Страница:
– Может, перебросишь нас прямо туда? – предложила Дебора.
– Могу, конечно, – согласился компьютер. – Однако я бы предпочел лишний раз оценить вашу силу. В пути вас ждут испытания, и мне, честно говоря, было бы весьма любопытно посмотреть, как вы с ними справитесь.
– Ты ненормальный! – воскликнул Минголла. – Нашел игрушки. Все люди для тебя игрушки.
– Вовсе нет, – возразил компьютер. – Я просто предусмотрителен.
– Что происходит в Панаме?
Молчание; черная сеть лиан туго натянулась под огромной вертолетной тушей. Минголла чувствовал в себе почти такую же громаду и мощь – как будто его тело, тоже став сетью, опутало некий черный предмет – силу, о которой Исагирре в своей самоуверенности мог и не подозревать. Если Минголла скроет эту силу, а Дебора свою, Исагирре ждет сюрприз.
– Прошу тебя. – Нейт потянулся к пистолету.
– Если вы оставите Нейта здесь, – сказал компьютер, – я найду, кому за ним присмотреть.
– Нет! – Нейт вскочил на ноги. – Я не хочу!
– Спокойно, Нейт, – проговорил компьютер. – Все не так плохо.
Дебора протянула руку:
– Дай мне пистолет.
Минголла был потрясен:
– Зачем?
Она ничего не ответила, но и не убрала руку.
– Зачем? – повторил он. – Можно ведь...
– Дай ей пистолет! – приказал Нейт. – Так надо. – Он с трудом сдерживался и казался больным. Лицо Деборы выражало смирение.
– Тогда уж лучше я, – проговорил Минголла.
– Это вообще ни к чему, – сказал компьютер. – Нейт явно преувеличивает ужасы своей службы. С ним все будет хорошо, я вам обещаю.
– Хорошо? – Нейт встал на край валуна и сжал кулаки. – Ага, еще как хорошо. Я буду сидеть целыми днями взаперти, и ни одной мысли в голове. А когда проснусь... ха! Когда проснусь, я буду страшно благодарен, что меня согнули в дугу... и опять...
Он, похоже, забыл, что хотел сказать, и уставился на вертолет. В темных кустах за каменным кольцом стрекотали цикады.
Дебора взялась за дуло пистолета.
– Жди меня на поляне.
Минголла неохотно выпустил рукоять, бросил последний взгляд на Нейта, прошел по лиственному тоннелю и остановился под перистой тенью пальметто. Он чувствовал себя странно от мысли, что Дебора способна кого-то убить, даже из милосердия. Он вспоминал ее партизанское прошлое, он хотел думать о ней хорошо. Проходили минуты, и он забеспокоился, не случилось ли чего-нибудь, – Нейт ведь мог отобрать пистолет. Двинулся обратно к яме, и в тот же миг раздался выстрел. Заверещали обезьяны, тысячи темных крыльев захлопали и небе. Через несколько секунд из тоннеля появилась Дебора с засунутым за пояс пистолетом. Минголла хотел ее успокоить, но она прошла мимо, не сказав ни слова, и так быстро зашагала сквозь редкие кусты, что он с трудом ее догнал.
Последний свой день в квадрате «Изумруд» они грузили в каноэ оружие и провизию, а еще уточняли маршрут. По реке до Петэнской автотрассы. Автобусом до Реюньона. Пешком через джунгли к Рио-Дульче, чтобы выйти южнее Сан-Франциско-де-Ютиклан, и, наконец, на лодке вниз по реке до Ливингстона. Амалию – девочка появилась в деревне вскоре после Деборы и наверняка по команде Исагирре – они оставили на попечение бездетной вдовы; нелепо было надеяться, что Исагирре не потребует ее обратно, но пусть хотя бы пока о ней кто-то позаботится. Они сели в каноэ и отгребли к горячему источнику, чтобы провести там последнюю ночь.
Вечер выдался спокойный. Дебора с мрачным видом сидела на берегу и болтала ногами, касаясь пальцами обжигающей воды и словно определяя свой болевой порог. Минголла примостился рядом, чистил оружие и думал о том, что их ждет. Он поглядывал вдоль реки на юг. Тьма там была гуще, как будто с той стороны наползал черный газ, и Минголле казалось, что он видит в нем четкие контуры их путешествия: подъемы и спуски, тайные укрытия, бегство и опасности – как будто его мысли стали ветром, огибавшим землю и события. Время от времени он говорил о чем-то с Деборой, по большей части о ерунде, не хочет ли кто есть, пить, спать. Только однажды получился нормальный разговор – когда она спросила, о чем Минголла думает.
– Да так, ни о чем... Вспомнились яблони у нас во дворе. Еще дома.
– А я решила, что ты думаешь, как мы доберемся до Панамы.
– Сначала да, но потом почему-то вспомнил, как я подрезал яблони, отпиливал сухие ветки.
– Никогда не видела яблонь.
– Они славные. Я, правда, многого не замечал, пока не пришлось повозиться. Попилишь часа три подряд, поневоле кое-что узнаешь.
– Что?
– Ну, например, когда опилки нагреваются, они пахнут печеными яблоками.
– А еще?
Он задумался.
– Когда ветка уже отмирает и не может выпустить новые листья по всей длине, они вырастают всегда с краю, на самом конце.
Дебора обмакнула пальцы ног в воду.
– Совсем как Нейт.
– В смысле?
– Он сказал кое-что до того, как... – Поджав губы, она смотрела на свои руки. – Плохо, – проговорила она после долгого молчания. – Я не могу поверить, что он действительно хотел умереть, все-таки это было безумие.
– Наверное, и то и другое.
– Нет, – сказала Дебора. – Только безумие.
– Тогда зачем ты это сделала?
– Ему бы опять захотелось нас убить.
– Этого достаточно.
– Раньше – да, но... – Она шлепнула пяткой по воде, подняв брызги. – Я слишком переживаю. – Она посмотрела на Минголлу как бы с упреком. – Я не хочу становиться слабой из-за того, что между нами происходит.
Он попытался ее развеселить:
– По-моему, так все наоборот.
Дебора не поняла, и он объяснил, что сила у них, наоборот, растет.
– Но я же совсем о другом! – Она снова плеснула ногой по воде. – Чувства размягчают.
– Убивая человека, нельзя ничего не чувствовать.
Он рассказал ей о Баррио и де Седегуи, о том, что сделала с ним бесчувственность, а когда закончил, Дебора заметила:
– Он прав. Мы создания силы. Но от нас ничего не зависит. Все контролирует Исагирре или кто там еще над ним.
– Возможно, – согласился Минголла. – Нами наверняка манипулируют. Но это не значит, что мы сами никогда не получим контроль. – Он положил автомат на землю и обнял Дебору. – Я все думаю о том, что говорил Нейт.
– О чем?
– О том, что они постоянно ошибаются, что они искусны, но небрежны. Все, что у них получается, получается случайно. Я и сам это замечал по тому, как все вышло в Баррио. Думал, прорвусь, у меня же все под контролем, а в конце концов вляпался и меня чуть не убили. Еще можно вспомнить, что они делали со мной. Исагирре вкатил ударную дозу, а потом переживал, что слишком много. Это у них в крови, такая безалаберность. Вертушка – отличный пример. Столько мудохаться с куском железа и ради чего? Смысла никакого, одни понты. Исагирре поигрался в бога. Эти люди веками сидят на своей дури, наверное она как-то на них повлияла. Они сильные, но силу свою постоянно прохлопывают. И если мы будем смотреть по сторонам, никому не верить, кроме самих себя, то, может, у нас и получится их поймать. Может, мы и есть их главный прокол. Такое у меня чувство.
Дебора молчала.
– Правда, – сказал он. – Это не домыслы.
– А я не хочу, чтобы они прохлопывали, – сказала Дебора. – Я хочу, чтобы из-за них тут хоть что-то изменилось.
– Ты хочешь сказать...
– Мне плевать, кто и чем там у них заправляет, – продолжала она. – До тех пор, пока это не Американская торгово-промышленная палата в Гватемала-сити. И не «Юнайтед Фрут», и не «Стэндард Фрут», и не «Банко Американо Десаролло». Или еще какая американская компания. Если Исагирре против них, то я буду работать на него.
Она словно отбросила уныние и готова была всерьез рассердиться. Минголле не хотелось спорить.
– Ага, пусть... ладно. Только давай все ж поосторожнее, хорошо? Давай не будем доверять тем, кого не знаем. Договорились?
– Договорились, – согласилась Дебора. – Но кому-то рано или поздно доверять придется, и пусть это будут люди Исагирре.
Звездный свет блестел в реке, очерчивал вихрение воронок. Ветер разогнал комаров, и Дебора с Минголлой расстелили спальные мешки рядом с палаткой. Вблизи лицо Деборы казалось мягким, почти как у девочки, он коснулся ее груди, и она задышала ему в щеку горячо и часто. Но, несмотря на близость, он чувствовал, что отдаляется от нее, – наверное, слишком много думал о предстоящем путешествии и не мог забыться; он изучал ее груди, бедра, вагину, пытаясь через знание тела познать ум и душу, найти какую-то такую выпуклость, которая успокоила бы его растрепанные нервы, объяснила бы и оправдала тот риск, на который он шел ради этой женщины. Добился он, однако, всего лишь возбуждения. Кожа ее была на ощупь как звездный свет, гладкой и затянутой прохладной пленкой. Минголла опустился ниже и оказался между длинных бедер, Дебора выгнула шею, всмотрелась в небо и выкрикнула:
– Боже! – словно увидела там чье-то непостижимое присутствие.
Но Минголла знал, к кому был на самом деле обращен ее крик. К охватившему их теплу и слабости. К тому, что из страха и надежды творило желание. К бездумному, самопоклоняющемуся существу, в которое они превратились вдвоем со всеми своими бедрами, губами и сердцами. И оно было Богом.
Через дебри
Глава двенадцатая
– Могу, конечно, – согласился компьютер. – Однако я бы предпочел лишний раз оценить вашу силу. В пути вас ждут испытания, и мне, честно говоря, было бы весьма любопытно посмотреть, как вы с ними справитесь.
– Ты ненормальный! – воскликнул Минголла. – Нашел игрушки. Все люди для тебя игрушки.
– Вовсе нет, – возразил компьютер. – Я просто предусмотрителен.
– Что происходит в Панаме?
Молчание; черная сеть лиан туго натянулась под огромной вертолетной тушей. Минголла чувствовал в себе почти такую же громаду и мощь – как будто его тело, тоже став сетью, опутало некий черный предмет – силу, о которой Исагирре в своей самоуверенности мог и не подозревать. Если Минголла скроет эту силу, а Дебора свою, Исагирре ждет сюрприз.
– Прошу тебя. – Нейт потянулся к пистолету.
– Если вы оставите Нейта здесь, – сказал компьютер, – я найду, кому за ним присмотреть.
– Нет! – Нейт вскочил на ноги. – Я не хочу!
– Спокойно, Нейт, – проговорил компьютер. – Все не так плохо.
Дебора протянула руку:
– Дай мне пистолет.
Минголла был потрясен:
– Зачем?
Она ничего не ответила, но и не убрала руку.
– Зачем? – повторил он. – Можно ведь...
– Дай ей пистолет! – приказал Нейт. – Так надо. – Он с трудом сдерживался и казался больным. Лицо Деборы выражало смирение.
– Тогда уж лучше я, – проговорил Минголла.
– Это вообще ни к чему, – сказал компьютер. – Нейт явно преувеличивает ужасы своей службы. С ним все будет хорошо, я вам обещаю.
– Хорошо? – Нейт встал на край валуна и сжал кулаки. – Ага, еще как хорошо. Я буду сидеть целыми днями взаперти, и ни одной мысли в голове. А когда проснусь... ха! Когда проснусь, я буду страшно благодарен, что меня согнули в дугу... и опять...
Он, похоже, забыл, что хотел сказать, и уставился на вертолет. В темных кустах за каменным кольцом стрекотали цикады.
Дебора взялась за дуло пистолета.
– Жди меня на поляне.
Минголла неохотно выпустил рукоять, бросил последний взгляд на Нейта, прошел по лиственному тоннелю и остановился под перистой тенью пальметто. Он чувствовал себя странно от мысли, что Дебора способна кого-то убить, даже из милосердия. Он вспоминал ее партизанское прошлое, он хотел думать о ней хорошо. Проходили минуты, и он забеспокоился, не случилось ли чего-нибудь, – Нейт ведь мог отобрать пистолет. Двинулся обратно к яме, и в тот же миг раздался выстрел. Заверещали обезьяны, тысячи темных крыльев захлопали и небе. Через несколько секунд из тоннеля появилась Дебора с засунутым за пояс пистолетом. Минголла хотел ее успокоить, но она прошла мимо, не сказав ни слова, и так быстро зашагала сквозь редкие кусты, что он с трудом ее догнал.
Последний свой день в квадрате «Изумруд» они грузили в каноэ оружие и провизию, а еще уточняли маршрут. По реке до Петэнской автотрассы. Автобусом до Реюньона. Пешком через джунгли к Рио-Дульче, чтобы выйти южнее Сан-Франциско-де-Ютиклан, и, наконец, на лодке вниз по реке до Ливингстона. Амалию – девочка появилась в деревне вскоре после Деборы и наверняка по команде Исагирре – они оставили на попечение бездетной вдовы; нелепо было надеяться, что Исагирре не потребует ее обратно, но пусть хотя бы пока о ней кто-то позаботится. Они сели в каноэ и отгребли к горячему источнику, чтобы провести там последнюю ночь.
Вечер выдался спокойный. Дебора с мрачным видом сидела на берегу и болтала ногами, касаясь пальцами обжигающей воды и словно определяя свой болевой порог. Минголла примостился рядом, чистил оружие и думал о том, что их ждет. Он поглядывал вдоль реки на юг. Тьма там была гуще, как будто с той стороны наползал черный газ, и Минголле казалось, что он видит в нем четкие контуры их путешествия: подъемы и спуски, тайные укрытия, бегство и опасности – как будто его мысли стали ветром, огибавшим землю и события. Время от времени он говорил о чем-то с Деборой, по большей части о ерунде, не хочет ли кто есть, пить, спать. Только однажды получился нормальный разговор – когда она спросила, о чем Минголла думает.
– Да так, ни о чем... Вспомнились яблони у нас во дворе. Еще дома.
– А я решила, что ты думаешь, как мы доберемся до Панамы.
– Сначала да, но потом почему-то вспомнил, как я подрезал яблони, отпиливал сухие ветки.
– Никогда не видела яблонь.
– Они славные. Я, правда, многого не замечал, пока не пришлось повозиться. Попилишь часа три подряд, поневоле кое-что узнаешь.
– Что?
– Ну, например, когда опилки нагреваются, они пахнут печеными яблоками.
– А еще?
Он задумался.
– Когда ветка уже отмирает и не может выпустить новые листья по всей длине, они вырастают всегда с краю, на самом конце.
Дебора обмакнула пальцы ног в воду.
– Совсем как Нейт.
– В смысле?
– Он сказал кое-что до того, как... – Поджав губы, она смотрела на свои руки. – Плохо, – проговорила она после долгого молчания. – Я не могу поверить, что он действительно хотел умереть, все-таки это было безумие.
– Наверное, и то и другое.
– Нет, – сказала Дебора. – Только безумие.
– Тогда зачем ты это сделала?
– Ему бы опять захотелось нас убить.
– Этого достаточно.
– Раньше – да, но... – Она шлепнула пяткой по воде, подняв брызги. – Я слишком переживаю. – Она посмотрела на Минголлу как бы с упреком. – Я не хочу становиться слабой из-за того, что между нами происходит.
Он попытался ее развеселить:
– По-моему, так все наоборот.
Дебора не поняла, и он объяснил, что сила у них, наоборот, растет.
– Но я же совсем о другом! – Она снова плеснула ногой по воде. – Чувства размягчают.
– Убивая человека, нельзя ничего не чувствовать.
Он рассказал ей о Баррио и де Седегуи, о том, что сделала с ним бесчувственность, а когда закончил, Дебора заметила:
– Он прав. Мы создания силы. Но от нас ничего не зависит. Все контролирует Исагирре или кто там еще над ним.
– Возможно, – согласился Минголла. – Нами наверняка манипулируют. Но это не значит, что мы сами никогда не получим контроль. – Он положил автомат на землю и обнял Дебору. – Я все думаю о том, что говорил Нейт.
– О чем?
– О том, что они постоянно ошибаются, что они искусны, но небрежны. Все, что у них получается, получается случайно. Я и сам это замечал по тому, как все вышло в Баррио. Думал, прорвусь, у меня же все под контролем, а в конце концов вляпался и меня чуть не убили. Еще можно вспомнить, что они делали со мной. Исагирре вкатил ударную дозу, а потом переживал, что слишком много. Это у них в крови, такая безалаберность. Вертушка – отличный пример. Столько мудохаться с куском железа и ради чего? Смысла никакого, одни понты. Исагирре поигрался в бога. Эти люди веками сидят на своей дури, наверное она как-то на них повлияла. Они сильные, но силу свою постоянно прохлопывают. И если мы будем смотреть по сторонам, никому не верить, кроме самих себя, то, может, у нас и получится их поймать. Может, мы и есть их главный прокол. Такое у меня чувство.
Дебора молчала.
– Правда, – сказал он. – Это не домыслы.
– А я не хочу, чтобы они прохлопывали, – сказала Дебора. – Я хочу, чтобы из-за них тут хоть что-то изменилось.
– Ты хочешь сказать...
– Мне плевать, кто и чем там у них заправляет, – продолжала она. – До тех пор, пока это не Американская торгово-промышленная палата в Гватемала-сити. И не «Юнайтед Фрут», и не «Стэндард Фрут», и не «Банко Американо Десаролло». Или еще какая американская компания. Если Исагирре против них, то я буду работать на него.
Она словно отбросила уныние и готова была всерьез рассердиться. Минголле не хотелось спорить.
– Ага, пусть... ладно. Только давай все ж поосторожнее, хорошо? Давай не будем доверять тем, кого не знаем. Договорились?
– Договорились, – согласилась Дебора. – Но кому-то рано или поздно доверять придется, и пусть это будут люди Исагирре.
Звездный свет блестел в реке, очерчивал вихрение воронок. Ветер разогнал комаров, и Дебора с Минголлой расстелили спальные мешки рядом с палаткой. Вблизи лицо Деборы казалось мягким, почти как у девочки, он коснулся ее груди, и она задышала ему в щеку горячо и часто. Но, несмотря на близость, он чувствовал, что отдаляется от нее, – наверное, слишком много думал о предстоящем путешествии и не мог забыться; он изучал ее груди, бедра, вагину, пытаясь через знание тела познать ум и душу, найти какую-то такую выпуклость, которая успокоила бы его растрепанные нервы, объяснила бы и оправдала тот риск, на который он шел ради этой женщины. Добился он, однако, всего лишь возбуждения. Кожа ее была на ощупь как звездный свет, гладкой и затянутой прохладной пленкой. Минголла опустился ниже и оказался между длинных бедер, Дебора выгнула шею, всмотрелась в небо и выкрикнула:
– Боже! – словно увидела там чье-то непостижимое присутствие.
Но Минголла знал, к кому был на самом деле обращен ее крик. К охватившему их теплу и слабости. К тому, что из страха и надежды творило желание. К бездумному, самопоклоняющемуся существу, в которое они превратились вдвоем со всеми своими бедрами, губами и сердцами. И оно было Богом.
Через дебри
Люди в этих местах – трава.
Томас де Куинси
Глава двенадцатая
Рэй Баррос – плохой человек. В Ливингстоне это вам подтвердит кто угодно. Посудите сами, говорят люди, он сплошь и рядом вешает на себя часы и цепочки, которые раньше видели на его пассажирах. Посудите сами: когда его жена была на сносях, она как-то раз отправилась вместе с ним в путь, а вернулась без живота и без младенца. Не потому ли, что Рэй, которому вечно не хватает терпения на слабых и немощных, счел ребенка досадной помехой и выкинул его вон? И не потому ли вскоре после этого жена бросила его и перебралась к родным в Пуэрто-Барриос?
А посмотрите на бабу, с которой он с тех пор путается, – она же шлюха, вместо глаза у нее странная роза, наделенная волшебной силой. А коль вы еще не поняли, что это за злыдень, – поглядите, что он возит. Кокаин, дезертиров, антиквариат. Нет, сказали Минголле люди, лучше бы тебе поискать другую лодку... хотя на чем еще доберешься до Панамы, кроме как на «Энсорселите», и бог знает, когда будет другая оказия. Может, сеньору лучше вообще переменить свои планы.
Предостерегавшие Минголлу мужчины и женщины были карибцами, обитали в белых каситах, купались в многоярусном водопаде, что сбегал с зеленого холма неподалеку от города, и их мирная жизнь в столь тесной близости от зоны боев лучше всего доказывала искусственность этой войны. С их слов Минголла нарисовал себе портрет пирата Рэя Барроса – седоватого человека с золотыми зубами, покрытого шрамами и татуировкой, а ветхое рыбачье корыто «Энсорселита» неплохо подходило именно такому персонажу: сорокафутовая, с темно-зеленым корпусом лодка, под палубу втиснуты четыре каюты, в корме охлажденный трюм. Ходовую рубку, перекошенную больше, чем надо, градусов на пять, не красили уже много лет, но из-за остатков желтых пятен она казалась издали покрытой веселым горошком. На палубе валялись тряпки, масляные железяки, мотки веревки, дырявые бензиновые канистры, а доски были усыпаны пятнами сухой гнили. Однако с неряшливым видом лодки сочетался характер Рэя, но никак не внешность. В этом долговязом узкогрудом человеке немногим моложе тридцати лет, с модно подстриженными черными волосами, плоско ложившимися на затылок, и длинным лошадиным лицом чувствовалась, несмотря на простоватость, порода и что-то очень для Минголлы знакомое. Возможно, думал он, довольно привлекательное лицо напоминает ему придворные портреты Гойи – длинноносых, тонкогубых герцогов и маркизов.
В лодку они погрузились утром, – холодным пасмурным утром, когда по морю ползли клочья тумана; Рэй встретил их у причала изысканным поклоном, но тут же все испортил ворчливым приветствием.
– Я же сказал – в семь, – ругнулся он. – Ты что себе думаешь, мужик? У меня что, такси? Пассажир, блядь, вас уже битый час дожидается.
Не успел Минголла спросить, что еще за пассажир, как из-за рубки с довольным видом показался черный великан. Седые прожилки в курчавых волосах, красная бейсбольная кепка, джинсы и футболка, плотно обтягивавшая мускулы на груди и руках. Над глазом розовый крючковатый шрам. Минголла сперва не поверил, что это действительно Тулли, но в следующий миг выхватил из-под рубашки пистолет
– А ну убери это сучье говно! – Рэй попятился.
Тулли и бровью не повел.
– Суров ты, Дэви. Да и с нутра силен. А это, как я погляжу, – он окинул взглядом Дебору, – Чифуэнтес и есть, ага? С виду ничего, друг.
– Что ты тут делаешь? – спросил Минголла.
– То же, что и ты, друг. Панама! – В устах Тулли это слово отозвалось окликом судьбы и великими подвигами в самом ближайшем будущем. – Прибавил два и два, и вышла Панама.
Рэй тем временем допятился до рубки и уже собирался проскользнуть внутрь, но Минголла приказал ему стоять на месте.
– Кто это? – спросила Дебора, в ее руке тоже был пистолет.
– Неужто Дэви не говорил тебе про Тулли Эбанкса?
Он шагнул вперед, и Минголла сунул пистолет за пояс, решив, что оружие не понадобится.
– Не дури, Тулли, – сказал он. – Я с тобой справлюсь.
– А то я не знаю, Дэви. Кто говорил, что из тебя выйдет толк? Знаешь, сколько я ждал этой минуты? Я за тебя, друг.
– Угу, само собой.
Рэй снова полез в рубку, но Минголла опять его остановил.
– Пора запускать эту херовину, – сказал Рэй. – Если вам, козлам, охота друг друга перестрелять, перестреливайте. Меня сейчас больше туман заботит.
Он нырнул в дверь, и через минуту послышалось урчание, корпус затрясся, а труба изрыгнула черный дым.
– Будешь в меня стрелять, Дэви? – спросил Тулли и ухмыльнулся.
– Могу, – ответил Минголла. – Зачем тебе в Панаму?
– А куда ж еще? Дурак был, что сразу не допер.
– До чего?
– До того, про что слыхал. Мало, что ль, Исагирре болтал, да и все остальные тоже. А потом вдруг сложилось.
Пробравшись сквозь завалы на палубе, Минголла остановился на расстоянии вытянутой руки от Тулли. Тот усмехался ему сверху вниз, морщинистое лицо казалось тяжелым, как у идола. Улыбка растаяла, когда Минголла надавил на его сознание и, пробив защиту, настроил на честность. Снова спросил, зачем Тулли понадобилась Панама, и тот выдал ему обрывки историй, догадок, намеков и подслушанных разговоров – всего того, что привело его туда же, куда и Минголлу с Деборой.
– Охуеть! – воскликнул в конце концов Тулли и с благоговением уставился на Минголлу. – Где это ты так насобачился?
– Тренировка, – ответил Минголла.
Из частокола Туллиного сознания он вычленил жадность и волю, а под ними – незамутненное добродушие, ослабленное, правда, препаратами и силой. Он решил, что Тулли можно доверять, но в своих чувствах к нему разобраться не мог: тонкий слой дружбы прикрывал вражду.
– Слушай, Дэви, – заговорщицки произнес Тулли, – нам бы потолковать, а? Прикинуть, как быть с Панамой. Думается мне, там несладко. Пожалуй, мы друг другу пригодимся.
– Поговорим, только после. – Он повернулся к Деборе. – Все в порядке, это мой бывший тренер.
Опустив пистолет в сумку, Дебора одарила Тулли подозрительным взглядом и шагнула вперед. Оставляя за кормой Ливингстон, «Энсорселита» тряслась и раскачивалась на серой зяби.
– Ненавижу это гребаное море. – Тулли вгляделся в горизонт. – Ненавижу! – Он подвинулся к Минголле и обнял его за плечи. – Давненько не видались, а, Дэви?
Минголла буркнул что-то согласительное, но руку убрал.
– О чем ты хотел говорить?
– Ну... – Тулли оперся на поручни и сурово произнес: – Для начала, может, растолкуешь, что ты натворил с моей Лизабет?
Минголла не сразу вспомнил это имя.
– А, да... Не знаю, старик. Совсем тогда был в раздрае. Извини.
– Бля, девка месяц по тебе ревела.
– Я же сказал, извини, – разозлился Минголла. – Что мне теперь делать – переться на остров и вправлять ей мозги?
– Это я и сам могу. Но решил пока не трогать... другие мудаки зато не полезут, все польза. Любопытно просто – совесть не мучает?
– Не особо, – ответил Минголла. – Других забот хватает.
– Тебя еще тогда тянуло на крутняк, – сказал Тулли. – А теперь смотрю, ты и вправду крут. Но кой-чего доброго в тебе есть, друг. Я-то вижу.
– Оставь в покое мою душу, старик. Скажи лучше, что у тебя на уме... что-то ведь задумал, а?
Из рубки вышел Рэй и встал рядом с Деборой, которая смотрела сейчас назад, на удалявшийся город.
– Кой-чего есть, – согласился Тулли. – Мне довелось пару месяцев пробыть в Панаме, когда еще рыбачил. Маленько я эту страну знаю. Ежели припечет, есть у меня в Дарьенах местечко. В самый раз, чтобы схорониться.
Рэй что-то говорил, размахивая руками, как вдруг задел грудь Деборы – та отшатнулась.
Толкнув Тулли плечом и расшвыривая по сторонам мусор, Минголла зашагал к Рэю.
– Держи свои гребаные руки при себе, понял!
– Он не нарочно, Дэвид. – Дебора встала между ними, Рэй усмехнулся и пожал плечами.
– Не кипятись, hombre, – сказал он. – У меня своя баба есть... Эй, Корасон! Поди сюда!
Из ведущего к каютам люка показалась женская голова. Рэй поманил, и женщина выбралась на палубу. Она была полновата, но вполне привлекательна: по-индейски смуглая, с обычными для метисов чертами лица, длинные волосы заплетены в косу. От Корасон исходил довольно сильный психотический жар, а место левого глаза занимала голограмма, изображавшая покрытую росой розу на черном беззвездном небе.
– Видишь, – сказал Рэй. – Есть кого потискать. – Он махнул ей пальцем. – Расстегнись.
Корасон опустила глаза и начала расстегивать блузку.
– Не надо, – сказал Минголла. Она не остановилась.
– Своей бабой командуй, – огрызнулся Рэй, – а не моей.
Из расстегнутой блузки вывалились тяжелые груди.
– Пошли отсюда. – Минголла подтолкнул Дебору к люку.
За спиной у него раздался насмешливый голос Рэя:
– Ты куда, мужик, а то, может, пощупаешь? Много теряешь!
Они плыли вдоль берега, прячась от патрулировавших в открытом море военных. Было пасмурно, а когда сквозь облака все же проглядывало солнце, его бледный свет размазывался по морю плоским однообразным блеском, так что казалось, будто лодка ползет по океану свежей серой краски. Монотонность путешествия нарушали разве что постоянные приставания Рэя к Деборе. Стоило ей появиться на палубе, как тот, буквально прижав Дебору к поручням, принимался пичкать ее доказательствам и своего революционного пыла, а также рассказами о совершенных во имя этой самой революции гадостей. Минголла как-то предложил покончить с подобной дурью раз и навсегда, но Дебора ответила:
– Он грубый, но безобидный. И на самом деле не так уж плох. В политике он, по крайней мере, искренен.
Реакция показалась Минголле странной – меньше всего Рэю подходило слово «искренность», и, кроме всего прочего, он совершенно возмутительно вел себя с Корасон.
В тот первый день женщина показалась Минголле более чем симпатичной, но из этого требовалось вычесть ее экзотическую побрякушку. Все смотрели сперва на глаз Корасон и только потом на ее саму, а потому сюрреалистическая красота розы как бы призывала считать красивой и ее хозяйку, хотя на самом деле та была вполне обыкновенной. Второе впечатление подкреплялось собачьей покорностью, с которой она сносила любые выходки Рэя. Однажды, например, он заставил ее надеть черные лодочки, вечернее платье, соорудить на голове высокую прическу, заколоть волосы переливающимися шпильками, похожими на букетики цветов, и отправил в таком виде драить палубу; эта работа заняла у Корасон почти всю ночь и превратила ее наряд в тряпки. Ходила она всегда с опущенной головой, почти ни с кем не разговаривала и вздрагивала, заслышав шаги Рэя.
Но однажды, когда Минголла спускался по лестнице к себе в каюту, он услыхал голос Корасон из-за приоткрытой на дюйм двери Тулли.
– Ничо я не чувствую, – говорила она.
– Какой черт, ничего! – сердился Тулли. – За дурака-то меня не держи.
Через дверную щель Минголла увидел, как Корасон стоит в одних трусах перед койкой Тулли. В розе на ее глазу отражался свет фонаря.
– А зачем тебе мои чувства? – спросила она. – Никому они не нужны. Ничего я не хочу.
– Херня, – сказал Тулли. – Это Рэю только того от тебя и надо... тащится он. А ты, видать, думаешь, что так и правильно; почему – не знаю.
– Я пошла. – Она натянула блузку.
Тулли – безнадежно:
– Еще придешь?
Не дожидаясь ответа, Минголла нырнул в пустую соседнюю каюту. Когда шаги Корасон затихли, он вышел оттуда и толкнул Туллину дверь.
– С огнем играешь, старик, – сказал он. – Не хватало нам только сцепиться с Рэем.
– Не сцепимся. – Тулли растянулся на койке. – А если что, вправим ему мозги – всего-то делов.
– Что-то мне неохота копаться у человека в мозгах, пока он плывет через рифы, – сказал Минголла.
– Не дергайся. – Тулли тяжело и жалобно вздохнул. – Он в курсе про меня и Корасон. Если хочешь знать, это вообще была его идея. Тащится, когда она рассказывает, как ей с другими мужиками. – Тулли ткнул кулаком матрас.
– В чем дело?
Морщины на его лице стали глубже, словно кожа пошла трещинами.
– Мудак я, – проговорил он. – Сохнуть по кривоглазой дуре – в мои-то годы... тем более самой-то ей даже до себя дела нет. – Он несколько раз напряг и расслабил руку, наблюдая за игрой мышц. – Нравится бабе думать, будто она бревно. Но, черт побери, я-то вижу – проняло ее, только говорить не хочет.
– Может, она и вправду чурбан, – предположил Минголла. – А ты просто морочишь самому себе голову.
– Не, все с ней нормально. Только стыдится. Чертовы бабы, знают, что в их чувствах вся сила, вот и выебываются. И так повертят, и сяк, пока мужик совсем не присохнет. – Он снова стукнул по матрасу. – Убей, не пойму, зачем ей это.
– Рэй, наверное, постарался.
– Не похоже. Баба прошла через терапию, на хрена ей гнуться перед Рэем. Не-е-е... Сдается мне, она давно такая. – Тулли поднес кулак к свету и оглядел его со всех сторон: алхимик так изучал бы странный корень в лучах перегонного куба. – Да, друг, с этим сукиным сыном я бы не прочь повозиться минут эдак пять.
– Не стоит, неумно это, – сказал Минголла. – Он нам еще пригодится.
– Толку-то от твоего ума. – Тулли сердито глянул на Минголлу. – Очень умно было связываться с этой твоей Чифуэнтес. Думаешь, у тебя от нее крыша не едет?
– Она-то здесь при чем?
– При том, что Рэй по ней сохнет.
– Клеится, а не сохнет.
– А Корасон говорит, сохнет, сам не свой, говорит, мужик.
– Значит, не повезло.
Тулли фыркнул и уставился в потолок.
– Блядь, Дэви, тебя еще учить и учить.
Минголла присел на край койки.
– Расскажи про Панаму, старик. Что ты там говорил за место?
– Успеется.
– А сейчас ты что, занят... желчь копишь?
Пару секунд Тулли молчал, потом сел.
– Твоя правда. Ладно, слушай. В Дарьенских горах есть деревня, Трес-Сантос называется. Смотри... – Он стянул со столика карандаш и бумагу. – Вот тебе карта. – Рисуя, он продолжал рассказывать: – Четыре-пять часов от Панама-сити... если только тумана не будет. В тумане хоть неделю ползи. Можно вдоль океана, и тогда попадешь в Трес-Сантос с запада. Там туманов меньше.
– И что за деревня? – спросил Минголла.
– Ничего, индейцы. Но если в Панама-сити ебнет, делать ноги лучше всего из Трес-Сантос.
– Бля, они ж там найдут кого угодно.
– Точняк... С воздуха. Но оттуда в лес идет тропа. В лесу, правда, тоже долго не высидишь. Однако ж следы замести можно. Индейцы подсобят, если скажешь им про меня. Покажут кой-какие тропки, и кто б за тобой ни гнался, пока собаки возьмут след, будешь уже далеко. – Он поднял бумагу и внимательно на нее посмотрел. – Держи, пригодится, в Панаме, вообще-то, херово.
Минголла сунул листок в карман рубашки.
– Как же тебя занесло в те горы? Вроде рыбачил.
– Рыбачил, это верно... только командовал моей рыбалкой один недоебыш, который только фуражку и успел на себя напялить. Как пришли в Колон, так я и через борт, еще мотор не заглушили. Тоже было весело. Дикие эти Дарьены.
– В смысле?
– Дикость там кругом, но тот лес – это вообще ни на что не похоже. – Тулли заложил руки за голову. – В горах есть деревни, там солнце вообще не показывается... даже в самые ясные дни все равно туман, а воздух с виду такой, будто атомы плавают и блестят, знаешь. А когда человек идет тебе навстречу, у него туман заворачивается вокруг головы, да еще солнце – ну точно нимб, – можно подумать, Иисус явился. И тишина. Туман приглушает звуки, никогда не поймешь, что далеко, а что близко. Как будто там все из тумана, а расстояния меняются. Крылья хлопают, а видно только тени, и джунгли как будто шевелятся, медленно так, лианы выгибаются и закручиваются, ну точно змеи. И брухо. Ведьмаки. По ночам костры палят, сами по себе, на высоких местах видно. И слышно, как бормочут. А когда замолкают, может явиться черная собака – прется через всю деревню, она ничья вообще-то, но ежели глянешь ей в глаза, колдовать научишься.
Тулли говорил, и на Минголлу все сильнее наваливалась холодная тяжесть; он не хотел этого признавать и лишь заметил, что место, должно быть, интересное.
А посмотрите на бабу, с которой он с тех пор путается, – она же шлюха, вместо глаза у нее странная роза, наделенная волшебной силой. А коль вы еще не поняли, что это за злыдень, – поглядите, что он возит. Кокаин, дезертиров, антиквариат. Нет, сказали Минголле люди, лучше бы тебе поискать другую лодку... хотя на чем еще доберешься до Панамы, кроме как на «Энсорселите», и бог знает, когда будет другая оказия. Может, сеньору лучше вообще переменить свои планы.
Предостерегавшие Минголлу мужчины и женщины были карибцами, обитали в белых каситах, купались в многоярусном водопаде, что сбегал с зеленого холма неподалеку от города, и их мирная жизнь в столь тесной близости от зоны боев лучше всего доказывала искусственность этой войны. С их слов Минголла нарисовал себе портрет пирата Рэя Барроса – седоватого человека с золотыми зубами, покрытого шрамами и татуировкой, а ветхое рыбачье корыто «Энсорселита» неплохо подходило именно такому персонажу: сорокафутовая, с темно-зеленым корпусом лодка, под палубу втиснуты четыре каюты, в корме охлажденный трюм. Ходовую рубку, перекошенную больше, чем надо, градусов на пять, не красили уже много лет, но из-за остатков желтых пятен она казалась издали покрытой веселым горошком. На палубе валялись тряпки, масляные железяки, мотки веревки, дырявые бензиновые канистры, а доски были усыпаны пятнами сухой гнили. Однако с неряшливым видом лодки сочетался характер Рэя, но никак не внешность. В этом долговязом узкогрудом человеке немногим моложе тридцати лет, с модно подстриженными черными волосами, плоско ложившимися на затылок, и длинным лошадиным лицом чувствовалась, несмотря на простоватость, порода и что-то очень для Минголлы знакомое. Возможно, думал он, довольно привлекательное лицо напоминает ему придворные портреты Гойи – длинноносых, тонкогубых герцогов и маркизов.
В лодку они погрузились утром, – холодным пасмурным утром, когда по морю ползли клочья тумана; Рэй встретил их у причала изысканным поклоном, но тут же все испортил ворчливым приветствием.
– Я же сказал – в семь, – ругнулся он. – Ты что себе думаешь, мужик? У меня что, такси? Пассажир, блядь, вас уже битый час дожидается.
Не успел Минголла спросить, что еще за пассажир, как из-за рубки с довольным видом показался черный великан. Седые прожилки в курчавых волосах, красная бейсбольная кепка, джинсы и футболка, плотно обтягивавшая мускулы на груди и руках. Над глазом розовый крючковатый шрам. Минголла сперва не поверил, что это действительно Тулли, но в следующий миг выхватил из-под рубашки пистолет
– А ну убери это сучье говно! – Рэй попятился.
Тулли и бровью не повел.
– Суров ты, Дэви. Да и с нутра силен. А это, как я погляжу, – он окинул взглядом Дебору, – Чифуэнтес и есть, ага? С виду ничего, друг.
– Что ты тут делаешь? – спросил Минголла.
– То же, что и ты, друг. Панама! – В устах Тулли это слово отозвалось окликом судьбы и великими подвигами в самом ближайшем будущем. – Прибавил два и два, и вышла Панама.
Рэй тем временем допятился до рубки и уже собирался проскользнуть внутрь, но Минголла приказал ему стоять на месте.
– Кто это? – спросила Дебора, в ее руке тоже был пистолет.
– Неужто Дэви не говорил тебе про Тулли Эбанкса?
Он шагнул вперед, и Минголла сунул пистолет за пояс, решив, что оружие не понадобится.
– Не дури, Тулли, – сказал он. – Я с тобой справлюсь.
– А то я не знаю, Дэви. Кто говорил, что из тебя выйдет толк? Знаешь, сколько я ждал этой минуты? Я за тебя, друг.
– Угу, само собой.
Рэй снова полез в рубку, но Минголла опять его остановил.
– Пора запускать эту херовину, – сказал Рэй. – Если вам, козлам, охота друг друга перестрелять, перестреливайте. Меня сейчас больше туман заботит.
Он нырнул в дверь, и через минуту послышалось урчание, корпус затрясся, а труба изрыгнула черный дым.
– Будешь в меня стрелять, Дэви? – спросил Тулли и ухмыльнулся.
– Могу, – ответил Минголла. – Зачем тебе в Панаму?
– А куда ж еще? Дурак был, что сразу не допер.
– До чего?
– До того, про что слыхал. Мало, что ль, Исагирре болтал, да и все остальные тоже. А потом вдруг сложилось.
Пробравшись сквозь завалы на палубе, Минголла остановился на расстоянии вытянутой руки от Тулли. Тот усмехался ему сверху вниз, морщинистое лицо казалось тяжелым, как у идола. Улыбка растаяла, когда Минголла надавил на его сознание и, пробив защиту, настроил на честность. Снова спросил, зачем Тулли понадобилась Панама, и тот выдал ему обрывки историй, догадок, намеков и подслушанных разговоров – всего того, что привело его туда же, куда и Минголлу с Деборой.
– Охуеть! – воскликнул в конце концов Тулли и с благоговением уставился на Минголлу. – Где это ты так насобачился?
– Тренировка, – ответил Минголла.
Из частокола Туллиного сознания он вычленил жадность и волю, а под ними – незамутненное добродушие, ослабленное, правда, препаратами и силой. Он решил, что Тулли можно доверять, но в своих чувствах к нему разобраться не мог: тонкий слой дружбы прикрывал вражду.
– Слушай, Дэви, – заговорщицки произнес Тулли, – нам бы потолковать, а? Прикинуть, как быть с Панамой. Думается мне, там несладко. Пожалуй, мы друг другу пригодимся.
– Поговорим, только после. – Он повернулся к Деборе. – Все в порядке, это мой бывший тренер.
Опустив пистолет в сумку, Дебора одарила Тулли подозрительным взглядом и шагнула вперед. Оставляя за кормой Ливингстон, «Энсорселита» тряслась и раскачивалась на серой зяби.
– Ненавижу это гребаное море. – Тулли вгляделся в горизонт. – Ненавижу! – Он подвинулся к Минголле и обнял его за плечи. – Давненько не видались, а, Дэви?
Минголла буркнул что-то согласительное, но руку убрал.
– О чем ты хотел говорить?
– Ну... – Тулли оперся на поручни и сурово произнес: – Для начала, может, растолкуешь, что ты натворил с моей Лизабет?
Минголла не сразу вспомнил это имя.
– А, да... Не знаю, старик. Совсем тогда был в раздрае. Извини.
– Бля, девка месяц по тебе ревела.
– Я же сказал, извини, – разозлился Минголла. – Что мне теперь делать – переться на остров и вправлять ей мозги?
– Это я и сам могу. Но решил пока не трогать... другие мудаки зато не полезут, все польза. Любопытно просто – совесть не мучает?
– Не особо, – ответил Минголла. – Других забот хватает.
– Тебя еще тогда тянуло на крутняк, – сказал Тулли. – А теперь смотрю, ты и вправду крут. Но кой-чего доброго в тебе есть, друг. Я-то вижу.
– Оставь в покое мою душу, старик. Скажи лучше, что у тебя на уме... что-то ведь задумал, а?
Из рубки вышел Рэй и встал рядом с Деборой, которая смотрела сейчас назад, на удалявшийся город.
– Кой-чего есть, – согласился Тулли. – Мне довелось пару месяцев пробыть в Панаме, когда еще рыбачил. Маленько я эту страну знаю. Ежели припечет, есть у меня в Дарьенах местечко. В самый раз, чтобы схорониться.
Рэй что-то говорил, размахивая руками, как вдруг задел грудь Деборы – та отшатнулась.
Толкнув Тулли плечом и расшвыривая по сторонам мусор, Минголла зашагал к Рэю.
– Держи свои гребаные руки при себе, понял!
– Он не нарочно, Дэвид. – Дебора встала между ними, Рэй усмехнулся и пожал плечами.
– Не кипятись, hombre, – сказал он. – У меня своя баба есть... Эй, Корасон! Поди сюда!
Из ведущего к каютам люка показалась женская голова. Рэй поманил, и женщина выбралась на палубу. Она была полновата, но вполне привлекательна: по-индейски смуглая, с обычными для метисов чертами лица, длинные волосы заплетены в косу. От Корасон исходил довольно сильный психотический жар, а место левого глаза занимала голограмма, изображавшая покрытую росой розу на черном беззвездном небе.
– Видишь, – сказал Рэй. – Есть кого потискать. – Он махнул ей пальцем. – Расстегнись.
Корасон опустила глаза и начала расстегивать блузку.
– Не надо, – сказал Минголла. Она не остановилась.
– Своей бабой командуй, – огрызнулся Рэй, – а не моей.
Из расстегнутой блузки вывалились тяжелые груди.
– Пошли отсюда. – Минголла подтолкнул Дебору к люку.
За спиной у него раздался насмешливый голос Рэя:
– Ты куда, мужик, а то, может, пощупаешь? Много теряешь!
Они плыли вдоль берега, прячась от патрулировавших в открытом море военных. Было пасмурно, а когда сквозь облака все же проглядывало солнце, его бледный свет размазывался по морю плоским однообразным блеском, так что казалось, будто лодка ползет по океану свежей серой краски. Монотонность путешествия нарушали разве что постоянные приставания Рэя к Деборе. Стоило ей появиться на палубе, как тот, буквально прижав Дебору к поручням, принимался пичкать ее доказательствам и своего революционного пыла, а также рассказами о совершенных во имя этой самой революции гадостей. Минголла как-то предложил покончить с подобной дурью раз и навсегда, но Дебора ответила:
– Он грубый, но безобидный. И на самом деле не так уж плох. В политике он, по крайней мере, искренен.
Реакция показалась Минголле странной – меньше всего Рэю подходило слово «искренность», и, кроме всего прочего, он совершенно возмутительно вел себя с Корасон.
В тот первый день женщина показалась Минголле более чем симпатичной, но из этого требовалось вычесть ее экзотическую побрякушку. Все смотрели сперва на глаз Корасон и только потом на ее саму, а потому сюрреалистическая красота розы как бы призывала считать красивой и ее хозяйку, хотя на самом деле та была вполне обыкновенной. Второе впечатление подкреплялось собачьей покорностью, с которой она сносила любые выходки Рэя. Однажды, например, он заставил ее надеть черные лодочки, вечернее платье, соорудить на голове высокую прическу, заколоть волосы переливающимися шпильками, похожими на букетики цветов, и отправил в таком виде драить палубу; эта работа заняла у Корасон почти всю ночь и превратила ее наряд в тряпки. Ходила она всегда с опущенной головой, почти ни с кем не разговаривала и вздрагивала, заслышав шаги Рэя.
Но однажды, когда Минголла спускался по лестнице к себе в каюту, он услыхал голос Корасон из-за приоткрытой на дюйм двери Тулли.
– Ничо я не чувствую, – говорила она.
– Какой черт, ничего! – сердился Тулли. – За дурака-то меня не держи.
Через дверную щель Минголла увидел, как Корасон стоит в одних трусах перед койкой Тулли. В розе на ее глазу отражался свет фонаря.
– А зачем тебе мои чувства? – спросила она. – Никому они не нужны. Ничего я не хочу.
– Херня, – сказал Тулли. – Это Рэю только того от тебя и надо... тащится он. А ты, видать, думаешь, что так и правильно; почему – не знаю.
– Я пошла. – Она натянула блузку.
Тулли – безнадежно:
– Еще придешь?
Не дожидаясь ответа, Минголла нырнул в пустую соседнюю каюту. Когда шаги Корасон затихли, он вышел оттуда и толкнул Туллину дверь.
– С огнем играешь, старик, – сказал он. – Не хватало нам только сцепиться с Рэем.
– Не сцепимся. – Тулли растянулся на койке. – А если что, вправим ему мозги – всего-то делов.
– Что-то мне неохота копаться у человека в мозгах, пока он плывет через рифы, – сказал Минголла.
– Не дергайся. – Тулли тяжело и жалобно вздохнул. – Он в курсе про меня и Корасон. Если хочешь знать, это вообще была его идея. Тащится, когда она рассказывает, как ей с другими мужиками. – Тулли ткнул кулаком матрас.
– В чем дело?
Морщины на его лице стали глубже, словно кожа пошла трещинами.
– Мудак я, – проговорил он. – Сохнуть по кривоглазой дуре – в мои-то годы... тем более самой-то ей даже до себя дела нет. – Он несколько раз напряг и расслабил руку, наблюдая за игрой мышц. – Нравится бабе думать, будто она бревно. Но, черт побери, я-то вижу – проняло ее, только говорить не хочет.
– Может, она и вправду чурбан, – предположил Минголла. – А ты просто морочишь самому себе голову.
– Не, все с ней нормально. Только стыдится. Чертовы бабы, знают, что в их чувствах вся сила, вот и выебываются. И так повертят, и сяк, пока мужик совсем не присохнет. – Он снова стукнул по матрасу. – Убей, не пойму, зачем ей это.
– Рэй, наверное, постарался.
– Не похоже. Баба прошла через терапию, на хрена ей гнуться перед Рэем. Не-е-е... Сдается мне, она давно такая. – Тулли поднес кулак к свету и оглядел его со всех сторон: алхимик так изучал бы странный корень в лучах перегонного куба. – Да, друг, с этим сукиным сыном я бы не прочь повозиться минут эдак пять.
– Не стоит, неумно это, – сказал Минголла. – Он нам еще пригодится.
– Толку-то от твоего ума. – Тулли сердито глянул на Минголлу. – Очень умно было связываться с этой твоей Чифуэнтес. Думаешь, у тебя от нее крыша не едет?
– Она-то здесь при чем?
– При том, что Рэй по ней сохнет.
– Клеится, а не сохнет.
– А Корасон говорит, сохнет, сам не свой, говорит, мужик.
– Значит, не повезло.
Тулли фыркнул и уставился в потолок.
– Блядь, Дэви, тебя еще учить и учить.
Минголла присел на край койки.
– Расскажи про Панаму, старик. Что ты там говорил за место?
– Успеется.
– А сейчас ты что, занят... желчь копишь?
Пару секунд Тулли молчал, потом сел.
– Твоя правда. Ладно, слушай. В Дарьенских горах есть деревня, Трес-Сантос называется. Смотри... – Он стянул со столика карандаш и бумагу. – Вот тебе карта. – Рисуя, он продолжал рассказывать: – Четыре-пять часов от Панама-сити... если только тумана не будет. В тумане хоть неделю ползи. Можно вдоль океана, и тогда попадешь в Трес-Сантос с запада. Там туманов меньше.
– И что за деревня? – спросил Минголла.
– Ничего, индейцы. Но если в Панама-сити ебнет, делать ноги лучше всего из Трес-Сантос.
– Бля, они ж там найдут кого угодно.
– Точняк... С воздуха. Но оттуда в лес идет тропа. В лесу, правда, тоже долго не высидишь. Однако ж следы замести можно. Индейцы подсобят, если скажешь им про меня. Покажут кой-какие тропки, и кто б за тобой ни гнался, пока собаки возьмут след, будешь уже далеко. – Он поднял бумагу и внимательно на нее посмотрел. – Держи, пригодится, в Панаме, вообще-то, херово.
Минголла сунул листок в карман рубашки.
– Как же тебя занесло в те горы? Вроде рыбачил.
– Рыбачил, это верно... только командовал моей рыбалкой один недоебыш, который только фуражку и успел на себя напялить. Как пришли в Колон, так я и через борт, еще мотор не заглушили. Тоже было весело. Дикие эти Дарьены.
– В смысле?
– Дикость там кругом, но тот лес – это вообще ни на что не похоже. – Тулли заложил руки за голову. – В горах есть деревни, там солнце вообще не показывается... даже в самые ясные дни все равно туман, а воздух с виду такой, будто атомы плавают и блестят, знаешь. А когда человек идет тебе навстречу, у него туман заворачивается вокруг головы, да еще солнце – ну точно нимб, – можно подумать, Иисус явился. И тишина. Туман приглушает звуки, никогда не поймешь, что далеко, а что близко. Как будто там все из тумана, а расстояния меняются. Крылья хлопают, а видно только тени, и джунгли как будто шевелятся, медленно так, лианы выгибаются и закручиваются, ну точно змеи. И брухо. Ведьмаки. По ночам костры палят, сами по себе, на высоких местах видно. И слышно, как бормочут. А когда замолкают, может явиться черная собака – прется через всю деревню, она ничья вообще-то, но ежели глянешь ей в глаза, колдовать научишься.
Тулли говорил, и на Минголлу все сильнее наваливалась холодная тяжесть; он не хотел этого признавать и лишь заметил, что место, должно быть, интересное.