Шкатула Лариса. Рабыня благородных кровей

   - Да разве о деньгах речь? - рассердилась Прозора. - Толкую же тебе: может не получиться! Зазря только парнишку обнадежим. Такое лечение - муки немалые...
   - "Парнишку", - вздохнула Агафья, - в его возрасте у Игоря, третьего моего, уже у самого сынок бегал.
   - Вот видишь, стало быть, позвонки закостенели...
   - Не хочу я твоих мудреных слов даже слышать! - боярыня Агафья выпрямилась и сурово посмотрела на Прозору, так, что та сразу поняла: Михаил Астах полюбил когда-то Агафью не только за красивые глаза. - Мой Любомир - вьюнош сильный. Это он только перед любовью ослабел, дак она и зрелых мужей силы лишает... Ты ему так и скажешь: надежды мало, лечение тяжелое. Может случиться, напрасно муки перетерпишь. Пусть сам решает.
   - Господи, Агафья, на что ты меня толкаешь? - растерянно пробормотала Прозора.
   - Ежели я буду знать, что могла для сына что-то сделать и не сделала, век себе этого не прощу. Тебе тоже тяжко придется, но ты сама этот крест нести взялась!
   И добавила уже помягче:
   - Вылечи сына моего, Софья! До гроба услуги твоей не забуду.
   - Имею ли я право... - начала было Прозора и осеклась под взглядом боярыни.
   Право! Что-то она на старости лет осторожничать стала. О праве вспомнила. Скольких людей лечила, о праве вспоминала?
   Нашла в ремесленном ряду мужа - какой-то он особый нож для себя приискал и сообщила, что к боярам Астахам их приглашают.
   - Ты иди, - отозвался Лоза, все ещё разглядывая товар, - а я к князю зайду, долгонько не видались. К Астахам за тобой и заеду...
   К вечеру повозка Лозы остановилась у дома Астаха, и из неё выскочил княжеский отрок.
   - Князь его отправил к тебе, с поручением, - кивнул Лоза жене, ничуть не удивляясь, что в его повозку стали грузить вещи Любомира и тот стал присаживаться рядом.
   - К вам в гости еду, дядька Лоза, - сообщил он.
   - Мы гостям рады, - отозвался тот.
   А между тем княжеский отрок сообщал Прозоре:
   - Князь Всеволод передал, завтра он с княгиней тебя навестить собирается...
   - Скажи князю, нынче никак не могу, занята, пускай через седьмицу (Седьмица - неделя (старорус.).) приезжает.
   - Ты кому отказываешь, князю? - от волнения отрок даже взвизгнул.
   - Такое дело, милок, - рассеянно проговорила знахарка, - не то что князю, архангелу Гавриилу откажешь. Ты передай, он поймет!
   Села в повозку и кивнула мужу:
   - Трогай!
   Отрок так и остался стоять на дороге с открытым ртом.
   Глава тридцать третья
   Гнев рабыни
   - Дело сделано! - хихикнул Бучек, прислушиваясь к затихающему за стенами ханского шатра топоту копыт. - Убыл Аваджи в далекие края, на север, сражаться с непокорными урусами. А мы здесь побеспокоимся о его жене и детях!
   - А как она? - вроде равнодушно спросил Тури-хан, но, против воли, его сердце тревожно екнуло в груди. Нехорошее предчувствие не покидало его: зачем решил вернуть уруску? Теперь, когда она родила двоих детей. Разве мало ему молоденьких девственниц?
   - Упала на ковер и лежит, - буркнул Бучек. - Аваджи от себя еле оторвал. Вцепилась, точно верблюжья колючка: не езди, убьют тебя там!.. Что желает светлейший? Надолго покинул курень недостойный?
   - Месяца на три-четыре, а там... либо осел сдохнет, либо падишах умрет...
   - В таких делах не следует полагаться на волю случая, - заметил его любимец. - Смутное время, люди и повыше его бесследно исчезают.
   - Хочешь сказать, ты об этом позаботишься?
   - Тот, кто родился воином, знает: рано или поздно ему придется принять достойную смерть во имя великого кагана.
   - А как быть с Асланом? - перевел разговор Тури-хан; это стало его тяготить - несмотря ни на что, он продолжал питать слабость к Аваджи. Ему нравился бесхитростный, как считал хан, честный и преданный нукер.
   Бучек тоже заметил нерешительность хана. "Все ещё любит этого выскочку! - с раздражением подумал он. - Но ничего, время многое меняет".
   - Послать его в поход на аланов, - вслух он ответил лишь на вопрос хана.
   - На аланов? - удивился тот. - Так он же сам алан!
   - Вот и хорошо. Пусть покажет свою преданность ещё раз. Аланы же... проклинают тех, кто предал родной народ. Если проведают, под землей найдут предателя.
   - Думаешь, они могут узнать?
   - Найдется человек, расскажет им правду...
   Так они беседовали между собой, решая, как надежнее погубить преданных хану нукеров.
   А Анастасия и вправду лежала без сил в юрте, сама не своя от горя: Аваджи уехал, не обращая внимания на её просьбы и слезы. Да и как по-другому он мог поступить?
   В колыбельке завозилась и заплакала маленькая Ойле. Владимир, как и положено будущему мужчине, спал на спине, разбросав в стороны сжатые в кулачки руки, точно уже теперь грозил своим будущим врагам: "Ужо, погодите мне!"
   Анастасия поспешила к дочери и взяла её на руки. Что это она раньше времени мужа хоронить принялась? Пока жив-здоров, а там время покажет. Если кто теперь и подвергается опасности, так это она сама, оставшаяся одна в медвежьей берлоге лицом к лицу с её свирепым хозяином. И о своих детях надо думать. Как уберечь их от рук Тури-хана? Ей казалось, что он постарается детей у неё отобрать. Пусть не сию минуту. Все же пока в курене Аслан. Но отошлет куда-нибудь и Аслана. Тогда и Заира с ребенком останется беззащитной!
   Словно в ответ на её мысли в юрту проскользнула взволнованная Заира.
   - Джанибек сказал, завтра Тури-хан отправляет ещё одну тысячу нукеров темнику (От монг. "тьма" - десять тысяч.) Куремсе!
   - Кто такой Джанибек и кто такой Куремса? - вяло поинтересовалась Анастасия. В отличие от Заиры, которая знала по именам даже десяцких в войске хана, она не разбиралась во всех этих "баши" и не понимала беспокойства подруги.
   - Джанибек - обычный бин-баши, - махнула рукой Заира, досадуя на непонятливость подруги, - а вот Куремса... Он же на аланов идет! И это не простой набег. Аланов хотят извести, стереть с лица земли. Уж больно не нравится великому кагану их непокорность.
   - Не пойму, почему ты-то волнуешься!
   - Да очнись же! Сотня Аслана тоже с этой тысячей пойдет!
   Анастасия беспомощно взглянула на подругу: что хочет от неё эта неугомонная?
   - Как ты не поймешь: Тури-хан не просто отправляет наших мужей воевать, он отправляет их в такие места, чтобы они оттуда не вернулись! Так, чтобы мы навсегда остались в руках этого развратника, без помощи и защиты. Под охраной свирепого пса Бучека!
   - Ты меня пугаешь.
   - А знаешь, что он первым сделает? Отберет у нас детей.
   - Как это? - встрепенулась Анастасия, наконец осознав грядущую опасность. - И что же нам делать?
   Она опустилась на ковер и задумалась. Заира права, у них совсем не осталось времени. А что, если...
   - Вам с Асланом нужно бежать!
   - Неужели ты думаешь, что Аслан согласится бежать теперь, накануне похода, бросив своих нукеров?
   Опять повторялось то же самое, что и с Аваджи: Анастасия чувствовала грозящую другу опасность, а помочь ничем не могла.
   - А если ты поедешь вместе с ним? - вдруг осенило Анастасию.
   - С Рустамом? - разволновалась Заира. - Да Аслан ни за что не согласится, чтобы с его нукерами ехала женщина!
   - Переоденься в мужское платье... Вспомни Айсылу!
   - А как быть с Рустамом? - опять повторила Заира.
   - Ближе к утру дашь ему макового отвара с молоком...
   - Своими руками травить ребенка?! - она так разъярилась, что готова была вцепиться в Анастасию.
   - Хочешь, чтобы нукеры слышали его плач?
   - А куда деваться потом? Долго ли нам удастся так прятаться?
   - Потом пусть Аслан думает. Сейчас для вас главное - подальше от куреня уехать.
   - Уехать... А что ты молчишь о себе? Считаешь, мы такие трусы? Бросим тебя одну с детьми? Неужели Аслан согласится на такое?
   - Но вместе нам не убежать!
   Анастасия почувствовала досаду. Она и подумать не могла, что мешать её планам будет верность Аслана. Как его убедить, что жене друга пока ничего не грозит?
   - Скажи ему, что мне удалось подслушать, как хан с Бучеком сговаривались погубить в первую голову Аслана. Пусть оставит в курене одного из своих нукеров, самого надежного, который в случае опасности за мной присмотрит.
   - А если он все же не послушает?
   Аслан и вправду стал упорствовать:
   - Не могу я тебя одну бросить.
   Тогда-то Анастасии и пришел на ум тот случай, когда она отправила обнаружившего их кочевника прочь так, что он даже и не вспомнил о двух скрывавшихся женщинах. Она посмотрела в глаза Аслана и строго сказала:
   - Ты мне веришь!
   - Верю, - покорно согласился он, не отводя от неё глаз.
   - Твоей семье угрожает опасность и ты должен её отсюда увезти.
   - Увезу, - опять согласный кивок.
   - А теперь идите и собирайтесь, - сказала Анастасия, и Аслан послушно вышел.
   - Я всегда знала, что в тебе что-то есть колдовское, - проговорила Заира. - Но если ты и колдунья, то - добрая, я верю тебе.
   - Спасибо, - улыбнулась Анастасия. - Рустам пусть пока у меня поспит, а ты без помех соберешься.
   - Мужа-то моего не навсегда заколдовала?
   - Не навсегда. Завтра он придет в себя, но будет уже далеко от куреня.
   - Думаю, ты знаешь, что делаешь, - вздохнула Заира и вышла из юрты в темную безлунную ночь.
   Перед рассветом в её юрту пришли Аслан с Заирой, и пока жена поила сонного Рустама маковым отваром, Аслан говорил с Анастасией.
   - При Тури-хане остается сотня "отважных". Среди них есть человек, к которому ты в случае нужды можешь смело обращаться. Зовут его Джанибек... Одного человека, конечно, мало... А если хан и вправду захочет отнять у тебя детей?
   - Пока жив Аваджи, он вряд ли на такое отважится, а там... На все божья воля.
   Анастасия врала отчаянно. Она вовсе не была уверена в том, что Тури-хан станет медлить в своих гнусных намерениях, но Аслан ей верил - она же сама его заставила. Как бы то ни было, она не хотела зря подвергать друзей опасности и верила, что ей удастся... Что? Отчего у Анастасии появилась такая уверенность в собственных силах? Ладно, время покажет! Пока ясно одно: вмешательство Аслана в дела хана все равно не принесет успеха, а когда друзья уедут, Анастасии легче будет понять, что к чему.
   В чалме и архалуке (Архалук - старинная татарская одежда типа кафтана.) Заира вполне походила на юношу, а корзинку со спящим Рустамом приторочили к седлу, искусно заложив вещами так, чтобы ребенок мог дышать. К тому же предрассветные сумерки не позволяли как следует разглядеть новичка - вечером приезжал посланник от Куремсы, которого мало кто видел...
   Бучек обнаружил исчезновение жены юз-баши около полудня, когда тысячный отряд джигитов давно покинул кочевой город. Анастасия напоказ сидела возле своей юрты вместе с детьми, и ханский любимец считал, что Заира горюет в своем шатре, который раздражал Тури-хана, поскольку был лишь немногим хуже его собственного. Он и забыл, что сам предложил Аслану оставить его себе.
   Анастасия потихоньку училась направлять свои видения и вызывать перед собой тот образ, который хотела видеть. Вот сейчас, например, она спросила себя, как там Бучек, и почти тут же увидела его, распростертого ниц перед ханом. Он скулил:
   - Прости, светлейший, недостойного раба твоего.
   - Они сбежали? - хан догадался, в чем дело, и поспешно вскочил с подушек.
   - Только одна. Заира. Я с утра к ней не заглядывал, думал, горюет...
   - Горюет! - передразнил Тури-хан. - Упустил! А я даже не могу выслать погоню! За кем? За женой сотника? Но так ли уж велика её вина - последовать за собственным мужем? Я своими руками дал ей свободу!..
   Он скрипнул зубами и заходил по своей богато убранной юрте.
   - А та, другая?
   - На месте. Сидит.
   - Возьми с собой кого-нибудь на подмогу. Сколько тургаудов тебе нужно?
   - Хватит одного. Чурека возьму. Он глупый, но сильный.
   - Уруску свяжи и отведи в юрту, сам знаешь, в какую! А детей забери, завтра отправим их к купцу...
   - Сыны шакала! - пробормотала по-монгольски Анастасия. - Решили слабую женщину и её детей со света сжить?
   Она заглянула себе в душу и, к своему удивлению, не обнаружила в ней никакого страха. Но тогда откуда она так уверена в своих силах? В том, что они вообще есть у нее? Значит, рассказы матери о предках, которые обладали особым даром, не сказки? Тогда ей остается одно: сидеть и ждать, когда этот самый дар заявит о себе в полную силу. Другого выхода у неё попросту нет.
   Глава тридцать четвертая
   Боль и надежда
   - В боли человек рождается, всю жизнь боль ощущает, с болью в иной мир уходит! - приговаривала Прозора, разминая спину Любомира, перед тем распаренную в бане.
   Юноша не произносил ни звука, когда она мучила его искривленные позвонки, пытаясь вернуть их на место, предназначенное природой. Он вцеплялся зубами в свою руку и в минуты нестерпимой боли лишь крепче сжимал их... Он готов был и на адские муки, только бы сбылась его безумная надежда - стать таким, как все. А нет, тогда уж лучше умереть...
   Так же внешне безучастно висел он на перекладине, которую по заказу знахарки срубил её муж. Не только держался за нее, но и выдерживал груз привязанных к ногам тяжелых булыжников. Виси, Любомир, висельник новоявленный!
   И лежал - за руки, за ноги в разные стороны растянутый. Так, что казалось, ещё чуть-чуть, и все жилочки натруженные у него полопаются. Сочувствовал Господу, на кресте распятому, и терпел.
   И спал на голых досках, без перины, без подушки, с березовым поленом под головой. Лишь рядно дала Прозора, чтобы укрывался, коли ночью холодно станет. Не жаловался.
   И каждый день это болезненное, душу вытягивающее разминание.
   И в какую-то железяку закован. Он должен носить её во всякое время, когда не висел и не тянулся.
   А то ещё мучительница заставляла, чтобы поднимал он коромысло, к которому вместо ведер булыжники привязаны.
   На днях у знахарки появилась помощница. Как подумал Любомир, навроде ученицы. Потому что Прозора все этой женщине объясняла. И повторять заставляла.
   Бедный сын Астахов только тем развлекался, что в свободное время со своей спиной, точно с живым человеком, беседовал. "Распрямись, - уговаривал её, - стань, как прежде, ровной и гибкой!" Если б кто его мог подслушать, очень бы посмеялся: горбун-то, похоже, ещё и головой мается!
   А Любомир не только уговаривал. Грозил: "Гляди, не выпрямишься, я тебе покажу!" Что покажет, он и сам не знал. Вернее, одно знал, что горбатым жить более не хочет...
   А у Прозоры и вправду объявилась ученица. И была это не кто иная, как... Неумеха! В одно утро спозаранку прибежала, в ноги упала, назвав её, чтобы польстить "боярыней":
   - Матушка-боярыня, дозволь рядом быть, когда ты молодого боярина лечить станешь.
   - С чего это тебя на лекарство потянуло? - удивилась Прозора. - Прежде жила, ровно трава у дороги, ничего не хотела, а тут... Разве может врачевать человек, который своей жизни ладу дать не может?
   - С детства мечту о том имею, не прогоняй! - чуть не взвыла Неумеха. Навечно рабой твоей стану, что ни скажешь, все исполню, жизни не пожалею!
   Ну, что с этакой делать?
   - Останься, - сказала, - посмотрю, выйдет ли из тебя толк.
   А довелось чуть ли не сразу удивиться её чувствительным рукам, терпению и смекалке. Каждую косточку у Любомира слушала так, как слушает гусляр струны своих гуслей: подтянет - послушает, подтянет - послушает...
   - Воистину, не знаешь, где найдешь, где потеряешь! - смеялась Прозора. - Выходит, ты теперь детей и домашние дела опять забросишь? Тот, кто врачует людей, должен пуще других чистоту блюсти. Чистые руки, чистые снадобья, чистое полотно для перевязки... А у меня перед глазами все стоят твои грязные дети, да и ты сама - грязнее некуда! Разве из такой лекарка получится?!
   - Клянусь, матушка, - божилась Неумеха. - Впредь ты на моем сарафане и пятнышка грязного не увидишь. До свету встаю, чтобы постирать да прибрать. Детишкам строго наказала - не мусорить, старшим за младшими ухаживать.
   И точно, как переродилась Неумеха. Головач - муж её - к Прозоре со слезами благодарности приходил. Другая женщина рядом живет, да и только. Одно плохо: стала отказывать ему в мужнином праве. Мол, нарожала семерых, и будет!
   - Не печалься, - успокоила Прозора огорченного Головача. - Я научу её, как детей не иметь. Думаю, скоро она тебя к себе допустит.
   Теперь она разрешала Неумехе и одной заниматься с Любомиром. Юноша не возражал.
   - Пусть, руки у неё хорошие.
   Неладно получалось у Прозоры лишь с князем Всеволодом. Шибко своим увлеклась. Все пришлось передумывать, вспоминать: и чему монах Агапит учил, и рукописи древние, что в монастырской библиотеке прочитать удалось. Правда, в тех рукописях больше о детских позвонках говорилось, ну да отступать было некуда...
   А Всеволоду как вожжа под хвост попала! Будто прежде и не ждал несколько месяцев, в одночасье все захотел решить. Прозора должна была помочь Ингрид понести и все тут!
   Нашла коса на камень: жена простого дворянина осмелилась князю перечить! Небось, пригрела у себя какого калеку нищего, да и кудахтала над ним, забыв, что князь в любых делах повыше простого смертного стоит!
   С таким решительным настроем появился Всеволод в Холмах точно неделю спустя.
   - Чем ты так была занята, Софья? - строго спросил он. - Загордилась? Князю отказываешь?
   - Прости, княже, Любомир у меня гостюет, - низко склонилась перед ним Прозора. - Боярыня Агафья в ногах валялась: помоги. Боялась, что паренек руки на себя наложит.
   Князь от её слов так смутился, так его в жар кинуло, что Прозора тут же простила ему заносчивость: молод, горяч, но совестится, значит, ещё не все потеряно.
   Когда Всеволод ещё в Лебедяни интересовался у Агафьи, где его молодой друг, та ответила: "В Холмах, батюшка, в Холмах!"
   Князь и не подумал, что Прозора за его лечение взялась.
   Он спросил:
   - Могу я Любомира увидеть?
   - Не обессудь, княже, - развела руками знахарка. - Он никого видеть не хочет. Родной матери отказал. До срока.
   Но князь все пытался любопытство свое удовлетворить.
   - Ты мне поясни, от чего Любомира лечишь? Неужто заболел серьезно?
   - Душа у него болит. Горб, вишь ли, стал шибко давить на нее...
   - А не наведешь ли ты и на меня морок, как на Грека?
   - Ты думаешь, что я... твоего тиуна зачаровала? - изумилась Прозора. Что ж это делается, люди! Добрая слава на месте лежит, а худая впереди бежит!
   - Что поделаешь, болтают всякое, - пожал плечами князь.
   - А как ты тогда ко мне жену не побоялся привезти?
   - Так я же думаю... не осмелишься! - вырвалось у Всеволода.
   Знахарка расхохоталась.
   - Ведьмы же никого не боятся... Какая у тебя против меня сила есть? Кроме княжьей власти... - она сжалилась над смущенным князем. - Так чем же я могу тебе помочь?
   - Хочу, чтобы ты сказала: ждать мне от Ингрид наследника али нет?
   Огонек мелькнул в глазах знахарки.
   - Арсений смотрел?
   - Смотрел. Руками разводит: мол, здорова, рожать может, да только слова его не сбываются!
   - Ты думаешь, я, как врач, посильнее арамеина буду? - лукаво взглянула она.
   Всеволод пожал плечами.
   - Удается и червячку на веку... Не серчай, это я от расстройства. Надежда всегда теплится, а ну как с твоей помощью...
   - Сделаю, что смогу. А ты пока к Лозе загляни. Он, поди, соскучился по тебе. С той поры, как бог его своих детей лишил, он к тебе будто к родному сыну относится. Уж как меня изругал, что любимца его отказом обидела!.. В лесу, сказывал, оленя видел. Охоту для тебя готовит.
   Всеволод в момент забыл свое недовольство. Люди за то и любили князя, что хоть во гневе он бывал горяч, но быстро отходил и никогда зла не держал. Он похлопал по плечу Ингрид.
   - Оставляю тебя, ладушка, в хороших руках. А меня дела мужские ждут.
   Он почти бегом выскочил из светлицы. Прозора с улыбкой обернулась к Ингрид и, увидев её жалобный, почти молящий взгляд, подмигнула:
   - Погоди, княгинюшка, раньше смерти умирать. Сдается мне, помогу я твоему горю.
   - Поможешь? - засветилась глазами Ингрид.
   - То, что Арсений здоровой тебя признал, большую надежду мне подает. Врач он хороший, но что-то, кажись, упустил. Погоди, я насчет бани распоряжусь.
   - Бани? Так я же...
   - А в бане-то мы обо всем и поговорим, - сказала Прозора и про себя посмеялась: "Опять я начинаю с бани!"
   Глава тридцать пятая
   Кара для нелюдей
   Анастасия нежно провела рукой по слегка шершавой войлочной стене юрты: её дом! Сколько же он видел и слышал. Непохожий на привычный родительский, и вообще русский, он приютил её, и эти стены видели её счастье...
   Но пора! Скоро за нею отправится Бучек, а она ещё должна разыскать Джанибека и попросить его об одной услуге.
   Джанибек сидел на солнце - утреннем и пока нежарком - и приводил в порядок свой кожаный шлем. Видно, перешедший к нему по наследству от отца, потому что на затылке он начал расползаться от ветхости.
   Анастасия осторожно огляделась - никого из нукеров рядом не было - и позвала:
   - Джанибек!
   Тот сразу без суеты поднялся с корточек, аккуратно сложил свою работу и подошел к Анастасии.
   - Беда пришла! - шепнула она. - Мне нужна твоя помощь.
   - Сделаю все, что нужно, - просто сказал он.
   - Если сможешь, достань мне верблюда...
   Нукер слушал молча, только при её словах у него слегка приподнялись брови.
   - ... И с двух сторон привяжи по крепкой глубокой корзине.
   - Это все?
   - Все. Приведи его к нашей юрте.
   Джанибек кивнул и ушел. Анастасия вернулась к юрте - ждать, пока за нею придет Бучек. Дети спали, но маковый отвар она приготовила - кто знает, может, и ей придется им воспользоваться.
   А шли за нею Бучек и ещё один нукер Тури-хана, настоящего имени которого никто не помнил. Лицо его будто принадлежало не человеку, а плохо раскрашенной кукле: плоское, рыхлое, невыразительное, с маленькими, похожими на запеченных тараканов глазками. Чурек!
   С того момента, как Заира и Аслан, прихватив с собою сына, покинули ортон, Анастасия будто превратилась в чуткую настороженную хищницу. Еще не готовую нападать первой, но уже способную до последнего дыхания защищать своих детенышей.
   Она больше не боялась ни хана, ни Бучека. Даже об Аваджи пока не думала. Одно желание владело ею: выжить и спасти детей.
   Казалось, она вдруг вспомнила нечто, чему обучали ещё её далеких предков. Так, на рассвете, стоя у входа в юрту, Анастасия протянула руки к темному, начинающему светлеть небу. Трудно сказать, сколько она так стояла, превратившись в одно сплошное ожидание, не зная, чего она ждет, как вдруг...
   Где-то далеко, в недоступной вышине, словно открылось окошко и невидимый тонкий луч коснулся её, пробежав от пальцев рук до кончиков пальцев на ногах. Каждая жилка в её теле соприкоснулась с этим омывшим её потоком. Ей даже показалось, что, захоти она теперь взлететь, в ту же минуту оторвется от земли, как подхваченный ветром листок.
   Небо одарило её мудростью? Силой? Обновило кровь? Но если в ней ещё и оставался страх за себя и за своих детей, то сейчас она была от него полностью свободна.
   Бучек был уже недалеко, где-то за ближними юртами, но Анастасия ощущала его нерешительность.
   Чувствовал что-то старый шакал. Может, и он обладает какой-то злой силой, но боится, что Анастасия сильнее его? Иначе почему вдруг его ноги сделались будто ватные и он, обычно ничего не боявшийся, почти волоком тащил самого себя к проклятой юрте!
   Он скосил глаза на идущего рядом Чурека - лицо нукера ничего не выражало. Да и что оно могло выражать при пустой-то голове?!
   - Я возьму девку, - Бучек щелкнул в воздухе бичом, и этот звук сразу привел его в себя, придал уверенности, - а ты заберешь детей. Понял?
   - Чего ж тут не понять, - кивнул Чурек, чем опять вызвал раздражение товарища.
   Проклятая девка встретила их у входа. Бучек и сам не знал, отчего в последнее время стал называть её так. Может, потому, что выпытал у светлейшего, что уруска обладает некоей силой, и от одного её взгляда можно ослабеть.
   Как бы то ни было, Бучека она не боялась, что для него было странно. До сих пор такой женщины он не встречал. Он привык наполнять ужасом глаза этих отродий.
   - Оставь свой кнут, Бучек, - между тем насмешливо проговорила уруска. - Все равно ты не сможешь им воспользоваться.
   - Это почему же не смогу? Хо-хо... - он начал было смеяться, но смех застрял у него в глотке. - Почему не смогу?
   - Потому, что раньше ты сгоришь!
   Нукер, уже шагнувший было вперед, так резко остановился, что идущий следом Чурек ткнулся в его спину, недовольно ворча.
   Анастасия таких слов произносить не собиралась. Будто кто-то произнес их за нее. Чей-то чужой голос. Раньше она считала, что голоса слышат только юродивые.
   Она вздрогнула от дикого вопля, который издал Чурек. Со страхом глядя на свои руки, он кричал:
   - Я обжег руки! Я обжег руки!
   - Перестань орать! - прикрикнул на него Бучек. - Слушаешь эту бесноватую!
   Он обернулся с намерением дать Чуреку крепкого тумака и с недоумением увидел, как в диком ужасе пятится от него Чурек, показывает пальцем и кричит:
   - Дым! От тебя исходит дым!
   Теперь и сам Бучек почувствовал в теле такой жар, словно внутри, возле сердца, разгорелся костер. И дым! Из ушей, ноздрей, рта - отовсюду из него шел дым!
   Бучека обуял ужас. Он бросился назад, к Тури-хану, единственному близкому человеку - он должен помочь. Бучек бежал к его юрте и орал во всю глотку:
   - Она - ведьма! Уруска - ведьма! Она меня заколдовала! Где шаман? Пусть снимет колдовство.
   И никак не мог понять, отчего хан машет на него руками и визжит: