Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   - Разве допустит верный слуга, чтобы его господин заскучал? воскликнул довольный Бучек. - У меня не только отыщется с десяток девушек, которые вовсе не хуже использованной аланки, но и такие, которые, будучи обнаженными и к кольцу привязанными, покажутся хану куда желаннее...
   - А ты хитрец! - погрозил пальцем хан. - Подожду. А потом разберусь и с ними, и с их женами!
   Бучеку оставалось только порадоваться: именно этого он и хотел.
   Глава тридцатая
   Учитесь у мышей!
   Где-то в середине зимы Лоза решил проверить, насколько быстро его смерды смогут спрятаться в подземном убежище в случае опасности. Как раз сегодня он ожидал в Холмы тиуна (Тиун - княжеский собиратель дани, управляющий.) Грека, нудного и вздорного человека, которого терпеть не могли не только холмчане, но и все смерды, что жили на княжеских землях.
   Лоза посадил в правом крыле своего дома, там, где когда-то был девичий терем, а сейчас - сторожевой пост холмчан, самого востроглазого мальчишку по прозвищу Сокол, а вместе с ним поставил на сторожевую службу самого быстроногого мальчишку по прозвищу Заяц.
   Теперь ребятишки внимательно следили за ведущей из Лебедяни дорогой, чтобы тут же поднять тревогу, ежели в сторону Холмов поедет кто-то из города.
   Не сказав никому, кроме Прозоры, ни слова, Лоза решил проверить сноровку своих подопечных, а заодно и проучить высокомерного, самоуверенного Грека.
   Главный вход в подземелье был устроен сразу за колодцем. Когда рыли его, то имели в виду, что и в зимнее время, когда прячущегося человека могут погубить оставленные им следы, место у колодца самое оживленное, а потому и самое затоптанное. Кто станет искать там какие-то следы?
   Мужики помоложе приготовились бежать в лес - дорога в него тоже обычно была исхожена.
   Ход в подземное жилище из леса хитроумно прятался под сухим деревом, которое освободили от корней и теперь использовали как рычаг, чтобы поворачивать тяжелую, придуманную самим Головачом, крышку.
   Все получилось так, как задумали. К Лозе прибежал запыхавшийся Заяц дворянин стоял посреди села, чтобы лично наблюдать, как холмчане станут прятаться. Он ещё с осени начал учить своих людей: "Чтобы в землю ныряли, как мыши - раз, и нету!"
   - Едут! - закричал Заяц. - Сани, а следом пятеро верховых! Едут в нашу сторону!
   По знаку Лозы ещё один подросток кинулся к столбу с привязанным к нему старым медным тазом и застучал деревянной колотушкой.
   Медный таз, пожертвованный одной из холмских молодиц, издавал звуки, слышные на любом краю села, что твой колокол.
   Тиун Грек ехал в розвальнях. Он улыбался в предвкушении того, как станет распекать сейчас новоявленного владельца земли. Село было богатым, и такого княжеского подарка мог ожидать кто угодно, но отдать этот жирный кус дворянину!
   Совсем обнаглели дворяне! Пользуются расположением князя и оседают на его землях как хозяева. То, что дворяне не просто чувствуют себя хозяевами, а и, получив дарственные грамоты на землю, становятся ими, Грек в запале не хотел признавать.
   Станешь черни уступать, начнут и бояр с родовых земель сгонять! Ну кто таков этот конюший князя? Попросту старший конюх, а теперь любуйся, почти боярин!
   Тиун подумал, как сейчас он поставит перед собой Лозу и как, обнаружив ошибки в его расходных записях, станет распекать на все лады. Он даже потер ладони от приятного предвкушения.
   Издалека село казалось безлюдным. Что же это никто не выбегает ему навстречу? Или они там вымерли все? Но нет, кое-где из труб вился дымок.
   - К господскому дому! - приказал Грек вознице.
   Розвальни, которые тащили две хорошо откормленные лошадки, со звоном колокольчиков остановились перед крыльцом дворянского дома.
   Против ожидания, к дорогим гостям опять никто не вышел. Только теперь тиун понял, что пока они ехали через село, не тявкнула ни одна собака.
   Грек поежился от нехорошего предчувствия. А что, если у них тут чума? Или какая другая напасть?
   - Пойди посмотри, дома ли хозяева? - ткнул он в спину кучера, бывшего его челядинцем.
   В дальние поездки Грек предпочитал ездить на своих санях, хотя князь Всеволод предлагал ему сани, имевшиеся в его хозяйстве в аккурат для таких поездок.
   Кучер удивленно оглянулся на хозяина, но покорно слез со своего места и направился в дом.
   - Быстрей! - крикнул ему вслед тиун. - Плетешься, как стельная корова!
   Тем не менее он невольно втянул голову в плечи, ожидая, что из дома с диким криком выскочит кучер.
   Челядинец появился на крыльце, когда хозяин уже отчаялся его дождаться. Вид у мужика был растерянный.
   - Никого нет, - сообщил он недоуменно. - Все кругом открыто, печь ещё теплая и... никого!
   Грек оглянулся на верховых.
   - А ну-ка, прокатитесь по селу, посмотрите, нет ли в этих чертовых Холмах хоть кого-нибудь?!
   Слово "чертовых" вырвалось у него нечаянно и в чистом морозном воздухе прозвучало по-особому выразительно, словно тиун не поминал нечистого, а призывал его. Показалось даже, что отозвалось оно сразу в нескольких сторонах Холмов насмешливым поддразниванием.
   Наконец вернулись и посланные на поиск холмчан дружинники. Тиун раздраженно похаживал подле розвальней, сторожко поглядывая по сторонам и невольно вздрагивая от каждого шороха или хруста осыпающегося с крыш снега: а ну как выскочит... нечисть! Или что там прячется в этом внезапно обезлюдевшем селении?!
   Вот и дружинники твердят растерянно:
   - Никого нет!
   Тиун почувствовал, как откуда-то, с самого дна души, поднимается страх.
   - Может, ворог какой чужедальний напал да всех селян истребил?
   - Тогда где тела убиенных? - боязливо озираясь, спросил один из дружинников.
   - Провалились в тартарары! - брякнул другой.
   И сам же испуганно замолчал. Теперь уже все пятеро дружинников сгрудились вокруг саней, ожидая от Грека решения: что делать дальше? А тот все медлил.
   - Что прикажешь, боярин? - поторопил все же старший. Тиун - сам себе хозяин, а ему за дружинников ответ перед князем держать.
   - Не знаю, - выдавил тиун, впервые в жизни признавшийся в собственном бессилии.
   - Может, заберем свое да вернемся?
   - Где же мы найдем наше-то? - развел руками Грек.
   - Дак все уже готово, сложено, в людской лежит, - вмешался возница.
   - Надо проверить.
   - И проверяй, - согласился старшина дружинников.
   - Взять имущество? Без хозяина? Сие есть воровство!
   Если тиуна и обвиняли во вредности и излишней строгости, то уж в отсутствии честности никто его доселе упрекнуть не мог.
   - А ежели хозяева вовсе не появятся?
   - Тогда сие есть колдовство, и сам князь должен решать, пойдет ли ему на пользу добро, отмеченное дьявольской печатью?
   Дружинники переглянулись. Они были не согласны с тиуном - какая такая печать? Добро - оно и есть добро! В крайности, можно в сани его погрузить да по дороге в церковь заехать. Пусть батюшка освятит!
   Но уехали ни с чем. Князь Всеволод встревожился не на шутку. Не потерей дани обеспокоенный, но потерей людей целого селения, своего любимого дворянина! Неужели он Лозе проклятое село отдал?
   Князь решил посоветоваться с епископом Лебедяни Нифонтом. Мол, так и так, случилось исчезновение смердов целого села безо всяких следов. Нет ли в том какого дьявольского промысла?
   Нифонта случай заинтересовал. Тиуна Грека он не любил, ибо тот пытался всячески урезать монастырские богатства, уверяя, что церковники должны служить богу, а не злату.
   Открыто мстить Греку епископ побаивался, но раз случай сам шел к нему в руки... Кстати, и епископ совсем недавно призывал горожан бдить, чтобы дьявол не сбивал их с пути истинного всяческими соблазнами. Так-то Грека упрекнуть было не в чем, но, может, тайный грешок все же есть?
   Потому, когда князь собрал пять десятков дружинников, чтобы ехать с ними в Холмы - больше он взять постеснялся, дабы не быть обвиненным в трусости, - во главе его отряда оказался епископ в скромном возке, запряженном одной, но очень ходкой лошадью.
   Выехали на рассвете, когда, как известно, силы дьявольские обладают наименьшей силой. Возница епископа, служка в черной рясе, был одет в теплый овчинный тулуп. Сам Нифонт, завернутый в соболью шубу, бережно держал на коленях икону Успенской Божьей Матери в дорогом серебряном окладе.
   К тому времени, конечно, все холмчане наружу вылезли, и господин их, Лоза, похвалил за быстроту действий: он сам ещё раз убедился в том, что в убежище им не страшен никакой ворог.
   Беспокоило его лишь одно: придется говорить неправду князю Всеволоду, который непременно сам наведается. Но тут шла речь о жизнях многих, и кто знает, как все сложится: чем меньше людей тайну знает, тем больше уверенность, что и не проговорятся.
   Самих же холмчан Лоза ещё раз предупредил: молчать! А то приедет епископ, начнет дьяволом пугать, да убежище и засыпать прикажет. А этого селяне никак не могли допустить. Слишком много в это жилище сил вложили, да и полюбили его так, что и под пытками тайны своей не выдали бы!
   Навстречу князю и его сопровождающим вышли всем селом, с хлебом-солью, как и положено, и посмеивались про себя удивлению и растерянности приехавших.
   На призраков холмчане никак не походили, на больных тоже. Епископу кланялись, крест целовали, как и положено людям богобоязненным. Значит, дьявола здесь не было.
   Князя пригласили в господский дом, где быстро накрыли столы, и Лоза, как бы между прочим, поинтересовался у бывшего воспитанника, не случилось ли чего с тиуном?
   - Здоров. Что ему сделается? - вроде равнодушно ответил Всеволод, вглядываясь в спокойное, безмятежное лицо Лозы - не скрывает ли чего его дворянин? - Отчего у тебя такой интерес к тиуну?
   - За данью не едет. Раньше, говорят, день в день наведывался, а теперь... Может, мне время дает, так я давно готов.
   Епископ Нифонт сей разговор слышал и ему порадовался. Враг оказался повергнутым, ибо кто же теперь ему поверит?
   Однако же епископ лично обошел Холмы и убедился, что селяне бога чтут, в каждой избе, как положено, икона висит, лампада теплится... Но что же все-таки привиделось Греку?!
   А князь тем временем налегал на медовуху, которая у Прозоры вышла на редкость удачной. Всеволод навеселе увлекся пятнадцатилетней челядинкой с красивыми карими глазами и вьющимися волосами по прозвищу Ягодка.
   - Ягодка и есть! - ловил её за руку князь, когда девушка в очередной раз доливала ему хмельной напиток.
   Налили с поклоном и епископу. Тот выпил, помолчал, да и высказал князю, что хотел:
   - Тиун Грек, княже, староват стал.
   - Так он же не один был, - попытался защитить управляющего князь.
   - Кто знает, какими посулами да уговорами склонил он дружинников к клятвопреступлению, - сурово заметил Нифонт.
   - Что же ты, отче, моих дружинников в мздоимстве подозреваешь? вскинулся князь.
   - Оно и верно, не пойман, не вор, - согласился епископ. - А только неладное здесь чую. Если чисты духом и помыслами твои люди, тогда сему происшествию лишь одно объяснение есть: тиун Грек знается с нечистым! И наслал на дружинников морок.
   - А зачем ему такое понадобилось?
   - Сие мне неведомо, но из тиунов его от греха подальше убери.
   Всеволод хоть и с великой неохотой, но совету епископа последовал.
   Новому тиуну, увы, не хватало дотошности Грека, которая так раздражала княжеских данников.
   Лоза одно время пребывал в смятении, ведь из-за него пострадал ни в чем не повинный Грек, но ничего исправить не мог, потому что тогда пришлось бы открывать князю секрет подземного убежища, а этого делать было нельзя!
   Глава тридцать первая
   Разделяй, и делай, что хочешь!
   Как и ожидали, Анастасия родила девочку, которую назвали Ойле. Мама-уруска, правда, говорила на свой лад - Ольга.
   Заира не загадывала, кого ей больше хочется: кто будет, тот и будет. Уже сама возможность родить ребенка от любимого мужчины казалась юной булгарке подарком судьбы. Ведь совсем недавно о таком она не могла и мечтать. Родился у неё мальчик, которого назвали Рустам.
   Появился он на свет на неделю раньше Ойле, и теперь Анастасия помогала Заире, а уж потом пришедшая в себя Заира помогала ей.
   Молодые женщины так привязались друг к другу, казалось, родные сестры не были столь близки.
   Сестры сестрами, но Аслан все же в одном из набегов раздобыл шатер алого цвета, принадлежавший какому-то богатому кипчаку - благо, было лето, - и посмеивался в разговоре с Аваджи, что теперь больше не будет слушать его рычанья.
   Аваджи сначала обиделся, но потом понял, что Аслан, по природе человек грубоватый, просто шутит, скрывая за этим чувство любви и преданности товарищу, благодаря которому стало возможным счастье Аслана.
   Монгольские войска, состоящие из представителей завоеванных племен и самих монголов, перешли границы русских земель и теперь двигались по южным окраинам Руси, потихоньку направляясь на север. Малым ходом следом за войском двигались телеги с добычей, снедью, кормом для лошадей и верблюдов, на которых ехали жены военачальников, татарские муллы, шаманы.
   Занятый собственными развлечениями, которые в избытке предоставлял ему Бучек, Тури-хан почти не вспоминал о юз-баши и их женах, то его любимца никак не устраивало. Пока юз-баши ходили рядом, сражались и вели себя так, что вызывали уважение своих нукеров, хан мог вспомнить о них в любую минуту и пожелать иметь рядом с собой.
   Потому Бучек и беспокоил хана красочными рассказами о счастливой жизни сотников. Кто бы не разозлился на месте Тури-хана? Богатый, знатный человек не может того, что может чернь - продолжать свой род!
   А эти чужеземные девки, которых хан своими руками отдал юз-баши, как назло оказались плодовитыми и, видно, собирались рожать детей каждый год, на зависть хану!
   - Что же мне с ними делать? - вырвалось у Тури-хана.
   Он уже привык не скрывать свои мысли от Бучека.
   - Первым делом, разделить их, - посоветовал тот.
   - Юз-баши и жен?
   - Нет, самих Аслана и Аваджи. Завтра вы собираетесь послать тысячу джигитов в войско Бату-хану. С одной из сотен пусть пойдет Аваджи.
   - А он возьмет с собой жену?
   - Не сможет. Войско пойдет быстро. Но Аваджи надо успокоить, что Аслан вполне присмотрит за обеими женщинами. Потом отошлем Аслана. Ненадолго. Но по дороге его убьют. Я знаю одного надежного человека...
   - Ты все знаешь! - усмехнулся хан.
   - Если и не все, - скромно заметил Бучек, - то человека, который даст хорошие деньги за маленьких, здоровых детей, я точно знаю.
   Тури-хан потер руки.
   - А уж тогда придется уруске смотреть на меня поласковей, иначе... Ты ведь сможешь научить её покорности?
   - Все женщины сделаны одинаково, - Бучек небрежно взмахнул бичом, с которым не расставался. - Среди них встречаются упрямицы, но их хватает лишь до хорошей трепки.
   А друзья-побратимы и их жены ничего не знали. То есть, Анастасию одолевали неприятные предчувствия, но она старалась от них отмахиваться. Она ещё не могла поверить в то, что её видения сбываются...
   Ей не было дела до других женщин, которые попадали в плен к нукерам Тури-хана. Она при всем желании не могла спасти их всех, подвергая опасности жизнь мужа и детей.
   Сегодня Аваджи собственноручно варил плов из барана, которого прихватил в одном из набегов на селение кипчаков.
   Заира хотела предложить свою помощь, но Аваджи и Аслан сказали ей:
   - Запомни, женщина, готовить плов - занятие мужское.
   - Побольше бы таких занятий! - ничуть не огорчилась Заира и поспешила к Анастасии, которая сидела с детьми в тени молодой ивы на берегу реки Итиль (Итиль - Волга (тюрк.).). Друзья выложили очаг из камней, а теперь пристраивали на него небольшой медный котел.
   Ни Аваджи, ни Аслан не упоминали о том, что лагерь монголов расположен на земле урусов, Анастасия же об этом попросту не задумывалась.
   Что-то случилось с нею в этот страшный и странный год её жизни. Воспоминания о родине, отце-матери, братьях, о муже-князе стали какими-то неотчетливыми, будто сказки, которые рассказывали ей в детстве.
   Отчего это, Анастасия не знала. То ли страх, который она испытала в плену, заставил эти воспоминания уползти вглубь её естества и спрятаться подальше, то ли её душа, обеспокоенная больше здоровьем детей, берегла молодую женщину от мучительных и разрушительных раздумий.
   Она родила ребенка от Аваджи, ездила следом за ним по свету, где и он, и его товарищи оставляли за собой лишь разрушения и смерть. Наверное, думай Анастасия все время об этом, она сошла бы с ума, но вместо этого она любила мужа и рожала ему детей...
   Почти так же относилась к происходящему Заира. Только она отгораживалась от прошлого сознательно, упрямо поджав губы, и твердила:
   - Не буду думать! Все равно ничего не исправишь. Буду жить, пока живется.
   Кто ждал её на родине, где и родни-то в живых не осталось? Теперь, как считала Заира, её родина там, где рядом с нею Аслан и маленький Рустам...
   Когда плов был готов, на траве расстелили скатерть и выложили его на серебряное блюдо аппетитной горкой. Сбоку Аслан положил огромный пучок зелени. Кто что высматривал для себя в чужих землях, Аслан первым делом заглядывал в огород.
   Анастасия давно приучилась есть руками. И если первое время её желудок бунтовал против непривычной жирной пищи, то теперь она и к этому привыкла.
   Глядя, как маленький Владимир ест плов из рук отца, она лишь улыбалась. И больше не вспоминала о том, что Аваджи ему неродной отец, а себя ощущала обычной женщиной Востока, которая не хочет в своей жизни хоть что-нибудь менять.
   - Как приятно глазам созерцать такую отрадную картину! - раздался позади них насквозь фальшивый слащавый голос.
   По темному загорелому лицу Аваджи разлилась бледность.
   - Чего тебе, Бучек? - спросил он, не оборачиваясь, так и не донеся до рта сына щепоть с пловом, отчего тот, приоткрыв рот, удивленно уставился на отца.
   - Хан желает видеть своего лучшего сотника! - нарочито бодро проговорил нукер, упиваясь ужасом на лицах женщин и сурово сведенными бровями Аслана.
   Немного осталось жить этому здоровяку! Какой все же умный Бучек! Он не только нашел себе работу по вкусу, но и приобрел такую длинную руку, что может карать своих недругов, не пачкая собственных рук!
   - Передай, сейчас приду! - Аваджи наконец дал плов сыну.
   - Хан очень ждет! - почти по-женски хихикнул Бучек и исчез.
   Тури-хан вовсе не высказывал желания видеть Аваджи немедленно, но его любимец не мог пройти мимо этих счастливых людей, которых он собирался погубить, не испортив им настроения.
   - Ну, вот и все! - ни к кому не обращаясь, проговорил Аваджи.
   - Как это все? - встрепенулась Анастасия. Одно дело, самой плыть по течению, не обращая внимания на жизнь вокруг, и совсем другое дело, когда овечью покорность проявляет твой муж, умный и сильный мужчина. - А как же я? А дети?
   Аваджи перевел на жену растерянный взгляд. Даже на мгновение забыл о своих огорчениях. Впервые он видел свою мягкую нежную Ану по-настоящему разгневанной.
   - Почему ты кричишь? Разве я тебя чем-нибудь обидел?
   - Обидел, - тихо сказала она, судорожно вздыхая, чтобы не разрыдаться. - Обидел. Потому, что в трудную минуту подумал о себе, а не о нас!
   - А как я подумал о себе? - нахмурился Аваджи. - Решил убежать и спрятаться?
   - Нет, ты понял, что хан пошлет тебя на смертельно опасное дело, и решил покориться.
   - А разве можно этого избежать? - смутился Аваджи. Ана была права: совсем недавно он читал ей притчу о том, что не стоит покорством уподобляться старому ишаку, а сам тут же решил покориться...
   - Похоже, Тури-хан своего добивается, - насмешливо проговорил Аслан, переведя взгляд с Аваджи на его жену. - Наше счастье светлейшему как кость в горле, так давайте пойдем ему навстречу, переругаемся между собой!
   Аваджи ошеломленно посмотрел на друга.
   - А откуда ты это знаешь?
   - То, что хан нам завидует? Разве юз-баши не должен разбираться в людях?
   - Но хан... он же не обычный нукер.
   - Он - хуже! Потому что пользуется властью, дарованной ему его богами, не во благо людям, а во вред... Одна надежда, что у нас есть ещё время.
   Но времени не оказалось.
   Глава тридцать вторая
   Надежное средство?
   Всеволод терпеливо ждал, когда его вторая жена забеременеет, но проходили дни, а семя князя никак не хотело завязываться в лоне бывшей литовской княжны.
   "Слишком холодно было в отцовском замке! - с горечью размышляла Ингрид. - Все, что делает женщину матерью, во мне, наверное, вымерзло".
   Но князь Всеволод был не из тех, кто смиряется с неудачей. Потому он опять подумал о Прозоре.
   О ней в Лебедяни болтали всякое. Объявилась спустя пятнадцать лет, когда её давно считали мертвой.
   - Да та ли это Софья? - судачили кумушки. - Разве не сгорела она в избе с малолетними детьми? Кто поверит, что она и Прозора - одно лицо? Не чародейка ли, что навела на Лозу затмение? Да и тиуну, небось, она дорогу отвела. Побывал Грек в какой-нибудь чаще дремучей, а казалось, что в Холмах.
   - Зачем же ей такое колдовство? - сомневались недоверчивые. - Какой у неё интерес тиуна с толку сбивать.
   - Ведьмы свой интерес имеют, любому пакость сделать. Кому ни попадя! Просто так!
   Правда, в таких рассуждениях имелся недостаток: епископ Нифонт приезжал в Холмы с чудотворной иконой, от которой нечистая сила прочь бежит.
   Прозора же к Нифонту под благословение подошла вместе со всеми, крест целовала и на саму чудотворную крестилась.
   Князь от этих разговоров почувствовал смятение и прежь поговорил с врачом Арсением. Тот сказал:
   - Я нахожу твою жену здоровой и к деторождению способной.
   - В чем же тогда дело?
   - То мне неведомо, - покачал головой арамейский врач. - Есть ещё в природе тайны, медицине неоткрытые. В Индии я видел людей, которые много дней проводят без пищи и воды. Лежат на досках, утыканных гвоздями, ходят по раскаленным угольям...
   Арсений с князем сидели в людской и пили холодный квас - на дворе стояла жара.
   - Раз ты, Арсений, говоришь, что медицина знает не все, то не посоветуешь ли отвезти Ингрид к знахарке? Али сие напрасно?
   - Я встречал знахарей, коим удавалось то, чего не могли врачи.
   - А не знаешь, почему так бывает?
   - До недавнего времени я о том не задумывался. Но одна знахарка объяснила мне, что порой болезнь человека гнездится не в теле, а в его душе...
   - И ты поверил ей?
   - Как не поверить, - развеселился отчего-то Арсений, - ежели об этом ещё врачи древности в своих трактатах упоминали.
   - Ты будто восхищаешься ею? - удивился Всеволод.
   - Необыкновенная женщина. И гордая. Я хотел на ней жениться, да она не согласилась. Эх, ежели б не её муж, уговорил бы!
   - Уж не об одной и той же промеж нас речь? - лукаво заметил князь. - Я о Прозоре говорю, жене Лозы. Рассказывали, татары спалили её в избе вместе с детишками, а она, вишь, объявилась. Люди её чародейкой зовут, вот и мне боязно... А насчет женитьбы ты, братец, загнул! Она ж немолодая. Вон девок сколько, только кликни...
   - Я и сам немолод, - вздохнул Арсений. - Что же касается чародейства, так не бойся. Прозора нарочно сих слухов не опровергает. Людям легче в чародейство поверить, чем в то, что женщина может быть хорошим врачом...
   Послали в Холмы отрока предупредить, что князь с княгиней собираются Прозору навестить, но ни её, ни Лозы в селе не оказалось. Дворяне уехали на ярмарку в Лебедянь.
   Теперь Всеволод повелел отрокам отыскать в городе супругов. Нашли Прозору выходящей со двора боярина Астаха, а Лоза в княжеских палатах сам объявился...
   На ярмарке Прозора столкнулась с женой Астаха боярыней Агафьей, которая в сопровождении челяди собственноручно выбирала припасы для кухни.
   Прозора ей поклонилась со всем почтением. Та ей обрадовалась. В отличие от других бояр, Агафья не была гордячкой, да и знахарка ей нравилась.
   - Как Любомир, здоров ли? Что-то давеча он мне тревожно приснился. Ровно сумерки у него на душе...
   - Какие там сумерки, Софья, - вздохнула боярыня, - черная ночь! Совсем загоревал, загрустил. Не ест, не пьет...
   Боярыня Агафья прижала вышитый плат ко все ещё красивым зеленым глазам, которые будто не подходили к её круглому румяному лицу, вздернутому короткому носу и рыжим бровям.
   - Может, ему девушка какая приглянулась?
   Боярыня тревожно глянула на неё поверх платка.
   - Откуда знаешь?
   - Не бойся, не ворожила, трудно ли догадаться, дело-то молодое.
   - Уж как и приглянулась! - опять тяжело вздохнула Агафья. - Вовсе обеспамятел. Девка - ничего не скажу - и красивая, и статная, и роду хорошего, да разве ж такая за горбуна пойдет?.. Из бедной семьи, но гордая... Михаил мой уж предлагал: давай возьмем без приданого, да и отцу-матери денег дадим. У них ещё четверо дочерей, всех замуж отдавать надо...
   - А что Любомир?
   - И слушать не хочет. Мол, только последний тать девичью любовь покупает... Может, поговорила бы с ним?
   Агафья посмотрела на Прозору с надеждой. Та задумалась.
   - Не зря ли я тогда не попробовала, когда сынка твоего в первый раз увидела? Побоялась надежду зря давать. Хорошо, вышло бы, а ежели нет? Так-то он со своим несчастьем смирился...
   - Да о чем ты? - забеспокоилась боярыня.
   - О том, что в древности были врачи, что горб у людей спрямляли. Я сама о том читала.
   - И ты знаешь, как?
   - Знать-то знаю, да самой делать этого не приходилось. Как же я могла бы на такое решиться?
   - Голубушка! - Агафья схватила её за руку. - Так ты на Любомире и попробуй! Любые деньги заплачу. У меня ещё из приданого кое-что осталось. Одно жемчужное ожерелье дороже, чем ваши Холмы...