Шпанов Николай. Заговорщики. Преступление

было делать в таком материале. Стоило бы тебе ошибиться и подставить плечо
под выстрел этой обезьяны десятой долей секунды раньше или позже, и ты
получил бы зажигательную или разрывную... Эффект был бы другой... Можешь
встать?
Чэн уцепился здоровой рукой за негра. Так они шли некоторое время, но
Джойс решил, что это чересчур медленно, и попросту поднял маленького китайца
на руки.
Когда голова летчика в бессилии опускалась на плечо негра, Джойс
начинал подпевать:

Кэйзи Джонс слетает в ад, как мячик,
Кэйзи Джонса черти ждут во мгле...
И теперь швыряет серу в пламя
Он за то, что делал на земле...

И ласково приговаривал:
- Ну, ну, старичок, больше бодрости. Мы еще полетаем.
Солнце стояло уже высоко, когда они добрались до расположения отряда
Фу.
Теперь времени у Джойса было сколько угодно - сбитый разведчик был
единственным самолетом, приданным отряду Фу. Впредь до получения новой
материальной части Джойс стал безработным. А материальную часть можно было
ждать только с той стороны - от противника.
Негр сидел перед фанзой и хмуро рассматривал неказистую обстановку
вокруг штаба Фу.
Прошло едва две недели с тех пор, как Джойс со Стилом присоединились к
его отряду. Сначала предполагалось, что они пробудут здесь всего несколько
дней, пока не откроется возможность пробраться к главным силам Чжу Дэ. Но
такая возможность все не открывалась. Отряд Фу Би-чена действовал отдельно
от главных сил 8-й армии. Стил и Джойс успели отремонтировать доставшийся
отряду трофей - старый японский разведчик, и этот разведчик закончил свою
короткую летную жизнь.
За это время Стил и Джойс так сжились с отрядом, словно проделали с ним
весь тяжелый поход 8-й армии. За две недели Джойс вдоволь насмотрелся на
разрушения и опустошения, сопутствовавшие отступлению противника. Но всякий
раз, глядя на окружавшее его, он воспринимал это с новой болью. Горе и
нищета, до которых довела китайцев продажная шайка чанкайшистских
управителей, были безмерны. Это было неизмеримо хуже того, что Джойсу
приходилось видеть на другом полюсе самоотверженной борьбы народов за лучшую
жизнь - в Испании. Джойс с возмущением думал о равнодушии, с которым мир
взирал на море крови, льющейся в Китае. Чем больше негр уяснял себе политику
некоторых держав, в особенности Англии и США, в китайских делах, тем больше
убеждался в их вероломстве и в духе ненасытного стяжательства, руководившем
каждым их действием. Даже "акты помощи", вроде присылки врачей и медсестер и
кое-каких медикаментов, диктовались только желанием не дать угаснуть войне.
Джойс был далек от мысли обвинять в такой низости самих врачей и
сестер, приезжавших в Китай. Эти люди совершали тяжелые переходы, подвергали
свои жизни опасности со стороны мстительных японцев. Те, кто работал в
госпиталях и в полевых отрядах, бывали подчас настоящими героями, они были
полны самоотвержения и доброжелательства к китайским товарищам. В
большинстве своем то были настоящие сыны своего народа - простые американцы.
И они не были виноваты: американские генералы и коммерсанты делали свою
подлую политику за их спиной.
Но Джойс не всегда мог преодолеть в себе чувство настороженности,
сталкиваясь тут со своими соотечественниками. Особенную неприязнь вызывали в
нем появлявшиеся время от времени американские миссионеры. Никакие
рассуждения не могли заставить его отказаться от уверенности: это враги.
Джойс слишком хорошо знал роль католического духовенства в судьбе Испанской
республики, за которую и он пролил частицу своей крови...


Взгляд Джойса скользнул по громоздившимся там и сям кучам глины,
перемешанной с соломой, с обломками досок, с черепками посуды и грязным
тряпьем. Еще совсем недавно эти кучи, пахнущие дымом и черемшой, были
человеческим жильем. Но японцы разрушали мирные деревни с таким
ожесточением, будто это были укрепленные форты неприятеля.
За кучами бывших фанз почти до самого горизонта простирались поля. В
полях беспорядочными клиньями разных форм и размеров колосились потравленные
хлеба. Подернутый радужными переливами бирюзовой зелени, волновался ячмень.
Он был низкоросл и редок, как вылезшие волосы старика. Левее, где плотной
стеной высились заросли гаоляна, были войска гоминдана. Правее, примерно на
том же расстоянии, должны были стоять японцы. Между японцами и отрядом Фу
Би-чена протянулось большое болото. Оно прикрывало японцев от прямого удара
Фу. Толковали, будто в этом болоте есть сухой проход, позволяющий пересечь
его в направлении видневшейся верхушки ветряной мельницы. Существовала ли в
действительности такая тропа, карта сказать не могла. Единственно точные
данные в таких обстоятельствах могли бы дать местные жители. Но тут их не
было. Все живое бежало, узнав о приближении отступающих японцев. Немногим
меньше японцев население боялось и войск гоминдана. Народ плохо верил тому,
что Чан Кай-ши способен честно выполнять соглашение с компартией Китая о
действиях против японцев. Народ слишком хорошо знал и самого старого
разбойника и тех, кто его окружал. Нравы пресловутых "четырех семейств" не
были секретом для простых китайских людей.
В том положении, в каком Фу оказался со своим отрядом, можно было
только гадать. Если войска гоминдановского генерала Янь Ши-фана, войдя в
контакт с отрядом Фу, будут действовать, как предписывает соглашение,
японцев можно будет зажать в клещи. Ни одному из врагов не удалось бы тогда
уйти из мешка, задуманного Фу Би-ченом. В известном смысле это могло бы быть
прекрасным завершением длительного и мучительного похода отряда. Но... в
том-то и беда, что Янь Ши-фану нельзя было верить.
Размышления Джойса были прерваны появлением Фу Би-чена и Стала.

3

Фу Би-чен был худой цзянсиец, измученный лихорадкой. Когда-то он учился
в Йеле, но уже почти забыл, что намеревался посвятить жизнь написанию
истории иностранных вторжений в Китай. Взявшись за военное дело как за
временную необходимость, вызванную жизнью, вроде хозяина дома, который
берется тушить пожар, вовсе не собираясь становиться пожарным, Фу в конце
концов стал больше военным, чем историком. Вот уже двенадцать лет как он
занимался военным делом.
Прочнее других событий из истории у него в памяти держались подробности
тех эпизодов антикитайской борьбы иностранцев, участниками которых были
американцы. Возможно, потому, что сам он провел в Америке достаточно
времени, чтобы понять лживость деклараций о свободе и демократии,
прикрывавших политику Соединенных Штатов. Фу Би-чен прекрасно помнил и не
раз повторял своим соотечественникам имя Фредерика Таунсенда Уорда из
Салема, чью могилу американские коммерсанты сделали впоследствии местом
поклонения. Фу Би-чен рассказывал о том, как американские торговцы Шанхая
собирали средства на формирование шайки этого Уорда, намеревавшегося
"показать тайпинам, что такое настоящие американские парни". Фу Би-чен
собрал в свое время достаточно подробностей о подлой роли, какую сыграли
корабли военно-морского флота США в событиях, приведших к заключению
злополучного тяньцзинского договора. Фу Би-чен рассказывал, как американские
корабли "Портсмут" и "Левант", прикрываясь правом нейтралов плавать по реке
Кантон, закрытой китайцами для вторжения англичан, подвергли бомбардировке
китайские укрепления и разгромили их без всякого к тому повода со стороны
китайцев, ради прямого содействия своим "белым братьям". Фу Би-чен отыскал в
истории данные, разоблачающие провокационные действия американского
коммодора Тэтнолла под Дагу, приведшие к высадке американцев в Тяньцзине и к
созданию там американской концессии.
А услуги Уорда китайскому императорскому командованию? Не он ли
возглавил солдат императора, чтобы вместе с английскими солдатами генерала
Стэнли и французскими матросами адмирала Портэ отбить у тайпинов Шанхай?
Наконец, подробнее всего и, пожалуй, с наибольшим жаром Фу Би-чен
упоминал о событии, заставившем его бросить университет и устремиться на
родину, чтобы стать простым солдатом Мао Цзе-дуна. Это были события 1927
года. Полиция французской концессии в Шанхае повела секретные переговоры с
Чан-Кай-ши и с главарем шанхайских торговцев опиумом, известным гангстером
Ду Юэ-шэном. Заговорщики хотели разоружить рабочих, державших в своих руках
китайскую часть города. Шанхайские компрадоры - купцы и банкиры - обещали
Чан Кай-ши и Ду Юэ-шэну финансовую поддержку. Ду Юэ-шэн поставил условием
своего участия в преступлении, чтобы его вооруженная банда численностью в
пять тысяч человек была пропущена через территорию иностранного сеттльмента,
традиционно недоступную вооруженным китайцам. В то время председателем
совета сеттльмента был американец Стерлинг Фессенден. Именно он и
проголосовал обеими руками за беспрецедентный пропуск разбойников через
запретную территорию сеттльмента и за провоз вооружения и амуниции
"усмирителей". Ночью банды Ду Юэ-шэна и Чан Кай-ши проникли в тыл рабочим. В
течение нескольких часов они вырезали тысячи мирных жителей. Одновременно
Чан Кай-ши пустил в ход свои вооруженные отряды и в других частях страны.
Там также убивали десятки тысяч рабочих и крестьян, вылавливали неугодных
ему руководителей китайской интеллигенции и коммунистов. Его банды
предательским ударом разоружили "ненадежные" войсковые части. Повсеместная
резня должна была убедить революционные элементы Китая в том, что их роль
окончена. Чан Кай-ши намеревался поставить точку в развитии китайской
революции.
В те дни Фу Би-чен следом за тревожными сообщениями прессы, о событиях
на его родине прочел:
"...либо национальная буржуазия разобьет пролетариат, вступит в сделку
с империализмом и вместе с ним пойдет в поход против революции для того,
чтобы кончить ее установлением господства капитализма;
либо пролетариат ототрет в сторону национальную буржуазию, упрочит свою
гегемонию и поведет за собой миллионные массы трудящихся в городе и деревне
для того, чтобы преодолеть сопротивление национальной буржуазии, добиться
полной победы буржуазно-демократической революции и постепенно перевести ее
потом на рельсы социалистической революции со всеми вытекающими отсюда
последствиями.
Одно из двух".
Молодой историк много думал над этим. Ему показалось, что прямым
ответом на все его сомнения являются слова: "...кто хочет уничтожить
феодальные пережитки в Китае, тот должен обязательно поднять руку против
империализма и империалистических групп в Китае", и
"...буржуазно-демократическая революция в Китае является вместе с тем
революцией антиимпериалистической... нынешняя революция в Китае является
соединением двух потоков революционного движения - движения против
феодальных пережитков и движения против империализма".
Проанализировав прочитанное, Фу Би-чен увидел смысл шанхайских событий
так, как если бы ему прочли о них целый курс лекций. Он понял, что отошел в
прошлое тот этап революции, когда буржуазии было по пути с рабочим классом и
крестьянством. Их пути разошлись. Буржуазия испугалась размаха
революционного движения народа. Она предпочла пойти против народа своей
страны - с китайскими феодалами и иноземными империалистами.
Фу Би-чен пришел к окончательному решению: время для занятий историей
придет, когда революционный лагерь победит отечественных феодалов,
компрадоров-предателей и иностранных империалистов, засевших в Китае, как в
своей вотчине. Битва за эту победу и должна стать последней главой истории
книги, которую собирался писать Фу Би-чен. Фу Би-чен без колебаний
согласился занять скромное положение ученика авиационной школы. Когда курс
школы был окончен, пилот Фу Би-чен пересек океан, преодолел пустыни и горы,
чтобы явиться к Мао Цзе-дуну.
- Моя жизнь в вашем распоряжении.
К удивлению Фу Би-чена, в тот первый вечер его знакомства с вождем
разговор шел не о военных делах и не о событиях китайской революции. Мао
Цзе-дун половину вечера расспрашивал Фу Би-чена о постановке в Штатах
университетского образования и исторических исследований. Вторую половину
вечера, вернее сказать, ночи, беседа шла о предметах очень мирных и очень
далеких от событий, окружавших собеседников: о философии и теории познания,
о Спинозе, Канте, Гегеле, Руссо. Председатель партии говорил о Гете с таким
живым интересом, как если бы в стихах веймарского поэта рассказывалось о
том, как добыть свободу китайскому народу. Фу Би-чен был повергнут в полное
изумление, когда услышал, как легко и свободно Мао Цзе-дун говорит об
Аристотеле и Платоне, которых сам Фу знал только по именам: в Америке он
никогда их не читал и даже не видел их переводов. Когда же Мао Цзе-дун
заговорил о таких сокровищах мировой литературы, как творения Толстого и
Пушкина, Фу Би-чен слушал это, как открытие: ни одного из этих произведений
он не знал. Единственный момент, когда он думал, что что-то знает, наступил,
когда председатель, протянув гостю томик Лонгфелло, попросил его прочитать
что-нибудь из "Песни о Гайавате".
- К сожалению, она не переведена на китайский.
Читая, Фу Би-чен искоса поглядывал на председателя и видел, что тому
доставляет удовольствие музыкальное созвучие рифмы. Фу Би-чен перевел стихи.
- Очень хорошее звучание стихов, - сказал Мао Цзе-дун после некоторого
молчания. - Но нет ничего удивительного, что, не достигнув понимания духа
других наций, американцы возвратились к бездне зла и темноты. Пройдет время,
и человек будет вспоминать о наших днях, как о пропасти, отделявшей его от
счастья, которое принес с собою коммунизм... - Мао Цзе-дун взглянул на часы,
показывавшие уже далеко за полночь. - Вам пора отдохнуть, а мне заняться
делами... Завтра мы поговорим с вами уже не о прошлом, а о путях прекрасного
будущего. Их открывает нам учение Маркса и Ленина. Мы с вами подумаем над
указаниями, которые дает трудовому народу всех стран Сталин... Я никогда не
видел этого человека и не говорил с ним, это свидание - мечта, которую я
надеюсь когда-нибудь осуществить, но каждое слово Сталина проникает мне в
мозг и в сердце, как вещее слово самой истории... - Он задумчиво повторил: -
Завтра мы поговорил с вами об этом...
На прощание Фу Би-чен спросил:
- Полагаете ли вы, председатель, что я смогу принести пользу делу
освобождения моего народа? - И, чуть запнувшись, прибавил: - Под вашим
руководством, председатель...
Уже много позже он понял, что последние слова были лишними: Мао Цзе-дун
был лишен всякого честолюбия. Он никогда не придавал своему участию в
революции значения исключительности, хотя оно и было огромно.
В ответ на слова Фу Би-чена он улыбнулся и сказал:
- Не я буду определять правильность или ошибочность вашего поведения в
революции, а то, поймете ли вы сами, чего от вас ждет наш народ и
единственная партия, которая ведет его к действительному освобождению, -
наша, коммунистическая партия.
- Но вы - руководитель партии! - воскликнул Фу Би-чен.
- Допустим, что так... - сказал Мао Цзе-дун. - Но Центральный Комитет -
вот линза, в которой собирается свет коллективного разума и энергии партии.
Очень важно, чтобы вы поняли: только в луче коллективного разума партии вы
можете отыскать правильный путь в беспредельных просторах и в сложном
лабиринте истории. Вспомните Чэн Ду-сю - вот пример того, к чему приводит
отрыв от разума и воли партии. Это политическая смерть. Скатившись в объятия
троцкистов, Чэн Ду-сю неизбежно стал таким же предателем дела революции и
освобождения своего народа, как сам Троцкий.
- Это я уже понял, - несмело проговорил Фу Би-чен.
- И еще многое должны будете понять... Чтобы найти правильный путь на
нынешнем этапе нашей революции, вам следует близко, очень близко
познакомиться с путями нашего крестьянства. Крестьянское движение в наше
время приобретает в нашей стране небывалые размеры и огромное значение. Это
будет подъем миллионов и миллионов крестьян. Я убежден: они разорвут все
связывающие их путы и устремятся на путь освобождения. Родившись в Хунани,
это движение уже охватило Хубэй, Цзяньси, Фуцзян, весь Китай. Под нашим
руководством. И в этом сила нашей партии. И если вы, товарищ Фу Би-чен,
хотите оставаться верным сыном своего народа...
- Клянусь вам... - начал было Фу Би-чен, но тотчас смолк, так как Мао
Цзе-дун продолжал:
- Нет, не клясться, а понять... понять на данном этапе китайского
крестьянина, - мягко проговорил Мао. - Понять, что иной путь, кроме пути
коммунистической партии, в крестьянском вопросе - ошибка, - вот что вам
нужно. Если вы хотите итти с нами, то должны приготовиться к величайшим
испытаниям. Они будут долгими. Многим они покажутся лишенными надежды. Но мы
не боимся их, потому что видим победу. Безусловную и окончательную победу.
- Я с вами, я с вами! - воскликнул Фу Би-чен и тут же смущенно добавил:
- Если только не может помешать то, что я еще не так хорошо знаком с
партийной наукой, чтобы сказать: "Я марксист, я ленинец". Теперь я вижу, что
занимался в Америке совсем не тем, чем следовало.
- Вы не правы, - спокойно возразил Мао Цзе-дун. - Ваши знания нам
пригодятся. Именно теперь вы сможете взглянуть на них с позиций марксизма и
разоблачить то, что является в них ложным и враждебным - Мао Цзе-дун
протянул Фу Би-чену руку: - Идите же отдыхать, завтра мы продолжим беседу.
Но на следующий день Фу Би-чену уже не удалось ни услышать Мао
Цзе-дуна, ни повидать его Фу Би-чена пригласил к себе Пын Де-хуай и дал ему
первое задание. К удивлению Фу Би-чена, это задание не имело ничего общего с
авиацией. Но на выполнение его Фу Би-чен должен был отправиться немедленно.
Через полчаса Фу Би-чен был уже в пути к первой ступени в лестнице
испытаний, приведших его к тому, над чем он думал сейчас: как покончить с
последней колонной японцев, стоявшей на его пути к соединению с главными
силами Чжу Дэ. За время, что Фу Би-чен двигался по этой длинной лестнице,
разрозненные отряды успели слиться в единую могучую Красную армию Китая. Она
успела совершить свой легендарный двенадцатитысячекилометровый поход через
весь Китай. Потом Красная армия Китая превратилась в 8-ю и новую 4-ю
народно-революционные армии. За эти годы Фу Би-чен почти забыл, что учился
летать, - он стал ветераном пехоты. Никогда и никому он не выдавал чувств,
которые вспыхивали в нем иногда при виде самолета. Но на данном этапе
военной истории Свободного Китая пехотные командиры были нужнее летчиков, и
Фу Би-чен только изредка тешил себя надеждой, что когда-нибудь это положение
изменится...
Фу Би-чен знал, что разбить стоявшую перед ним колонну японцев и
соединиться с Чжу Дэ - значит преодолеть еще одну очень важную ступень к
окончательной победе над силами врагов. Теперь-то уж он знал, что означают
для Китая сказанные в Москве слова:
"Характерно, что перед началом вторжения Японии в Северный Китай все
влиятельные французские и английские газеты громогласно кричали о слабости
Китая, об его неспособности сопротивляться, о том, что Япония с ее армией
могла бы в два-три месяца покорить Китай. Потом европейско-американские
политики стали выжидать и наблюдать. А потом, когда Япония развернула
военные действия, уступили ей Шанхай, сердце иностранного капитала в Китае,
уступили Кантон, очаг монопольного английского влияния в Южном Китае,
уступили Хайнань, дали окружить Гонконг. Не правда ли, все это очень похоже
на поощрение агрессора: дескать, влезай дальше в войну, а там посмотрим".
Фу Би-чен на себе и на своих людях испытал уже, что означает это
"посмотрим". Но чем больше он это испытывал, тем тверже становилась его
уверенность в победе и над японцами, которых поощряли к агрессии, и над
теми, кто намеревался "посмотреть".

4

Из шалаша санитарной части вышел Чэн. Рука летчика покоилась в повязке,
в расстегнутом вороте куртки белели бинты, но недавняя бледность уже исчезла
с его лица. Увидев командира, он улыбнулся.
- Как дела? - спросил Фу Би-чен.
- Прекрасно, - ответил Чэн, - через два дня буду, как новый. Кости не
задеты, пустяшная царапина. Одним словом, все очень хорошо.
Сидевшие на обгорелом бревне Стил и Джойс подвинулись, чтобы дать место
раненому.
Мимо них два солдата провели высокого сутулого человека в рваном
ватнике.
- Пленный? - спросил Чэн.
- Перебежчик, - ответил Фу Би-чен.
Как и всякий другой в отряде, Чэн радовался каждому новому человеку,
приходившему с той стороны. Перебежчик - это новые сведения о враге,
возможность разобраться в местности, установить связь с главными силами. Чэн
живо спросил:
- Что-нибудь новое?
Некоторое время Фу Би-чен молча смотрел на окурок, зажатый в кончиках
его тонких, желтых от лихорадки пальцев, с необыкновенно узкими, как у
женщины, миндалевидными ногтями. Потом нехотя ответил:
- Болтает о своей ненависти к японцам. А спросишь про дорогу на
мельницу - мнется и путает.
- Здешний? - спросил Чэн.
- Мельник.
Пока они сидели, взгляд Фу Би-чена время от времени обращался к болоту.
Словно особенная, притягательная сила таилась в большом буро-зеленом
пространстве, тянувшемся к горизонту. Чэн понимал, что так же, как у него
самого, у командира засела мысль о загадочной тропе и о холме с мельницей в
конце ее, господствующем над местностью. Оттуда японцы просматривали и
тропу, и все болото, и свои фланги, уходившие в поля гаоляна.
Окружить японцев Фу Би-чен не мог. Для такой операция отряд его был
чересчур малочисленным. Положиться на то, что один из флангов возьмут на
себя гоминдановцы, значило рисковать всем делом. Если они изменят, японцы
смогут бросить все свои силы против Фу Би-чена.
Для неожиданного удара оставалась тропа. Но нечего было и думать
соваться на нее до тех пор, пока над местностью господствует мельница. А без
снарядов единственная батарея Фу Би-чена была бессильна сбить мельницу.
У китайцев не было снарядов, а японцы не испытывали в них никакого
недостатка. Через строго определенные промежутки времени они обстреливали
расположение отряда Фу Би-чена. Роща у деревни перестала служить
маскировкой. Деревья были частью просто повалены снарядами, а частью так
ощипаны осколками, что голые ветви торчали во все стороны, никого и ничего
не укрывая. Об этом можно было судить по тому, что иногда японцы открывали
огонь даже по одиночной арбе, пробиравшейся из тыла к позиции отряда, и даже
по отдельному верховому.
Вскоре после прибытия высокого пленного японцы начали обычный
предобеденный обстрел.
Фу Би-чен и все сидевшие с ним спустились в блиндаж, накрытый легким
накатом. Там царили полумрак и тишина. Особенная боевая тишина. Чем дольше
тянулся обстрел, тем органичней сливались эти звуки с тишиной и, наконец,
начинали восприниматься как нечто идущее от нее самой. Дребезжанье
консервной банки, из которой Фу Би-чен пил чай, казалось Джойсу громче,
нежели грохот канонады.
Прислушавшись к нескольким разрывам, Джойс со смехом крикнул:
- Они не могут к нам пристреляться, а палят уже несколько дней!
- Они не хотят нас спугивать, - спокойно возразил Фу Би-чен. -
Поверьте: на случай надобности у них пристреляно каждое дерево.
Педантичностью они похожи на немцев.
- Можно подумать, что Сект был советником у них, а не у Чан Кай-ши, -
сказал Чэн.
- Не поручусь за то, что у них и сейчас нет там немцев, - сказал Стил.
Фу Би-чен покачал головой:
- Японцы сами могли бы кое-чему научить немцев.
- И, насколько нам известно, немцы продолжают кое-что делать у бумажных
тигров, - заметил Чэн.
- Ну, это не могло бы им помешать работать и у японцев, - заявил Джойс.
Выцедив из банки последние капли чая, Фу Би-чен с укоризною проговорил:
- Вы не очень хорошего мнения о людях.
- Если американцы могут продавать оружие обеим сторонам, то почему
немцы не могут быть советниками у двух сторон?
- Снаряды и люди - не одно и то же, - сказал Фу Би-чен.
- Не вижу разницы, когда дело идет о янки, - сказал летчик.
- Чэн прав, - поддержал его Джойс. - Для всей этой сволочи бизнес
остается бизнесом, даже когда он у порядочных людей называется разбоем. Вы
думаете их смутила бы необходимость сражаться против кого угодно, лишь бы им
хорошо платили?! Нуждайся мы в инструкторах и имей мы деньги для их оплаты -
они пошли бы и к нам.
- Немцы? - спросил Стил.
- И немцы и янки, - сказал Джойс.
- Разумеется, ты прав, - согласился Стил. - Но иногда хочется думать,
что наш народ не зря провозгласил билль о правах.
- К чорту абстракции, Айк! - сердито сказал Джойс. - Раньше за тобою не
водилось такого греха.
- Когда уезжаешь с родины, - медленно, с оттенком грусти проговорил
Стил, - все, что осталось там, начинает казаться немного лучше...
- Веревка, приготовленная Миллсом, не кажется мне отсюда шелковым
галстуком...
Стил поморщился: негр был прав.
Джойс принялся старательно скручивать папиросу. Но бумага не слушалась
его пальцев. Провозившись несколько времени, негр с досадой отшвырнул бумагу
вместе с табаком.
- Передайте мне чай, ребята, - сказал он и налил себе в ту же банку, из
которой только что пил Фу Би-чен, так как второй в блиндаже не было.
- Нужно все-таки покончить с этой мельницей, командир, - сказал он Фу