Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   Первой чаркой помянули убиенных - в их числе оказался юный дружинник. Сметюха с детства воспитывался в семье боярина Михаила, хоть и не был его прямым родственником.
   Погоревали, повздыхали, но радость победы все же плескалась наружу. Что же это было такое, как не победа, доставшаяся им за стойкость и решение погибнуть, но ворогу не сдаться?
   Любомир сидел за столом рядом с братьями, впервые чувствуя себя равным. Разве не доказал он недавно свою ловкость и сноровку, помогая Глине уничтожить стенобитные орудия?
   Только он об этом подумал, как почувствовал, что кто-то трогает его за колено. Маленький дворовой Кешка, шустрый пятилетний хлопец, теребил его:
   - Боярыня кличет!
   - Я мигом! - шепнул он сидящему рядом брату Владимиру. - Матушке что-то понадобилось.
   Боярыня Агафья ждала сына за дверями, заплаканная, тщетно пытаясь стереть следы слез расшитым платком.
   - Любомирушка! - не в силах сдержаться, она опять зарыдала, и у юноши болезненно заныло сердце.
   Когда монголы похитили Анастасию, он почти всегда безотлучно находился при матери, стараясь успокоить её изболевшееся сердце. Какой удар опять нанесла ей судьба?
   - Тут Лоза за тобой приехал. Только учти, я тебя никуда не пущу!
   - Погоди, объясни толком! - Любомир успокаивающе обнял мать за плечи. - Случилось что?
   - Бают, Настюшка пропала.
   - Опять?!
   Любомир подошел к стоявшему поодаль Лозе, который понимающе отошел в сторонку.
   - Неужто правда? Не муж ли монгол увез её с собой?
   - Нет, Аваджи и сам толком не знает, но рвется её искать. Я пока придержал его маленько. Мы с Прозорой думаем, одному ему с таким делом не справиться. Вот она и послала меня с тобой посоветоваться.
   Конечно, Лоза лукавил. Но нужно было, чтобы и юноша захотел того же отправиться на поиски сестры. Какое он имел право склонять его к такому опасному для жизни решению?
   - Думаешь, надо отряд сколотить?
   - Думаю, не надо. Отряд только внимание зазря привлечет. Главное, Аваджи знает, как к ним подбираться в случае чего и где Анастасию искать.
   - Выходит, наш зять-монгол себе напарника ищет?
   - Он бы и сам давно убежал, да мы придержали, - терпеливо повторил Лоза.
   Но Любомир уже и сам понял, от кого они ждут согласия быть напарником Настасьиного мужа. В противном случае вызвали бы из-за стола батюшку или Владимира.
   Значит, в нем нуждаются? Долго ещё будет привыкать Любомир к такому радостному ощущению. Он не торопился отвечать из боязни, что не так понял Лозу, и сейчас тот скажет: "Присоветуй нам для этого дела кого половчее".
   Но Лоза ничего подобного не говорил, и Любомир сказал просто:
   - Я готов с ним ехать.
   Боярыня опять заплакала. Она с самого начала знала, что удержать его не удастся. Она тоже привыкла, что любимый, но убогий младшенький всегда при ней! Но теперь-то он не убогий.
   - Возьми веревку, да и привяжи меня к своей юбке, - грубовато сказал он матери.
   Радость от того, что в нем нуждаются, теперь не покидала Любомира. Наверное, поэтому мысль у него бежала быстрее и в нужную сторону. На всякий случай он переспросил:
   - Значит, этот... Настин муж ждет меня в Холмах?
   - В Холмах.
   - Тогда возьмем с собой Володьку и Олюшку. Она уже сидит! - добавил он гордо. - Ох и девка будет, погибель для парней! Глаза черные, точно бархатные, а ресницы...
   - А детей-то зачем увозить? - не согласилась боярыня.
   - Затем, что пока Всеволод не знает, что Анастасия пропала, а как узнает, сына заберет. Настю найдем, что ей скажем? Что всей семьей Володьку уберечь не смогли?
   - Тогда и я с вами поеду, - решительно сказала боярыня Агафья. - Нешто я мужикам таких малюток доверю?
   - Скажи лучше, с зятем хочешь познакомиться, - прозорливо заметил Любомир. - А батюшке признаешься?
   - Не признаюсь. Скажу, в поясницу что-то вступило, а ты меня к знахарке свезешь... Разве ж я его когда обманывала? Но давеча о зяте разговор заводила, а он и слушать не захотел...
   Через некоторое время из ворот боярского дома выехали сани-розвальни, которыми правил Лоза. В санях сидели боярыня, которая держала на руках Ойле, и её младший сын, на коленях его вертелся непоседа-племянник. Мальчонка впервые ехал в санях и потому визжал от восторга, особенно когда встречный ветер бросал ему в лицо пригоршни крупных снежинок.
   Маленькая Ойле бесстрастно посматривала по сторонам, как бы с мудростью женщины, повидавшей на своем веку и не такое! Разве что вздрагивали её ресницы, когда на них падала очередная большая снежинка.
   Глава пятьдесят девятая
   По пути на юг
   Если бы теперь кто-нибудь спросил Джурмагуна насчет того проклятого села, он бы лишь отмахнулся: пусть урусы сами разбираются со своими богами. Джурмагуну они ничего не смогли сделать. Он сам украл у них единственную в мире женщину! Опять подтвердилась его собственная правота: счастье улыбается отважным!
   Сквозь неплотно прикрытые занавески кибитки, в которой Анастасия опять ехала на юг, она в последний раз с тоской оглядывала родные просторы: за что ей выпала такая доля?
   Последнее похищение подкосило её. Никто, как в первом плену не издевался над нею. Анастасия догадывалась, что, захоти она чего-нибудь, её желание вмиг будет исполнено. Ее любил и лелеял выдающийся человек, но опять никто не интересовался, а нужно ли это ей?
   Анастасия будто для того и родилась на свет, чтобы лишь исполнять чьи-то желания...
   Дети. Ее дети. Теперь они остались без матери. Она, как перепелка от гнезда, увела врага от стен родного города, и её детям больше ничего не угрожало. Они вырастут в достатке и любви. Пусть даже не будет с ними любви материнской...
   Где она теперь очутилась: в плену или рабстве? Особой разницы Анастасия не видела. И никак не пыталась использовать свое влияние на Джурмагуна. Она напоминала самой себе куклу, которую видела когда-то на ярмарке - скоморох дергал её за веревочки и заставлял двигаться, как живую. Вот и Джурмагун дергал её за ниточки... в постели. И тогда отдельные части её тела оживали под его умелой рукой. На время. Когда кукольник укладывал её на лежанку в своем шатре или, как теперь, усаживал в повозку.
   А Джурмагун ждал, что Таис непременно станет пользоваться своим положением. Ему даже хотелось, чтобы она его о чем-нибудь попросила. Он часто видел, как других мужчин используют женщины, смеялся над этим, а теперь обнаружил в себе готовность одарить её. Тем, что она попросит.
   Смог же он отдать ей город!
   Впрочем, наедине с самим собой Джурмагун понимал, что это вовсе не подарок, а хитрость, заставившая её отныне следовать за ним.
   Она не просила ни о чем, и он решил, что сам сделает ей подарок. Настоящий. Его щедрость даже войдет в предание... Джурмагун вздохнул, ибо понимал, что бывает порой чересчур тщеславен...
   Он не хотел признаться себе, что дело не столько в его предстоящей щедрости, сколько в желании увидеть наконец её сияющие глаза. А не равнодушные.
   Раньше его самого называли бесчувственным, и он гордился этим. Настоящий герой должен был крепко спать, хорошо есть и без устали сражаться. Теперь он понял, как трудно общаться с бесчувственным человеком. Все равно что танцевать перед обычной каменной глыбой, дожидаясь от неё одобрения.
   "Танцуй, Джурмагун, танцуй! - хмуро говорил он себе. - У тебя еше есть надежда, что камень когда-нибудь откликнется!"
   Пока он таким образом жалел себя, Анастасия осторожно выглянула наружу и увидела, что они остановились возле какого-то города, ворота которого, точно челюсти большого животного, нехотя разжались и выпустили наружу небольшую толпу людей, почтительно кланявшихся монголам.
   Несколько человек из свиты Джурмагуна и толмач пошли следом за приглашавшими их горожанами, а повозка, в которой сидела Анастасия, отъехала прочь. Туда, где расположилось куренем монгольское войско.
   Джурмагун войти в город не пожелал. Ему хватит впечатлений, которые принесут верные нукеры. Он заглянул в повозку, где сидела Анастасия, и поинтересовался:
   - Ты не замерзла, моя пери?
   - Настоящая зима ещё не началась, - пожала плечами Анастасия, которую он, несмотря на её протесты, всю закутал в меха. - Разве это мороз?
   Джурмагун и сам понимал несерьезность своего вопроса, но ему нравилось проявлять о ней заботу.
   - Посадник этого города приглашал нас пожить в своем доме. Я отказался, но если Таис хочет...
   - Я хотела бы остаться в нашем шатре, - поспешно ответила она, намеренно выделяя слово "наш".
   Джурмагун довольно улыбнулся: привыкает! Анастасия же не хотела встречаться с кем-нибудь из русских. Что они скажут? Какие слова найдут для нее, кроме бранных? Наложница монгола!..
   Шатер уже разложили, и Бавлаш наверняка начал готовить, так что Джурмагун сопроводил закутанную в покрывало Таис и остался вместе с нею.
   Бавлаш принес им две дымящиеся чашки с похлебкой и блюдо с огромными кусками вареного мяса.
   Анастасия ела ложкой, подаренной ей Джурмагуном, - наверняка украденной откуда-то из княжеского или богатого боярского дома. Ложка была золотой, с ручкой, украшенной драгоценными камнями. Чтобы не упасть перед нею лицом в грязь, Джурмагун велел принести ложку и себе и теперь ел вместе с нею аккуратно, как только мог.
   Он не просто был влюблен в уруску, он поставил себе целью непременно добиться от неё ответного чувства.
   Бавлаш зашел в шатер, чтобы забрать пустые чашки, и протянул Джурмагуну поднос, на котором лежал такой огромный золотой самородок, какого тот, немало повидавший на своем веку драгоценностей, никогда не видел.
   - Кто это передал? - спросил он.
   - Принесли бояре. Из города. Нижайше просят выслушать их жалобу.
   - Ганджу позови, - распорядился Джурмагун: есть, нет ли толмач у урусов, он предпочитал пользоваться своим.
   Он присел на небольшое, похожее на трон сиденье, замысловато украшенное золотом и серебром. Кивнул Анастасии, чтобы села поблизости. Она опустилась на ковер у его ноги и горько усмехнулась про себя: "Точно верная собака!"
   Джурмагун сделал знак Бавлашу, чтобы тот усадил гостей поодаль, у входа.
   Анастасия приготовилась скучать, слушая жалобы на неизвестного ей человека, но почувствовала, как чей-то взгляд будто прожег её покрывало.
   Она подняла глаза. В то время как другие горожане сидели склонив головы и слушали, что говорит воеводе их предводитель, один, не отрываясь, в упор смотрел на нее.
   Тонкие, видно, недавно отросшие усики изменили его лицо, но не настолько, чтобы Анастасия не узнала в нем своего брата Любомира.
   Глава шестидесятая
   Враг, зять, друг
   Любомир ехал в Холмы и проклинал себя за то, что в свое время не пожелал выслушать сестру, которая пыталась рассказать ему о своем втором муже.
   - Не хочу ничего слушать! - кричал Любомир. - Враг и есть враг! А ты вышла за него замуж, родила ему ребенка, а теперь ещё и защищаешь! Разве он не воспользовался тем, что тебя взяли в плен, сделали рабыней? Или ты считаешь его своим спасителем? Нехристь!
   - Аваджи - не нехристь. Он - мусульманин, - говорила Анастасия.
   - Какая разница?!
   - Большая. Я думаю, бог у всех людей один, просто мусульмане называют его по-другому. На своем языке.
   - Мне неинтересно, каков он и во что верит! Я не хочу ничего о нем знать!
   Анастасия с сожалением посмотрела на него.
   - Я и не ожидала, что брат у меня такой... бесноватый.
   Любомир не разговаривал с нею три дня. Но какие громы-молнии он бы ни метал в адрес зятя, сердце его прочно привязалось к его дочери, которую он нежно называл Олюшкой. В черных глазах девчушки, казалось, дремала вся мудрость Востока. Четырехмесячный ребенок будто силился сказать нечто важное своему юному дядьке, но пока не знал слов.
   - Этот... Аваджи... по-русски говорит? - небрежно поинтересовался он у Лозы.
   - Говорит, но очень плохо, хотя все понимает. Ты же вроде монгольскому учился.
   - Немного говорю, - признался Любомир. Обремененный прежде горбом, он пытался быть хоть в чем-то полезен и в случае прихода монголов надеялся стать толмачом при князе Всеволоде.
   Аваджи поразил его совсем не варварским видом и полным отсутствием запаха немытого тела, которым так отличались кочевники. Кроме того, глаза его никак не выглядели маленькими щелочками, они были большими, чуть удлиненными, с приподнятыми кверху наружными уголками. На лице Аваджи они выглядели как два драгоценных камня черного цвета.
   "А нехристь-то красив! - уже без раздражения подумал Любомир. Наверное, взглянув в такие глаза, не одна женщина потеряет голову..."
   - Давай знакомиться, что ли, - проговорил он вслух нарочито весело. Я - Любомир, брат Анастасии.
   На лице мунгала вместо радости или хотя бы вежливости появилось странное отчуждение. Он отвернул голову и, глядя в окно, сказал:
   - Ты - не Любомир.
   И, будто пробуя на зуб каждое произнесенное слово, добавил:
   - Ана мне говорила, Любомир... другой!
   Он явно не хотел произносить вслух слово "горбун".
   - Я был горбуном, - сказал Любомир, - но мне повезло. В Холмах живет одна колдунья, которая избавила меня от тяжкого недуга.
   "Значит, все-таки колдовство! - с облегчением подумал Аваджи. - И ничего нам в этом селе не показалось. Это колдунья нас морочила!"
   - Зря ты лоб морщишь, - насмешливо проговорил Любомир. - Говоря "колдунья", я имел в виду талант знахарки. Прозора - самый настоящий врач, хотя говорят, что женщин-врачей не бывает. Или ты веришь в сказки?
   "Видел бы ты такое, как я, тоже поверил бы!" - мысленно возразил Аваджи, но вслух ничего не сказал. Не захотел терпеть насмешек от этого мальчишки!
   - Ладно, не сердись, - покаянно тронул его за руку Любомир. - После того, как я выздоровел, со мной иногда такое бывает. Хочется над другими посмеяться. Наверное, оттого, что я слишком долго чувствовал себя хуже других...
   - Понимаю, - Аваджи слегка растерялся от такой прямоты.
   Любомир ворвался к нему в комнату, где он сидел, снедаемый тоской, один-одинешенек в этом чужом для него мире. Но вот он совсем немного пообщался с братом жены, а уже чувство безнадежности покинуло его.
   Снова скрипнула дверь, и в её проеме появилась незнакомая женщина.
   - Здравствуй, сынок! - тихо сказала она.
   - Мама! - невольно отозвался Аваджи и даже испугался своего порыва. Он сразу догадался, что это - мать Аны, а её голос будто перевернул в нем что-то.
   Аваджи смотрел в спокойные, ласковые - такие же зеленые! - глаза, и все в ней казалось ему знакомым и родным. Еще ни разу в жизни никто не приходился ему так близко к сердцу. С первого взгляда. Кроме Аны, конечно.
   - Ты не хочешь посмотреть на детей? - спросила его боярыня Агафья, внимательно следя за выражением лица зятя - так ли уж он любил малышей, как рассказывала ей Анастасия?
   И тут же все её сомнения исчезли. Глаза Аваджи засияли, он расплылся в улыбке.
   - Идем! Скорей! В разлуке я умирал от тоски! - говорил он, направляясь почти бегом именно туда, где Агафья оставила детей с Прозорой.
   - Ульдемир! Ойле! - вскричал он, протягивая руки к детям.
   Никто не улыбнулся его, казалось бы, немужскому жесту, но Аваджи и не думал о том, как он выглядит со стороны.
   На одну руку он подхватил сына, на другую - дочь. Агафья с удивлением увидела, как малышка, до того слишком серьезно глядевшая на мир, улыбнулась отцу.
   "Он - хороший человек, - подумала боярыня. - Дети доверяют ему, они чувствуют все лучше нас".
   - Привези Настюшку домой, сынок, - говорила она позже, опять прикладывая платок к повлажневшим глазам. - Сколько же ей без вины-то страдать?
   Она почему-то поверила, что Аваджи своего добьется.
   Для того, чтобы быстрей догнать тьму Джурмагуна, требовались быстроногие, выносливые лошади. В конюшне Лозы такие имелись. Их держали для торжественных выездов, но об этом никто и не вспомнил: надо, значит, надо!
   Детей, как и договорились, оставили у Прозоры.
   Аваджи обнял малышей на прощанье и сказал им по-монгольски:
   - Я вернусь. И привезу вам мать.
   А про себя добавил: "Или не вернусь никогда!" Шутка ли, он собрался покуситься на то, что великий багатур считал теперь принадлежащим ему. Увезти женщину от человека, возглавлявшего десятитысячное войско!
   Ему стало страшно брать с собой Любомира. Аваджи пытался его отговорить, но тот и слушать не захотел. Даже обозлился.
   - Уж не считаешь ли ты русских менее храбрыми?
   Отчаянный мальчишка! У Аваджи никогда не было братьев, но если бы были, он хотел, чтобы они походили на этого ершистого, честного Любомира.
   Глава шестьдесят первая
   Хочу, но не могу!
   Три всадника мчались во весь опор по зимней дороге, до земли утоптанной копытами тысяч лошадей.
   Прошедший впереди тумен Джурмагуна, конечно же, уступал им в скорости.
   Все-таки Аваджи пришлось поменять свои планы и взять с собой, кроме Любомира, и бывшего конюшего, потому что иначе тот отказывался давать им лошадей, мол - подумать только, а ещё старый человек! - он не мог отдавать таких дорогих коней в чужие руки, а сам должен присматривать, чтобы в походе с ними обходились как следует.
   Любомир в споре не участвовал. Он сразу понял, что Лоза от своего не отступится и все равно с ними поедет.
   Долго бы пришлось гнаться за туменом, но, по счастью, впереди располагался город Тузлук, к которому Лоза знал более короткий путь.
   Этот городок не станет сопротивляться монголам, как Лебедянь. Да он и не смог бы выдержать такую осаду.
   Кроме того, по слухам, в Тузлуке посадник не слишком был силен в воинских делах и поддерживался не всеми горожанами. А монголам всякие распри между урусами только на руку!
   Если бы не Лоза, Любомиру и Аваджи пришлось бы куда как труднее! Они так бы и ехали за войском, военачальники которого не знали о другой дороге, позволяющей сократить путь до Тузлука на целых пятнадцать верст!
   И успели подъехать к городу на два часа раньше монголов.
   Смертельно напуганный их предупреждением посадник в первый момент только беззвучно открывал рот, не в силах осознать страшную весть. И крикнул первое, что пришло на ум:
   - Закрыть ворота!
   - Не надо, - остановил его Лоза.
   Он прекрасно знал, что сопротивление горожанам ничего не даст, потому что город к осаде попросту не готов.
   - Что же, по-вашему, поклониться поганым? - истерически вскричал один из бояр посадского окружения.
   - Ради спасения многих жизней не грех и поклониться. Встретить хлебом-солью, пожелать долгой жизни...
   - Но у нас даже нет толмача, - забормотал растерянный посадник.
   - У меня есть, - скрывая улыбку, сказал Лоза.
   Вот так и попал Любомир в посольство, отправившееся к воеводе. Правда, свои знания ему удалось выказать, лишь приветствуя Джурмагуна и его войско. Зато он увидел Анастасию...
   Как бы она ни кутала свое лицо, как бы ни опускала глаза, не узнать сестру он не мог. Потому вернулся к нетерпеливо поджидавшим его Лозе и Аваджи с сообщением:
   - Анастасия у него!
   Весть об этом не застала Аваджи врасплох, но все равно поразила в самое сердце: его жена живет с Джурмагуном!
   Умом он понимал, что, оставляя её у себя, тот не интересовался желанием самой Анастасии, но от собственного бессилия, мучимый страшными муками, все же пытался усмотреть в том и её вину.
   Аваджи мысленно застонал. Стон его товарищи не услышали, но взглянули на него с сочувствием, представляя, какие мысли его сейчас гложут.
   За те три дня, что они провели вместе в дороге, Любомир успел привязаться к мужу своей сестры. И теперь, глядя на его закаменевшую в отчаянии спину, он никак не мог подобрать для него слов утешения. Но и укреплять его в недовольстве Анастасией он тоже не хотел, ибо был уверен: сестра в происшедшем не виновата.
   Перед Любомиром как наяву встали глаза Анастасии, невыносимо бесчувственные и пустые. Это было так непохоже на неунывающую, жизнерадостную Анастасию! Когда она узнала брата, на мгновение в них зажегся радостный огонек, но тут же погас, как будто молодая женщина вдруг осознала невозможность их встречи и собственного спасения... Чем же это чудовище-монгол её испугал? Или опоил?
   Он так и сказал вслух. Для Аваджи.
   - Она сидела, будто истукан. Даже виду не подала, что меня узнала. Так выглядит человек, у которого вынули душу...
   - И память, - едко добавил Аваджи. - Значит, она забыла не только меня, но и тебя.
   - Ты несправедлив, друг мой, - мягко вмешался Лоза. - Такое можно сказать о любой другой женщине, но не об Анастасии.
   Они сидели втроем в одной из комнат боярского дома, которую любезно предоставил им старый боевой товарищ Лозы.
   Им было предложили по комнате каждому, но лебедяне отказались: в этой одной им ничто не мешало обсуждать между собой события, ради которых они и прибыли.
   - Надо придумать, как подобраться к шатру и поговорить с Анастасией. Вдруг ей разрешается ходить по куреню. Мы бы раздобыли ещё одну лошадь и ждали её поблизости...
   - Я могу встретиться с нею, - проговорил Аваджи.
   - Как ты это сделаешь? - спросил Любомир.
   - Очень просто, как все остальные воины.
   - Это опасно, - покачал головой Лоза, - ведь твои соратники считают тебя мертвым.
   - Все равно, появление в стане для меня куда безопаснее, чем для любого из вас. Кроме того, далеко не все видели меня погибшим. А другие вообще не знают, что я участвовал в том поединке.
   - И когда ты собираешься идти в курень? - поинтересовался Любомир.
   - В тот час, когда Джурмагун будет обходить посты.
   На самом деле Аваджи вовсе не был так уверен в успехе, как хотел показать. Но он знал одно: жизни не пожалеет, чтобы вызволить Ану!
   Он шагал по монгольскому стану нарочито деловым шагом. Совсем недавно Аваджи и сам был звеном цепочки связей и обязанностей: десятка-сотня-тысяча-тумен. Или, по-монгольски, тьма...
   А ныне, смешно сказать, он здесь никто. Вражеский лазутчик, хотя его дело никакого отношения к войне не имеет. Он лишь пришел за тем, что принадлежит ему.
   Аваджи знал, что поблизости от шатра Джурмагуна раскладывают обычно небольшую хозяйственную юрту, в которой хранятся личные припасы багатура. Хотя он в еде крайне сдержан, но Бавлаш всегда следит, чтобы пища Джурмагуна была всегда свежей и лучшего качества. В этой-то юрте Аваджи и решил до времени спрятаться.
   Сейчас он присел посреди берестяных коробов и чувалов с мукой, рисом, вяленым мясом и прочим, так, чтобы сквозь щель полога ему был виден вход в шатер.
   К счастью, ждать пришлось недолго. Привычки Джурмагуна не изменились посты он обходил обычно в одно и то же время.
   Тургауды, караулившие вход в шатер, тут же расслабились. Да и кого им было охранять теперь? Наложницу? Она никуда не денется.
   Аваджи змеей выскользнул из юрты и в броске прокатился по снегу так, что оказался вне видимости тургаудов, у дальней стенки шатра.
   Он стал кинжалом рыть под этой стенкой, стараясь как можно меньше шуметь. На мгновение мысль, что Ана услышит эти звуки и поднимет переполох, бросила его в жар. Тогда он пропал. Тогда пропало все то, что они задумали. Но изнутри не раздавалось ни звука.
   Он копал как одержимый - счастье, что земля не была слишком твердой, а то он наверняка привлек бы чье-то внимание стуком.
   Выкопав ямку под стеной, он приблизил к ней лицо и позвал свистящим от волнения шепотом:
   - Ана! Ана! Ты меня слышишь? Это я, Аваджи!
   - Слышу. Здравствуй, Аваджи.
   И это все? В её голосе не прозвучало даже радости. По звукам, доносившимся из шатра, он понял, что она не кинулась на его голос, как сделала бы прежняя Ана, а лишь медленно подошла.
   Но он приказал себе, пока все не выяснит сам, не думать о плохом. И потому спросил:
   - Тебе разрешают выходить из шатра?
   - Разрешают.
   - Ты знаешь, где юрта для припасов?
   - Знаю.
   - Тогда выходи из шатра и прогуливайся в сторону юрты. Я буду ждать тебя в ней.
   - Хорошо.
   Аллах всемогущий! Да со своей ли женой Аваджи разговаривал? Если бы не знакомый голос... И тут его опять кинуло в жар. Колдовство! Ана ведь притащила его в то самое проклятое село и, похоже, сама пострадала больше всех! А он? Разве не стал он больным душой в этих Халамах, когда она вылечила его тело?
   От такой мысли Аваджи стало легче. Жена заколдованная была куда дороже ему жены предавшей.
   Улучив момент, когда тургауды склонились головами друг к другу, обсуждая что-то смешное, Аваджи тем же способом вернулся от шатра в юрту.
   Вскоре Анастасия вышла из шатра, одетая в русские одежды, с закутанным в покрывало лицом.
   "Подарок Джурмагуна!" - царапнула его недобрая мысль, но Аваджи опять запретил себе об этом думать.
   К счастью, от того места, где стояли тургауды, была видна лишь часть юрты, в которой сейчас прятался Аваджи. Остальную её часть закрывала копна сена, поставленная здесь для лошадей Джурмагуна.
   Когда Анастасия на миг оказалась вне видимости тургаудов, Аваджи резко дернул её на себя, так что она, потеряв равновесие, влетела в юрту и упала на него.
   - Здравствуй, любимая!
   Анастасия неуверенно протянула ему губы. Будто не радовалась его приходу, а выполняла привычную работу. Теперь он уже не сомневался: жену околдовали. Он готов был проклинать всех урусов, и это село, и Прозору, прикинувшуюся обычной лекаркой, и даже её мужа...
   - Что с тобой, голубка моя? - он решил попробовать пробиться к ней, прежней.
   Губы Анастасии дрогнули, будто она собиралась сказать ему что-то важное, но тут же опять упрямо сжались.
   - Мы пришли за тобой.
   - С Любомиром? - безжизненно уточнила она.