрьме, большей частью в сопровождении своего брата Питера. Не знающий пощады, заслуживший прочную репутацию наемного убийцы, он в конце концов получил кличку Бешеный пес.
Маранзано пригласил его к себе и изложил свое предложение. Колл предложение принял, запросил тридцать пять тысяч долларов наличными и, улыбаясь, добавил:
– У меня в кармане всегда есть чем избавить от удачи самого удачливого. Считайте, что ваш Лаки Лучиано даже не родился, потому что для меня он уже мертв.
Со своей стороны потенциальный покойник тоже не сидел сложа руки. Он знал, что Маранзано постоянно окружен безгранично преданными ему телохранителями. Достать его, никогда не расстававшегося с охраной, можно было только ценой собственной жизни. Поэтому Лучиано пришлось очень тщательно продумать план нанесения удара. Выход, сам того не ведая, подсказал Мейер Лански, когда решил посетовать на изводившие его всякого рода финансовые проверки:
– Эти мерзавцы из финансового контроля думают, что им все позволено. Вчера они опять приперлись ко мне, опять новенькие, растолкали охрану у входа, сорвали входную дверь и дверцы на шкафах, выбросили все из ящиков и конфисковали все, что хотя бы отдаленно напоминало расчетные ведомости. Ты не можешь себе представить, какую неразбериху и беспорядок они мне устроили…
Лаки Лучиано неожиданно оживился:
– Повтори-ка, что ты сказал, мой старый Мейер… А скажи, как они выглядели, эти типы?
Мейер Лански ответил не задумываясь:
– Ты наступаешь мне на больную мозоль, Чарли. Все они были, как и я, евреи. Ведь ты и сам знаешь, что у администрации евреи пользуются хорошей репутацией. Они свободно оперируют с цифрами. Из них получаются прекрасные бухгалтеры и счетоводы.
– И твои охранники их пропустили? Мейер пожал плечами:
– Тебе хорошо шутить! У каждого в одной лапе пистолет 38-го калибра, в другой – блестящая бляха агента финансового управления. А ты бы хотел, чтобы мы их шлепнули для округления счета?
– Нет! Конечно, нет. Я даже рад, что вы их не тронули, этих субъектов. Ты даже представить не можешь, как это меня устраивает…
Когда Сальваторе Маранзано все подготовил, он назначил встречу Винсенту Коллу в зале ожидания большого центрального вокзала. Там его соответствующим образом проинструктировали. На следующий день в 14 часов к Маранзано должен был прийти Сальваторе Луканиа. На встречу с доном его преемник не позволит себе опоздать… Коллу остается только взять его на мушку. Главное – не промазать. Столь абсурдное предположение вызвало у Колла улыбку, которая позволила ему лишний раз продемонстрировать свои прекрасные белые зубы.
Телохранители Сальваторе Маранзано знали о готовящемся покушении: это нужно было для того, чтобы создать Коллу соответствующие условия. Среди них особым доверием пользовался один, бывший боксер Джироламо Сантукси, выступавший на ринге под именем Бобби Дойл. Вряд ли кто-нибудь может сказать, что произошло с Бобби Дойлом, по голове которого так долго колотили его соперники по рингу. Важно то, что он отправился к Лаки, чтобы извиниться, что он намял ему бока и раскрошил зубы на Статен-Айленде. Он рассказал о деталях намечаемой операции. Чарли Лаки с благодарностью принял к сведению ценную информацию, и Бобби Дойл перешел в его лагерь.
Памятным днем, о котором пойдет речь, стал день 10 сентября 1931 года. Начиная с 13 часов 30 минут Маранзано находился в холле своей конторы на Парк-авеню, 230. Он сидел на диванчике, обитом «чертовой кожей», поглаживая круглое колено своей секретарши Грейс Самюэлс и давал последние наставления пятерым телохранителям:
– Луканиа придет в сопровождении Дженовезе… Если Колл окажется недостаточно проворным, чтобы уложить сразу обоих, вы не вздумайте вмешиваться. Джироламо спрячется в нижнем зале, он не даст уйти ни Луканиа, ни Дженовезе. Я могу положиться на него.
В 13 часов 45 минут дверь в контору отворилась так стремительно, что достать свои кольты смогли только двое самых проворных телохранителей. Запыхавшийся Томми Луччезе успокоил их жестом, потом взял за руку Маранзано, который уже успел подняться с диванчика.
– Мне необходимо сообщить тебе кое-что срочное… Том Гальяно замышляет странные дела…
Маранзано в раздражении начал орать на него:
– Я занят… Катись отсюда… Я вернусь часам к пяти.
Но Луччезе не отпускал его руку.
Дверь вновь распахнулась. В комнату буквально ворвалось четверо людей, трое из них с пистолетами в руках. Четвертый размахивал карточкой в целлофане, на которой виднелся полицейский значок.
– Агенты федеральной полиции… Финансовый контроль. Всем оставаться на местах.
Луччезе показал на Маранзано и отпустил его руку.
Трое «агентов» выстроили телохранителей у стены, разоружили их, затем окружили дона Сальваторе, подталкивая его к дверям кабинета.
– Не беспокойтесь, если все в порядке и нет ошибок…
Ошибок не было.
Едва только двойные, обитые железом двери закрылись за ними, четверо убийц, отойдя от Маранзано на некоторое расстояние, достали ножи с длинными лезвиями. Огорошенный, с вытаращенными глазами, он, безусловно, испытывал в этот момент еще большее отчаяние, чем его любимый герой Юлий Цезарь, узнавший о предательстве Брута. Он завопил. Окружавшие его люди, которые намеревались его прикончить, принадлежали к самой ненавистной для него расе. Сомнений не было – это были евреи. Первым ударил Рильз, затем Левин, но его кинжал скользнул по ребру. Он грязно выругался, так как поранил пальцы, вытаскивая нож. Ирвинг Гольдштейн трижды вонзил свой нож в грудь Маранзано, который тут же рухнул на спину. Багси Сигел в молчании склонился над ним. Кончиком ножа он резким движением полоснул по правой стороне его лица у самого подбородка.
– Это напоминание о Лаки, подлюга! Он просил меня передать, что это тебе от бамбино…
Дон Сальваторе так взвыл, что Багси перерезал ему горло, отпрыгнув в последний момент, чтобы на него не попала хлынувшая кровь.
– Свинья, – выругался Сигел.
– Похож, – усмехнулся Рильз, выпустив на всякий случай две пули в голову и две туда, где у Цезаря мафии должно было находиться сердце.
Все четверо спокойно вышли.
– Дело сделано, – сообщил Багси Томми Луччезе, направляясь в прихожую.
Томми метнулся в кабинет, убедился в смерти дона Маранзано, вернулся и обратился к телохранителям, стоявшим неподвижно у стены вместе с Грейс Самюэлс:
– Отпустите девчонку… Если вы захотите подыскать ей работу, позаботьтесь о ней, но сделайте это так, чтобы полицейские в один прекрасный момент не смогли ее обнаружить.
Бывшие телохранители окружили кричащую девушку и без лишних слов все вместе устремились к выходу.
Томми Луччезе все еще не мог поверить, что план удался, что все закончилось так быстро и успешно. Для очистки совести он еще раз вошел в кабинет Маранзано, чтобы лишний раз убедиться в этом. Старый дон не шевелился. Кончиками пальцев, чтобы не вымазаться в крови, Томми Луччезе внимательно обыскал труп, нашел черную записную книжку, с которой покойный никогда не расставался, как, кстати, и с внушительной пачкой долларов. Под рукой зашуршали многочисленные дешевые медальончики с ликами святых, пришпиленные булавками к подкладке его куртки; – Жалкий дурак, помогли они тебе чем-нибудь? – спросил он с сожалением. И вдруг, словно спохватившись, что он сказал не то, Томми быстро перекрестился.
Когда он выходил из кабинета, то нос к носу столкнулся с Бобби Дойлом. Этот боксер примчался с пистолетом в руке, чтобы в случае необходимости самому прикончить хозяина. Мало ли что могло случиться?
Томми выпроводил его.
На лестнице Бобби Дойл заметил поднимавшегося в контору Винсента Колла, пришедшего в условленное время, чтобы выполнить задание и прикончить Лаки Лучиано. Бобби застыл в нерешительности. Если он пристрелит Колла, то Лаки будет ему за это всегда, благодарен. Но репутация Колла, его вопрошающий взгляд, с которым столкнулся Дойл, завывание полицейских сирен – все это заставило его в сотые доли секунды изменить свое решение. И вместо того, чтобы пристрелить наемного убийцу, Дойл начал его горячо убеждать:
– Быстрей… быстрей… надо срочно сматываться… Маранзано укокошили. Тебя больше ничего не держит… Сейчас здесь будет полиция.
Колл медленно, на каблуках развернулся и с демонстративной неторопливостью начал спускаться по лестнице, в то время как боксер буквально свалился в руки полиции, которая его тут же арестовала. В то же время Винсенту Коллу, шедшему не спеша, удалось миновать полицейских и выйти на улицу без всяких помех.
Сообщение о смерти Сальваторе Маранзано передали спустя пятнадцать часов все крупные радиостанции, что, как и задумал Лучиано, автоматически послужило сигналом к началу великой чистки… Резня началась вечером 10 сентября и продолжалась до раннего утра следующего дня. Эта ночь оставила свой след в истории преступности под названием «сицилийской вечерни».
Человеком, на которого возлагалась ответственность за проведение этого кровавого мероприятия, был не кто иной, как Луис Бухалтер. Ему помогали отряды Сигела и Анастасиа. Важная роль принадлежала также Джеку Эллиоту, Питсбургу Филу, Хэпи Мойону и их автоматическим «томпсонам». Авторитетные свидетели утверждают, что в эту ночь не менее сорока «усатых папаш» не вернулись домой, так и не узнав, что от них требовала новая обстановка, не поняв, что расизм в мафии изжил себя.
Объективности ради следует признать, что Лаки Лучиано постоянно отрицал события этой ночи. Он, несомненно, понимал, что они уж слишком вопиющи. В своем «Завещании» он пишет:
«Целую кучу этих типов ликвидировали еще до того, как прикончили Маранзано, и это составляло часть задуманного плана. Но все ужасы ночи „сицилийской вечерни“, которые расписывают журналисты, в большей своей части, особенно в деталях, вымышлены. Каждый раз, когда кто-нибудь пишет что-то об этом дне, перечень пополняется новыми данными. По последним подсчетам, с которыми мне удалось ознакомиться, речь идет уже о пятидесяти жертвах. Но самое удивительное, что никто не может назвать имена тех, кто не пережил ночь после убийства Маранзано. Лично я не знаю ни одного влиятельного лица из сообщества Маранзано, будь то в Нью-Йорке, в Чикаго, в Детройте, в Кливленде или еще где-нибудь, которое бы позволило себя укокошить, чтобы освободить место кому-то другому. Это не имело смысла просто потому, что нужно было всего лишь сказать им правду, сказать, что Маранзано был убит только для того, чтобы положить конец резне. Чем все и закончилось».
Но тем не менее представляется очевидным, что лучшим способом остановить кровопролитие было его прекращение в соответствии с правилами преступного сообщества, что и сделал Лаки, отказываясь взвалить на себя ответственность за это, отрицая установленные полицией факты, доказывающие, что именно он захотел очистить поле деятельности, ликвидировать последних сторонников устаревших методов, не отвечающих интересам большинства членов синдиката.
Ночь «сицилийской вечерни» действительно имела место – таково мнение Ральфа Салерно, следователя нью-йоркской полиции, и Аль Скотти, следователя Бюро по борьбе с рэкетом, с которыми авторы долгое время беседовали. По их словам, за эту ночь было уничтожено сорок человек. «Это своего рода государственный переворот, – говорили они, – „молодые волки“ присвоили себе, таким образом, контроль над организацией. Для осуществления этой операции Лучиано пользовался помощью Лепке Бухалтера, главаря самой известной банды, занимавшейся рэкетом готового платья и успешно осуществившей устранение всех старых главарей, некогда прибывших из Италии. Это назвали „сицилийской вечерней“ потому, что за одну ночь было убито сорок человек…»
В своей защитительной речи Лучиано утверждал, что никто не может назвать имена людей, убитых ночью, последовавшей за смертью Маранзано. Хотя мы и не намерены восстанавливать весь список, в чем, собственно, и нет нужды, назовем только одного из них, и не случайно.
Ночью, которая наступила вслед за убийством Маранзано, погиб тот, о ком почти не упоминали. В эту ночь был убит хозяин ресторана «Нуова вилла Тампаро» в Кони-Айленде Джерардо Скарпато. Он был убит двумя выстрелами из кольта 38-го калибра. Пули явно не случайно попали ему в глаза. Нет сомнений, что в день убийства Джо Босса он мог увидеть слишком многое в своем заведении, и лучше ему было действительно уйти на рыбалку, как он и собирался сделать.
Он, без сомнения, стал в эту ночь жертвой «сицилийской вечерни», и одновременно его можно считать последней жертвой войны кастелламмарцев, которая унесла около двух сотен жизней. Полицейские не уставали рукоплескать, считая выстрелы и доллары, получаемые за то, чтобы им не удалось ничего ни увидеть, ни услышать. Их работа делалась сама собой.
Глава шестая. Беспощадная дуэль Томаса Е. Дьюи и Лаки Лучиано
И в этом дон Сальваторе остался верным своему обещанию, сделанному мафиози всех семей: «Кровь не прольется между нами». Его выбор нал на молодого американца Винсента Колла, родившегося в 1908 году в Нью-Йорке, в квартале столь печально известном, что полицейские прозвали его «Адская кухня». Там, выйдя из исправительной тюрьмы, он получил первые навыки обращения с оружием и новое звание в армии преступности. Впоследствии он на раз снова оказывался в тюрьме, большей частью в сопровождении своего брата Питера. Не знающий пощады, заслуживший прочную репутацию наемного убийцы, он в конце концов получил кличку Бешеный пес.
Маранзано пригласил его к себе и изложил свое предложение. Колл предложение принял, запросил тридцать пять тысяч долларов наличными и, улыбаясь, добавил:
– У меня в кармане всегда есть чем избавить от удачи самого удачливого. Считайте, что ваш Лаки Лучиано даже не родился, потому что для меня он уже мертв.
Со своей стороны потенциальный покойник тоже не сидел сложа руки. Он знал, что Маранзано постоянно окружен безгранично преданными ему телохранителями. Достать его, никогда не расстававшегося с охраной, можно было только ценой собственной жизни. Поэтому Лучиано пришлось очень тщательно продумать план нанесения удара. Выход, сам того не ведая, подсказал Мейер Лански, когда решил посетовать на изводившие его всякого рода финансовые проверки:
– Эти мерзавцы из финансового контроля думают, что им все позволено. Вчера они опять приперлись ко мне, опять новенькие, растолкали охрану у входа, сорвали входную дверь и дверцы на шкафах, выбросили все из ящиков и конфисковали все, что хотя бы отдаленно напоминало расчетные ведомости. Ты не можешь себе представить, какую неразбериху и беспорядок они мне устроили…
Лаки Лучиано неожиданно оживился:
– Повтори-ка, что ты сказал, мой старый Мейер… А скажи, как они выглядели, эти типы?
Мейер Лански ответил не задумываясь:
– Ты наступаешь мне на больную мозоль, Чарли. Все они были, как и я, евреи. Ведь ты и сам знаешь, что у администрации евреи пользуются хорошей репутацией. Они свободно оперируют с цифрами. Из них получаются прекрасные бухгалтеры и счетоводы.
– И твои охранники их пропустили? Мейер пожал плечами:
– Тебе хорошо шутить! У каждого в одной лапе пистолет 38-го калибра, в другой – блестящая бляха агента финансового управления. А ты бы хотел, чтобы мы их шлепнули для округления счета?
– Нет! Конечно, нет. Я даже рад, что вы их не тронули, этих субъектов. Ты даже представить не можешь, как это меня устраивает…
Когда Сальваторе Маранзано все подготовил, он назначил встречу Винсенту Коллу в зале ожидания большого центрального вокзала. Там его соответствующим образом проинструктировали. На следующий день в 14 часов к Маранзано должен был прийти Сальваторе Луканиа. На встречу с доном его преемник не позволит себе опоздать… Коллу остается только взять его на мушку. Главное – не промазать. Столь абсурдное предположение вызвало у Колла улыбку, которая позволила ему лишний раз продемонстрировать свои прекрасные белые зубы.
Телохранители Сальваторе Маранзано знали о готовящемся покушении: это нужно было для того, чтобы создать Коллу соответствующие условия. Среди них особым доверием пользовался один, бывший боксер Джироламо Сантукси, выступавший на ринге под именем Бобби Дойл. Вряд ли кто-нибудь может сказать, что произошло с Бобби Дойлом, по голове которого так долго колотили его соперники по рингу. Важно то, что он отправился к Лаки, чтобы извиниться, что он намял ему бока и раскрошил зубы на Статен-Айленде. Он рассказал о деталях намечаемой операции. Чарли Лаки с благодарностью принял к сведению ценную информацию, и Бобби Дойл перешел в его лагерь.
Памятным днем, о котором пойдет речь, стал день 10 сентября 1931 года. Начиная с 13 часов 30 минут Маранзано находился в холле своей конторы на Парк-авеню, 230. Он сидел на диванчике, обитом «чертовой кожей», поглаживая круглое колено своей секретарши Грейс Самюэлс и давал последние наставления пятерым телохранителям:
– Луканиа придет в сопровождении Дженовезе… Если Колл окажется недостаточно проворным, чтобы уложить сразу обоих, вы не вздумайте вмешиваться. Джироламо спрячется в нижнем зале, он не даст уйти ни Луканиа, ни Дженовезе. Я могу положиться на него.
В 13 часов 45 минут дверь в контору отворилась так стремительно, что достать свои кольты смогли только двое самых проворных телохранителей. Запыхавшийся Томми Луччезе успокоил их жестом, потом взял за руку Маранзано, который уже успел подняться с диванчика.
– Мне необходимо сообщить тебе кое-что срочное… Том Гальяно замышляет странные дела…
Маранзано в раздражении начал орать на него:
– Я занят… Катись отсюда… Я вернусь часам к пяти.
Но Луччезе не отпускал его руку.
Дверь вновь распахнулась. В комнату буквально ворвалось четверо людей, трое из них с пистолетами в руках. Четвертый размахивал карточкой в целлофане, на которой виднелся полицейский значок.
– Агенты федеральной полиции… Финансовый контроль. Всем оставаться на местах.
Луччезе показал на Маранзано и отпустил его руку.
Трое «агентов» выстроили телохранителей у стены, разоружили их, затем окружили дона Сальваторе, подталкивая его к дверям кабинета.
– Не беспокойтесь, если все в порядке и нет ошибок…
Ошибок не было.
Едва только двойные, обитые железом двери закрылись за ними, четверо убийц, отойдя от Маранзано на некоторое расстояние, достали ножи с длинными лезвиями. Огорошенный, с вытаращенными глазами, он, безусловно, испытывал в этот момент еще большее отчаяние, чем его любимый герой Юлий Цезарь, узнавший о предательстве Брута. Он завопил. Окружавшие его люди, которые намеревались его прикончить, принадлежали к самой ненавистной для него расе. Сомнений не было – это были евреи. Первым ударил Рильз, затем Левин, но его кинжал скользнул по ребру. Он грязно выругался, так как поранил пальцы, вытаскивая нож. Ирвинг Гольдштейн трижды вонзил свой нож в грудь Маранзано, который тут же рухнул на спину. Багси Сигел в молчании склонился над ним. Кончиком ножа он резким движением полоснул по правой стороне его лица у самого подбородка.
– Это напоминание о Лаки, подлюга! Он просил меня передать, что это тебе от бамбино…
Дон Сальваторе так взвыл, что Багси перерезал ему горло, отпрыгнув в последний момент, чтобы на него не попала хлынувшая кровь.
– Свинья, – выругался Сигел.
– Похож, – усмехнулся Рильз, выпустив на всякий случай две пули в голову и две туда, где у Цезаря мафии должно было находиться сердце.
Все четверо спокойно вышли.
– Дело сделано, – сообщил Багси Томми Луччезе, направляясь в прихожую.
Томми метнулся в кабинет, убедился в смерти дона Маранзано, вернулся и обратился к телохранителям, стоявшим неподвижно у стены вместе с Грейс Самюэлс:
– Отпустите девчонку… Если вы захотите подыскать ей работу, позаботьтесь о ней, но сделайте это так, чтобы полицейские в один прекрасный момент не смогли ее обнаружить.
Бывшие телохранители окружили кричащую девушку и без лишних слов все вместе устремились к выходу.
Томми Луччезе все еще не мог поверить, что план удался, что все закончилось так быстро и успешно. Для очистки совести он еще раз вошел в кабинет Маранзано, чтобы лишний раз убедиться в этом. Старый дон не шевелился. Кончиками пальцев, чтобы не вымазаться в крови, Томми Луччезе внимательно обыскал труп, нашел черную записную книжку, с которой покойный никогда не расставался, как, кстати, и с внушительной пачкой долларов. Под рукой зашуршали многочисленные дешевые медальончики с ликами святых, пришпиленные булавками к подкладке его куртки; – Жалкий дурак, помогли они тебе чем-нибудь? – спросил он с сожалением. И вдруг, словно спохватившись, что он сказал не то, Томми быстро перекрестился.
Когда он выходил из кабинета, то нос к носу столкнулся с Бобби Дойлом. Этот боксер примчался с пистолетом в руке, чтобы в случае необходимости самому прикончить хозяина. Мало ли что могло случиться?
Томми выпроводил его.
На лестнице Бобби Дойл заметил поднимавшегося в контору Винсента Колла, пришедшего в условленное время, чтобы выполнить задание и прикончить Лаки Лучиано. Бобби застыл в нерешительности. Если он пристрелит Колла, то Лаки будет ему за это всегда, благодарен. Но репутация Колла, его вопрошающий взгляд, с которым столкнулся Дойл, завывание полицейских сирен – все это заставило его в сотые доли секунды изменить свое решение. И вместо того, чтобы пристрелить наемного убийцу, Дойл начал его горячо убеждать:
– Быстрей… быстрей… надо срочно сматываться… Маранзано укокошили. Тебя больше ничего не держит… Сейчас здесь будет полиция.
Колл медленно, на каблуках развернулся и с демонстративной неторопливостью начал спускаться по лестнице, в то время как боксер буквально свалился в руки полиции, которая его тут же арестовала. В то же время Винсенту Коллу, шедшему не спеша, удалось миновать полицейских и выйти на улицу без всяких помех.
Сообщение о смерти Сальваторе Маранзано передали спустя пятнадцать часов все крупные радиостанции, что, как и задумал Лучиано, автоматически послужило сигналом к началу великой чистки… Резня началась вечером 10 сентября и продолжалась до раннего утра следующего дня. Эта ночь оставила свой след в истории преступности под названием «сицилийской вечерни».
Человеком, на которого возлагалась ответственность за проведение этого кровавого мероприятия, был не кто иной, как Луис Бухалтер. Ему помогали отряды Сигела и Анастасиа. Важная роль принадлежала также Джеку Эллиоту, Питсбургу Филу, Хэпи Мойону и их автоматическим «томпсонам». Авторитетные свидетели утверждают, что в эту ночь не менее сорока «усатых папаш» не вернулись домой, так и не узнав, что от них требовала новая обстановка, не поняв, что расизм в мафии изжил себя.
Объективности ради следует признать, что Лаки Лучиано постоянно отрицал события этой ночи. Он, несомненно, понимал, что они уж слишком вопиющи. В своем «Завещании» он пишет:
«Целую кучу этих типов ликвидировали еще до того, как прикончили Маранзано, и это составляло часть задуманного плана. Но все ужасы ночи „сицилийской вечерни“, которые расписывают журналисты, в большей своей части, особенно в деталях, вымышлены. Каждый раз, когда кто-нибудь пишет что-то об этом дне, перечень пополняется новыми данными. По последним подсчетам, с которыми мне удалось ознакомиться, речь идет уже о пятидесяти жертвах. Но самое удивительное, что никто не может назвать имена тех, кто не пережил ночь после убийства Маранзано. Лично я не знаю ни одного влиятельного лица из сообщества Маранзано, будь то в Нью-Йорке, в Чикаго, в Детройте, в Кливленде или еще где-нибудь, которое бы позволило себя укокошить, чтобы освободить место кому-то другому. Это не имело смысла просто потому, что нужно было всего лишь сказать им правду, сказать, что Маранзано был убит только для того, чтобы положить конец резне. Чем все и закончилось».
Но тем не менее представляется очевидным, что лучшим способом остановить кровопролитие было его прекращение в соответствии с правилами преступного сообщества, что и сделал Лаки, отказываясь взвалить на себя ответственность за это, отрицая установленные полицией факты, доказывающие, что именно он захотел очистить поле деятельности, ликвидировать последних сторонников устаревших методов, не отвечающих интересам большинства членов синдиката.
Ночь «сицилийской вечерни» действительно имела место – таково мнение Ральфа Салерно, следователя нью-йоркской полиции, и Аль Скотти, следователя Бюро по борьбе с рэкетом, с которыми авторы долгое время беседовали. По их словам, за эту ночь было уничтожено сорок человек. «Это своего рода государственный переворот, – говорили они, – „молодые волки“ присвоили себе, таким образом, контроль над организацией. Для осуществления этой операции Лучиано пользовался помощью Лепке Бухалтера, главаря самой известной банды, занимавшейся рэкетом готового платья и успешно осуществившей устранение всех старых главарей, некогда прибывших из Италии. Это назвали „сицилийской вечерней“ потому, что за одну ночь было убито сорок человек…»
В своей защитительной речи Лучиано утверждал, что никто не может назвать имена людей, убитых ночью, последовавшей за смертью Маранзано. Хотя мы и не намерены восстанавливать весь список, в чем, собственно, и нет нужды, назовем только одного из них, и не случайно.
Ночью, которая наступила вслед за убийством Маранзано, погиб тот, о ком почти не упоминали. В эту ночь был убит хозяин ресторана «Нуова вилла Тампаро» в Кони-Айленде Джерардо Скарпато. Он был убит двумя выстрелами из кольта 38-го калибра. Пули явно не случайно попали ему в глаза. Нет сомнений, что в день убийства Джо Босса он мог увидеть слишком многое в своем заведении, и лучше ему было действительно уйти на рыбалку, как он и собирался сделать.
Он, без сомнения, стал в эту ночь жертвой «сицилийской вечерни», и одновременно его можно считать последней жертвой войны кастелламмарцев, которая унесла около двух сотен жизней. Полицейские не уставали рукоплескать, считая выстрелы и доллары, получаемые за то, чтобы им не удалось ничего ни увидеть, ни услышать. Их работа делалась сама собой.
Глава шестая. Беспощадная дуэль Томаса Е. Дьюи и Лаки Лучиано
Итак, некогда маленький, жалкий паренек из Леркара-Фридди, теперь в возрасте тридцати пяти лет, возглавил самую фантастическую преступную ассоциацию в мире. Следует отметить, что его отличала определенная скромность. Он постоянно заботился о том, чтобы никто из членов организации не захватил в ней единоличную власть, не стал диктатором. В том числе и он сам.
После того как дона Сальваторе Маранзано с почестями предали земле и могилу его украсили венками прибывшие на похороны в «кадиллаках», как и соответствовало их рангу, гангстеры, главари различных преступных объединений собрались в Чикаго, куда их пригласил Аль Капоне, чтобы отпраздновать освобождение от деспотической власти, господствовавшей в мафии, и отметить начало нового, либерального режима.
Естественно, что мафия продолжала быть грозной силой, но, сотрудничая с еврейскими, неаполитанскими, ирландскими, немецкими шайками, помимо своих внутренних законов, она вынуждена была теперь подчиняться законам, общим для всех.
В Нью-Йорке в то время существовало пять семей мафии. Лаки Лучиано, как истинный сицилиец, остался доном семьи Массериа. Джозеф Бонанно, Джозеф Профачи, Винсент Мангано, Гаэтано Гальяно возглавляли четыре другие семьи. Томми Луччезе осуществлял постоянную связь с девятнадцатью крупными семьями мафии, разбросанными по другим районам Соединенных Штатов Америки. Таким образом, Лучиано был не более чем обыкновенным доном, равным среди равных, что устраняло основную причину возникавших ранее конфликтов из-за власти. Оставаясь в тени, умудренный опытом Джонни Торрио снабжал его полезными советами.
В Чикаго Мейер Лански горячо настаивал на том, чтобы совещание не заканчивалось, пока все его участники, оставаясь свободными в выборе решений, не почувствуют себя объединенными, связанными добровольно взятыми на себя обязательствами. Он предложил образовать новый сицилийский союз». Лучиано сухо отклонил это предложение, сказав, что с сицилийскими глупостями покончено. По его мнению, название «синдикат» не подходит, поскольку существует много других синдикатов, которые осуществляют самую различную деятельность и находятся под его контролем. Лучиано решительно заявил:
– Это будет просто организация. Основываясь на многочисленных свидетельствах, которые стали нам доступны, приведем высказывание специального следователя полицейского управления Нью-Йорка Ральфа Салерно:
– «На совещании Лучиано провозгласил: „Отныне никогда не будет ни главного вождя, ни высшего главы. Будет директория, коллективное руководство. Никто не приобретет в дальнейшем власти над другими, не сможет стать диктатором. Каждая группа сохранит свою полную автономию, и каждый должен будет уважать права и независимость других групп, даже соперничающих. Мы откажемся от дурацких баталий и будем отныне сотрудничать друг с другом“.
Все это предполагало возможность деятельности на принципах федерации. Каждый при этом действовал самостоятельно, по своему усмотрению, согласно собственным желаниям, но если того требовали общие интересы, то следовало либо отказаться от определенного вида деятельности, либо объединиться с другими шайками в целях большей надежности.
По существу, после смерти Маранзано и совещания в Чикаго, когда возникала конфликтная ситуация, она разрешалась путем переговоров, но без применения автоматов Томпсона. Это принципиальное решение, принятое в 1932 году, четко и неуклонно выполняется и до наших дней, то есть почти полвека спустя!
Ральф Салерно раз сказал нам: «Лучиано никогда не позволял себе грубо навязывать свою волю главарям других преступных групп. Они в свою очередь оказывали ему полное доверие, поскольку его престиж оставался непререкаемым. У него всегда спрашивали совета, прежде чем предпринять какое-либо важное дело, и в большинстве случаев принимали во внимание его мнение. Он не отдавал прямых приказов, но другие главари рассматривали его как своего рода высшего судью, пользующегося моральным (!) авторитетом. Ведь этот человек сумел организовать их так, что они стали получать больше денег, не проливая при этом крови. Таким образом, он превратился в государственного преступника номер один Соединенных Штатов, а стало быть, и всего мира».
В эту пору Лучиано, как никогда элегантный, одевавшийся столь изысканно, что это полностью удовлетворило бы покойного Арнольда Ротштейна, поселился в «Уолдорф тауэрс» под именем Чарльза Росса. «Тауэрс» считался самым шикарным отелем Нью-Йорка, но в период кризиса те, кто располагал средствами, чтобы поселиться в нем, не страдали от перенаселения и не толкались в лифте. Поэтому дирекция закрыла глаза на то, кем являлся на самом деле господин Росс, хотя об этом достаточно красноречиво свидетельствовали многочисленные претензии респектабельных клиентов и слишком приметные телохранители этого господина.
Лучиано мог бы обойтись и без них, но Багси Сигел предупредил его:
– Ты знаешь, что Винсент Колл – Бешеный пес – получил тридцать пять тысяч долларов от Маранзано, чтобы прикончить тебя? То, что Маранзано отправился на тот свет, не только не освободило его от заключенного контракта, а, скорее, наоборот – обязало выполнить его во что бы то ни стало. Это дело чести, а Бешеный пес дорожит своей репутацией. Следовательно, он намерен с тобой расправиться. Будь осторожен…
И Чарли Лучиано был осторожен.
У него были и другие заботы. В 1932 году кризис вступил в свою высшую фазу. Отчаявшиеся американцы винили в этом весь белый свет, но в первую очередь своего президента Герберта Кларка Гувера, неспособного управлять штурвалом корабля под названием Соединенные Штаты Америки. Так как приближались президентские выборы, организации нужно было приготовиться к тому, чтобы сыграть при этом определенную роль: надо было получить серьезные гарантии на будущее от новых властей.
Республиканская партия переживала спад, в стане демократов оставался давний приятель синдиката – Аль Смит, несший как тяжкий крест свою принадлежность к католической церкви. Лучиано уже начал зондировать почву в отношении Франклина Делано Рузвельта, губернатора-демократа штата Нью-Йорк, когда в его номере раздался телефонный звонок, вызвавший у него бурную радость. Звонил его преосвященство кардинал Догэрти из Филадельфии. Он говорил без обиняков н, обращаясь к Лучиано как правоверному католику, дал ясно понять, что в Ватикане очень надеются на поддержку кандидатуры Аль Смита, как это и было ранее. Лаки согласился взять на себя это дело и получил благословение кардинала. Повернувшись к Костелло, который слушал разговор через отводную трубку, Лучиано пошутил:
– Лучше согласиться, чем получить пулю 38-го калибра.
Однако для мыслящих голов преступного синдиката Аль Смит, пользовавшийся глубоким уважением за его умение держать слово, не представлял собой личности, имевшей шансы на успех. Ставка на него означала огромный риск для этих игроков, привыкших всегда выигрывать во что бы то ни стало. Но с другой стороны, и у Рузвельта не было стопроцентной гарантии. Чтобы сохранить надежду на удачу, ему требовалось получить поддержку большинства в своем штате. В книге «Завещание» Лучиано вспоминал:
«Рузвельт не мог рассчитывать на то, что город Нью-Йорк проголосует за него, не заключив соглашения с Таммани-Холл, а в 1932 году лица, заправлявшие Таммани, контролировались Фрэнком Костелло и мной. Именно на это мы и надеялись. У меня было странное предчувствие в отношении Рузвельта. Я очень любил Смита, и именно его мне хотелось бы видеть президентом, но он говорил еще хуже, чем я, и мне все-таки было бы неприятно видеть вступающим в Белый дом субъекта с таким выговором, словно он только что выбрался из Лоуэр Ист-Сайда.[40] Мне тогда казалось, что Рузвельт, возможно, будет иметь некоторое преимущество перед Смитом. Я относился к нему с уважением, так как он принадлежал к высшему обществу, с представителями которого у меня наладились весьма дружеские отношения в Палм-Бич и в Саратоге и которые отличались образованностью. Но кое-что меня настораживало в отношении Рузвельта. Я рассказал об этом Костелло и Лански, но они подняли меня на смех. Костелло сказал: «Чарли, ты не представляешь, о чем говоришь. Я общаюсь с этими политиками по двадцать четыре часа в сутки и знаю их лучше, чем ты. Я тебе уже сейчас могу сказать, что господин Рузвельт, желая стать президентом, будет делать все, что хоть сколько-нибудь сможет ему помочь».
Лучиано постепенно начинал понимать смысл рассуждений Костелло и в конце концов пришел к выводу, что Рузвельт для достижения своей цели должен будет обосноваться в Таммани-Холл, а следовательно, войти в контакт с организацией.
В это время от политических замыслов Лучиано отвлекла одна нелепая история, о которой уместно вспомнить, так как спровоцировал ее человек, в отношении которого Багси Сигел справедливо заметил, что он в своих устремлениях будет идти до конца, – Винсент Колл (Бешеный пес).
Колл эпизодически выполнял задания банды Шульца. После убийства Маранзано он похвалялся, что у Чарли Лучиано, приговоренного Маранзано к смерти, нет никаких шансов спастись и что одновременно с жизнью он потеряет свое прозвище «Счастливчик». Узнав об этом, Шульц заявил, что со смертью Маранзано перестали существовать «все обычаи прошлого» и что, пока Лаки не допустит серьезной оплошности по отношению к организации, он остается неприкосновенным. Шульц обещал позаботиться об этом лично.
Оскорбленный Винсент Колл незамедлительно решил истребить банду своего патрона. Для начала он попытался склонить к мятежу одного из лейтенантов Шульца, но Барелли, к которому он обратился, решительно отверг это предложение. Разъяренный Коля расправился с ним, а заодно и с его любовницей.
Обостряя обстановку до предела, он разместил свою контору в ста метрах от резиденции Шульца. Из оставшихся без работы после совещания в Чикаго «курков» он сколотил банду, которая совершала пиратские нападения на конвои, доставлявшие спиртное бутлегерам, грабила питейные заведения в округе, без разбора убивая при этом сопровождающих и владельцев.
Месть Шульца была чудовищна: он похитил брата Винсента, Питера Колла, хладнокровно прикончил его в районе Гарлема, а Винсенту отправил записку, озаглавленную: «Ордер на получение падали», в которой было указано место, где среди мусорных ящиков покоился труп его брата.
И без того возбужденный до предела, Винсент Колл на этот раз совершенно потерял контроль над собой. Несколько его отчаянных попыток осуществить свою угрозу провалилось. Лучиано, как и Шульц, находился под надежной охраной. Тогда он перенес свою ярость на их друзей – Оуни Маддена, Джека Даймонда и людей, входящих в состав их групп рэкета. Сражения вспыхивали то тут, то там. Снова лилась кровь… Резня достигла апогея, когда Винсент Колл похитил Георга Биг Френча Деманжа. Этот смышленый и добродушный француз организовал поставку спиртного со своих складов на островах Сен-Пьер и Микелон. Биг Френч стал большим другом и компаньоном Маддена. Колл запросил за освобождение француза тридцать пять тысяч долларов. В ответ на это Шульц пообещал пятьдесят тысяч за шкуру живого или мертвого Колла.
Ситуация стала напоминать ту, что была в пору междоусобной войны между бандами, и Мейер Лански добился проведения первого заседания высшего совета организации. На нем присутствовали: Лучиано, Костелло, Торрио, Лански, Сигел, Анастасиа, Бухалтер, Луччезе, Бонанно, а также Шульц.
Шульц, уже немного успокоившийся, по-прежнему оставался противником всякого рода вмешательства. Он напомнил, что на совещаниях, состоявшихся в Атлантик-Сити и Чикаго, четко условились о том, что Каждая семья, каждая банда, представители каждого вида рэкета, входящие в состав организации, должны самостоятельно решать вопросы в рамках своей сферы деятельности и что никто не вправе вмешиваться в их внутренние дела.
После того как дона Сальваторе Маранзано с почестями предали земле и могилу его украсили венками прибывшие на похороны в «кадиллаках», как и соответствовало их рангу, гангстеры, главари различных преступных объединений собрались в Чикаго, куда их пригласил Аль Капоне, чтобы отпраздновать освобождение от деспотической власти, господствовавшей в мафии, и отметить начало нового, либерального режима.
Естественно, что мафия продолжала быть грозной силой, но, сотрудничая с еврейскими, неаполитанскими, ирландскими, немецкими шайками, помимо своих внутренних законов, она вынуждена была теперь подчиняться законам, общим для всех.
В Нью-Йорке в то время существовало пять семей мафии. Лаки Лучиано, как истинный сицилиец, остался доном семьи Массериа. Джозеф Бонанно, Джозеф Профачи, Винсент Мангано, Гаэтано Гальяно возглавляли четыре другие семьи. Томми Луччезе осуществлял постоянную связь с девятнадцатью крупными семьями мафии, разбросанными по другим районам Соединенных Штатов Америки. Таким образом, Лучиано был не более чем обыкновенным доном, равным среди равных, что устраняло основную причину возникавших ранее конфликтов из-за власти. Оставаясь в тени, умудренный опытом Джонни Торрио снабжал его полезными советами.
В Чикаго Мейер Лански горячо настаивал на том, чтобы совещание не заканчивалось, пока все его участники, оставаясь свободными в выборе решений, не почувствуют себя объединенными, связанными добровольно взятыми на себя обязательствами. Он предложил образовать новый сицилийский союз». Лучиано сухо отклонил это предложение, сказав, что с сицилийскими глупостями покончено. По его мнению, название «синдикат» не подходит, поскольку существует много других синдикатов, которые осуществляют самую различную деятельность и находятся под его контролем. Лучиано решительно заявил:
– Это будет просто организация. Основываясь на многочисленных свидетельствах, которые стали нам доступны, приведем высказывание специального следователя полицейского управления Нью-Йорка Ральфа Салерно:
– «На совещании Лучиано провозгласил: „Отныне никогда не будет ни главного вождя, ни высшего главы. Будет директория, коллективное руководство. Никто не приобретет в дальнейшем власти над другими, не сможет стать диктатором. Каждая группа сохранит свою полную автономию, и каждый должен будет уважать права и независимость других групп, даже соперничающих. Мы откажемся от дурацких баталий и будем отныне сотрудничать друг с другом“.
Все это предполагало возможность деятельности на принципах федерации. Каждый при этом действовал самостоятельно, по своему усмотрению, согласно собственным желаниям, но если того требовали общие интересы, то следовало либо отказаться от определенного вида деятельности, либо объединиться с другими шайками в целях большей надежности.
По существу, после смерти Маранзано и совещания в Чикаго, когда возникала конфликтная ситуация, она разрешалась путем переговоров, но без применения автоматов Томпсона. Это принципиальное решение, принятое в 1932 году, четко и неуклонно выполняется и до наших дней, то есть почти полвека спустя!
Ральф Салерно раз сказал нам: «Лучиано никогда не позволял себе грубо навязывать свою волю главарям других преступных групп. Они в свою очередь оказывали ему полное доверие, поскольку его престиж оставался непререкаемым. У него всегда спрашивали совета, прежде чем предпринять какое-либо важное дело, и в большинстве случаев принимали во внимание его мнение. Он не отдавал прямых приказов, но другие главари рассматривали его как своего рода высшего судью, пользующегося моральным (!) авторитетом. Ведь этот человек сумел организовать их так, что они стали получать больше денег, не проливая при этом крови. Таким образом, он превратился в государственного преступника номер один Соединенных Штатов, а стало быть, и всего мира».
В эту пору Лучиано, как никогда элегантный, одевавшийся столь изысканно, что это полностью удовлетворило бы покойного Арнольда Ротштейна, поселился в «Уолдорф тауэрс» под именем Чарльза Росса. «Тауэрс» считался самым шикарным отелем Нью-Йорка, но в период кризиса те, кто располагал средствами, чтобы поселиться в нем, не страдали от перенаселения и не толкались в лифте. Поэтому дирекция закрыла глаза на то, кем являлся на самом деле господин Росс, хотя об этом достаточно красноречиво свидетельствовали многочисленные претензии респектабельных клиентов и слишком приметные телохранители этого господина.
Лучиано мог бы обойтись и без них, но Багси Сигел предупредил его:
– Ты знаешь, что Винсент Колл – Бешеный пес – получил тридцать пять тысяч долларов от Маранзано, чтобы прикончить тебя? То, что Маранзано отправился на тот свет, не только не освободило его от заключенного контракта, а, скорее, наоборот – обязало выполнить его во что бы то ни стало. Это дело чести, а Бешеный пес дорожит своей репутацией. Следовательно, он намерен с тобой расправиться. Будь осторожен…
И Чарли Лучиано был осторожен.
У него были и другие заботы. В 1932 году кризис вступил в свою высшую фазу. Отчаявшиеся американцы винили в этом весь белый свет, но в первую очередь своего президента Герберта Кларка Гувера, неспособного управлять штурвалом корабля под названием Соединенные Штаты Америки. Так как приближались президентские выборы, организации нужно было приготовиться к тому, чтобы сыграть при этом определенную роль: надо было получить серьезные гарантии на будущее от новых властей.
Республиканская партия переживала спад, в стане демократов оставался давний приятель синдиката – Аль Смит, несший как тяжкий крест свою принадлежность к католической церкви. Лучиано уже начал зондировать почву в отношении Франклина Делано Рузвельта, губернатора-демократа штата Нью-Йорк, когда в его номере раздался телефонный звонок, вызвавший у него бурную радость. Звонил его преосвященство кардинал Догэрти из Филадельфии. Он говорил без обиняков н, обращаясь к Лучиано как правоверному католику, дал ясно понять, что в Ватикане очень надеются на поддержку кандидатуры Аль Смита, как это и было ранее. Лаки согласился взять на себя это дело и получил благословение кардинала. Повернувшись к Костелло, который слушал разговор через отводную трубку, Лучиано пошутил:
– Лучше согласиться, чем получить пулю 38-го калибра.
Однако для мыслящих голов преступного синдиката Аль Смит, пользовавшийся глубоким уважением за его умение держать слово, не представлял собой личности, имевшей шансы на успех. Ставка на него означала огромный риск для этих игроков, привыкших всегда выигрывать во что бы то ни стало. Но с другой стороны, и у Рузвельта не было стопроцентной гарантии. Чтобы сохранить надежду на удачу, ему требовалось получить поддержку большинства в своем штате. В книге «Завещание» Лучиано вспоминал:
«Рузвельт не мог рассчитывать на то, что город Нью-Йорк проголосует за него, не заключив соглашения с Таммани-Холл, а в 1932 году лица, заправлявшие Таммани, контролировались Фрэнком Костелло и мной. Именно на это мы и надеялись. У меня было странное предчувствие в отношении Рузвельта. Я очень любил Смита, и именно его мне хотелось бы видеть президентом, но он говорил еще хуже, чем я, и мне все-таки было бы неприятно видеть вступающим в Белый дом субъекта с таким выговором, словно он только что выбрался из Лоуэр Ист-Сайда.[40] Мне тогда казалось, что Рузвельт, возможно, будет иметь некоторое преимущество перед Смитом. Я относился к нему с уважением, так как он принадлежал к высшему обществу, с представителями которого у меня наладились весьма дружеские отношения в Палм-Бич и в Саратоге и которые отличались образованностью. Но кое-что меня настораживало в отношении Рузвельта. Я рассказал об этом Костелло и Лански, но они подняли меня на смех. Костелло сказал: «Чарли, ты не представляешь, о чем говоришь. Я общаюсь с этими политиками по двадцать четыре часа в сутки и знаю их лучше, чем ты. Я тебе уже сейчас могу сказать, что господин Рузвельт, желая стать президентом, будет делать все, что хоть сколько-нибудь сможет ему помочь».
Лучиано постепенно начинал понимать смысл рассуждений Костелло и в конце концов пришел к выводу, что Рузвельт для достижения своей цели должен будет обосноваться в Таммани-Холл, а следовательно, войти в контакт с организацией.
В это время от политических замыслов Лучиано отвлекла одна нелепая история, о которой уместно вспомнить, так как спровоцировал ее человек, в отношении которого Багси Сигел справедливо заметил, что он в своих устремлениях будет идти до конца, – Винсент Колл (Бешеный пес).
Колл эпизодически выполнял задания банды Шульца. После убийства Маранзано он похвалялся, что у Чарли Лучиано, приговоренного Маранзано к смерти, нет никаких шансов спастись и что одновременно с жизнью он потеряет свое прозвище «Счастливчик». Узнав об этом, Шульц заявил, что со смертью Маранзано перестали существовать «все обычаи прошлого» и что, пока Лаки не допустит серьезной оплошности по отношению к организации, он остается неприкосновенным. Шульц обещал позаботиться об этом лично.
Оскорбленный Винсент Колл незамедлительно решил истребить банду своего патрона. Для начала он попытался склонить к мятежу одного из лейтенантов Шульца, но Барелли, к которому он обратился, решительно отверг это предложение. Разъяренный Коля расправился с ним, а заодно и с его любовницей.
Обостряя обстановку до предела, он разместил свою контору в ста метрах от резиденции Шульца. Из оставшихся без работы после совещания в Чикаго «курков» он сколотил банду, которая совершала пиратские нападения на конвои, доставлявшие спиртное бутлегерам, грабила питейные заведения в округе, без разбора убивая при этом сопровождающих и владельцев.
Месть Шульца была чудовищна: он похитил брата Винсента, Питера Колла, хладнокровно прикончил его в районе Гарлема, а Винсенту отправил записку, озаглавленную: «Ордер на получение падали», в которой было указано место, где среди мусорных ящиков покоился труп его брата.
И без того возбужденный до предела, Винсент Колл на этот раз совершенно потерял контроль над собой. Несколько его отчаянных попыток осуществить свою угрозу провалилось. Лучиано, как и Шульц, находился под надежной охраной. Тогда он перенес свою ярость на их друзей – Оуни Маддена, Джека Даймонда и людей, входящих в состав их групп рэкета. Сражения вспыхивали то тут, то там. Снова лилась кровь… Резня достигла апогея, когда Винсент Колл похитил Георга Биг Френча Деманжа. Этот смышленый и добродушный француз организовал поставку спиртного со своих складов на островах Сен-Пьер и Микелон. Биг Френч стал большим другом и компаньоном Маддена. Колл запросил за освобождение француза тридцать пять тысяч долларов. В ответ на это Шульц пообещал пятьдесят тысяч за шкуру живого или мертвого Колла.
Ситуация стала напоминать ту, что была в пору междоусобной войны между бандами, и Мейер Лански добился проведения первого заседания высшего совета организации. На нем присутствовали: Лучиано, Костелло, Торрио, Лански, Сигел, Анастасиа, Бухалтер, Луччезе, Бонанно, а также Шульц.
Шульц, уже немного успокоившийся, по-прежнему оставался противником всякого рода вмешательства. Он напомнил, что на совещаниях, состоявшихся в Атлантик-Сити и Чикаго, четко условились о том, что Каждая семья, каждая банда, представители каждого вида рэкета, входящие в состав организации, должны самостоятельно решать вопросы в рамках своей сферы деятельности и что никто не вправе вмешиваться в их внутренние дела.