Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   - Глина! - слабеющим голосом позвал князь.
   В дверь тотчас вошел человек, по виду ключник (Ключник - человек, ведающий ключами, ведущий хозяйство.).
   - Глина, - распорядился князь, - лекарке серебра дай, как положено. Да не скупись, а то нашлет на тебя порчу...
   - Спаси тебя Христос, княже, я людям не вредительствую.
   Тот, кого Прозора посчитала ключником, протянул женщине тяжелый, набитый монетами кошель.
   - Не возьму столько, - запротестовала она. - Оплата не по заслугам.
   - Князь приказал, - строго сказал Глина.
   - Бери, упрямая женщина, - поддержал его Арсений. - На доброе дело употребишь.
   "Теперь он говорит мне то же, что и я другим", - с непонятным сожалением подумала Прозора, опуская в суму кошель.
   Она повернулась и пошла к выходу, делая вид, что не замечает ищущего взгляда Лозы. По молодости ему объявляться не стала, а ноне сам бог велит одной доживать.
   Любомир, горбатый подросток, догнал её у двери и шепнул тревожно:
   - Князь, никак, опять в забытьи?
   - Сон это называется, глупый, - рассеянно ответила Прозора.
   Глава тринадцатая
   Собака не возьмет
   Эталмас - долгожданный ребенок в семье нойона (Нойон - представитель степной знати, имевший пастбища и стада.) Чагатая - родилась в год Свиньи.
   Астролог, гадающий по звездам, сообщил родителям, что детей, рождающихся в этом году, любят похищать злые духи. Потому они должны назвать дочь нехорошим именем, чтобы духов от неё заранее отвратить.
   Девочку и назвали самым неблагозвучным именем, какое только могли придумать: Эталмас - собака не возьмет!
   Юной девушкой Эталмас внешностью среди сверстниц не выделялась, но выделялась умом. Собака её не взяла, зато надолго взяла под свое крыло удача.
   Девушка обратила внимание на Тури-хана, молодого и уже тогда самого богатого из всех, кто мог стать её женихом.
   Хан не успел и глазом моргнуть, как оказался мужем девушки, которая ему вовсе не нравилась.
   В ней не было и половины тех достоинств, о которых рассказывала ему сваха. Тури-хан подумать даже не мог, что её подкупила сама Эталмас.
   Он только успел заметить, что ходила девушка мелким семенящим шагом и говорила певучим щебечущим голосом. Уж в чем, в чем, а в хорошем воспитании ей нельзя было отказать.
   Впервые раздевшись перед мужем, Эталмас не заметила восторга на его лице и спросила напрямик:
   - Мой господин разочарован?
   Тури-хан вздрогнул, и в голову его закралась нелепая мысль: а девственница ли она? Иначе почему не чувствует перед ним трепета, непорочным девицам положенного? Почему не опускает глаз и не теряется под его взглядом?
   Эталмас оказалась невинной, и хан понял, что жена его умна. Он не считал это качество обязательным для женщины, но вскоре убедился, что был не прав. Его первая жена оказалась не только умной, но и дальновидной. Иной раз ненавязчиво она давала мужу такие советы, какие ему бы и в голову не пришли.
   Со временем Тури-хан, и так не будучи увлеченным своей женой, вовсе к ней охладел. Привел в дом вторую жену, третью...
   В юрту старшей ханум он ходил лишь тогда, когда ему требовался дельный совет. Эталмас не роптала. Она свято верила, что её день ещё придет.
   Когда у Тури-хана появилась четвертая жена, Эталмас надеялась, что муж угомонится: четыре жены, одна другой лучше - себя Эталмас тоже причисляла к лучшим, не мешали хану ещё и заводить наложниц.
   Эти глупые, как бараны, нукеры приводили Тури всяких женщин, какие только попадались им под руку. Сколько их прошло через юрту рабынь, где новеньких готовили для ложа сиятельного!
   Эталмас уже и перестала обращать на них внимание, но при виде уруски не смогла остаться равнодушной даже она, женщина! Старшая ханум жадно вглядывалась в линии её прекрасного белого с розовым тела и холодела сердцем от предчувствия: Тури-хан перед такой не устоит!
   Устоял. И в который раз Эталмас подивилась глупости мужчин: они правят миром, не умея отличить золото от простой медяшки.
   Уруска была подлинной жемчужиной. И ещё она была умной, а умных женщин Эталмас уважала. Правда, когда Тури отправил уруску прочь, ничто не помешало ханше давать ей самую грязную и тяжелую работу. Не жалеть же ей возможных соперниц!
   А потом появилась Айсылу. Хорошенькая дурочка. Эталмас терпеть не могла таких! Думала, мужу пятая жена быстро надоест. Опять ошиблась.
   По-детски капризная, прилипчивая Айсылу вовсе не раздражала Тури-хана, а лишь умиляла его. То, чего Эталмас не могла добиться разумными доводами, пятая жена легко добивалась слезами и нытьем.
   Эталмас однажды подслушала, как супруг убеждал её в том, что и другие жены имеют право на его внимание.
   - Ну и что же! - наверняка капризно выпячивала губы эта дурочка. - А я не хочу думать ни о ком из них.
   Другой бы мужчина подивился, рассердился, поставил негодяйку на место, а этот... Он лишь рассмеялся.
   - Ох, и жадная ты, мой цветочек!
   Цветочек! Птичка! К старости Тури-хан совсем в детство впал.
   А ещё раз - тут Эталмас подсматривала - она увидела такое, что не могло бы присниться и в страшном сне. Ее муж, умный, образованный человек, джигит... голый ползал по ковру и хрюкал от удовольствия, а эта дрянная девка голышом ездила верхом на сиятельном и мерзко визжала:
   - Дзе, мой верблюдик, дзе!
   Тьфу, что делает с человеком глупая женщина!
   Нехорошие мысли стали закрадываться в голову Эталмас. Заболела бы, что ли, пятая жена. Какой-нибудь нехорошей болезнью. И умерла... Опасно, Тури-хан разгневается, начнет искать виновных... Есть у него тургауд, умеющий развязывать языки... Может, лучше уж пусть хан к Айсылу охладеет, другой увлечется?
   Отдал уруску в жены своему нукеру. Такую женщину! В запале Эталмас уже не думала, что хвалит ту, которая могла бы стать соперницей почище Айсылу.
   А почему все же супруг уруску невзлюбил? Характер у нее, конечно, гордый, но это же не дикая кошка Заира... И вокруг никто этому не удивился... Женщина, достойная украсить гарем самого великого кагана, жена урусского князя, таскала хворост для костра и мыла грязные котлы... Тут что-то не то! Один Аваджи, похоже, догадался. Этот хитрец всегда её беспокоил: слишком сильно его влияние на Тури-хана. Да и Айсылу этот поганец привез!
   Нукеры Аваджи, во всем беря пример со своего юз-баши, стали платить не только ей, но и девкам. Рабыням! Тем, что принадлежали ей целиком и не должны были иметь ничего собственного.
   Она отвлеклась на желтую юрту и чуть не пропустила самого главного. Теперь ей нужно было заманить к себе мужа. Хотя бы на одну ночь.
   К сожалению, нынче это зависит лишь от гадины-Айсылу, но Эталмас знала, чем подкупить дурочку пятую жену!
   Глава четырнадцатая
   Тревожные странности
   Курень Тури-хана примерно раз в три месяца переходил с одного участка степи на другой. Лошади и верблюды съедали окрест всю траву. А то, что могло пойти на растопку костров, тоже дочиста собиралось обитателями этого передвижного города.
   Кроме хана и его тургаудов, их жен и наложниц, многочисленных рабов и ремесленников, которые тоже были несвободны, так как вывозились нукерами из побежденных стран, здесь жили и сами нукеры - джигиты войска хана.
   Лишь только курень обустраивался на новом месте, как они тотчас начинали рыскать по округе в поисках добычи, и, опустошив близлежащие селения, вынуждены были в своих набегах забираться все дальше и дальше.
   Время среди колючих трав, пыли и песка текло медленно, но неумолимо.
   Уже пятый месяц была Анастасия женой Аваджи. Она попросила мужа раздобыть для неё один-два русских сарафана, что любящий муж не замедлил исполнить.
   Привычная одежда надежно скрывала от любопытных взглядов её изменившуюся фигуру. Помогало этому и длинное шелковое покрывало, которое носили восточные женщины.
   О том, что жена сотника беременна, знали немногие. Рабыня, которая в первый день купала Анастасию и, бог знает как, догадалась об этом, вторая жена хана, которой рабыня это сообщила, и сам хан.
   Аваджи это нисколько не беспокоило, но Анастасия считала: вовсе ни к чему нукерам знать о том, что жена сотника носит чужого ребенка. Не хотела, чтобы смеялись над ним. Даже втихомолку.
   Чем больше Анастасия узнавала своего мужа, тем больше проникалась к нему какой-то отчаянной, мучительной любовью. Мучительной от того, что она вдруг осознала: видения посылаются ей недаром. К тому же она стала порой слышать внутри себя голос, повторявший время от времени: "Недолгим будет твое счастье, Настенька, ох, недолгим!"
   "Сгинь!" - беззвучно шептала она, если голос начинал звучать в ночи, заставляя её просыпаться с бьющимся сердцем. Она потихоньку мелко крестилась, забывая о новой вере. Сердце её так и не приняло эту веру.
   Она не понимала, за что судьба брала её в такой жестокий оборот, словно нарочно до шестнадцати лет продержав в неге и любви, чтобы потом лишать раз за разом самого дорогого и любимого.
   Наверное, от отчаяния она стала шептать ею же придуманные заклинания: "Ты не погибнешь, Аваджи! Ты будешь жить долго-долго. Я рожу тебе дочку. Потом сына. И ещё столько сыновей, сколько захочешь!"
   Почему именно дочь она хотела родить от Аваджи первой? Может, чтобы таким образом покрепче успеть привязать его к сыну Всеволода? Ведь любовь к сыну и к дочери у мужчин неодинакова.
   Она не любила, когда Аваджи уезжал куда-нибудь надолго. Ей казалось, когда она рядом, Аваджи в безопасности от сил зла. Ведь в это время она защищает его своими ночными наговорами, своей любовью. Вдалеке же от неё он беззащитен.
   Аваджи тоже беспокоился о жене, зная, что в самое ближайшее время он с тремя тысячами джигитов Тури-хана выступит в составе монгольского войска на Ходжент, посмевший отчаянно сопротивляться завоевателям.
   - Голубка моя, - говорил он, нежно поглаживая её живот, - я куплю у хана служанку для тебя.
   - Не покидай меня, супруг мой, - плакала Анастасия. - Я могу обойтись без служанки, но как я обойдусь без тебя?!
   - Ты же знаешь, - строго укорял он, - я - воин и не могу отказаться от похода, в который пойдет и тот, кто сделал для меня столько хорошего.
   - Тури-хан тоже поедет? - удивилась Анастасия.
   - Старый барс решил как следует размять свои кости, - посмеивался Аваджи.
   Анастасия успокаивала себя тем, что Ходжент и Лебедянь находятся слишком далеко друг от друга. Вчера по её просьбе Аваджи нарисовал палочкой на песке, где находится Ходжент, а где Киев. К сожалению, о таком городе, как Лебедянь, он прежде даже не слыхал. Значит, в этот поход не могло состояться то самое сражение, которое Анастасия видела в своем сне.
   - Выкупи у хана Заиру, - попросила она.
   - Заиру? - возмутился он. - Ту, что живет в желтой юрте? Чтобы она развлекала тебя разговорами о мужчинах без числа, которые пользовались ею?!
   Впервые Анастасия видела мужа по-настоящему разгневанным, и впервые она не уступила ему, не поддалась страху перед последствиями своего заступничества, а только поинтересовалась:
   - Разве меня не могли поместить в ту самую желтую юрту? Или Заира сама пожелала спать с твоими нукерами? Как ты можешь презирать женщину за то, что в грязь её бросила жестокая судьба?!
   Аваджи тоже не ожидал от своей спокойной кроткой жены такого отпора и понял, почему древний мудрец говорил о том, что познать нрав женщины до конца невозможно. Два чувства боролись в нем: желание оградить Анастасию от порока и нечистых в делах и помыслах людей и справедливость, ему присущая. Он был согласен с женой, что Заира попала в желтую юрту не по своей воле.
   Но как объяснить этой глупышке, что пребывание в таком месте для любой женщины все равно что клеймо, выжигаемое на шкуре животного: не зарастет, не смоется!
   - Хорошо, - медленно произнес он, - я поговорю с ханом о Заире.
   Тури-хан согласился с Аваджи - при женщине, особенно рожающей в первый раз, должна быть рядом служанка. И опять удивился выбору нукера. Заира? Что-то в последнее время юз-баши стал беспокоить его своими неожиданными и странными поступками. А все, чего хан не понимал, он отвергал.
   Заира. Никто никогда так и не узнал, почему отослал её от себя Тури-хан. Хорошо, что дикая булгарка умела держать язык за зубами, иначе в один прекрасный день дуру-девку тихонько удавили бы шелковым шнурком...
   Происшедшее казалось таким нелепым, что Тури-хан постеснялся бы рассказать о нем даже своим друзьям.
   Он до сих пор помнил тот день до мелочей. Булгарка стояла перед ним, смотрела смело в глаза и дерзко кривила губы. Когда он стал срывать с неё одежду, девушка не вздрогнула, не испугалась, а была спокойной и холодной, как каменный идол с гор Тибета.
   Он стал раздеваться сам, и тут она увидела его напрягшееся орудие. Посмотрела... и стала хохотать, как стая гиен. Она корчилась, хваталась за живот, показывала на него пальцем...
   Тури-хан влепил ей пощечину, но девка все никак не могла угомониться. Светлейший почувствовал, как, к собственному стыду, его покинуло желание. Напрочь. Одевшись, он вызвал к себе нукера Аслана и приказал:
   - Забери её отсюда и делай с ней все, что хочешь! Хоть убей, невелика будет потеря.
   На другой день к нему пришел Аслан. Хан покривил душой, говоря, что Аваджи - единственный, кто попросил в жены рабыню, побывавшую в его шатре. До него был Аслан.
   Аваджи тогда ещё начинал служить простым нукером, а место любимца при хане как раз и занимал этот могучий спокойный джигит. Тури-хан не думал, что Аслан, суровый воин, может когда-нибудь размякнуть душой под влиянием женских чар. Особенно такой негодной женщины, как Заира. Тогда звали её не так. Как, хан давно забыл. Да и не все ли равно, как зовут рабыню?
   Пришел Аслан чуть свет. Сидел на пятках у шатра, ждал, когда хан проснется. Чтобы упасть ему в ноги и сапоги целовать.
   - Отдай мне в жены Заиру. Все, что у меня есть, забери. До смерти верным псом твоим буду. Отслужу, себя не жалея!
   Не понял, как оказалось, ханской милости. Мало того, что получил на ночь девку нетронутую, тут же захотел большего. Не подумал, что та, кого он просит, владыку оскорбила!.. Уж не рассказала ли она ему, как над ханом потешалась? И не смеялись ли они оба над ним этой ночью?..
   - Я бы с радостью тебе её отдал, - лицемерно улыбнулся Тури-хан. - Но прежде я обещал её Эталмас. В желтой юрте, видишь ли, девок не хватает.
   И злорадно отметил, как покрывается смертельной бледностью загорелое лицо Аслана...
   Но Аваджи он и во второй раз не отказал: пусть забирает Заиру. Наказана она так, что вряд ли и до смерти забудет. И теперь обе женщины, каждая из которых нанесла обиду Тури-хану, станут жить вместе. Кто знает, может, в один прекрасный день он пожелает рассчитаться с ними обеими. Тем легче это будет сделать...
   Вернулся Аваджи в свою юрту не так чтобы очень довольный, но успокоенный. Говорят, девки, что живут в желтой юрте, бывают преданными слугами. Тому хозяину благодарны, что дал им лучшую долю. Хотя трудно сказать, какую благодарность можно получить от этой Заиры. Ходят слухи, что из-за неё хан чуть было не лишился своей мужской силы.
   Главное, что он исполнил просьбу Аны. Чего ей волноваться из-за такого пустяка, как служанка!
   - Как ты думаешь, надолго вы пойдете в этот Ходжент? - с замиранием сердца спрашивала его ночью Анастасия.
   - Думаю, не больше чем на месяц, - нарочито равнодушно отвечал Аваджи, хотя если честно, то и он волновался: так надолго они ещё не расставались.
   - Кто станет рассказывать мне притчи? - грустно спрашивала его она.
   - А ты придумывай их сама, - отшутился он.
   - Но я не знаю, как, - она не поняла его шутки.
   И Аваджи вдруг загорелся этой мыслью. Ведь когда-то в юности его учитель-дервиш рассказывал о женщине-гречанке, жившей много веков назад, которая в совершенстве постигла мелодию слов.
   - Я могу рассказать тебе, как это делается, - предложил он.
   - Нет, - задумчиво сказала Анастасия. - Я думаю, мне предначертано судьбой иное.
   - Что? - простодушно поинтересовался Аваджи.
   - Пока не знаю.
   Впервые она утаила от любимого истину, а он сам пока не понял, что в их жизнь вошло нечто очень важное. Сегодня, проснувшись среди ночи, Анастасия едва не вскрикнула в голос. Ее руки светились в темноте войлочной юрты.
   Глава пятнадцатая
   Тяжело быть князем
   Князь Всеволод быстро шел на поправку.
   Он будто в одночасье сбросил с себя хворь, так надолго приковавшую его к постели. Уже в Иванов день вышел он к своей дружине, и добры молодцы его дружно взревели, засуетились, как застоявшиеся в конюшне жеребцы.
   - Здрав будь, княже! - кричали они. - Здрав будь!
   А воевода Лебедяни, коим недавно стал Михаил Астах, батюшка пропавшей жены Всеволода, даже смахнул набежавшую слезу.
   Народ облегченно вздохнул. Всего два года назад Лебедянь позвала Всеволода княжить над собой. Целовали крест на верность ему, потому столь долгая болезнь князя внесла смуту в сердца людей: неужели придется звать кого другого?
   Время тревожное: ходили слухи, будто мунгалы затевают новый поход на Русь, а тут князь лежмя лежит...
   Крепок оказался корень у Всеволода, выкарабкался! Радовались, но без наушников не обошлось. Мол, вызывали к князю чародейку из леса, которая колдовством богопротивным вдохнула жизнь в умирающего.
   Но таких было мало. Умные люди от них, точно от назойливых мух, отмахивались.
   После того, как князь к народу вышел, уже на другой день выехал он с дружиною своею, в поле поразмяться.
   Послали на радостях гонца в Псков, к родителям князя, а через два дня посланец вернулся, чтобы передать Всеволоду великую просьбу старшего брата Владимира - батюшка с дружиной в литовских землях задержался, а тут на землях псковских стали половцы шалить: угонять в рабство людей русских, разорять имущество горожан и землепашцев. Требовалось дать им укорот, но у брата для того слишком мало сил оставалось.
   Князь с дружиной поспешил на зов близкого родича и во главе своих ратников нанес половцам немалый урон, надолго отвратив их от земель псковских.
   В сражениях Всеволод себя не щадил, бросался всегда в самую гущу схватки, но не брали его ни стрела, ни меч, ни копье. Точно вдруг стал он заговоренным.
   - Судьбу испытываешь, Всеволод? - неодобрительно осведомился у него Владимир. - Грех это. Жить надо столько, сколько Богом отпущено.
   - Зачем мне такая жизнь? - горевал князь. - Без любимой жены, без Анастасии, мне и свет не мил.
   - Смирись, - говорил Владимир, - раз так Богу угодно... Думаю, надо тебе другую жену искать. Продолжать свой род, как нам предками завещано.
   - Другую? - ужаснулся Всеволод.
   - Другую!
   Шло время. Князь вернулся из похода целым и невредимым. Выглядел здоровым, только теперь его лоб у переносицы пересекали две глубокие морщины.
   Он ещё ничего не решил, а в народе уже распространилась весть, будто князь себе жену ищет.
   По случаю возвращения дружины из похода на княжеском подворье закатили пир. Простому люду на площади столы накрыли, а знатные бояре и дворяне гости князя - были приглашены в палаты.
   Лучших родов девицы на выданье собрались в тот день на княжеском дворе. Затевали игры, хороводы водили, и всякая норовила своей красой князя в сердце поразить. Только мало веселился Всеволод. Видно, крепко сидела в сердце дорогая зазнобушка-жена. И как ни хотел он думать, что ещё объявится Настенька, а сердцем понимал, что навряд ли когда увидит ее... Княжеское дитя рабом станет. Какое от таких мыслей веселье?!
   Как-то месяц спустя после похода вызвал к себе князь конюшего Лозу.
   - Много лет служил ты мне верой и правдой, дядька Даниил. Воин из тебя был справный, воспитатель добрый, и конюший - лучше не надо. Но что получается? Мой самый верный дворянин так и остался без достойной награды.
   - Для меня лучшая награда - служить тебе, князь.
   - Погоди, - Всеволод поднял руку. - За верную службу решил я тебя наградить.
   Он подал конюшему свиток.
   - Ты грамотный, читай.
   Лоза медленно прочитал свиток, все ещё не веря собственным глазам.
   - Село Холмы... с челядью... мне?!
   - Тебе.
   - Батюшка князь, ты меня изгоняешь? Чем я тебя прогневал?
   - Глупый ты, дядька! Бери село и правь разумно. Рано ты на покой удалился. Разве место на конюшне такому человеку, как ты? Хоть и седой, а я думаю, можешь ещё жениться, ребеночка завести. Меня вон все толкают: женись да женись! Даже батюшка Настенькин. И родня моя торопит: надо род продолжать...
   - Любят тебя все, потому плохого не пожелают. Прожили вы с Анастасией столько, сколько Бог дал, что же теперь поделаешь? Знаешь ты хоть одну женку, что домой от татар вернулась?
   - Чего не знаю, того не знаю.
   - То-то же! Потому, выходит, без толку её и ждать...
   - Ты не сказал, принимаешь ли мой дар?
   Лоза поклонился Всеволоду в пояс, а когда выпрямился, стало видно, что какая-то мысль мелькнула в его голове, изменив вдруг прошлые намерения. Будто он подумал: "А вдруг?" И кивнул головой.
   - Благодарствую, Всеволод Мстиславич!
   И то ли от этой самой нежданной мысли, то ли от щедрости воспитанника своего, распрямился Лоза. Приосанился.
   - Таким ты мне больше нравишься, - улыбнулся Всеволод. - Вспоминаю строгого дядьку Лозу... Завтра поутру отправимся твое селение смотреть...
   Князь помолчал и добавил:
   - Хочу ещё к гадалке заехать. Той, помнишь, что Любомир привозил.
   - Как не помнить? - Лоза оживился, пожалуй, излишне горячо, но Всеволод, погруженный в свои мысли, этого не заметил. - С превеликой радостью тебя сопровожу. Вдруг и мне чего-нибудь нагадает?
   Выехали они ранним утром августа - князь, Любомир, Лоза и ещё пятеро княжеских дружинников. Холмы располагались не слишком далеко от Лебедяни, но из-за гадалки им пришлось делать крюк.
   Прозора в тот день гостей не ждала, и это было странно, потому что обычно их приезд или приход она предчувствовала и успевала приготовиться. Но теперь...
   Со вчерашнего дня вдруг стали мучить её воспоминания. Все то, что, как она думала, давно похоронила на самом дне души, всплыло со всеми страшными подробностями.
   Татар - или мунгалов - кто их разберет, было немного. Так, небольшой отряд. Но для селения в несколько дворов оказалось больше чем достаточно.
   Ничто не предвещало беды, потому и Софья не успела спрятаться с ребятишками в нарочно выкопанном для такого случая подполе.
   Она как раз доставала из печи свежий хлеб, когда дверь распахнулась и в светелку ввалились нехристи. Дом Лозы первым привлек их внимание, изукрашенный деревянной резьбой, точно праздничный пряник.
   - Карош, жинка, карош! - проговорил один из незваных гостей, хищно оглядывая её статную фигуру.
   Софья успела оттолкнуть от себя цеплявшегося за её юбку младшенького сына и шепнуть старшему:
   - Спрячьтесь в подпол!
   Она сказала так, надеясь, что, пока её выволакивают во двор, о детях никто вспоминать не будет, и она сможет уберечь хоть их. Как бы все ни кончилось, думала она, дети смогут выбраться, а уж добрые люди их в беде не оставят.
   Муж Даниил, как обычно, мастерил что-то в небольшой сараюшке подле избы и потому не сразу понял, что на подворье чужие. А когда выглянул наружу и все увидел, схватил первое, что под руку попалось, вилы, да и кинулся на нехристей.
   Успел-таки достать одного, да куда ему было против всех? Накинулись, стали саблями рубить. На мгновение Софью из внимания выпустили, и она успела дотянуться до упавших вил. Проткнула ими в аккурат того, который как раз собирался её мужу, как она думала, уже мертвому, голову саблей отрубить. Теперь, выходит, хоть Даниилу жизнь спасла.
   Софью тут же ударили саблей в грудь, и уже угасающим сознанием она успела понять: подожгли их избу.
   - Дети! - хотела крикнуть она. - Там же дети!
   Но язык ей уже не повиновался.
   Монголы пришли в дикую ярость оттого, что им сопротивлялись и спалили дотла все их небольшое село. Мужчин убили сразу. Женщин - вначале изнасиловав.
   Ее тоже насиловали. Бесчувственную, истекающую кровью. Последний должен был добить уруску.
   Почему он этого не сделал, теперь не узнаешь. То ли посчитал, что она, вся в крови, и так умрет. То ли проникся уважением к самоотверженности, с какой она кинулась на защиту мужа... Сплюнул, подтянул штаны и пошел прочь к своему привязанному поодаль коню...
   Но бог не дал ей тогда умереть. На счастье Софьи, в том лесу, близ которого притулилось их сельцо, двое монахов собирали лечебные травы.
   Взметнувшиеся к небу столбы пламени и дыма привлекли их внимание, но когда божьи люди добрались до места, глазам их предстало лишь дымящееся пепелище. Позже стало известно, что несколько односельчан успели скрыться в лесу.
   Монах Агапит потом рассказывал, что Софья застонала, когда он над нею склонился, и все что-то пыталась ему сказать, но лишь беззвучно открывала рот. Она пыталась сказать, что в избе остались дети, но самой избы к тому времени все равно уже не было.
   Монахи наскоро соорудили носилки, положили на них раненую и отнесли к небольшому скиту, где оба жили.
   Агапит занялся раной Софьи, а второй монах, помоложе, отправился в Лебедянь, чтобы предупредить горожан о нападении татар. Да чтоб прислали людей с лопатами похоронить погибших.
   Когда сегодня у её избы спешилось несколько всадников, Прозора поняла, почему вдруг перед нею явились тени прошлого.
   Глава шестнадцатая
   Заира
   - Отчего люди не могут жить в мире? - спрашивала мужа Анастасия, прислушиваясь к ровному биению его сердца.
   Теперь, когда она была на восьмом месяце беременности, Аваджи особо берег её, боясь навредить ребенку. Он сдерживал свое желание и шутил, что пусть только родит, а уж он свое возьмет.