Страница:
— Я понимаю, но миледи, что я еще могу сделать? Все, что в моих силах — просить. И я буду просить, хотя, поверьте, не привык.
— Это не поможет. Я думала, весь этот месяц думала, хотела устроить побег — но это невозможно. А сейчас уже слишком поздно. Есть только один способ — наместница простила всех остальных мятежников, она ведь не может казнить всех сразу. Вы ведь не пленник, а гость. Я не в свите наместницы, но при дворе все про всех знают. Вам позволят самому набрать новый военный гарнизон в Виастро, за счет империи, и отдадут под ваше командование на десять лет. Молодому герцогу Астрину обещали в жены племянницу наместницы, и так с каждым. Каждого купили.
— Да при чем здесь гарнизон? Нет никакой купли-продажи! Просто раньше у нас был шанс — теперь нет. Драться дальше — зря проливать кровь. Мы проиграли.
— Проще всего сказать: «мы проиграли», когда не вам идти на плаху! — Она все-таки сорвалась.
— Я попытаюсь убедить наместницу ограничиться изгнанием.
— Его казнят, потому что он один.
— Вы бы предпочли, чтобы казнили еще кого-нибудь? Например, меня? Не понимаю, чем это поможет вашему брату. Но если поможет — то, право же, я готов.
Она на секунду прикрыла глаза, успокаиваясь:
— Нет, я не хочу, чтобы вас казнили, простите. Я хочу, чтобы простили всех. Если все мятежники скажут, что виноваты в равной степени, наместница не сможет наказать только одного, но не сможет и наказать всех. Не то останется вообще без лордов.
Она смотрела на него с такой надеждой: правда же, замечательно придумано! Бедная девочка и впрямь любит брата. И это несмотря на неудачное замужество. Лучше бы Квейг повнимательнее следил, за кого отдает своих сестер, чем в одиночку штурмовал королевские дворцы!
— Миледи… Риэста…
— Вы боитесь?
— Нет. Но я — один. И кроме меня на ваш план согласятся от силы двое.
— Но ведь это уже шанс!
— Нет, — проклятье, не объяснять же ей все политические тонкости.
Одно дело сменить герцога в мирном Квэ-Эро, а другое — оставить без лордов приграничные провинции. Он может писать одно признание за другим — наместница прочтет, укоризненно покачает головой и милостиво простит. Обязав этой милостью сильнее, чем всей имперской армией вместе взятой. Если бы все мятежники признали свою вину и настаивали на суде, что-то еще могло получиться, но у всех семьи и земли. И Квейг это прекрасно понимал, потому и пошел один. Вэрд чувствовал себя последним подлецом, ох, насколько же легче было бы ожидать казни под замком, чем смотреть, как бедная девочка расшибается о непробиваемую стену.
Она резко поднялась:
— Вы просто трус!
— И вы жалеете, что не можете вызвать меня на дуэль, — устало закончил он за нее фразу.
— Вас всех! Вы все спрятались за одну спину! Получили, что хотели и разбежались по углам!
— Проклятье! Ваш брат никому не сказал, что идет на Сурем! Если бы я знал — я был бы с ним! И не слушал бы сейчас ваши упреки!
Теперь они кричали друг на друга, граф чувствовал, как горят щеки, первый раз за последние тридцать лет. Спрятался за чужую спину… и ведь не возразишь, и не исправишь, И какого Ареда он оправдывается, опять сваливает все на ту же самую спину, за которой спрятался. Коварная частица «бы» — он был бы там, но оказался здесь. Вэрд успокоился, как раз вовремя, у Риэсты опасно дрожали губы — еще чуть-чуть — и заплачет, а потом не простит себе слабости перед лицом труса и подлеца:
— Простите мою несдержанность, миледи. Я еще раз обещаю, что сделаю все, что в моих силах.
Он встал, и чтобы дать ей понять, что разговор закончен, и чтобы не видеть ее лицо, она тоже поднялась, направилась к двери:
— Подождите. Я провожу вас, — он сам не знал, зачем вызвался.
Да, знатной даме не положено ходить одной ночью по дворцу, хотя это и безопасно, но ведь пришла же она сюда сама — может точно так же и уйти. Но что-то мешало просто закрыть за ней дверь и постараться забыть об этом разговоре. Он не понимал, зачем вызвался в провожатые, она же не знала, почему согласилась, не знала, почему идет рядом с человеком, которого только что назвала мерзавцем. Они молча шли по дворцовым коридорам, она — чуть впереди, он — на шаг сзади, и с каждым шагом справедливый гнев в ее душе уступал место сожалению, потеснившему отчаянье. За свое короткое замужество Риэста научилась узнавать боль в чужом взгляде. Она больно ударила этого человека, и, быть может, незаслуженно, но не стала извиняться. Пусть хотя бы в эту ночь будет тяжело не только ей!
Граф Виастро медленно возвращался к себе. Во дворце еще не спали — наместница предпочитала ложиться рано, но увеселения продолжались и после ее ухода. Из бального зала доносилась музыка. Спать не хотелось, понимал — не заснет, будет всю ночь ворочаться на мятых простынях, то и дело переворачивая на другую сторону нагревшуюся подушку, но еще меньше хотелось кого-нибудь видеть. Он просто брел по дворцу наугад, не зная, куда приведет его очередной поворот, пока не оказался на широком балконе, нависающем над дворцовым парком. У фигурной решетки кто-то стоял, издали силуэт показался смутно знакомым, он подошел ближе и узнал Ланлосса Айрэ:
— Ваше сиятельство, — сухо поздоровался граф. Он всегда относился к генералу Айрэ с уважением, понимал, что бывший военачальник — прежде всего человек долга, но ничего не мог с собой поделать. Он верил, что когда честь противоречит долгу — следует выбирать честь, Ланлосс же выбрал долг. Вэрд уже знал, что никто иной, как генерал Айрэ выходил к мятежникам с предложением сдаться, и сразу после этого разговора герцог внезапно раскаялся. Если кто и знал, что там случилось на самом деле — это Ланлосс Айрэ, и, хотя Вэрд не надеялся, что генерал расскажет все, как было, считал, что должен хотя бы спросить.
Ланлосс медленно повернулся, и, подойдя ближе, Вэрд понял, почему генерал так прильнул к решетке — он был попросту пьян, пьян настолько, что не мог держаться на ногах без опоры, пустая бутылка стояла на перилах, судя по всему — не первая за этот вечер. Но Вэрда граф Инхор все-таки узнал, и речь его не утратила связности, просто он с преувеличенной тщательностью выговаривал слова, словно боялся оговориться:
— Ааа, Старнис, вы. Я слышал, что вы приехали, днем. Вместе с герцогиней.
Вэрд подошел ближе — за три года военной компании он ни разу не видел генерала не то что пьяным, но и даже выпившим, Ланлосс Айрэ всегда считал, что вино и победа — несовместимы. Неужели ему довелось проиграть?
— Да.
— Как она?
— Плохо.
— Да, плохо, — кивнул Ланлосс, — сейчас всем плохо. — Он махнул рукой, показывая на парк, но тут же снова вцепился в решетку. — Вон там они и стояли. В парке. Хороший план, с самого начала хороший. Я сказал ему, что он хорошо шел. Они бы взяли дворец, Старнис, взяли. Тейвор — дурак. Впрочем, вы ему об этом уже говорили.
— Что случилось?
— Это все пояс, проклятый пояс. Он как змея, только не шипит, лязгает пряжкой. Пояс отчаянья! Они бы взяли дворец! А это конец всему. Конец империи. Я не мог иначе, а теперь не могу уехать, жду. Я должен видеть все до конца. — Он с удивлением уставился на свою ладонь, потом протянул ее Вэрду, — Видите? Крови нет. Все выгорело. Сила Лаара подчиняет и захватывает. Проклятые маги! Я никогда не проигрывал, никогда! Какая разница, меч или магия? Главное ведь — победить.
— Да, никогда, — Вэрд слушал, уже начиная понимать, что произошло, но отказываясь в это поверить.
— А сейчас я не знаю, победа это, или поражение. Но он бы взял дворец! И все равно бы погиб! Все равно! Одна жизнь, или тысячи тысяч? Всего-то и было нужно, что пояс и немного крови. Моей крови. Всем им нужна моя кровь.
И непобедимый генерал Айрэ медленно сполз вниз, все еще цепляясь за решетку. Вэрд наклонился, ухватил его под плечи, поднял на ноги, затем поволок по коридору, генерал едва передвигал ноги, все повторял про кровь, про цену, про победу и силу, называл магистра Илану — змеей, а пояс — удавкой. Граф дотащил Ланлосса до ближайшего диванчика в одном из многочисленных салонов, уложил. Подумал, стоит ли позвать слугу — решил, что не нужно. Иначе завтра весь дворец будет знать, что Ланлосс Айрэ ушел в запой. Но и оставаться с притихшим генералом он не хотел, после того, что услышал — тем более. Боги великие, до чего же гнусно! Мало того, что подлость — так еще и чужими руками. Вэрд осторожно прикрыл за собой дверь. Хорошо бы с утра генерал не вспомнил, с кем и о чем разговаривал на балконе, если, конечно, это можно назвать разговором.
CIII
CIV
— Это не поможет. Я думала, весь этот месяц думала, хотела устроить побег — но это невозможно. А сейчас уже слишком поздно. Есть только один способ — наместница простила всех остальных мятежников, она ведь не может казнить всех сразу. Вы ведь не пленник, а гость. Я не в свите наместницы, но при дворе все про всех знают. Вам позволят самому набрать новый военный гарнизон в Виастро, за счет империи, и отдадут под ваше командование на десять лет. Молодому герцогу Астрину обещали в жены племянницу наместницы, и так с каждым. Каждого купили.
— Да при чем здесь гарнизон? Нет никакой купли-продажи! Просто раньше у нас был шанс — теперь нет. Драться дальше — зря проливать кровь. Мы проиграли.
— Проще всего сказать: «мы проиграли», когда не вам идти на плаху! — Она все-таки сорвалась.
— Я попытаюсь убедить наместницу ограничиться изгнанием.
— Его казнят, потому что он один.
— Вы бы предпочли, чтобы казнили еще кого-нибудь? Например, меня? Не понимаю, чем это поможет вашему брату. Но если поможет — то, право же, я готов.
Она на секунду прикрыла глаза, успокаиваясь:
— Нет, я не хочу, чтобы вас казнили, простите. Я хочу, чтобы простили всех. Если все мятежники скажут, что виноваты в равной степени, наместница не сможет наказать только одного, но не сможет и наказать всех. Не то останется вообще без лордов.
Она смотрела на него с такой надеждой: правда же, замечательно придумано! Бедная девочка и впрямь любит брата. И это несмотря на неудачное замужество. Лучше бы Квейг повнимательнее следил, за кого отдает своих сестер, чем в одиночку штурмовал королевские дворцы!
— Миледи… Риэста…
— Вы боитесь?
— Нет. Но я — один. И кроме меня на ваш план согласятся от силы двое.
— Но ведь это уже шанс!
— Нет, — проклятье, не объяснять же ей все политические тонкости.
Одно дело сменить герцога в мирном Квэ-Эро, а другое — оставить без лордов приграничные провинции. Он может писать одно признание за другим — наместница прочтет, укоризненно покачает головой и милостиво простит. Обязав этой милостью сильнее, чем всей имперской армией вместе взятой. Если бы все мятежники признали свою вину и настаивали на суде, что-то еще могло получиться, но у всех семьи и земли. И Квейг это прекрасно понимал, потому и пошел один. Вэрд чувствовал себя последним подлецом, ох, насколько же легче было бы ожидать казни под замком, чем смотреть, как бедная девочка расшибается о непробиваемую стену.
Она резко поднялась:
— Вы просто трус!
— И вы жалеете, что не можете вызвать меня на дуэль, — устало закончил он за нее фразу.
— Вас всех! Вы все спрятались за одну спину! Получили, что хотели и разбежались по углам!
— Проклятье! Ваш брат никому не сказал, что идет на Сурем! Если бы я знал — я был бы с ним! И не слушал бы сейчас ваши упреки!
Теперь они кричали друг на друга, граф чувствовал, как горят щеки, первый раз за последние тридцать лет. Спрятался за чужую спину… и ведь не возразишь, и не исправишь, И какого Ареда он оправдывается, опять сваливает все на ту же самую спину, за которой спрятался. Коварная частица «бы» — он был бы там, но оказался здесь. Вэрд успокоился, как раз вовремя, у Риэсты опасно дрожали губы — еще чуть-чуть — и заплачет, а потом не простит себе слабости перед лицом труса и подлеца:
— Простите мою несдержанность, миледи. Я еще раз обещаю, что сделаю все, что в моих силах.
Он встал, и чтобы дать ей понять, что разговор закончен, и чтобы не видеть ее лицо, она тоже поднялась, направилась к двери:
— Подождите. Я провожу вас, — он сам не знал, зачем вызвался.
Да, знатной даме не положено ходить одной ночью по дворцу, хотя это и безопасно, но ведь пришла же она сюда сама — может точно так же и уйти. Но что-то мешало просто закрыть за ней дверь и постараться забыть об этом разговоре. Он не понимал, зачем вызвался в провожатые, она же не знала, почему согласилась, не знала, почему идет рядом с человеком, которого только что назвала мерзавцем. Они молча шли по дворцовым коридорам, она — чуть впереди, он — на шаг сзади, и с каждым шагом справедливый гнев в ее душе уступал место сожалению, потеснившему отчаянье. За свое короткое замужество Риэста научилась узнавать боль в чужом взгляде. Она больно ударила этого человека, и, быть может, незаслуженно, но не стала извиняться. Пусть хотя бы в эту ночь будет тяжело не только ей!
Граф Виастро медленно возвращался к себе. Во дворце еще не спали — наместница предпочитала ложиться рано, но увеселения продолжались и после ее ухода. Из бального зала доносилась музыка. Спать не хотелось, понимал — не заснет, будет всю ночь ворочаться на мятых простынях, то и дело переворачивая на другую сторону нагревшуюся подушку, но еще меньше хотелось кого-нибудь видеть. Он просто брел по дворцу наугад, не зная, куда приведет его очередной поворот, пока не оказался на широком балконе, нависающем над дворцовым парком. У фигурной решетки кто-то стоял, издали силуэт показался смутно знакомым, он подошел ближе и узнал Ланлосса Айрэ:
— Ваше сиятельство, — сухо поздоровался граф. Он всегда относился к генералу Айрэ с уважением, понимал, что бывший военачальник — прежде всего человек долга, но ничего не мог с собой поделать. Он верил, что когда честь противоречит долгу — следует выбирать честь, Ланлосс же выбрал долг. Вэрд уже знал, что никто иной, как генерал Айрэ выходил к мятежникам с предложением сдаться, и сразу после этого разговора герцог внезапно раскаялся. Если кто и знал, что там случилось на самом деле — это Ланлосс Айрэ, и, хотя Вэрд не надеялся, что генерал расскажет все, как было, считал, что должен хотя бы спросить.
Ланлосс медленно повернулся, и, подойдя ближе, Вэрд понял, почему генерал так прильнул к решетке — он был попросту пьян, пьян настолько, что не мог держаться на ногах без опоры, пустая бутылка стояла на перилах, судя по всему — не первая за этот вечер. Но Вэрда граф Инхор все-таки узнал, и речь его не утратила связности, просто он с преувеличенной тщательностью выговаривал слова, словно боялся оговориться:
— Ааа, Старнис, вы. Я слышал, что вы приехали, днем. Вместе с герцогиней.
Вэрд подошел ближе — за три года военной компании он ни разу не видел генерала не то что пьяным, но и даже выпившим, Ланлосс Айрэ всегда считал, что вино и победа — несовместимы. Неужели ему довелось проиграть?
— Да.
— Как она?
— Плохо.
— Да, плохо, — кивнул Ланлосс, — сейчас всем плохо. — Он махнул рукой, показывая на парк, но тут же снова вцепился в решетку. — Вон там они и стояли. В парке. Хороший план, с самого начала хороший. Я сказал ему, что он хорошо шел. Они бы взяли дворец, Старнис, взяли. Тейвор — дурак. Впрочем, вы ему об этом уже говорили.
— Что случилось?
— Это все пояс, проклятый пояс. Он как змея, только не шипит, лязгает пряжкой. Пояс отчаянья! Они бы взяли дворец! А это конец всему. Конец империи. Я не мог иначе, а теперь не могу уехать, жду. Я должен видеть все до конца. — Он с удивлением уставился на свою ладонь, потом протянул ее Вэрду, — Видите? Крови нет. Все выгорело. Сила Лаара подчиняет и захватывает. Проклятые маги! Я никогда не проигрывал, никогда! Какая разница, меч или магия? Главное ведь — победить.
— Да, никогда, — Вэрд слушал, уже начиная понимать, что произошло, но отказываясь в это поверить.
— А сейчас я не знаю, победа это, или поражение. Но он бы взял дворец! И все равно бы погиб! Все равно! Одна жизнь, или тысячи тысяч? Всего-то и было нужно, что пояс и немного крови. Моей крови. Всем им нужна моя кровь.
И непобедимый генерал Айрэ медленно сполз вниз, все еще цепляясь за решетку. Вэрд наклонился, ухватил его под плечи, поднял на ноги, затем поволок по коридору, генерал едва передвигал ноги, все повторял про кровь, про цену, про победу и силу, называл магистра Илану — змеей, а пояс — удавкой. Граф дотащил Ланлосса до ближайшего диванчика в одном из многочисленных салонов, уложил. Подумал, стоит ли позвать слугу — решил, что не нужно. Иначе завтра весь дворец будет знать, что Ланлосс Айрэ ушел в запой. Но и оставаться с притихшим генералом он не хотел, после того, что услышал — тем более. Боги великие, до чего же гнусно! Мало того, что подлость — так еще и чужими руками. Вэрд осторожно прикрыл за собой дверь. Хорошо бы с утра генерал не вспомнил, с кем и о чем разговаривал на балконе, если, конечно, это можно назвать разговором.
CIII
Наместница не хотела разговаривать с графом Виастро. Право же, господину мятежнику стоило бы сидеть дома и не появляться в столице ближайшие десять лет. Увы, граф Виастро отличался принципиальностью, потому и ожидал сейчас аудиенции в приемной. Вопреки общепринятому мнению тяжелее всего сражаться именно с честными людьми, слишком уж откровенно они подставляются под удар. Даже странно, что графа не оказалось среди штурмующих… наверное, герцог Квэ-Эро тоже знал об этой слабости честных людей. Но граф должен понимать, что столь запоздалое раскаянье заинтересует разве что жреца Келиана, а наместница уже приняла решение и предпочла бы избавить и себя, и собеседника от пары неприятных минут: Виастро будет просить, а просить он не привык и не умеет. Но если ничего нельзя изменить — то лучше не откладывать. Одно хорошо — можно не рисовать на лице приветливую улыбку.
Последний раз граф был в Суреме около года назад, как раз тогда Тейвор с его реформой добрался до Виастро, и, устав бороться с оригинальными новшествами на месте, Вэрд решил побеседовать с реформатором лично. Этот год не прошел для наместницы бесследно — она не то, чтобы постарела, но как-то осунулась, поблекла. Женщина, сидевшая в кресле, все еще была красива, но уже никто не назвал бы ее молодой. Казалось, наместница вовсе утратила возраст — ей с равным успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят, а под беспристрастным ровным взглядом пропадало всякое желание задавать вопросы.
— Ваше величество, — медленный поклон.
— Приветствую вас, граф Виастро, — голос нарочито сух.
— Ваше величество, я приехал в столицу, потому что не мог остаться в стороне.
Наместница не спешила придти ему на выручку — пусть подбирает слова сам. В стороне нужно было оставаться раньше. Граф продолжал:
— Я понимаю, что закон знает только одну кару за государственную измену — смерть, но все же, я бы хотел просить ваше величество…
— Проявить снисхождение, — перебила его наместница, не сумев скрыть раздражения в голосе.
— Именно так, учитывая все обстоятельства дела и лояльность рода Эльотоно, можно не сомневаться, что изгнание будет достаточным наказанием.
Энрисса сохранила бесстрастное выражение лица, но почувствовала, как нарастает гнев. Проклятье! Просит о пощаде если не для друга, то для союзника, словно манифест зачитывает!
— Суд несомненно учтет ваши соображения, граф.
— Но королевское помилование — ваша прерогатива. Вы вправе карать и миловать.
— Граф, всех, кого было можно, я уже пощадила. Кому, как не вам знать об этом.
Вэрд помолчал некоторое время — он и сам не верил, что его заступничество возымеет результат, но Энрисса поразила его сухостью и безразличием. Даже во взгляде ни капли сожаления. Он ошибся в этой женщине, но не останавливаться же на полдороги.
— Ваше величество, если ничего нельзя сделать, то я прошу позволить взять под опеку сыновей герцога. После суда. А также позаботиться о герцогине.
Об опеке над детьми Энрисса еще не думала, и уж тем более не собиралась решать этот вопрос здесь и сейчас. Слово «опека» вообще вызывало у нее несколько нервную реакцию. Но граф предложил не худший вариант — Виастро достаточно далеко от Квэ-Эро.
— Я обдумаю ваше предложение, граф. В любом случае — семья герцога Квэ-Эро за него не в ответе, — «по крайней мере, дети», — додумала она уже про себя.
Энрисса с некоторым мрачным удовлетворением ожидала беседы с герцогиней Квэ-Эро. Если леди Ивенна до сих пор еще не поняла, что погубила мужа — наместница с удовольствием ей это объяснит. И граф Виастро может не волноваться — с головы Ивенны волос не упадет. Пусть живет долго и… как сможет. Но как же бесконечно долго тянется этот разговор, прошло от силы десять минут, а словно десять часов. А граф все стоит немым укором, и даже по лицу видно — подбирает слова. Ну что еще? Уже обо всем ведь попросил!
А Вэрд все всматривался в лицо наместницы, пытаясь разобраться — это удачная маска, или ей действительно все равно? Или же она считает, что Квейг главный зачинщик, а остальные лорды просто решили под шумок урвать кусок полакомней? Но не может наместница думать так же, как отчаявшаяся Риэста! Она должна понимать, что на бунт идут от полной безнадежности. Или же по не менее безнадежной глупости.
— Ваше величество, я не хочу, чтобы вся вина за случившееся оказалась на герцоге Квэ-Эро.
— Вы хотите к нему присоединиться? — Устало поинтересовалась наместница.
— Я хочу объяснить, что произошло.
— Хорошо, объясняйте, — она приготовилась выслушать очередную тираду о вреде военной реформы вообще, и на территории отдельно взятого графства Виастро в частности.
— Я долго размышлял об этом, ваше величество, поначалу все казалось случайными совпадениями, да и подвергать сомнению мудрость короля Элиана как-то не приходилось.
Энрисса чуть шевельнула бровью — она подозревала, что соратники герцога Квэ-Эро ознакомились с таинственной книгой. Граф Виастро подтвердил ее догадку, тем паче нужно получить оригинал. Без книги все это пустые сплетни, к тому же еще и опасные — закон об оскорблении короля никто не отменял, смертную казнь за его нарушение — тоже. А сомневаться в существовании его каменного величества — что может быть оскорбительнее?
— Вас никогда не удивляло, что из пяти голосов в Высоком Совете — три у магов. Хорошо, пускай даже два. Но ведь Высокий Совет избирает наместницу.
— Это известно даже детям, — Энрисса не желала говорить о магах.
— Именно так, но они определяют, кто будет править страной! И они же заседают в Высоком Совете! И они же имеют право одобрить или не одобрить военачальника, а это еще один голос. Разве не орден Дейкар выдвинул графа Тейвора? До сих пор они, по крайней мере, не трогали армию. Теперь же армии считай что нет, королевский дворец и тот нельзя защитить без магов! А скоро и провинции постигнет та же участь!
Граф говорил дальше, но Энрисса уже не слышала его слов, воспоминания вдавили ее в спинку кресла, кабинет снова заполнился призраками, теми самыми, которых она так долго выгоняла прочь, в ушах глухими ударами застучало то ли сердце, то ли это капли в клепсидре снова обрели голос.
— Господа магистры, корона нуждается в ваших услугах, — да, именно так положено обращаться к магам — не в службе, в услугах. Первое — долг, второе — товар. За оказанные услуги всегда приходится платить. И никакая плата не покажется чрезмерной. Она не хочет крови, и она должна сохранить империю. Если мятежники сейчас возьмут дворец — империи конец, начнется драка за власть. И прекраснодушных дураков, ввязавшихся не в свое дело, сметут в первую очередь.
Магистр Илана стоит боком к окну, в свете лампы ее силуэт четко вырисовывается на черном фоне. Ир сидит в кресле, алая роба костром полыхает в янтарном обрамлении. Белая ведьма молчит, холеные пальцы перебирают звенья серебряной цепочки, свисающей с пояса. Ир медленно качает головой:
— Ваше величество, вы — в ответе за империю, мы же — за будущее.
И она уже понимает, что последует дальше, письмо Эратоса разворачивается перед глазами, буквы сходят с листа, возникают в пустоте, она видит их из-под полуопущенных ресниц. Закрывает глаза — но буквы проступают на внутренней поверхности век: «согласно предсказанию, наместница, которая придет после Вас — станет последней наместницей и второй королевой. И девочка, которой это предначертано, уже родилась. Вы понимаете, что в тот самый момент, когда она появилась на свет, орден приговорил Вас к смерти». И сейчас она услышит приговор.
— Будущее мира зависит от будущего империи! — Она смотрит в глаза огненному магу. И снова строчка из письма: «не меньше пятнадцати, не больше двадцати»… но прошло уже почти пять лет.
— И мы готовы сохранить империю. Но за плату.
Голос Иланы напоминает шелест змеиного тела по опавшей листве:
— Вам лучше согласиться, ваше величество. Подумайте о ребенке. Дворец вы, возможно, удержите и без нас, но что дальше?
Она не понимает, искренне не понимает, почему они разговаривают с ней, всемогущие маги, словом и жестом изменяющие ткань мира. Почему бы не подождать десять лет? Она ведь все равно не может защитить себя. Ир, словно прочитав мысли, любезно объясняет:
— Нет смысла брать силой то, что отдадут по доброй воле. Орден Дейкар, так же, как орден Алеон, искренне уважает ваше величество. Право же, я не могу припомнить ни одной наместницы, равной вам. Несомненная прозорливость богов поставила вас предпоследней, империю ждут великие потрясения, и вы сможете подготовить ее к ним. Но именно ваша мудрость и делает вас опасной. Мы не можем рисковать. Особенно учитывая глубину ваших познаний.
И снова тихий шелест:
— У вас останется десять лет. Десять лет покоя, десять лет, чтобы растить ребенка, родится замечательный здоровый мальчик, если вы не станете упрямиться. Десять лет, чтобы быть счастливой, а потом заснуть и не проснуться, в расцвете сил, обманув саму смерть. Ни боли, ни слабости, ни страха, десять лет — многие люди были бы счастливы получить такой дар.
Зрачки мага Дейкар полыхали багряным пламенем:
— Вы спасете империю от братоубийственной войны, вы спасете мир от Проклятого.
Их голоса сливаются в один, в тревожный гул, разрывающий уши. Все переплелось в чудовищном клубке: ребенок, здоровый мальчик, если ничего не помешает, а проклятой ведьме достаточно просто поднять бровь, и мальчик никогда не появится на свет, Ванр, самое родное лицо, внезапно рассыпавшееся трухой: «заче-е-ем?!» и скинуты маски, конец представленью, нужно поаплодировать актеру — восемь лет великолепной игры, но не поднимаются руки, ладонь прилипает к ладони. А там, за стенами дворца — златовласый герцог, разучившийся краснеть. И он больше не верит ей. Трубят сигнальные трубы. За окном — война. И она выпрямляется в кресле:
— Я согласна.
И ведьма протягивает хрустальный бокал, соткавшийся из кусочка тумана, кажется, что в бокале ничего нет, но это вода, такая же прозрачная, как стекло:
— Выпейте.
Она пьет, ни о чем не спрашивая, не желая знать, но палач любезно разъясняет:
— Это первая часть яда, сама по себе — совершенно безвредна. Точно так же безвредна и его вторая половина. Но соединившись воедино они отправляют в посмертие. Разумеется, без магии подобный яд невозможен — компонент должен удерживаться в теле годами, но не думаю, что вас интересуют подробности. Это своего рода залог.
Как будто она могла бы спастись, словно есть куда бежать. Пустой бокал тает в ее пальцах, и сквозь туман пробивается встревоженный мужской голос:
— Ваше величество! Что с вами? Очнитесь! — И в лицо плещет холодная вода.
Энрисса открыла глаза, с мокрых ресниц стекали капли, над ней с пустым стаканом стоял граф Виастро, по столу растекалось мокрое пятно, впитываясь в бумаги. Граф стоял совсем рядом, встревоженный, ничего не понимающий, готовый помочь. От нахлынувшей ярости она едва могла дышать: он посмел заговорить с ней о магах! Из-за него, из-за таких, как он, она попала в эту ловушку, из-за него ей осталось жить десять лет, из-за него она не увидит, каким вырастет ее сын! И уже не имеет значения, что граф Виастро — один из многих, что не он зачинщик, что он хотел как лучше. Граф отступил на шаг в сторону, с тревогой всматриваясь в ее лицо:
— Если вы позволите, я прикажу позвать вашего лекаря.
— Не стоит, — голос чуть дрожит от пережавшего горло гнева, — я подумала над вашими словами. Действительно, несправедливо, что во всем виноват один герцог Квэ-Эро. Вы арестованы, граф. — Она нажала на звонок, вызывая стражу.
На лице Вэрда растерянность сменяется недоумением, и он, поклонившись наместнице, выходит следом за стражником. Энрисса смотрит на закрывшуюся за ними дверь. Боль понемногу отступает, гнев уже не мешает дышать. Но она не отменит приказ. Слишком близко он подошел.
Последний раз граф был в Суреме около года назад, как раз тогда Тейвор с его реформой добрался до Виастро, и, устав бороться с оригинальными новшествами на месте, Вэрд решил побеседовать с реформатором лично. Этот год не прошел для наместницы бесследно — она не то, чтобы постарела, но как-то осунулась, поблекла. Женщина, сидевшая в кресле, все еще была красива, но уже никто не назвал бы ее молодой. Казалось, наместница вовсе утратила возраст — ей с равным успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят, а под беспристрастным ровным взглядом пропадало всякое желание задавать вопросы.
— Ваше величество, — медленный поклон.
— Приветствую вас, граф Виастро, — голос нарочито сух.
— Ваше величество, я приехал в столицу, потому что не мог остаться в стороне.
Наместница не спешила придти ему на выручку — пусть подбирает слова сам. В стороне нужно было оставаться раньше. Граф продолжал:
— Я понимаю, что закон знает только одну кару за государственную измену — смерть, но все же, я бы хотел просить ваше величество…
— Проявить снисхождение, — перебила его наместница, не сумев скрыть раздражения в голосе.
— Именно так, учитывая все обстоятельства дела и лояльность рода Эльотоно, можно не сомневаться, что изгнание будет достаточным наказанием.
Энрисса сохранила бесстрастное выражение лица, но почувствовала, как нарастает гнев. Проклятье! Просит о пощаде если не для друга, то для союзника, словно манифест зачитывает!
— Суд несомненно учтет ваши соображения, граф.
— Но королевское помилование — ваша прерогатива. Вы вправе карать и миловать.
— Граф, всех, кого было можно, я уже пощадила. Кому, как не вам знать об этом.
Вэрд помолчал некоторое время — он и сам не верил, что его заступничество возымеет результат, но Энрисса поразила его сухостью и безразличием. Даже во взгляде ни капли сожаления. Он ошибся в этой женщине, но не останавливаться же на полдороги.
— Ваше величество, если ничего нельзя сделать, то я прошу позволить взять под опеку сыновей герцога. После суда. А также позаботиться о герцогине.
Об опеке над детьми Энрисса еще не думала, и уж тем более не собиралась решать этот вопрос здесь и сейчас. Слово «опека» вообще вызывало у нее несколько нервную реакцию. Но граф предложил не худший вариант — Виастро достаточно далеко от Квэ-Эро.
— Я обдумаю ваше предложение, граф. В любом случае — семья герцога Квэ-Эро за него не в ответе, — «по крайней мере, дети», — додумала она уже про себя.
Энрисса с некоторым мрачным удовлетворением ожидала беседы с герцогиней Квэ-Эро. Если леди Ивенна до сих пор еще не поняла, что погубила мужа — наместница с удовольствием ей это объяснит. И граф Виастро может не волноваться — с головы Ивенны волос не упадет. Пусть живет долго и… как сможет. Но как же бесконечно долго тянется этот разговор, прошло от силы десять минут, а словно десять часов. А граф все стоит немым укором, и даже по лицу видно — подбирает слова. Ну что еще? Уже обо всем ведь попросил!
А Вэрд все всматривался в лицо наместницы, пытаясь разобраться — это удачная маска, или ей действительно все равно? Или же она считает, что Квейг главный зачинщик, а остальные лорды просто решили под шумок урвать кусок полакомней? Но не может наместница думать так же, как отчаявшаяся Риэста! Она должна понимать, что на бунт идут от полной безнадежности. Или же по не менее безнадежной глупости.
— Ваше величество, я не хочу, чтобы вся вина за случившееся оказалась на герцоге Квэ-Эро.
— Вы хотите к нему присоединиться? — Устало поинтересовалась наместница.
— Я хочу объяснить, что произошло.
— Хорошо, объясняйте, — она приготовилась выслушать очередную тираду о вреде военной реформы вообще, и на территории отдельно взятого графства Виастро в частности.
— Я долго размышлял об этом, ваше величество, поначалу все казалось случайными совпадениями, да и подвергать сомнению мудрость короля Элиана как-то не приходилось.
Энрисса чуть шевельнула бровью — она подозревала, что соратники герцога Квэ-Эро ознакомились с таинственной книгой. Граф Виастро подтвердил ее догадку, тем паче нужно получить оригинал. Без книги все это пустые сплетни, к тому же еще и опасные — закон об оскорблении короля никто не отменял, смертную казнь за его нарушение — тоже. А сомневаться в существовании его каменного величества — что может быть оскорбительнее?
— Вас никогда не удивляло, что из пяти голосов в Высоком Совете — три у магов. Хорошо, пускай даже два. Но ведь Высокий Совет избирает наместницу.
— Это известно даже детям, — Энрисса не желала говорить о магах.
— Именно так, но они определяют, кто будет править страной! И они же заседают в Высоком Совете! И они же имеют право одобрить или не одобрить военачальника, а это еще один голос. Разве не орден Дейкар выдвинул графа Тейвора? До сих пор они, по крайней мере, не трогали армию. Теперь же армии считай что нет, королевский дворец и тот нельзя защитить без магов! А скоро и провинции постигнет та же участь!
Граф говорил дальше, но Энрисса уже не слышала его слов, воспоминания вдавили ее в спинку кресла, кабинет снова заполнился призраками, теми самыми, которых она так долго выгоняла прочь, в ушах глухими ударами застучало то ли сердце, то ли это капли в клепсидре снова обрели голос.
— Господа магистры, корона нуждается в ваших услугах, — да, именно так положено обращаться к магам — не в службе, в услугах. Первое — долг, второе — товар. За оказанные услуги всегда приходится платить. И никакая плата не покажется чрезмерной. Она не хочет крови, и она должна сохранить империю. Если мятежники сейчас возьмут дворец — империи конец, начнется драка за власть. И прекраснодушных дураков, ввязавшихся не в свое дело, сметут в первую очередь.
Магистр Илана стоит боком к окну, в свете лампы ее силуэт четко вырисовывается на черном фоне. Ир сидит в кресле, алая роба костром полыхает в янтарном обрамлении. Белая ведьма молчит, холеные пальцы перебирают звенья серебряной цепочки, свисающей с пояса. Ир медленно качает головой:
— Ваше величество, вы — в ответе за империю, мы же — за будущее.
И она уже понимает, что последует дальше, письмо Эратоса разворачивается перед глазами, буквы сходят с листа, возникают в пустоте, она видит их из-под полуопущенных ресниц. Закрывает глаза — но буквы проступают на внутренней поверхности век: «согласно предсказанию, наместница, которая придет после Вас — станет последней наместницей и второй королевой. И девочка, которой это предначертано, уже родилась. Вы понимаете, что в тот самый момент, когда она появилась на свет, орден приговорил Вас к смерти». И сейчас она услышит приговор.
— Будущее мира зависит от будущего империи! — Она смотрит в глаза огненному магу. И снова строчка из письма: «не меньше пятнадцати, не больше двадцати»… но прошло уже почти пять лет.
— И мы готовы сохранить империю. Но за плату.
Голос Иланы напоминает шелест змеиного тела по опавшей листве:
— Вам лучше согласиться, ваше величество. Подумайте о ребенке. Дворец вы, возможно, удержите и без нас, но что дальше?
Она не понимает, искренне не понимает, почему они разговаривают с ней, всемогущие маги, словом и жестом изменяющие ткань мира. Почему бы не подождать десять лет? Она ведь все равно не может защитить себя. Ир, словно прочитав мысли, любезно объясняет:
— Нет смысла брать силой то, что отдадут по доброй воле. Орден Дейкар, так же, как орден Алеон, искренне уважает ваше величество. Право же, я не могу припомнить ни одной наместницы, равной вам. Несомненная прозорливость богов поставила вас предпоследней, империю ждут великие потрясения, и вы сможете подготовить ее к ним. Но именно ваша мудрость и делает вас опасной. Мы не можем рисковать. Особенно учитывая глубину ваших познаний.
И снова тихий шелест:
— У вас останется десять лет. Десять лет покоя, десять лет, чтобы растить ребенка, родится замечательный здоровый мальчик, если вы не станете упрямиться. Десять лет, чтобы быть счастливой, а потом заснуть и не проснуться, в расцвете сил, обманув саму смерть. Ни боли, ни слабости, ни страха, десять лет — многие люди были бы счастливы получить такой дар.
Зрачки мага Дейкар полыхали багряным пламенем:
— Вы спасете империю от братоубийственной войны, вы спасете мир от Проклятого.
Их голоса сливаются в один, в тревожный гул, разрывающий уши. Все переплелось в чудовищном клубке: ребенок, здоровый мальчик, если ничего не помешает, а проклятой ведьме достаточно просто поднять бровь, и мальчик никогда не появится на свет, Ванр, самое родное лицо, внезапно рассыпавшееся трухой: «заче-е-ем?!» и скинуты маски, конец представленью, нужно поаплодировать актеру — восемь лет великолепной игры, но не поднимаются руки, ладонь прилипает к ладони. А там, за стенами дворца — златовласый герцог, разучившийся краснеть. И он больше не верит ей. Трубят сигнальные трубы. За окном — война. И она выпрямляется в кресле:
— Я согласна.
И ведьма протягивает хрустальный бокал, соткавшийся из кусочка тумана, кажется, что в бокале ничего нет, но это вода, такая же прозрачная, как стекло:
— Выпейте.
Она пьет, ни о чем не спрашивая, не желая знать, но палач любезно разъясняет:
— Это первая часть яда, сама по себе — совершенно безвредна. Точно так же безвредна и его вторая половина. Но соединившись воедино они отправляют в посмертие. Разумеется, без магии подобный яд невозможен — компонент должен удерживаться в теле годами, но не думаю, что вас интересуют подробности. Это своего рода залог.
Как будто она могла бы спастись, словно есть куда бежать. Пустой бокал тает в ее пальцах, и сквозь туман пробивается встревоженный мужской голос:
— Ваше величество! Что с вами? Очнитесь! — И в лицо плещет холодная вода.
Энрисса открыла глаза, с мокрых ресниц стекали капли, над ней с пустым стаканом стоял граф Виастро, по столу растекалось мокрое пятно, впитываясь в бумаги. Граф стоял совсем рядом, встревоженный, ничего не понимающий, готовый помочь. От нахлынувшей ярости она едва могла дышать: он посмел заговорить с ней о магах! Из-за него, из-за таких, как он, она попала в эту ловушку, из-за него ей осталось жить десять лет, из-за него она не увидит, каким вырастет ее сын! И уже не имеет значения, что граф Виастро — один из многих, что не он зачинщик, что он хотел как лучше. Граф отступил на шаг в сторону, с тревогой всматриваясь в ее лицо:
— Если вы позволите, я прикажу позвать вашего лекаря.
— Не стоит, — голос чуть дрожит от пережавшего горло гнева, — я подумала над вашими словами. Действительно, несправедливо, что во всем виноват один герцог Квэ-Эро. Вы арестованы, граф. — Она нажала на звонок, вызывая стражу.
На лице Вэрда растерянность сменяется недоумением, и он, поклонившись наместнице, выходит следом за стражником. Энрисса смотрит на закрывшуюся за ними дверь. Боль понемногу отступает, гнев уже не мешает дышать. Но она не отменит приказ. Слишком близко он подошел.
CIV
Известие об аресте графа Виастро разнеслось по дворцу молниеносно, придворные тихо перешептывались, вторые и третьи сыновья лордов спешно писали отцам и братьям в провинцию. Тут же разошелся слух, что наместница вызвала графа в столицу подложным письмом, и эта же участь ожидает остальных мятежников. Говорили, что процесс над герцогом Квэ-Эро нарочно затягивают, чтобы успеть выманить его соучастников и развесить по стенам все шкуры сразу. Чиновники недоуменно пожимали плечами, в судебной канцелярии спешно подготавливали дело, благо виновность графа не вызывала никаких сомнений. Наместница не вышла к вечернему приему, отменила министерские доклады, фрейлины прятали заплаканные глаза за веерами — ее величество дала волю дурному настроению. Даже Ванр не понимал, что произошло. Энрисса холодно приказала ему проследить за подготовкой обвинительного акта, и выражение ее лица ясно говорило, что графству Виастро в скором времени понадобится опекун. До объявления приговора оставалось три дня.
Тем временем положение Риэсты во дворце оказалось весьма двойственным. Как госпожа Арейно она считалась родственницей наместницы, пусть и дальней, как леди Эльотоно — сестрой мятежника. У придворных все не получалось совместить несовместимое и понять, как обращаться с молодой женщиной, волей наместницы задержавшейся при дворе. А посему они предпочитали не обращаться никак, хотя мужчины и не могли удержаться от долгого оценивающего взгляда, когда она проходила мимо. Риэста, в свою очередь, избегала шумных сборищ — гуляла по парку или оставалась в гостевых покоях. Поэтому про арест графа Виастро она узнала чуть ли не последней, уже под вечер, случайно услышав, как служанка взахлеб делилась с садовником новостями. Забыв про все правила приличия, она подозвала девушку к себе, и та, задрав острый носик от важности — надо же, знатная дама расспрашивает, это вам не на кухне сплетничать, с радостью рассказала все, что знала. Мол, вызвала ее величество по доброте душевной графа-разбойника в столицу, попенять, чтоб раскаялся, а тот ей дерзостей наговорил, вот его и арестовали, и голову отрубят, и поделом. А еще, — тут девушка понизила голос, — говорят, что граф ее величество убить пытался — схватил со стола кувшин с водой и по голове ударил, да боги не допустили — рука соскользнула. А кувшин — вдребезги, все водой залилось, тут стража на шум и прибежала. Ее сестра гуляет со стражником, сам он в тот день не дежурил, но его друг своими глазами видел, что ее величество насквозь промокла. А теперь ее величество болеет, никого видеть не хочет, весь день из своих покоев не выходила. И как только таких негодяев земля носит, а ведь еще граф! Она точно на казнь смотреть пойдет, и ни капельки жалко не будет!
Риэста оборвала горячую речь служанки серебряной монеткой и отпустила девушку. Вчера она назвала его трусом, а теперь он умрет, потому что она потребовала его смерти. Пошел дождь, настоящий весенний ливень, но она не поднялась со скамейки, сидела, невидящим взглядом уставившись на водяную стену. Над шпилями танцевали молнии. Кто дал ей право судить графа? Уж точно не брат; он осадил замок один — чтобы не подставлять под удар других. Он хотел защитить того самого графа Виастро, которого она толкнула умирать. Голос совести не умолкал, не оставлял путей к отступлению: даже не ради брата, ради себя — тебе больно терять его! Ты ведь не подумала, хочет ли он, чтобы его спасали такой ценой. Кричи теперь, не кричи — два человека умрут там, где должен был погибнуть один. Этот голос не пощадит. Даже если она успеет попросить у графа прощения — с этим придется жить, нет, не жить, доживать, каждый день проклиная себя за те слова: «Вы трус, и спрятались за чужую спину!»
Осталось всего три дня до приговора, за это время она должна что-нибудь придумать… Из дворцовой тюрьмы не убежишь, вернее, она не сможет устроить побег — ни денег, ни связей, ни убежища, если побег чудом удастся. И никто не захочет помочь, более того, она даже просить о помощи не имеет права! Одно дело, когда сестра просит за брата, другое — когда замужняя женщина пытается спасти постороннего мужчину.
Платье промокло насквозь, облепило застывшую кожу, намокшие волосы казались нестерпимо тяжелыми. Вода текла по лицу… как у наместницы, вспомнила она дурацкую сплетню. Будто бы мало того, что человеку — умирать через три дня, так еще обязательно нужно смешать с грязью.
Она пойдет к Энриссе. Наместница говорила, что хочет помочь, но не может отпустить Квейга. Но ведь граф Виастро — не Квейг. Кто-то должен ответить, но кто-то один, зачем же двое? Одного наместница может пощадить.
И — внезапная дрожь сводит лопатки: одного она сможет пощадить. Но ведь тогда можно снова просить за брата! На этот раз наместница может согласиться. Риэста с отчаяньем бьет кулаком по скользкому дереву сиденья, раз, другой, третий, не чувствуя боли. Как тут можно выбирать? Годы, залитые солнцем, сильные руки, подхватывающие на лестнице, подбрасывающие вверх, искрящееся мелководье и те же самые руки удерживают на воде, кавднские колокольчики — долгожданный подарок, косы звенят при каждом шаге, цикада в перевернутой чашке, сказка про девочку, что нашла упавшую звезду. А на другой чаше — один разговор в очерченном свечой круге, одна фраза: «Если это может помочь вашему брату — я готов».
Тем временем положение Риэсты во дворце оказалось весьма двойственным. Как госпожа Арейно она считалась родственницей наместницы, пусть и дальней, как леди Эльотоно — сестрой мятежника. У придворных все не получалось совместить несовместимое и понять, как обращаться с молодой женщиной, волей наместницы задержавшейся при дворе. А посему они предпочитали не обращаться никак, хотя мужчины и не могли удержаться от долгого оценивающего взгляда, когда она проходила мимо. Риэста, в свою очередь, избегала шумных сборищ — гуляла по парку или оставалась в гостевых покоях. Поэтому про арест графа Виастро она узнала чуть ли не последней, уже под вечер, случайно услышав, как служанка взахлеб делилась с садовником новостями. Забыв про все правила приличия, она подозвала девушку к себе, и та, задрав острый носик от важности — надо же, знатная дама расспрашивает, это вам не на кухне сплетничать, с радостью рассказала все, что знала. Мол, вызвала ее величество по доброте душевной графа-разбойника в столицу, попенять, чтоб раскаялся, а тот ей дерзостей наговорил, вот его и арестовали, и голову отрубят, и поделом. А еще, — тут девушка понизила голос, — говорят, что граф ее величество убить пытался — схватил со стола кувшин с водой и по голове ударил, да боги не допустили — рука соскользнула. А кувшин — вдребезги, все водой залилось, тут стража на шум и прибежала. Ее сестра гуляет со стражником, сам он в тот день не дежурил, но его друг своими глазами видел, что ее величество насквозь промокла. А теперь ее величество болеет, никого видеть не хочет, весь день из своих покоев не выходила. И как только таких негодяев земля носит, а ведь еще граф! Она точно на казнь смотреть пойдет, и ни капельки жалко не будет!
Риэста оборвала горячую речь служанки серебряной монеткой и отпустила девушку. Вчера она назвала его трусом, а теперь он умрет, потому что она потребовала его смерти. Пошел дождь, настоящий весенний ливень, но она не поднялась со скамейки, сидела, невидящим взглядом уставившись на водяную стену. Над шпилями танцевали молнии. Кто дал ей право судить графа? Уж точно не брат; он осадил замок один — чтобы не подставлять под удар других. Он хотел защитить того самого графа Виастро, которого она толкнула умирать. Голос совести не умолкал, не оставлял путей к отступлению: даже не ради брата, ради себя — тебе больно терять его! Ты ведь не подумала, хочет ли он, чтобы его спасали такой ценой. Кричи теперь, не кричи — два человека умрут там, где должен был погибнуть один. Этот голос не пощадит. Даже если она успеет попросить у графа прощения — с этим придется жить, нет, не жить, доживать, каждый день проклиная себя за те слова: «Вы трус, и спрятались за чужую спину!»
Осталось всего три дня до приговора, за это время она должна что-нибудь придумать… Из дворцовой тюрьмы не убежишь, вернее, она не сможет устроить побег — ни денег, ни связей, ни убежища, если побег чудом удастся. И никто не захочет помочь, более того, она даже просить о помощи не имеет права! Одно дело, когда сестра просит за брата, другое — когда замужняя женщина пытается спасти постороннего мужчину.
Платье промокло насквозь, облепило застывшую кожу, намокшие волосы казались нестерпимо тяжелыми. Вода текла по лицу… как у наместницы, вспомнила она дурацкую сплетню. Будто бы мало того, что человеку — умирать через три дня, так еще обязательно нужно смешать с грязью.
Она пойдет к Энриссе. Наместница говорила, что хочет помочь, но не может отпустить Квейга. Но ведь граф Виастро — не Квейг. Кто-то должен ответить, но кто-то один, зачем же двое? Одного наместница может пощадить.
И — внезапная дрожь сводит лопатки: одного она сможет пощадить. Но ведь тогда можно снова просить за брата! На этот раз наместница может согласиться. Риэста с отчаяньем бьет кулаком по скользкому дереву сиденья, раз, другой, третий, не чувствуя боли. Как тут можно выбирать? Годы, залитые солнцем, сильные руки, подхватывающие на лестнице, подбрасывающие вверх, искрящееся мелководье и те же самые руки удерживают на воде, кавднские колокольчики — долгожданный подарок, косы звенят при каждом шаге, цикада в перевернутой чашке, сказка про девочку, что нашла упавшую звезду. А на другой чаше — один разговор в очерченном свечой круге, одна фраза: «Если это может помочь вашему брату — я готов».