Шкатула Лариса
Рабыня благородных кровей
ЛАРИСА ШКАТУЛА
РАБЫНЯ БЛАГОРОДНЫХ КРОВЕЙ
Глава первая
Бывший табунщик
Тури-хан возлежал на пестром шерстяном с золотой ниткой ковре, облокотившись на бухарские шелковые подушки. Он думал, и никто не осмеливался в эти минуты ему мешать. Покой хана свят!
Высокий, потемневший от времени бронзовый треножник слабо курился, наполняя воздух в шатре запахом благовоний; хан считал, что этот запах проясняет ум.
Второй год ходят по степи слухи о новом походе на Запад, где живет множество богатых народов. Священный Правитель, Повелитель Вселенной Чингис-хан, умирая, отдал указ - исполнить его надлежало улусу (Улус родоплеменное объединение со своей территорией, подвластное хану.) Джучи, его старшего сына - завоевать для Каракорума, столицы монголов, земли северных стран.
Только наедине с самим собой Тури-хан может быть откровенным - твои мысли тебя не предадут. Не так он воевал бы, не так!
Превозносили полководцев Повелителя - Субедея и Джебе - свирепые псы, багатуры (Багатур (монг.) - человек-герой.), а что вышло на деле? Начали давить урусов - надо было закончить дело. Отложили поход "до лучших времен"! А за это время поверженные придут в себя, окрепнут, поднимутся пойди тогда, возьми их! Больше десяти лет прошло.
Царевичей-чингизидов двенадцать, и каждый мнит себя самым достойным.
Тури-хану все равно, кто из них возглавит объявленный поход. Поскорее бы состоялся. Он был всем сердцем за то, чтобы земли великого кагана (Каган - глава государства у древних тюркских народов.) простирались от края и до края. Пусть только среди них песчинкой в пустыне будут и земли самого Тури-хана. Он хочет-то от предстоящего похода всего ничего: ещё несколько таких песчинок.
Ветер упругими пальцами перебирал плотную ткань шатра, шуршал кустиками "перекати-поля", донес издалека заунывный крик шамана. Звякнул уздечкой привязанный у шатра конь арабских кровей. Коротко вскрикнула женщина - скорее всего, рабыня, попавшая под горячую руку старшей жены хана.
Светлейший не обращал внимания на звуки. Не его дело - слушать. Для этого есть преданные нукеры (Нукер - дружинник на службе у хана.), которых хан отбирал для себя не менее тщательно, чем коней.
Хороший конь в трудную минуту не подведет. То же можно сказать о верном человеке.
Здесь же, в ханском шатре, но поближе к выходу, сидел на пятках Аваджи - любимый нукер Тури-хана. С таким же бесстрастным как у хозяина лицом, но в отличие от того слышавший и слушающий все самые тихие звуки. Не хлопнет ли в ладоши хозяин, чтобы послать его куда-нибудь с поручением? Не захочет ли поесть? Выпить освежающий напиток? Призвать кого-нибудь из своих наложниц?
Мимолетный взгляд на Аваджи, и Тури-хан вспомнил ещё об одном, что тревожило его, кроме приращения земель, - его джигиты. Застаивались без дела! Лучшие из лучших! В ожидании большого похода они рыскали по степи и, не без того, нарушали чужие границы. Волки должны есть свежее мясо!
Его багатуры прихватывали коней из многочисленных кипчакских (Кипчаки - кочевые племена; по-русски - половцы.) табунов, привозили красивых женщин из приграничных земель - хан не корил их за это. Тем более, что из каждой добычи он имел свою часть. Большую часть! Даром, что ли, он их кормит и поит...
Знали верные нукеры, что любит ещё нестарый, крепкий их владыка, и наперебой старались ему в том угодить.
Привозили маленьких китаянок с набеленными мазями и рисовой пудрой лицами. Загорелых булгарок. Румяных, сдобных урусских девок - крикливых и драчливых.
Много красивых женщин прошло перед Тури-ханом, четырех из них он сделал своими женами, а все ждал чего-то, тосковал о той, которую так и не увидел. Он любил в женщине покорность, но покорность не рабыни, а любящей женщины, которая на все пойдет ради своего господина!
"Повелитель степей" - так прозвали Тури-хана, завидуя количеству принадлежащих ему земель и верному, умелому его войску. Другие завидовали, а сам хан считал себя несчастным. Напрасно старались утолить его тоску верные нукеры. Высматривали, выслеживали, привозили пред светлые очи одну пленницу красивее другой - молчало высохшее под горячими ветрами сердце.
Больше всех мечтал угодить ему нукер Аваджи. В благодарность за то, что хан для него сделал. Возвысил. Поднял из грязи. Дал под начало сотню отборных тургаудов (Тургауд - телохранитель.). Теперь мало кто вспоминал, что когда-то Аваджи был нищим табунщиком, который день за днем гонял по бескрайней степи табуны лошадей богача Котлыбая. он был и мусульманином.
Коран учит: не укради! Но Аваджи крал. Хозяин доверял ему продавать своих лошадей, и табунщик пользовался любой возможностью, чтобы прибрать к рукам один-другой золотой.
Котлыбай об этом не догадывался, потому что Аваджи никогда не переступал за край, не брал лишнего. Порой, по мнению хозяина, он продавал лошадей очень даже выгодно.
Деньги Котлыбаю нужны были всегда.
Деньги нужны всем, но Котлыбай был игроком. Дни и ночи он мог играть в кости с такими же одержимыми, как и сам. Лошади достались ему в наследство, которое этот богач потихоньку проигрывал. Когда табунщик в очередной раз высыпал перед ним горсть золотых монет, хан жмурился от удовольствия и обещал верному слуге достойную награду - хорошего коня.
Это только говорят - неисчислимые стада. Аваджи всегда знал число лошадей и не мог не видеть, как оно постепенно уменьшается. Котлыбай считал, что вечно будет богатым. Аваджи знал - его разорение не за горами. Наверное, в этот момент он мог прибрать к рукам куда больше, чем одну-две золотые монеты со стоимости лошади, но и такой способ обогащения стал табунщика тяготить.
Он понимал, что просто так Котлыбай его не отпустит, потому решил позаботиться о себе сам. В один прекрасный день Аваджи смог очень выгодно продать коня хана... самому себе! И до поры до времени спрятать покупку у своего единственного друга Хасыра - тот как раз кочевал по степи с отарой овец. От Котлыбая ушел Аваджи месяц спустя, сказавшись больным, о чем в последнее время он умело внушал своим товарищам.
Аваджи не пришлось терзаться муками совести ещё и потому, что при расчете Котлыбай начисто забыл о своем обещании насчет коня. Забыл или не захотел вспомнить? Уже не имело значения.
Теперь у него был крепкий выносливый конь и старая, но хорошей закалки сабля давно умершего отца.
Служить у Тури-хана Аваджи понравилось. Со временем старую саблю он поменял на достойный ханского нукера дамасский клинок, а саблю единственную память об отце - повесил на ковре в юрте. У него теперь была своя юрта. Небогатая пока, но Аллах награждает достойных и смелых. Аваджи был уверен, что, служа честно хану, он, в конце концов, добудет себе все, чего достоин!
Глава вторая
Дурные сны сбываются
Серый в яблоках конь - подарок князя Всеволода молодой жене, нес княгиню Анастасию по степи, заросшей ковылем. Легкий предутренний ветерок шевелил серебристо-серую пушистую траву, будто гриву неведомого великана, прилегшего отдохнуть, да так намертво и вросшего в землю.
К светлеющему голубому небу снизу, из-за горизонта проглянули первые лучи солнца, подцвечивая легковесные белые облачка нежным розовым цветом.
Дружина выехала из ворот Лебедяни, когда ещё рассвет только трогал края темного ночного покрова, и утренняя свежесть заставляла поднятых с постели витязей ежиться от проникающего, холодного дыхания весенней, ещё не прогретой солнцем земли.
Князь до последнего момента надеялся, что молодая княгиня, полночи уговаривавшая взять её с собой в поездку к приграничным окраинам Руси, к утру передумает. А то, уставши от жарких ласк мужа, заспится, да и останется.
Понятное дело, Анастасия не проспала, а поднялась раньше Всеволода, и когда он ещё потягивался на брачном ложе, она уже хлопотала вместе с разбуженной ею же нянькой, чтобы собрать им в дорогу еды. Складывала в сумку пироги с визигой да свежатиной, янтарную, провяленную на солнце севрюгу, окорок, на яблочных поленьях прокопченный... Да мало ли ещё чего предстояло под её присмотром уложить в дорожные торбы!
Приятно Всеволоду сознавать, что молодая жена его так любит - и неделю прожить без него не соглашается. Уж как ластилась к нему, горлинкой вилась, уговаривая.
- Как же я без тебя, свет мой ясный Всеволод, в тереме останусь? Как стану в холодную постель ложиться без голубя моего сизокрылого? Для того ли я за тебя замуж шла, чтобы, ровно безмужняя какая, на пуховиках без дела одной валяться?!
Это она перепелкой от гнезда - от истинной причины своего беспокойства уводила. Но князь обо всем помнил, потому и пенял княгине:
- Негоже, Анастасия, женщине, которая носит под сердцем ребенка, верхом ездить!
Прекрасная наездница расхохоталась.
- По мне, княже, не к лицу, едва зачавши, беречься, подобно неженке какой! Тогда и сына родишь здорового, и дочь ладную. От той ли молодицы, что днями в тереме сидит, кого под белы ручки мамки-няньки водят, здорового потомства дождаться?
Спрятал князь Всеволод улыбку под тонкие усы - что поделаешь с этакой непоседой? Непохожа она на других женок, может, оттого ему по сердцу пришлась, ровно прикипела.
На Сретение молодой княгине шестнадцать сравнялось, а к её словам женки вдвое старше прислушиваются. Конечно, те, кто поумней. Дуры-то лишь брови капризно вздергивают да плечиком поводят: мол, не нашего бабьего ума дело всякие размышления, от них только морщины на лбу.
Когда Всеволод Анастасию орлиным оком углядел, бояре, будто кумушки досужие, языки свои о зубы исколотили, его выбор осуждаючи. Видано ли: девка верхом, точно отрок рода мужеского, ездит! Наравне с парнями уток-лебедей стреляет. Рыбой в реке плавает.
Кожа от такой жизни у неё не белая да мягкая, как у других юниц, а дубленая, на солнце почерневшая. С такой ли сладишь? Ни побить, ни прикрикнуть!
Только оказалось, враки это все. Кожа у Анастасии не слишком белая, а цвета молока подтопленого, изнутри как бы золотом отцвечивает. И на ощупь гладкая, точно шелк.
Глаза у Настасьи зеленые. Глянешь в них - будто в омут тебя затянет.
Встряхивает головой Всеволод, посмеивается своим мыслям: вот она рядом, жена любимая, а он уже тоскует о ней, по её жарким объятиям.
Нельзя ему глядеть на княгиню взора не отрывая - дружина смехом изойдет. Хоть и любят вои своего князя, а чувства напоказ выставлять не дадут. Размягчают они витязей, сердца их от того свечой оплывают. А так и глядел бы! Что-то беспокоит его ладушку: соболиные брови сдвинула, а на ясное чело тень набежала.
Князь незаметно коснулся её руки и с облегчением увидел, как проясняется лик милой супруги.
Анастасия улыбнулась мужу и оглянулась на дружину, сопровождающую князя в его поездке. Прохладное солнечное утро взбодрило воинов, но расслабленности, сонной неги не лишило. Слишком уж тихо и мирно вокруг. Третий день едут - никого не встретили.
По первости сторожились, на всяк звук - за мечи хватались. А потом приустали. Да и чего бояться? Ковыля, что под ветром бормочет о чем-то своем? Или вот этого хомячка, замершего от испуга на задних лапках?
Смотри, княгинюшка, радуйся жизни, ан нет: вконец извелась Анастасия. Мнится ей, впереди их опасность поджидает. Ничего не может с собой поделать!
Увидит беспокойство мужа, улыбнется ему, а у самой на душе кошки скребут. От того правдами-неправдами напросилась с мужем ехать, что замучили Анастасию дурные сны. Любит приговаривать её старая нянька: "Кабы знатье, что у кума питье, так бы и ребятишек привел!" А её "знатью" кто поверит? Вдруг это Настин ангел-хранитель ей знаки в снах подает? Мол, отговори князя, чтоб не ехал, недобрая у него поездка получится. Да разве кто её послушает?
Раньше, в девках, ничего такого Анастасия в снах не видела. А если и случались сны, то про хорошее: про батюшку, как он ей из Владимира-города гостинец привозит, а то как матушка её без скандала и нянек на речку отпускает...
Однажды, правда, ей страшный сон приснился: кто-то невидимый, но помнилось, женщина, показывала ей высохшую ветку на дереве, на котором младший братишка сидеть любил. Мол, либо срубить эту ветку надо, либо братцу запретить на дерево лазать.
Про ветку она матушке сказала - та посмеялась. Братик с дерева упал, да с той поры стал у него горб расти. Матушка до сего дня все сокрушается, что свою умную дочь не послушалась...
А накануне ей сны плохие о муже Всеволоде снились. Будто нападают на его дружину страшные люди в невиданных одеждах с желтыми раскосыми лицами, и падает от удара пикой молодой князь.
Попробовала княгиня рассказать о снах своему мужу, так он лишь погладил её по голове как маленькую.
Мол, страхи её от тягости, женщины в эту пору особо чувствительны.
- Вспомни, - говорил князь, - накануне в Лебедянь послы из Орды приезжали, вот тебе их лица страшные и привиделись.
Послы и вправду глядели на всех недобро, были заносчивы и угрюмы. Анастасия к ним близко не подходила и не могла знать, как они пахнут. Зато во сне от людей, которые хватали её недобрыми похотливыми руками, пахло почему-то прогорклым бараньим салом...
Откуда они теперь появились, то всевышнему ведомо. Только что расстилалась перед дружиной ровная степь, а тут, откуда ни возьмись, вражье войско!
Налетели, будто саранча, с криками-воплями, хотели с наскока взять, да не получилось. Князь Всеволод хоть и молодой, а воин знатный. Может, оттого, что на свою силу чересчур понадеялся, и жену с собой взял. И дружина у него - молодцы один к одному! Как ни беспечно прежде глядели, а пришла беда - не растерялись, за мечи враз схватились. И началась сеча!
Алая рубаха на князе, а под нею тонкая кольчуга. Дорогая - звено к звену. Не хотел её Всеволод поддевать, да жена настояла. Никаких отговорок принимать не стала: и что жарко в ней, и к чему надевать загодя, при надобности всегда успеет. Хорошо, что послушался. Выходит, не успел бы.
Враги, на дружину налетевшие, оказалось, монголы, не сразу поняли, что рядом с князем сражается не обычный мужчина, а красивая женщина.
Мысль переодеться в чужую одежду пришла в голову Анастасии. Князь долго не соглашался. Где это видано, чтобы княгиня ехала среди дружины как обычный воин?
Волосы у Анастасии густые, золотисто-русые, никак не хотели под шлемом умещаться. Нет-нет, да и выбьется из-под него прядь; когда в седле без замаха да подскока ездила - обходилось, а как сражаться начала, так косы на грудь и упали.
На этот раз воины Тури-хана далеко в тыл к урусам забрались. Хоть много их было, куда больше княжеской дружины, а нападали с оглядкой...
Когда монголы разглядели золотые косы урусской багатурши, один из них, должно, старший над всеми, гортанно крикнул что-то остальным.
Почти тут же страшный удар пикой вышиб из седла Всеволода. А то, что случилось дальше, показалось Анастасии сном. Потому что это будущее она Сейчас ухмыляющийся нехристь снимет с луки седла аркан и метнет его. Она, ещё до того, как аркан свистнул в воздухе, почувствовала даже, как немеют её руки от тугой веревки. И аркан свистнул...
Увы! Молодая княгиня, зная все и предвидя, ничего поделать не смогла. Не владела, как должно, воинским мастерством, хоть и мечом могла биться. И тело её, молодое и гибкое, все равно не поспело за мыслью, как медленно она ни скользила...
Обе руки Анастасии оказались плотно прижатыми к телу. А потом её выдернули из седла, и она летела в воздухе, закрыв от страха глаза, но другой монгол подхватил женщину у самой земли и перекинул поперек коня.
Глава третья
Явь страшнее сна
Круп тощего, жилистого коня больно ударял Анастасию в грудь, и видела она лишь узкую степную дорогу да клубящуюся над нею пыль.
Эта пыль забивалась пленнице в нос и рот, так что трудно было дышать. Отвратительный запах пота и немытого мужского тела проникал, казалось, в самые легкие. Молодую женщину вырвало, на что наездник не обратил никакого внимания.
Сколько времени продолжалась скачка, она не могла сказать. Лишь подумала, что, наверное, никогда не кончится. И потеряла обо всем представление, уйдя в спасительное забытье.
Все когда-нибудь кончается, и Анастасия, ещё лежа поперек коня, пыталась убедить себя, что ей просто снится страшный сон. Из тех самых снов последних дней. Вот сейчас остановят коня, снимут её, поставят на землю, и знакомый, родной голос князя Всеволода скажет:
- Опять, горлинка моя, дурное приснилось?
Ее сняли с коня, но не поставили на ноги, а сбросили наземь, как мешок с тряпьем.
Все тело у молодой княгини болело, во рту было сухо и противно. Она даже не подняла голову, а так и лежала, прислонившись щекой к теплой пыли и закрыв глаза. Ей хотелось только одного: умереть!
Вокруг раздавались непонятные гортанные голоса, шумно фыркали верблюды... Она ещё никогда не видела их, но почему-то догадалась: верблюды! Без умолку стрекотали кузнечики.
Кто-то спокойный и властный отдал приказ на незнакомом языке, и её наконец подняли на ноги. И в тот же миг все смолкло. Даже кузнечики, казалось, испугались чего-то и прекратили свой неумолчный стрекот.
Стоявший перед Анастасией немолодой человек - он никак не был моложе её батюшки - с широким смугло-желтым лицом внимательно разглядывал её маленькими, глубоко посаженными глазками-щелочками.
Он сказал что-то почтительно окружавшим его мужчинам, и к Анастасии кинулись сразу трое. Они стали срывать с неё одежду: мужскую, с косым воротом рубаху, кольчугу, штаны. И все бросали на землю. Кроме кольчуги. Ту передали главному. Он уважительно повертел её в руках, перебирая пальцами тонкие металлические кольца. Что-что, а ковать урусы умели!
Эту кольчугу подарил Анастасии князь Всеволод и, посмеиваясь, наблюдал, как она, готовясь к поездке, надевает её. Думал, верно, что она тешится, как дитя...
Но кольчуга отвлекла внимание степняка ненадолго, и глаза его опять вернулись к лицезрению беззащитной пленницы.
Она стояла перед ним в одной легкой исподней сорочке, красная от стыда. Степняк, видимо, хотел приказать что-то еще, но, глянув в её полные слез глаза, на закушенную до крови губу, лишь махнул рукой, и Анастасию куда-то повели.
То, что с молодой княгиней происходило, она никак не могла постичь.
Настюшка, дочь боярина Астаха, со дня своего рождения жила среди добрых, любящих её людей. Шестеро сыновей было у батюшки. Шестеро, и одна дочь, которую обожали и родители, и братья, и няньки, и дворовые девки. Ибо была она и в детстве красива, как ангел, со светлыми густыми волосами и огромными зелеными глазами.
Выросла Настасья в неге и холе девушкой гордой, вольнолюбивой. Напасти всякие дом Астахов стороной обходили, а если что и случалось, у батюшки её Михаила Астаха хватало силы и влияния любую напасть от дома отвести. Если его дочь и знала, что на белом свете беды с людьми случаются, то, в основном, из сказок да страшных историй, кои рассказывали ей словоохотливые нянюшки.
Потому никак она не хотела верить в то, что нынче беда случилась именно с нею, и воспринимала происходящее как бы со стороны, близко к сердцу не допуская, только руки-ноги почему-то её плохо слушались.
Отвели полонянку в просторную юрту, где были одни женщины. Далеко не все желтолицые и раскосые, и гляди Анастасия вокруг зорким взглядом, поняла бы, что они такие же обездоленные, как сама княгиня.
Никто из женщин не сказал ей ни слова. О чем можно говорить с овцой, которую готовят к закланию? Анастасию они лишь раздели догола и мыли в несколько рук, не давая ей самой к телу притронуться. Будто просили у неё прощения за то, что помогают её мучителям. Смывают с неё дорожную пыль, чтобы покрыть позором.
На Анастасию надели прозрачные шальвары, тонкую невесомую сорочку, которая облепила её чуть влажные груди, не столько прикрывая их, сколько бесстыдно обнажая. Сверху надели тяжелую, расшитую золотом безрукавку, закутали в шелковое покрывало и отвели в другой шатер.
У входа в него стояли два вооруженных воина, поддерживая копьями малиновый полог и не давая Анастасии коснуться ногой священного порога.
Бедная женщина все ещё не хотела осознавать своего положения. Она бесстрастно позволяла проделывать с собой умывания и переодевания, не задумываясь, для чего это нужно?
Пока не осталась она в шатре с глазу на глаз с тем самым узкоглазым человеком. "Тури-хан, - прошелестел для неё кто-то из женщин. - Тури-хан!"
Пока не отбросил он с неё покрывало и не сорвал золотую безрукавку. Пальцы у него были сильные, цепкие. Только когда он по-хозяйски положил руку на её грудь, Анастасия очнулась. Попыталась оттолкнуть его, закричала страшно и услышала, как он неожиданно сказал по-русски:
- Кричи, кричи, я люблю, когда женщины кричат!
Уруска Тури-хану не понравилась. Лежала под ним будто мертвая. Один раз застонала, когда он её со злости за грудь ущипнул. А потом губу закусила, и ни звука он от неё больше не услышал, хотя готов был поклясться, что в какой-то момент отозвалась она на его движения. Но только изнутри. И подумал, что сама себя за это и возненавидела. Природе не поддалась, не покорилась.
Сначала хан думал - он не раз так делал, когда женщины ему очень уж не угождали - своим нукерам её отдать, но посмотрел уруске в глаза и, стыдно сказать, - испугался! Наверное, явись перед ним сам шайтан, страх был бы куда меньше. Странный был у неё взгляд.
Будто горячей волной его обдало, тело непослушным сделалось. Кстати посол из Орды пожаловал. Избавил его от наваждения.
Тури-хан понял, что эту ясырку (Ясырка - пленная рабыня.) он при себе не оставит. Не слышал он прежде такое, чтобы мужчина взгляда женщины испугался. Пока определил её на самую тяжелую и грязную работу, а там...
Нукеров его решение удивило. Уж больно хороша была пленница. Может, порченая она? На всякий случай готовить для нукеров пищу ей не дозволяли. Она стирала, воду носила, ежели рабы-мужчины были заняты, собирала по степи сухую траву для лошадей...
Хан уж совсем забыл о ней, да его вторая жена Сандугач, что значит "соловей" как бы между прочим обмолвилась, что новая рабыня носит под сердцем ребенка. Тут светлейший на неё вовсе рукой махнул: просчитались его джигиты - вместо невинной девушки беременную женщину привезли.
Правда, сказали потом, что она - жена урусского князя. Только ему все равно: хоть княгиня, хоть девка из харачу ( Ничего, начнется великий поход на Запад, красавиц-рабынь станут к нему сотнями привозить. И уж пятую жену Тури-хан найдет такую... Сам себе завидовать станет!
Глава четвертая
Услуга за услугу
Сотника Аваджи его нукеры уважали, хотя и считали человеком странным. Ни в воинской доблести, ни в житейской мудрости равных ему не было, но юз-баши (Юз-баши - сотник.) слишком часто... мылся!
Многие нукеры вообще сторонились воды, считая, что она вымывает здоровье из тела. Оставляет его открытым для самых страшных болезней. А сотник, возвращаясь даже из самых дальних и трудных походов, никогда, как другие, не заваливался спать в сапогах и верхней одежде, а всегда раздевался и обливал тело водой.
Джигиты шепотом рассказывали друг другу, что, когда юз-баши был простым нукером, он сам стирал себе одежду и чистил сапоги.
Сотник же считал, что ему просто достался чересчур острый нюх. Он слышал запахи, как охотничий пес, и поначалу думал, что таким нюхом обладают все люди. Они тоже будут слышать исходящий от него дурной запах немытого тела, какой всегда донимает его в обществе других нукеров. Аваджи при одном виде воды всегда испытывал непреодолимое желание тут же вылить её на себя. У него даже тело начинало чесаться, если в течение дня он не мог хоть немного омыть себя.
Аваджи не знал, что именно его опрятный вид с самого начала привлек к себе внимание хана, который тоже оказался любителем чистоты. Потом Тури-хан отметил, что, кроме стремления к чистоте, его нукер беззаветно храбр, ему предан и скромен. Потихоньку он стал приближать нукера к себе и ни разу не пожалел об этом.
Тури-хан выделил своему сотнику отдельную юрту и не без удовольствия увидел, побывав в ней однажды, что и в жилище сотника чисто и опрятно и нет в нем ничего лишнего. На стене висел лишь небольшой ковер, подле которого из грубого войлока была сделана лежанка. Не валялось никаких узлов, тряпок, как обычно бывает у мужчин, долгое время живущих без присмотра женщин. Те ухитрялись устраивать беспорядок в юрте сразу после того, как её убирала какая-нибудь рабыня...
Когда в курене (Курень - стойбище в виде кольца юрт с юртой начальника в центре круга.) появилась уруска, Аваджи был при хане. Стоял рядом, как простой тургауд. Все видел. Как лежала она кулем на пыльной земле. Как краснела от стыда, когда сорвали с неё одежду. И глаза её зеленые, мокрые от слез.
Нет, тогда он сердцем не дрогнул. Женщина была рабыней хана, а нукер давно приучил себя: то, что ему не принадлежит, не должно задерживать глаз. Тогда не будешь от зависти мучиться. Давно известно, завистливые люди несварением желудка страдают. Так Аллах их наказывает.
"Конь быстро скачет, - говорил Аваджи самому себе, - верблюд медленно идет, а встречаются они в одном караван-сарае (Караван-сарай - постоялый двор в городах и на дорогах Востока.). Я не могу пока скакать по жизни быстрым конем, но могу идти трудолюбивым верблюдом. Аллах наградит меня за это!"
Он мог бы и теперь жить по законам, которые установил для себя когда-то и благодаря которым раздобыл себе коня, но уже не хотел. Тогда он был совсем молодой. Мальчишка глупый. Равнял себя с ханами да баями. Мол, он днями-ночами с коня не слезает, а Котлыбай цену одного коня за вечер проигрывает. "Не зарься на чужое!" - опять говорил он себе.
РАБЫНЯ БЛАГОРОДНЫХ КРОВЕЙ
Глава первая
Бывший табунщик
Тури-хан возлежал на пестром шерстяном с золотой ниткой ковре, облокотившись на бухарские шелковые подушки. Он думал, и никто не осмеливался в эти минуты ему мешать. Покой хана свят!
Высокий, потемневший от времени бронзовый треножник слабо курился, наполняя воздух в шатре запахом благовоний; хан считал, что этот запах проясняет ум.
Второй год ходят по степи слухи о новом походе на Запад, где живет множество богатых народов. Священный Правитель, Повелитель Вселенной Чингис-хан, умирая, отдал указ - исполнить его надлежало улусу (Улус родоплеменное объединение со своей территорией, подвластное хану.) Джучи, его старшего сына - завоевать для Каракорума, столицы монголов, земли северных стран.
Только наедине с самим собой Тури-хан может быть откровенным - твои мысли тебя не предадут. Не так он воевал бы, не так!
Превозносили полководцев Повелителя - Субедея и Джебе - свирепые псы, багатуры (Багатур (монг.) - человек-герой.), а что вышло на деле? Начали давить урусов - надо было закончить дело. Отложили поход "до лучших времен"! А за это время поверженные придут в себя, окрепнут, поднимутся пойди тогда, возьми их! Больше десяти лет прошло.
Царевичей-чингизидов двенадцать, и каждый мнит себя самым достойным.
Тури-хану все равно, кто из них возглавит объявленный поход. Поскорее бы состоялся. Он был всем сердцем за то, чтобы земли великого кагана (Каган - глава государства у древних тюркских народов.) простирались от края и до края. Пусть только среди них песчинкой в пустыне будут и земли самого Тури-хана. Он хочет-то от предстоящего похода всего ничего: ещё несколько таких песчинок.
Ветер упругими пальцами перебирал плотную ткань шатра, шуршал кустиками "перекати-поля", донес издалека заунывный крик шамана. Звякнул уздечкой привязанный у шатра конь арабских кровей. Коротко вскрикнула женщина - скорее всего, рабыня, попавшая под горячую руку старшей жены хана.
Светлейший не обращал внимания на звуки. Не его дело - слушать. Для этого есть преданные нукеры (Нукер - дружинник на службе у хана.), которых хан отбирал для себя не менее тщательно, чем коней.
Хороший конь в трудную минуту не подведет. То же можно сказать о верном человеке.
Здесь же, в ханском шатре, но поближе к выходу, сидел на пятках Аваджи - любимый нукер Тури-хана. С таким же бесстрастным как у хозяина лицом, но в отличие от того слышавший и слушающий все самые тихие звуки. Не хлопнет ли в ладоши хозяин, чтобы послать его куда-нибудь с поручением? Не захочет ли поесть? Выпить освежающий напиток? Призвать кого-нибудь из своих наложниц?
Мимолетный взгляд на Аваджи, и Тури-хан вспомнил ещё об одном, что тревожило его, кроме приращения земель, - его джигиты. Застаивались без дела! Лучшие из лучших! В ожидании большого похода они рыскали по степи и, не без того, нарушали чужие границы. Волки должны есть свежее мясо!
Его багатуры прихватывали коней из многочисленных кипчакских (Кипчаки - кочевые племена; по-русски - половцы.) табунов, привозили красивых женщин из приграничных земель - хан не корил их за это. Тем более, что из каждой добычи он имел свою часть. Большую часть! Даром, что ли, он их кормит и поит...
Знали верные нукеры, что любит ещё нестарый, крепкий их владыка, и наперебой старались ему в том угодить.
Привозили маленьких китаянок с набеленными мазями и рисовой пудрой лицами. Загорелых булгарок. Румяных, сдобных урусских девок - крикливых и драчливых.
Много красивых женщин прошло перед Тури-ханом, четырех из них он сделал своими женами, а все ждал чего-то, тосковал о той, которую так и не увидел. Он любил в женщине покорность, но покорность не рабыни, а любящей женщины, которая на все пойдет ради своего господина!
"Повелитель степей" - так прозвали Тури-хана, завидуя количеству принадлежащих ему земель и верному, умелому его войску. Другие завидовали, а сам хан считал себя несчастным. Напрасно старались утолить его тоску верные нукеры. Высматривали, выслеживали, привозили пред светлые очи одну пленницу красивее другой - молчало высохшее под горячими ветрами сердце.
Больше всех мечтал угодить ему нукер Аваджи. В благодарность за то, что хан для него сделал. Возвысил. Поднял из грязи. Дал под начало сотню отборных тургаудов (Тургауд - телохранитель.). Теперь мало кто вспоминал, что когда-то Аваджи был нищим табунщиком, который день за днем гонял по бескрайней степи табуны лошадей богача Котлыбая. он был и мусульманином.
Коран учит: не укради! Но Аваджи крал. Хозяин доверял ему продавать своих лошадей, и табунщик пользовался любой возможностью, чтобы прибрать к рукам один-другой золотой.
Котлыбай об этом не догадывался, потому что Аваджи никогда не переступал за край, не брал лишнего. Порой, по мнению хозяина, он продавал лошадей очень даже выгодно.
Деньги Котлыбаю нужны были всегда.
Деньги нужны всем, но Котлыбай был игроком. Дни и ночи он мог играть в кости с такими же одержимыми, как и сам. Лошади достались ему в наследство, которое этот богач потихоньку проигрывал. Когда табунщик в очередной раз высыпал перед ним горсть золотых монет, хан жмурился от удовольствия и обещал верному слуге достойную награду - хорошего коня.
Это только говорят - неисчислимые стада. Аваджи всегда знал число лошадей и не мог не видеть, как оно постепенно уменьшается. Котлыбай считал, что вечно будет богатым. Аваджи знал - его разорение не за горами. Наверное, в этот момент он мог прибрать к рукам куда больше, чем одну-две золотые монеты со стоимости лошади, но и такой способ обогащения стал табунщика тяготить.
Он понимал, что просто так Котлыбай его не отпустит, потому решил позаботиться о себе сам. В один прекрасный день Аваджи смог очень выгодно продать коня хана... самому себе! И до поры до времени спрятать покупку у своего единственного друга Хасыра - тот как раз кочевал по степи с отарой овец. От Котлыбая ушел Аваджи месяц спустя, сказавшись больным, о чем в последнее время он умело внушал своим товарищам.
Аваджи не пришлось терзаться муками совести ещё и потому, что при расчете Котлыбай начисто забыл о своем обещании насчет коня. Забыл или не захотел вспомнить? Уже не имело значения.
Теперь у него был крепкий выносливый конь и старая, но хорошей закалки сабля давно умершего отца.
Служить у Тури-хана Аваджи понравилось. Со временем старую саблю он поменял на достойный ханского нукера дамасский клинок, а саблю единственную память об отце - повесил на ковре в юрте. У него теперь была своя юрта. Небогатая пока, но Аллах награждает достойных и смелых. Аваджи был уверен, что, служа честно хану, он, в конце концов, добудет себе все, чего достоин!
Глава вторая
Дурные сны сбываются
Серый в яблоках конь - подарок князя Всеволода молодой жене, нес княгиню Анастасию по степи, заросшей ковылем. Легкий предутренний ветерок шевелил серебристо-серую пушистую траву, будто гриву неведомого великана, прилегшего отдохнуть, да так намертво и вросшего в землю.
К светлеющему голубому небу снизу, из-за горизонта проглянули первые лучи солнца, подцвечивая легковесные белые облачка нежным розовым цветом.
Дружина выехала из ворот Лебедяни, когда ещё рассвет только трогал края темного ночного покрова, и утренняя свежесть заставляла поднятых с постели витязей ежиться от проникающего, холодного дыхания весенней, ещё не прогретой солнцем земли.
Князь до последнего момента надеялся, что молодая княгиня, полночи уговаривавшая взять её с собой в поездку к приграничным окраинам Руси, к утру передумает. А то, уставши от жарких ласк мужа, заспится, да и останется.
Понятное дело, Анастасия не проспала, а поднялась раньше Всеволода, и когда он ещё потягивался на брачном ложе, она уже хлопотала вместе с разбуженной ею же нянькой, чтобы собрать им в дорогу еды. Складывала в сумку пироги с визигой да свежатиной, янтарную, провяленную на солнце севрюгу, окорок, на яблочных поленьях прокопченный... Да мало ли ещё чего предстояло под её присмотром уложить в дорожные торбы!
Приятно Всеволоду сознавать, что молодая жена его так любит - и неделю прожить без него не соглашается. Уж как ластилась к нему, горлинкой вилась, уговаривая.
- Как же я без тебя, свет мой ясный Всеволод, в тереме останусь? Как стану в холодную постель ложиться без голубя моего сизокрылого? Для того ли я за тебя замуж шла, чтобы, ровно безмужняя какая, на пуховиках без дела одной валяться?!
Это она перепелкой от гнезда - от истинной причины своего беспокойства уводила. Но князь обо всем помнил, потому и пенял княгине:
- Негоже, Анастасия, женщине, которая носит под сердцем ребенка, верхом ездить!
Прекрасная наездница расхохоталась.
- По мне, княже, не к лицу, едва зачавши, беречься, подобно неженке какой! Тогда и сына родишь здорового, и дочь ладную. От той ли молодицы, что днями в тереме сидит, кого под белы ручки мамки-няньки водят, здорового потомства дождаться?
Спрятал князь Всеволод улыбку под тонкие усы - что поделаешь с этакой непоседой? Непохожа она на других женок, может, оттого ему по сердцу пришлась, ровно прикипела.
На Сретение молодой княгине шестнадцать сравнялось, а к её словам женки вдвое старше прислушиваются. Конечно, те, кто поумней. Дуры-то лишь брови капризно вздергивают да плечиком поводят: мол, не нашего бабьего ума дело всякие размышления, от них только морщины на лбу.
Когда Всеволод Анастасию орлиным оком углядел, бояре, будто кумушки досужие, языки свои о зубы исколотили, его выбор осуждаючи. Видано ли: девка верхом, точно отрок рода мужеского, ездит! Наравне с парнями уток-лебедей стреляет. Рыбой в реке плавает.
Кожа от такой жизни у неё не белая да мягкая, как у других юниц, а дубленая, на солнце почерневшая. С такой ли сладишь? Ни побить, ни прикрикнуть!
Только оказалось, враки это все. Кожа у Анастасии не слишком белая, а цвета молока подтопленого, изнутри как бы золотом отцвечивает. И на ощупь гладкая, точно шелк.
Глаза у Настасьи зеленые. Глянешь в них - будто в омут тебя затянет.
Встряхивает головой Всеволод, посмеивается своим мыслям: вот она рядом, жена любимая, а он уже тоскует о ней, по её жарким объятиям.
Нельзя ему глядеть на княгиню взора не отрывая - дружина смехом изойдет. Хоть и любят вои своего князя, а чувства напоказ выставлять не дадут. Размягчают они витязей, сердца их от того свечой оплывают. А так и глядел бы! Что-то беспокоит его ладушку: соболиные брови сдвинула, а на ясное чело тень набежала.
Князь незаметно коснулся её руки и с облегчением увидел, как проясняется лик милой супруги.
Анастасия улыбнулась мужу и оглянулась на дружину, сопровождающую князя в его поездке. Прохладное солнечное утро взбодрило воинов, но расслабленности, сонной неги не лишило. Слишком уж тихо и мирно вокруг. Третий день едут - никого не встретили.
По первости сторожились, на всяк звук - за мечи хватались. А потом приустали. Да и чего бояться? Ковыля, что под ветром бормочет о чем-то своем? Или вот этого хомячка, замершего от испуга на задних лапках?
Смотри, княгинюшка, радуйся жизни, ан нет: вконец извелась Анастасия. Мнится ей, впереди их опасность поджидает. Ничего не может с собой поделать!
Увидит беспокойство мужа, улыбнется ему, а у самой на душе кошки скребут. От того правдами-неправдами напросилась с мужем ехать, что замучили Анастасию дурные сны. Любит приговаривать её старая нянька: "Кабы знатье, что у кума питье, так бы и ребятишек привел!" А её "знатью" кто поверит? Вдруг это Настин ангел-хранитель ей знаки в снах подает? Мол, отговори князя, чтоб не ехал, недобрая у него поездка получится. Да разве кто её послушает?
Раньше, в девках, ничего такого Анастасия в снах не видела. А если и случались сны, то про хорошее: про батюшку, как он ей из Владимира-города гостинец привозит, а то как матушка её без скандала и нянек на речку отпускает...
Однажды, правда, ей страшный сон приснился: кто-то невидимый, но помнилось, женщина, показывала ей высохшую ветку на дереве, на котором младший братишка сидеть любил. Мол, либо срубить эту ветку надо, либо братцу запретить на дерево лазать.
Про ветку она матушке сказала - та посмеялась. Братик с дерева упал, да с той поры стал у него горб расти. Матушка до сего дня все сокрушается, что свою умную дочь не послушалась...
А накануне ей сны плохие о муже Всеволоде снились. Будто нападают на его дружину страшные люди в невиданных одеждах с желтыми раскосыми лицами, и падает от удара пикой молодой князь.
Попробовала княгиня рассказать о снах своему мужу, так он лишь погладил её по голове как маленькую.
Мол, страхи её от тягости, женщины в эту пору особо чувствительны.
- Вспомни, - говорил князь, - накануне в Лебедянь послы из Орды приезжали, вот тебе их лица страшные и привиделись.
Послы и вправду глядели на всех недобро, были заносчивы и угрюмы. Анастасия к ним близко не подходила и не могла знать, как они пахнут. Зато во сне от людей, которые хватали её недобрыми похотливыми руками, пахло почему-то прогорклым бараньим салом...
Откуда они теперь появились, то всевышнему ведомо. Только что расстилалась перед дружиной ровная степь, а тут, откуда ни возьмись, вражье войско!
Налетели, будто саранча, с криками-воплями, хотели с наскока взять, да не получилось. Князь Всеволод хоть и молодой, а воин знатный. Может, оттого, что на свою силу чересчур понадеялся, и жену с собой взял. И дружина у него - молодцы один к одному! Как ни беспечно прежде глядели, а пришла беда - не растерялись, за мечи враз схватились. И началась сеча!
Алая рубаха на князе, а под нею тонкая кольчуга. Дорогая - звено к звену. Не хотел её Всеволод поддевать, да жена настояла. Никаких отговорок принимать не стала: и что жарко в ней, и к чему надевать загодя, при надобности всегда успеет. Хорошо, что послушался. Выходит, не успел бы.
Враги, на дружину налетевшие, оказалось, монголы, не сразу поняли, что рядом с князем сражается не обычный мужчина, а красивая женщина.
Мысль переодеться в чужую одежду пришла в голову Анастасии. Князь долго не соглашался. Где это видано, чтобы княгиня ехала среди дружины как обычный воин?
Волосы у Анастасии густые, золотисто-русые, никак не хотели под шлемом умещаться. Нет-нет, да и выбьется из-под него прядь; когда в седле без замаха да подскока ездила - обходилось, а как сражаться начала, так косы на грудь и упали.
На этот раз воины Тури-хана далеко в тыл к урусам забрались. Хоть много их было, куда больше княжеской дружины, а нападали с оглядкой...
Когда монголы разглядели золотые косы урусской багатурши, один из них, должно, старший над всеми, гортанно крикнул что-то остальным.
Почти тут же страшный удар пикой вышиб из седла Всеволода. А то, что случилось дальше, показалось Анастасии сном. Потому что это будущее она Сейчас ухмыляющийся нехристь снимет с луки седла аркан и метнет его. Она, ещё до того, как аркан свистнул в воздухе, почувствовала даже, как немеют её руки от тугой веревки. И аркан свистнул...
Увы! Молодая княгиня, зная все и предвидя, ничего поделать не смогла. Не владела, как должно, воинским мастерством, хоть и мечом могла биться. И тело её, молодое и гибкое, все равно не поспело за мыслью, как медленно она ни скользила...
Обе руки Анастасии оказались плотно прижатыми к телу. А потом её выдернули из седла, и она летела в воздухе, закрыв от страха глаза, но другой монгол подхватил женщину у самой земли и перекинул поперек коня.
Глава третья
Явь страшнее сна
Круп тощего, жилистого коня больно ударял Анастасию в грудь, и видела она лишь узкую степную дорогу да клубящуюся над нею пыль.
Эта пыль забивалась пленнице в нос и рот, так что трудно было дышать. Отвратительный запах пота и немытого мужского тела проникал, казалось, в самые легкие. Молодую женщину вырвало, на что наездник не обратил никакого внимания.
Сколько времени продолжалась скачка, она не могла сказать. Лишь подумала, что, наверное, никогда не кончится. И потеряла обо всем представление, уйдя в спасительное забытье.
Все когда-нибудь кончается, и Анастасия, ещё лежа поперек коня, пыталась убедить себя, что ей просто снится страшный сон. Из тех самых снов последних дней. Вот сейчас остановят коня, снимут её, поставят на землю, и знакомый, родной голос князя Всеволода скажет:
- Опять, горлинка моя, дурное приснилось?
Ее сняли с коня, но не поставили на ноги, а сбросили наземь, как мешок с тряпьем.
Все тело у молодой княгини болело, во рту было сухо и противно. Она даже не подняла голову, а так и лежала, прислонившись щекой к теплой пыли и закрыв глаза. Ей хотелось только одного: умереть!
Вокруг раздавались непонятные гортанные голоса, шумно фыркали верблюды... Она ещё никогда не видела их, но почему-то догадалась: верблюды! Без умолку стрекотали кузнечики.
Кто-то спокойный и властный отдал приказ на незнакомом языке, и её наконец подняли на ноги. И в тот же миг все смолкло. Даже кузнечики, казалось, испугались чего-то и прекратили свой неумолчный стрекот.
Стоявший перед Анастасией немолодой человек - он никак не был моложе её батюшки - с широким смугло-желтым лицом внимательно разглядывал её маленькими, глубоко посаженными глазками-щелочками.
Он сказал что-то почтительно окружавшим его мужчинам, и к Анастасии кинулись сразу трое. Они стали срывать с неё одежду: мужскую, с косым воротом рубаху, кольчугу, штаны. И все бросали на землю. Кроме кольчуги. Ту передали главному. Он уважительно повертел её в руках, перебирая пальцами тонкие металлические кольца. Что-что, а ковать урусы умели!
Эту кольчугу подарил Анастасии князь Всеволод и, посмеиваясь, наблюдал, как она, готовясь к поездке, надевает её. Думал, верно, что она тешится, как дитя...
Но кольчуга отвлекла внимание степняка ненадолго, и глаза его опять вернулись к лицезрению беззащитной пленницы.
Она стояла перед ним в одной легкой исподней сорочке, красная от стыда. Степняк, видимо, хотел приказать что-то еще, но, глянув в её полные слез глаза, на закушенную до крови губу, лишь махнул рукой, и Анастасию куда-то повели.
То, что с молодой княгиней происходило, она никак не могла постичь.
Настюшка, дочь боярина Астаха, со дня своего рождения жила среди добрых, любящих её людей. Шестеро сыновей было у батюшки. Шестеро, и одна дочь, которую обожали и родители, и братья, и няньки, и дворовые девки. Ибо была она и в детстве красива, как ангел, со светлыми густыми волосами и огромными зелеными глазами.
Выросла Настасья в неге и холе девушкой гордой, вольнолюбивой. Напасти всякие дом Астахов стороной обходили, а если что и случалось, у батюшки её Михаила Астаха хватало силы и влияния любую напасть от дома отвести. Если его дочь и знала, что на белом свете беды с людьми случаются, то, в основном, из сказок да страшных историй, кои рассказывали ей словоохотливые нянюшки.
Потому никак она не хотела верить в то, что нынче беда случилась именно с нею, и воспринимала происходящее как бы со стороны, близко к сердцу не допуская, только руки-ноги почему-то её плохо слушались.
Отвели полонянку в просторную юрту, где были одни женщины. Далеко не все желтолицые и раскосые, и гляди Анастасия вокруг зорким взглядом, поняла бы, что они такие же обездоленные, как сама княгиня.
Никто из женщин не сказал ей ни слова. О чем можно говорить с овцой, которую готовят к закланию? Анастасию они лишь раздели догола и мыли в несколько рук, не давая ей самой к телу притронуться. Будто просили у неё прощения за то, что помогают её мучителям. Смывают с неё дорожную пыль, чтобы покрыть позором.
На Анастасию надели прозрачные шальвары, тонкую невесомую сорочку, которая облепила её чуть влажные груди, не столько прикрывая их, сколько бесстыдно обнажая. Сверху надели тяжелую, расшитую золотом безрукавку, закутали в шелковое покрывало и отвели в другой шатер.
У входа в него стояли два вооруженных воина, поддерживая копьями малиновый полог и не давая Анастасии коснуться ногой священного порога.
Бедная женщина все ещё не хотела осознавать своего положения. Она бесстрастно позволяла проделывать с собой умывания и переодевания, не задумываясь, для чего это нужно?
Пока не осталась она в шатре с глазу на глаз с тем самым узкоглазым человеком. "Тури-хан, - прошелестел для неё кто-то из женщин. - Тури-хан!"
Пока не отбросил он с неё покрывало и не сорвал золотую безрукавку. Пальцы у него были сильные, цепкие. Только когда он по-хозяйски положил руку на её грудь, Анастасия очнулась. Попыталась оттолкнуть его, закричала страшно и услышала, как он неожиданно сказал по-русски:
- Кричи, кричи, я люблю, когда женщины кричат!
Уруска Тури-хану не понравилась. Лежала под ним будто мертвая. Один раз застонала, когда он её со злости за грудь ущипнул. А потом губу закусила, и ни звука он от неё больше не услышал, хотя готов был поклясться, что в какой-то момент отозвалась она на его движения. Но только изнутри. И подумал, что сама себя за это и возненавидела. Природе не поддалась, не покорилась.
Сначала хан думал - он не раз так делал, когда женщины ему очень уж не угождали - своим нукерам её отдать, но посмотрел уруске в глаза и, стыдно сказать, - испугался! Наверное, явись перед ним сам шайтан, страх был бы куда меньше. Странный был у неё взгляд.
Будто горячей волной его обдало, тело непослушным сделалось. Кстати посол из Орды пожаловал. Избавил его от наваждения.
Тури-хан понял, что эту ясырку (Ясырка - пленная рабыня.) он при себе не оставит. Не слышал он прежде такое, чтобы мужчина взгляда женщины испугался. Пока определил её на самую тяжелую и грязную работу, а там...
Нукеров его решение удивило. Уж больно хороша была пленница. Может, порченая она? На всякий случай готовить для нукеров пищу ей не дозволяли. Она стирала, воду носила, ежели рабы-мужчины были заняты, собирала по степи сухую траву для лошадей...
Хан уж совсем забыл о ней, да его вторая жена Сандугач, что значит "соловей" как бы между прочим обмолвилась, что новая рабыня носит под сердцем ребенка. Тут светлейший на неё вовсе рукой махнул: просчитались его джигиты - вместо невинной девушки беременную женщину привезли.
Правда, сказали потом, что она - жена урусского князя. Только ему все равно: хоть княгиня, хоть девка из харачу ( Ничего, начнется великий поход на Запад, красавиц-рабынь станут к нему сотнями привозить. И уж пятую жену Тури-хан найдет такую... Сам себе завидовать станет!
Глава четвертая
Услуга за услугу
Сотника Аваджи его нукеры уважали, хотя и считали человеком странным. Ни в воинской доблести, ни в житейской мудрости равных ему не было, но юз-баши (Юз-баши - сотник.) слишком часто... мылся!
Многие нукеры вообще сторонились воды, считая, что она вымывает здоровье из тела. Оставляет его открытым для самых страшных болезней. А сотник, возвращаясь даже из самых дальних и трудных походов, никогда, как другие, не заваливался спать в сапогах и верхней одежде, а всегда раздевался и обливал тело водой.
Джигиты шепотом рассказывали друг другу, что, когда юз-баши был простым нукером, он сам стирал себе одежду и чистил сапоги.
Сотник же считал, что ему просто достался чересчур острый нюх. Он слышал запахи, как охотничий пес, и поначалу думал, что таким нюхом обладают все люди. Они тоже будут слышать исходящий от него дурной запах немытого тела, какой всегда донимает его в обществе других нукеров. Аваджи при одном виде воды всегда испытывал непреодолимое желание тут же вылить её на себя. У него даже тело начинало чесаться, если в течение дня он не мог хоть немного омыть себя.
Аваджи не знал, что именно его опрятный вид с самого начала привлек к себе внимание хана, который тоже оказался любителем чистоты. Потом Тури-хан отметил, что, кроме стремления к чистоте, его нукер беззаветно храбр, ему предан и скромен. Потихоньку он стал приближать нукера к себе и ни разу не пожалел об этом.
Тури-хан выделил своему сотнику отдельную юрту и не без удовольствия увидел, побывав в ней однажды, что и в жилище сотника чисто и опрятно и нет в нем ничего лишнего. На стене висел лишь небольшой ковер, подле которого из грубого войлока была сделана лежанка. Не валялось никаких узлов, тряпок, как обычно бывает у мужчин, долгое время живущих без присмотра женщин. Те ухитрялись устраивать беспорядок в юрте сразу после того, как её убирала какая-нибудь рабыня...
Когда в курене (Курень - стойбище в виде кольца юрт с юртой начальника в центре круга.) появилась уруска, Аваджи был при хане. Стоял рядом, как простой тургауд. Все видел. Как лежала она кулем на пыльной земле. Как краснела от стыда, когда сорвали с неё одежду. И глаза её зеленые, мокрые от слез.
Нет, тогда он сердцем не дрогнул. Женщина была рабыней хана, а нукер давно приучил себя: то, что ему не принадлежит, не должно задерживать глаз. Тогда не будешь от зависти мучиться. Давно известно, завистливые люди несварением желудка страдают. Так Аллах их наказывает.
"Конь быстро скачет, - говорил Аваджи самому себе, - верблюд медленно идет, а встречаются они в одном караван-сарае (Караван-сарай - постоялый двор в городах и на дорогах Востока.). Я не могу пока скакать по жизни быстрым конем, но могу идти трудолюбивым верблюдом. Аллах наградит меня за это!"
Он мог бы и теперь жить по законам, которые установил для себя когда-то и благодаря которым раздобыл себе коня, но уже не хотел. Тогда он был совсем молодой. Мальчишка глупый. Равнял себя с ханами да баями. Мол, он днями-ночами с коня не слезает, а Котлыбай цену одного коня за вечер проигрывает. "Не зарься на чужое!" - опять говорил он себе.