Шпанов Николай. Заговорщики. Преступление

Политический кризис стремительно развивался. Все яснее становилось, что
это не просто бум, созданный прожженными политиками ради ловли рыбки в
мутной воде. Пахло порохом и кровью. Маргрет беспокоилась. Необходимо было
знать, не находятся ли карпатские источники в полосе возможных военных
действий. Если так, ее бумаги могут оказаться обесцененными и она - банкрот.
И наоборот, если война не может коснуться этих предприятий, каждый баррель
нефти, источаемый для нее карпатской землей, несет двойную и тройную
прибыль. Одним словом, Маргрет хотела знать, продавать американо-польские
бумаги или покупать новые.
Ей пришло в голову, что верным советчиком в этом деле мог быть
Черчилль. Но открыть ему причину своего интереса к польской проблеме она не
решалась. Хотя было известно, что деловые интересы Черчилля сосредоточены в
золотой и химической промышленности, но кто мог с уверенностью сказать, что
бульдог не занимается и нефтью? Трудно себе представить, чтобы, ведая в свое
время делами флота и заморской торговлей, Уинстон остался в стороне от
нефтяных интересов Англии. Открыть ему свое беспокойство - значило сказать:
"Не хотите ли по дешевке скупить мои бумаги, сыграв на понижение "Карпат"?"
Нет, Маргрет вовсе не так полагалась на дружбу, чтобы доверить ей биржевые
дела!
- Вы должны поехать к Уинстону, - заявила она Бену.
- Все, что вас интересует, я могу узнать и без Уинстона.
- Вы поедете к Уинстону!
- Уж лучше я поговорю с премьером, - пробормотал Бен, которому не
хотелось ехать к бывшему приятелю.
- Премьер! - презрительно заявила Маргрет. - Ваш премьер!.. - И она
прибавила такое словечко, что Бен зажал уши. - С таким же успехом я могла
советоваться с моим попугаем.
Она настояла на том, что Бен поедет к Черчиллю и, не выдавая тому
истинной цели визита, выяснит его оценку политической ситуации.
На следующий день Бен, ворча, влез в автомобиль и велел везти себя в
Чартуэл. Не доезжая полумили, он вылез из машины и, несмотря на начавшийся
дождь, пешком отправился в имение, намереваясь сослаться на испортившийся
автомобиль. Понурый вид Бена и забрызганные ботинки могли служить
подтверждением этому.
Бен застал хозяина в дальнем углу сада. Черчилль стоял на стремянке у
неоконченной стены небольшой кирпичной постройки. Он бережно, высунув кончик
языка, накладывал кирпичи. Время от времени, отстранившись, насколько
позволяла лестница, и прищурившись, он любовался плодами своей работы. На
нем было поношенное пальто, прикрытое спереди широким парусиновым фартуком.
С полей шляпы на вытертый бархат воротника падали капли дождевой воды.
Повидимому, Черчилль не слышал шагов Бена. Он продолжал безмятежно
заниматься своим делом, пока Бен его не окликнул. Черчилль глянул вниз, и
Бену послышалось, что у хозяина вырвалось нечто похожее на проклятие. А
вслух Черчилль проговорил:
- О, Бен, старина! Чертовски здорово, что вы появились! Не считайте
невежливостью то, что я не послал вам поздравительной телеграммы: стоило
прожить на свете шестьдесят пять лет, чтобы увидеть вас вице-премьером, хотя
бы и в кабинете мистера Чемберлена-младшего.
Чувство юмора отсутствовало в характере Бена. Поэтому он почти всегда и
почти все принимал за чистую монету. Но на этот раз в тоне Черчилля сквозила
такая нескрываемая ирония, что она дошла даже до неповоротливого сознания
Бена.
- Каждый имеет право на те убеждения, какие у него есть, - проворчал
он.
- А если у него нет никаких? - раздалось с лестницы, и большая
цементная клякса упала Бену на носок ботинка. - Это, разумеется, относится
не к нам с вами: каждый из нас лишь по одному разу изменил своей партии.
Болтая, Черчилль медленно спускался с лестницы. Он переступал одной
ногой со ступеньки на ступеньку, как делают маленькие дети. Лестница
скрипела и гнулась под тяжестью его тучного тела.
Очутившись рядом с гостем, Черчилль отвязал фартук и, аккуратно сложив
его, повесил на нижнюю ступеньку.
- Вот, - сказал он, указывая на незаконченную кирпичную стену, -
осталось еще немного. Когда будет готова кухня, мы с миссис Черчилль будем
иметь угол на черные дни, надвигающиеся на Англию по милости вашего
кабинета.
Бен в замешательстве топтался у подножья стены. Не зря он так
сопротивлялся этой поездке! Что мог он ответить в защиту своего
незадачливого правительства? Действия кабинета были цепью неудач и унижений,
невиданных в истории Англии. Усилия премьера, направленные к умиротворению
агрессора, только разжигали аппетит Гитлера. "Фюрер" убеждался в том, что
Англия ему мешать не будет, что она занята внутренними неурядицами в связи с
обостряющимся рабочим вопросом, борьбой с надвигающимся кризисом,
дипломатической войной с Италией за уплывающее господство в Средиземноморье.
Англия была растеряна, если понимать под Англией кучку дельцов,
известную на данном отрезке истории под именем кабинета. Эта группа
подписывала международные соглашения, выступала с декларациями, пыталась
опровергать в парламенте всплывавшие на поверхность разоблачения, отвергала
протесты, боролась с забастовками, совершала все глупости и преступления,
носившие официальное название "политики правительства его величества". В
действительности это была политика людей, стремящихся всеми силами за счет
других народов и собственного английского народа удержать свои позиции в
новом переделе мира.
Зная, что договоры подписывались, декларации произносились, глупости и
преступления совершались именем Англии и от имени англичан, можно было бы
подумать, что Британские острова населены одними выжившими из ума старцами и
патологически глупыми недоносками. Так ясно сквозило в каждом действии
британского кабинета намерение ввергнуть страну в пучину войны. Но
происходящее было подтверждением того, что не существует правила без
исключений. Поговорка "каждый народ имеет правительство, какого он достоин",
не подходила к случаю. Сорок шесть миллионов англичан были достойны лучших
министров. Очень немногие из этих сорока шести миллионов поставили бы свою
подпись на документах, определявших внутреннюю и внешнюю политику империи.
Согласие на захват Абиссинии итальянским фашизмом, потворство
итало-германской интервенции в Испании и аншлюссу Австрии, продажа Гитлеру
Чехословакии - все это было не чем иным, как самоубийственным участием в
первом акте трагедии, которой суждено будет получить наименование второй
мировой войны. На Дальнем Востоке Япония продолжала выбивать из-под Англии
одну подпорку за другой. Лондонский кабинет терпел оскорбления и удары от
японцев в надежде, что все-таки удастся толкнуть их на СССР и США.
Соединенные Штаты Америки, делавшие вид, будто они кровно заинтересованы в
сохранении мира, продолжали втихомолку подталкивать японцев к дальнейшему
наступлению. Так же как в свое время только усилиями США была спасена от
краха развалившаяся машина германского империализма, так и теперь, лишь
благодаря американскому металлу, американской нефти, американским моторам,
американскому золоту, японский империализм мог продолжать свою
континентальную авантюру в Азии.
Были такие люди в Англии, которые позволили убаюкать себя болтовней
Чемберлена, будто мир спасен. Но те, кто не хотел сознательно закрывать
глаза на происходящее, знали, что уже второй год идет новая
империалистическая война, разыгравшаяся на громадной территории, от Шанхая
до Гибралтара, и захватившая более пятисот миллионов человек населения, что
насильственно перекраивается карта Европы, Африки, Азии, что потрясена в
корне вся система послевоенного, так называемого мирного режима.
Чем дальше шло дело, тем настойчивее простой англичанин заявлял:
спасение мира - в союзе с Советской Россией! Черчилль, неизмеримо более
ловкий политик, чем Чемберлен, улавливал настроения английского общества. С
обычным для него коварством матерого двурушника Черчилль подхватил это
требование народа и использовал его как оружие для борьбы с кабинетом.
Становясь в позу ярого критика действий премьера, он тоже "разоблачал"
бездарных министров.
- С одной стороны, - говорил он, - отвергнутая политика президента
Рузвельта стабилизировать положение в Европе или добиться перелома
вмешательством Соединенных Штатов; с другой - пренебрежительное невнимание к
несомненному желанию Советской России примкнуть к западным державам и пойти
на все для спасения Чехословакии; сброшенные со счетов тридцать пять чешских
дивизий против еще незрелой германской армии в тот момент, когда
Великобритания могла предоставить для укрепления фронта во Франции только
две дивизии, - все это пущено на ветер... Теперь же, когда все эти
преимущества и богатства растрачены и выброшены, Великобритания, ведя за
руку Францию, выступает с гарантией целостности Польши, которая всего за
шесть месяцев до этого с жадностью гиены приняла участие в грабеже и
уничтожении чехословацкого государства. Имело смысл бороться за Чехословакию
в тысяча девятьсот тридцать восьмом году, когда германская армия едва могла
выставить на западном фронте полдесятка обученных дивизий и когда французы с
их шестьюдесятью или семьюдесятью дивизиями наверняка могли форсировать Рейн
или вступить в Рур. Но это было сочтено нецелесообразным, поспешным, не
отвечающим современному мышлению и морали. Теперь же, по крайней мере, два
западных демократических государства заявили о своей готовности рискнуть
жизнью во имя целостности Польши. Чтобы найти параллель этому внезапному
превращению шестилетней политики широко афишируемого умиротворения в
готовность принять неминуемую войну на гораздо худших условиях и в
максимальном масштабе, придется, пожалуй, прочесать вдоль и поперек всю
историю, которая, как говорят нам, есть главным образом история
преступлений, безумств и бедствий человечества. Да и как могли бы мы
защитить Польшу и выполнить свои гарантии? Только объявив войну Германии и
напав на более сильные укрепления и более мощную германскую армию, чем те,
перед которыми мы отступили в сентябре тысяча девятьсот тридцать восьмого
года. Вот вехи на пути к катастрофе!.. - С пафосом возмущенного правдолюбца
Черчилль заявлял: - Средства организации сопротивления агрессии в Восточной
Европе почти исчерпаны. Венгрия - в немецком лагере. Польша в стороне от
чехов и не желает сотрудничать с Румынией. Ни Польша, ни Румыния не согласны
на выступление русских против Германии через их территорию. - И зная, чем он
может вернуть себе растраченную популярность, он, наконец, восклицал: - Ключ
к великому союзу - договоренность с Россией!
Старый ненавистник Советского Союза знал, что делает: требование
ориентироваться на Советский Союз звучало как голос разума и прогресса рядом
с тупым бормотаньем премьера: "Я должен признаться в глубоком недоверии к
России. Я вообще не верю в ее способность вести эффективное наступление даже
при желании".
Черчилль бил на популярность СССР в Англии и тем самым вырывал стул
из-под премьера.
Черчилль понимал, что нельзя скрывать от англичан единственный путь
спасения Англии - заключение пакта с Советским Союзом. Давно уже мозг
Черчилля, изощренный в политических каверзах против Советской России, не
работал с такой интенсивностью, как в те сложные дни. Все новые комбинации,
одна коварнее другой, заставляли его дрожать от нетерпения поскорее
ухватиться за руль государственного корабля Англии. Он не уставал живописать
в парламенте и в печати военную неподготовленность империи и мрачные
перспективы поражения. Делая вид, будто стремится к разоблачению неразумной
политики Чемберлена, старый волк добивался совсем другого: он хотел запугать
англичан. Чем меньше голосов будет раздаваться в Англии за союз с Советами,
за обуздание Гитлера, тем лучше. Мысль о возможности сотрудничества с
советским государством, которое он ненавидел всем своим существом, борьбе с
которым посвятил половину жизни, ужасала Черчилля. Он хотел видеть Россию
изолированной, одинокой, предоставленной самой себе в предстоящей неизбежной
борьбе с фашизмом. Исподтишка помочь немцам, если дела их пойдут плохо в
единоборстве с Россией, - это он мог. Но помогать России?.. Никогда. Не ради
того он прожил долгую жизнь, чтобы собственными руками разрушить все, что
сделал для уничтожения коммунизма.
Однако опыт подсказывал Черчиллю, что не всегда все выходит так, как
хочется. Не исключена была возможность, что договор Англии и Франции с
Россией подписать все же придется. Ну что же, Черчилль был готов и к этому.
Тогда он станет ярым сторонником союза с Россией. Он постарается убедить
весь мир, что война уже невозможна. Но тайный аппарат Британской империи
будет пущен в ход, чтобы доказать немцам обратное. Гитлер узнает, что пакт с
Россией - фикция, что Англия никогда не вынет меча из ножен, что нацистам
открыт путь на восток. С точки зрения Черчилля, вторая комбинация -
соглашение с СССР - была в сложившихся условиях лучше открытого разрыва с
ним. Она повлекла бы за собой усыпление бдительности англичан, а быть может,
и русских. Спокойно отдавшись хозяйственным заботам, русские были бы
застигнуты нападением Гитлера врасплох...
Как совместить уклонение от договорных обязательств перед Россией с
честью Англии?.. При этом вопросе Черчилль мог только мысленно улыбнуться: а
чем была вся многовековая политика создания империи? Удержать от исполнения
обязательств Францию? Над этим не стоило задумываться: пример Мюнхена был
более чем ярким...
В своем уединении, будучи "не у дел", Черчилль внимательно следил за
каждым шагом кабинета и знал, что бесполезно растолковывать Чемберлену и
Галифаксу выгоду придуманной им, Черчиллем, позиции. Да и вовсе не в
интересах Черчилля было давать им умные советы. Англия - Англией, но нельзя
забывать и о самом себе. "Пусть англичане позовут своего Уинстона, - с
нежностью думал о самом себе Черчилль, - машина завертится в нужную сторону.
А пока?.. Пока разоблачать, разоблачать и еще раз разоблачать бездарность
правительства!"
В том, что группы Черчилля и Чемберлена называли своими "программами",
было не больше разницы, чем в программах американских республиканцев и
демократов. Те и другие представляли не только один и тот же правящий класс
Англии, но и защищали его интересы одними и теми же средствами. Разногласия
между ними были лишь отражением борьбы за власть конкурирующих между собой
банковских или промышленных групп. Всякий политикан, вышибленный из
насиженного министерского кресла очередной сменой кабинета, хватался за
любую возможность подставить ножку своему сопернику. Чемберлен и Галифакс
были соперниками Черчилля и Идена. Черчилль и Иден до боли в скулах готовы
были "бороться за правду", пока это шло во вред группе Чемберлена, но не во
вред им самим.
Идея Черчилля использовать гитлеровскую Германию в качестве ударной
силы для сокрушения Советской России вовсе не была новостью. Она была лишь
запоздалым повторением обанкротившегося плана Джозефа Чемберлена. Он тоже
пробовал втравить императорскую Германию в войну с тогдашней Россией, поймав
немцев на приманку "пантевтонской программы". Англия еще в начале XX века
рассчитывала, ослабив сразу обе эти державы, захватить положение гегемона в
делах Европы.
С тех пор многое изменилось. Англия была не та, Россия была не та,
Европа тоже была не та. Капитализм был смертельно ранен. Тем ревностнее
пытались старцы с Даунинг-стрит втравить Германию в войну с СССР, пользуясь
тем, что Гитлер и его хозяева сами лезли в драку, хотели ее. В голове
Черчилля ворочались тайные планы привлечения "к делу" и Соединенных Штатов.
Точно так же эти планы вынашивались некогда Джозефом Чемберленом. Тому тоже
мерещилось, что, временно поделив главенство над миром с Америкой, Англия
сумеет в конце концов выбить из седла и своего заокеанского партнера. Но
осуществление этих планов, как известно, не удалось Англии даже того
периода. А тогда, ее империя находилась в зените своего могущества. Тем
более бредовыми выглядели такие проекты сейчас, когда Англия тянулась к
вожделенному плоду дрожащими руками стареющего скопидома.
Удивительно бывает в жизни человека, когда он один не видит своей
обреченности. В стремлении схватить непосильное он растрачивает и то, что у
него есть. Так же удивительно это было и с целой страной: правители Англии
не понимали, что максимумом их стремлений может быть удержание минимума.
Жадность толкала английских правителей на один неверный шаг за другим.
Это было плодом такого же ослепления, какое привело к крушению германскую
империю Гогенцоллернов. Германия Вильгельма рвалась к недостижимому в
значительно более молодом возрасте. То была эпоха капитализма, только что
достигшего высшей и последней стадии своего развития - империализма. Борьба,
затеянная германским империализмом, привела к трагической и для него самого
развязке. Мечты о мировом господстве рассеялись, как дым. Британская империя
тогда устояла, хотя ее силы и были подорваны.
Век капитализма шел к концу, но Черчилль этого не понимал. Он не хотел
примириться с неизбежным. Он вообразил, что в компании с такими же, как он
сам, живыми анахронизмами еще можно спасти идущий ко дну корабль
капитализма. По его мнению, для спасения капитализма достаточно было
сокрушить родившееся и исторически закономерно развивающееся
социалистическое советское государство.
Чтобы взяться за осуществление своих планов, Черчиллю нужно было
добиться власти. Ему нужно было свалить кабинет Чемберлена, прежде чем тот
окончательно развалил империю. Черчилль с напряженным вниманием следил за
развитием событий. Старые связи в правительственном аппарате и в разведке
позволяли ему подчас знать то, что скрывали от премьера. Чемберлену не
приходило в голову, что решения Гитлера и Муссолини были приняты раньше, чем
он совершил свои позорные паломничества в Годесберг, в Мюнхен, в Рим. А
Черчиллю уже была известна оценка, которую осмеливались давать англичанам
даже такие презренные разбойники, как Муссолини и Чиано. Черчилль скрежетал
зубами от бессильной злобы, когда читал в донесениях британских разведчиков:
"Обсуждая результаты визита Чемберлена, дуче сказал:
- Переговоры с англичанами не имеют уже никакого значения. Эти люди
сделаны из другого теста, нежели Фрэнсис Дрейк и прочие блистательные
авантюристы, создавшие Британскую империю. Теперь это всего лишь усталые
дети длинной линии богачей.
Чиано ответил:
- Англичане стараются отступать как можно медленнее, но они не хотят и
не будут сражаться. Переговоры с ними действительно можно считать
законченными. Я уже телефонировал Риббентропу и сообщил ему о полнейшем
фиаско, которое постигло миссию англичан".
Или:
"Чиано доложил дуче о том, что британский посол в Риме лорд Перт
представил на одобрение Италии проект речи, которую Чемберлен намерен
произнести в палате общин.
- Он не возражает, если вы внесете свои поправки, - заметил Чиано.
- В общем сносно! - сказал Муссолини, просмотрев план речи. - Но дело,
разумеется, не в этой болтовне старого осла, а в том, что впервые в истории
Британской империи ее премьер представляет на одобрение иностранного
правительства плач своего выступления. Плохое предзнаменование для англичан.
- Но отличное для нас, - ответил Чиано.
Муссолини рассмеялся:
- Нужно быть полным идиотом, чтобы не понимать: дело идет к тому, что
мы выпихнем их из Средиземного моря. Тогда их империи конец.
- На месте их распавшегося Вавилона появится Великая Римская империя
Муссолини. И мир прославит вас, как нового Цезаря.
Дуче:
- Могу себе представить физиономию этой толстой свиньи - Черчилля,
когда он узнает, что я визировал речь главы британского правительства..."


- Да, мой старый друг, - ворчливо проговорил Черчилль, обращаясь к
понуро стоявшему под дождем Бену. - Корабль мира получил слишком большие
пробоины, чтобы удержаться на воде... Идемте. Надеюсь, что в доме еще
найдется чашка горячего чаю... Брр, чертовски неподходящая погода для войны.
И он зашлепал по мокрой траве в направлении дома.
- А знаете, что на-днях заявил премьер? - несколько оживившись, спросил
Бен и дружески взял Черчилля под руку. - "Шансы Черчилля на вступление в
правительство улучшаются по мере того, как война становится все более
вероятной".
После мучительно длинного предисловия Бен выложил Черчиллю то, ради
чего явился в Чартуэл.
- Дорогой Бен, - глубокомысленно ответил Черчилль, - я польщен вашей
уверенностью, что до сих пор "указания для генералов должен составлять
юнкер", но сначала ответьте на вопрос: что думают о ситуации ваши горняки?
- Мои горняки! - в отчаянии воскликнул Бен. - Какой это беспокойный
народ - английские горняки! Если бы покойный лорд Крейфильд знал, как они
будут себя вести в наше время, то ликвидировал бы все свои шахты. Он оставил
бы мне наличные деньги или, во всяком случае, что-нибудь не связанное с так
называемым рабочим вопросом. - Забыв наставления Маргрет, Бен продолжал: -
Если бы вы знали, милый Уинстон, как мы завидуем вам...
Черчилль насторожился:
- Вот уж не предполагал, что в положении отставного боцмана я могу
служить предметом зависти.
- Для меня и даже для леди Крейфильд!
- Зависть вице-премьера!
- Перестаньте шутить, Уинстон. Вы навсегда избавлены от хлопот,
причиняемых рабочими, вы живете в уверенности, что никакие забастовки не
могут превратить ваши золотые бумаги в мусор.
- Откуда такая уверенность, Бен?
- Забастовки кафров?.. Рабочий вопрос в Африке?
- Вы сильно отстаете от жизни, Бен. - Черчилль сердито толкнул ногою
дверь. - Кажется, даже каннибалы знают уже, что такое тред-юнионы.
- В колониях можно применять совсем другие способы ликвидации
конфликтов с рабочими, чем здесь у нас, - плаксиво проговорил Бен. -
Нефтяные дела куда спокойнее угольных. Вся нефть - за пределами Англии.
- Все имеет свои теневые стороны, - неопределенно ответил Черчилль,
отряхивая дождевую воду со шляпы. - Раздевайтесь, Бен, вероятно, нам дадут
чаю... Вот тоже "дела вне Англии" - чай.
- Нет, китайцы - это уже не африканские дикари. Они хотят, чтобы их
интересы принимались в расчет...
- Безумные времена, Бенджамен, совершенно безумные! - иронически
заметил Черчилль.
- Говоря откровенно, я возлагаю большие надежды на Гитлера, - понижая
голос, сказал Бен. - Этот сумеет навести порядок и в Европе и в колониях,
которые придется ему дать.
Черчилль нервно откусил конец сигары и исподлобья, как готовящийся к
удару бык, уставился на Бена:
- Придется дать?
Бен на минуту смешался: уж не проговорился ли он?.. А впрочем, если он
хочет обеспечить себе место в кабинете Черчилля, когда тот придет к власти
(Бен был уверен, что рано или поздно это случится), то можно и выдать ему
один-другой секрет Чемберлена. Поэтому он спокойно договорил:
- Помните разговоры о встрече Галифакса с Гитлером? Это не сплетни:
встреча была. Многозначительная встреча! В ответ на жалобы фюрера, будто
консерваторы занимают абсолютно отрицательную позицию в вопросе о
возвращении немцам колоний, Галифакс сказал, что правительство его
величества вовсе не отказывается серьезно обсудить это дело с Германией.
Позднее, через Гендерсона, он еще раз дал ясно понять Гитлеру, что глобус
может быть поделен между двумя великими мировыми империями...
Хотя Черчиллю через собственные каналы было известно содержание двух
бесед с Гитлером, о которых говорил Бен, он с напускным интересом спросил:
- Просто так: поделить и все? Без всяких искупительных услуг со стороны
фюрера?
Бен приблизил губы к мясистому красному уху Черчилля:
- Германия должна раз и навсегда покончить с коммунизмом... Разумеется,
не только внутри Германии, а и там, в России.
- Уничтожить красную Россию?
- Никто не стал бы этому мешать, но на этом пути мы встретим одну почти
непреодолимую трудность.
- Большевики говорят, что непреодолимых трудностей не бывает.
- Дело в том, - понижая голос, сказал Бен, - что Гитлер не желает
бросаться на Советский Союз, не имея за плечами формального союза с нами и с
Францией или хотя бы только с нами.
Черчилль недовольно выпятил нижнюю губу:
- Подумаешь, препятствие!.. Правительство его величества имеет
достаточный опыт, чтобы найти выход из такого положения: не всякий союз
заключается для того, чтобы выполняться.
- Но скандал в случае огласки, Уинстон?! В свете наших нынешних
переговоров с Москвой даже моя сегодняшняя нескромность могла бы стоить мне
очень дорого.
- Поста вице-премьера? - со смехом спросил Черчилль. - Не очень большая
беда, Бен. Зато вы обеспечили бы себе такой же пост в значительно более
почетном кабинете...
Он замолк, взвешивая мелькнувшую мысль: не попытаться ли получить через
этого олуха подлинники секретных записей? Тогда он имел бы в руках оружие,
которым можно припереть к стене и Галифакса и самого Чемберлена. Да что там
"припереть к стене"! Он мог бы свалить их замертво! А как важно было бы
знать в точности слова Гитлера для дальнейших сношений с ним, когда он,