Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   Глаза Любомира разве что на лоб не полезли.
   - Ты... замужем? - выдавил он.
   - А то, мнится тебе, никто бы меня за себя не взял? - без улыбки спросила она.
   - Я так не думаю, - смешался юноша. - Просто... ты, видать, красавицей была?
   - Да уж не дурнушка какая!.. А что касаемо мужа, так я с ним церковью венчанная.
   - Он... жив?
   - Жив, раз я не вдова. Только его ноне со мной нет... Чего тебе о том знать!
   Прозора потуже завязала тесемки украшенной бисером сумы и кивнула.
   - Едем али нет?
   - Наперед меня сядешь? Сзади?
   - Сзади. Стану за твой ремень держаться. А ну как упаду?
   Она усмехнулась, и Любомир подумал, что, доведись ей на коня садиться, чтобы скакать по своей нужде, она и в седле не хуже любого дружинника усидит.
   В опочивальне князя юный дружинник Сметюха по одному знаку Прозоры пошел прочь, а конюший Лоза отчего-то застыл соляным столбом.
   Любомир рассказывал потом своим домочадцам: "Лоза-то рот раззявил, а глаза - будто у нашего быка Ровки, когда его лозиной ожжешь... Наконец опамятел и говорит: "Софья, ты жива?" Может, в лике знахарки святую углядел?"
   И уже домыслил по своему разумению: морок на Лозу наслала Прозора, морок!
   Между тем знахарка, не отвечая на вопрос конюшего, заметила ему:
   - Ты пока останься, может, князя перевернуть придется.
   Но Лоза все не мог успокоиться.
   - Сонюшка, почему доселе не объявлялась? Никто допрежь сего дня тебя не видывал...
   - Хотела, чтобы ты думал, будто я с ребятишками в избе сгорела. Лучше бы так и случилось... Бог распорядился иначе. Да и захотел бы ты меня зреть, погаными оскверненную?
   - Христос с тобой! - Лоза размашисто перекрестился. - Венчали-то нас на радость и на горе. Любо мне с тобой было в радости, нешто бросил бы тебя в горе?
   - Мне жалость не нужна... Да и не об нас речь. Твоего любимца сперва выходить надо.
   - Так ты - знахарка? Или так пришла, подсобить?
   - Когда это я бралась за работу, коей не знала? - нахмурилась женщина.
   - Прости, что усомнился. Кто же научил тебя?
   - Монах Агапит, святой человек. Тот, что душой болел за русский народ, чье здоровье либо от врача-иноземца зависит, либо от знахаря-шарлатана. Большой знаток трав, наговоров целебных. Молитв чудодейственных. Два года я в землянке, подле его скита прожила. Сначала он меня с того света вытащил, а потом жить научил. И поняла я, что моя жизнь должна на облегчение людских страданий направляться, потому многие врачебные тайны постигла...
   - Арсений вознегодует.
   - Ваш арамейский врач-то?
   - Он самый. Ох, суров!
   - Ты его боишься?
   - Еще чего!
   - Тогда помоги.
   Прозора стала осматривать князя. Но не так, как арамеин, выстукивая да выслушивая, а только вела рукой над неподвижным телом. По её знаку Лоза приподнял нательную рубаху князя.
   - Рана почти затянулась, - чуть слышно пробормотала знахарка. - Что же тогда мешает ему справиться с горячкой? Оставь меня с князем наедине.
   - Но я... - начал было Лоза.
   - Изыди! - повысила голос Прозора.
   Конюший повиновался, неслышно прикрыв за собой дверь.
   Если бы кто-то заглянул в опочивальню князя спустя некоторое время, то увидел бы в ней странную картину. Сидя на постели Всеволода, не очень молодая, но по-прежнему красивая женщина разговаривала... с бесчувственным больным!
   - Умереть надумал! - пеняла она ему. - Пусть, значит, Настасья век в неволе мается? А Лебедянь под нехристей пойдет?
   Прозора не была уверена в том, что Анастасия именно мается. Накануне ей приснился вещий сон, а проснувшись, она ещё и погадала на исчезнувшую княгиню, и выходило, что жена князя счастливо живет с каким-то "мунгалом". Он не был страшен так же, как большинство из них. Не так желтолиц и узкоглаз, но это был чужой!
   И что странно, лицо у Анастасии было не покорное, не жалкое - уж она-то знала, как могут сломать человека эти нехристи! - а гордое лицо любящей женщины. Глаза её горели, как два изумруда, когда она смотрела на мунгала...
   Но знахарка продолжала:
   - Нехристям поганым уступил. Какой же ты ратник после этого? И что твоя дружина о тебе скажет? Слаб князь Всеволод духом. Слаб!
   Раненый беспокойно шевельнулся.
   - Али совесть ещё не заспал? Ишь чего удумал - смерти отдаваться!
   Договорить она не успела. Дверь в опочивальню отворилась, и на пороге возник высокий худощавый мужчина в феске (Феска - мужская шапочка в виде усеченного конуса.) и строгом длинном кафтане синего цвета с серебряными пуговицами.
   Нижняя часть его лица как бы пряталась в черных усах и бороде, желтые глаза горели неистовым огнем.
   - Кто ты, женщина? - видно, едва сдерживаясь, чтобы не обрушить на неё всю силу своего гнева, спросил он.
   - Будь здрав, арамеин, - нарочито радушно сказала Прозора. - Али в ваших краях не принято незнакомых людей приветствовать?
   - Кто ты? - повторил он, не понимая причин её уверенности и полного отсутствия почтения, которое эти невежественные росы обычно испытывали при его виде.
   - Не знаю, как будет по-вашему, а по-нашему - лекарь, - весело пояснила она.
   - Женщина - лекарь? Не бывает.
   - Почему?.. А впрочем, я и есть небывалая женщина.
   - Что ты делаешь здесь, у постели умирающего князя?
   - Про умирающего сказал ты. А по мне, так он ещё маленько поживет!
   - Уж не ты ли вернешь князю жизненную энергию, которая истекла через его рану? Великий Ибн Сина (Ибн Сина - Авиценна - врач, философ, 980-1097гг.) говорил...
   - Великий Ибн Сина говорил, - довольно невежливо перебила его она, что нельзя вылечить тело человека, если больна его душа!
   Врач на мгновение потерял дар речи.
   - Ты, женщина... читала труды Ибн Сины?
   - Читала. "Канон врачебной науки".
   - Дикая страна! - вырвалось у него, как видно, по привычке. - Как зовут тебя?
   - Люди кличут Прозорой.
   - Прозора! Какое грубое имя. Оно тебе не подходит. А как назвали тебя отец-мать при рождении? Какое христианское имя дали?
   - К чему тебе мое имя?
   Врач, не отвечая, покачал головой и прошел к постели больного. Он взял безвольную руку Всеволода, подержал в своей, и вдруг брови его приподнялись.
   - Как тебе такое удалось? - он повернул к женщине удивленное лицо. Ему не помогал даже корень жизни. Даже он не заставил сердце князя биться быстрее.
   - Думаю, ты таких болезней лечить не сможешь, - откровенно сказала она, глядя Арсению в глаза, и, заметив, как опять гневно исказилось его лицо, мягко добавила: - Не серчай. Для того надо любить народ, который лечишь.
   Он на мгновение отвел взгляд, но опять посмотрел в её умные серые глаза.
   - Но ты сама представилась женщиной небывалой. Значит, таких мало? Как же любить других, столь от тебя отличных?
   - А ты спустись с горы своей учености. Любви врача всяк достоин: и князь, и последний смерд!.. Что тебе известно о князе?
   - Его ударили копьем.
   - И все?
   - Но я врач, не священник.
   - Так и есть: ты должен знать больше. Священнику нужна лишь душа, врачу - и то, и другое.
   Арсений рассердился.
   - Никто никогда в этой стране не учил меня, как паршивого мюрида (Мюрид - ученик.)!
   - Тогда ни о чем меня не спрашивай, раз ты такой гордец!
   Арамеин некоторое время боролся с охватившим его чувством негодования: мало того, что эта женщина разговаривала с ним без должного почтения, она не чувствовала трепета перед его знаниями! Неужели ей ведомо то, чего он не знает? Арсений и вправду был гордецом, но к тому же человеком справедливым.
   - Веришь, что князь придет в себя? - спросил он, будто ничего не случилось.
   - Не далее как к вечеру.
   Врач ещё раз взглянул на больного и почувствовал, что ему никак не хочется расставаться с этой удивительной женщиной.
   - Не могла бы ты, Прозора, удостоить меня своей беседы? Не здесь, в другом, более удобном для того месте.
   - Могу. Отчего же не побеседовать, - согласно кивнула она.
   - Еще хочу тебя спросить, - Арсений с поклоном открыл перед нею дверь, - есть ли у тебя муж?
   - Есть! - рявкнул стоящий сразу за дверью конюший Лоза.
   Глава одиннадцатая
   Время пришло
   Сегодня сын - Анастасия, как и Аваджи, была уверена, что у неё будет мальчик, - впервые толкнулся у неё в чреве.
   Она проснулась, и тут же проснулся Аваджи. Будто связанный с Анастасией одной пуповиной, он чувствовал теперь любое движение жены.
   - Тебе приснился страшный сон? - тревожно спросил он.
   Анастасия приложила его руку к животу.
   - Он... толкнулся!
   Аваджи прислушался, но ничего не услышал и сказал:
   - А не рано?
   И в самом деле фигура Аны пока не изменилась, живот выглядел почти плоским. Впрочем, он не стал спорить с нею, а лишь заметил:
   - Пусть растет здоровым, а мы будем с нетерпением ждать его.
   - Ты хочешь иметь много детей? - улыбнулась Анастасия.
   - Много, - он поцеловал её волосы; Анастасия заплетала на ночь косу, но он упорно расплетал её, зарываясь лицом в пушистый шелк её волос и жадно вдыхая их аромат. - Я хочу всех детей, которых ты сможешь родить!
   Он никому не говорил, как страстно всегда мечтал о детях. Еще в детстве Аваджи просил бога о плодовитой мачехе - пусть бы даже она была злая. Он бы все вытерпел, только бы их бедная юрта наполнилась детскими голосами! Только ушло бы выражение холодного одиночества из глаз его отца...
   Он дал себе слово никогда не обижать будущего сына Аны. Аваджи будет ему таким любящим отцом, каким бы не смог быть даже сам коназ Севол! И этот ребенок получит таких же любящих его братьев и сестер.
   - Но ведь ты - воин, - робко напомнила ему Анастасия. - Разве сможет одна мать вырастить столько детей?
   - Ради детей я оставлю воинское дело. Вот только соберем денег побольше, чтобы на хороший табун хватило, да и стану я выращивать лошадей. Это прибыльное дело.
   Слышал бы его слова Тури-хан! Он, конечно, замечал, что Аваджи теперь при любой возможности спешит к своей юрте, но считал, что страсть молодого мужа вскоре иссякнет. Женщина утомляет воина - нельзя долго любить одну и ту же. Взять хотя бы Айсылу. Уж как она ему полюбилась! А что вышло? Теперь она хнычет, если он её надолго оставляет, а вчера, когда он остался ночевать у третьей жены, она так рыдала, что пришлось звать шамана, чтобы очистил её огнем...
   Анастасия внимала словам мужа и в знак одобрения гладила его по жестковатым вьющимся волосам. Гладила, гладила... Он уже задремал, как ей явилось видение.
   Военный лагерь монголо-татар. Их она сразу узнала, потому что теперь видела ежедневно. И расположен этот лагерь возле каменных стен какого-то города... Не какого-то! Анастасия вгляделась: да это же Лебедянь! Она увидела выезжающую из ворот группу всадников, которую вел... её бывший муж Всеволод!
   Бывший? Разве может муж быть бывшим? Значит, она не законная жена Аваджи? И вообще, почему её волнует только это?!
   - Ты опять не спишь, звездочка моя? - ласково спросил он; почувствовал, как Анастасия сжалась от страха, пораженная своим видением. Жалко, моя газель не поместится в колыбельке, которая ждет маленького сына. Но я стану качать её на руках и охранять сон от злых красноглазых мангусов (Мангусы - вампиры монгольского фольклора.)!
   - Аваджи, сокол мой, - сказала она растерянно. - Князь Всеволод... он жив!
   Обнимавшие Анастасию руки мужа дрогнули.
   - Ты все ещё любишь его? - почему-то он ни на миг не усомнился в этом.
   - Нет, не в этом дело! - она была в отчаянии. - Как ты не понимаешь, тогда я... не могу быть твоей женой!
   - Не можешь или не хочешь?
   - Не могу. Как венчаная жена...
   - Вот что тебя беспокоит, - он осторожно вздохнул, будто держал в руках необычайно хрупкую и дорогую ему вещь, которая могла разбиться даже от резкого слова. - Но брак христианской церкви мусульманами не признается.
   - Но я - христианка! - отчаянно выкрикнула она.
   - Нет, теперь мы одной веры. Над тобой совершен обряд. Разве ты не поняла?
   - Не поняла.
   - Но ты кивнула, - голос мужа впервые прозвучал сурово.
   Анастасия не выдержала и разрыдалась.
   Она кивнула. Да, она кивала, как китайский болванчик, что стоит на её туалетном столике. Новое чудо из Китая. Для того, чтобы он кивал, достаточно слегка толкнуть его пальцем. А ведь Анастасию толкнули не слегка. Ее просто швырнули без жалости в эту страшную, жестокую жизнь, которой она вовсе не хотела!
   На этом месте она остановилась, вдруг испугавшись своих мыслей, и обняла Аваджи так сильно, что он застонал от счастья. Нельзя гневить Бога... любого? Тогда бы они не встретились никогда. Вот что страшно!
   А он снимал губами слезы с её ресниц и думал: долго ли ещё их будут преследовать тени прошлого? Долго он будет просыпаться в холодном поту от одного и того же страшного сна: у него отнимают Ану!
   Он таки убаюкал её, но спустя некоторое время Анастасия опять проснулась от продолжающегося во сне кошмара: Всеволод и Аваджи мчались с копьями навстречу друг другу и от удара князя падал с коня Аваджи!
   Неужели сбылось предсказание Прозоры? Анастасия содрогнулась, вспомнив её слова: "Придет время!" Значит, время пришло? И она, печатью отмеченная, всю жизнь будет мучиться от таких кошмаров?!
   А если печать её как раз в том, чтобы предостеречь, избежать страшного предначертания её судьбы? Разве может вот так, в одночасье, кончиться её жизнь? Она спасет Аваджи! Сделает все, чтобы он не поехал на эту войну. То, что видение её из будущего, она уже поняла. Всеволод ей постарше показался. Да и Аваджи... У него она ниточку усов заметила, а ныне он начисто бреется...
   Удумал на табун лошадей заработать! Ровно бессмертный. Она уже поняла для себя, что мужчины, не в пример женщинам, легкомысленны. О походах своих, о войнах говорят так, как женщины о шитье или каких домашних делах... Не верят, что сами могут погибнуть. Остаться на бранном поле. Как дети! Может, научись они в будущее заглядывать, пореже бы за меч хватались?
   Анастасии страшно было подумать, что когда-нибудь она может лишиться нового мира чувств, который открылся для неё с появлением Аваджи. И речь не только об утехах тела...
   Какой же раньше она была глупой! Только и смогла, что грамоте научиться. Но разве хотелось ей когда-нибудь читать? Все по полям носилась, все, как ребенок, развлечений одних искала. Теперь она жадно слушала рассказы Аваджи, каждый день узнавая что-то новое. Сколько, оказывается, народа живет рядом с ними на земле! Не только русские и монголы, литовцы да половцы.
   Предками Аваджи, например, были уйгуры. С отрогов Алтая спускались они в долины, торговали с другими народами шкурами, шерстью, мясом - они гоняли стада овец по зеленым склонам.
   Уйгуры больше многих других народов уделяли внимание грамотности. Уже само слово "уйгур" зачастую означало: грамотный. Правители охотно брали их на службу - лучше соплеменников Аваджи мало кто умел читать и писать.
   Отец нынешнего юз-баши был беден, но для сына нанял ученого дервиша, и тот обучил мальчика грамоте. Он знал персидский язык и принял как религию ислам.
   И вот что странно: в курене Тури-хана никто не знал об этом. Свою любовь к чтению Аваджи тщательно скрывал. Он рассказывал Анастасии, что когда-то давно, ещё в бытность его табунщиком, он попался на глаза своим товарищам с книгою в руке. Как его подняли на смех! Прыгали вокруг него, как дети. Обзывали: факих (Факих - ученый, начитанный.) Аваджи. В их глазах молодой мужчина, что тянется к книге, может быть лишь убогим, инвалидом или пожираемым изнутри какой-нибудь тяжелой болезнью. Джигит и книга не могут совмещаться! Если ты не дряхлый старик.
   На днях, лежа на плече мужа, Анастасия услышала, как он заговорил, будто запел:
   - Тот, кто влюблен, тот смело в пламя мчится.
   Трус, что влюблен в себя, всего боится.
   От смерти кто себя убережет?
   Пусть жар возлюбленной меня сожжет!
   И если смерть для нас неотвратима,
   Не лучше ли сгореть в огне любимой... (Перевод стихов В.Державина.)
   Анастасия уже достаточно хорошо знала его язык, чтобы попасть под завораживающее звучание слов.
   - Что это? - спросила она.
   - Любовная притча, - ответил он, - но написанная не простым языком, а музыкой слова.
   - Это ты их придумал?
   Аваджи тихонько засмеялся.
   - Стихи написал поэт. Саади. Он постигал жизнь, скитаясь дервишем по мусульманскому миру.
   - А кто такие дервиши? - спросила она. Муж не первый раз употреблял это слово, а она стеснялась спросить.
   - Дервиши, моя голубка, люди, добровольно принявшие обет бедности. Наверное, так же и Саади. Считал, что, не познав бедности, не познает жизнь...
   - А где теперь она, та книга? - спросила Анастасия.
   Аваджи говорил, что был бедным табунщиком. Где же он взял книгу? Батюшка сказывал, что книги стоят очень дорого.
   - Я всегда вожу её с собой, как и отцовскую саблю, - признался он. Это самая дорогая для меня вещь. Ее подарил дервиш, который обучал меня грамоте.
   - Ты можешь мне её показать? - затаив дыхание, спросила Анастасия.
   Она и сама не понимала, почему ей этого захотелось? У батюшки было даже две книги, но она никогда не испытывала желания на них смотреть.
   - Ты хочешь посмотреть на книгу сейчас? - удивился Аваджи.
   - Сейчас, - кивнула она.
   Он зажег светильник и, как был голый, склонился над узлом, в котором лежали его походные вещи. Анастасия с неожиданным для себя удовольствием раньше она смотрела на мужа украдкой, опуская глаза, - оглядела его ровную, худощавую, мускулистую спину, узкие бедра, прямые ноги...
   - Вот она, - Аваджи вернулся на лежанку, прижимая к груди толстую книгу в переплете из бычьей кожи с серебряными застежками.
   - Это притчи? - спросила Анастасия.
   - Нет, это труд одного ученого мудреца.
   - Мудреца? - разочарованно переспросила женщина. - Но тогда эта книга должна быть скучной!
   - Если не задумываться, всякая мудрость может показаться скучной.
   - А ты научишь меня читать ее?
   - Как только ты захочешь, звездочка моя!
   Анастасия подумала, что муж её умен. Очень умен. Он знает притчи, которые звучат, как песни, а она не знает ни одной. Только русские напевы. Старинные. Они тоже очень красивые, и когда-нибудь Анастасия споет их Аваджи. Чтобы он тоже восхитился русскими песнями. Так же, как она притчей Саади.
   Глава двенадцатая
   Врачебные тайны
   - Ты при князе сидишь, мил человек? - вроде недоуменно оглянулась на вскрик Лозы Прозора.
   - При князе, - смущенно подтвердил он.
   - Вот и иди к нему, - строго сказала она. - Всеволод в себя должен прийти. Очнется, а рядом никого. Негоже это.
   - Негоже, - согласился Лоза, направляя непослушные ноги в опочивальню. Уж больно ему не хотелось оставлять вдруг найденную жену наедине с этим красавцем-врачом. Он даже не сразу сообразил, что она сказала. Князь очнется?!
   Но мысли опять вернулись к Софье: неужели она не собирается признавать его за мужа? И как пялился на неё этот ученый иноземец! Правду сказать, Софьюшка и доселе красавицей глядится. Рядом с нею Лоза - старик, да и только, хотя в жизни старше её всего на два года...
   Тем временем его ненаглядная жена вовсе не была так спокойна. Если прежде Лозу - а по-христиански Даниила - она лишь в снах видела да по рассказам людей, не подозревающих о её интересе, знала, как он живет, то теперь, встретившись с мужем лицом к лицу, внутренне задрожала и в коленях ослабла. Спасла её привычка последних лет - истинных чувств своих не выдавать.
   Она отослала Лозу прочь, а сама мысленно все переживала: как избежать его вопросов? Да и самой встречи с ним. Ускользнуть незаметно прочь, в свой одинокий сруб. Не надо было этого и начинать... Видно, от судьбы не уйдешь: к ней пришли, позвали. В другом случае она не стала бы вот так же торопиться. Что ей князь? Она давно привыкла обходиться без какой-то там власти и перед Всеволодом никаких обязательств не чувствовала...
   А за Даниила она по любви замуж выходила. И первые годы своей новой жизни думала, что его более нет в живых. Выходит, судьба к ним свою милость проявила, так что же она медлит?
   Кстати Прозоре арамеин подвернулся, хотя и беседа с ним была вовсе некстати. Сегодня, похоже, её день. Вон и мальчишка Любомир её дожидается, обратно отвезти. Обязательный такой парнишка, она ему так и сказала:
   - Погоди маленько, мне надо с врачом о деле перемолвиться.
   - Слуга князя сказал, муж у тебя есть, - продолжал блюсти свой интерес Арсений.
   - По наряду судит, - отозвалась Прозора. - Кика-то на мне замужней женщине положенная. Только не пойму, арамеин, тебе-то что за дело, есть у меня муж али нет?
   - Ежели нет, то я бы к тебе сватов прислал, - честно признался врач.
   - И мы бы с тобой вдвоем начали людей лечить, - насмешливо сказала Прозора. - Ты, значит, тело, а я душу... Умный арамеин!
   - Да мне ты и без того приглянулась, - смутился Арсений. - В нашей земле я таких женщин, как ты, не встречал. Больше ничего не говори. Сам вижу, не пришелся тебе по нутру... Скажи только, что ты про душу князя говорила?
   - В той сече, где Всеволод свою рану получил, жена его пропала. Монголы её полонили. А князь жену очень любил.
   Врач кивнул.
   - Тогда понятно, почему он жить не хотел... А скажи-ка мне, Прозора, почто ты меня встретила, будто неприятеля своего? Раньше мы с тобой не виделись. Может, объяснишь?
   Женщина испытывающе посмотрела ему в глаза.
   - Если зазря тебя обидела, прости. Неприязнь моя от того идет, что есть среди товарищей твоих врачи, что дело свое делают с небрежением. А ведь был в старину такой врач Гиппократ, который всем врачам завещал: "Не навреди!" Все ли вы по его завету живете? Сколько людей прибегает ко мне после таких врачей! Что могу, делаю, но я не бог! Возьми хоть Любомира, парнишку, что привез меня сюда. Он же не с горбом уродился. Но сказал врач: "На все воля божья!" И оставил мальчонку калекой. А мы, русские, говорим: "Бог, бог, да сам не будь плох!"
   - Горячая ты женщина, - улыбнулся врач. - Уже и седина в косах блестит, а сердце - точно у молоденькой девочки. Может, пойдешь за меня замуж?
   - Подумаю, - тоже посмеялась Прозора и опять не успела договорить, как из княжеских палат выскочил Любомир.
   - Там! - кричал он. - Там!
   - Случилось что? - обеспокоилась знахарка.
   - Князь глаза открыл и говорит Лозе: "Я бы щец горячих похлебал!"
   - Фу ты! - перекрестилась Прозора. - Чего ж ему щей не просить, коли он на поправку пошел? Поварешке передай, пусть для князя еду пока полегче готовит, слишком долго постился.
   - Ты не обманула, женщина, - с уважением проговорил Арсений и с горечью добавил: - Что ты обо мне подумаешь? Что скажут люди?
   - Я подумаю, что ты высокомерен, - медленно начала Прозора и, видя, как нахмурилось его чело, улыбнулась. - А ещё подумаю, что ты искусный врач. Рана-то у князя не из легких была, мало кто от таких ран излечивать умеет. А ты, видишь, справился. Еще могу сказать: те, которых ты лечишь, ко мне не приходят. Теперь, благодаря тебе, я к арамеям стану со вниманием относиться. Не все из них, выходит, гонор прежде умения держат...
   Арсений оказался человеком выдержанным. На её слова вроде никак не отозвался, лишь в глазах веселые искорки зажглись.
   - Хоть, по-твоему, я и не уделяю внимания душе больного, но кое-что в людях все же подмечаю. Тот человек - бывший воспитатель князя - тебе не посторонний?
   - Может, лечила когда-то, разве всех упомнишь? - равнодушно бросила Прозора.
   - Тогда почему ты не захотела с ним поговорить?
   - Этот человек - Лоза его кличут - много лет по своей погибшей жене тоскует. От таких болезней у меня снадобья нет. Чего зря ему душу травить?.. А насчет тебя, арамеин, я и вовсе не права оказалась. Лечишь ты души людские, но, похоже, больше женские, а?
   - Задел я тебя, значит, раз огрызаешься, - развеселился Арсений. - Я и не ждал, что ты мне свою тайну поведаешь. А то, что она есть, это мне и без лекарских знаний видно. Не бойся, не стану я у тебя в душе копаться. Не хочешь - не говори... Ты к князю пойдешь?
   - Зайду попрощаться, - кивнула она.
   Они вдвоем - Арсений впереди, Прозора следом - прошествовали в княжеские палаты.
   Князь сидел на кровати, опустив босые ноги на лежащую на полу медвежью шкуру, а вокруг, с любовью глядя на Всеволода, стояли Лоза, Сметюха, престарелая челядинка, как поняла Прозора, кормилица князя.
   - Арсений, будь здоров, - с некоторым усилием прожевав, тихо проговорил князь. - Не смог, выходит, меня залечить?
   - Господь с тобою, княже, - смутился арамеин.
   - Не серчай, это я на радостях. Чтоб знал, как князей с того света вытаскивать. Ты мне все время виделся среди моих страшных снов, и от твоего присутствия мне ровно легче становилось...
   - А меня почто не спрашиваешь, кто я? - поинтересовалась Прозора.
   - Знаю, лекарка ты. Ругала меня, - буркнул он укоризненно.
   - Докричалась, значит, до тебя? А ты, выходит, и не рад.
   - Рад. Только зачем Настюшкой укоряла?
   - Хотела, чтобы ты разозлился. К жизни потянулся. А что серчаешь на меня, не беда. Еще спасибо скажешь. Не дело таким, как ты, раньше срока уходить... А сейчас, княже, дозволь мне уехать. Притомилась я от дороги, от людей... В лесу-то я уединенно живу, тихо. Редко когда забредет кто.
   - Чем же ты на пропитание зарабатываешь? - поинтересовался Всеволод, опять укладываясь на подушки. - Лягу я, что-то слабость меня одолела.
   - Слабость! - усмехнулась Прозора. - Ты уже ко встрече с Богом готовился, да передумал. Стало быть, теперь долго жить будешь... А работа у меня простая: людские болезни лечить. Арамеев-врачей на бедных-то не хватает... А то погадать просят.
   - И хорошая из тебя гадалка?
   - Люди не жалуются.
   - Я заеду как-нибудь?
   - Заезжай. Отчего хорошему человеку не погадать. Любомир тебе дорогу покажет.