Шпанов Николай. Заговорщики. Преступление

день можно ждать, что Гитлер разделается с Францией.
- Этот вопрос можно было бы уладить.
- Не понимаю, Гарри.
- Гитлера можно было бы удержать от решительных действий, если бы
союзники пошли на серьезный разговор о совместном походе против русских.
Рузвельт отложил безделушку и приподнялся на руках. Он пристально
посмотрел на Гопкинса.
- Вы знаете что-нибудь конкретное?
- Верховный совет союзников принял бы такое решение, если бы Германия
согласилась не препятствовать доставке англо-французских войск к советской
границе через Швецию и Норвегию, - уверенно сказал Гопкинс, все более
оживляясь.
- "Принял бы, если бы согласилась бы", - с некоторым раздражением
проговорил Рузвельт. - Мне не нравятся эти "бы".
- Их чересчур много?
- Они просто не в моем характере. Я предпочитаю ясность.
- Я щадил вашу щепетильность, патрон.
- Лучше пощадите мое терпение.
- Хорошо... При таком варианте наши доллары и оружие, данные финнам, не
пропадут впустую. У финнов будут новые шансы на выигрыш дела.
От возбуждения, овладевшего Гопкинсом, на его мертвенно-желтых щеках
появилось подобие краски.
Откинувшись на подушку, Рузвельт некоторое время молча смотрел в лицо
советнику, потом проговорил:
- А вы подумали о том, что такой "вариант" был бы шагом к примирению
союзников с Гитлером?
- В этом я не уверен... Война на Западе - одно, а совместные действия
против России - совсем другое.
- Отвратительный цинизм! Вы допускаете положение, когда, воюя друг
против друга на линии Мажино, немцы и союзники могли бы сообща сражаться на
линии Маннергейма?
- Совсем не так невероятно.
- И вы допускаете, что немецкие условия перемирия, врученные Тевистоку,
не привели бы к тому, что мы окажемся вне игры?.. Лучше оставить этот
вопрос, пока Уэллес не привезет нам точной картины того, что там творится.
- Вы решили послать именно его?
- Он достаточно непримирим в отношении англичан, если не считать его
пристрастия к английским костюмам. А из всего, что может произойти в Европе,
самым неприятным было бы, если бы англичане все-таки нашли лазейку к сговору
с немцами помимо нас.
- Прежде чем восемь тысяч самолетов вашей большой программы будут
стоять в строю?..
- Восемь тысяч! - насмешливо сказал Рузвельт. - На-днях я заставлю
конгресс принять программу в пятьдесят тысяч самолетов! Ни одним меньше!
Кстати о самолетах: что вы узнали об отношении к моей программе?
- Ни армия, ни флот не выражают восторга. Только Джордж, кажется, по
достоинству оценивает это мероприятие.
- Маршалл, как начальник генерального штаба, не имеет права не
понимать: нужно иметь достаточно длинные руки, чтобы дотянуться до куска,
из-за которого идет драка. - Рузвельт заметно оживился, как только разговор
перешел на тему создания "большой" военной авиации. - Если нам придется рано
или поздно ввязаться в дело, самые закоснелые люди поймут, что
бомбардировочная авиация дальнего действия - вот оружие того, кто хочет
держать ключи от политики в любом конце света... Не слышали, что болтает по
этому поводу Линдберг?
- Дурак!
- Не так глуп, как подл, - с необычайной для него резкостью проговорил
Рузвельт. - Я не буду удивлен, если когда-нибудь мне представят его досье
как шпиона Гитлера.
- До этого, может быть, и не дойдет, но работу Линдберг ведет
безусловно отвратительную. Он, правда, перестал пока болтать об устрашающей
мощи гитлеровской армии и воздушного флота Геринга, однако по поводу наших
возможностей в области авиации отзывается далеко не лестно.
- Публично?
- В частном кругу.
- Это имеет свое действие?
- Чаще - да. Но нашелся человек, на которого болтовня Линдберга
подействовала обратно его желанию: вместо того чтобы испугаться, этот
человек решил, что можно найти надежное противоядие от устрашающих секретов,
которыми Гитлер собирается шантажировать мир и нас в том числе... Этот
человек говорит, что можно подумать над средством, которого испугается сам
сатана, а не то что Гитлер... Мне понравился этот парень.
- Кто такой?
- Доктор Ванневар Буш из Массачузетского технологического института.
- Вечно вы откопаете какого-нибудь фантазера.
- Я осторожно расспросил кое-кого: идея Буша - далеко не фантазия.
- Что за идея?
- Использовать новейшие открытия атомной физики для военных
надобностей.
- Атомная физика? - удивленно спросил Рузвельт. - Я в этом мало
понимаю.
- Я еще меньше, но Буш говорит, что расщепление атомного ядра в военных
целях, над чем уже работают ядерники в Германии, Англии и у нас в Штатах,
сулит огромные возможности. Можно сделать бомбу, превосходящую по
разрушительной силе все, что мы способны себе представить...
- Что-то вроде атомной бомбы?
- В этом духе... Буш объяснит вам лучше меня.
- Хорошо, приведите его ко мне... Не откладывайте этого в долгий ящик,
- живо проговорил Рузвельт. - Но упаси вас бог консультироваться еще с кем
бы то ни было, пока я не повидаюсь с вашим Бушем. Поняли?
- Вы, Буш и я?
- Да.


Гопкинс соединился с нью-йоркской конторой Ванденгейма, но Джона там не
оказалось. Его не было и дома на Пятой авеню и вообще в Нью-Йорке. Наконец
он отыскался в Брайт-Айленде.
- Послезавтра - мы в Белом доме, - сказал Гопкинс. - Тащите вашего
Буша. Он будет первым, кого мы примем.
В трубке послышалось такое сопение, что можно было подумать, будто Джон
задыхается, не в силах вымолвить ни слова. После нескольких междометий он,
наконец, прокричал:
- Гарри... О Гарри!.. Я воздвигну вам золотой мавзолей!
- Эта мерзость понадобится вам раньше моего, - сердито ответил Гопкинс.
- Гарри, дружище, - орал Джон, - десять процентов от этого дела - и вы
станете самым богатым президентом в истории Штатов!
- Вы осел, Джон! - выходя из себя, крикнул Гопкинс. - Вы совершенный
осел!
И Гопкинс так повесил трубку, что металлическое кольцо вместе с куском
эбонита осталось на крючке.

5

Если не считать провала военной диверсии против Ленинграда, порученной
финнам, дальнейший ход событий после разгрома Польши удовлетворял Гаусса.
Страх перед немедленным столкновением с Россией сковал Гитлера. Для Гаусса
это было хорошим признаком. Но теперь на Гитлера напал зуд наступления на
запад: покончить с Францией до весны 1940 года! К счастью, генеральный штаб
все же проявлял осторожность. Заместитель начальника генерального штаба фон
Штюльпнагель представил фюреру записку о невозможности немедленного
наступления на Францию. Варлимонт тоже старательно собирал доказательства
тому, что положение германской промышленности и экономики позволяет только
думать об обороне западной границы и диктует необходимость повременить с
решительным натиском. Даже Браухич, всегда бывший крайним оптимистом, и тот
противился теперь крупным наступательным операциям.
А Гитлер рвал и метал. После того как Геринг передал ему содержание
разговора с Ванденгеймом, фюрер горел нетерпением наброситься на Францию.
Его навязчивой идеей стало подписание капитуляции Франции в Компьене. Эта
мания, далекая от каких бы то ни было политических идей и военных
соображений, вызывала к жизни ряд директив и приказов, последовательно
опротестовывавшихся генеральным штабом из-за полной неосуществимости.
Наконец, собрав в имперскую канцелярию всех руководящих представителей
командования вермахта, всех генералов, прошедших польскую кампанию, и всех
сидевших без дела на берегах Рейна, Гитлер предъявил им ультиматум: шесть
недель на подготовку. Генеральное наступление на Францию начинается с обхода
линии Мажино через Бельгию и район Маастрихта.
Возражать Гитлеру значило рисковать карьерой, а иногда и жизнью. Такого
желания ни у кого из генералов не было. Они предпочитали молчаливым
саботажем доказать ему вздорность поставленных сроков, хотя по существу
плана - нарушения нейтралитета Бельгии и Голландии - возражений ни у кого не
было. Это был испытанный способ осуществления старого плана Шлиффена. Если
бельгийский король предпочитал, как страус, прятать голову под крыло, чтобы
не замечать смертельной опасности, нависшей над его страной, - его дело. Но
этим следовало воспользоваться.
Очередное совещание, на котором выяснилось, что из полуторамесячной
подготовки к сокрушению Франции ничего не получается, происходило, как
всегда, в рейхсканцелярии. Гитлер был особенно мрачен в тот день. Он
нетерпеливо прерывал докладывавшего Йодля, злобно обрывал генералов и
непрерывно писал что-то на клочках бумаги. К концу заседания эти обрывки
целой стопкой лежали перед ним. Гаусс ждал, что с минуты на минуту,
пользуясь своими записями, Гитлер приступит к разгрому генералов, боявшихся
приступать к разгрому Франции. Но все произошло совсем иначе. В полном
молчании Гитлер бесцеремонно оглядел одного за другим генералов, сгреб в
горсть свои записки и, подойдя к камину, швырнул их в огонь. Несколько
листков отлетели в сторону. Гитлер молча указал на них адъютанту. Тот
поспешно подобрал их и тоже кинул в камин. Гитлер стоял и наблюдал, как
пламя пожирает бумагу. В огромной комнате царила тишина. Затем Гитлер
повернулся спиной к собравшимся и, ни на кого не поглядев, ни с кем не
простившись, вышел. Его отступление в обычном порядке прикрывали адъютанты.
За столом продолжало царить недоуменное молчание. Никто не знал:
окончено совещание или Гитлер вернется? Как решен вопрос и решен ли вообще?
Генералы сидели, не глядя друг на друга. Прошло еще несколько минут.
Гаусс посмотрел на каменно-неподвижное лицо Кейтеля. На нем, как и
полагается, ничего нельзя было прочесть. Такими же непроницаемыми масками
были и лица остальных. Гаусс отлично понимал, что под напускной
бесстрастностью клокочут чувства, отнюдь не сулящие Гитлеру безмятежной
уверенности в любви и преданности этих людей. Гаусс радовался этим чувствам,
но и его собственное лицо не выдавало другим ни этой радости, ни надежд,
которые он возлагал на их оскорбленное самолюбие, на раздражение одних,
обиды других и на общее презрение генералов к непозволительно третировавшему
их выскочке.
Переждав еще некоторое время, Гаусс, ни на кого не глядя, поднялся
из-за стола и неторопливо пошел к выходу. Уже когда он приближался к двери,
за его спиной послышался шум отодвигаемых стульев. Но он заставил себя и тут
не обернуться. Достаточно было того, что этот шум означал маленькую победу
над презренным ефрейтором.
Из-за системы работы, принятой в окружении Гитлера, с одной стороны, и
вследствие взаимной настороженности, разделявшей генералов, - с другой,
Гаусс не имел представления о последствиях, какие имела эта революция в
стакане воды для его коллег. Сам он в следующую же ночь получил приглашение
к Гитлеру. Встреча произошла с глазу на глаз.
- Вы назначаетесь командующим армейской группой "А", - без всяких
предисловий, едва ответив кивком на приветствие генерала, проговорил Гитлер.
- Предлагаю вам и вашему начальнику штаба...
Он сделал театральную паузу, намереваясь, повидимому, озадачить Гаусса
каким-то неожиданным именем. Но когда Гитлер выкрикнул имя генерала
Манштейна, старик принял это так, словно дело шло о чем-то вовсе его не
интересующем. Хотя фон Манштейн вовсе не был тем генералом, которому Гаусс
хотел бы доверить руководство своим штабом, однако спорить не стоило. Гаусс
сделал вид, будто начальник штаба - лучший подарок. Манштейн был одним из
быстро выдвигавшихся любимчиков фюрера.
А Гитлер с такою поспешностью, словно не хотел оставить Гауссу
возможности вставить хотя бы слово, продолжал:
- Я отказываюсь от решения немедленно начать широкое наступление против
Франции. - И тут же оговорился: - Пусть не думают, что меня убедили доводы
узколобых специалистов из генерального штаба. Ничуть не бывало!
Просто-напросто сегодня ночью мне пришло в голову новое решение, требующее
времени для разработки деталей. С обходом через Бельгию я сочетаю
фронтальный прорыв линии Мажино...
При этих словах Гаусс ясно представил себе хорошо знакомую картину
Вердена. Гитлер с удовлетворением уловил едва приметное движение седой брови
генерала и с особенным ожесточением выкрикнул:
- Довольно бабьей болтовни! Дивизией больше или меньше десятью
дивизиями - разве в этом дело, когда речь идет о моих планах?! Смотрите!..
Он порывисто вскочил и подбежал к огромному столу, где под
ослепительной, низко опущенной лампой зеленело поле карты.
- Вот чего они от меня хотели. - Палец Гитлера очертил широкую дугу над
Бельгией и Голландией. - Охвата флангов по Шлиффену, и только! Дальше этого
их фантазия не идет. А учли они, что все в быстроте? - В голосе Гитлера
прорвался страх. - А что, если мы застрянем? Тогда мы между молотом и
наковальней. Быстрота - вот спасение! Иначе один чорт знает, что произойдет
во Франции и Англии, смогут ли там устоять нынешние правительства, не
зашевелятся ли марксисты? Нет, нет, главное - быстрота.
Оглядев генерала, Гитлер с неприязнью проворчал:
- Я знаю, вы любите медлить. В мыслях, в действиях. - И внезапно
переходя на крик: - Но я помогу вам понять, что такое быстрота. Вчера ночью
я уже продумал средство, дающее возможность преодолеть сопротивление нашего
главного врага - времени... - И как будто желая побороть атмосферу
неловкости, он стал выкрикивать слова все быстрее: - Вы фетишисты: нельзя
того, нельзя другого! А я говорю: "Можно все". Я уже открыл формулу
опережения времени. Она доступна каждому школьнику. Завтра я продиктую ее
вам, и вы станете господином будущего... Вода и воздух... Ах да, еще
огонь!.. Все пустяки для девичьих загадок! Я не хочу уткнуться носом в
преграды в виде рек и каналов на голландской равнине. Не хочу! Что там будут
делать мои танки?
- Значение каналов как преграды сильно преувеличено голландцами, -
сердито заметил Гаусс. - Толстухе Вильгельмине больше нечем защищаться, как
только уверениями, будто она способна затопить всю свою страну... вероятно,
слезами.
- Если это и не так, я все же считаю, что мы не должны лезть туда, где
противник нас ждет. Решающий удар будет ему нанесен в месте наиболее
неожиданном. Вот здесь!
Широкий ноготь Гитлера уперся в то место линии Мажино, где за нею
простиралась зелено-коричневая полоса лесистых Арденн.
- Но едва ли тут существуют лучшие условия для использования танков,
чем на севере, - сказал Гаусс. - Покрытые лесами холмы...
Гитлер не стал слушать.
- Внезапность удара там, где французы его ожидают меньше, чем в любом
другом месте, компенсирует это неудобство. - И, помолчав, упрямо повторил: -
Решающий удар будет нанесен тут. От него будет зависеть свобода действий
Бока. Прорвав линию Мажино, вы стремительно движетесь к морю... Противник в
клещах. Он капитулирует или уничтожается. Никаких других решений... Сегодня
Манштейн прибудет в ваше распоряжение. Завтра я жду вас обоих...
В тот же вечер, встретившись с Манштейном, Гаусс понял, что не слышал
от Гитлера ни одной его собственной мысли. Старику стало ясно, что ловкий
генерал "из молодых", Манштейн, сумел через голову Браухича и Гальдера
подсунуть Гитлеру свой авантюристический план. Манштейн не мог бы этого
сделать без согласия Кейтеля и Йодля. Значит, ближайшие советники Гитлера
были на стороне Манштейна. В таких условиях спорить с ним и с его планом
было бесполезно. Сопротивлением Браухича и Гальдера, отстаивавших
шлиффеновскую схему как основную, можно было пренебречь; к тому же здесь, на
западном фронте, Гауссу не грозила встреча с Россией - это раз. Скорейшая
ликвидация французской армии обеспечивала спокойный тыл Германии ко времени
столкновения с Россией, неизбежность которого становилась все яснее, - это
два. Все говорило за то, что Гаусс должен не только принять новое
назначение, но и постараться как можно лучше и скорее выполнить предложенный
ему план Манштейна, хотя бы он и был трижды авантюристичен. Три авантюры
ефрейтору уже удались: Австрия, Чехия, Польша. Почему бы не удаться и
четвертой?
Впрочем, скоро Гаусс понял, что ошибся в счете: ту новую военную
авантюру на западе, в которой он сам должен был принять участие, следовало
считать уже не четвертой, а пятой. Четвертая же прошла на глазах удивленной
Европы раньше. 9 апреля мир узнал об оккупации нацистскими войсками Дании и
Норвегии. Правда, еще с месяц горстка англо-французов держалась у Нарвика,
но в конце концов и ее сбросили в море. Командование союзников проявляло
значительно меньше рвения в этой жизненно важной для них операции, чем
каких-нибудь два месяца тому назад, когда речь шла о переброске в
Скандинавию и Финляндию экспедиционных войск для борьбы с СССР на стороне
Маннергейма.
Со Скандинавскими странами как с потенциальной базой для союзников было
покончено.
Окончательная разработка плана Манштейна быстро продвигалась вперед.
Генеральный штаб принимал теперь участие в работе оперативного отдела штаба
Гаусса.


Ко времени прибытия Гаусса к своей армейской группе, то-есть к маю 1940
года, немецко-фашистские силы на западе были уже доведены до 116 пехотных и
10 танковых дивизий. Они располагались следующим образом:
Армейская группа "Б" силою 28 дивизий занимала фронт от Северного моря
до Аахена. Ее целью был захват Голландии и Бельгии и вторжение во Францию на
правом фланге всех сил.
Армейская группа "А" в составе 44 дивизий - на фронте от Аахена до
Мозеля.
И, наконец, на левом фланге:
Армейская группа "Ц" в 17 дивизий, вдоль Рейна, от Мозеля до
швейцарской границы.
Сверх этого в распоряжении Гитлера оставалось еще около 70 дивизий.
Сорок из них числились в резерве главного командования. Остальные тридцать
он не решался тронуть со своей восточной границы.
Со стороны союзников немецко-фашистским силам противостояли:
51 дивизия армейской группы генерала Бийота - на севере. Крайний левый
фланг Бийота держали 9 английских дивизий между окончанием линии Мажино у
Лонгви до бельгийской границы и позади этой границы до моря у Дюнкерка.
Потенциальной поддержкой этой группировки должны были служить еще 32
голландско-бельгийские дивизии, в случае если бы немцы решили нарушить
нейтралитет этих стран.
Южнее с Бийотом смыкалась группа Претала, и далее к Швейцарии тянулась
группа Бессона общей численностью в 43 дивизии.
В укреплениях линии Мажино сидели еще с десяток первоочередных дивизий,
изнервничавшихся и наполовину разложившихся от бездействия за восемь месяцев
"странной войны".
Гауссу оставалось едва достаточно времени, чтобы разобраться в
обстановке на месте и познакомиться со своими командующими. В ночь с 9 на 10
мая по приказу Гитлера немецкие войска пришли в движение одновременно по
всему фронту групп "А" и "Б". Пехота, поддержанная танками и пикирующими
бомбардировщиками, двинулась вперед. Голландские планы удержать нападающих
затоплением страны оказались чистой фантастикой. Входившие в группу Бийота
англо-французские войска, которые должны были при первых признаках
наступления предупредить врага и, войдя в Бельгию, занять линию Маас - Лувен
- Антверпен, опоздали.
То, на что вся логика и весь ход исторических событий указывали как на
неизбежность, - гитлеровское вторжение через незащищенные маленькие страны
Бельгию и Голландию - состоялось. Предательская политика французских
генералов во главе с Петэном сыграла свою роковую роль.
То, что на протяжении двух десятилетий настойчиво вбивалось в головы
всем французам, военным и штатским, - неприступность линии Мажино -
оказалось трагическим блефом. Нацистские войска без особого труда
просочились сквозь нее. Их оперативной целью был исторический Седан.


4 часа 30 минут 10 мая. Первые выстрелы пушек, первые танки, первые
трупы.
Первые тревожные телеграммы с фронта не застали дома ни премьера
Франции Рейно, ни министра обороны Даладье. Но бывалые курьеры кабинета
министров знали, где им искать своих шефов. Пахнущие порохом и кровью листки
шифровок не спеша понеслись к Елисейским полям. Несмотря на то, что вражда и
соперничество двух членов кабинета зашли так далеко, что не разговаривали
друг с другом не только они сами, но даже их подруги, курьеры искали
министров в одном и том же месте - на Елисейских полях, в самом шикарном
квартале Парижа. "Мики Маус" французского парламента, юркий, стремительный,
элегантный даже в пижаме, Рейно принял драматическую телеграмму в постели
своей многолетней любовницы - политической интриганки, немецкой разведчицы и
фашистки графини де Порт. Вторая телеграмма, адресованная министру обороны
Эдуарду Даладье, была доставлена прямо в особняк комиссионерши крупнейших
капиталистических объединений Франции, итальянской шпионки и фашистки
маркизы де Крюссель д'Юзе.
Острый запах пороха и крови, исходивший от каждого слова роковых
телеграмм, смешался с запахом белья куртизанок.
В разных концах мира по-разному реагировали на известия о конце
"странной войны", о вторжении Гитлера в нейтральные Бельгию и Голландию.


В Белом доме президент Рузвельт немедленно пригласил к себе министра
финансов Моргентау и отдал приказ о секвестре всех бельгийских и голландских
капиталов в Соединенных Штатах.


В Вестминстере происходили горячие дебаты о продолжительности весенних
каникул палаты.


Гитлер, пританцовывая от возбуждения, тыкал корявым пальцем в клетку
канарейки.
- Сисси!.. О Сисси, ты понимаешь?..


Святейший отец, подыскивая в потрепанном евангелии убедительные тексты,
продиктовал кардиналу Мальоне одно за другим два послания. Одно содержало
благословение католикам Франции и Бельгии, подвергшимся нападению Гитлера.
Другое благословляло католиков Германии, напавших на Францию по
согласованному с папой приказу того же Гитлера.


В Варшаве "генерал-губернатор Польши" Франк утвердил смертный приговор
семнадцати польским патриотам, задержанным при попытке пробраться во
Францию, чтобы хоть там защищать свою отчизну.


В Праге Гейдрих принял доклад о приведении в исполнение приговора над
студенткой Марией Жемличковой, возложившей Первого мая красные цветы на
могилу неизвестного чешского солдата.


В тюрьме Бургоса по приказу Франко были задушены сорок два коммуниста -
участника войны за республику.


В такой обстановке начался марш Гаусса к морю. С каждым днем старик
приходил все в большее удивление от того, с какою легкостью проходила еще
одна авантюра ефрейтора. Но на этот раз сам генерал был душою одного из
звеньев этой авантюры. 20 мая он увидел в бинокль темную полоску моря. К
морю были прижаты отрезанные от взаимодействия с соседними войсками все
десять английских и несколько французских дивизий.
Темные силуэты развалин, поднимавшихся над светлой полосою прибрежного
песка, прежде назывались Дюнкерком.
Когда Гаусс опустил бинокль, те, кто хорошо его знали, были удивлены:
на сухом лице генерала появилось подобие улыбки. Это было так неожиданно и
столь непривычно для окружающих, что все притихли.
- Теперь мы покажем англичанам, что значит соваться в войну, - сказал
Гаусс Манштейну. - Прикажите Прусту подтянуть к побережью тяжелую
артиллерию. Пусть даст им как следует, пока подоспеют танки, чтобы стереть
господ бриттов с лица земли. - И когда Манштейн повернулся было, чтобы итти
выполнять приказание, Гаусс бросил ему вслед: - Оставьте в живых ровно
столько, сколько нужно, чтобы рассказать в Англии, как это выглядит.

6

Если бы не протекция Бена, Неду ни за что не удалось бы устроиться в
истребительную авиацию. Особенно после того, как медицинская комиссия
обнаружила следы ранения, полученного им в Испании. Но, так или иначе,
пройдя ускоренный курс переподготовки, он сидел в "Харрикейне". Эта
устаревшая машина вовсе не казалась ему шедевром, но Нед смело отправлялся
на ней в неравный бой с нацистскими "Мессершмиттами". А бой был, как
правило, неравным, потому что, изгнанные с материка бомбардировочной
авиацией фашистов, английские авиачасти вынуждены были базироваться на
островные аэродромы. К французскому побережью они прилетали уже с
израсходованным горючим, тогда как немцы, взлетавшие с любого аэродрома
Бельгии и Голландии, являлись в бой свеженькими, с баками, полными бензина.
Ни один французский самолет им уже не мешал.
Будучи рядовым летчиком, задачей которого был непосредственный бой с
летчиками Гитлера, Нед не имел вполне ясного представления об общем
положении на фронтах войны. Поскольку это представление формировалось под
влиянием лживых сводок французского и британского генеральных штабов, оно
было далеко от истины. Но, летая над береговой полосой в районе Остенде и
Дюнкерка, Нед видел, что пространство, занимаемое английскими дивизиями
Горта и примкнувшими к ним немногочисленными войсками французов, с каждым
днем сокращается. Он видел, что черные немецкие разрывы пятнают светложелтый
песок все ближе и ближе к воде. К двадцатым числам мая эти разрывы уже густо
стлались за спиною английских войск.
Перед вылетом 24 мая Нед спросил своего товарища по звену:
- Ты видел расположение правого фланга Горта вчера?
- Видел.
- Ты согласишься со мною, что Горту ничего не стоило бы прорвать
перемычку и прийти на помощь французам, которых гунны через день-два