Шницлер Артур. Жена мудреца (Новеллы и повести)

   - А ты еще помнишь, - сказала Берта, - что мы... - она не решалась сказать это, - однажды чуть было не обручились?
   - Да, - ответил он. - И как знать... - Он хотел, может быть, сказать: для меня было бы самое лучшее, если бы я женился на тебе, но не сказал.
   Эмиль заказал шампанское.
   - Последний раз я пила шампанское не так давно, - сказала Берта, полгода тому назад, когда справляли пятидесятилетие моего деверя.
   Она подумала о вечерах в доме деверя и удивилась тому, как далеко отодвинулся от нее теперь городок со всеми его обитателями. Молодой кельнер принес ведерко со льдом и вино. Берте пришло в голову, что Эмиль, конечно, бывал здесь не раз с другими женщинами. Но это ее почти не трогало.
   Они чокнулись и выпили. Эмиль обнял Берту и поцеловал. Этот поцелуй напомнил ей что-то... Что же именно? Поцелуи в былые времена, когда она была молодой девушкой?.. Поцелуи мужа?.. Нет... И вдруг она вспомнила: именно так целовал ее недавно юный племянник.
   Кельнер принес фрукты и печенье. Эмиль положил Берте на тарелку несколько фиников и виноград.
   - Почему ты ничего не говоришь? - спросила Берта. - Почему ты все время даешь говорить только мне одной? А ты мог бы так много рассказать.
   - Я?.. - Он медленно потягивал вино.
   - Ну да, о твоих путешествиях.
   - Ах, боже мой, все города похожи один на другой, Не забывай, что для собственного удовольствия я путешествую очень редко.
   - Да, это естественно. - Она совсем забыла о том, что сидит здесь со знаменитым скрипачом Эмилем Линдбахом, и сочла долгом вежливости сказать: Скоро у тебя здесь концерт. Я хотела бы опять послушать тебя.
   Он сухо ответил:
   - Никто тебе не мешает это сделать.
   У нее мелькнула мысль, что ей, в сущности, было бы гораздо приятнее послушать его наедине, а не в концерте. Она едва не высказала свое желание вслух, но удержалась - ведь это означало бы только: я хочу к тебе... Как знать, может быть, она скоро будет у него... Ей стало совсем легко, как всегда, когда случалось выпить немного вина... Нет, сегодня не то, что всегда; не легкое опьянение, от которого она делается только чуть-чуть веселее; это лучше, прекраснее. И пьянят ее не те несколько капель вина, что она выпила, - ее пьянит прикосновенье любимой руки, которая гладит ее лицо и волосы. Он сел рядом с нею и притянул ее голову к своему плечу. Вот так бы ей хотелось однажды заснуть... да, правда, ей хочется только этого... Теперь она слышит его шепот: "Любимая..." Дрожь пронизывает ее. Почему только сегодня? Разве не могла она испытать все это раньше? Вообще какой смысл жить так, как она живет?.. Нет ничего дурного в том, что она делает теперь... И так приятно чувствовать на ресницах дыхание молодого мужчины! Нет, нет, не какого-нибудь молодого мужчины... а любимого... Она закрыла глаза. Она и не пыталась снова открыть их, не хотела знать, где она, с кем... Кто это в самом деле?.. Рихард?.. Нет... Не засыпает ли она?.. Она здесь с Эмилем... С кем?.. Кто такой Эмиль?.. До чего же трудно во всем этом разобраться!.. Чье-то дыхание коснулось ее губ - это дыхание возлюбленного ее юных лет, дыхание знаменитого артиста, который скоро даст концерт... дыхание человека, которого она давно, давно не видела... дыхание мужчины, с которым она сидит наедине в ресторане, и он может сделать с нею все, что захочет... Она чувствует, что он целует ее глаза... Как он нежен... и как хорош... Но как же он выглядит?.. Стоит ей лишь открыть глаза, и она увидит его совершенно ясно... Но она предпочитает рисовать его себе, не открывая глаз... Нет, смешно, но это совсем не его лицо!.. Это лицо молодого кельнера, который только что вышел... Как же выглядит Эмиль?.. Вот так?.. Нет, нет, ведь это Рихард... Но довольно, довольно... Разве она такая пошлая женщина, что без конца думает о других мужчинах, когда... покоится в его объятьях... Если бы только она могла открыть глаза!.. Ах!.. - Она так резко двинулась, что едва не оттолкнула Эмиля, и, наконец, открыла глаза.
   Эмиль, улыбаясь, смотрит на нее и спрашивает:
   - Ты любишь меня?
   Она привлекает его к себе, сама в первый раз сегодня целует его и тут же спохватывается, что этот ее поступок противоречит ее недавним намерениям. Чего она хотела? Не уступать, сдерживать себя?.. Да, конечно, была минута, когда она решила именно так, но почему? Она ведь любит его, и, наконец, наступило мгновенье, которого она ждала много дней, - нет, много лет. Губы их все еще слиты в поцелуе... Ах, она хотела бы раствориться в его объятьях... хотела бы всегда принадлежать ему... Он не должен больше ничего говорить... он должен взять ее с собой... он почувствует, что ни одна женщина не может его любить так, как она...
   Эмиль встает, прохаживается по комнате. Она снова подносит стакан к губам. Эмиль тихо говорит: "Не надо больше, Берта". Да, он прав, что она делает? Хочет опьянеть? Зачем? Она никому не обязана отчетом, она свободна, она молода, она хочет, наконец, хоть раз быть счастливой!
   - Может быть, пойдем? - спрашивает Эмиль.
   Берта кивает. Он помогает ей надеть жакет, она стоит перед зеркалом и прикалывает шляпу булавкой. Они выходят из комнаты. За дверью стоит молодой кельнер и кланяется. Перед воротами останавливается экипаж, Берта взбирается в него, она не слышит, что Эмиль говорит кучеру. Эмиль садится рядом с нею. Оба молчат, тесно прижавшись друг к другу. Экипаж трогается, едет долго, долго. Где же все-таки живет Эмиль? Вероятно, он нарочно заставил кучера сделать крюк, потому что знает, как приятно вот так вместе ехать ночью. Экипаж останавливается. Эмиль выходит. "Дай мне твой зонтик", - говорит он. Она протягивает ему зонтик, он раскрывает его. Она выходит, они стоят под зонтом, по которому барабанит дождь.
   Так он живет в этом переулке? Дверь открывается, они входят в подъезд, Эмиль берет из рук швейцара свечу. Красивая, широкая лестница. Во втором этаже Эмиль открывает ключом дверь. Они входят через прихожую в гостиную. От свечи, которую Эмиль держит в руке, он зажигает две другие на столе, затем подходит к Берте, - она все еще стоит у двери, как бы в ожидании, вводит ее в комнату, вынимает из ее шляпы булавку и кладет шляпу на стол. В неверном свете двух слабо горящих свечей Берта видит на стене несколько цветных литографий, - ей кажется, что это портреты царствующих особ, - у одной стены широкий диван, покрытый персидским ковром, у окна небольшое пианино, на крышке его - несколько фотографий в рамках. Над пианино висит картина, но Берта не может ее разглядеть. Там, дальше, по обеим сторонам какой-то двери ниспадают красные портьеры - что-то белое светится через приоткрытую дверь. Берта не выдерживает и спрашивает:
   - Ты здесь живешь?
   - Как видишь.
   Она присматривается. На столе стоят графин с ликером и две рюмки, вазочки с фруктами и печеньем.
   - В этой комнате ты занимаешься?
   Глаза ее невольно ищут пюпитр, необходимый скрипачу. Он берет ее за талию, подводит к пианино; там он садится, усаживает ее к себе на колени...
   - Я тебе лучше признаюсь, - говорит он просто и почти сухо, - я живу, собственно говоря, не здесь. Только для нас с тобой... на время... я считал это благоразумным. Вена, в сущности, маленький город, и мне не хотелось ночью привозить тебя к себе домой.
   Она это понимает, но все же ей как-то не по себе. Она осматривается. Теперь она может ясно разглядеть картину над пианино: это нагая женская фигура. У Берты странное желание: ей хочется подробнее рассмотреть картину.
   - Что это такое? - спрашивает она.
   - Не произведение искусства, - отвечает Эмиль.
   Он зажигает спичку и поднимает ее вверх. Берта видит, что картина дрянная, но в то же время ей кажется, будто женщина на полотне смотрит на нее смеющимися, наглыми глазами, и она рада, когда спичка гаснет.
   - Ты могла бы теперь что-нибудь для меня сыграть, - говорит Эмиль.
   Ее удивляет, что он так холоден... Разве он не понимает, что она находится у него?.. Но испытывает ли она сама какие-то необыкновенные чувства? Нет... Какая-то тоска таится здесь во всех углах... Почему он не повез ее к себе на квартиру? Это было бы гораздо лучше.., Что это за дом? Теперь она сожалеет, что не выпила еще вина... Она не была бы такой рассудительной.
   - Ты не хочешь что-нибудь для меня сыграть? - говорит Эмиль. Подумай, как давно я не слыхал тебя.
   Она садится и берет аккорд.
   - Я, право, все забыла.
   - Попробуй все-таки.
   Она очень тихо наигрывает "Листок из альбома" Шумана и вспоминает, как несколько дней тому назад у себя дома фантазировала вечером на рояле, и Клингеман прогуливался под ее окном; ей вспомнились также слухи о непристойной картине в его комнате, и она невольно взглядывает снова на обнаженную женщину над пианино, которая смотрит теперь вдаль, в пустое пространство.
   Эмиль придвинул свой стул поближе к ней. Он привлекает ее к себе и целует, а пальцы ее продолжают играть и, наконец, неподвижно ложатся на клавиши. Берта слышит, как дождь стучит в окно, и ее охватывает такое чувство, словно она у себя дома.
   Теперь ей кажется, будто Эмиль поднимает ее; не выпуская ее из объятий, он встает и медленно ведет ее куда-то. Она чувствует, как правой рукой задевает портьеру... Глаза ее закрыты... На волосах своих она ощущает свежее дыхание Эмиля...
   Когда они вышли на улицу, дождь перестал, но воздух был удивительно теплый и влажный. Почти все фонари уже были погашены, только один горел на углу. Небо еще было покрыто тучами, и потому дорога тонула в густой темноте. Эмиль взял Берту под руку, они шли молча. Где-то на колокольне пробило час. Берта удивилась. Она думала, что близится утро, но ей нравилось теплой майской ночью гулять молча, прижавшись к его руке, - она его так любила. Они вышли на площадь и очутились перед Карлскирхе.
   Эмиль окликнул извозчика; тот заснул, сидя на подножке своего фиакра.
   - Как хорошо теперь, - сказал Эмиль, - мы можем еще немного прокатиться, а потом я отвезу тебя в гостиницу, да?
   Фиакр тронулся. Эмиль снял шляпу, она положила ее к себе на колени, ей и это было приятно. Она наблюдала за Эмилем сбоку, глаза его, казалось ей, смотрели вдаль.
   - О чем ты думаешь?
   - Правду сказать, я стараюсь вспомнить одну мелодию из оперы, которую этот композитор сыграл мне сегодня днем. Но вместо нее выходит совсем другая.
   - Так ты думаешь теперь о мелодиях, - улыбаясь, но все же с легким упреком сказала Берта.
   Снова молчание. Фиакр медленно катит по безлюдному Рингу, мимо Оперы, музея, Народного сада.
   - Эмиль!
   - Что, дорогая?
   - Когда же наконец я снова услышу, как ты играешь?
   - На днях я играю в концерте. - Он сказал это как бы шутя.
   - Нет, Эмиль, - ты сыграешь для меня одной... Ты это сделаешь как-нибудь... Да?.. Прошу тебя.
   - Да, Да.
   - А для меня это так важно. Л хотела бы, чтобы ты знал, что никто другой не слушает тебя.
   - Ну, хорошо. А теперь оставим это. - Он произнес эти слова так решительно, будто что-то защищал от нее. Она не понимала, каким образом ее просьба может быть ему неприятна, и продолжала:
   - Значит, мы условились: завтра в пять часов у тебя.
   - Да, интересно, понравится ли тебе у меня.
   - О, разумеется. У тебя, конечно, лучше, чем там, где мы были. И мы проведем весь вечер вместе? Знаешь, я только думаю о моей кузине, не следует ли мне...
   - Но, дорогая моя, не будем составлять никакой программы.
   При этом он обнял ее за шею, как будто хотел этим выказать нежность, которой недоставало его тону.
   - Эмиль!
   - Ну?
   - Завтра мы сыграем Крейцерову сонату, хотя бы Andante.
   - Но, милая детка, оставим наконец музыку. Я верю и так, что ты ею чрезвычайно интересуешься.
   Он сказал это опять таким двусмысленным тоном, что она не могла понять, смеется он или говорит серьезно, но она не решилась спросить его. К тому же в эту минуту ей страстно, до боли хотелось услышать, как он играет на скрипке.
   - А, вот мы уже подъезжаем! - воскликнул Эмиль. И оудто он совсем забыл, что хотел еще прокатиться с нею, крикнул кучеру адрес гостиницы.
   - Эмиль...
   - Что, дорогая?
   - Ты еще любишь меня?
   Вместо ответа он прижал ее к себе и поцеловал в губы.
   - Скажи мне, Эмиль...
   - Что?
   - Но тебя раздражает, когда тебе задают много вопросов...
   - Спрашивай, дитя мое.
   - Что ты будешь... как ты обычно проводишь утро?
   - О, очень по-разному. Завтра, например, я играю соло на скрипке в мессе Гайдна в Лерхенфельдеркирхе.
   - Правда? Значит, я смогу тебя услышать уже завтра утром?
   - Если это доставит тебе удовольствие. Но, право, не стоит беспокоиться... То есть, месса, конечно, очень хороша.
   - Что это ты вздумал играть в Лерхенфельдеркирхе?
   - Это... любезность с моей стороны.
   - По отношению к кому?
   - По отношению... к Гайдну, разумеется.
   Берта вздрогнула, как от мучительной боли. В эту минуту она почувствовала, что это его выступление в Лерхенфельдеркирхе, должно быть, связано с особыми обстоятельствами. Может быть, участвует какая-нибудь певица, которая... Да что она знает в конце концов?.. Но, само собою понятно, она пойдет туда... Она не может отдать его другой!.. Он принадлежит ей, ей одной... он сам сказал это... и она сумеет его удержать... У нее столько безграничной нежности... Она всю ее сберегла для него одного... Она окутает его этой нежностью... Он не будет больше стремиться к другой женщине... Она переедет в Вену, каждый день будет с ним вместе, будет с ним всегда.
   - Эмиль...
   - Что, любимая моя? - Он оборачивается к ней и как-то встревоженно смотрит на нее.
   - Ты любишь меня? О, боже, мы уже приехали.
   - Вот как? - удивленно спрашивает Эмиль.
   - Да, видишь, вот там я живу. Прошу тебя, Эмиль, скажи мне еще раз...
   - Да, завтра, в пять часов, дорогая. Я буду очень рад...
   - Нет, нет... я спрашиваю... ты...
   Коляска останавливается. Эмиль ждет, стоя рядом с Бертой, пока швейцар открывает дверь, затем очень церемонно целует ей руку, говорит: "До свидания, сударыня", и уезжает.
   В эту ночь она спала крепким, глубоким сном.
   Когда она проснулась, комната была залита светом. В памяти ее возник вчерашний вечер, и она очень обрадовалась, что все казавшееся ей таким тяжелым, чуть ли не мрачным, стало теперь светлым и радостным прошлым. И она с гордостью вспоминала свои поцелуи, в которых не было и следа робости, обычной при первом тайном свидании. Она не испытывала ни малейшего раскаяния, хотя понимала, что после переживаний такого рода обычно наступает раскаяние. Ей приходили в голову слова: грех, любовная связь, но лишь на секунду, ибо, казалось, лишены были всякого смысла, Берта не сомневалась, что отвечала на ласки Эмиля, как женщина, опытная в любви, и была очень счастлива, что все изведанное другими женщинами в хмельных ночах узнала лишь благодаря глубокому чувству. Ей казалось, будто вчера она открыла в себе дар, о котором до сих пор не подозревала, и она ощутила легкое сожаление, что не воспользовалась им раньше. Ей пришел на ум один вопрос Эмиля о ее прошлом, который не обидел ее, хотя должен был бы обидеть, и теперь при мысли об этом на губах у нее заиграла та же улыбка, с которой она клялась Эмилю, что говорит правду, а он не хотел верить ей. Затем она подумала о предстоящем свидании с ним, представила себе, как он примет ее и поведет по комнатам. Берта решила вести себя так, будто между ними еще ничего не произошло. Даже в глазах ее он не должен прочесть воспоминания о вчерашнем вечере; пусть добивается ее снова, пусть покорит ее не только словами, нет, но и своей музыкой... Да... но ведь она намеревалась слушать его уже сегодня утром!.. Конечно - в церкви... И она вспомнила, как вчера вечером ее внезапно охватила ревность... Но почему же?.. Теперь ей показалось просто смешным ревновать к певице, которая, вероятно, участвует в мессе, или к какой-нибудь другой незнакомой женщине. Но она, во всяком случае, пойдет туда. Ах, как чудесно будет стоять в сумраке церкви, невидимо для него, не видя его, и только слушать, как доносится с хоров его игра. И она полна радостного ожидания новых ласк, которые он, еще сам того не зная, будет расточать ей.
   Она медленно встает, одевается. У нее мелькает мысль о доме, но эта мысль вялая, безжизненная. Берте даже трудно додумать ее до конца. Она и теперь не испытывает никакого раскаяния, она скорее гордится собой. Она чувствует, что всецело создана Эмилем: все, что было до него, исчезло. Если бы он потребовал: проживи год, проживи это лето со мной, а потом умри, она согласилась бы.
   Распущенные волосы падают ей на плечи. Воспоминания одолевают ее, от них едва не кружится голова... О, боже, почему все это пришло так поздно, так поздно? Но впереди у нее еще много времени - еще пять, десять лет она может оставаться красивой... а для него еще дольше, если они станут жить вместе, ибо он будет стареть вместе с нею. И ее снова окрыляет надежда: что, если он женится на ней, если они будут вместе жить, вместе путешествовать, вместе спать - каждую ночь? Но тут ей становится немного стыдно. Почему у нее вечно такие мысли? Ведь вместе жить значит еще иметь общие заботы и возможность обо всем говорить друг с другом. Да, она хочет прежде всего быть его другом. И сегодня вечером она сразу скажет ему об этом. Сегодня наконец он должен рассказать ей о себе, поведать всю свою жизнь с того момента, как они расстались двенадцать лет тому назад, до... и, доведя мысль до конца, она удивляется: до вчерашнего утра... Вчера утром она в первый раз снова увиделась с ним, и за один день он всецело завладел ею, настолько, что она ни о ком другом не может думать и почти забыла о своих материнских обязанностях... Нет, теперь она только его любовница.
   Она вышла из гостиницы прямо в ясный солнечный день. Ей бросилось в глаза, что на улицах больше народу, чем обычно, что почти все магазины закрыты. Да ведь сегодня воскресенье! Она совсем позабыла об этом. И это ее тоже обрадовало. Вскоре ей встретился стройный мужчина в распахнутом пальто, рядом с ним шла молодая девушка с темными, смеющимися глазами. Берта подумала: вот и мы, наверное, такая же пара, как эти двое... И она уже представила себе, как они прогуливаются под руку, не в ночной темноте, а по залитой солнцем улице, и глаза у них счастливые и смеющиеся, как у этой пары. Когда кто-нибудь из встречных смотрел ей в лицо, ей казалось, что она как-то по-новому воспринимает язык взглядов. Один из прохожих серьезно посмотрел на нее, словно говоря: "Да и ты ничуть не лучше других!" Затем прошли два молодых человека, они замолчали, когда увидели ее. Создавалось впечатление, будто они совершенно точно знают, что произошло сегодня ночью. Вот еще прохожий, он, видимо, очень спешил и бросил на Берту лишь беглый взгляд, но в глазах его она прочла: "Что ты расхаживаешь здесь так надменно, как порядочная женщина? Вчера вечером ты лежала с одним из нас в постели". Это выражение "один из нас" она как будто слышала совершенно отчетливо, и впервые в жизни думала обо всех встречных мужчинах - как о мужчинах, обо всех встречных женщинах - как о женщинах, которые испытывают влечение друг к другу и находят друг друга, если пожелают... И у нее было такое чувство, будто еще вчера в это время она была отверженной, от которой все другие скрывали какую-то тайну, а теперь она такая же, как все, и тоже имеет право говорить обо всем. Она попыталась представить себе первые дни после свадьбы и вспомнила, что испытывала тогда лишь некоторое разочарование и стыд. Смутно всплыла у нее в памяти фраза, которую она не то читала, не то слыхала где-то: "Это всегда одно и то же". И она подумала, что она гораздо умнее того человека - будь то мужчина или женщина, - кто это сказал или написал.
   Она заметила, что идет той же дорогой, что и вчера. Взгляд ее упал на афишный столб с объявлением о концерте, в котором должен был участвовать Эмиль. Она с удовольствием остановилась перед ним. Какой-то господин стоял рядом с нею. Она улыбнулась и подумала: "Знал бы он, что сейчас глаза мои устремлены на имя человека, который этой ночью был моим любовником..." Внезапно она ощутила прилив гордости. Ее поступок показался ей чем-то необыкновенным. Она не могла себе представить, чтобы другие женщины обладали такой же смелостью. Она опять прошла по Народному саду, где сегодня было больше народу, чем вчера. Снова она увидела, как играют дети, как гувернантки и няни болтают, читают, вяжут. Она обратила внимание на очень старого господина, он сидел на скамейке на солнце и, увидев ее, покачал головой, провожая ее суровым, неумолимым взглядом. Берта была неприятно поражена и смутно сознавала, что в чем-то провинилась перед этим стариком. Когда же она невольно оглянулась, то заметила, как он смотрит на освещенный солнцем песок и продолжает покачивать головой. Тогда она поняла, что это у него от старости, и задалась вопросом, не станет ли когда-нибудь Эмиль таким же дряхлым старцем, не будет ли он так же сидеть на солнышке, тряся головой. И тут она сразу представила себе, что идет рядом с ним по каштановой аллее у себя дома, но она еще молода, как теперь, а он едет в кресле на колесах. Она слегка вздрогнула. Если бы господин Рупиус узнал... Нет, он ни за что не поверил бы, что она способна на такое... Если бы он предполагал это, то не позвал бы ее к себе на балкон и не рассказал бы, что жена хочет его покинуть... В эту минуту она с удивлением подумала о случившемся, о том, что считала высшим счастьем своей жизни. У нее было такое чувство, будто она очутилась в невероятно запутанных обстоятельствах, как ни одна другая женщина. И даже это чувство увеличивало ее гордость. Проходя мимо группы детей, где было четверо совершенно одинаково одетых ребятишек, она вдруг подумала, что, как это ни странно, ни разу не взвесила возможных последствий вчерашнего свидания. Но какая-либо связь между тем, что произошло вчера - между бурными объятиями в чужой постели, - и существом, которое когда-нибудь скажет ей слово "мать", казалась совершенно немыслимой.
   Она вышла из сада и направилась к Лерхенфельдер-штрассе. Думает ли он теперь о том, что она идет к нему? Была ли его первая мысль сегодня утром о ней? И теперь она вспоминала, что раньше совершенно иначе представляла себе утро после ночи любви... да, она представляла себе, что просыпаются вместе, в тесных объятьях, прильнув устами к устам.
   Навстречу ей шагала рота солдат, офицеры шли рядом по тротуару, один слегка задел ее и вежливо сказал: "Простите, пожалуйста!" Это был очень красивый молодой человек, и он больше не обращал на нее внимания, что ее немного огорчило. Она невольно подумала: есть ли у него любовница? И вдруг она догадалась, что он, наверно, сегодня провел ночь с любовницей, любит только ее одну и столь же мало интересуется другими женщинами, как Эмиль.
   Она подошла к церкви. Оттуда неслись звуки органа. Перед церковью стоял экипаж с лакеем на козлах. Как оказался здесь этот экипаж? Берте сразу стало ясно, что он должен иметь какое-то отношение к Эмилю, и она решила уйти из церкви до окончания мессы, чтобы посмотреть, кто сядет в экипаж. Она вошла в переполненную церковь и протиснулась вперед, между рядами скамей, к главному алтарю, где стоял священник. Замолкли звуки органа, вступил струнный оркестр. Она взглянула на хоры. Все же странно, что Эмиль здесь, в Лерхен-фельдеркирхе, так сказать, инкогнито, исполняет соло на скрипке в мессе Гайдна... Она оглядела женские лица на передних скамьях и заметила двух, трех, четырех молодых женщин и множество пожилых дам; две сидели в первом ряду - одна, очень важная, в черном шелковом платье, другая, по-видимому, ее камеристка. Берта решила, что экипаж, конечно, принадлежит этой важной даме, и это ее успокоило. Она пошла назад и, почти не сознавая того, всюду присматривалась к красивым женщинам. Она заметила еще нескольких довольно красивых, все они, казалось, были погружены в молитву, и ей стало стыдно, что она одна расхаживает здесь без всякого религиозного настроения. Вдруг она услышала, что соло на скрипке уже началось. Это он играет теперь, он, он!..
   В эту минуту она слышала его впервые после десяти с лишним лет, и ей подумалось, что у его скрипки такой же приятный тон, как в былое время; так узнают людские голоса, которые много лет не слышали. Вступило сопрано. Если бы только она могла увидеть певицу! Голос был звонкий, свежий, но еще не поставленный, и Берта почувствовала, что Существует какая-то личная связь между скрипачом и певицей. Что Эмиль знаком с девушкой, которая поет, это естественно... но не кроется ли здесь нечто другое? Пенье смолкло, но скрипка продолжала звучать. И теперь она обращалась к ней одной, словно желая успокоить ее. Вступил оркестр, но соло на скрипке звучало громче всех других инструментов, и казалось, у скрипача лишь одно желание - чтобы она поняла его. Он говорил: "Я знаю, что ты здесь, и играю только для тебя!" Заиграл орган, но голос скрипки все еще оставался ведущим. Берта была так взволнована, что слезы выступили у нее на глазах. Наконец соло на скрипке оборвалось, будто поглощенное каскадом других звуков, и больше не возобновлялось. Берта почти не слушала, но музыка навевала ей чудесное успокоение. Иногда ей как будто слышался голос скрипки, и было поразительно, казалось почти сказкой, что она стоит здесь, внизу, у колонны, а он наверху сидит за пюпитром и что они сегодня ночью держали друг друга в объятьях, а сотни людей здесь, в церкви, ничего не знают об этом... Она должна его сейчас же увидеть, сию же минуту! Она подождет внизу, у лестницы... она не заговорит с ним, нет, но она хочет увидеть его и всех остальных, и ту певицу, к которой она его ревновала. Но это уже прошло, она знала, что он не может ее обмануть. Музыка умолкла, Берта почувствовала, что ее толкают вперед, к выходу, она хотела отыскать лестницу, но очутилась далеко от нее. И так было лучше... Нет, ей не следует стоять и ждать его - что он подумает? Конечно, ему это не понравится! Она выйдет вместе с другими, а вечером скажет ему, что слышала его. Теперь она даже боится, как бы он не заметил ее. Выйдя из церкви, она спустилась по лестнице и прошла мимо экипажа как раз в ту минуту, когда старая дама со своей камеристкой усаживались в него. Берта улыбнулась, вспомнив, какую тревогу вызвал в ней этот экипаж, и решила, что вместе с этим подозрением должны исчезнуть и все другие. Ее не оставляло чувство, будто она пережила удивительное приключение и теперь для нее начинается совершенно новая жизнь. В первый раз ей представилось, что жизнь ее обрела какой-то смысл, все остальное, в сущности, было фантазией, все остальное ничто по сравнению с тем счастьем, которое переполняло все ее существо, когда она возвращалась из церкви и медленно брела в гостиницу по улицам предместья. Только подойдя к самой гостинице, она заметила, что весь обратный путь прошла как во сне, и едва могла вспомнить, какой дорогой добралась сюда и встречала кого-нибудь или нет. Когда она брала ключ от номера, швейцар передал ей письмо и букет фиалок и сирени... О, почему она не подумала о том, чтобы послать ему цветы? Но о чем он может писать ей? Она с легким испугом распечатала письмо и прочла: