Страница:
Квейг, тем временем, изложил перед Советом суть своего дела — кратко и по существу, ни словом, ни жестом не показав, что речь идет о чем-то большем, чем простое недоразумение. Копия завещания лежала на столе перед каждым советником, а Энрисса его уже наизусть выучить успела. Герцог передал секретарю оригинал, чтобы Высокий Совет мог убедиться в правомочности его притязаний. Хранитель, подавив тяжелый вздох, подтвердил, что документ составлен в строгом соответствии с законом, ничего другого наместница и не ожидала. Она вежливо улыбнулась Квейгу:
— Ну что же, герцог, законы империи написаны, чтобы защищать своих подданных. Я не вижу, что здесь можно обсуждать, и уверена, что Высокий Совет согласится с моим решением. Я снимаю опеку Короны с Леара Аэллин, правящего герцога Суэрсен, и передаю ее вам, согласно завещанию Иннуона Аэллин, покойного герцога Суэрсен.
Наместница привычным быстрым росчерком подписала документы, Хранитель поставил печать, секретарь передал их герцогу — все слушанье не заняло и десяти минут. Квейг принял бумаги, Энрисса с грустью заметила, как сразу просветлело его лицо. Все ведь еще только начинается… И тогда со своего места поднялся Тейвор:
— Я прошу внимания Высокого Совета!
Квейг застыл на месте, смяв в кулаке бумаги, уже понимая, что все происходящее — хорошо продуманный спектакль. Взгляд его упал на холеные руки наместницы, словно он ожидал увидеть там нити, за которые она дергает своих марионеток. Тейвор продолжал:
— Законы империи написаны, чтобы защищать подданных империи! И никто не нуждается в защите больше, чем осиротевший ребенок! Позвольте вам напомнить одну из поправок к закону об опекунстве: признать опекуна недостойным владеть правом опекунства может Высокий Совет с жалобы любого жителя Империи. И здесь и сейчас я сообщаю Высокому Совету, что считаю герцога Квэ-Эро недостойным!
— Обоснуйте свою жалобу, граф, — в голосе наместницы звучало вежливое сочувствие — закон есть закон, ничего не поделаешь.
— К сожалению, нет законного способа лишить герцога Квэ-Эро права воспитывать своих собственных сыновей, но доверять ему чужого ребенка — верх безрассудства! Он сам ведет себя как безответственный мальчишка! Своеволие герцога Квэ-Эро уже обошлось казне империи в значительную сумму. Чему он научит герцога Суэрсен? Ставить свои сиюминутные прихоти выше блага империи? Распоряжаться имперской казной как своей собственной? Оберегать благо своего герцогства в ущерб безопасности империи?
Советники переглянулись, а среди зрителей послышался сдавленный смешок — историю с кораблями знали все, просочившись за стены военной канцелярии, она стремительно обошла все ведомства, и повсюду втихомолку смеялись над незадачливым военачальником. На его месте они не стали бы напоминать почтенному собранию о собственном позоре, но граф Тейвор обладал редким даром видеть любую ситуацию только со своей точки зрения. Даже если бы наместница не намекнула военачальнику в личной беседе, что опасается доверить опеку такому легкомысленному человеку, как герцог Квэ-Эро, Тейвор и сам бы выступил с обвинениями. Наместница выждала, пока уляжется шум, и с тем же самым вежливым сожалением обратилась к Хранителю:
— Что говорит закон?
— Согласно закону Высокий Совет должен временно приостановить действующее право опекунства, принадлежащее герцогу Квэ-Эро до полного рассмотрения жалобы графа Тейвора.
Наместница приподняла бровь:
— Очень жаль, герцог, но ваше право опекунства временно приостанавливается. На время рассмотрения дела Леар Аэллин снова попадает под опеку Короны, так как вы не можете передать право опекунства по своему усмотрению во время процесса.
Энрисса выжидающее посмотрела на Квейга, высматривая на его лице признаки возмущения — если она все правильно рассчитала, герцог обязательно сорвется. Но Квейг пока сохранял внешнюю невозмутимость, скорее, оцепенев от возмущения, чем проявляя чудеса выдержки. Энриссу это не устраивало — он должен был скомпрометировать себя при свидетелях, чтобы потом никто не усомнился в справедливости решения наместницы. Она добавила дров в печь:
— В связи с этим решением, герцог, я бы попросила вас предоставить Леара Аэллин под установленную опеку Короны. Уверена, что вы не станете сознательно нарушать закон.
— Ваше величество! — Наконец-то в голосе прорвалось возмущение.
— Полно, герцог. Вы перехватили мальчика по дороге в Сурем, вопреки моим распоряжениям. Я не знаю, где вы прячете племянника, да и не хотела знать — не было никаких сомнений, что Высокий Совет вернет вам опеку, но сейчас ситуация изменилась. Надеюсь, вы не опуститесь до прямой лжи перед Советом и наместницей!
Энрисса захлопнула дверцу мышеловки — Квейгу оставалось либо признаться, что маленький герцог в Инхоре, и подставить под удар Ланлосса, или солгать ей в лицо, на что он тоже не пойдет, особенно после ее слов. Все, что остается — открыто отказаться повиноваться. А за это уже можно арестовать. Не здесь, конечно, не в зале совета, а после, вечером, к примеру, когда все уляжется. Из дворца его все равно не выпустят, Энрисса заранее отдала все необходимые приказы. И Квейг не разочаровал ее:
— Да, я решил, что мальчику незачем ехать в Сурем. Я, так же, как и вы, не сомневался, что Высокий Совет вернет мне опеку, так зачем же заставлять пятилетнего ребенка лишний раз тащиться в такую даль по зимним дорогам?
— Затем, что такова моя воля, герцог! Боюсь, что граф Тейвор прав — вы непозволительно свободно трактуете законы! Полгода назад вы решили, что лучше знаете, как поступить с кораблями, принадлежащими империи, сегодня вы решаете, что лучше для ребенка, находящегося под опекой Короны, что будет завтра? Вы сочтете, что лучше меня и Высокого Совета знаете, в чем состоит благо империи? Вам известно, как именно закон называет подобные благие устремления?
Если герцог и не знал, то мертвая тишина, воцарившаяся в зале после этих слов ясно показывала, что остальные не испытывают никаких сомнений — это бунт. И все же, пока роковое слово не прозвучит вслух — остается надежда, что все закончится миром. Наместница предоставляла упрямому герцогу последний шанс.
— Ваше величество! Я знаю только, что отец этого ребенка перед смертью доверил своего единственного сына мне! Перед насильственной смертью! И после того, как погиб его старший сын!
— И какое это отношение имеет к королевской опеке? Или вы считаете, что между этими трагическими событиями и империей существует связь?
Энрисса буквально взмолилась про себя: «Ну же, ну же, скажи, что да — и все закончится прямо сейчас!» Она не хотела затягивать противоборство, и, тщательно расставляя силки, не желала своему противнику зла, просто стремилась вывести из игры. Ничего страшного с упрямцем не случится — посидит пару месяцев под замком, остынет. А Энрисса тем временем разберется с герцогиней Квэ-Эро. Оставшись одна, леди проявит больше здравого смысла. Хорошо, что генерал Айрэ промолчал, предоставил выбор Квейгу. Скажи он, что мальчик в Инхоре — и наместнице пришлось бы согласиться, что трудно найти более безопасное место для ребенка, да еще так близко от дома.
— Я не знаю, кто убийца, ваше величество, но сомневаюсь, что мой племянник будет в безопасности в Суреме! Кто бы ни убил герцога Суэрсен, его сына и его жену — он все еще на свободе, несмотря на расследование!
— И вы думаете, что сумеете защитить его надежнее, чем Корона?
— Я думаю, что здесь речь идет не столько о возможностях, сколько о желании!
— Вы отдаете себе отчет в своих словах, герцог? Сдается мне, вы сказали несколько больше, чем хотели. Отправляйтесь в свои покои, вам запрещено покидать дворец без моего позволения. Высокий Совет решит, кому доверить опеку над герцогом Суэрсен, учитывая вашу внезапно пошатнувшуюся лояльность. — Она обернулась к секретарю, — Совет готов заслушать следующее дело.
Квейг резко повернулся и, не отвесив положенного поклона, вышел из зала. Дворяне по обе стороны от него торопливо расступались, словно на загорелом лице герцога внезапно проявились пятна черной напасти. Публично обвинить наместницу в убийстве — такого эти стены еще не слыхивали. Воистину, безумие — злейшая кара богов. Ланлосс торопливо вышел следом за Квейгом, догнал его в коридоре:
— Доволен?
— Нет, но что еще оставалось делать?
— Молчать!
Квейг понял это как приказ, и тут же замолчал, выжидающе глядя на своего бывшего командира. Он чувствовал себя провинившимся лейтенантом, загулявшим в кабаке и проспавшим утренний подъем по тревоге.
— Да не сейчас молчать, а тогда! Сейчас-то чего? Ты уже все сказал, что мог!
Герцог виновато опустил голову — выйдя из душного зала, он и сам понял, что повел себя как мальчишка. Последний раз такое с ним было в десять лет, когда старшая сестра, раздразнив, заставила его побежать за ней следом, и весьма удачно растянулась на каменных плитах как раз под ноги отцу, разбив нос в кровь. Виноватым, разумеется, оказался Квейг, никто и слушать не стал, что она «первая начала». Вот и сейчас бесполезно объяснять, что наместница «первая начала» — надо было держать себя в руках. А теперь… поркой дело не ограничится.
— Мне нужно уехать из Сурема.
— Наместница приказала ждать!
— Она арестует меня этим же вечером.
— И вполне заслуженно!
— И опеки мне не видать. Возвращаемся к тому, с чего начали. Я не могу оставить Леара в Суреме.
— Еще вчера ты мог оставить его в Инхоре.
Квейг вздохнул — не начинать же разговор сначала. Да, мог. Но не согласился, слишком уж противным оказалось ощущение, что заперли в клетку и любезно подгоняют к единственному узкому выходу. А выход ведет в другую клетку, побольше. И так до бесконечности, стоит лишь уступить один раз. На какой-то миг он забыл, что важнее всего безопасность Леара, а почувствовал себя дуэлянтом, прибывшим на место дуэли, когда секундант в последний раз предлагает сторонам примириться. А признаваться, что уперся рогом из гордыни — стыдно.
— Вчера — было вчера. А сегодня я не могу терять время. Она ведь первым делом примется за Ивенну.
— Если ты сейчас уедешь — это открытый мятеж.
— Мне больше ничего не остается, теперь, мой генерал. Я или трусливый лжец, или мятежник. Мальчик пока что в безопасности — наместница ведь «не знает» где он, значит, и увезти не может. Если все уладится — то я заберу Леара в Квэ-Эро, а если нет — то так или иначе он окажется в Суреме.
— Тебе что, кроме мальчишки нечего терять? Квейг, что с тобой происходит? Ты ведь до сих пор не знаешь, кто убил Иннуона!
— Боюсь, что теперь знаю.
— Квейг, наместница, даже теперь, не хочет войны. Я ведь говорил с ней. Она все понимает, твои подозрения обоснованы — но когда нет доказательств ни вины, ни невиновности, не лучше ли для всех исходить из второго?
— Я не могу! Не могу! — Со стоном выкрикнул Квейг, — Все, что она делает — признание вины! Зачем ей мальчик?
— Да хоть чтобы обменять на книгу!
— Да я отдал бы ей эту книгу хоть сегодня! Но она боится! Она никому не верит! Страх толкает ее на подлость, страх толкнул и на убийство.
— А мальчишка, укравший яблоко на рынке, вчера в подворотне зарезал троих подгулявших матросов. Не путай причину со следствием. И бандит, и вор заботились о своем пропитании, но убийца из них только один. Останься во дворце, Квейг. Не торопись. И потом — тебя приказали не выпускать. Не станешь же ты пробиваться с боем.
— Стану, если придется. Но я надеялся на вашу помощь. — Квейг поднял взгляд на генерала.
Ланлосс с трудом сдержал желание отвесить наглому юнцу оплеуху. Даже странно — он уже забыл, когда последний раз так выходил из себя. Надеялся на помощь! И это после того, как Ланлосс предупредил, что не станет вмешиваться, после того, как объяснил, что Квейг должен подчиниться воле наместницы. Но если не вывести его из дворца — будет бойня. Скорее всего, упрямец погибнет прямо здесь, будь у него даже шесть рук вместо двух и в каждой по мечу — от всей дворцовой гвардии разом не отобьешься. Генерал Айрэ всегда умел быстро принимать трудные решения: если Квейга убьют здесь и сейчас — уже ничего нельзя будет исправить. Пусть лучше уедет из столицы, поостынет, тогда можно будет договориться. Да и наместница станет мягче, если придется иметь дело не с узником, а с герцогом, способным в любой момент поднять мятеж.
— Хорошо. Я выведу тебя из дворца. Но обещай, что не станешь торопиться.
Квейг кивнул — торопливость в его положении такая же непозволительная роскошь, как и медлительность. Он не станет ни спешить, ни медлить — все сделает в свой срок. И пусть будет, что будет. На этом разговор закончился, мужчины в молчании прошли по длинному пустому коридору, направляясь к казармам. Ланлосс рассчитывал найти там кого-нибудь из своих ветеранов: для старых солдат приказ обожаемого генерала даже спустя восемь лет после войны будет значит больше, чем приказ наместницы. Вывести Квейга из дворца его былой славы хватит, а дальше… что будет дальше, Ланлосс мог только гадать.
LXXXVI
LXXXVII
— Ну что же, герцог, законы империи написаны, чтобы защищать своих подданных. Я не вижу, что здесь можно обсуждать, и уверена, что Высокий Совет согласится с моим решением. Я снимаю опеку Короны с Леара Аэллин, правящего герцога Суэрсен, и передаю ее вам, согласно завещанию Иннуона Аэллин, покойного герцога Суэрсен.
Наместница привычным быстрым росчерком подписала документы, Хранитель поставил печать, секретарь передал их герцогу — все слушанье не заняло и десяти минут. Квейг принял бумаги, Энрисса с грустью заметила, как сразу просветлело его лицо. Все ведь еще только начинается… И тогда со своего места поднялся Тейвор:
— Я прошу внимания Высокого Совета!
Квейг застыл на месте, смяв в кулаке бумаги, уже понимая, что все происходящее — хорошо продуманный спектакль. Взгляд его упал на холеные руки наместницы, словно он ожидал увидеть там нити, за которые она дергает своих марионеток. Тейвор продолжал:
— Законы империи написаны, чтобы защищать подданных империи! И никто не нуждается в защите больше, чем осиротевший ребенок! Позвольте вам напомнить одну из поправок к закону об опекунстве: признать опекуна недостойным владеть правом опекунства может Высокий Совет с жалобы любого жителя Империи. И здесь и сейчас я сообщаю Высокому Совету, что считаю герцога Квэ-Эро недостойным!
— Обоснуйте свою жалобу, граф, — в голосе наместницы звучало вежливое сочувствие — закон есть закон, ничего не поделаешь.
— К сожалению, нет законного способа лишить герцога Квэ-Эро права воспитывать своих собственных сыновей, но доверять ему чужого ребенка — верх безрассудства! Он сам ведет себя как безответственный мальчишка! Своеволие герцога Квэ-Эро уже обошлось казне империи в значительную сумму. Чему он научит герцога Суэрсен? Ставить свои сиюминутные прихоти выше блага империи? Распоряжаться имперской казной как своей собственной? Оберегать благо своего герцогства в ущерб безопасности империи?
Советники переглянулись, а среди зрителей послышался сдавленный смешок — историю с кораблями знали все, просочившись за стены военной канцелярии, она стремительно обошла все ведомства, и повсюду втихомолку смеялись над незадачливым военачальником. На его месте они не стали бы напоминать почтенному собранию о собственном позоре, но граф Тейвор обладал редким даром видеть любую ситуацию только со своей точки зрения. Даже если бы наместница не намекнула военачальнику в личной беседе, что опасается доверить опеку такому легкомысленному человеку, как герцог Квэ-Эро, Тейвор и сам бы выступил с обвинениями. Наместница выждала, пока уляжется шум, и с тем же самым вежливым сожалением обратилась к Хранителю:
— Что говорит закон?
— Согласно закону Высокий Совет должен временно приостановить действующее право опекунства, принадлежащее герцогу Квэ-Эро до полного рассмотрения жалобы графа Тейвора.
Наместница приподняла бровь:
— Очень жаль, герцог, но ваше право опекунства временно приостанавливается. На время рассмотрения дела Леар Аэллин снова попадает под опеку Короны, так как вы не можете передать право опекунства по своему усмотрению во время процесса.
Энрисса выжидающее посмотрела на Квейга, высматривая на его лице признаки возмущения — если она все правильно рассчитала, герцог обязательно сорвется. Но Квейг пока сохранял внешнюю невозмутимость, скорее, оцепенев от возмущения, чем проявляя чудеса выдержки. Энриссу это не устраивало — он должен был скомпрометировать себя при свидетелях, чтобы потом никто не усомнился в справедливости решения наместницы. Она добавила дров в печь:
— В связи с этим решением, герцог, я бы попросила вас предоставить Леара Аэллин под установленную опеку Короны. Уверена, что вы не станете сознательно нарушать закон.
— Ваше величество! — Наконец-то в голосе прорвалось возмущение.
— Полно, герцог. Вы перехватили мальчика по дороге в Сурем, вопреки моим распоряжениям. Я не знаю, где вы прячете племянника, да и не хотела знать — не было никаких сомнений, что Высокий Совет вернет вам опеку, но сейчас ситуация изменилась. Надеюсь, вы не опуститесь до прямой лжи перед Советом и наместницей!
Энрисса захлопнула дверцу мышеловки — Квейгу оставалось либо признаться, что маленький герцог в Инхоре, и подставить под удар Ланлосса, или солгать ей в лицо, на что он тоже не пойдет, особенно после ее слов. Все, что остается — открыто отказаться повиноваться. А за это уже можно арестовать. Не здесь, конечно, не в зале совета, а после, вечером, к примеру, когда все уляжется. Из дворца его все равно не выпустят, Энрисса заранее отдала все необходимые приказы. И Квейг не разочаровал ее:
— Да, я решил, что мальчику незачем ехать в Сурем. Я, так же, как и вы, не сомневался, что Высокий Совет вернет мне опеку, так зачем же заставлять пятилетнего ребенка лишний раз тащиться в такую даль по зимним дорогам?
— Затем, что такова моя воля, герцог! Боюсь, что граф Тейвор прав — вы непозволительно свободно трактуете законы! Полгода назад вы решили, что лучше знаете, как поступить с кораблями, принадлежащими империи, сегодня вы решаете, что лучше для ребенка, находящегося под опекой Короны, что будет завтра? Вы сочтете, что лучше меня и Высокого Совета знаете, в чем состоит благо империи? Вам известно, как именно закон называет подобные благие устремления?
Если герцог и не знал, то мертвая тишина, воцарившаяся в зале после этих слов ясно показывала, что остальные не испытывают никаких сомнений — это бунт. И все же, пока роковое слово не прозвучит вслух — остается надежда, что все закончится миром. Наместница предоставляла упрямому герцогу последний шанс.
— Ваше величество! Я знаю только, что отец этого ребенка перед смертью доверил своего единственного сына мне! Перед насильственной смертью! И после того, как погиб его старший сын!
— И какое это отношение имеет к королевской опеке? Или вы считаете, что между этими трагическими событиями и империей существует связь?
Энрисса буквально взмолилась про себя: «Ну же, ну же, скажи, что да — и все закончится прямо сейчас!» Она не хотела затягивать противоборство, и, тщательно расставляя силки, не желала своему противнику зла, просто стремилась вывести из игры. Ничего страшного с упрямцем не случится — посидит пару месяцев под замком, остынет. А Энрисса тем временем разберется с герцогиней Квэ-Эро. Оставшись одна, леди проявит больше здравого смысла. Хорошо, что генерал Айрэ промолчал, предоставил выбор Квейгу. Скажи он, что мальчик в Инхоре — и наместнице пришлось бы согласиться, что трудно найти более безопасное место для ребенка, да еще так близко от дома.
— Я не знаю, кто убийца, ваше величество, но сомневаюсь, что мой племянник будет в безопасности в Суреме! Кто бы ни убил герцога Суэрсен, его сына и его жену — он все еще на свободе, несмотря на расследование!
— И вы думаете, что сумеете защитить его надежнее, чем Корона?
— Я думаю, что здесь речь идет не столько о возможностях, сколько о желании!
— Вы отдаете себе отчет в своих словах, герцог? Сдается мне, вы сказали несколько больше, чем хотели. Отправляйтесь в свои покои, вам запрещено покидать дворец без моего позволения. Высокий Совет решит, кому доверить опеку над герцогом Суэрсен, учитывая вашу внезапно пошатнувшуюся лояльность. — Она обернулась к секретарю, — Совет готов заслушать следующее дело.
Квейг резко повернулся и, не отвесив положенного поклона, вышел из зала. Дворяне по обе стороны от него торопливо расступались, словно на загорелом лице герцога внезапно проявились пятна черной напасти. Публично обвинить наместницу в убийстве — такого эти стены еще не слыхивали. Воистину, безумие — злейшая кара богов. Ланлосс торопливо вышел следом за Квейгом, догнал его в коридоре:
— Доволен?
— Нет, но что еще оставалось делать?
— Молчать!
Квейг понял это как приказ, и тут же замолчал, выжидающе глядя на своего бывшего командира. Он чувствовал себя провинившимся лейтенантом, загулявшим в кабаке и проспавшим утренний подъем по тревоге.
— Да не сейчас молчать, а тогда! Сейчас-то чего? Ты уже все сказал, что мог!
Герцог виновато опустил голову — выйдя из душного зала, он и сам понял, что повел себя как мальчишка. Последний раз такое с ним было в десять лет, когда старшая сестра, раздразнив, заставила его побежать за ней следом, и весьма удачно растянулась на каменных плитах как раз под ноги отцу, разбив нос в кровь. Виноватым, разумеется, оказался Квейг, никто и слушать не стал, что она «первая начала». Вот и сейчас бесполезно объяснять, что наместница «первая начала» — надо было держать себя в руках. А теперь… поркой дело не ограничится.
— Мне нужно уехать из Сурема.
— Наместница приказала ждать!
— Она арестует меня этим же вечером.
— И вполне заслуженно!
— И опеки мне не видать. Возвращаемся к тому, с чего начали. Я не могу оставить Леара в Суреме.
— Еще вчера ты мог оставить его в Инхоре.
Квейг вздохнул — не начинать же разговор сначала. Да, мог. Но не согласился, слишком уж противным оказалось ощущение, что заперли в клетку и любезно подгоняют к единственному узкому выходу. А выход ведет в другую клетку, побольше. И так до бесконечности, стоит лишь уступить один раз. На какой-то миг он забыл, что важнее всего безопасность Леара, а почувствовал себя дуэлянтом, прибывшим на место дуэли, когда секундант в последний раз предлагает сторонам примириться. А признаваться, что уперся рогом из гордыни — стыдно.
— Вчера — было вчера. А сегодня я не могу терять время. Она ведь первым делом примется за Ивенну.
— Если ты сейчас уедешь — это открытый мятеж.
— Мне больше ничего не остается, теперь, мой генерал. Я или трусливый лжец, или мятежник. Мальчик пока что в безопасности — наместница ведь «не знает» где он, значит, и увезти не может. Если все уладится — то я заберу Леара в Квэ-Эро, а если нет — то так или иначе он окажется в Суреме.
— Тебе что, кроме мальчишки нечего терять? Квейг, что с тобой происходит? Ты ведь до сих пор не знаешь, кто убил Иннуона!
— Боюсь, что теперь знаю.
— Квейг, наместница, даже теперь, не хочет войны. Я ведь говорил с ней. Она все понимает, твои подозрения обоснованы — но когда нет доказательств ни вины, ни невиновности, не лучше ли для всех исходить из второго?
— Я не могу! Не могу! — Со стоном выкрикнул Квейг, — Все, что она делает — признание вины! Зачем ей мальчик?
— Да хоть чтобы обменять на книгу!
— Да я отдал бы ей эту книгу хоть сегодня! Но она боится! Она никому не верит! Страх толкает ее на подлость, страх толкнул и на убийство.
— А мальчишка, укравший яблоко на рынке, вчера в подворотне зарезал троих подгулявших матросов. Не путай причину со следствием. И бандит, и вор заботились о своем пропитании, но убийца из них только один. Останься во дворце, Квейг. Не торопись. И потом — тебя приказали не выпускать. Не станешь же ты пробиваться с боем.
— Стану, если придется. Но я надеялся на вашу помощь. — Квейг поднял взгляд на генерала.
Ланлосс с трудом сдержал желание отвесить наглому юнцу оплеуху. Даже странно — он уже забыл, когда последний раз так выходил из себя. Надеялся на помощь! И это после того, как Ланлосс предупредил, что не станет вмешиваться, после того, как объяснил, что Квейг должен подчиниться воле наместницы. Но если не вывести его из дворца — будет бойня. Скорее всего, упрямец погибнет прямо здесь, будь у него даже шесть рук вместо двух и в каждой по мечу — от всей дворцовой гвардии разом не отобьешься. Генерал Айрэ всегда умел быстро принимать трудные решения: если Квейга убьют здесь и сейчас — уже ничего нельзя будет исправить. Пусть лучше уедет из столицы, поостынет, тогда можно будет договориться. Да и наместница станет мягче, если придется иметь дело не с узником, а с герцогом, способным в любой момент поднять мятеж.
— Хорошо. Я выведу тебя из дворца. Но обещай, что не станешь торопиться.
Квейг кивнул — торопливость в его положении такая же непозволительная роскошь, как и медлительность. Он не станет ни спешить, ни медлить — все сделает в свой срок. И пусть будет, что будет. На этом разговор закончился, мужчины в молчании прошли по длинному пустому коридору, направляясь к казармам. Ланлосс рассчитывал найти там кого-нибудь из своих ветеранов: для старых солдат приказ обожаемого генерала даже спустя восемь лет после войны будет значит больше, чем приказ наместницы. Вывести Квейга из дворца его былой славы хватит, а дальше… что будет дальше, Ланлосс мог только гадать.
LXXXVI
Мятеж, бунт, восстание — вот уже шесть сотен лет империя не ведала этих бедствий. Сами слова успели позабыться, а события стали даже не легендами — скупыми строчками в летописях. Вот уже шестьсот лет, как владетельные лорды соблюдали закон и подчинялись короне. Случалось разное — порой чересчур властолюбивая наместница засыпала вечером и не просыпалась утром, или упрямый герцог чувствовал недомогание после сытного обеда и вскорости оказывался в родовом склепе, но ни наместница, ни лорды не доводили дело до открытого противостояния. Слишком страшна была память о разгромленном мятеже герцога Луэрон, пожелавшего занять трон вместо своей дочери, вполне ожидаемо проявившей своеволие — недаром Клариссу Четвертую еще в детстве прозвали Гордой. Восемь лет сражений разорили половину империи: голод, болезни, разбой — набеги варваров доставляли меньше бедствий. Впрочем, варвары не замедлили пожаловать — после подавления восстания понадобилось тридцать лет, чтобы вернуть их в прежние границы. Воистину самая страшная война — война между родичами. В конце концов наместница победила, призвав на помощь магов Дейкар. Они залили ее родное герцогство потоками раскаленной лавы, выжигая все живое. После победы Луэрон пришлось заселять заново, позволив союзным варварам занять эти земли. Никто из лордов, как бы упрям и властолюбив он ни был, не желал подобной участи своим землям, и любая наместница семь раз бы задумалась, прежде чем использовать лекарство, что может оказаться хуже болезни.
Странная весть распространялась медленно, люди пожимали плечами и отказывались верить. Мятеж? Да с чего бы это? Вот уже восемь лет как закончилась война, налоги низки, а урожаи — обильны. И уж подавно не верили, чтобы мятеж поднял герцог Квэ-Эро! Да эти южане не станут драться, даже если им соли в вино насыпать! Разнежились под солнышком почище кошек. Но слухи продолжали расползаться по империи — мол, наместница решила всю власть себе забрать, словно ей и так мало, а тех лордов, что не согласны — убивает прямо в их замках, вон суэрсенского герцога с женой в собственной постели зарезали, а герцог Квэ-Эро — следующий. Наместнице не по нраву, что корабли торговым людям принадлежат, и десятину береговому братству платят, а не казне. И другие лорды недовольны — говорят, наместница хочет их дружины распустить, а вместо того всех мужчин, и горожан, и крестьян, обязать по семь лет в армии служить, а кто откажется — того на галеры к веслам прикуют, затем военачальник галеры и построил. А еще говорят, что война будет — с Кавдном, потому наместнице корабли и понадобились, а герцог отказался братство короне для войны отдавать. Столько лет с Кавдном мирно жили, торговали, зачем же кровь проливать? Не варвары ведь, в тех же богов верят. И генерал Айрэ о том же говорит, так ему велели из Инхора в Сурем вернуться и там под замком держат, чтобы он солдат воевать не отговорил.
Энрисса уже мечтала о начале военных действий — воевать было бы легче, чем сражаться с пустыми слухами. Но воевать пока что было не с кем — Квейг не вернулся в Квэ-Эро, и никто не знал, где он. Очевидно, что герцог ищет союзников, но попробуй угадай, к кому из недовольных он отправится в первую очередь. Энрисса следила за Ивенной, но герцогиня словно и не замечала, что происходит нечто странное. В отсутствие супруга она вела все дела герцогства и сохраняла воистину северное спокойствие. Нельзя же наказать жену за дерзкие слова мужа, а кроме дерзких слов и побега обвинить герцога Квэ-Эро пока что было не в чем. Но как бы наместница хотела знать, откуда берутся эти глупые слухи! И ведь чем глупее слух, тем охотнее в него верят, и отнюдь не только простонародье. Она уже имела весьма напряженную беседу с напуганным и растерянным послом Кавдна, не понимающим, с чего это империя решила в одночасье перечеркнуть столетия добрососедства и начать войну. Посла удалось успокоить, призвав на помощь не столько здравый смысл, сколько женское очарование, но слухи не прекратились, более того, переползли с городских площадей и кабаков в дворцовые стены. Придворные мрачно перешептывались на приемах, дамы смотрели на кавалеров глубокомысленными взглядами с оттенком трагизма, словно знали, что неизбежно потеряют их уже завтра, в кровавой битве, и заранее готовились к глубокому трауру. Дурных примет и предзнаменований хватало с избытком — проснулись привидения, мирно дремавшие сотни лет, они шатались по коридорам дворца и заунывно пророчили великие бедствия: кровь, мор, глад, повышение налогов и возвращение Восьмого в мощи его. Приведения избирательно показывались дамам, хотя последнее время некоторые мужчины, заметно смущаясь, признавались, что тоже слышали что-то необычное. Но призраки были самыми невинными из всех зловещих знамений. А вот за пределами королевского дворца и столицы творились и вовсе чудовищные вещи: кровавый дождь поливал поля, рождались собаки с двумя головами, и обе головы тут же начинали предрекать конец света, а потом загрызали друг друга насмерть, вода в Сантре для разнообразия окрасилась не в красный, а в черный цвет, что, впрочем, оказалось еще хуже, чем кровь с неба. Мол, если кровь предрекает войну, то черный цвет Келиана в воде означает неминуемую смерть всего живого. Если в следующем донесении из провинций доложат, что какой-нибудь жрец родил Ареда из бедра, Энрисса не удивится.
Наместница смертельно устала. Она недоумевала, почему люди так странно устроены — чем благополучнее и сытнее их жизнь, тем с большим удовольствием они выдумывают себе страхи и пугаются своим же выдумкам. Ей вполне хватало реальных опасений. Она хотела знать, куда подевался герцог Квэ-Эро. Прознатчики во всех провинциях занимались только одним — поиском упрямого южанина, но тот словно под землю провалился, или, что скорее, учитывая любовь рода Эльотоно к морю, под воду ушел. Энрисса готовилась к самому худшему, недаром она попросила графа Инхор пока что остаться во дворце, несмотря на видимое неудовольствие Тейвора. Возмутиться он не посмел, но не скрывал обиды: не доверяет, наместница, держит при себе опытного генерала на случай восстания. Она не стала объяснять племяннику, что действительно не доверяет, но не ему, а генералу Айрэ. Хотя наместница и не стала наказывать виновных, для нее не осталось секретом, каким образом герцог Квэ-Эро выбрался из дворца. Мальчика она пока что решила оставить в Инхоре, предполагая, что Квейг теперь сочтет это убежище не таким уже и надежным, и приедет за племянником. Сейчас не время решать судьбу маленького герцога, хотя для себя наместница ее давно уже решила. Она вздохнула — этот мальчишка успел испортить ей крови больше, чем его покойный батюшка. А ведь она его еще даже в глаза не видела! Что же это за род такой проклятый? Для блага империи будет только лучше, если Леар Аэллин станет последним герцогом Суэрсен из своего рода. И убивать его для этого вовсе не обязательно. Хранители обычно не заводили семьи, а стать герцогом может только законный сын, если, конечно, отец не признает бастарда после того, как женится на его матери. Вот и получится, что следующего герцога придется искать из кровных родичей, и Энрисса позаботится, чтобы этот родич оказался из другой ветви. А пока что она отправила в Суэрсен представителя Короны, с единственной целью — не позволить оставшемуся без лорда герцогству выступить на стороне Квейга в случае мятежа. Сейчас она уже не хотела от Суэрсена ни денег, ни покорности — только невмешательства. Королевский управляющий — временная мера, в будущем Энрисса рассчитывала поставить на это место кого-нибудь из родичей маленького герцога, пусть не самого близкого, но влиятельного, способного держать в узде остальную родню.
Странная весть распространялась медленно, люди пожимали плечами и отказывались верить. Мятеж? Да с чего бы это? Вот уже восемь лет как закончилась война, налоги низки, а урожаи — обильны. И уж подавно не верили, чтобы мятеж поднял герцог Квэ-Эро! Да эти южане не станут драться, даже если им соли в вино насыпать! Разнежились под солнышком почище кошек. Но слухи продолжали расползаться по империи — мол, наместница решила всю власть себе забрать, словно ей и так мало, а тех лордов, что не согласны — убивает прямо в их замках, вон суэрсенского герцога с женой в собственной постели зарезали, а герцог Квэ-Эро — следующий. Наместнице не по нраву, что корабли торговым людям принадлежат, и десятину береговому братству платят, а не казне. И другие лорды недовольны — говорят, наместница хочет их дружины распустить, а вместо того всех мужчин, и горожан, и крестьян, обязать по семь лет в армии служить, а кто откажется — того на галеры к веслам прикуют, затем военачальник галеры и построил. А еще говорят, что война будет — с Кавдном, потому наместнице корабли и понадобились, а герцог отказался братство короне для войны отдавать. Столько лет с Кавдном мирно жили, торговали, зачем же кровь проливать? Не варвары ведь, в тех же богов верят. И генерал Айрэ о том же говорит, так ему велели из Инхора в Сурем вернуться и там под замком держат, чтобы он солдат воевать не отговорил.
Энрисса уже мечтала о начале военных действий — воевать было бы легче, чем сражаться с пустыми слухами. Но воевать пока что было не с кем — Квейг не вернулся в Квэ-Эро, и никто не знал, где он. Очевидно, что герцог ищет союзников, но попробуй угадай, к кому из недовольных он отправится в первую очередь. Энрисса следила за Ивенной, но герцогиня словно и не замечала, что происходит нечто странное. В отсутствие супруга она вела все дела герцогства и сохраняла воистину северное спокойствие. Нельзя же наказать жену за дерзкие слова мужа, а кроме дерзких слов и побега обвинить герцога Квэ-Эро пока что было не в чем. Но как бы наместница хотела знать, откуда берутся эти глупые слухи! И ведь чем глупее слух, тем охотнее в него верят, и отнюдь не только простонародье. Она уже имела весьма напряженную беседу с напуганным и растерянным послом Кавдна, не понимающим, с чего это империя решила в одночасье перечеркнуть столетия добрососедства и начать войну. Посла удалось успокоить, призвав на помощь не столько здравый смысл, сколько женское очарование, но слухи не прекратились, более того, переползли с городских площадей и кабаков в дворцовые стены. Придворные мрачно перешептывались на приемах, дамы смотрели на кавалеров глубокомысленными взглядами с оттенком трагизма, словно знали, что неизбежно потеряют их уже завтра, в кровавой битве, и заранее готовились к глубокому трауру. Дурных примет и предзнаменований хватало с избытком — проснулись привидения, мирно дремавшие сотни лет, они шатались по коридорам дворца и заунывно пророчили великие бедствия: кровь, мор, глад, повышение налогов и возвращение Восьмого в мощи его. Приведения избирательно показывались дамам, хотя последнее время некоторые мужчины, заметно смущаясь, признавались, что тоже слышали что-то необычное. Но призраки были самыми невинными из всех зловещих знамений. А вот за пределами королевского дворца и столицы творились и вовсе чудовищные вещи: кровавый дождь поливал поля, рождались собаки с двумя головами, и обе головы тут же начинали предрекать конец света, а потом загрызали друг друга насмерть, вода в Сантре для разнообразия окрасилась не в красный, а в черный цвет, что, впрочем, оказалось еще хуже, чем кровь с неба. Мол, если кровь предрекает войну, то черный цвет Келиана в воде означает неминуемую смерть всего живого. Если в следующем донесении из провинций доложат, что какой-нибудь жрец родил Ареда из бедра, Энрисса не удивится.
Наместница смертельно устала. Она недоумевала, почему люди так странно устроены — чем благополучнее и сытнее их жизнь, тем с большим удовольствием они выдумывают себе страхи и пугаются своим же выдумкам. Ей вполне хватало реальных опасений. Она хотела знать, куда подевался герцог Квэ-Эро. Прознатчики во всех провинциях занимались только одним — поиском упрямого южанина, но тот словно под землю провалился, или, что скорее, учитывая любовь рода Эльотоно к морю, под воду ушел. Энрисса готовилась к самому худшему, недаром она попросила графа Инхор пока что остаться во дворце, несмотря на видимое неудовольствие Тейвора. Возмутиться он не посмел, но не скрывал обиды: не доверяет, наместница, держит при себе опытного генерала на случай восстания. Она не стала объяснять племяннику, что действительно не доверяет, но не ему, а генералу Айрэ. Хотя наместница и не стала наказывать виновных, для нее не осталось секретом, каким образом герцог Квэ-Эро выбрался из дворца. Мальчика она пока что решила оставить в Инхоре, предполагая, что Квейг теперь сочтет это убежище не таким уже и надежным, и приедет за племянником. Сейчас не время решать судьбу маленького герцога, хотя для себя наместница ее давно уже решила. Она вздохнула — этот мальчишка успел испортить ей крови больше, чем его покойный батюшка. А ведь она его еще даже в глаза не видела! Что же это за род такой проклятый? Для блага империи будет только лучше, если Леар Аэллин станет последним герцогом Суэрсен из своего рода. И убивать его для этого вовсе не обязательно. Хранители обычно не заводили семьи, а стать герцогом может только законный сын, если, конечно, отец не признает бастарда после того, как женится на его матери. Вот и получится, что следующего герцога придется искать из кровных родичей, и Энрисса позаботится, чтобы этот родич оказался из другой ветви. А пока что она отправила в Суэрсен представителя Короны, с единственной целью — не позволить оставшемуся без лорда герцогству выступить на стороне Квейга в случае мятежа. Сейчас она уже не хотела от Суэрсена ни денег, ни покорности — только невмешательства. Королевский управляющий — временная мера, в будущем Энрисса рассчитывала поставить на это место кого-нибудь из родичей маленького герцога, пусть не самого близкого, но влиятельного, способного держать в узде остальную родню.
LXXXVII
Герцог Квэ-Эро вот уже третий день был гостем герцога Ойстахэ, и пребывание в гостях затягивалось. Точнее, затягивалось бесцельное пребывание в гостях. Лорд Алестар радушно встретил Квейга, посетовал, что его старшего сына и наследника, с которым герцог Квэ-Эро вместе воевал, сейчас нет в замке, предложил свое гостеприимство на сколь угодно долгий срок, но так и не нашел времени для серьезного разговора. Квейг не обманывался внешним радушием — старый лис неторопливо просчитывал все варианты, чтобы не упустить возможную выгоду, но и не рисковать своей роскошной черно-бурой шкуркой. Недаром Квейг откладывал этот визит напоследок, сначала объехав всех, кого мог назвать своими друзьями.
Неизвестно, входило ли это в планы наместницы, но вынужденные воевать вместе, как равные среди равных, молодые наследные лорды сдружились за три военных года. Не все, разумеется, стали ближайшими друзьями и названными братьями, но узнали друг друга ближе, чем старшее поколение. Так уж сложилось, что близкие отношения поддерживали прямые родичи по мужской линии: брат с братом, дядя с племянником, реже — кузены. Женщины в дворянских семьях выходили замуж в другие провинции, и их связь с родственниками исчерпывалась редкими письмами. Все графы и герцоги состояли друг с другом в той или иной степени родства, но не испытывали родственной привязанности, не иначе, как ее отбивали еще в детстве, обязательным заучиванием многостраничной родословной. Теперь же Квейг лично был знаком либо с правителем каждой провинции, либо с его наследником, а они, в свою очередь, знали его. Не каждого из них герцог мог назвать своим близким другом, но со всеми разделял общие воспоминания, а врагами за время службы он обзавестись не успел. И сейчас герцог объездил пол-империи, навещая своих друзей, прося их помощи и поддержки, для каждого находя убедительную причину поддержать восстание. Герцог Ойстахэ не был его другом, Квейг вообще сомневался, что люди из рода Уннэр способны на искреннюю дружбу, но на его землях пересекались основные имперские тракты, через герцогство Ойстахэ наместница будет переправлять своих солдат усмирять мятежников. Квейг не надеялся получить поддержку осторожного герцога, он лишь хотел убедить его не вмешиваться, не выступать на стороне Короны, если не помогать — то хотя бы не мешать. Вся беда заключалась в том, что Квейгу нечего было предложить взамен, а лорд Алестар, как и всякий уважающий себя Уннэр, не занимался благотворительностью, особенно в государственных размерах. Квейг мог разве что пообещать снизить торговую пошлину, но этого вряд ли будет достаточно, да и потом, он не хотел разорять свои земли, а герцогу Ойстахэ даже не надо класть палец в рот, чтобы тот отхватил руку — достаточно просто этот палец показать. Поэтому он приехал сюда чуть ли не в последнюю очередь — если Алестар будет знать, что на стороне Квейга собралась реальная сила — поостережется связываться. Должен понимать — даже если наместница и сильнее, мятежники окажутся ближе, и он может не успеть получить вознаграждение за свою верность короне. Но три дня прошли, а герцог Ойстахэ все еще пребывал в раздумьях, и Квейг начинал нервничать. Разговор состоялся на пятый день, под вечер, когда Квейгу уже с трудом поддерживал вежливую беседу ни о чем за обеденным столом. Вечером герцог пригласил своего гостя в кабинет:
— Замечательный вечер, герцог. Небо чистое, полная луна, свежий воздух… Удивительный вечер, мало подходящий для серьезных разговоров, не так ли?
— Завтрашний вечер может оказаться еще менее подходящим.
— Вы совершенно правы.
На этом, к облегчению Квейга, прелюдия закончилась. Герцог откинулся на спинку стула, изучающе посмотрел на своего собеседника, зыркнув из-под мохнатых бровей, и, отбросив все вежливые предисловия, поинтересовался напрямую:
— Говорят, молодой человек, вы затеяли небольшой мятеж?
— Как получится.
— Думаю, что так и получится. Вы плохо учили историю?
— Я помню про мятеж герцога Луэрон. Вовсе не обязательно повторять все чужие ошибки.
Неизвестно, входило ли это в планы наместницы, но вынужденные воевать вместе, как равные среди равных, молодые наследные лорды сдружились за три военных года. Не все, разумеется, стали ближайшими друзьями и названными братьями, но узнали друг друга ближе, чем старшее поколение. Так уж сложилось, что близкие отношения поддерживали прямые родичи по мужской линии: брат с братом, дядя с племянником, реже — кузены. Женщины в дворянских семьях выходили замуж в другие провинции, и их связь с родственниками исчерпывалась редкими письмами. Все графы и герцоги состояли друг с другом в той или иной степени родства, но не испытывали родственной привязанности, не иначе, как ее отбивали еще в детстве, обязательным заучиванием многостраничной родословной. Теперь же Квейг лично был знаком либо с правителем каждой провинции, либо с его наследником, а они, в свою очередь, знали его. Не каждого из них герцог мог назвать своим близким другом, но со всеми разделял общие воспоминания, а врагами за время службы он обзавестись не успел. И сейчас герцог объездил пол-империи, навещая своих друзей, прося их помощи и поддержки, для каждого находя убедительную причину поддержать восстание. Герцог Ойстахэ не был его другом, Квейг вообще сомневался, что люди из рода Уннэр способны на искреннюю дружбу, но на его землях пересекались основные имперские тракты, через герцогство Ойстахэ наместница будет переправлять своих солдат усмирять мятежников. Квейг не надеялся получить поддержку осторожного герцога, он лишь хотел убедить его не вмешиваться, не выступать на стороне Короны, если не помогать — то хотя бы не мешать. Вся беда заключалась в том, что Квейгу нечего было предложить взамен, а лорд Алестар, как и всякий уважающий себя Уннэр, не занимался благотворительностью, особенно в государственных размерах. Квейг мог разве что пообещать снизить торговую пошлину, но этого вряд ли будет достаточно, да и потом, он не хотел разорять свои земли, а герцогу Ойстахэ даже не надо класть палец в рот, чтобы тот отхватил руку — достаточно просто этот палец показать. Поэтому он приехал сюда чуть ли не в последнюю очередь — если Алестар будет знать, что на стороне Квейга собралась реальная сила — поостережется связываться. Должен понимать — даже если наместница и сильнее, мятежники окажутся ближе, и он может не успеть получить вознаграждение за свою верность короне. Но три дня прошли, а герцог Ойстахэ все еще пребывал в раздумьях, и Квейг начинал нервничать. Разговор состоялся на пятый день, под вечер, когда Квейгу уже с трудом поддерживал вежливую беседу ни о чем за обеденным столом. Вечером герцог пригласил своего гостя в кабинет:
— Замечательный вечер, герцог. Небо чистое, полная луна, свежий воздух… Удивительный вечер, мало подходящий для серьезных разговоров, не так ли?
— Завтрашний вечер может оказаться еще менее подходящим.
— Вы совершенно правы.
На этом, к облегчению Квейга, прелюдия закончилась. Герцог откинулся на спинку стула, изучающе посмотрел на своего собеседника, зыркнув из-под мохнатых бровей, и, отбросив все вежливые предисловия, поинтересовался напрямую:
— Говорят, молодой человек, вы затеяли небольшой мятеж?
— Как получится.
— Думаю, что так и получится. Вы плохо учили историю?
— Я помню про мятеж герцога Луэрон. Вовсе не обязательно повторять все чужие ошибки.