Шницлер Артур. Жена мудреца (Новеллы и повести)

   На пристани стояли дети. Мы вышли из лодки и не спеша направились к берегу; дети за нами, но скоро они отстали. Перед нами лежала вся деревня не более двадцати беспорядочно разбросанных домов. Мы буквально тонули в рыхлом буром песке, намытом здесь водою. На солнечном пустыре, спускавшемся к самому морю, висели растянутые для сушки сети. Кое-где у дверей сидели женщины и чинили сети. Через сто шагов мы остались совсем одни. Мы вышли на узкую дорогу, которая вела на другой край острова, к маяку. Налево от нас, за жалкой, все сужавшейся пашней, лежало море; справа поднимался холм, по гребню которого вилась дорога к церкви, оставшейся у нас за спиной. Над всем этим нависло солнце и тишина. Мы с Фридерикой все время молчали. Мне и не хотелось разговаривать; было так приятно идти с нею среди этого безмолвия.
   Но она заговорила.
   - Неделю тому назад... - начала было она.
   - Что?
   - Я еще ничего не знала... даже куда я поеду.
   Я ничего не ответил.
   - Ах, как здесь хорошо! - воскликнула она, взяв меня за руку.
   Она была прелестна; мне так хотелось обнять ее и поцеловать в глаза.
   - Да? - сказал я тихо.
   Она промолчала, но сделалась вдруг серьезной.
   Мы подошли к домику, пристроенному к башне маяка; здесь дорога кончалась; надо было возвращаться. На холм вела узкая, довольно крутая тропинка. Я колебался.
   - Идемте, - сказала она.
   Мы вступили на тропинку, и теперь церковь возвышалась прямо перед нами. Мы направились к ней. Было очень тепло. Я обнял Фридерику за шею. Ей не оставалось ничего другого, как покорно идти рядом, иначе она скатилась бы вниз. Рукою я чувствовал, как горят ее щеки.
   - Почему вы все-таки ни разу не написали нам за все это время? спросила она вдруг. - Мне хотябы? - добавила она, подняв на меня глаза.
   - Почему? - повторил я отчужденно.
   - Да!
   - Как же я мог?
   - Ах, поэтому... - сказала она. - Неужели вы тогда обиделись?
   Я был так поражен, что ничего не мог ответить.
   - Что вы, собственно, подумали тогда?
   - Что я...
   - Да. Или вы уже ничего не помните?
   - Конечно, помню. Но почему вы заговорили об этом сейчас?
   - Я давно хотела спросить вас, - сказала она.
   - Так говорите же, - взволнованно попросил я.
   - Вы, должно быть, сочли это за каприз... О, конечно, - с чувством добавила она, заметив, что я собираюсь что-то возразить. - Но поверьте, это был не каприз. Сколько я выстрадала в тот год - и представить себе нельзя.
   - В какой год?
   - Ну... когда вы у нас... Почему вы спрашиваете? Сначала я себе сама... Впрочем, зачем я вам это рассказываю?
   Я пылко схватил ее за руку.
   - Нет, рассказывайте... Пожалуйста... Я же люблю вас.
   - А я тебя! - воскликнула она, взяла мои руки и начала их целовать. Всегда любила, всегда.
   - Продолжай, пожалуйста, - попросил я. - И расскажи мне все-все...
   Мы медленно шагали по залитой солнцем тропинке, и она рассказывала:
   - Сначала я говорила себе: он еще ребенок... я люблю его, как мать. Но чем ближе подходил час вашего отъезда...
   Она остановилась на полуслове. Потом продолжала:
   - И вот этот час наступил... Я не хотела к тебе идти; что привело меня наверх, сама не знаю. А когда я уже была у тебя, я совсем не хотела тебя целовать, но...
   - Дальше, дальше, - говорил я.
   - И вдруг я велела тебе уйти. Ты, конечно, решил, что все это была комедия, не правда ли?
   - Я тебя не понимаю.
   - Так я и думала. Я даже хотела написать тебе... А для чего?.. Так вот... Отослала я тебя потому... Я вдруг испугалась.
   - Я это знаю.
   - Знаешь? Почему же ты тогда не писал мне? - взволнованно воскликнула она.
   - Чего ты испугалась? - спросил я, начиная догадываться.
   - Мне померещилось, что кто-то идет.
   - Померещилось? Но почему?
   - Мне показалось, что я слышала в коридоре шаги. Да. Шаги! И подумала, что это он... Тогда на меня напал страх - было бы ужасно, если бы он... О, я даже думать не хочу об этом. Но там никого не было. Никого. Он пришел домой только поздно вечером. Ты давным-давно уехал...
   Она рассказывала это, и я чувствовал, как что-то холодеет у меня в груди. А когда она кончила, я взглянул на нее так, словно собирался спросить: "Кто ты?" Я невольно обернулся к гавани, где белели паруса нашей лодки, и подумал: как давно, как бесконечно давно мы приехали на этот остров. Я сошел на берег с женщиной, которую любил, а теперь со мной стоит чужая. Я слова не мог вымолвить. Едва ли она заметила это; она взяла меня под руку; мое молчание она, вероятно, сочла за немую нежность. Я думал о нем. Значит, он ничего не сказал ей! Она не знает и никогда не знала, что он видел ее у моих ног. Он неслышно ушел тогда и вернулся лишь через несколько... через много часов и ничего не сказал ей! И все эти годы он прожил рядом с нею, не выдав себя ни единым словом. Он простил ей, а она не знала этого!
   Мы подошли к церкви; до нее оставалось каких-нибудь десять шагов. Я заметил крутую дорожку, которая через несколько минут должна была привести нас в деревню, и свернул на нее. Фридерика последовала за мной.
   - Подожди, - сказала она, - а то я упаду.
   Я, не оглядываясь, протянул ей руку.
   - Что с тобой? - спросила она.
   Я ничего не мог ответить и только крепко пожал ей руку. Это, кажется, успокоило ее. Затем, лишь бы сказать что-нибудь, я заметил:
   - Жаль, можно было осмотреть церковь.
   Она засмеялась:
   Мы прошли мимо, даже не обратив на нее внимания.
   - Может быть, вы хотите вернуться? - спросил я.
   - Нет, нет. Я хочу поскорей обратно в лодку. Давайте как-нибудь покатаемся на парусной лодке вдвоем, без этого старика,
   - Я не умею управлять парусами.
   - А, - сказала она и замолчала, как будто ее внезапно поразила мысль, которую она хотела скрыть.
   Расспрашивать ее я не стал. Вскоре мы очутились на пристани. Лодка была готова. Возле нее опять стояли дети, которые встретили нас, когда мы приехали. Они смотрели на нас большими голубыми глазами. Мы отчалили. Море успокоилось. Закрыв глаза, трудно было заметить, что находишься в движении.
   - Я хочу, чтобы вы легли у моих ног, - сказала Фридерика, и я устроился на дне лодки и положил голову Фридерике на колени.
   Я был доволен, что мне не приходится смотреть ей в лицо. Она говорила, а мне казалось, что ее слова звучат где-то далеко-далеко. Я все понимал и в то же время мог спокойно предаться своим мыслям.
   Она внушала мне ужас.
   - Вечером покатаемся по морю вдвоем, - сказала она.
   Что-то призрачное, казалось мне, витало вокруг нее.
   - Сегодня вечером, - медленно повторила она, - на весельной лодке. Грести ты, надеюсь, умеешь?
   - Да, - сказал я.
   Глубокое прощение окружало ничего не подозревавшую Фридерику, словно непроницаемой оболочкой, и приводило меня в трепет.
   Она все говорила.
   - Нас унесет в море, и мы будем вдвоем... Почему ты молчишь? спросила она.
   - Я счастлив, - сказал я.
   Я с ужасом думал о безмолвном жребии, который она, сама того не зная, влачила уже столько лет.
   Лодка неслась вперед.
   У меня мелькнула мысль: "Скажи ей. Сними с нее этот ужас; тогда она опять станет для тебя просто женщиной, такою, как все, и ты возжелаешь ее". Но какое я имел право на это? Мы причалили.
   Я выпрыгнул из лодки и помог сойти ей.
   - Мальчик, наверно, уже скучает. Мне надо спешить. Не провожайте меня.
   На взморье было очень людно; я заметил, что на нас смотрят.
   - А вечером, - промолвила она, - в девять... да что с тобой?
   - Я очень счастлив, - сказал я.
   - Вечером, - продолжала она, - в девять часов, я приду сюда на взморье, приду к тебе. До свидания! - И она убежала.
   - До свидания! - повторил я, не двигаясь с места. Но виделись мы в последний раз.
   Теперь, когда я пишу эти строки, я уже далеко, и с каждой секундой уношусь все дальше; я пишу в купе поезда, который час тому назад вышел из Копенгагена. Уже девять. Она пришла на взморье и ждет меня. Стоит мне закрыть глаза, как предо мною возникает этот образ. Но не женщина бродит там в сумерках по берегу - там витает тень.
   МЕРТВЫЕ МОЛЧАТ
   Спокойно сидеть в коляске больше, не было сил; он вышел и стал прохаживаться невдалеке. Уже стемнело; огни редких в этом глухом переулке фонарей трепетали под ветром. Дождь перестал; тротуары почти высохли; но немощеные улицы были еще влажны, и кое-где стояли небольшие лужи.
   "Странно, - подумал Франц, - до Пратерштрассе каких-нибудь сто шагов, но так и кажется, что ты попал в захолустный венгерский городок... Ну и пусть - здесь мы хоть можем чувствовать себя в безопасности; тут ей нечего бояться встречи со знакомыми".
   Он посмотрел на часы... Семь, а уже ночь ночью. Рано в этом году началась осень. И эти проклятые ветры.
   Он поднял воротник и стал еще быстрее шагать взад и вперед. Стекла фонарей дребезжали. "Еще полчаса, - сказал он себе, - и можно будет уйти. А! Я, кажется, не возражал бы, чтобы они уже миновали". На углу он остановился. Отсюда ему открывался вид на обе улицы, по которым она могла прийти.
   "Да, сегодня она придет, - подумал он, придерживая шляпу, готовую улететь. - Пятница - заседание профессорской коллегии, сегодня она рискнет отлучиться и может даже пробыть со мной подольше... " Он услышал, как прозвонила конка; потом где-то рядом загудел колокол церкви святого Непомука. Улица немного ожила. Чаще стали появляться прохожие - главным образом, как ему показалось, приказчики из магазинов, закрывавшихся в семь часов. Все шли быстро и были поглощены борьбой с ветром, который мешал идти. На него никто не обратил внимания, кроме двух-трех продавщиц - в их взглядах мелькнуло легкое любопытство.
   Вдруг он увидел быстро приближавшуюся знакомую фигуру. Он поспешил ей навстречу. Потом подумал: "Пешком? Она ли это?"
   То была она; заметив его, она ускорила шаг.
   - Ты пешком? - спросил он.
   - Я отпустила фиакр еще у Карлтеатра. Я, кажется, уже один раз ехала с тем же кучером.
   Какой-то господин, поравнявшись с ними, мельком взглянул на даму; встретив строгий, почти угрожающий взгляд молодого человека, он быстро удалился. Дама проводила его глазами.
   - Кто это был? - спросила она боязливо.
   - Не знаю. Можешь быть спокойна: знакомых здесь нет... А теперь быстро - вон фиакр.
   - Это твой?
   - Да.
   - Открытый?
   - Час тому назад была прекрасная погода.
   Они поспешили к фиакру; молодая женщина села в него.
   - Извозчик! - позвал молодой человек.
   - Где же он? - спросила молодая женщина.
   - Даже не верится, - воскликнул он, - этот тип куда-то провалился!
   - Господи! - тихо вскрикнула она.
   - Подожди-ка минутку, дорогая, он, должно быть, тут.
   Молодой человек отворил дверь маленького трактира; за одним из столов, занятых посетителями, сидел извозчик; он проворно поднялся.
   - Сию минуту, сударь, - проговорил он и стоя допил свой стакан вина.
   - Что вы себе позволяете?
   - Пожалуйте, ваша милость; я тут как тут. Пошатываясь, он поспешил к лошадям.
   - Куда прикажете, ваша милость?
   - В Пратер, к Люстхаузу.
   Молодой человек сел в коляску, верх ее был поднят, и его спутница уже сидела там, забившись в угол. Франц взял ее руки в свои. Она не шелохнулась.
   - Может быть, ты хоть пожелаешь мне доброго вечера?
   - Прошу тебя - подожди немного; я все еще не могу отдышаться.
   Молодой человек откинулся в другой угол. Некоторое время оба молчали. Фиакр свернул на Пратерштрассе, миновал монумент адмирала Тегетгофа и через несколько секунд покатился по широкой темной аллее Пратера. Тут Эмма порывисто обняла любимого. Он молча откинул разделявшую их губы вуаль и поцеловал ее.
   - Наконец-то мы вместе! - сказала она.
   - Знаешь, когда мы виделись в последний раз? - воскликнул он.
   - В воскресенье.
   - Да, и то лишь издали.
   - Как? Ты же был у нас.
   - Да-да... у вас. Ах, больше так продолжаться не может. К вам я вообще больше не приду. Что с тобой?
   - Мимо нас проехал чей-то экипаж.
   - Милая, тем, кто сегодня катается по Пратеру, право же, не до нас.
   - Да, конечно. Но вдруг кто-нибудь случайно заглянет в нашу коляску.
   - Сейчас все равно никого не узнаешь.
   - Прошу тебя, поедем куда-нибудь в другое место.
   - Как хочешь.
   Он окликнул извозчика, но тот, видимо, не услышал. Тогда Франц наклонился и тронул его за плечо. Извозчик обернулся.
   - Поворачивайте обратно. И зачем вы так нахлестываете лошадей? Мы не спешим. Поедем на... знаете, аллея, которая ведет к Имперскому мосту.
   - На шоссе?
   - Да. Но не гоните так, в этом нет никакой надобности.
   - Пожалуйста, сударь; это все буря, из-за нее кони так бесятся.
   - Что и говорить, буря. Франц сел на свое место.
   Извозчик завернул лошадей. Они поехали обратно.
   - Почему я тебя вчера не видела?
   - Где бы ты могла меня видеть?
   - Я думала, что моя сестра тебя тоже пригласила.
   - Ах, так!
   - Почему ты не пришел?
   - Потому, что я не в силах встречаться с тобою на людях. И больше этого не будет. Никогда.
   Она пожала плечами.
   - Где мы сейчас? - спросила она немного спустя. Они проехали под железнодорожным мостом и свернули на шоссе.
   - Скоро Большой Дунай, - сказал Франц, - мы едем к Имперскому мосту. Знакомых ты здесь не встретишь, - добавил он насмешливо.
   - Экипаж ужасно трясет.
   - Да, мы опять едем по мостовой.
   - Почему он едет такими зигзагами?
   - Это тебе кажется.
   Он, однако, и сам считал, что качало их гораздо сильнее, чем следовало. Но говорить он об этом не хотел, чтобы не напугать ее еще больше.
   - Сегодня нам нужно о многом серьезно поговорить, Эмма.
   - Тогда начинай, в девять я должна быть дома.
   - Все можно решить двумя словами.
   - Господи, что же это такое?.. - вскрикнула она.
   Коляска каким-то образом оказалась между рельсами конки и теперь, когда извозчик попытался выехать, накренилась так, что едва не опрокинулась. Франц схватил извозчика за шиворот.
   - Остановитесь, - закричал он. - Вы же пьяны.
   Извозчик с трудом остановил лошадей.
   - Но, сударь...
   - Давай сойдем, Эмма.
   - Где мы?
   - Уже у моста. Буря теперь приутихла. Пройдемся немного пешком. Когда едешь, все равно толком не поговоришь.
   Эмма опустила вуаль и последовала за ним.
   - Приутихла, говоришь? - воскликнула Эмма; не успела она выйти из коляски, как ветер едва не сбил ее с ног.
   Он взял ее под руку.
   - Следуйте за нами, - крикнул он извозчику.
   Они, не спеша, двинулись вперед. Поднимаясь на мост, оба хранили молчание; потом они услышали внизу шум воды и остановились. Густая мгла обступала их. Под ними катила свои воды река - серая и безбрежная; вдали виднелись красные огоньки, которые отражались в воде и, казалось, парили над нею. С берега, только что покинутого ими, в воду падали дрожащие полосы света; на другом берегу река как бы терялась в черных лугах. Вдруг послышался далекий, все нарастающий гул, - оба невольно взглянули туда, где мелькали огни; между железными арками, неожиданно выхваченными из ночного мрака и тут же, казалось, опять потонувшими в нем, проносился поезд с ярко освещенными окнами. Мало-помалу гул стих, наступила тишина, нарушаемая лишь неожиданными порывами ветра.
   После долгого молчания Франц промолвил:
   - Надо уехать отсюда.
   - Конечно, - откликнулась тихо Эмма.
   - Надо уехать; я имею в виду: уехать совсем, - живо сказал Франц.
   - Это невозможно.
   - Потому что мы трусы, Эмма; только поэтому.
   - А ребенок?
   - Он бы оставил его тебе, я совершенно уверен в этом.
   - И как? - спросила она тихо. - Убежать ночью, тайком?
   - Зачем? Ты просто скажешь ему, что жить с ним больше не можешь, потому что принадлежишь другому.
   - Ты в своем уме, Франц?
   - Если хочешь, я избавлю тебя и от этого, - я сам поговорю с ним.
   - Ты не сделаешь этого, Франц.
   Он попытался разглядеть ее лицо, но в темноте ничего не увидел, кроме того, что она вскинула голову и повернула ее к нему. Он помолчал немного, Потом спокойно сказал:
   - Не бойся, не сделаю.
   Они приближались к другому берегу.
   - Ты ничего не слышишь? - спросила она. - Что это?
   - Это с той стороны, - сказал он.
   В темноте тарахтела какая-то повозка; навстречу им плыл красный огонек; скоро они увидели, что это свет небольшого фонаря, укрепленного на переднем конце оглобли; была ли на повозке кладь и ехал ли на ней кто, они не видели. Следом проехали еще две повозки. На последней они заметили человека в крестьянской одежде, он раскуривал трубку. Повозки проехали. Опять слышался лишь глухой шум фиакра, следовавшего за ними в двадцати шагах. Мост теперь отлого спускался к противоположному берегу. Они видели, как теряется во мраке между деревьями дорога. Внизу справа и слева от них расстилались луга; они глядели туда, как в пропасть.
   После долгого молчания Франц вдруг сказал;
   - Значит, это последний раз...
   - Что? - озабоченно спросила Эмма.
   - Что мы вместе. Оставайся с ним. Я уйду,
   - Ты серьезно?
   - Совершенно.
   - Вот видишь, все-таки не я, а ты каждый раз отравляешь нам те немногие часы, когда мы можем быть вместе.
   - Да, да, ты права, - сказал Франц. - Давай вернемся.
   Она крепче прижалась к его плечу.
   - Нет, - сказала она нежно, - теперь я не хочу. Так легко ты от меня не отделаешься.
   Она привлекла его к себе и долго целовала.
   - Куда бы мы попали, - спросила она затем, - если бы поехали по этой дороге?
   - Прямо в Прагу, милая.
   - Нет, это далеко, - сказала она с улыбкой, - но немножко, если хочешь, можно еще проехать в ту сторону.
   Она показала в темноту.
   - Эй, извозчик! - позвал Франц. Тот не услышал.
   Франц закричал:
   - Да остановитесь вы!
   Фиакр все удалялся. Франц побежал догонять его. Теперь он увидел, что извозчик спит. Ему пришлось громко крикнуть, чтобы разбудить его.
   - Мы проедем еще немного, прямо по этой дороге, поняли?
   - Ладно, сударь...
   Эмма села в фиакр; за нею Франц. Свистнул кнут; лошади вихрем понеслись по размокшей дороге. Крепко обнявшуюся пару бросало из одного угла в другой.
   - Разве в этом нет своей прелести? - шептала Эмма, почти касаясь его губ.
   В это мгновение ей вдруг почудилось, будто коляска летит вверх, - она почувствовала, как ее подкинуло, хотела за что-нибудь ухватиться, но вокруг была пустота; ей показалось, что ее закружил какой-то бешеный вихрь; она невольно зажмурилась - и вдруг ощутила, что лежит на земле; наступила жуткая, тягостная тишина, словно весь мир куда-то исчез и она осталась совершенно одна. Потом она услышала какие-то звуки: стук лошадиных копыт, бивших землю рядом с нею, чей-то тихий стон; но она ничего не видела. Теперь ей стало страшно, она закричала - и испугалась еще больше, потому что не услышала собственного крика. Она вдруг совершенно ясно представила себе, что произошло: фиакр налетел на что-то, скорее всего на верстовой столб, опрокинулся, и они вывалились. "Где Франц?" - было ее следующей мыслью. Она позвала его по имени. И услышала свой голос; совсем тихий, правда, но она услышала его. Никто не откликнулся.
   Она попыталась подняться, с трудом села. Пошарив руками, наткнулась на чье-то тело. Теперь глаза ее освоились с потемками. Рядом с нею совершенно неподвижно лежал Франц. Она протянула руку и коснулась его лица; по нему текло что-то влажное, теплое. У нее перехватило дыхание. Кровь?.. Что случилось? Франц ранен и без сознания. А извозчик - где он? Она позвала его. Никто не откликнулся. Она все еще сидела на земле. "Я жива и невредима, - подумала она, хотя чувствовала боль во всем теле. - Что же мне делать... что же мне делать... не может быть, чтобы я ничего себе не повредила".
   - Франц! - позвала она.
   Голос раздался совсем рядом:
   - Где вы тут, фрейлейн? Где господин? Ничего поди не случилось?.. Погодите, сейчас, фрейлейн, - я только засвечу фонарь, а то ничего ведь не видать; и чего это мои дьяволы сегодня... ума не приложу. А я, ей-богу, не виноват... на кучу щебня понесло их, окаянных.
   Несмотря на боль во всем теле, Эмма поднялась на ноги; то, что извозчик был цел и невредим, немного успокоило ее. Она слышала, как он открыл дверцу фонаря и зачиркал спичками. Со страхом ждала она света. Еще раз притронуться к лежавшему перед нею на земле Францу она не решалась; она думала: когда не видишь, все кажется страшнее; глаза у него, конечно, открыты... должно быть, все обошлось.
   Сбоку упал слабый луч света. Она вдруг увидела фиакр, который, к ее удивлению, не лежал на земле, а лишь съехал в канаву, как если бы у него сломалось колесо. Лошади стояли как вкопанные. Свет приближался; она видела, как желтый кружок, медленно скользнув по верстовому столбу, по куче щебня, исчез в канаве; потом он заполз Францу на ноги, скользнул по телу, осветил его лицо и тут замер. Извозчик поставил фонарь на землю, у самой головы лежащего. Когда Эмма опустилась на колени и увидела его лицо, у нее замерло сердце. Лицо было бледное, глаза - полузакрыты, виднелись одни белки. Из правого виска по щеке медленно сочилась струйка крови, которая терялась под воротником на шее. Зубы впились в нижнюю губу.
   - Не может быть! - твердила Эмма.
   Опустившийся на колени извозчик тоже остолбенело глядел на лицо Франца. Потом он взял обеими руками его голову и приподнял ее.
   - Что вы делаете? - сдавленным голосом крикнула перепуганная Эмма, которой показалось, будто голова поднимается сама собой.
   - Фрейлейн, сдается мне, беда тут стряслась.
   - Неправда, - сказала Эмма. - Этого не может быть. Разве вам что-нибудь сделалось? А мне?..
   Извозчик медленно опустил голову Франца на колени дрожавшей Эммы.
   - Хоть бы кто подошел... не могли эти крестьяне проехать на четверть часа позже...
   - Что же нам делать? - дрожащими губами спросила Эмма.
   - Да, фрейлейн, кабы фиакр не поломался... а в таком виде... Ничего не поделаешь, придется ждать, пока кто подойдет.
   Он еще что-то говорил, но Эмма не слушала его. Она между тем как бы очнулась и теперь знала, что делать.
   - Далеко до ближайших домов? - спросила она.
   - Нет, уже не далеко, фрейлейн, до Франц-Иозефсланда отсюда рукой подать... Будь сейчас светло, его, может, даже видно было б; пешком тут минут пять, не больше.
   - Сходите туда. Я останусь, а вы позовите людей.
   - Ладно, фрейлейн, но, по-моему, лучше бы мне все-таки остаться тут, при вас - особо долго-то ждать не придется, тут скоро кто-нибудь подойдет это как-никак шоссе, и...
   - Тогда будет поздно, тогда может оказаться слишком поздно. Нам нужен доктор.
   Извозчик посмотрел сначала на безжизненное лицо Франца, потом, качая головою, на Эмму.
   - Вы этого не можете знать, - вскричала Эмма, - и я тоже.
   - Ладно, фрейлейн... но где же я во Франц-Иозефсланде найду доктора?
   - Пусть тогда кто-нибудь отправится в город и...
   - Знаете что, фрейлейн? Я думаю, может, у них там есть телефон. Тогда можно бы позвонить в общество Скорой помощи.
   - Да, это будет самое лучшее! Только идите; бегите, ради бога! И приведите людей... И... прошу вас: идите же. Что вы там копаетесь?
   Извозчик уставился на бледное лицо, лежавшее у нее на коленях.
   - Что там общество Скорой помощи, доктор - теперь уж они не помогут.
   - Идите, ради бога! Идите!
   - Иду, иду - чтоб вы только не испугались тут в потемках, фрейлейн.
   Он быстро и торопливо зашагал по дороге.
   - Я тут, ей-ей, ни при чем, - бормотал он. - Выдумали тоже: среди ночи на шоссе...
   Эмма осталась на темной дороге одна с безжизненным телом. "Что теперь будет? - задумалась она. - Этого же не может быть... - твердила она себе. Не может быть... " Вдруг ей послышался рядом вздох. Она наклонилась к побледневшим губам Франца. Нет, не дышит. Кровь на виске и на щеке, казалось, засохла. Она внимательно заглянула ему в глаза, в погасшие глаза - и содрогнулась. Да, почему же я не верю - это же так... это смерть! Она вся затрепетала. Единственное, что она ощущала: мертв. "Я и мертвец, у меня на коленях мертвец". Она дрожащими руками отодвинула голову, так что та опять оказалась на земле. Только теперь она почувствовала весь ужас своего одиночества. Зачем она отослала извозчика? Какая глупость! Что ей тут делать на шоссе одной с мертвецом? Если кто-нибудь подойдет... Да, что же ей делать, если кто-нибудь подойдет? Сколько придется здесь ждать? Она еще раз посмотрела на мертвого. "С ним я не одна", - подумала она. И свет - вот он. В этом огоньке ей мерещилось что-то нежное и ласковое, невольно вызывавшее у нее прилив благодарности. В маленьком пламени было больше жизни, чем во всей бескрайней ночи вокруг; ей даже казалось, будто этот огонек защищает ее от страшного мертвенно-бледного человека, распростертого у ее ног... Она так долго смотрела на этот огонек, что он заплясал у нее перед глазами. И вдруг она словно проснулась и тут же вскочила на ноги! "Нельзя же так, ведь это ужасно, не могу же я допустить, чтобы меня застали тут с ним... " Она мысленно представила себе, как стоит сейчас на дороге, а у ног ее - мертвец и фонарь; какой огромной, должно быть, кажется в темноте ее фигура. "Чего я жду? - мелькнуло у нее; мысли лихорадочно сменяли одна другую. - Чего я жду? Людей? Зачем я им? Они придут и спросят... а я... почему я здесь? Все будут спрашивать, кто я такая. Что я им отвечу? Ничего. Ни слова не скажу, если кто-нибудь придет, буду молчать. Ни слова... не могут же они заставить меня говорить".
   Вдали послышались голоса.
   "Уже?" - подумала она. Испуганно прислушалась. Голоса доносились со стороны моста. Значит, это не те люди, за которыми пошел извозчик. Но кто бы они ни были, они могут заметить свет, а этого допустить нельзя, не то ее обнаружат.
   Ударом ноги она опрокинула фонарь, и он погас. Все погрузилось в глубокий мрак. Она ничего не видела вокруг. Даже его. Только тускло белел щебень. Голоса приближались. Она задрожала всем телом. Лишь бы ее не заметили. Господи, только это ведь и важно, только это - все остальное не имеет никакого значения, она же погибла, если кто-нибудь узнает, что она любовница... Эмма судорожно стискивает ладони. Она молит бога, чтобы люди прошли той стороной дороги и не заметили ее. Она прислушивается. Да, они на той стороне... Что они говорят? Это две женщины; может быть, три. Фиакр они заметили, потому что разговор идет о нем, кое-что можно разобрать. "Опрокинулась какая-то коляска... " Что они еще говорят? Она не может понять. Они проходят... ушли... Слава богу! А теперь, что теперь? Ах, почему она не лежит сейчас мертвая, как он? Ему можно позавидовать: для него все кончено... для него не существует теперь ни опасности, ни страха. А она боится всего. Боится, что ее застанут здесь и спросят: кто вы?.. Что ей придется пойти в полицию, и все об этом узнают... Что ее муж... что ее ребенок...