Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   Лицо Кряжа, старшины дружинников, который уже ждал князя у караульной, светилось торжеством. Он сделал знак одному из своих воинов, и тот вытолкнул из маленькой кладовой, пристроенной возле караульни, где дружинники хранили всякий хлам, боярина... Чернегу!
   - Как же вы взяли-то его? - подивился Всеволод.
   - Решили у нехристей поучиться. Сколотили пару лестниц да через ограду перелезли. Челядь закрыли в людской, чтоб не мешались под ногами, а двери в девичий терем снаружи бревном подперли...
   Как оказалось, Чернега сидел в трапезной вместе с двумя своими соратниками, не пожелавшими бросить товарища в опале, как считали они. Они как раз пеняли Чернеге, что он напрасно выступает против князя.
   - Чего тебе вздумалось на старости лет в посадники лезть? - спрашивал один из друзей боярин Быстродел. - Сидишь теперь как волк, собаками загнанный. До распрей ли, коли басурманы у ворот? Все обиды надо позабыть да на защиту города поспешить...
   - Верно говоришь, боярин Быстродел, - с ходу вмешался в разговор вошедший в залу вместе с дружинниками Лоза; ему лезть по лестнице не пришлось, те, что перелезли в боярский двор, открыли двери остальным. - Не нам, старым воинам, княжескую власть свергать. А уж нехристей в товарищи звать - и вовсе подлость великая...
   - Ты говори, да не заговаривайся! - Быстродел вскочил из-за стола и схватился за рукоятку огромного, похожего на маленький меч кинжала. - Я ведь не посмотрю, что с тобой дружинники. Заставлю за поклеп ответить!
   - И кого посмел обидеть наговором? - поддержал его другой сотрапезник боярин Коваль. - Чернега ещё батюшке Всеволода, князю Мстиславу верно служил.
   - Наговором? - изумился вошедший следом за Лозой Кряж. - А не скажете ли мне, добрые люди, чей это холоп на воротах висит?
   Он сделал предупреждающий жест дружинникам, которые направились было к сидящему за столом Чернеге.
   - Скажем! То холоп, решивший по своему глупому разумению за боярина опального вступиться, - проговорил Быстродел. - Так нешто за него князь Всеволод почтенному боярину мстить станет?
   И Кряж, и Лоза, и дружинники все ещё таращились на бояр, не осознавая боярского возмущения: за кого они вступаются?! Лоза быстрее других сообразил, что товарищи Чернеги попросту не знают всей правды.
   - Что ж ты, боярин, с друзьями планами не поделился? - насмешливо спросил он. - И про связь с немецким рыцарем им не рассказал. И про то, как холопа своего послал княжеских дозорных отравить да мунгалам городские ворота открыть...
   - Нет! - прорычал Быстродел, меняясь в лице; он продолжал с надеждой вглядываться в глаза Чернеги, которые тот упорно теперь отводил. - Андрей! Мы же с тобой с молодечества вместе. Ты же русич! Не мог ты своих братьев под татарскую саблю подвести!
   Боярин Коваль отступил прочь, с ужасом глядя на Чернегу.
   - Лоза, - почти умоляюще произнес он, - ты же не веришь, что Чернега...
   - Не верил бы, - жестко вымолвил тот, - да своими глазами видел, как холоп Скрыня отравленный его хозяином квас пил. И умер на глазах всей дружины.
   - Наговор! Поклеп! - голос Чернеги сорвался на крик. - Верите холопу и не верите боярину! Я великому князю Ярославу прошение подам...
   И замолк на полуслове, отброшенный мощной рукой Быстродела.
   - А ведь прав Лоза, - он проницательно вгляделся в лицо бывшего друга. - Кричишь ты громко оттого, что не веришь, будто мы долго продержимся. Ты нас всех с помощью мунгалов уже в могилу уложил... Мы-то с Ковалем жалели тебя, думали, Всеволод Мстиславич по младости да по горячности обижает старого воина. Заставляет, будто цепного пса, за забором сидеть... Я видел, что с тобой неладное творится, но что ты переметнуться задумал, и помыслить не мог. Эх!
   Он плюнул под ноги Чернеги и подошел к дружинникам.
   - Вяжите, братцы, и меня, дурака старого, за слепоту мою. За веру в дружбу, коей полвека минуло, за то, что не слушал других лебедян, отмахивался легкомысленно...
   - Иди домой, боярин, - мягко проговорил Лоза, - нет у князя зла на тебя.
   - А на меня? - подошел враз сгорбившийся, потрясенный Коваль.
   - И на тебя.
   - Братцы! - крикнул им вслед Чернега, но они не обернулись и прошли к выходу мимо дружинников, которые молча расступились перед ними.
   Чернега оглядел всех безумным взглядом. Он только теперь осознал, что поставил себя наособицу от всех и переступил границу, отделявшую человека уважаемого от презренного, подлого пса. Дружинники стояли не шевелясь, но он стал пятиться от них, пока не уперся в стену. Стукнулся об неё затылком и будто очнулся от долгого сна.
   - Да, ребятушки, - усмехнулся он, - продал я душу не за овсяный блин. Возгордился! Недаром говорят, боярская спесь на самом сердце нарастает... Что ж, умел грешить, умей и ответ держать.
   Он быстрым неуловимым движением выхватил кинжал, но Кряж, следивший за каждым его движением, кинулся к боярину и успел перехватить занесенную для удара руку.
   - Э, нет, боярин, держать ответ тебе придется по делам твоим. А по ним ты смерть такую не заслужил - слишком легка она и пристала воину, коего победили в честной схватке, а не предателю народа своего.
   Глава пятьдесят шестая
   Один среди урусов
   Прошло довольно много времени с тех пор, как разгневанная Анастасия выскочила прочь из комнаты. Аваджи не сомневался, что она сидит у Прозоры. Опять, наверное, помогает урусской шаманке готовить отвары из трав.
   Он мог бы пойти к Прозоре, вызвать Анастасию и попросить у неё прощения за свою глупую ревность, но что-то мешало ему это сделать.
   К тому же сталкиваться лишний раз с хозяйкой дома, которая почему-то возненавидела его с первого взгляда, Аваджи не хотел. Ему проще было бы поговорить с молодой женщиной, прозванной урусами странным именем Неумеха, но она как раз сегодня где-то задерживалась.
   Неумеха появилась у его постели на второй день после ранения - сменила просидевшую подле него всю ночь жену. Когда его сиделка ненадолго зачем-то вышла, Аваджи решил подняться и немного пройтись по горнице. Он вовсе не чувствовал себя смертельно раненным, как казалось этой женщине.
   Он сделал всего несколько шагов, когда вошла эта самая Неумеха. При виде его она так пронзительно закричала, что у Аваджи заложило уши:
   - Матушка! Матушка!
   Прибежала Прозора. Не обращая внимания на протесты, уложила его на кровать, задрала рубаху, словно он был не мужчиной, а малым неразумным ребенком, и долго смотрела как зачарованная на его рану. Что там могло быть интересного? Но знахарка трогала затянувшийся шов холодными пальцами и все повторяла:
   - Не может быть! Не может быть!
   Потом опустила рубаху и сказала торжественно, будто своему урусскому богу:
   - Какой великий дар!
   Аваджи ничего не понял. Но и не очень старался понять. Мало ли чего бормочут шаманы, когда стучат в свои бубны, отгоняя злых духов? Все таинственное простым смертным и должно быть непонятно...
   Но не может же он вечно сидеть в этой деревянной урусской юрте!
   Аваджи уже понял, что вернулся в то самое проклятое село. Урусские мангусы, кажется, неохотно выпускают свои жертвы из цепких объятий. Но вот почему рядом с ним оказалась Ана? А что если любимую жену ему подменили? Он затряс головой от такой кощунственной мысли.
   Ему бы выйти, оглядеться получше, а он вынужден сидеть взаперти - ни гость, ни пленник...
   Неужели Ана не любила его, а лишь смирилась со своим невольным замужеством?.. Вот оно, искушение! Мангусы испытывают их с Аной чувства. А если и она так же мучается, сомневается в нем?
   Он решительно отправился на поиски жены. Или хотя бы Прозоры, которая подскажет, где её найти.
   Урусскую шаманку он нашел сразу - она все так же возилась со своими травами, в той же комнате. Но одна. Потому он спросил её, не сразу осознав, что она задает ему тот же вопрос:
   - Где Анастасия?
   Прозора некоторое время не сводила с него удивленных глаз, пока не поняла, что он нешуточно встревожен.
   - Она пошла в амбар. Ей понадобился пчелиный воск.
   - Давно? - спросил он внезапно севшим голосом.
   - Давно, - кивнула Прозора и добавила виновато: - Я подумала, вы вместе.
   Он побежал к выходу из дома, выскочил на крыльцо и закричал прерывающимся от волнения голосом:
   - Гиде амыбар?!
   Знахарка догнала его и накинула на плечи тулуп.
   - Рану застудишь.
   А потом по-молодому легко побежала впереди него к большому бревенчатому сараю. Анастасии там не оказалось.
   - Гиде... - начал Аваджи, терзаемый самыми страшными предчувствиями.
   - Гиде! - передразнила его Прозора. - Я и сама не знаю, где. Может, позвал кто?
   - Паз-вал?
   - Позвал, позвал, - медленно проговорила знахарка, уже и сама не веря в это предположение.
   Она осмотрелась. Поначалу в запале не глянула себе под ноги, а теперь удивилась, что не заметила    - Здесь кто-то был.
   - Коназ Севола? - спросил тот первое, что пришло на ум.
   - Князь? Откуда ему здесь взяться? Он в Лебедяни, от твоих джигитов отбивается. Да ты вглядись, обувка-то ваша!
   - Ваша обувка! - согласно кивнул Аваджи.
   Прозора могла бы говорить на его языке, что облегчило бы их общение, но не хотела. Она получала странное удовольствие оттого, что заставляла его мучиться, подыскивать те немногие русские слова, что он знал.
   - Надо говорить: наша.
   - Наша, - покорно повторил он.
   Аваджи никогда бы не стал ссориться с Анастасией, если бы она не была такой красавицей, что заставляла его сомневаться в своем праве ею обладать. Мало того, что, вкусив радостей семейной жизни, он больше не чувствовал в себе желание воевать, у покойного Тури-хана оставалась большая часть добытых им в набегах ценностей, на которые он собирался купить себе табун лошадей...
   Как он теперь станет кормить свою жену? А детей, которых они собираются завести побольше? Что он умеет, кроме как воевать или разводить скот?
   А разве урусам не нужны лошади?
   Подумал так Аваджи и испугался: разве он не присягал на верность великому Удэгэю? Кто-то говорил, что он был при смерти, а теперь умер, и потому Джурмагун получил депешу с приказом вернуться в Мунганскую степь.
   Но это были лишь слухи. Насколько Аваджи знал Джурмагуна, до Лебедяни он считался непобедимым полководцем - неужели он станет поступаться своей славой ради маленького непокорного городка?
   Куда же пропала Анастасия? Вернее, кто её похитил? То, что случилось именно так, было отчетливо написано на белом тонком покрывале снега. Так же ясно, как и на пергаменте.
   Для верности Прозора с Неумехой обежали Холмы - не видели ли женщину сельчане? Не пригласил ли кто её к себе? Анастасия исчезла.
   Дозорный на башне клялся и божился, что по дороге и мышь не проскакивала. Значит, лазутчики шли по рощице вдоль болота. С той стороны, откуда врага не ждали.
   - Эх, вояки! - тяжело вздохнула Прозора, мысленно пеняя мужу на то, что оставил её одну управлять Холмами, а она сама, конечно, не додумалась до простого - смотреть в обе стороны!
   Прозору расстроило исчезновение Анастасии:
   - До чего не везет девке!
   И не очень поверила заявлению её мужа-монгола:
   - Я её найду!
   Не такой он важный в войске человек - уж в этом-то Прозора разбиралась! Как она поняла, Аваджи мучил жену своей ревностью. Что ещё можно ожидать от людей, позволяющих себе иметь по четыре жены!
   Но сейчас Аваджи и думать забыл о ревности. Теперь, когда Аны не было поблизости, мозги молодого сотника сразу прояснила мысль о том, что его жена в опасности. На вопрос самому себе: "Кто похитил Ану?" - он сам и ответил: "Джурмагун!"
   Не мог тот не проявить внимания к Холмам. А привлек его к этому сам Аваджи!
   Он невидяще посмотрел туда, где лежали в засаде лазутчики их войска. Место они выбрали удачно - дом стоит в стороне от других, к тому же на вид самый богатый. Не понадобилось и выбирать, кого украсть. Первого же, кто сошел с крыльца!
   - Ишак шелудивый! - выругал Аваджи себя. - Ты один в этом виноват!
   Он стал думать, и Прозора ошибочно приняла его раздумья за колебания. Аваджи всего лишь отрекался от законов и понятий, с которыми рождаются уйгуры: Аллах поставил над Аваджи таких людей, как Тури-хан и великий Джурмагун. Но разве Аллах сказал бы им: берите жену юз-баши Аваджи, раз вы вожделеете к ней? Значит, это они нарушили заветы Всевышнего!
   Получается, что и в жизни, как на войне: кто сильнее, тот побеждает и берет себе все. Но если это так, то Аваджи ещё и не начинал сражаться! Пусть у него нет своего войска, но на что ему голова?
   Он был уверен в том, что Джурмагун при виде Анастасии и думать забыл, что она из проклятого села. Он увидел в ней только женщину. И станет добиваться только как женщину, забыв про то, что она может иметь ценные сведения.
   Но куда ушла вдруг его ревность? Аваджи был уверен в том, что добровольно Анастасия не станет принадлежать великому багатуру. А сам Джурмагун? Посмотрит ли он на то, что красивая женщина - жена его юз-баши, если о том узнает? Да он сметет его со своего пути, как ветер песчинку с ладони.
   Глава пятьдесят седьмая
   Снова пленница страсти
   В шатре было тепло, хотя снаружи, Анастасия знала, разыгралась настоящая зима. Бавлаш, который только что поставил у лежанки поднос с завтраком, как тщательно ни старался стряхнуть снег, все же оставил его кое-где на своих сапогах.
   Анастасия при виде его не могла даже встать с лежанки, потому что кроме одеяла на ней ничего не было. Она не поняла, зачем Джурмагуну понадобилось отнимать у неё одежду. На все вопросы он лишь грубовато отвечал, что она ей не нужна.
   Может, боялся, что Анастасия убежит?
   - Ты не сможешь этого сделать! - смеялся однако он. - Ты же не знаешь, как я расставляю дозоры.
   Анастасии казалось, что она спит и никак не может проснуться. И в её сне нет времени, а есть лишь моменты, в которые рядом с ней лежит этот мужчина, или он её ненадолго покидает, чтобы с приходом снова наброситься.
   И это он прошептал ей сегодня... Или вчера?
   - Я не могу тобой насытиться.
   У Анастасии не осталось сил даже на возмущение. И на размышления. Этот человек разбудил в ней нечто такое, чего она раньше в себе не ощущала. Она с удивлением вдруг поняла, что ждет его прихода, как и его неистовых ласк.
   Это было непохоже ни на целомудренную горячность Всеволода, ни на восхитительную нежность Аваджи - это было чувство, которым она почему-то не могла управлять.
   В короткие минуты передышки она говорила себе, что станет сопротивляться, что не позволит больше будить в себе эту кричащую, рычащую женщину-зверя. Ей было стыдно ощущать себя такой, но с приходом Джурмагуна её благие мысли улетучивались, и она опять забывалась в этом любовно-горячечном бреду.
   Она поняла, что её похититель - полководец, приведший войска под стены Лебедяни. Однажды он спросил:
   - Ты из Халамов?
   - Нет, я из Лебедяни.
   Она не видела причины обманывать.
   Ее имя он почему-то сразу переиначил в странное: Таис. И говорил, что в юности ему нравилась женщина с таким именем. Разве это не судьба, что её зовут почти так же?
   Он, как завороженный, мог целую вечность смотреть в её глаза. И называть гурией, пэри, райской птицей, и почему-то Анастасии это не было неприятно.
   Нет, она не забыла ни Аваджи, ни детей, но теперь они существовали как бы отдельно от нее, в другой жизни. Она будто болела тяжелой заразной болезнью и все равно не смогла бы к ним приблизиться.
   Она больше не слышала никаких голосов и не чувствовала никаких особых возможностей. Кажется, на второй день пленения она хотела что-то сделать, как-то попытаться вырваться, но Джурмагун заставил её выпить какой-то отвар, после чего она будто плавала, покачиваясь на легком розовом облаке.
   - Нет, этого я больше давать тебе не стану, - решил её похититель. После него ты меня не слышишь.
   Он все время добивался от неё соучастия в каждом его движении и не верил её притворству, к которому Анастасия пыталась прибегать, чтобы он больше ничего не требовал от нее. Всему виной и были эти его усилия: она стала слышать его, но перестала слышать и осознавать себя.
   А Джурмагун стоял совсем недалеко от шатра - отсюда ему виднее всего был и его курень, и осажденный город. Опять шел снег. Начиналась та самая урусская зима, тяготы которой он уже успел почувствовать. Его все больше убеждала правота Субедея, военачальника Бату-хана, о необходимости возвращения в Мунганскую степь...
   Всего два-три дня назад Джурмагун собирался сравнять с землей город, который ему не покорился. Теперь же он перестал злобиться на Лебедянь. Перестал жаждать его погибели. И он стал даже уважать упорство и мужество урусов - не убоялись такой силищи! И объяснение этому его новому взгляду было - лежавшая в его шатре женщина.
   Кто бы поверил, что теперь главной заботой полководца стало не потерять свою урусскую пленницу, сохранить её при себе навсегда. Он готов был на любую хитрость, чтобы, уходя из шатра, не бояться, что вернется и не обнаружит её там...
   Если бы ему сказали, что она может летать или обернуться змеей и уползти, великий багатур бы не слишком удивился, но если бы она дала ему клятву не пытаться его покинуть...
   Он постоял ещё немного и вернулся в шатер. Таис была на месте. Да и куда она могла бы уйти, если он предусмотрительно лишил её какой бы то ни было одежды, а по нужде сопровождал лично, закутывая, чтобы не простудилась, в свой подбитый соболем халат.
   На бледном осунувшемся лице её зеленые глаза выделялись особенно ярко. Джурмагуну на мгновение стало жалко - ведь это он изнуряет её своими ласками, но поднявшееся при одном упоминании об этом желание начисто унесло остатки жалости.
   Особенно возбуждали монгола её отчаянные попытки бороться с собой, со своей собственной природой. Он-то знал, насколько бесплодны такие попытки, но ей ещё предстояло это узнать. А он уже достаточно изучил её тело, чтобы ломать - не силой, а поцелуями и прикосновениями, её сопротивление и в который раз завоевывать, утопая в волнах блаженства. И от своей победы, и от того, как она стонет и бьется в его руках будто пойманная в сети рыбка...
   - Я смотрел в последний раз на твой город, - сказал он, утолив очередной и, похоже, вечный голод по её телу.
   - Почему - в последний раз? - вяло поинтересовалась она.
   - Потому, что завтра я отдам приказ джигитам идти на его штурм, мстительно уточнил он, подметив искорку страха в её испуганно раскрывшихся глазах. - Они сравняют Лебедянь с землей!
   - Нет! - вскрикнула она, будто просыпаясь, и оттолкнула его. - Нет!
   И зарыдала. Теперь настал черед Джурмагуна побледнеть. Он и не ожидал, что его так глубоко заденет её горе. Кажется, он даже растерялся и забыл, что именно так, по его мыслям, она должна была откликнуться на такие слова.
   Он приподнял её подбородок и заставил посмотреть в свои глаза.
   - От тебя зависит, сделаю я это или нет.
   - Я должна умереть? - спросила она, и он чуть не засмеялся её готовности пожертвовать собой. Каким она ещё была ребенком!
   Но он не должен был улыбаться, а тем более отступать от задуманного.
   - Если захочешь, я подарю тебе твой город.
   - Мне - город? - опять не поняла она.
   - Поклянись, что ты не сбежишь от меня, и я отведу войска от Лебедяни.
   Она забыла о том, что обнажена, хотя до сих пор всегда противилась, когда он отбрасывал одеяло и без устали любовался ею. Тогда Анастасия закрывала глаза, как будто ей невыносимо было само зрелище плескавшейся в его глазах страсти. Она встала на лежанке перед ним на колени и спросила:
   - Это правда?
   - Правда.
   Он не обманывал её, потому что принял решение оставить Лебедянь. Осада этого ничтожного городка не прибавляла ему славы, лишь задерживала войска среди просторов этой дикой неуступчивой Руси.
   Его ждала Мунганская степь, куда Бату-хан собирал свои застрявшие в лесах и болотах урусов войска.
   - Клянусь, не сбегу! - сказала она не колеблясь; он с уважением ждал, когда перед тем она несколько мгновений молчала, словно прощалась со всем, что было ей дорого.
   Джурмагун позвал Бавлаша и приказал ему собрать всех бин-баши в юрте его помощника. Он собирался объявить им решение - с рассветом отправляться в путь.
   Джурмагун усмехнулся, представив себе радостные лица своих военачальников - надвигающаяся урусская зима их пугала, и они не хотели задерживаться в этой неприветливой земле.
   А ещё Джурмагун позвал к себе Ганджу. Этот пронырливый джигит отличался острым умом, знал несколько языков, в том числе и язык урусов, отчего его чаще держали в толмачах.
   Воевода объяснил, что ему нужно, и Ганджа в знак повиновения склонил голову, хотя Джурмагун мог поклясться, что в его глазах мелькнула насмешливая искорка.
   А всего-то Гандже приказали раздобыть теплую дорожную одежду для женщины. Конечно, самую лучшую. Ну и что там женщине положено. Из исподнего...
   Глава пятьдесят восьмая
   Не знаешь, где найдешь
   Теперь, когда Прозора увидела всю глубину и искренность горя Аваджи, она больше не могла относиться к нему как к врагу.
   А ещё она подумала, что со временем многое утратила из того, чему её учил мудрый монах Агапит. Уж он-то, наверное, не позволял себе судить других так, как это делает его ученица. Не стала ли ты обычной глупой бабой, Прозора?
   Теперь она разговаривала с Аваджи на его языке, но он этого даже не заметил.
   - Как ты думаешь отыскать Анастасию? - допытывалась она.
   - Я знаю, где она может быть, - скупо пояснял он.
   - Но тебе одному не справиться!
   - Трудно будет, - согласился он.
   - Подожди, вернется из Лебедяни Лоза... мой муж. Он что-нибудь придумает.
   - Я уже сам придумал.
   На самом деле Аваджи третий день метался, точно зверь по клетке, но кроме уверенности, что Ана в шатре великого багадура, ничего на ум не шло. Знахарка права: в одиночку к шатру Джурмагуна не добраться. Он думал теперь о себе, не как о его нукере, а как о вражеском лазутчике, который должен не только дойти до цели, но и вернуться обратно с желанной добычей.
   Ночь не принесла ему избавления от душевных мук, и Аваджи решил: если назавтра ничего не изменится, он пойдет к Джурмагуну один. А если застанет в его объятиях Ану? Вынужден будет убить, пусть даже после этого убьют самого Аваджи.
   Наверное, поэтому он проспал рассвет, с которым всегда прежде просыпался, потому что не мог уснуть всю ночь и забылся лишь к утру сном, сплошь состоящим из кошмаров. Виделась ему плачущая Ана, похотливое лицо Джурмагуна, которого в жизни он видел только бесстрастным, лишенных каких бы то ни было чувств.
   А разбудила его, как ни странно, Прозора.
   - Лоза приехал!
   Лоза? Ее муж? Из осажденного города? Последний вопрос из зароившихся в голове он произнес вслух:
   - На чем приехал?
   - На коне, - подивилась она его непонятливости, но тут же, вспомнив, нахмурилась: кому радость, а кому - горе. - Монголы-то ушли!
   - Куда ушли? - не поверил он, по-кошачьи легко спрыгнув с лежанки. Не взяв города?
   - Лестницы приготовили, ров землей засыпали, а штурмовать так и не стали, - объяснил по-русски стоявший в дверях Лоза, и Аваджи понял его.
   - Это Анастасия сделала, - сказал он Лозе.
   Тот вопросительно посмотрел на жену: мол, не двинулся ли умом парень? Прозора пожала плечами. Но Аваджи не обращал внимания на их переглядывания.
   - Она уговорила Джурмагуна, - продолжал разговаривать он будто сам с собой. - А может, он сам предложил ей город в обмен на то, что она останется с ним...
   - Город в обмен на женщину? - не поверил Лоза.
   - Я бы ей всю землю предложил, - без улыбки сказал Аваджи, и Лоза не смог ему возразить.
   - Лоза хочет тебе помочь, - сказала Прозора.
   Аваджи покачал головой и сказал со свойственной ему прямотой:
   - Ты стар, Лоза, а мне нужен молодой напарник.
   - Ему всего сорок пять лет! - вступилась за мужа Прозора.
   - Для жизни мало, для моего дела много, - заупрямился Аваджи.
   Взгляд Лозы заискрился смехом.
   - В старики нас определяют, матушка. Не вызвать ли мне его на кулачный поединок да побить?
   Аваджи вмиг отпрыгнул в сторону, поняв слова бывалого воина как угрозу. Урусские шутки он не всегда понимал: что же это за шутки, если говорит человек без улыбки и вовсе не смешно?
   - Однако товарищ парню и вправду нужен, - продолжал как ни в чем не бывало Лоза, - и лучше всего подойдет для этого...
   - Любомир! - вырвалось у Прозоры.
   - Лю-бо-мир, - с трудом повторил Аваджи. - Брат Аны? Горбун?
   Лоза с Прозорой засмеялись.
   - Но это будет опасно, Сонюшка!
   - Опасно? - потемнела глазами та. - Я, можно сказать, вторая мать Любомиру, своими руками его вылепила. Только он о такой опасности всю жизнь мечтал. Чтобы ещё раз убедиться: горб не начинает опять сгибать его спину...
   Она посмотрела на Аваджи.
   - Да и зятю пора с шурином познакомиться.
   Аваджи не все понял из разговора мужа с женой: прочат ему в товарищи горбуна. Издеваются?
   - Мы поедем в Лебедянь? - на всякий случай уточнил он.
   - Поедет Лоза и привезет с собой Любомира.
   - Поехать-то поеду, - насмешливо поклонился Лоза, - но хоть вы меня вешайте, перед тем непременно щец отведаю. И тебе, браток, советую. Лучше моей Софьюшки их никто не варит, а на голодный желудок какая хорошая мысль в голову придет?
   Сообщение о пропаже Анастасии Лоза привез в дом Астахов в самый разгар веселья. Несмотря на мороз и снег, который валил уже большими хлопьями, двери в боярские хоромы были распахнуты настежь, и по доносящимся из них голосам становилось понятно, что хмельные меды уже сделали свое дело.