Страница:
День, когда к Ланлоссу вернулась надежда, с утра ничем не отличался от всех предыдущих дней. Генерал мужественно выдержал завтрак в обществе супруги и ушел на ежедневное утреннее совещание с командирами отрядов. Дела шли неплохо: до нового урожая можно было не беспокоиться о контрабанде, раздача зерна проходила без волнений, запасов хватало, чтобы перезимовать. Ланлосс уже выслушал всех командиров и наметил план действий на ближайшие несколько дней, когда капитан разведчиков доложил, что с генералом хочет поговорить один из его людей. Здоровенный рыжий парень с торжествующей ухмылкой выложил на стол перед генералом деревянный кругляш, украшенный резьбой, на кожаном шнуре, чтобы носить на шее. Ланлосс повертел деревяшку в руках — грубая работа, вон, даже кора осталась, резьба кривая, да и дерево самое обычное, уж никак не алмазная ель или чешуйчатый дуб:
— И что это такое?
— Это, — ухмылка разведчика стала еще шире, — это, ваше сиятельство, амулет такой, особый, я за него двадцать монет отвалил.
Ланлосс все еще не понимал, о чем идет речь:
— И?
— А то, что амулет этот от магии белых ведьм защищает! Только в обычное время красная цена ему — две, ну три монеты. Кто ж в здравом уме от белых ведьм защиту искать будет? А тут целых двадцать монет запросил старый хрыч! Я ведь как подумал — не девицу на выданье украли, а магичку. Боязно должно быть, а вдруг рассердится? Потом ведь ни к одной девке близко не подойдешь, а то и вовсе все хозяйство отсохнет, говорят, они и такое могут. Ну, я и решил местных колдунов потрясти, вдруг кому такие амулеты в последнее время заказывали. Но ведь не придешь же просто так, не спросишь: а не делал ли ты, дед, такие вот амулетики, а если делал — то кому?
Ланлосс сообразил, к чему клонит парень. Колдуны и колдуньи обычно не обладали магическими способностями, колдуны так уж точно. Среди женщин иногда попадались обладающие природным даром, но не прошедшие обучения в ордене — белые ведьмы искали девочек с магическими способностями по всей стране и забирали на воспитание, но даже они не могли проверить каждого ребенка в каждой деревне. Занимались доморощенные волшебники целительством, чаще всего и в самом деле хорошо разбираясь в травах, мастерили амулеты для доверчивых простаков, на тех же простаков наводили или снимали порчу, в зависимости от заказа. Власти смотрели на все это сквозь пальцы, пока старушки-знахарки не начинали продавать яды или губить девок неумелым вытравлением плода. В Инхоре, где не хватало жрецов и была всего одна белая ведьма, колдунам вышло полное раздолье. Лекарство у них, правда, было одно — желтая травка во всевозможных видах, но другие целители крестьянам все равно оказывались не по карману.
— Ну, я по кабакам послушал, пяток колдунов набралось, к каждому пришел, амулет сделать попросил, четверо по две монеты запросили, как и полагается, а пятый, зараза такая, сразу двадцать заломил, ну, я и давай возмущаться, что за цены такие непомерные! А он мне и разъяснил, что дружинники лорда ихнего к нему за этими амулетами повадились, а работы там много, трудной, да и дерево нужное у него закончилось, пришлось покупать, мол, даже за двадцать монет себе в убыток делает, одно дерево дороже стоит, а ведь еще резьбой покрывать, да зачаровывать. Ну, я его послушал-послушал, отдал двадцать монет, живоглоту, а амулета нужно было еще день подождать, пошел в таверну — а там служивая братия гуляет, и у каждого на шее такой амулет болтается, не соврал старик. Про дерево-то, конечно, набрехал, ему красная цена пять грошей и то на ярмарке, а про заказы правду сказал. А на утро я амулет забрал и сразу назад, доложиться.
— Чья деревня?
— Лорда Артона.
— Понятно. Я твой должник, Иржи, — всех своих людей Ланлосс знал по именам, вне зависимости от того, как долго они ему служили, — получи у казначея сто монет.
— Да я только двадцать потратил!
— А остальное — награда за сообразительность.
— Спасибо, ваша светлость, только я не за деньги, честно.
— Знаю, иди, давай, мне подумать надо.
Рыжего сразу и след простыл, Ланлосс присел на край стола, задумчиво вертя в руках амулет. Никаким лордом Артон Кайрэн, ближайший родич предыдущего графа, не был. Лордами именовали только графских и герцогских сыновей, уже их дети теряли право на титул и довольствовались общим для всех дворян обращением «господин». Но, учитывая, что Артон владел доброй половиной плодородной земли в графстве, до сих пор не нашлось желающих указать ему на это вопиющее нарушение геральдических правил. Как раз Артона Ланлосс и подозревал с самого начала — самозваному лорду было что терять, а наглости хватило бы и на десятерых, но без твердой уверенности генерал не мог ворошить осиное гнездо раньше времени. Теперь он знал, кто похитил Эрну. Но была ли она до сих пор жива? Этого Ланлосс не мог знать, хотя и появилась некоторая надежда. Для защиты от покойницы амулеты ни к чему. Генерал вызывал к себе капитана разведчиков, приказал выяснить, в какой из своих пяти усадьб на данный момент находится Артон, уточнить, сколько людей охраняют его сиятельную особу, освободить от патрулирования достаточно солдат. Планы штурма у Ланлосса были готовы заранее, генерал не любил неожиданностей в бою, если, конечно, не подготавливал их заранее. В победе Ланлосс не сомневался — Артон никогда не сражался на поле боя и был твердо уверен, что число всегда пересиливает умение. А после победы… о, теперь у Ланлосса было достаточно оснований, чтобы казнить обнаглевшего дворянина даже с соблюдением всех правил, законы империи защищали неприкосновенность белых ведьм наравне с жрецами Семерых (маги Дейкар в подобной защите не нуждались, сумасшедших самоубийц и так не находилось). А если добавить к этому смехотворное обвинение в присвоении титула, то доказывать, что не-лорд Артон уже много лет держит в руках основную торговлю дурманом, не понадобится: и без того вполне достаточно преступлений, чтобы укоротить его на голову.
XXX
— И что это такое?
— Это, — ухмылка разведчика стала еще шире, — это, ваше сиятельство, амулет такой, особый, я за него двадцать монет отвалил.
Ланлосс все еще не понимал, о чем идет речь:
— И?
— А то, что амулет этот от магии белых ведьм защищает! Только в обычное время красная цена ему — две, ну три монеты. Кто ж в здравом уме от белых ведьм защиту искать будет? А тут целых двадцать монет запросил старый хрыч! Я ведь как подумал — не девицу на выданье украли, а магичку. Боязно должно быть, а вдруг рассердится? Потом ведь ни к одной девке близко не подойдешь, а то и вовсе все хозяйство отсохнет, говорят, они и такое могут. Ну, я и решил местных колдунов потрясти, вдруг кому такие амулеты в последнее время заказывали. Но ведь не придешь же просто так, не спросишь: а не делал ли ты, дед, такие вот амулетики, а если делал — то кому?
Ланлосс сообразил, к чему клонит парень. Колдуны и колдуньи обычно не обладали магическими способностями, колдуны так уж точно. Среди женщин иногда попадались обладающие природным даром, но не прошедшие обучения в ордене — белые ведьмы искали девочек с магическими способностями по всей стране и забирали на воспитание, но даже они не могли проверить каждого ребенка в каждой деревне. Занимались доморощенные волшебники целительством, чаще всего и в самом деле хорошо разбираясь в травах, мастерили амулеты для доверчивых простаков, на тех же простаков наводили или снимали порчу, в зависимости от заказа. Власти смотрели на все это сквозь пальцы, пока старушки-знахарки не начинали продавать яды или губить девок неумелым вытравлением плода. В Инхоре, где не хватало жрецов и была всего одна белая ведьма, колдунам вышло полное раздолье. Лекарство у них, правда, было одно — желтая травка во всевозможных видах, но другие целители крестьянам все равно оказывались не по карману.
— Ну, я по кабакам послушал, пяток колдунов набралось, к каждому пришел, амулет сделать попросил, четверо по две монеты запросили, как и полагается, а пятый, зараза такая, сразу двадцать заломил, ну, я и давай возмущаться, что за цены такие непомерные! А он мне и разъяснил, что дружинники лорда ихнего к нему за этими амулетами повадились, а работы там много, трудной, да и дерево нужное у него закончилось, пришлось покупать, мол, даже за двадцать монет себе в убыток делает, одно дерево дороже стоит, а ведь еще резьбой покрывать, да зачаровывать. Ну, я его послушал-послушал, отдал двадцать монет, живоглоту, а амулета нужно было еще день подождать, пошел в таверну — а там служивая братия гуляет, и у каждого на шее такой амулет болтается, не соврал старик. Про дерево-то, конечно, набрехал, ему красная цена пять грошей и то на ярмарке, а про заказы правду сказал. А на утро я амулет забрал и сразу назад, доложиться.
— Чья деревня?
— Лорда Артона.
— Понятно. Я твой должник, Иржи, — всех своих людей Ланлосс знал по именам, вне зависимости от того, как долго они ему служили, — получи у казначея сто монет.
— Да я только двадцать потратил!
— А остальное — награда за сообразительность.
— Спасибо, ваша светлость, только я не за деньги, честно.
— Знаю, иди, давай, мне подумать надо.
Рыжего сразу и след простыл, Ланлосс присел на край стола, задумчиво вертя в руках амулет. Никаким лордом Артон Кайрэн, ближайший родич предыдущего графа, не был. Лордами именовали только графских и герцогских сыновей, уже их дети теряли право на титул и довольствовались общим для всех дворян обращением «господин». Но, учитывая, что Артон владел доброй половиной плодородной земли в графстве, до сих пор не нашлось желающих указать ему на это вопиющее нарушение геральдических правил. Как раз Артона Ланлосс и подозревал с самого начала — самозваному лорду было что терять, а наглости хватило бы и на десятерых, но без твердой уверенности генерал не мог ворошить осиное гнездо раньше времени. Теперь он знал, кто похитил Эрну. Но была ли она до сих пор жива? Этого Ланлосс не мог знать, хотя и появилась некоторая надежда. Для защиты от покойницы амулеты ни к чему. Генерал вызывал к себе капитана разведчиков, приказал выяснить, в какой из своих пяти усадьб на данный момент находится Артон, уточнить, сколько людей охраняют его сиятельную особу, освободить от патрулирования достаточно солдат. Планы штурма у Ланлосса были готовы заранее, генерал не любил неожиданностей в бою, если, конечно, не подготавливал их заранее. В победе Ланлосс не сомневался — Артон никогда не сражался на поле боя и был твердо уверен, что число всегда пересиливает умение. А после победы… о, теперь у Ланлосса было достаточно оснований, чтобы казнить обнаглевшего дворянина даже с соблюдением всех правил, законы империи защищали неприкосновенность белых ведьм наравне с жрецами Семерых (маги Дейкар в подобной защите не нуждались, сумасшедших самоубийц и так не находилось). А если добавить к этому смехотворное обвинение в присвоении титула, то доказывать, что не-лорд Артон уже много лет держит в руках основную торговлю дурманом, не понадобится: и без того вполне достаточно преступлений, чтобы укоротить его на голову.
XXX
Согласно народной мудрости, кошка всегда знает, чье молоко вылакала, а вор — у кого украл. Не удивительно, что Артон отыскался в самой отдаленной из своих крепостей, высоко в горах. Никаких дорог туда не вело, единственная тропинка доходила примерно до середины пути, упираясь в отвесную скалу, а дальше припасы и людей поднимали на лебедке. Подобная неприступность позволяла обходиться небольшим числом охраны, но на отсутствие аппетита здоровые лбы не жаловались, а посему механизм исправно скрипел, доставляя к столу самозванного лорда и его людей все самое лучшее, что могла предложить скудная округа. Учитывая неурожай, даже самое лучшее выглядело весьма непритязательно. Солнце уже клонилось к закату, охрана у лебедки только что сменилась, когда на тропинке показались несколько крестьян со старым мулом, нагруженным огромными корзинами с брюквой. Оставалось только удивляться, как бедная скотина дотащила такой груз, не отдав концы по дороге. Один из них сложил ладони лодочкой и крикнул наверх:
— Эй, принимайте товар, нам еще вниз возвращаться!
— А чего так поздно-то? Темнеет уже!
— Так мул, паскуда, два раза по дороге падал, все рассыпал, пока собрали, вот и припоздали.
— Угу, и теперь нам жрать вашу грязную брюкву!
— Уж чем богаты. Скоро и такой не будет.
— Ладно, хорош препираться, распустили языки по колено, цепляйте корзины и чтоб духу вашего тут не было!
Крестьяне и сами спешили, спускаться по узкой тропинке среди ночи, да еще с подслеповатым мулом — то еще удовольствие.
Корзины медленно ползли наверх, раскачиваясь на ветру, солдаты подгоняли вертевших ворот долговых рабов. Рабство в империи запретили уже много сотен лет как, но если человек задолжал лорду, денег у него нет, а лорд милостиво позволяет долг отработать, то какое же это рабство? Все по доброй воле: и крестьянина никто не заставлял в долги влезать, и лорд мог бы должника в тюрьму упечь, семью без кормильца оставить. По странному совпадению, чем дальше графство или герцогство находилось от Сурема, тем чаще в нем встречались такие должники и благодетели. Вот и сейчас двое несчастных с натугой поворачивали тяжелый ворот, а здоровые молодые парни стояли рядом и поторапливали их — скрип лебедки мешал доблестным стражам пристроиться на ночлег. Наконец, корзины оказались наверху. Тащить припасы в погреб у патрульных не было ни малейшего желания, да не их это дело, крестьяне не могли отойти от лебедки, а кухонная прислуга давно уже легла спать, так поздно обычно продукты не привозили. Корзины, поминая Ареда и его матушку, оттащили под навес, да там и оставили до утра. Брюква — не свежая рыба, может ночь постоять, ничего с ней не случится. Через некоторое время тишину нарушал лишь слаженный храп.
Крутильщики ворота проснулись от весьма неприятного ощущения холодной стали у горла, а для спящих стражников эта ночь оказалась последней. Два подростка быстро объяснили ошарашенным крестьянам, что у них появилась замечательная возможность расплатиться с долгами раз и навсегда. Впрочем, если они предпочитают сохранить верность своему хозяину — это всегда можно устроить… только получив утвердительные кивки, они вытащили из ртов своих подопечных кляпы. Разбросанная брюква и пустые корзины лучше всяких слов объясняла, откуда взялись одетые в черное ночные визитеры с вымазанным углем лицами, умирать за славящегося своей скупостью и жестокостью Артона никто не пожелал, и щедро смазанная маслом лебедка бесшумно заработала, поднимая наверх такие же черные фигуры. Через несколько часов отобранные Ланлоссом двести человек бесшумно разошлись по замку, безжалостно вырезая спящих, почти не встречая сопротивления, и к рассвету все было кончено. Уцелевших в бойне охранников и прислугу заперли в погребе, а бесцеремонно вытащенного из теплой постели любовницы лорда притащили к Ланлоссу, в чем нашли — в белой кружевной ночной рубахе и спальном колпаке. На серьезном лице генерала не появилось и тени улыбки, хотя его солдаты, не стесняясь, ржали, тыча пальцами в нелепую фигуру грозного хозяина округи. Они и не сомневались, что их генерал проучит наглеца, но такого удовольствия даже не ожидали — не часто увидишь сиятельного лорда в исподнем. Сквозь смех пробивались ехидные комментарии:
— Ну и свинья! Вы гляньте сколько жиру!
— Нее, такую тушу надо напоследок вниз спускать, а то веревка лопнет!
— А как он, интересно, с бабой спит? Раздавит же!
— Да снизу, как еще?
— Это еще посмотреть надо, кто из них баба!
— Не, шлюха у него точно баба, я сам видел!
— Еще скажи — щупал!
— А и пощупаю!
Безжизненно ровный голос генерала прервал поток грубого солдатского остроумия. Ланлосс задал пленнику всего один вопрос:
— Где ведьма?
— Вы ответите за этот разбой! Я буду жаловаться наместнице!
Генерал, казалось, сразу же потерял всякий интерес к визжащему толстяку и тем же ровным голосом приказал стоявшему рядом с ним здоровенному детине:
— Сбросить погань вниз.
— Стойте, стойте! Она в камере, под погребом, там есть проход в пещеры, я покажу!
Еще через полчаса лекарь уже хлопотал над мечущейся в бреду женщиной. Ланлосс наблюдал за отправкой пленных вниз, стараясь не смотреть под навес. Не сейчас, иначе он сломает мерзавцу шею голыми руками, а позволить себе такую роскошь мог генерал Айрэ, но никак не граф Инхор. Артона Кайрэна ждал законный суд и публичная казнь на городской площади, и все же Ланлосс с трудом сдерживался. Примерно через час лекарь подошел к графу:
— Все в порядке, ваше сиятельство. Сухожилия не порваны, суставы я вправил, ожоги перевязал, а рубцы уже и сами поджить успели. Шрамы останутся, но глаза целы, хвала Эарниру. Одна рана уже загнивать начала, оттого и бред, я вычистил, настоем напоил, она вроде уснула. Пока спит — можно вниз переправить. Но очень осторожно, на ней живого места не осталось.
Только тогда Ланлосс заставил себя подойти и взглянуть на спящую девушку. Свежая повязка на две трети скрывала лицо Эрны, на правой руке, свесившейся с носилок, не хватало трех ногтей. Ланлосс наклонился и осторожно поднял девушку на руки — она почти ничего не весила, одеяло, в которое ее закутали, сползло, открывая перетянутую бинтами грудь:
— Я сам ее отнесу, — шепотом сказал генерал лекарю.
— Да вы не беспокойтесь, я ей маковый отвар дал, теперь в колокол над ухом бить можно, — но Ланлосс продолжал шептать:
— Сколько она будет спать?
— Хорошо бы весь день, но уж часа три-четыре — точно.
Корзину спускали так медленно, что, несмотря на легкую ношу, у Ланлосса затекли руки, но он стоял, прижимая Эрну к себе, и не шевелился. Он боялся, что девушка проснется, боялся посмотреть ей в глаза и увидеть в ее взгляде ненависть к подлинному виновнику всех своих бед. Сначала уговорил на колдовство, любой белой ведьме противное, а потом защитить не сумел. Генерал Айрэ не вчера родился на свет, и полжизни провел на поле боя, ему приходилось и убивать, и посылать на смерть, и утешать рыдающих вдов, но никогда раньше он не чувствовал за собой вины — каждый раз он знал, что у него нет иного выхода. Теперь это знание не помогало. По тропинке спящую ведьму осторожно снесли вниз на носилках, она так и не проснулась, только стонала во сне. Ланлосс приказал освободить для больной самый лучший дом в деревне — лекарь не советовал везти ее дальше; половину солдат отправил конвоировать пленных в крепость, половину оставил при себе, ответного удара он не опасался, но мало ли что со страха в голову взбредет. Сам он поселился в том же доме, твердо решив, что пробудет здесь столько времени, сколько понадобится, пока не убедится, что с Эрной все в порядке, а все, кому нужно, найдут графа и в горной деревне. Любезная же супруга может убираться к Ареду, если ее что-то не устраивает.
Девушка очнулась на следующий день, уже под утро, когда просидевший у ее постели ночь Ланлосс, наконец, задремал. Разбудило его знакомое ощущение пристального взгляда, он вскинулся, огляделся по сторонам — в комнате никого не было; только тут он заметил, что Эрна смотрит прямо на него сквозь узкую щель в повязках. Он виновато пожал плечами:
— Я тут задремал, кажется. Ты как? — он словно забыл, что до похищения был с ведьмой на вы.
Голос Эрны едва можно было расслышать:
— Вроде бы жива?
— С тобой все будет в порядке, лекарь так сказал, — про шрамы Ланлосс предпочел сейчас не вспоминать. Женщины ведь по-другому устроены — это солдату на красоту плевать, лишь бы уцелеть, а девушка, пусть и невзрачная, как узнает, что лицо изуродовано — так и жить не захочет. Пусть сначала все заживет, а там посмотрим. Одно генерал знал точно: со шрамами или без, больная или здоровая, а никого дороже у него нет и не будет.
Эрна, похоже, тоже забыла, что они были на вы, а может, решила не вспоминать:
— Ты прости, я не удержала больше, — девушка виновато вздохнула.
Он не сразу понял, о чем она говорит, за что извиняется, а когда осознал, снова покраснел — что за женщина, вместо того, чтобы проклинать, просит у него прощения, что не смогла поддерживать заклинание под пыткой!
— Ты умница, ты все сделала, как надо.
— Он хотел, чтобы я благословила его поля. Хотел успеть вырастить еще один урожай до снега. Только травку, мерзавец, только травку. Его крестьяне кору с деревьев сдирают, землю жрут, — она задыхалась жарким шепотом, — а ему травка нужна.
— Я с него шкуру спущу, никто больше не посмеет, никто! — Ланлосс сжал узкую ладонь девушки.
Теперь он понимал, что случилось — по иронии судьбы Артон понятия не имел, что держит в руках виновницу неурожая, он просто хотел воспользоваться ведьмой, так же, как ею воспользовался сам Ланлосс. Он ничем не отличается от этого негодяя, разве что обошелся без пыток. Эрна попыталась улыбнуться, но не смогла — мешала повязка:
— А я знаю, о чем ты думаешь. Но это не так, я сама согласилась, и если у тебя получилось — то все не напрасно. Ты ведь просил не за себя, а тот только о наживе думал. А ведь у него денег столько, что и пять неурожаев переждать может.
— Я… я не об этом думал, то есть, не только об этом.
На этот раз девушка молчала так долго, что Ланлосс уже решил, будто она опять заснула, и уже собрался встать, размяться, когда услышал ее ответ:
— Ты не спеши говорить это сейчас. Подожди, пока снимут повязки, может, передумаешь.
— Не передумаю! Мне все равно! — Конечно, она же сама целительница, понимает, что за следы остаются от таких ожогов, белую ведьму не обманешь. — Мне все равно, что ты ведьма, плевать, какое у тебя лицо! Я заплачу ордену любые деньги!
— У тебя нет денег, Ланлосс, а твою жену сосватала наместница. Орден побоится пойти против ее воли.
— Значит, обойдемся без ордена.
— Ты даже не спросил меня.
— Я спрашиваю сейчас: будешь со мной? — Ланлосс и сам не знал, что сделает, если она скажет «нет».
— Если ты сам не передумаешь. А сейчас уходи.
— Я буду тут, недалеко, — но девушка уже закрыла глаза.
Ланлосс не смог уснуть, несмотря на три бессонные ночи, он сидел на разваливающемся крыльце и размышлял над словами Эрны. Опять ей платить за его желания. Илана не станет возражать наместнице, если он настоит на своем — девушка окажется беззащитной перед орденом, без магической силы и законного статуса. Он не сможет ни развестись с Резиалией, ни выкупить Эрну, все, что он предложит ей взамен магии и уверенности в завтрашнем дне — сомнительное положение любовницы графа, которого в любой день могут пристрелить из-за угла. Нет, он должен оставить все, как есть. Пусть лучше Эрна решит, что он испугался.
Эрну Ланлосс поселил в своем городском доме, не желая рисковать. Синие одежды ордена Алеон надежно защищали девушку от дурной молвы, а мнение Резиалии, оставшейся в горном замке, интересовало Ланлосса меньше прошлогоднего снега. После недолгой борьбы отвращение к вздорной женщине пересилило в нем желание обзавестись законными наследниками, и он не спешил возвращаться к супруге. Следуя принятому решению, Ланлосс перестал навещать Эрну, довольствуясь ежедневными докладами лекаря о ее состоянии. Тот удивлялся, что белая ведьма не может исцелить себя сама и поправляется даже медленнее, чем должна была бы. Ланлосс догадывался, в чем дело: девушка потратила слишком много сил на заказанное им колдовство, а потом не успела восстановиться. Он отчаянно скучал по Эрне и, не выдержав, позволил себе поблажку — заходил в ее комнату ночью, ненадолго, просто взглянуть, убедиться, что она никуда не исчезла. Днем он старался даже не заглядывать на второй этаж, подальше от соблазна. Поток кающихся грешников иссякал с каждым днем — не так уж много было в Инхоре дворян, и Ланлосс понимал, что не может до бесконечности оттягивать возвращение в замок. В конце концов, старый графский дом был просто не предназначен для зимы — после первого же снегопада ветхая крыша провалилась сразу в двух местах, прожорливые печи сжирали столько дров, что можно было отопить полгорода, а все равно приходилось кутаться в плащ. Разваливающееся сооружение совершенно не подходило для слабой больной женщины, но не мог же он привезти Эрну в свой замок и поселить рядом с Резиалией!
Наконец, наступил день, когда лекарь снял с лица девушки повязки. Эрна сразу попросила зеркало, долго смотрела на свое лицо, но, против опасений, не разразилась рыданиями. А вот молоденькая служанка, которую Ланлосс приставил к ведьме, не смогла сдержать слез. Эрна и раньше-то красотой не отличалась, а теперь и вовсе стала страшной. Бледную кожу лица пересекали отвратительные красные полосы шрамов, такие же полосы выглядывали из выреза платья, а в серых волосах заметно проглядывал белый цвет. Вечером того же дня Ланлоссу передали, что белая ведьма просит его зайти. Генерал предпочел бы заново пережить самые страшные минуты своей жизни, чем исполнить эту просьбу, но отказать не смог. Заплаканная служанка открыла графу дверь и шмыгнула в коридор, Эрна поднялась навстречу гостю, и Ланлоссу стоило большого труда не отвести взгляд. Испугали его не шрамы — за годы войны приходилось видеть раны и пострашнее, а взгляд девушки — спокойный, но совершенно пустой. Она подождала, пока Ланлосс как следует рассмотрит ее:
— Да, вот так. Ты давно не приходил.
— Я приходил, только ты уже спала.
Девушка усмехнулась:
— Я не спала.
— А я все боялся разбудить.
Они помолчали некоторое время, Ланлосс мучительно подбирал слова, Эрна смотрела в окно.
— Ну вот, ты меня увидел. Правда, все решилось само собой? Твоя жена, хоть и вредная, зато красивая.
— Не говори ерунды! Я ее видеть больше не хочу.
Эрна вздохнула:
— Не будем ругаться. Вообще-то, я тебя позвала попрощаться. Я возвращаюсь в Сурем.
— Почему? Ты же хотела остаться, говорила, что нужна здесь, на твое место ведь никого не пришлют. — Ланлосс загнал внутрь рвущиеся из сердца слова, то, что хотел сказать на самом деле: «Ты нужна мне, ты не можешь уехать!»
— Я теперь уже нигде не нужна. Помнишь легенду о княжеском скороходе? Он так спешил доставить своему господину вести с поля боя, что надорвался. Помощь успела вовремя, и князь победил, но скороход с тех пор мог ходить только медленным шагом.
— Да, я помню. Князь наградил скорохода — отдал ему в жены свою единственную дочь и даровал замок с землями.
— Это легенда, Ланлосс. На самом деле князь выгнал бывшего скорохода вон, и тот умер от голода.
Только теперь Ланлосс действительно понял, почему девушка не смогла исцелить свои раны. Она не просто растратила силы, она надорвалась, как тот скороход, и теперь готова принять ту же самую участь.
— Ты хочешь вернуться в орден? Но что ты там будешь делать?
— Не знаю, — девушка пожала плечами, — если повезет — помогать целителям, если нет — чистить котлы на кухне. Так порой случается.
Напряжение, в котором Ланлосс пребывал все эти дни, внезапно отпустило, и он с удивлением заметил, что, похоже, уже несколько месяцев не дышал полной грудью. Как же хорошо, как же замечательно все получилось! Стыдно, но он чувствовал, что не может скрыть радость, улыбка сама собой растянула губы. Эрна ничего не потеряет, оставшись с ним! Он подошел к девушке, твердо взял ее за руки, повернул лицом к себе, не обращая внимания на ярко-красные полосы:
— Вот что, никуда ты не поедешь, Эрна. Если так хочется чистить котлы — я и здесь найду тебе парочку погрязнее.
— Ланлосс, посмотри на меня как следует еще раз.
— Подумаешь! Ты же сама говоришь, что и раньше красавицей не была. Я ничего не теряю.
— Да уж, умеешь ты разговаривать с женщинами.
— Не умею. А зачем с вами долго разговаривать? — Генерал наклонился, и на несколько минут разговор прервался. Оторвавшись, наконец, от губ девушки, Ланлосс подвел итог беседы:
— Нет, ты точно никуда не уедешь, — он подошел к двери и задвинул засов.
Поваливший снег на следующий день снег весьма своевременно занес дороги, и Ланлосс решил остаться зимовать в городе. Провалившаяся крыша, чадящие печи и постоянно подкрадывающийся холод не могли умалить его счастья. Теперь он был благодарен наместнице и за отставку, и за Инхор, и даже за Резиалию — ведь будь его женой другая женщина, он, скорее всего, не смог бы изменить ей со спокойным сердцем. Теперь генерал точно знал, что в сорок лет жизнь только начинается.
Зима медленно и неохотно уступала место весне, по узким улицам неслись мутные потоки талой воды, а с низеньких крыш домов свесились огромные толстые сосульки, солдаты устраивали снежные бои. Рыжий Иржи притащил откуда-то выводок таких же рыжих щенят, дав повод для всеобщего веселья. Красные полосы на лице Эрны побледнели и стали светло-розовыми, на пальцах наросли ногти, и Ланлосс с удивлением узнал, что девушка замечательно играет на лютне. Эрна же только посмеивалась над его удивлением:
— Эй, принимайте товар, нам еще вниз возвращаться!
— А чего так поздно-то? Темнеет уже!
— Так мул, паскуда, два раза по дороге падал, все рассыпал, пока собрали, вот и припоздали.
— Угу, и теперь нам жрать вашу грязную брюкву!
— Уж чем богаты. Скоро и такой не будет.
— Ладно, хорош препираться, распустили языки по колено, цепляйте корзины и чтоб духу вашего тут не было!
Крестьяне и сами спешили, спускаться по узкой тропинке среди ночи, да еще с подслеповатым мулом — то еще удовольствие.
Корзины медленно ползли наверх, раскачиваясь на ветру, солдаты подгоняли вертевших ворот долговых рабов. Рабство в империи запретили уже много сотен лет как, но если человек задолжал лорду, денег у него нет, а лорд милостиво позволяет долг отработать, то какое же это рабство? Все по доброй воле: и крестьянина никто не заставлял в долги влезать, и лорд мог бы должника в тюрьму упечь, семью без кормильца оставить. По странному совпадению, чем дальше графство или герцогство находилось от Сурема, тем чаще в нем встречались такие должники и благодетели. Вот и сейчас двое несчастных с натугой поворачивали тяжелый ворот, а здоровые молодые парни стояли рядом и поторапливали их — скрип лебедки мешал доблестным стражам пристроиться на ночлег. Наконец, корзины оказались наверху. Тащить припасы в погреб у патрульных не было ни малейшего желания, да не их это дело, крестьяне не могли отойти от лебедки, а кухонная прислуга давно уже легла спать, так поздно обычно продукты не привозили. Корзины, поминая Ареда и его матушку, оттащили под навес, да там и оставили до утра. Брюква — не свежая рыба, может ночь постоять, ничего с ней не случится. Через некоторое время тишину нарушал лишь слаженный храп.
Крутильщики ворота проснулись от весьма неприятного ощущения холодной стали у горла, а для спящих стражников эта ночь оказалась последней. Два подростка быстро объяснили ошарашенным крестьянам, что у них появилась замечательная возможность расплатиться с долгами раз и навсегда. Впрочем, если они предпочитают сохранить верность своему хозяину — это всегда можно устроить… только получив утвердительные кивки, они вытащили из ртов своих подопечных кляпы. Разбросанная брюква и пустые корзины лучше всяких слов объясняла, откуда взялись одетые в черное ночные визитеры с вымазанным углем лицами, умирать за славящегося своей скупостью и жестокостью Артона никто не пожелал, и щедро смазанная маслом лебедка бесшумно заработала, поднимая наверх такие же черные фигуры. Через несколько часов отобранные Ланлоссом двести человек бесшумно разошлись по замку, безжалостно вырезая спящих, почти не встречая сопротивления, и к рассвету все было кончено. Уцелевших в бойне охранников и прислугу заперли в погребе, а бесцеремонно вытащенного из теплой постели любовницы лорда притащили к Ланлоссу, в чем нашли — в белой кружевной ночной рубахе и спальном колпаке. На серьезном лице генерала не появилось и тени улыбки, хотя его солдаты, не стесняясь, ржали, тыча пальцами в нелепую фигуру грозного хозяина округи. Они и не сомневались, что их генерал проучит наглеца, но такого удовольствия даже не ожидали — не часто увидишь сиятельного лорда в исподнем. Сквозь смех пробивались ехидные комментарии:
— Ну и свинья! Вы гляньте сколько жиру!
— Нее, такую тушу надо напоследок вниз спускать, а то веревка лопнет!
— А как он, интересно, с бабой спит? Раздавит же!
— Да снизу, как еще?
— Это еще посмотреть надо, кто из них баба!
— Не, шлюха у него точно баба, я сам видел!
— Еще скажи — щупал!
— А и пощупаю!
Безжизненно ровный голос генерала прервал поток грубого солдатского остроумия. Ланлосс задал пленнику всего один вопрос:
— Где ведьма?
— Вы ответите за этот разбой! Я буду жаловаться наместнице!
Генерал, казалось, сразу же потерял всякий интерес к визжащему толстяку и тем же ровным голосом приказал стоявшему рядом с ним здоровенному детине:
— Сбросить погань вниз.
— Стойте, стойте! Она в камере, под погребом, там есть проход в пещеры, я покажу!
Еще через полчаса лекарь уже хлопотал над мечущейся в бреду женщиной. Ланлосс наблюдал за отправкой пленных вниз, стараясь не смотреть под навес. Не сейчас, иначе он сломает мерзавцу шею голыми руками, а позволить себе такую роскошь мог генерал Айрэ, но никак не граф Инхор. Артона Кайрэна ждал законный суд и публичная казнь на городской площади, и все же Ланлосс с трудом сдерживался. Примерно через час лекарь подошел к графу:
— Все в порядке, ваше сиятельство. Сухожилия не порваны, суставы я вправил, ожоги перевязал, а рубцы уже и сами поджить успели. Шрамы останутся, но глаза целы, хвала Эарниру. Одна рана уже загнивать начала, оттого и бред, я вычистил, настоем напоил, она вроде уснула. Пока спит — можно вниз переправить. Но очень осторожно, на ней живого места не осталось.
Только тогда Ланлосс заставил себя подойти и взглянуть на спящую девушку. Свежая повязка на две трети скрывала лицо Эрны, на правой руке, свесившейся с носилок, не хватало трех ногтей. Ланлосс наклонился и осторожно поднял девушку на руки — она почти ничего не весила, одеяло, в которое ее закутали, сползло, открывая перетянутую бинтами грудь:
— Я сам ее отнесу, — шепотом сказал генерал лекарю.
— Да вы не беспокойтесь, я ей маковый отвар дал, теперь в колокол над ухом бить можно, — но Ланлосс продолжал шептать:
— Сколько она будет спать?
— Хорошо бы весь день, но уж часа три-четыре — точно.
Корзину спускали так медленно, что, несмотря на легкую ношу, у Ланлосса затекли руки, но он стоял, прижимая Эрну к себе, и не шевелился. Он боялся, что девушка проснется, боялся посмотреть ей в глаза и увидеть в ее взгляде ненависть к подлинному виновнику всех своих бед. Сначала уговорил на колдовство, любой белой ведьме противное, а потом защитить не сумел. Генерал Айрэ не вчера родился на свет, и полжизни провел на поле боя, ему приходилось и убивать, и посылать на смерть, и утешать рыдающих вдов, но никогда раньше он не чувствовал за собой вины — каждый раз он знал, что у него нет иного выхода. Теперь это знание не помогало. По тропинке спящую ведьму осторожно снесли вниз на носилках, она так и не проснулась, только стонала во сне. Ланлосс приказал освободить для больной самый лучший дом в деревне — лекарь не советовал везти ее дальше; половину солдат отправил конвоировать пленных в крепость, половину оставил при себе, ответного удара он не опасался, но мало ли что со страха в голову взбредет. Сам он поселился в том же доме, твердо решив, что пробудет здесь столько времени, сколько понадобится, пока не убедится, что с Эрной все в порядке, а все, кому нужно, найдут графа и в горной деревне. Любезная же супруга может убираться к Ареду, если ее что-то не устраивает.
Девушка очнулась на следующий день, уже под утро, когда просидевший у ее постели ночь Ланлосс, наконец, задремал. Разбудило его знакомое ощущение пристального взгляда, он вскинулся, огляделся по сторонам — в комнате никого не было; только тут он заметил, что Эрна смотрит прямо на него сквозь узкую щель в повязках. Он виновато пожал плечами:
— Я тут задремал, кажется. Ты как? — он словно забыл, что до похищения был с ведьмой на вы.
Голос Эрны едва можно было расслышать:
— Вроде бы жива?
— С тобой все будет в порядке, лекарь так сказал, — про шрамы Ланлосс предпочел сейчас не вспоминать. Женщины ведь по-другому устроены — это солдату на красоту плевать, лишь бы уцелеть, а девушка, пусть и невзрачная, как узнает, что лицо изуродовано — так и жить не захочет. Пусть сначала все заживет, а там посмотрим. Одно генерал знал точно: со шрамами или без, больная или здоровая, а никого дороже у него нет и не будет.
Эрна, похоже, тоже забыла, что они были на вы, а может, решила не вспоминать:
— Ты прости, я не удержала больше, — девушка виновато вздохнула.
Он не сразу понял, о чем она говорит, за что извиняется, а когда осознал, снова покраснел — что за женщина, вместо того, чтобы проклинать, просит у него прощения, что не смогла поддерживать заклинание под пыткой!
— Ты умница, ты все сделала, как надо.
— Он хотел, чтобы я благословила его поля. Хотел успеть вырастить еще один урожай до снега. Только травку, мерзавец, только травку. Его крестьяне кору с деревьев сдирают, землю жрут, — она задыхалась жарким шепотом, — а ему травка нужна.
— Я с него шкуру спущу, никто больше не посмеет, никто! — Ланлосс сжал узкую ладонь девушки.
Теперь он понимал, что случилось — по иронии судьбы Артон понятия не имел, что держит в руках виновницу неурожая, он просто хотел воспользоваться ведьмой, так же, как ею воспользовался сам Ланлосс. Он ничем не отличается от этого негодяя, разве что обошелся без пыток. Эрна попыталась улыбнуться, но не смогла — мешала повязка:
— А я знаю, о чем ты думаешь. Но это не так, я сама согласилась, и если у тебя получилось — то все не напрасно. Ты ведь просил не за себя, а тот только о наживе думал. А ведь у него денег столько, что и пять неурожаев переждать может.
— Я… я не об этом думал, то есть, не только об этом.
На этот раз девушка молчала так долго, что Ланлосс уже решил, будто она опять заснула, и уже собрался встать, размяться, когда услышал ее ответ:
— Ты не спеши говорить это сейчас. Подожди, пока снимут повязки, может, передумаешь.
— Не передумаю! Мне все равно! — Конечно, она же сама целительница, понимает, что за следы остаются от таких ожогов, белую ведьму не обманешь. — Мне все равно, что ты ведьма, плевать, какое у тебя лицо! Я заплачу ордену любые деньги!
— У тебя нет денег, Ланлосс, а твою жену сосватала наместница. Орден побоится пойти против ее воли.
— Значит, обойдемся без ордена.
— Ты даже не спросил меня.
— Я спрашиваю сейчас: будешь со мной? — Ланлосс и сам не знал, что сделает, если она скажет «нет».
— Если ты сам не передумаешь. А сейчас уходи.
— Я буду тут, недалеко, — но девушка уже закрыла глаза.
Ланлосс не смог уснуть, несмотря на три бессонные ночи, он сидел на разваливающемся крыльце и размышлял над словами Эрны. Опять ей платить за его желания. Илана не станет возражать наместнице, если он настоит на своем — девушка окажется беззащитной перед орденом, без магической силы и законного статуса. Он не сможет ни развестись с Резиалией, ни выкупить Эрну, все, что он предложит ей взамен магии и уверенности в завтрашнем дне — сомнительное положение любовницы графа, которого в любой день могут пристрелить из-за угла. Нет, он должен оставить все, как есть. Пусть лучше Эрна решит, что он испугался.
* * *
Белая ведьма поправлялась медленно, Ланлоссу пришлось уехать в город, не дождавшись ее выздоровления. Перепуганные незавидной судьбой Артона, дворяне наперебой спешили изъявить графу свои верноподданнические чувства. Граф изъявления принимал, но, не страдая излишней доверчивостью, требовал в качестве знака доброй воли подписать покаянный лист, в котором перечислялись все грехи кающегося, начиная с торговли дурманом, заканчивая богохульством в пьяном виде три года назад на праздновании в храме Эарнира, или осуществлением права первой ночи, отмененного тысячу лет назад. Подписавшие покаяние дворяне возвращались в свои усадьбы, удивляясь поразительной осведомленности графа, самые осторожные на всякий случай меняли всю прислугу. Отказаться никому не приходило в голову, из окна графского кабинета были хорошо видны бренные останки Артона Кайрэна, выставленные на площади.Эрну Ланлосс поселил в своем городском доме, не желая рисковать. Синие одежды ордена Алеон надежно защищали девушку от дурной молвы, а мнение Резиалии, оставшейся в горном замке, интересовало Ланлосса меньше прошлогоднего снега. После недолгой борьбы отвращение к вздорной женщине пересилило в нем желание обзавестись законными наследниками, и он не спешил возвращаться к супруге. Следуя принятому решению, Ланлосс перестал навещать Эрну, довольствуясь ежедневными докладами лекаря о ее состоянии. Тот удивлялся, что белая ведьма не может исцелить себя сама и поправляется даже медленнее, чем должна была бы. Ланлосс догадывался, в чем дело: девушка потратила слишком много сил на заказанное им колдовство, а потом не успела восстановиться. Он отчаянно скучал по Эрне и, не выдержав, позволил себе поблажку — заходил в ее комнату ночью, ненадолго, просто взглянуть, убедиться, что она никуда не исчезла. Днем он старался даже не заглядывать на второй этаж, подальше от соблазна. Поток кающихся грешников иссякал с каждым днем — не так уж много было в Инхоре дворян, и Ланлосс понимал, что не может до бесконечности оттягивать возвращение в замок. В конце концов, старый графский дом был просто не предназначен для зимы — после первого же снегопада ветхая крыша провалилась сразу в двух местах, прожорливые печи сжирали столько дров, что можно было отопить полгорода, а все равно приходилось кутаться в плащ. Разваливающееся сооружение совершенно не подходило для слабой больной женщины, но не мог же он привезти Эрну в свой замок и поселить рядом с Резиалией!
Наконец, наступил день, когда лекарь снял с лица девушки повязки. Эрна сразу попросила зеркало, долго смотрела на свое лицо, но, против опасений, не разразилась рыданиями. А вот молоденькая служанка, которую Ланлосс приставил к ведьме, не смогла сдержать слез. Эрна и раньше-то красотой не отличалась, а теперь и вовсе стала страшной. Бледную кожу лица пересекали отвратительные красные полосы шрамов, такие же полосы выглядывали из выреза платья, а в серых волосах заметно проглядывал белый цвет. Вечером того же дня Ланлоссу передали, что белая ведьма просит его зайти. Генерал предпочел бы заново пережить самые страшные минуты своей жизни, чем исполнить эту просьбу, но отказать не смог. Заплаканная служанка открыла графу дверь и шмыгнула в коридор, Эрна поднялась навстречу гостю, и Ланлоссу стоило большого труда не отвести взгляд. Испугали его не шрамы — за годы войны приходилось видеть раны и пострашнее, а взгляд девушки — спокойный, но совершенно пустой. Она подождала, пока Ланлосс как следует рассмотрит ее:
— Да, вот так. Ты давно не приходил.
— Я приходил, только ты уже спала.
Девушка усмехнулась:
— Я не спала.
— А я все боялся разбудить.
Они помолчали некоторое время, Ланлосс мучительно подбирал слова, Эрна смотрела в окно.
— Ну вот, ты меня увидел. Правда, все решилось само собой? Твоя жена, хоть и вредная, зато красивая.
— Не говори ерунды! Я ее видеть больше не хочу.
Эрна вздохнула:
— Не будем ругаться. Вообще-то, я тебя позвала попрощаться. Я возвращаюсь в Сурем.
— Почему? Ты же хотела остаться, говорила, что нужна здесь, на твое место ведь никого не пришлют. — Ланлосс загнал внутрь рвущиеся из сердца слова, то, что хотел сказать на самом деле: «Ты нужна мне, ты не можешь уехать!»
— Я теперь уже нигде не нужна. Помнишь легенду о княжеском скороходе? Он так спешил доставить своему господину вести с поля боя, что надорвался. Помощь успела вовремя, и князь победил, но скороход с тех пор мог ходить только медленным шагом.
— Да, я помню. Князь наградил скорохода — отдал ему в жены свою единственную дочь и даровал замок с землями.
— Это легенда, Ланлосс. На самом деле князь выгнал бывшего скорохода вон, и тот умер от голода.
Только теперь Ланлосс действительно понял, почему девушка не смогла исцелить свои раны. Она не просто растратила силы, она надорвалась, как тот скороход, и теперь готова принять ту же самую участь.
— Ты хочешь вернуться в орден? Но что ты там будешь делать?
— Не знаю, — девушка пожала плечами, — если повезет — помогать целителям, если нет — чистить котлы на кухне. Так порой случается.
Напряжение, в котором Ланлосс пребывал все эти дни, внезапно отпустило, и он с удивлением заметил, что, похоже, уже несколько месяцев не дышал полной грудью. Как же хорошо, как же замечательно все получилось! Стыдно, но он чувствовал, что не может скрыть радость, улыбка сама собой растянула губы. Эрна ничего не потеряет, оставшись с ним! Он подошел к девушке, твердо взял ее за руки, повернул лицом к себе, не обращая внимания на ярко-красные полосы:
— Вот что, никуда ты не поедешь, Эрна. Если так хочется чистить котлы — я и здесь найду тебе парочку погрязнее.
— Ланлосс, посмотри на меня как следует еще раз.
— Подумаешь! Ты же сама говоришь, что и раньше красавицей не была. Я ничего не теряю.
— Да уж, умеешь ты разговаривать с женщинами.
— Не умею. А зачем с вами долго разговаривать? — Генерал наклонился, и на несколько минут разговор прервался. Оторвавшись, наконец, от губ девушки, Ланлосс подвел итог беседы:
— Нет, ты точно никуда не уедешь, — он подошел к двери и задвинул засов.
Поваливший снег на следующий день снег весьма своевременно занес дороги, и Ланлосс решил остаться зимовать в городе. Провалившаяся крыша, чадящие печи и постоянно подкрадывающийся холод не могли умалить его счастья. Теперь он был благодарен наместнице и за отставку, и за Инхор, и даже за Резиалию — ведь будь его женой другая женщина, он, скорее всего, не смог бы изменить ей со спокойным сердцем. Теперь генерал точно знал, что в сорок лет жизнь только начинается.
Зима медленно и неохотно уступала место весне, по узким улицам неслись мутные потоки талой воды, а с низеньких крыш домов свесились огромные толстые сосульки, солдаты устраивали снежные бои. Рыжий Иржи притащил откуда-то выводок таких же рыжих щенят, дав повод для всеобщего веселья. Красные полосы на лице Эрны побледнели и стали светло-розовыми, на пальцах наросли ногти, и Ланлосс с удивлением узнал, что девушка замечательно играет на лютне. Эрна же только посмеивалась над его удивлением: