Шницлер Артур. Жена мудреца (Новеллы и повести)

   - Ты еще помнишь об этом?
   - В общем, ты сделала правильный выбор.
   - Почему?
   - Если не можешь достичь совершенства, то уж лучше выйти замуж и растить детей.
   - У меня только один ребенок.
   Он засмеялся.
   - Вот и расскажи мне что-нибудь о твоем единственном ребенке. И вообще о твоей жизни. - Они уселись на диван в небольшом зале перед картинами Рембрандта.
   - Что тебе рассказать? Это совсем не интересно. Расскажи мне лучше о себе. - Она с восхищением смотрела на него. - Тебе очень повезло, ты так знаменит...
   Он слегка скривил нижнюю губу, словно выражая неудовольствие.
   - Ну да, - настойчиво продолжала она, - совсем недавно я видела твой портрет в иллюстрированном журнале.
   - Да, да, - нетерпеливо ответил он.
   - Но я всегда это знала, - продолжала она. - Помнишь, как ты на выпускном экзамене исполнял концерт Мендельсона, все уже тогда предсказывали тебе большое будущее.
   - Прошу тебя, милая, не будем делать друг другу комплиментов!.. Что за человек был, в сущности, твой покойный муж?
   - Он был достойный, благородный человек.
   - Знаешь ли ты, что я встретил твоего отца за неделю до его смерти?
   - Вот как?
   - Ты не знала этого?
   - Он ничего об этом не рассказывал...
   - Мы, должно быть, четверть часа простояли с ним на улице. Я тогда как раз вернулся из моего первого концертного турне.
   - Он ни слова мне не сказал - ни слова! - возмущенно сказала она, как будто отец ее упустил тогда что-то важное, от чего вся ее жизнь могла пойти по-другому. - Но почему ты тогда не пришел к нам? Как вообще случилось, что ты вдруг перестал бывать у нас, еще задолго до этого?
   - Вдруг? Нет, постепенно...
   Он долго смотрел на нее, и на сей раз глаза его скользнули по всему ее телу так, что она невольно подобрала под себя ноги, а руки, словно защищаясь, прижала к груди.
   - Как получилось, что ты вышла замуж?
   Она рассказала ему историю своего замужества. Эмиль слушал ее, по-видимому, внимательно, но пока она, сидя на диване, продолжала говорить, он поднялся и стал смотреть в окно. Когда она кончила, упомянув о сердечном отношении к ней родственников мужа, он сказал:
   - Может быть, посмотрим картины, раз уж мы здесь?
   Они медленно пошли по залам, то тут, то там останавливаясь перед какой-нибудь картиной, Берта иногда говорила: "Чудесно! Прекрасно!" В таких случаях он только кивал головой. Ей показалось, будто он совсем забыл, что она рядом с ним. Она ощущала легкую ревность к картинам, заинтересовавшим его. Вдруг Берта увидела перед собой картину, знакомую ей по альбому господина Рупиуса. Эмиль хотел пройти мимо, но она остановилась и приветствовала картину, как старую знакомую.
   - Какая прекрасная вещь, Эмиль! - воскликнула она. - Не правда ли, красиво? Вообще я очень люблю картины Фалькенборга. - Он несколько удивленно посмотрел на нее. Она смутилась и попыталась объяснить подробнее: - Потому что в них невероятно много... потому что целый мир... - Она почувствовала, что поступает нечестно - обкрадывает человека, который не может защищаться, и, как бы раскаиваясь, прибавила: - Дело в том, что у одного господина в нашем городе есть альбом, или, вернее, папка с гравюрами, и потому я знаю эту картину. Это некий Рупиус; он тяжело болен, представь себе, он совершенно разбит параличом. - Она считала себя обязанной сообщить все это Эмилю, потому что ей казалось, что она все время читает в его глазах вопрос.
   Теперь он сказал, улыбаясь:
   - Это могло бы стать особой темой для разговора. У вас там, конечно, найдутся мужчины... - Он прибавил тише, будто немного стыдясь неделикатности своей шутки: - ...и не разбитые параличом.
   Ей показалось, что она должна взять под защиту господина Рупиуса, и она сказала:
   - Это очень несчастный человек. - Она вспомнила, как вчера сидела у него на балконе, и почувствовала огромное сострадание к нему. Но Эмиль следил за ходом своих собственных мыслей и спросил ее:
   - Да, я очень хотел бы знать, что тебе довелось пережить за это время.
   - Ты уже знаешь.
   - Я хочу сказать, после смерти твоего мужа. Теперь она поняла, что он имеет в виду, и это ее немного задело.
   - Я живу только ради сына, - решительно сказала она, - и не принимаю никаких ухаживаний. Я себе ничего не позволяю.
   Его рассмешил комично серьезный тон, которым она заверяла в своем благонравном поведении. Она сразу поняла, что должна была выразить это совсем иначе, и тоже засмеялась.
   - Долго ли ты пробудешь в Вене? - спросил Эмиль.
   - До завтра или до послезавтра.
   - Так мало? А где ты поселилась?
   - У кузины, - ответила она. Что-то помешало ей признаться, что она поселилась в гостинице. Но она тут же подосадовала на себя за эту глупую ложь и решила поправиться. Эмиль быстро спросил:
   - Надеюсь, у тебя найдется немного времени и для меня?
   - О да!
   - Так мы могли бы теперь же условиться. - Он посмотрел на часы. - О!
   - Тебе надо уходить? - спросила она.
   - Да, я, собственно говоря, должен был уйти уже в двенадцать...
   Ей стало очень неприятно, что она снова останется одна, и она сказала:
   - У меня сколько угодно свободного времени. Понятно, я не могу задерживаться слишком поздно.
   - Твоя кузина такая строгая?
   - Но, - сказала она, - на этот раз я поселилась не у нее...
   Он удивленно посмотрел на нее. Она покраснела.
   - Только временно... Я хочу сказать, иногда... знаешь, у нее такая большая семья...
   - Так ты поселилась в гостинице, - с легким нетерпением сказал он. Ну, значит, ты никому не обязана отчетом, и мы можем очень мило провести этот вечер.
   - С удовольствием. Только я не хотела бы возвращаться слишком поздно... и в гостиницу тоже...
   - Нет, мы просто поужинаем, и в десять часов ты сможешь уже лечь спать.
   Они медленно спускались по большой лестнице.
   - Итак, если тебе удобно, - сказал Эмиль, - встретимся в семь часов.
   Она хотела возразить: "Так поздно?", но сдержалась, вспомнив свой обет: не выдавать себя.
   - Хорошо, в семь.
   - А где именно?.. Пожалуй, на улице? Оттуда мы всегда сможем отправиться, куда захотим, - нам, так сказать, будут открыты все пути... да...
   Теперь она чувствовала совершенно отчетливо, что он думает о чем-то другом. Они прошли через вестибюль. У выхода они остановились.
   - Итак, в семь у Елизаветинского моста.
   - Да, хорошо, в семь у Елизаветинского моста.
   Перед ними простиралась озаренная полуденным солнцем площадь с памятником Марии-Терезии. Было тепло, но поднялся очень сильный ветер. Берте показалось, что Эмиль рассматривает ее испытующим взглядом. Он сразу предстал перед ней холодным и чуждым, совсем не таким, как там, перед картинами. Вот он заговорил:
   - Теперь распрощаемся.
   Она почувствовала себя несчастной от того, что он готов се оставить.
   - Не хочешь ли ты... или не могу ли я тебя немного проводить?
   - Ах, нет, - сказал он. - Ведь сегодня такой ветер. Идти рука об руку и все время хвататься за шляпу, чтобы она не слетела, это не слишком большое удовольствие. Вообще на улице не разговоришься, а к тому же я очень тороплюсь... Но, может быть, проводить тебя до извозчика?
   - Нет, нет, я пойду пешком.
   - Можно и так. Итак, храни тебя бог, и до встречи сегодня вечером...
   Он протянул ей руку и поспешно пересек площадь. Она долго смотрела ему вслед, он снял шляпу и держал ее в руке, ветер развевал его волосы. Он пересек Ринг, прошел сквозь арку Бургтор и скрылся из виду.
   Невольно она последовала за ним, замедлив шаг. Почему он вдруг стал так холоден? Почему так быстро ушел и не захотел, чтобы она его проводила? Неужели он стыдится ее? Она осмотрела себя; может быть, она все-таки одета смешно, как провинциалка? О нет! Да и по взглядам прохожих она могла судить, что выглядит отнюдь не смешно, а, наоборот, очень хорошо. Почему же он так поспешно распрощался с нею? Она вспомнила прежнее время, ведь, кажется, у него и раньше была эта странная манера совершенно неожиданно прерывать разговор; он словно отодвигался куда-то, и все его существо тогда выражало нетерпенье, которого он не мог побороть. Да, конечно, и прежде это бывало. Быть может, только меньше бросалось в глаза, чем теперь. Она припомнила еще, как она подшучивала над его капризами и приписывала их его "артистической натуре". А с тех пор он стал большим артистом и, конечно, еще более капризным.
   На башенных часах пробило полдень, ветер крепчал, в глаза Берте летела пыль. У нее была уйма свободного времени, и она не знала, что придумать. Почему он пожелал увидеться с нею только в семь часов? Ведь она бессознательно рассчитывала, что он весь день проведет с нею. Чем он занят? Быть может, он должен подготовиться к концерту? И она представила себе, что он стоит со скрипкой в руке, прислонившись к шкафу или к роялю, как много лет назад у них дома. Да, хорошо бы теперь сидеть у него в комнате на диване, слушая, как он играет, или даже аккомпанировать ему на рояле. Пошла бы она к нему, если бы он ее попросил? Почему он этого не сделал? Нет, он не мог пригласить ее к себе в первый же час их встречи... Но вечером позовет ли он ее к себе сегодня вечером? И пойдет ли она? А если пойдет, сможет ли она отказать ему в чем-нибудь другом, когда он попросит? В его устах все звучит так просто и безобидно. Как просто отделался он хотя бы от всех этих десяти лет. Разве не заговорил он с нею так непринужденно, словно они все это время виделись каждый день? "Доброе утро, Берта. Как ты поживаешь?" Так обращаются к человеку, которому накануне вечером, прощаясь, сказали "Спокойной ночи!" или "До свидания!". А сколько всего он пережил с тех пор! И бог знает, кто сидит сегодня днем у него в комнате на диване, когда он, прислонившись к роялю, играет... Нет, нет, об этом она не хочет думать. Если додумать эту мысль до конца, то не лучше ли просто вернуться домой?
   Она прошла мимо решетки Народного сада и увидела аллею, где сидела час тому назад и по которой ветер гнал теперь тучи пыли. Итак, то, чего она столь страстно желала, свершилось. Она увиделась с ним. Была ли эта встреча так радостна, как она ожидала? Чувствовала ли она что-нибудь необыкновенное, когда он шел рядом с нею, касаясь ее руки? Нет. Огорчилась ли, когда он внезапно ушел? Может быть. Готова ли уехать, не увидев его снова? Боже упаси, нет! Ужас охватил ее при этой мысли. Разве не была ее жизнь в последние дни наполнена им одним? И разве все минувшие годы не таили в себе один-единственный смысл - снова соединить их в назначенный час? Ах, будь она хоть немного опытнее, хоть немного практичнее! Ей хотелось найти в себе силы самой наметить определенный путь. Она спрашивала себя, что благоразумнее: быть сдержанной или податливой? Она хотела бы знать, что может позволить себе сегодня вечером, что ей делать, чтобы вернее его покорить. Она сознавала, что может легко завладеть им и так же легко потерять его. Но она знала также, что все эти рассуждения ей не помогут и она сделает все, что он захочет.
   Берта очутилась перед Вотивкирхе, где скрещивается несколько улиц. Здесь ветер просто невыносим. Пора обедать. Но сегодня ей не хочется возвращаться в свою скромную гостиницу. Она направляется во Внутренний город. Внезапно ей приходит в голову, что она может встретить кузину, но ее это нисколько не пугает. А вдруг деверь все-таки поехал за нею следом? И эта мысль тоже ничуть не тревожит ее. Она знает, что имеет право распоряжаться собой и своим временем, как никогда раньше. Она неторопливо бродит по улицам, с удовольствием рассматривает витрины. На площади святого Стефана ей захотелось ненадолго зайти в собор. В сумрачном, холодном, огромном храме ее охватило чувство глубокого покоя. Берта никогда не была набожна, но в дом господень входила с благоговением и всегда облекала свои молитвы в определенную форму, ибо искала какой-нибудь способ вознести к небу свои пожелания. Сначала она прошлась по собору, словно иностранка, осматривающая красивое здание. Перед маленьким алтарем в боковом приделе присела на скамью.
   Ей вспомнился день ее венчания, и она увидела себя вместе с покойным мужем перед священником, но это было так бесконечно далеко и так мало трогало ее, будто она думала о совершенно чужих людях. Но вдруг, подобно тому как меняются картины в волшебном фонаре, вместо мужа она увидела рядом с собой Эмиля, и так четко, помимо ее воли, рисовалась ей эта картина, что она восприняла ее, словно предзнаменование свыше. Невольно она сложила руки и прошептала: "Да будет так". И словно для того, чтобы придать своему желанию большую силу, она еще некоторое время просидела на скамье, пытаясь удержать в сознании привидевшийся ей образ. Через несколько минут она снова вышла на улицу, где яркий свет и шум поразили ее как нечто новое, давно не испытанное ею, будто она пробыла в церкви долгие часы. Она была спокойна и преисполнена надежд.
   Пообедала она в хорошем ресторане на Кернтнер-штрассе. Она чувствовала себя уверенно и считала теперь, что поступила прямо-таки по-детски, не остановившись в перворазрядной гостинице. Вернувшись к себе в номер, она переоделась; от непривычно обильного обеда и выпитого вина ее так разморило, что она вытянулась на диване и заснула. Когда она проснулась, было уже пять часов. Ей совершенно не хотелось вставать. Обычно в этот час... Что бы она делала теперь, если бы не поехала в Вену? Если бы он ей не ответил - если бы она не написала ему? Если бы он не получил ордена? Если бы она не увидела его портрет в иллюстрированном журнале? Если бы ничто не напомнило ей об его существовании? Если бы он стал безвестным скрипачом в одном из оркестров предместья? Что за странные мысли! Разве она любит его потому, что он знаменит? Какое это имеет для нее значение? Да и вообще, интересуется ли она его игрой на скрипке? Разве не лучше было бы, если бы Эмиль вовсе не был знаменит и окружен поклонением? Конечно, тогда она чувствовала бы себя гораздо ближе к нему, роднее, не робела бы так перед ним, да и он относился бы к ней по-другому. Он и теперь очень любезен, а все-таки... тут до ее сознания доходит - ведь что-то стояло сегодня между ними, отдаляя их друг от друга. Да, и это объясняется только тем, что он человек с мировым именем, а она - всего лишь глупая провинциалка. И она вдруг вспомнила, как он стоял в зале перед Рембрандтом и смотрел в окно, когда она рассказывала; как торопливо попрощался с нею, как быстро ушел, просто убежал. Но разве она сама испытывала то, что чувствуют к любимому человеку? Была ли она счастлива, когда он говорил с нею? Хотелось ли ей поцеловать его, когда он стоял около нее?.. Ничего подобного. И радует ли ее предстоящий вечер? Рада ли она, что через два часа увидит его? И будь в ее власти перенестись теперь в другое место, не предпочла бы она очутиться дома, с сыном, пойти с ним гулять средь виноградников, без тревог и без волнений, как достойная мать и порядочная женщина, вместо того чтобы лежать здесь, на скверном диване в неуютном номере гостиницы, и тревожно, но без страстного нетерпения ждать наступления вечера? Она вспомнила то время, еще такое недавнее, когда весь круг ее забот составляли только ребенок, хозяйство, уроки, - разве не была она тогда довольна, почти счастлива?.. Она посмотрела вокруг. Убогая комната гостиницы, стены, безвкусно окрашенные в голубой и белый цвета, грязные пятна на потолке, шкаф с полуоткрытой дверцей - все это ей глубоко противно. Нет, это не для нее! С неудовольствием вспоминает она обед в перворазрядном ресторане, свою беготню по городу, усталость, ветер и пыль; можно подумать, будто она стала бродягой. И вдруг ее пронзает мысль, не случилось ли чего-нибудь дома! У мальчика может сделаться лихорадка, родные телеграфируют в Вену ее кузине или даже приедут за ней и не найдут ее, и тогда выяснится, что она лгала, словно какая-нибудь дурная женщина, у которой есть все основания лгать... Ужасно подумать, как она будет выглядеть! В глазах невестки, деверя, Элли, в глазах взрослого племянника... в глазах всего города, который тотчас обо всем узнает... в глазах господина Рупиуса! Нет, право, она не создана для всего этого! Как по-детски, как неумело она все это затеяла, довольно малейшей случайности, чтобы выдать ее. Почему же она обо всем этом не подумала раньше? Неужели ею так сильно овладело желание снова увидеться с Эмилем, что ради этого она все поставила на карту - свое доброе имя, свое будущее? Ибо кто знает, не откажутся ли от нее родные, не лишится ли она уроков, когда все выяснится? Все... Но что, что выяснится? Что произошло? В чем она может упрекнуть себя? И с радостным чувством, с чистой совестью она отвечает себе: ни в чем. И она может сегодня же... сейчас же уехать из Вены, семичасовым поездом, в десять быть дома, в своей уютной комнате, со своим любимым мальчиком... Да, это она может сделать. Правда, мальчика нет дома... но она пошлет за ним... Нет, этого она не сделает, не уедет... нет, для этого нет никаких оснований - и завтра утром будет еще не поздно. Сегодня вечером она попрощается с Эмилем... да, она сразу сообщит ему, что завтра утром едет домой, что она вообще приехала только для того, чтобы хоть раз пожать ему руку... Да, так будет лучше всего. О, он может проводить ее до гостиницы ах, боже мой - и поужинать с нею в каком-нибудь ресторане, в саду... и она уйдет от него, как пришла... Да, кроме того, по его поведению она увидит, как он на самом деле относится к ней; она будет сдержанна, даже холодна, и это ей совсем не трудно, потому что она спокойна, совершенно спокойна. Ей кажется, что все ее желания снова угасли, и она отчетливо сознает, что ее назначение - быть и оставаться порядочной женщиной. Молодой девушкой она отвергала все домогательства, потом была верна мужу, став вдовой, не знала искушений... короче говоря, если он захочет жениться на ней, она будет очень рада этому, но любое дерзкое предложение отвергнет так же строго, как... как двенадцать лет тому назад, когда он возле Пауланер-кирхе показал ей свое окно.
   Она встает, потягивается, подходит к окну. Небо стало пасмурным, с гор надвигаются тучи, но порывистый ветер утих. Берта готовится к выходу.
   Едва Берта вышла из гостиницы, как полил дождь. Под зонтом она могла не опасаться нежелательных встреч. Воздух был напоен благоуханием, словно вместе с дождем разливалось по городу дыхание окружающих его лесов. Берта наслаждалась прогулкой, и самая цель ее пути только смутно мерцала перед ней. Она так устала от полноты сменяющихся чувств, что уже ничего не чувствовала. У нее не было ни страха, ни надежд, ни планов. Она снова прошла мимо сада, по Рингу, с радостью впивая запах влажной сирени. Сегодня утром она даже не заметила, что все вокруг пестрит лиловыми цветами. Внезапно мелькнувшая мысль вызвала у нее улыбку: она зашла в цветочный магазин и купила букетик фиалок. Она поднесла фиалки ко рту, и ее охватила глубокая нежность; она подумала: сегодня в семь уходит поезд туда, домой, и обрадовалась, будто кого-то перехитрила. Она медленно перешла через мост. И вспомнила, как несколько дней тому назад переходила этот же мост, чтобы попасть на ту улицу, где он прежде жил, и снова увидеть его окно. Здесь ужасная сутолока, два людских потока устремляются навстречу друг другу один из предместья в город, другой из города в предместье; едут всевозможные экипажи, слышатся звонки, свистки, крики кучеров; Берта хочет остановиться, но ее толкают вперед. Вдруг она слышит совсем рядом протяжный свист. Возле нее останавливается карета, чья-то голова высовывается из окна. Это он. Он подзывает ее глазами; несколько человек тотчас обращают на это внимание, им хочется слышать, что скажет молодой человек даме, подошедшей к его карете. Он очень тихо спрашивает:
   - Не хочешь ли сесть?
   - К тебе?
   - Ну да, ведь дождь идет.
   - Я, собственно говоря, хотела бы пойти пешком,
   - Как хочешь. - Эмиль быстро выходит, расплачивается с кучером.
   Берта с некоторым испугом замечает, что с полдюжины людей стоят вокруг них и с большим нетерпением ждут, как развернется дальше это удивительное происшествие. Эмиль говорит Берте: "Пойдем". Они быстро переходят через улицу и таким образом спасаются от любопытных. Теперь они медленно идут вдоль набережной Вены, по одной из менее оживленных улиц.
   - У тебя даже нет зонта, Эмиль!
   - Не пустишь ли ты меня под свой? Подожди, так не годится.
   Он берет у нее из рук зонт, держит его над ними обоими и подхватывает ее под руку. Теперь она чувствует, что это его рука, и очень рада этому.
   - С загородной прогулкой, к сожалению, ничего не выходит, - говорит он.
   - Жаль.
   - Как ты провела день?
   Она рассказывает о роскошном ресторане, где она обедала.
   - Почему же ты мне ничего не сказала? Я думал, ты обедаешь у кузины; мы могли бы отлично пообедать вместе.
   - Ты же был занят, - говорит она с некоторой гордостью оттого, что нашла такой легкий, насмешливый тон.
   - Ну да, во всяком случае, после обеда; мне пришлось выслушать почти целую оперу.
   - Как это?
   - У меня был молодой композитор, впрочем, очень талантливый человек.
   Она очень рада; оказывается, вот чем он занимается днем. Он останавливается и, не выпуская ее руки, смотрит ей в лицо.
   - Знаешь, ведь ты стала гораздо красивее! Да, кроме шуток! А теперь скажи наконец откровенно: как тебе пришло в голову написать мне?
   - Но я тебе уже говорила.
   - Так ты все это время думала обо мне?
   - Очень часто.
   - Даже когда был жив твой муж?
   - Конечно, я всегда думала о тебе. А ты?
   - Часто, очень часто.
   - По...
   - Что же?..
   - Ты ведь мужчина.
   - Да, но что ты хочешь этим сказать? - Ты, конечно, многих любил.
   - Любил... любил... О да, конечно.
   - А я, - живо говорит она, как будто правда неудержимо рвалась из нее, - а я никого не любила, кроме тебя.
   Он берет ее руку и подносит к губам. Потом говорит:
   - Ну, это еще надо доказать.
   - А я принесла тебе фиалки.
   Он улыбается.
   - Что же, это и есть доказательство? Ты это сказала так, будто с тех пор, как мы не виделись, ты только и делала, что собирала или, по крайней мере, покупала для меня фиалки. Впрочем, очень тебе благодарен. Почему ты не захотела сесть в карету?
   - Так приятно пройтись пешком.
   - Но если ходить долго... Мы все-таки поужинаем вместе?
   - С большим удовольствием. Здесь недалеко, например, есть ресторанчик, - поспешила прибавить она.
   Он засмеялся.
   - Ах, нет, мы все это устроим немножко поуютнее.
   Она опустила глаза. Затем сказала:
   - Не хочется сидеть за одним столом с чужими людьми,
   - Конечно, нет. Мы даже пойдем в такое место, где совсем никого не будет.
   - Что это ты выдумал! - сказала она. - Этого я не сделаю.
   Он пожал плечами.
   - Как хочешь. Ты уже успела проголодаться?
   - Нет, нисколько.
   Оба замолчали. Затем он сказал:
   - А смогу я когда-нибудь познакомиться с твоим мальчуганом?
   - Конечно, - радостно ответила она, - Когда захочешь. - Она начала рассказывать о мальчике, а потом перешла на свою родню. Эмиль иногда задавал какой-нибудь вопрос, и вскоре он уже знал все, что делалось в городе, вплоть до домогательств Клингемана, о которых Берта рассказывала смеясь, но с некоторым удовлетворением.
   Горели фонари, бросая отблески на мокрую мостовую.
   - Милая детка, мы не можем всю ночь расхаживать по улицам, - вдруг сказал Эмиль.
   - Да... Но не могу же я пойти с тобой... в ресторан. Представь себе только, что я случайно встречу кузину или еще кого-нибудь.
   - Не беспокойся, нас никто не увидит. - Он быстро вошел в какие-то ворота и закрыл зонтик.
   - Куда ты идешь? - Она заглянула в большой сад. Вдоль стен, под парусиновым навесом, за накрытыми столами сидели люди.
   - Ты думаешь, здесь?
   - Нет, идем, идем. - Тут же, направо от ворот, была маленькая дверь, она оказалась не запертой. - Сюда, сюда.
   Они очутились в узком, освещенном коридоре, по обе стороны его шел ряд дверей. Кельнер поклонился им, пошел вперед, до конца коридора, открыл последнюю дверь и, пропустив гостей, закрыл ее за ними. Посреди маленькой комнаты стоял столик с тремя приборами, у стены голубой бархатный диван, против него висело овальное зеркало в золоченой раме. Перед зеркалом Берта сняла шляпу и заметила нацарапанные на стекле имена: "Ирма" и "Руди". В зеркале она увидела, как сзади к ней подошел Эмиль. Он взял в ладони ее лицо, закинул ей голову назад и поцеловал в губы. Затем, не говоря ни слова, повернулся и позвонил. Тотчас, будто он ждал за дверью, вошел очень молодой кельнер. Приняв заказ, он вышел, и Эмиль сел. "Ну, Берта?" Она обернулась к нему, он слегка сжал ее руку и не выпускал, даже когда Берта села рядом с ним в угол дивана. Другой рукой она машинально погладила его по голове.
   Вошел кельнер постарше, и Эмиль составил меню. Берта была со всем согласна. Как только кельнер ушел, Эмиль сказал:
   - Как тут не спросить, почему только сегодня?
   - Что ты хочешь этим сказать?
   - Почему ты не написала мне гораздо раньше? - Да... если бы ты раньше получил орден!
   Он взял ее руку и поцеловал.
   - Ты ведь часто бываешь в Вене.
   - О нет!
   Он взглянул на нее.
   - Но ты же мне писала что-то в этом роде? Теперь она вспомнила и покраснела.
   - Ну да, иногда бываю... В этот понедельник я была здесь.
   Кельнер принес сардины и икру и ушел.
   - Теперь, - сказал Эмиль, - по-видимому, как раз пришло время.
   - Чему?
   - Нам снова встретиться.
   - О, меня часто тянуло к тебе. Он задумался. Затем сказал:
   - Пожалуй, хорошо, что все тогда сложилось именно так, а не иначе. Потому-то у нас и сохранились такие прекрасные воспоминания.
   - Да, прекрасные.
   Они умолкли. Потом она сказала:
   - А помнишь... - И она заговорила о далеком прошлом, о прогулках в Городском парке и о его первом выступлении в консерватории. Он кивал головой, рука его лежала на спинке дивана, слегка касаясь ее волос, вьющихся на затылке. Иногда он вставлял словечко. И тоже вспоминал; он даже припомнил одну утреннюю воскресную прогулку по аллеям Пратера, о которой она забыла.