Школьникова Вера. Выбор Наместницы

   — Закон на твоей стороне. Но закона может оказаться недостаточно.
   — Если наместница действительно хочет мира в стране — она отдаст мне мальчика.
   — Будешь угрожать? — Ланлосс приподнял бровь.
   — Да нет же! Она должна понять!
   — Она должна заботиться об империи. Это ее первая и главная обязанность. И справляется она с этим неплохо, трудно отрицать.
   — Ради империи можно убивать детей?
   — Восемь лет назад ради империи ты убивал.
   — Но не детей же!
   — Откуда ты знаешь, сколько детей умерли, к примеру, от голода, когда их отцы не вернулись домой? Ах да, эти дети не были твоими племянниками. Ты готов залить кровью полстраны только потому, что твоя жена напугана?
   — Иннуон мертв.
   — Вот именно. Уже мертв. Тебе нельзя сейчас ехать в Сурем.
   Единственный законный способ не отдать герцогу Квэ-Эро опеку над племянником — доказать, что он недостоин быть опекуном. И пока Квейг на таком взводе — сделать это будет проще простого, палец покажи — сорвется, как стрела с натянутой тетивы. Того гляди, еще и собственных сыновей потеряет. Генерал Айрэ не хотел сейчас думать, виновна ли наместница в смерти герцога Суэрсен. Даже если и так — любому полководцу порой приходится жертвовать своими людьми. О случившемся надо как можно скорее забыть, книгу — сжечь. Вот уже шесть сотен лет империя не знает междоусобиц, какой смысл пытаться захватить власть силой, если всегда есть шанс, что твоя дочь или сестра станет следующей правительницей? Порой наместниц убивали, но никому в голову не приходило изменить саму суть мироустройства — на трон садится девушка из знатной семьи, избранная Высоким Советом. Властолюбцы разыгрывали карты в свой черед, понимая, что только один из них сможет стать королем, а наместницы могут меняться хоть каждый месяц. Не стоит ломать то, что без сбоев работает столько лет. Генерал Айрэ знал, что лучше пятно на совести, чем руки в крови. Но понимает ли это Квейг?
   — Зачем тянуть время? Все равно ведь придется. Наместница уже знает про завещание.
   Ланлосс смотрел на упрямо сжатые губы своего собеседника. Двадцать восемь лет, а как был мальчишкой, так и остался. Глядит, насупившись: как это мол, взрослые не разрешают стрелять из рогатки по воронам. Не понимает, что ворона, свое гнездо охраняя, может и глаз выклевать. И объяснять бесполезно — все равно помчится в столицу, и не в племяннике тут дело. Хочет в глаза ей посмотреть, все еще не верит. А когда убедится, что был прав… генерал на секунду прикрыл глаза… не простит. Пускай хоть пожары кровью по всей стране заливать будет — не простит. Если бы он мог ответить иначе…
   — На меня не рассчитывай, Квейг. — Держится молодцом, на лице ничего не дрогнуло, только в глазах огонек потух, только что были синие — а теперь — чернее ночного неба, даже отблеск свечи не может высветить синеву. — Мальчика я оставлю, пока все не разрешится. Здесь его искать не будут. А если и будут — не найдут. Но не более того. Хочешь уничтожить все, за что сражался — без меня. Мешать тоже не стану. Не такой ты страшный враг, чтобы без меня не управились.
   Квейг молчал — он надеялся, что генерал если не поможет, то хотя бы поймет, даст совет. И что же? Тот же самый совет, что он всю дорогу читал в глазах Дойла — убирайся домой и ни во что не вмешивайся. Но Дойл простой дружинник, к тому же дважды забывший, кому присягал. Ланлосса Айрэ Квейг всегда считал человеком чести. Но граф Инхор оказался прежде всего разумным человеком. Более того, он как всегда был прав, герцог и сам знал, к чему приведет сопротивление. Но не мог поступить иначе. А Ланлосс — может. Может остаться в стороне, и Квейг понимал, что нужно быть благодарным и за это, но детская, глупая обида щипала уголки глаз. Он взял себя в руки — главное, что мальчик теперь в безопасности. А что генерал обещал не вмешиваться — тем лучше. Квейг понимал — дойдет до военных действий — Ланлосс его в порошок сотрет и по ветру развеет. А против Тейвора у Квейга есть неплохой шанс. Против Тейвора и у курицы-несушки неплохой шанс будет. Герцог даже сумел улыбнуться в ответ:
   — Благодарю, мой генерал. Это больше, чем я мог ожидать. С вашего позволения я передохну у вас несколько дней.
   — Разумеется. Все в твоем распоряжении.
   Ланлосс кликнул слугу, чтобы тот проводил герцога Квэ-Эро в комнату для гостей, а сам остался в кабинете, выстучал на столешнице боевой марш, поморщившись — боги лишили генерала Айрэ музыкального слуха, возместив потерю командным голосом. Потом плеснул в кубок вина, с запозданием вспомнив, что даже не предложил Квейгу выпить, а тот с дороги. Проклятье — ведь пропадет, ни за что пропадет! Ланлосс с досадой отодвинул кубок. Мальчик ждал помощи, а получил нагоняй. И даже не поморщился, мол, спасибо и за это. Неужели ничего нельзя сделать, загасить безумие в зародыше, пока уголья только тлеют? Или Ланлосс упустил время, и вместо золы уже стеной встало пламя? Нужно поехать в столицу вместе с Квейгом. Если рядом будет кто-то, способный вовремя заткнуть молодому герцогу рот, возможно, получится уладить дело миром. В конце концов, даже после восьми лет затворничества в Инхоре должно слово генерала Айрэ хоть что-то стоить!

* * *

   Утром, спустившись к завтраку, Ланлосс, между прочим, словно и не было вчерашнего разговора, сообщил Квейгу, что решил съездить в Сурем, развеяться, и не сумел сдержать улыбку, увидев, как просветлело в ответ лицо герцога Квэ-Эро.

LXXXIII

   Чем ближе к столице, тем сильнее в душе личного секретаря наместницы Ванра Пасуаша боролись друг с другом противоречивые устремления. Одна часть его души стремилась вернуться в столицу, к привычному комфорту и благополучию, родной суете дворцовой канцелярии, роскошным балам и уважительным, а то и завистливым взглядам придворных. Другая же часть души, та самая, что позволила Ванру подняться столь высоко, отвечавшая за принятие осознанных решений, просчет каждого шага, составление планов, словом то, что высокомудрые ученые называют логикой, настойчиво подсказывала, что от столицы, а особенно от наместницы сейчас лучше держаться подальше. Ванр достаточно хорошо знал Энриссу: если она чего-нибудь захочет — добьется любой ценой. И сильнее всего раздражало, что его заранее включили в список допустимых потерь. Только женщина может быть настолько себялюбивой и настолько неблагоразумной одновременно! Но деваться ему было некуда, и в самом мрачном состоянии духа Ванр проехал в арку городских ворот, сморщив нос от городской вони. Неудивительно — он столько лет прожил во дворце. Тринадцать лет назад, когда целеустремленный юноша приехал из провинции в столицу делать карьеру, он не обращал внимания на городские ароматы. Город представлялся ему чем-то вроде высокой лестницы, которую нужно было преодолеть, ступенька за ступенькой, и стоя в самом низу, он был благодарен судьбе за шанс начать восхождение. Год за годом, медленно, но неотвратимо, он пробирался наверх. И если еще несколько месяцев назад Ванр терзался, что не может подняться еще выше, теперь он с трудом сдерживал страх оказаться в самом низу, за пределами вожделенных ступенек, и даже смерти он, казалось, страшился меньше, чем падения.

* * *

   В кабинете наместницы царила вечная золотая осень. Листопад на янтарных панелях светился матовым теплом даже в хмурое промозглое утро, и только шелест дождевых капель за окном напоминал, что сентябрь давно отшуршал свое по садовым аллеям. Энрисса уже знала о завещании, и Ванр с удивлением заметил на ее лице признаки тщательно сдерживаемого раздражения. Почту она получила почти месяц назад, за это время наместница должна была успокоиться и продумать ответные меры. Но Энрисса окинула своего секретаря взглядом, далеким от умиротворенности:
   — Итак, господин Пасуаш, я жду объяснений.
   — Я не понимаю, ваше величество. Все, что мне известно, я изложил в последнем письме.
   — В том числе и то, что вы отправили маленького герцога в столицу с надежным сопровождением, не так ли?
   — Как вы и приказали, — Ванр ждал иного приема после долгой разлуки.
   — А вы уверены, что отправили его именно в Сурем? — Вкрадчиво поинтересовалась наместница.
   — Ваше величество, я отправил его в Сурем с нашим человеком, специально, чтобы избежать возможных недоразумений.
   — Тогда какого Ареда он оказался в Инхоре?
   — В Инхоре? — Непонимающе переспросил Ванр.
   — В графстве Инхор, господин Пасуаш. Вместе с вашим надежным человеком. Который сбежал с мальчиком под надежную руку генерала Айрэ.
   — Но генерал Айрэ не имеет ничего общего со всей этой историей, — запротестовал Ванр, но в этот миг его догнала холодная волна понимания, — это невозможно! Он все равно не получит опеку! Да и зачем ему?
   — «Зачем» — мы скоро узнаем. Граф Инхор выехал в столицу. Вместе с герцогом Квэ-Эро. Как вы могли позволить герцогу так быстро уехать из замка?
   — Он настоял.
   — Настоял, — язвительно передразнила наместница, — вы представляли Корону в герцогстве Суэрсен. Вы и только вы имели там право на чем-либо настаивать!
   Ванр опустил голову, признавая вину. Он так торопился отделаться от незваного южанина, что не подумал о последствиях. Ванру в голову не пришло, что даже переночевав в замке, Квейг успеет догнать племянника. Ванр никогда не путешествовал с маленькими детьми и просчитался.
   — Ваше величество, граф Инхор, скорее всего, оставил мальчика по просьбе герцога Квэ-Эро. Не думаю, что он как-то замешан в этом деле. У него нет мотива, да и потом — он ведь человек чести. — К последнему аргументу Ванр прибег с некоторой неловкостью — слово «честь» редко звучало в политике.
   — Это единственное, на что мы можем рассчитывать, Ванр, — негромко ответила наместница, в один миг превратившись из грозной правительницы в усталую женщину. Словно фитилек в лампаде задули.
   Ванр и сам понимал — если генерал Айрэ решит поддержать Квейга — они и без всякой книги обойдутся, наместница не удержится на троне. Знать не пошла бы за выскочкой-простолюдином, но потянется под знамена герцога Квэ-Эро, а простой народ, обычно стоящий в стороне, пока лорды выясняют отношения, откликнется на первый же зов непобедимого военачальника. И уже будет не важно, что никаких причин для восстания нет — толпа не рассуждает. И что тогда делать? Положиться на петушиную гвардию Тейвора? Вот и получается, что сам по себе герцог Квэ-Эро досадная помеха, а в паре с генералом Айрэ — смертельная угроза. Энрисса закуталась в шелковую накидку таким зябким жестом, будто прохладный шелк мог согреть. Ванр привлек ее к себе, разговор о делах на сегодня закончился.

LXXXIV

   Столица встретила Квейга и Ланлосса промозглой сыростью. Зима в этих краях запаздывала, вместо снега мощеные улицы покрывал тонкий слой размокшей грязи. Сточные канавы благоухали всеми ароматами большого города, прохожие с привычной ловкостью прижимались к домам, уступая дорогу всадникам, вслед им неслись всевозможные пожелания неблагополучия — грязь, вылетающая из-под копыт, оседала на одежде горожан. Квейг пожаловался:
   — Ненавижу этот город.
   — Не самое приятное место в мире. Зато удобно обороняться.
   Узкие улочки защищали столицу надежнее крепостных стен. Пока войско доберется по этим лабиринтам до королевского замка — потеряет половину солдат. А вторая половина, как подозревал Квейг, умрет от вони. Неужели забирая три четверти дохода с каждой провинции, нельзя было сделать в столице канализацию? Он слишком давно не был в Суреме, в памяти остались только хорошие воспоминания, всю неприязнь к городу заслонили серые глаза наместницы, но теперь первое впечатление от шумной и грязной столицы вернулось во всей яркости красок и ароматов. Он по-прежнему не мог понять этих людей — жить в такой мерзости и даже не пытаться ничего изменить? Поколение за поколением город рос, медленно выползал за крепостные стены, возводил новые, и по-прежнему тонул в грязи и серости. Квейг вспоминал другие столицы — яркий и шумный Кавдаван, чьи золотые купола слепили глаза, сверкая в солнечном свете, а женщины закрывали лица, но разрезали узкие длинные юбки до самых бедер, и то же самое солнце, что освещало купола храмов, рассыпало искры по дутым золотым браслетам, охватывавшим их лодыжки. Улицы там выкладывали разноцветными плитками из обожженной глины, и стены домов соперничали яркостью красок с мостовыми: небесно-голубой, солнечно-желтый, оранжево-шафранный, снежно-белый. Или Ладона, столица Ландии, деревянный город, подобно фениксу расправлявший крылья после каждого пожара. Даже королевский дворец был построен из дерева, как принято у тамошних зодчих — без единого гвоздя. Маленькие квадратные окошки, затянутые слюдой, и узорные резные ставни — волшебные птицы распускали пышные хвосты, веточки плюща расцветали диковинными цветами. Пахло смолой и хвоей, а после дождя — мокрым деревом и лесом. Девушки заплетали волосы в тяжелые косы, а замужние женщины, наоборот, носили распущенными, являя миру свою чистоту. Немногочисленные же девицы для удовольствий в торговых кварталах, повязывали голову платками, чтобы солнце не осквернило своих лучей, коснувшись их волос. А у Свейсельских Островов и вовсе не было столицы. Пять городов на побережье в прошлом даже воевали за право править страной, но триста лет назад заключили договор «Жемчужного ожерелья» — каждый город становился столицей на пять лет, уступая честь следующему. Теперь все пять городов разрушены, на месте ажурных башен-маяков торчат обгоревшие иглы, но Квейг видел старинные гравюры и мог представить себе времена былой славы. Интересно, что там сейчас — прошло восемь лет, быть может, они успели отстроить разрушенное? Маяки ведь обязательно должны гореть, иначе корабли будут разбиваться о прибрежные скалы.
   Он вырвался из воспоминаний: все эти города в прошлом. Сейчас под копытами его лошади серая мостовая Сурема.
   У входа во дворец дежурили гвардейцы. Квейг первый раз увидел печально прославившуюся форму: куцые красно-золотые камзолы, красные чулки и короткие круглые, опять таки, красно-золотые, штаны, словно цапле на ноги по тыкве нацепили. Довершали это великолепие позолоченные каски с красными перьями, весьма напоминавшими петушиные. Герцог и граф молча переглянулись, по несчастным лицам стражников было понятно, что они привыкли к таким взглядам. Дежурного капитана эта кара небесная тоже не миновала, правда, в отличие от своих подчиненных он мог завернуться в длинный плащ. Увидев генерала Айрэ, он моментально вытянулся в струнку, отсалютовал, и даже не задав положенного вопроса о цели приезда, проводил в гостевые покои. Не прошло и получаса, как в дверь уже постучался один из секретарей внутреннего дворцового управления, почтительно осведомился о цели визита, если таковая есть — в конце концов, граф и герцог могли прибыть ко двору поучаствовать в увеселениях. Квейг ответил, что у него дело к Высокому Совету, Ланлосс неопределенно пожал плечами. Оставалось только ждать. Вопрос опеки над малолетним герцогом был достаточно важен, чтобы заинтересовать Высокий Совет, хотя закон не признавал сословных различий — сын ремесленника и сын графа одинаково находились под его защитой. Сперва Квейг хотел сразу же идти к наместнице, но потом предпочел говорить перед Советом. Воля наместницы ему и так была известна, а у Совета могло оказаться иное мнение, а самое главное, в чем он отказывался признаться даже самому себе — он боялся остаться с ней наедине, боялся получить ответ еще не задав вопроса, боялся посмотреть ей в глаза. Раз в месяц Высокий Совет собирался, чтобы выслушать любого обратившегося к ним дворянина. Решение все равно принимала наместница, но оставался шанс, что она прислушается к своим советникам. Все, на что мог сейчас рассчитывать Квейг — непреклонная буква закона. И чем больше людей будут знать, что у герцога Квэ-Эро есть все права стать опекуном племянника — тем лучше.

* * *

   Наместница с раздражением перекладывала бумаги, сама не понимая, что с ней происходит. Обычно все государственные проблемы отступали на второй план, когда Ванр возвращался после длительной отлучки. Несколько дней Энрисса позволяла себе побыть просто женщиной, что бы там ни происходило за дверьми спальни. Но в этот раз все оказалось иначе — она не чувствовала обычного умиротворения. Ей по-прежнему было холодно даже в жарко натопленных комнатах, и пальцы сами собой сжимали перо так сильно, что то ломалось уже на третьей строчке. И даже кленовый лист, угнездившийся в вырезе платья, не радовал — она с огромным трудом продолжала лгать себе, но больше не могла обманываться — Ванр боится. Это его страх передается ей, его боязнь сводит пальцы судорогой, его ужас застилает взгляд. Ночь сменялась днем, день — ночью, подходящие дни в этом месяце уже прошли, а Энрисса так и не смогла решиться. Но теперь можно было отложить выбор до следующей ущербной луны и вернуться к делам государства. Иначе никакого «потом» ни у нее, ни у Ванра не будет, и станет не важно, чей страх оказался сильнее.
   Энрисса никак не могла решить, переговорить ли ей с герцогом Квэ-Эро заранее, или подождать заседания совета. Семь лет назад она бы не задумываясь пригласила герцога побеседовать наедине, и убедила бы его в чем угодно, тогда юноша был безнадежно влюблен, но сейчас… Сейчас предстояло иметь дело со зрелым мужчиной, давно женатым, отцом семейства, полноправным правителем своих земель. Стоит ли рассчитывать на увлечения молодости? Ну почему из всех женщин империи герцог Квэ-Эро должен был выбрать Ивенну Аэллин? Энрисса предпочла бы сцепиться с любым другим лордом, пусть даже богаче и влиятельнее Квейга. Потому что слишком высокие ставки оказались на кону — она не потерпит никакого сопротивления. Благо империи превыше блага одного человека, пусть даже у него удивительно-синие глаза. Ну почему эти «благородные» ни в чем не знают меры: ни в любви, ни в ненависти, ни в верности, ни в измене! Любую клятву исполняют, не глядя на цену, каждый долг выплачивают до последнего гроша, отдают себя до конца во имя того, что считают правильным. Право же, она бы отдала Квейгу мальчика в обмен на книгу, но леди Ивенна… Вот уж кто не задумается о благе государства. Доверить ей воспитание герцога Суэрсен — отсрочить катастрофу на десять лет. Энрисса никогда не сможет оправдаться, а мальчик непременно пожелает отомстить. Наместница видела только один выход — воспитать его при дворе, и в будущем держать как можно дальше от управления герцогством. Был лишь один способ сделать это, не вызвав всеобщего возмущения — отдать маленького герцога в ученики к Хранителю. Никто не посмеет возражать против воли Аммерта, а если мальчик и в самом деле так жаден до знаний, как говорит Ванр, он сам не пожелает покинуть библиотеку, когда сможет принимать решения. Энрисса вздохнула — какая жалость, что генерал Айрэ не состоит в родстве с герцогами Суэрсен. Ему она бы безбоязненно доверила воспитание Леара Аэллин, но если необходимость королевской опеки еще можно как-то обосновать, то нельзя забрать мальчика у дяди-герцога, чтобы отдать соседу-графу. Она рассчитывала склонить Квейга к компромиссу — пусть сам передаст право опеки графу Инхор, иначе она найдет законный путь оставить мальчика под защитой Короны. Пусть даже герцог Квэ-Эро больше не верит наместнице, но генерал Айрэ по-прежнему остается вне всяких подозрений. Она просмотрела список завтрашних аудиенций, вычеркнула министра дорожного ведомства — хватит с него и вечернего доклада, и вписала имя графа Инхор. Быть может, на этот раз прямой путь окажется короче обходного, хотя обычно политика опровергала мудрость путешественников.

LXXXV

   Высокий Совет в полном составе заседал в малом приемном зале, небольшой комнате с высоким сводчатым потолком и узкими окнами в самом старом крыле дворца. Если верить летописям, эту часть замка построили еще при Саломэ Первой и, похоже, с тех пор не ремонтировали. Стены покрывали выцветшие фрески в белесых проплешинах, окна-бойницы скупо пропускали дневной свет через пластинки горного хрусталя, даже в полдень приходилось зажигать свечи в бесчисленных канделябрах, и, несмотря на высокий свод, воздух быстро наполнялся удушливым чадом. Традиции империи, вне всяких сомнений, основа стабильности и благополучия государства, но к концу заседания даже лицо невозмутимого огненного мага приобретало нездоровый желчный оттенок. Достопочтенные советники сидели полукругом на высоком помосте, на черных стульях с резными спинками, спиной к окнам, перед ними стоял стол из такого же черного дерева, уникальной подковообразной формы. И стулья, и стол помнили еще первый Высокий Совет, и, судя по всему, предки отличались завидной выносливостью, твердостью неизвестное дерево не уступало пресловутому чешуйчатому дубу. Расположение мест также определялось традицией: в центре слева — наместница, сердце империи, справа — Хранитель, закон империи, за ним — магистр ордена Алеон, ибо закон, не ведающий милосердия — мертв, и бургомистр — народ, чья жизнь управляется законом. По другую руку от наместницы — магистр Дейкар и военачальник — сила империи. Энриссу всегда забавляло, как предусмотрительно первая наместница разделила закон и власть. Противопоставление сохранилось до сих пор — Хранитель провозглашал букву закона, в то время как наместница определяла суть, в случае необходимости подкрепляя свою точку зрения силой. Просители стояли по обе стороны входа, переминаясь с ноги на ногу, дела рассматривали в порядке очередности, самым невезучим приходилось ждать весь день, пока Хранитель призовет их обратиться к Совету. Тогда нужно было выйти на пустое пространство перед столом, изложить суть своего дела, ответить на вопросы Совета и ждать, пока они примут решение. Обычно вердикт выносился прямо на месте, и считался окончательным, даже наместница не могла отменить его без согласия всех членов Высокого Совета, но иногда советники не могли придти к соглашению, и объявляли решение через несколько дней, после дополнительных совещаний.
   С утра успели разобрать несколько мелких земельных тяжб, Энрисса с тщательно скрываемым удовольствием настояла на воистину драконовских решениях — ни один из спорщиков не получил желаемого. И поделом — не будут в следующий раз отвлекать Высокий Совет на мелочи, которые может решить любой окружной судья. Затем почти два часа ушло на запутанное дело о наследовании: двоюродный дед герцога Луэрон умудрился в один день написать три противоречащих друг другу завещания, и теперь никто не знал, какое из них было подписано последним. Согласно показаниям свидетелей, покойник не страдал старческим маразмом, зато отличался специфическим чувством юмора. Шутка и впрямь удалась на славу — наследники судились между собой уже третий год, наконец, дойдя до Высокого Совета. К концу обсуждения Энрисса испытала огромный соблазн изъять спорное наследство в пользу государства, и построить на эти деньги школу при храме Хейнара, может, хоть там судей научат справляться со своими обязанностями. Но не в ее нынешнем положении ссориться с герцогом Луэрон. Действительным признали то завещание, по которому большую часть наследства получал правящий герцог. Пусть он теперь сам умиротворяет возмущенную родню.
   Наконец, очередь дошла до Квейга. Он вышел вперед, стал посередине зала, поклонился наместнице и Совету. Энрисса опустила ресницы, чтобы скрыть заинтересованный взгляд. Герцог вырос. Юношеское очарование уступило место зрелой мужской красоте, плечи развернулись во всю ширь, золотистый загар больше не окрашивался румянцем. Но талию по-прежнему можно было обвязать девичьим пояском, а в глазах все также искрилась синева. Она скосила взгляд на советников — Тейвор, как и следовало ожидать, не скрывал своего возмущения — до сих пор не забыл каравеллы, уплывшие неведомо куда прямо меж пальцев. Он бы заставил герцога Квэ-Эро втрое заплатить за самоуправство, а наместница ограничилась укоризненным письмом. Неудивительно, что теперь возникли проблемы с опекой — наглый южанин просто привык к безнаказанности! Бургомистр отчаянно потел, капли пота собирались на выпуклой лысине и дорожками стекали по хомячьим надутым щекам. Почтенного Тарлона интересовало, когда же он сегодня вернется домой, а не все эти дворянские разбирательства. Хранитель казался совершенно бесстрастным — сидел, как обычно, не касаясь спинки стула, словно на кол насаженный, сложив руки на груди. Энрисса могла ему только посочувствовать — в этом случае будет нелегко найти законное оправдание ее королевской воле, точнее, ее королевскому своеволию. Магистр Илана сцепила на столе перед собой руки в замок и извечным женским способом поглядывала на красавца-герцога, точно так же, как за миг до этого — Энрисса. Ир же смотрел поверх головы Квейга в дальний конец зала, и наместница, даже не отслеживая его взгляд, знала, кого он ищет в толпе — Ланлосса Айрэ. Генерал стоял у самого входа, прислонившись к стене — берег хромую ногу. Наместница подавила вздох, вспомнив их вчерашний разговор — граф Инхор был готов помочь, не хуже Энриссы понимая, чем может закончиться противостояние, но решение оставалось за Квейгом. А тот решил не уступать. Наместница никак не могла понять — почему? Пускай герцог больше не верит ей, но чем успел провиниться Ланлосс? Впрочем, Энрисса подозревала, что дело тут вовсе не в генерале Айрэ, Квейг ведь сам отвез ему мальчика. Во всем виновата треклятая гордыня, затмившая разум! Разве можно передоверить опеку над собственным племянником чужаку? При живых-то родичах! Никто не посмеет сказать, что граф Инхор недостоин оказанной чести, но все поймут, что герцог Квэ-Эро испугался, откупился мальчишкой, чтобы избежать гнева наместницы. Она устремила на Квейга внимательный изучающий взгляд, уже в открытую, недобрый взгляд, словно говорящий: мы еще посмотрим, кто кого.