Шницлер Артур. Жена мудреца (Новеллы и повести)

   Будь здоров, мой любимый.
   Твоя Берта".
   Она не решилась перечитать письмо и сразу вышла из дома, чтобы самой отнести его на вокзал. Там она, в нескольких шагах впереди себя, увидела фрау Рупиус. Сопровождавшая ее горничная несла небольшой саквояж. Что это значит? Она догнала фрау Рупиус в ту минуту, когда та входила в зал ожидания. Горничная положила сумку на большой стол посреди зала, поцеловала хозяйке руку и ушла.
   - Фрау Рупиус?! - тоном вопроса воскликнула Берта.
   Фрау Рупиус дружески протянула ей руку.
   - Я слышала, что вы уже вернулись. Ну, как вы провели время?
   - Хорошо, очень хорошо, но...
   - Вы так испуганно смотрите на меня; нет, фрау Берта, я вернусь... уже завтра утром. С далеким путешествием ничего не получается, я решила... Мне пришлось принять другое решение.
   - Другое решение?
   - Ну да, я решила остаться. Завтра я вернусь домой. Ну, а как вы провели время?
   - Я уже сказала: очень хорошо.
   - Да, верно, вы уже ответили мне. Вы хотели отправить это письмо?
   Только теперь Берта заметила, что письмо к Эмилю все еще у нее в руке. Она посмотрела на него так восторженно, что фрау Рупиус улыбнулась.
   - Не взять ли мне его с собой?. Оно ведь адресовано в Вену?
   - Да, - сказала Берта и, счастливая тем, что может наконец говорить откровенно, решительно прибавила: - Ему.
   Фрау Рупиус удовлетворенно кивнула головой, но не взглянула на Берту и ничего не ответила.
   - Как я рада, что встретила вас! - сказала Берта. - Только вам я могу довериться. Вы единственная здесь можете понять меня.
   - Ах, нет, - прошептала фрау Рупиус, как во сне.
   - Я так завидую вам, что вы уже сегодня, через несколько часов, снова увидите Вену. Какая вы счастливая!
   Фрау Рупиус села в кожаное кресло у стола, подперла подбородок рукой и, взглянув на Берту, сказала:
   - Мне кажется, что, скорее, вы счастливая.
   - Нет, я ведь вынуждена оставаться здесь.
   - Почему? - спросила фрау Рупиус. - Вы же свободны. Но опустите письмо в ящик, иначе я увижу адрес и узнаю больше, чем вы хотели мне сказать.
   - Не потому, но я хотела бы, чтобы письмо ушло с этим поездом...
   Она поспешила в вестибюль, опустила письмо, тотчас вернулась к Анне, сидевшей все в той же спокойной позе, и продолжала:
   - Вам я могла бы рассказать все, да, более того, я хотела еще перед отъездом... но, представьте себе, как странно, - тогда я не могла решиться.
   - Но тогда, пожалуй, еще нечего было рассказывать, - сказала фрау Рупиус, не глядя на Берту.
   Берта удивилась. Как умна эта женщина! Она видит людей насквозь!
   - Нет, тогда еще нечего было рассказывать, - повторила она, с каким-то обожанием глядя на фрау Рупиус. - Представьте себе, то, что я вам сейчас расскажу, почти невероятно, но я буду считать себя лгуньей, если умолчу об этом.
   - Ну?
   Берта села в кресло около фрау Рупиус и заговорила тише, так как дверь в вестибюль была открыта:
   - Я хотела вам сказать, Анна, что я вовсе не чувствую, будто сделала что-нибудь дурное или недозволенное.
   - Это было бы не очень умно...
   - Да, вы правы... скажу вам больше: мне даже кажется, будто я сделала что-то очень хорошее, чуть ли не подвиг. Да, фрау Рупиус, так получилось, что с тех пор я даже стала гордиться.
   - Ну, для этого, пожалуй, тоже нет оснований, - сказала фрау Рупиус, раздумчиво поглаживая руку Берты, лежавшую на столе.
   - Это я отлично знаю, но все-таки очень горжусь и считаю себя совсем не такой, как все знакомые мне женщины. Видите ли, если бы вы знали... если бы вы были знакомы с ним - это такая необыкновенная история! Не подумайте, что я только недавно с ним познакомилась, - наоборот, вам следует знать, что я была влюблена в него еще совсем молоденькой девушкой, прошло двенадцать лет, и все эти годы мы не виделись, а теперь, - разве это не поразительно? - теперь он мой... мой... мой любовник! - Наконец она выговорила это слово, лицо ее сияло.
   Фрау Рупиус смотрела на нее немного насмешливо и в то же время очень дружелюбно. Она сказала:
   - Я рада, что вы счастливы.
   - Вы так добры! Но, видите ли, с другой стороны, это ужасно, что мы так далеко друг от друга, он живет в Вене, я здесь, - мне кажется, я этого просто не вынесу. Я нисколько не привязана к этому городу, в особенности к моим родственникам. Если бы они знали... Нет, если бы они только знали! Впрочем, они ни за что не поверят. Женщина вроде моей невестки, например, я уверена, даже не представляет себе, что нечто подобное возможно.
   - Но вы, право, очень наивны, - вдруг почти сердито сказала фрау Рупиус. - Она прислушалась. - Мне послышался гудок поезда. - Она встала, подошла к большой стеклянной двери, ведущей на перрон, и выглянула наружу.
   Вошел контролер, взял у нее билет, чтобы пробить его, и сказал:
   - Поезд на Вену опаздывает на двадцать минут. Берта встала и подошла к фрау Рупиус.
   - Почему вы сказали, что я наивна? - застенчиво спросила она.
   - Но вы совершенно не знаете людей, - несколько раздраженно ответила фрау Рупиус. - Вы и не подозреваете, среди каких людей вы живете. Уверяю вас, вам совершенно нечем гордиться.
   - Я знаю, что это очень глупо с моей стороны...
   - Ваша невестка - нет, это великолепно, - ваша невестка!..
   - Что вы хотите сказать?
   - Я хочу сказать, что у вашей невестки тоже был любовник.
   - Но откуда вы это взяли?
   - Ну, она не единственная в этом городе.
   - Да, конечно, есть женщины, которые... но Альбертина...
   - И знаете, кто был ее любовником? Это очень забавно! Господин Клингеман.
   - Нет, не может быть!
   - Впрочем, это было давно, почти десять или одиннадцать лет тому назад.
   - Но в то время вас самих еще не было здесь, фрау Рупиус.
   - О, я знаю это из самого достоверного источника, - господин Клингеман сам рассказал мне.
   - Сам господин Клингеман? Может ли человек быть таким гнусным...
   - Очень даже может. - Анна присела на стул около двери, Берта осталась стоять рядом и удивленно слушала ее. - Да, господин Клингеман... он оказал мне честь, как только я приехала в этот город, сразу стал усиленно ухаживать за мной, что называется, пустился во все тяжкие. Я высмеяла его, это его, вероятно, задело, и он, очевидно, решил убедить меня рассказом о своих победах и о своей неотразимости.
   - Но, может быть, то, что он рассказывал вам, неправда.
   - Кое-что, возможно, и неправда, но эта история случайно оказалась верной... Ах, какие сволочи мужчины! - Она сказала это с глубокой ненавистью. Берта ужаснулась. Она и не предполагала, что фрау Рупиус может употреблять такие слова. - Почему бы вам не знать, среди каких людей вы живете!
   - Нет, я бы никогда не подумала, что такое возможно. Если бы мой деверь знал!..
   - Если бы он знал?.. Да он знает это так же хорошо, как вы, как я.
   - Что? Нет, нет!
   - Он их застал врасплох - понимаете вы меня! Господина Клингемана и Альбертину! Тут уж, хочешь не хочешь, никаких сомнений быть не могло!
   - Но, ради бога, скажите, что он сделал тогда?
   - Сами видите, он ее не выгнал.
   - Ну да, ради детей... конечно!
   - При чем тут дети! Из равнодушия он простил ее, а главное, потому, что теперь сам может делать все, что хочет. Вы же видите, как он с ней обращается. Она не лучше служанки в его доме; вы видите, как она слоняется по дому, несчастная и подавленная. Он довел ее до того, что с тех пор она все время держит себя, как помилованная, и я думаю, что она постоянно опасается еще какого-то наказания. Но глупо опасаться этого, он ни за что не станет подыскивать себе другую экономку... Ах, дорогая моя фрау Гарлан, мы, конечно, не ангелы, как вы теперь знаете по собственному опыту, но мужчины подлы до тех пор... - она как будто не решалась окончить фразу, до тех пор, пока они мужчины.
   Берта была подавлена. Не столько тем, что рассказала ей фрау Рупиус, сколько тоном, каким она все это говорила. Она, по всей видимости, очень изменилась, и у Берты заныло сердце.
   Дверь на перрон открыли, слышен был легкий, непрерывный стук телеграфного аппарата. Фрау Рупиус медленно встала, лицо ее смягчилось, она протянула Берте руку и сказала:
   - Простите меня, я просто немного раздражена. Все это может сложиться и хорошо - встречаются, конечно, и порядочные мужчины... о, конечно, это может быть даже прекрасно.
   Она взглянула на рельсы, как будто мысли ее убегали вдаль по этим железным линиям. Затем сказала мягким, звучным голосом, который так нравился Верте:
   - Завтра вечером я вернусь домой... Да, где мой несессер? - Она поспешно подошла к столу и взяла свой саквояж. - Это было бы ужасно, я не могу обойтись в дороге без моих десяти флаконов. Итак, будьте здоровы! И не забывайте, что все это произошло десять лет тому назад.
   Подошел поезд, она поспешила в вагон, вошла в купе и приветливо кивнула Берте из окна. Берта хотела так же весело ответить ей, но, взмахнув рукой, почувствовала, что ее прощальный жест получился натянутым и искусственным.
   Медленно шла Берта домой. Тщетно пыталась она убедить себя, что все это ее не касается - ни давняя связь невестки, ни низость деверя, ни подлость Клин-гемана, ни странно меняющиеся настроения загадочной фрау Рупиус. Она не могла себе этого объяснить, но ей казалось, что все услышанное ею имеет какую-то таинственную связь с исключительным событием в ее жизни. Внезапно гложущее сомнение вновь ожило в ней... Почему он не захотел увидеться с нею еще раз? Ни в тот день, ни двумя, ни тремя днями позже? Почему? Он достиг своей цели, и больше ему ничего не надо... Как могла она написать ему такое сумасшедшее, бесстыдное письмо? И ее охватил страх... Что, если он покажет письмо другой женщине... и они вместе посмеются над ней... Нет, что ей только приходит в голову! Как она смеет так думать!.. Возможно, что он не ответит на письмо, бросит его в корзину для бумаг, но не более того...
   В общем, немного терпения, через два-три дня все решится.
   Она сама еще толком не знала, что именно решится, но чувствовала, что это невыносимое смятение не может длиться долго. Так или иначе, оно должно будет кончиться. К концу дня она опять пошла с мальчиком гулять среди виноградников, но не зашла на кладбище. Она болтала с Фрицем, расспрашивала его обо всем, слушала его рассказы, рассказывала ему кое-что сама, как часто делала и раньше, пыталась объяснить ребенку, как далеко солнце отстоит от земли, почему из туч льет дождь и как растут виноградные гроздья, из которых приготовляют вино. Она не сердилась, как прежде, когда мальчуган невнимательно слушал ее, потому что отлично понимала, что говорит только для того, чтобы отвлечься от своих мыслей. Затем она спустилась с холма и пошла по каштановой аллее обратно в город. Вскоре она встретила Клинге-мана, но это не произвело на нее ни малейшего впечатления; он говорил с нею натянуто вежливо, держал все время в руке соломенную шляпу и напускал на себя глубокую и мрачную серьезность. Он, казалось, очень постарел, и она заметила, что одет он, в сущности, совсем не элегантно, а скорее неряшливо. Она вдруг представила себе невестку в объятьях Клингемана, и ей стало очень противно. Потом она села на скамью и, чтобы ни о чем другом не думать, все время с напряженным вниманием смотрела, как Фриц играет с детьми.
   Вечером она пошла к родственникам. У нее было такое ощущение, будто она все это давно подозревала, - разве можно было не заметить странных отношений между деверем и невесткой? Деверь опять подшучивал над Бертой и над ее поездкой в Вену, спрашивал, когда она снова поедет туда и скоро ли станет известно о ее помолвке. Берта подхватила его шутливый тон и сообщила, что у нее, по крайней мере, дюжина претендентов, и среди них один министр, но при этом она сознавала, что говорит и улыбается механически, а душа ее застыла и молчит. Рихард сидел рядом с нею и иногда касался ее колен, и когда он поднес ей стакан вина, а она, отказываясь, отвела его руку, то почувствовала, как приятное тепло разлилось по всей ее руке до самого плеча. Она обрадовалась этому. Ей показалось, что она изменяет Эмилю. И это было справедливо: пусть бы Эмиль узнал, что в ней еще живы чувства, что она такая же, как другие женщины, и может позволить юному племяннику обнять ее, как позволяет ему, Эмилю. Да, пусть бы он узнал! Вот о чем следовало написать ему, а не посылать униженное и страстное письмо!.. Но и под напором таких мыслей в глубине души она оставалась серьезной и чувствовала себя совсем одинокой, ибо знала, что никто даже не догадывается о ее переживаниях.
   Затем, когда она возвращалась домой по пустынным улицам, она встретила офицера, которого знала в лицо, с красивой женщиной - ее Берта видела впервые. Она подумала: по-видимому, из Вены. Ей было известно, что к офицерам иногда приезжают женщины. Она позавидовала этой особе, ей хотелось, чтобы и ее провожал сейчас красивый молодой офицер... Почему бы и нет? Все в конце концов таковы... и она теперь не может считать себя порядочной женщиной! Эмиль ведь тоже не верит этому, а ей все равно!
   Берта приходит домой, раздевается, ложится в постель. Но в комнате слишком душно. Она опять встает, подходит к окну, открывает его; на улице уже совсем темно. Быть может, кто-нибудь смотрит на нее с улицы, видит, как светится в темноте ее кожа... Что же, если бы кто-то и увидел ее раздетой, она ничего не имела бы против... Потом она опять ложится в постель... Да, она не лучше других! И зачем ей быть лучше... Мысли ее расплываются... Он виноват в этом, он довел ее до этого, он взял ее на одну ночь, словно уличную девку, - и до свиданья! Ах, тьфу, тьфу! Какие подлецы мужчины! И все-таки... это было так прекрасно...
   Она засыпает.
   Наутро пошел тихий теплый дождь. И Берте легче было переносить свое невероятное нетерпение, чем при палящем солнце... Ей казалось, что за время сна многое в ней улеглось. В мягком сумраке этого утра все представлялось ей проще, естественней. Завтра придет долгожданное письмо, а сегодня такой же день, как сотни других. Она отправилась к своим. С племянником была на сей раз очень строга и ударяла его по пальцам, когда он совсем плохо играл. Он был для нее ленивым учеником - и только.
   После обеда у нее явилась мысль, которую она сочла достойной всяческой хвалы. Она уже давно решила обучать своего малыша грамоте, сегодня пора начать, и целый час она билась над тем, чтобы научить его разбирать несколько букв.
   Дождь все еще лил, жаль, что нельзя пойти гулять! День будет тянуться долго, очень долго. Она должна наконец пойти к Рупиусу. Возмутительно, что она ни разу не зашла к нему с тех пор, как вернулась. Вполне возможно, что ему немного стыдно, так как недавно, говоря с ней, он произносил такие громкие слова, а Анна все-таки остается с ним.
   Она вышла из дома. Несмотря на дождь, она прежде всего направилась за город. Она давно не была так спокойна, как сегодня, она радовалась, что день выдался без тревог и волнений, без напряженного ожидания. Если бы всегда было так! Поразительно, как равнодушно думала она об Эмиле. Лучше всего было бы, если бы она больше ничего о нем не слыхала и навсегда сохранила бы такое спокойствие... Да, так было бы приятнее и лучше. Жить в маленьком городе, иметь несколько уроков, которые не требуют от нее большого напряжения, воспитывать своего мальчика, учить его читать, писать, считать! Разве то, что она испытала в последние дни, стоило таких огорчений, такого унижения?.. Нет, она не создана для подобных приключений. Ей казалось, что шум большого города, который нисколько не раздражал ее в прошлый раз, теперь громко отдается у нее в ушах, и радовалась приятной тишине, окружавшей ее.
   Так приняла она глубокую усталость, охватившую ее после непривычных волнений, за душевный покой... И все-таки очень скоро, как только она повернула обратно в город, это спокойствие стало постепенно таять, и в Берте пробудились неясные предчувствия новых волнений и страданий. Вид встретившейся ей молодой пары, которая шла, тесно прижавшись друг к другу, под раскрытым зонтиком, усилил ее страстную тоску по Эмилю; она не противилась ей, ибо знала, что в душе у нее все взбаламутилось и малейший толчок мог вызвать на поверхность что-то новое, неожиданное.
   Уже наступали сумерки, когда Берта вошла в комнату Рупиуса. Он сидел за столом, перед ним лежала папка с гравюрами. Горела лампа под потолком. Рупиус поднял глаза на Берту и ответил на ее поклон. Затем сказал:
   - Вы вернулись еще позавчера вечером. - Это прозвучало, как упрек, и Берта почувствовала себя виноватой. - Ну, садитесь, - продолжал он, - и расскажите мне, что поделывали в городе.
   - Ничего особенного. Была в музее, узнала некоторые из ваших картин.
   Рупиус ничего не ответил.
   - Ваша жена вернется сегодня вечером?
   - Не думаю. - Он замолчал; затем сказал нарочито сухо: - Должен перед вами извиниться, что недавно говорил с вами о вещах, которые не могут вас интересовать. Впрочем, я не верю, что моя жена вернется сегодня.
   - Но... она сама сказала мне...
   - Да, и мне тоже. Она просто хотела избавить меня от прощания, вернее, от комедии прощания. Под этим я подразумеваю не какую-то ложь, а то, чем обычно сопровождается прощание: трогательные слова, слезы... Ну, довольно об этом. Станете ли вы иногда навещать меня? Ведь я буду довольно одинок, когда жена покинет меня.
   Тон, которым он все это говорил, своей резкостью так мало гармонировал с содержанием его речи, что Берта тщетно подыскивала слова, чтобы возразить ему. Но Рупиус продолжал:
   - Ну а, кроме музея, что вы еще видели?
   Берта стала поспешно и очень подробно рассказывать о своей поездке в Вену, рассказала и о друге юности, которого встретила после долгих лет - и подумать только! - как раз перед картиной Фалькенборга. Когда она говорила об Эмиле, не называя его имени, тоска по нему стала просто неодолимой, и она решила сегодня же написать ему еще раз.
   Вдруг она увидела, что Рупиус неподвижным взглядом уставился на дверь. Вошла его жена, улыбаясь, приблизилась к нему, сказала: "Вот и я", поцеловала его в лоб и протянула руку Берте. "Добрый вечер, фрау Рупиус", сказала Берта, крайне обрадованная. Господин Рупиус не промолвил ни слова, но лицо его отражало глубокое волнение. Фрау Рупиус, не успевшая еще снять шляпу, на мгновение отвернулась, и тогда Берта увидела, как Рупиус закрыл лицо руками и начал тихо всхлипывать.
   Берта ушла. Она была рада, что фрау Рупиус вернулась, это показалось ей хорошим предзнаменованием. Завтра утром может прийти письмо, которое, вероятно, решит ее судьбу. Ее спокойствия как не бывало, но теперь она томилась иным желанием, чем раньше. Она хотела, чтобы он был здесь, рядом с нею - только бы видеть его, идти с ним рука об руку. Вечером, уложив мальчика в постель, она еще долго оставалась одна в столовой, взяла несколько аккордов на рояле, потом подошла к окну и стала всматриваться в темноту. Дождь перестал, земля впитывала влагу, тяжелые облака нависли над городом. Берта всем существом своим стремилась к Эмилю, все в ней взывало к нему, глазами она пыталась отыскать его в темноте, губами она посылала ему поцелуи, как будто могла коснуться его губ, и бессознательно, словно ее желания, такие далекие от всего, что ее окружало, должны были вознестись к небу, шептала: "Верни мне его!" Никогда она так всецело не принадлежала ему, как в эту минуту. Ей казалось, что она только сейчас полюбила его. Ничто не примешивалось к этому чувству, ничто, обычно омрачавшее ее любовь, - ни страх, ни заботы, ни сомнения; вся она была преисполнена одной только нежностью, и когда повеял легкий ветерок и шевельнул волосы у нее надо лбом, ей показалось, будто ее коснулось его дыхание.
   На следующее утро письма не было. Берта была немного разочарована, но не встревожена. Вскоре явилась Элли, ей вдруг очень захотелось поиграть с Фрицем. Горничная пришла с рынка и сообщила, что Ру-пиусы очень спешно вызвали врача, но она не знает, кто заболел - господин Рупиус или его жена. Берта решила сама разузнать все еще до обеда. Урок у Маль-манов она провела очень рассеянно и нервно, а затем пошла к Рупиусам. Горничная сказала ей, что барыня заболела и лежит в постели, что опасного ничего нет, но доктор Фридрих строго запретил всякие посещения.) Берта испугалась. Она охотно поговорила бы с господином Рупиусом, но не хотела быть навязчивой.
   После обеда она попыталась продолжить занятия с сыном, но это ей не удавалось. Снова у нее возникло такое чувство, будто болезнь Анны имеет непосредственное отношение к ее собственным надеждам; будь Анна здорова, письмо бы уже пришло. Она понимала, что все это глупости, но ничего не могла с собой поделать.
   После пяти часов она снова поднялась к Рупиусам. Горничная впустила ее: господин Рупиус хочет сам поговорить с нею. Он сидел в кресле за столом.
   - Ну что? - спросила Берта.
   - Доктор как раз там; если вы согласитесь подождать несколько минут...
   Берта не решилась спрашивать. Оба молчали. Через несколько секунд к ним вышел доктор Фридрих.
   - Ну, пока еще нельзя сказать ничего определенного, - медленно произнес он и, вдруг решившись, прибавил: - Простите, сударыня, мне крайне необходимо поговорить с господином Рупиусом наедине.
   Рупиус вздрогнул. Берта сказала машинально: "Я не буду вам мешать", и удалилась. Но она была так взволнована, что не могла пойти домой, и направилась по тропинке между виноградниками на кладбище. Она чувствовала, что в этом доме происходит что-то таинственное. Ей пришло в голову, не покушалась ли Анна на самоубийство. "Только бы она не умерла", - подумала она. И тут же эта мысль сменилась новой: только бы от Эмиля пришло теплое письмо! Ей показалось, что опасности надвигаются на нее со всех сторон. Она вошла за ограду кладбища. Был солнечный летний день, листья и цветы благоухали после вчерашнего дождя. Но Берта поняла, что здесь ей нечего делать. Ей было даже неприятно читать на надгробном камне слова, которые уже не имели для нее ни малейшего значения: "Виктор Матиас Гарлан, скончался б июня 1895 г.". Теперь любая прогулка с Эмилем, совершенная десять лет тому назад, казалась ей не такой далекой, как годы, прожитые с мужем. Этих лет вообще не было... Не будь на свете Фрица, она бы и не поверила, что они были... Вдруг у нее мелькнула мысль: Фриц совсем не сын Гарлана... В сущности, он сын Эмиля... Возможны ли такие вещи?.. И в это мгновенье ей показалось, что она способна понять догму о святом духе... Тогда она сама испугалась своих нелепых мыслей. Она взглянула на широкую дорогу, пересекавшую кладбище из конца в конец, от ворот до противоположной стены, - в эту минуту она точно знала, что через несколько дней здесь понесут гроб с телом фрау Рупиус. Она хотела отогнать эту мысль, но перед ней во всей наглядности возникла картина: катафалк стоит перед воротами, вон там - могила, только что выкопанная двумя могильщиками, она предназначена для фрау Рупиус; и у могилы ждет господин Рупиус. Он сидит в своей коляске, с пледом на коленях, и пристально смотрит на гроб, который медленно несут люди в черном одеянии... Это было больше чем предчувствие, это было предвидение... Но откуда оно взялось у нее? Тут она услышала позади себя разговор; мимо нее прошли две женщины, одна - вдова недавно умершего подполковника, другая - ее дочь; обе поклонились ей и прошли дальше. Берта подумала, что эти женщины будут считать ее верной вдовой, все еще оплакивающей своего мужа; она сочла себя обманщицей и поспешила уйти. Может быть, есть уже какое-нибудь известие от Эмиля, хотя бы телеграмма... в этом не было бы ничего удивительного... они ведь достаточно близки друг другу... Помнит ли еще фрау Рупиус о том, что Берта говорила ей на вокзале, может быть, она повторяет это в бреду... Впрочем, все это ей так безразлично. Важно только, чтобы Эмиль написал ей и чтобы фрау Рупиус выздоровела. Она должна пойти туда еще раз, ей нужно поговорить с господином Рупиусом, он ей скажет, что врач сообщил ему... И она поспешно спускается с холма между виноградниками и направляется домой. Ничего нет ни письма, ни телеграммы... Фриц гуляет со служанкой. Ах, как она одинока! Она снова спешит к Рупиусам, горничная открывает ей дверь. Дело обстоит очень плохо, с господином Рупиусом говорить нельзя...
   - Что у нее? Вы не знаете, что сказал доктор?
   - Доктор сказал, воспаление.
   - Какое воспаление?
   - Или, вернее, заражение крови. Сейчас придет сиделка из больницы.
   Берта ушла. На площади перед кафе сидело несколько человек, один из передних столиков был занят офицерами, как обычно в этот час. "Они не знают, что происходит там, наверху, - подумала Берта, - иначе они не могли бы сидеть здесь и смеяться... Заражение крови - что это значит?.. Несомненно, была попытка к самоубийству... Но почему?.. Потому, что она не могла уехать - или не хотела? Но она не умрет, - нет, она не должна умереть!"
   Чтобы убить время, Берта навестила родственников. Там она застала только невестку, та уже знала о болезни фрау Рупиус, но это ее мало тревожило, и она вскоре заговорила о другом. Берта не могла вынести болтовню невестки и поспешила уйти.