Шпанов Николай Николаевич. Ученик чародея (Часть 1-6)

   - Ты смешишь меня! - И директор действительно рассмеялся в трубку. Где мы живем? И когда мы живем?
   - С завтрашнего дня - забастовка, - продолжал управляющий.
   - Вызови полицию.
   - Конечно, я вызвал полицию. Но это только ухудшило дело.
   - Не понимаю.
   - Они начитались "Цини" с сообщением о Круминьше и Силсе.
   - "Циня"? Как она к ним попала?
   - Все уже знают об этом деле.
   - А что они раньше не знали, что в советский тыл забрасываются наши люди?
   - Дело не в этом, - начиная тоже сердиться, объяснял гамбургский управляющий. - Это ни для кого не новость. Но Круминьш и Силс добровольно явились к советским властям. Вот что вызвало бурю.
   - Ах, вот что, - с облегчением воскликнул директор. - Так эту бурю нужно поддержать. Раздувать их негодование. Мы немедленно свяжемся с Центральным советом. Настроения, о которых ты говоришь, нужно укреплять.
   - Господи! Господи, боже мой! - в отчаянии воскликнул управляющий. Наши люди бросают работу, они требуют отправки на родину, понимаешь.
   - Какая родина? О какой родине болтают эти ослы?
   - "Мы их обманываем"!.. Изволите ли видеть: "Это вранье, будто каторга ждет их в Советском Союзе в случае возвращения"... Они говорят, что имеют право...
   Резкий крик директора прервал его:
   - Право?! Мы покажем им "право"! Смело хватай красных агитаторов.
   - Хотели взять Вилму Клинт, и что получилось? - пожаловался управляющий. - Скандал, черт знает что! Они начинают говорить о своих правах?! Это же просто небывало! Это скандал!
   На любекском конце провода наступило продолжительное молчание. Управляющий было подумал: уж не разъединили ли их опять? Но, по-видимому, главный директор попросту обдумывал ответ.
   - Так... так... - пробормотал он наконец. - Они говорят: "Право? Отправка на родину?" Это очень серьезное дело. Гораздо серьезнее, чем ты думаешь.
   - Я ничего не думаю, - рассердился управляющий, - но если их не утихомирить, то получится грандиозный скандал. Мы понесем убытки.
   - Знаешь что?.. - нашелся главный директор. - Нужно вернуть на работу эту самую, как ее... Ну же, ты только что назвал ее: подружка Круминьша...
   - Вилму Клинт?
   - Пусть только успокоятся рабочие, пусть вернутся на свои места, а там мы будем знать, что делать: упрячем эту Клинт и урезоним их.
   - Попробуй, когда они читают рижские газеты.
   - Откуда они их берут? Произведи обыск, осматривайте людей у ворот, газеты отбирайте! Виновных... Директор задохнулся от гнева и, сделав передышку, решительно заключил: - Нечего стесняться...
   Громкий стук в дверь помешал управляющему расслышать последнюю фразу директора. В комнату ввалилась группа рабочих. Они стучали тяжелыми ботинками, громко переговаривались между собою и что-то раздраженно выкрикивали по адресу управляющего. Он отмахивался от них, закрывая ухо ладонью, но шум окончательно заглушил голос из Любека. От имени рабочих латышей, навербованных для военного строительства оккупантов, пришедшие требовали расчета и отправки обратно в лагерь для перемещенных.
   - Что вам делать в лагере? - растерянно спросил управляющий. Снова сесть на шею благотворителям?
   - Нам нужно добиться отъезда на родину, - сделав шаг вперед, крикнула Вилма.
   Казалось, при ее словах глаза управляющего готовы были выскочить из орбит.
   - Ах, это ты бормочешь о родине? - процедил он сквозь стиснутые зубы. - И что ты называешь родиной, ты?!
   - Родина - это родина, - решительно ответила она. - Если господин управляющий забыл, где она находится, то мы помним.
   - Вы что же, собираетесь... в Советскую Латвию? - как бы не веря своим ушам, спросил управляющий. - Прямо в лапы коммунистам?
   - Наконец-то вы поняли, о чем речь идет, - насмешливо ответила Вилма.
   Управляющий попятился, но все же крикнул:
   - Никто не бросит работу раньше, чем кончится контракт с фирмой "Европа"! И марш! Все марш отсюда! - Выкрикивая это, он продолжал пятиться к задней двери.
   - Мы не желаем больше работать на иностранцев! - крикнула наступавшая на него Вилма. - Поедем туда, где люди работают на самих себя.
   - И давно у тебя появилось такое желание? - Управляющий в изумлении остановился, и кулаки его сжались. - Эй, ты!
   - С детства меня звали Вилмой.
   - Постараюсь не забыть это имечко.
   - Записывайте скорее, - усмехнулась Вилма, - а то еще спутаете.
   - Я уж постараюсь, чтобы твоя просвещенность нашла себе лучшее применение, дорогая Вилма.
   - Благодарю вас, господин управляющий. Но надеюсь, что заботиться обо мне вам уже не придется. С нас довольно вашей каторги.
   - Так, так!.. Так, так, так!.. - бормотал управляющий, в бессильном бешенстве постукивая костяшками пальцев но столу. Однако взгляд его делался все более растерянным, по мере того как говорили другие рабочие. Это был случай беспримерный - первый в его практике, да и, вероятно, первый за все время существования "Энергии". Вот уже почти десять лет "товарищество" благополучно поставляет рабочую силу многим строительным и горнорудным компаниям. Латышей посылали всюду, где дешевые руки "перемещенных" могли успешно конкурировать на рынке труда. "Энергия" гордилась тем, что даже в Африку, где, как известно, пара рабочих рук стоит дешевле, чем горсть муки, нужная, чтобы эти руки прокормить, - даже туда, на черный континент, "Национальное товарищество "Энергия" посылало "перемещенных". "Энергия" всегда имела перед собой открытый рынок, жадно всасывающий доведенных до крайней степени отчаяния соотечественников. И право, за десять лет, что действовал этот конвейер сбыта белых рабов в Африку, в Америку и во все углы Европы, где нужны безропотные автоматы для тяжелых работ, еще не бывало такого случая, с каким "Энергия" столкнулась сегодня. - Это же скандал, черт знает что! - бормотал управляющий, исподлобья глядя на делегатов и невольно задерживая бегающие маленькие глазки на лице Вилмы. Ее осунувшееся, выпачканное брызгами цемента лицо едва сохраняло признаки недавней, не по возрасту быстро увядающей свежести. Выбившиеся из-под косынки рыжие волосы яркими прядями спадали вокруг выпуклого лба. - Вон, вон отсюда! - не владея больше собой, завопил управляющий и, расставив руки, двинулся на спокойно покидавших комнату рабочих.
   Едва затворилась за ними дверь, он устремился к телефону. Для вызова полиции понадобилось всего несколько минут. После того он поднялся на следующий этаж и прильнул к окошку. Сначала ему была видна только толпа рабочих во дворе конторы, их возбужденные лица, мелькающие в воздухе руки, какой-то вожак на ящике у ограды и снова эта... Вилма Клинт! Управляющему казалось, что ее бледное в темных оспинах цемента лицо в яркой рамке рыжих волос главенствует над толпой. И чем больше он на нее смотрел, - а не смотреть он не мог, - тем ненавистнее она ему становилась. Ему казалось, что в ней, в этой девушке с огненной шевелюрой, - все дело. Вот с кем нужно покончить в первую голову!
   Наконец-то за воротами истерически взвыла сирена! Рядом с полицейским фургоном управляющий увидел красный автомобиль пожарных. Через минуту тугая струя воды, направленная из брандспойта туда, где стоял на ящике оратор, сбила его с ног. Брызги рассыпались над головами рабочих.
   - Правильно! - пробормотал управляющий.
   Вода вырывалась из пожарной кишки с таким шипением, что заглушала слова, выкрикиваемые Вилмой, вскочившей на ящик, чтобы заменить сбитого рабочего. Управляющий видел, как раскрывался ее рот и развевалась в воздухе косынка, которой она размахивала над головой, как флагом. Вот тугая струя холодной воды ударила Вилму в лицо. Девушке казалось, что ей отрывают голову, - так силен был удар. В рот, в нос, в уши - всюду врывалась вода. Вилма задыхалась. Но вместо того чтобы закрыть лицо, защищаться от воды, она обеими руками ухватилась за высившиеся за ее спиною бочки из-под цемента. Удар струи в живот заставил ее согнуться. Она не могла даже кричать от боли - вода по-прежнему заливала ее с ног до головы. Струя сбивала с нее одежду. Вилма держалась, повернувшись к струе спиной. Все видели, как иссякают ее силы. Вот она выпустила бочку, за которую держалась. Ноги ее подкосились, и она упала. Даже тут вода преследовала ее, и удары струи, жестокой, как плеть о тысяче хвостах, терзали, мяли ее тело, казалось, делавшееся все меньше и меньше. Словно оно таяло в этом неумолимом потоке.
   20. СНИМОК ОТЦА ШУМАНА
   В портрете "конвоира" Москва опознала преступника, пять лет тому назад осужденного за убийство и направленного в одно из мест заключения для отбывания наказания. Таким образом устанавливалась личность одного из участников преступления. Однако стоило Грачику потребовать по телеграфу данные из места заключения, откуда, видимо, бежал этот субъект, как прибыл совершенно ошеломляющий ответ: преступник находится в заключении и никуда не бежал.
   Грачик вооружился лупой. Однако сколько он ни разглядывал фотографию, полученную от Шумана, сколько ни поворачивал ее так и эдак, ничего нового обнаружить не мог. Но вот лупа дрогнула в его руке: от костела справа налево четко ложилась тень, а фигуры шагавших перед костелом троих людей... вовсе не отбрасывали тени!.. Да, да, - ни Круминьш, ни его "конвоиры" не давали тени на мостовую, словно солнечные лучи пронизывали их, как бесплотные существа.
   Стоило Грачику сделать это открытие, как мысль заработала в том же направлении: почему предметы, находящиеся ближе к объективу, чем Круминьш и его "конвоиры", оказались на снимке более четкими, гораздо резче очерченными. Разве не известно, что не в фокусе могут оказаться предметы, приближенные к аппарату, а не удаленные от него. За менее четким лицом и фигурой Круминьша - снова более четкий куст и фасад костела... Быть может, причиной нечеткости фигуры Круминьша было то, что он в момент съемки двигался и изображение "смазалось"? Но ведь двигался с той же самой скоростью и один из "конвоиров", а его фигура и черты очень ясны - более ясны, чем у Круминьша и второго сопровождающего. Что все это значит... Нужно получить подтверждение специалистов в том, что несоответствие теней и четкости на фотографии означает именно то, что подозревает он сам. Да, но... Лицо Грачика вытянулось в гримасу разочарования: чтобы потребовать ответа у экспертизы, он обязан представить ей достаточный материал - нужны все фотографии, на каких имелось изображение Круминьша, а ни в личном деле покойного в заводоуправлении, ни в завкоме фотографии Круминьша не нашлось. Что же касается любительских снимков, то Силс заявил, что ни он сам, ни Круминьш старались не попадать в чей бы то ни было объектив: они боялись, чтобы их фотографии не попали туда, за рубеж.
   Единственной подходящей фотографией, обнаруженной Грачиком в делах завкома, был снимок, сделанный во время маевки: на нем виднелся Круминьш, идущий бок о бок с Луизой. Рассматривая этот снимок в лупу, Грачик должен был прийти к выводу, что костюм, надетый Круминьшем в день маевки, - тот самый, в котором он виден на снимке Шумана.
   Размышляя об этом, Грачик вошел в комнату Силса, когда приехал ее осмотреть.
   - Вероятно, это был лучший костюм вашего друга? - спросил Грачик Силса, показывая ему снимок Шумана.
   - Именно лучший. Нам выдали эти костюмы, когда освободили из-под ареста.
   Грачик смерил взглядом костюм, аккуратно повешенный в нише.
   - Тот самый? - спросил он.
   К его изумлению Силс ответил:
   - Именно.
   - Как?! Разве в день исчезновения на Круминьше был другой костюм?
   - Именно: как вернулся с комбината, так в рабочем платье и ушел.
   Это значило, что в момент ухода Круминьш не мог быть сфотографирован в том костюме, в котором был изображен на фотографии. И второе обстоятельство: весь абрис фигуры Круминьша, его поза, движение на обеих лежавших перед Грачиком фотографиях, сделанных во время маевки и при "аресте", были сходны во всех подробностях. Даже тени на лице и на платье лежали одинаково. Теперь для утверждения поддельности фотографии, полученной от отца Шумана, Грачику не нужна была и экспертиза.
   21. СНОВА ОТЕЦ ШУМАН
   Глядя на сидящего перед ним краснолицего человека, со щеками, отвисшими, как на старинных портретах купцов, Грачик думал о том, сколь мало подходит служителю бога неприветливый взгляд холодных серых глаз, пытливо вглядывающихся в собеседника из-под насупленных седоватых бровей. Священник не отличался разговорчивостью. Каждое слово приходилось из него вытягивать. Самой длинной тирадой, которую услышал от него Грачик, была характеристика Круминьша. Священник произнес ее поучительным тоном:
   - Я не отношу покойного Круминьша к морально устойчивым субъектам. Это доказано его самоубийством. Церковь сурово осуждает подобный акт. Круминьш одинаково виновен перед нами и перед богом.
   Грачик не мешал ему. Гораздо полезнее, чтобы спрашиваемый не был настороже и как можно меньше следил за собой. А в данном случае это было особенно важно: очевидно, Шуман не был простаком.
   - Меня нисколько не удивил оборот, какой приняло дело, - продолжал священник. - Рано или поздно Круминьш должен был быть арестован: к этому вели его политические взгляды.
   - Вы считаете, что его раскаяние в преступлении против народа не искренне?
   - Со стороны священника было бы нескромностью дать вам прямой ответ на этот вопрос, - уклончиво ответил Шуман. - Однако могу сказать: мне, как лояльному советскому человеку, было неприятно общение с этим субъектом... Я видел тернистость пути, по которому он шел, и не мог предостеречь его.
   - Почему же?
   - Мы строжайше воздерживаемся от вмешательства в политику.
   - В данном случае было бы полезней предостеречь самого Круминьша и предупредить его друзей, - возразил Грачик.
   - Я не имел права это сделать.
   - А разве сан не обязывает вас наставить любого заблуждающегося? Даже если рассудить с ваших узких позиций священника: разве вы не должны были сделать попытку спасти Круминьша, если видели, что он идет к тому, чтобы наложить на себя руки?.. Вы, как священнослужитель? Не говоря уже о вас как гражданине!.. Ведь как ловец душ (кажется, так Иисус называл своих последователей-рыбарей) могли уловить в сети католицизма и душу протестанта Круминьша... Разве не так?
   Не поднимая глаз, Шуман негромко ответил: все шло путями предопределенными провидением. Не нам вмешиваться!
   - Ну, не будем впутывать провидение в наши дела. Хотя на этот раз даже его вмешательство говорило бы в пользу моих доводов. Вам ли забыть, как строго римская церковь осуждает грех самоубийства? И, наконец... - тут Грачик не смог скрыть улыбки, - вы должны помнить одно из стариннейших изданий папской канцелярии, именуемое "Taxae Sacrae Paenitenciariae Apostolicae"3. На основании этих "такс" вы имели возможность получить с Круминьша, в случае его обращения, неплохую лепту в пользу своего ветхого храма. Попытка самоубийства, наверно, расценена там не так уж низко. Во всяком случае не ниже, чем стоят фотографии костела.
   Шуман поднял взгляд на Грачика, и тот прочел в нем такую неприязнь, что улыбка сразу исчезла с его лица.
   - Святой престол никогда не издавал никаких такс за отпущение грехов, - сердито проговорил священник, - это апокрифы.
   - Наука говорит другое, - спокойно возразил Грачик. - И если бы это составляло тему нашей сегодняшней беседы, я наверняка доказал бы вам подлинность Инкунабул, содержащих полные таксы на индульгенции. В числе их я нашел бы и параграф, по которому вы, как убийца Круминьша... - при этих словах Шуман побагровел и отпрянул от стола Грачика. Но Грачик, делая вид, будто не замечает этого, твердо продолжал: - Я имею в виду ваше моральное соучастие... По папской таксе вы, чтобы очистить свою совесть, уплатили бы теперь сами целых два дуката вместо того, чтобы получить кое-что с упущенного прозелита.
   - Оставим эту тему, - глухо проговорил Шуман. - Не к лицу мне спорить о таких вещах с...
   - С безбожником? - договорил Грачик за умолкнувшего священника. - Ну что же, вернемся к сути дела, хотя вы и могли бы спасти Круминьша.
   - Не нам с нашими слабыми силами разрушать то, что уготовано свыше. Однажды встав на путь преступления против своей страны, Круминьш не мот с него сойти. Не совершив диверсии, какая была ему вменена в обязанность, он все же пришел к преступлению: убил милиционера, выполнявшего свой долг.
   - Вы полагаете, что и это было предопределено свыше?
   - Поскольку это логически завершало жизненный путь Круминьша.
   - А путь того, убитого им?
   - Было делом господа бога решать его судьбу, - уклончиво ответил Шуман.
   Грачик решил, что пора, как бы невзначай, спросить о том главном, ради чего пригласил священника.
   - Дайте мне адрес фотографа, сделавшего снимок Круминьша на фоне храма.
   Лицо отца Шумана отразило усилие памяти. Подумав, он сказал:
   - Бессилен помочь вам. Целый ряд рижских фотографов присылал мне свои снимки, желая получить заказ. Адреса тех, кто дал снимки, пригодные для размножения, разумеется, записаны в книгах церкви, потому что им пришлось платить. А эта фотография относится к числу забракованных.
   - И вы за нее не платили? - быстро спросил Грачик.
   - Как за брак, мы... - начал было Шуман и вдруг осекся: он вспомнил о взятых у Грачика пятидесяти рублях. Но Грачик сделал вид, будто не заметил смущения Шумана. А тот пожал плечами и сказал: - Мне хотелось бы вам помочь. Я запишу вам несколько адресов, но... - впервые Грачик увидел на лице собеседника нечто вроде улыбки смущения. - Вы не рассердитесь, если я кого-нибудь забуду?
   - Ничего, ничего, - с напускной беспечностью ответил Грачик. - Это, в сущности, не имеет значения. - И видя, что Шуман намеревается записывать адреса, сказал: - Право, не трудитесь. Не стоит.
   Грачик понял: в числе фотографов, которых "вспомнит" Шуман, именно того-то, кто нужен Грачику, и не будет.
   Беседа закончилась в непринужденном тоне, и предметом ее не были больше обстоятельства жизни и смерти Круминьша. Тем не менее в каждом новом слове священника, в каждом его взгляде и движении Грачику чудилось подтверждение: перед ним - если не сам автор фальсифицированного снимка "ареста", то человек, хорошо знающий происхождение этой фотографии. Но Грачик не хотел проявлять настойчивости, чтобы не заставить Шумана насторожиться. Грачику теперь больше всего хотелось взглянуть на усадьбу священника. Грачик сделал было попытку напроситься на приглашение Шумана, но тот был, по-видимому, мало понятлив или намеренно не понял намека: он не выразил желания видеть Грачика у себя. С каждой минутой крепла уверенность Грачика в причастности Шумана к убийству Круминьша. Эта уверенность и помешала Грачику пожать на прощанье руку гостя. Плохо он справлялся с чувством брезгливости, а ведь еще совсем недавно убеждал себя в том, что...
   22. ВСТРЕЧА В АЛУКСНЕ
   Тот, кому приходилось подъезжать с северо-востока к Алуксне, не забудет впечатления, производимого на путника дорогой, вьющейся вековым бором от самого поворота с Рижско-Псковского шоссе. Очарование этого лесного участка при приближении к городу Алуксне сменяется новым, не менее прекрасным видом: слева от дороги открывается озеро. Его простор, окаймленный лиственными лесами, умиротворяюще действует на путешественника. Усталость исчезает, забываются любые неудобства пути. Озеро прекрасно на утренней заре, когда пронизанный лучами восходящего солнца розоватый туман растекается над камышами, шуршащими от дуновения легкого ветра. Озеро ослепительно красиво среди дня, когда его беспредельная гладь залита ярким солнцем. Но великолепнее всего оно вечером. Под косыми лучами солнца длинные тени деревьев ложатся поперек камышей и, ломаясь на легкой озерной ряби, тянутся и тянутся по воде, как многоглавые и многолапые драконы. В предночной час дальний от дороги берег озера представляется путешественнику сперва светло-желтым, потом золотым и, наконец, загорается алым. Едва ли кто может пройти этот кусок дороги, не остановившись и не полюбовавшись открывающимся видом. Вдали путник увидит северную оконечность острова. Там высятся пока еще невидимые с дороги развалины старинного шведского замка, некогда взятого штурмом молодых петровских полков. Кстати говоря, на этом острове, как гласит легенда, жила в услужении у местного пастора Глюка стряпухой и прачкой Катарина Скавронская, которую Петр Первый сделал императрицей всероссийской. Это обстоятельство, к удивлению свежего человека, является предметом гордости не только каких-нибудь ископаемых старушек, а всех горожан Алуксне, до руководителей местного исполкома включительно. Если новичок-маловер вздумает усомниться в основательности этой гордости, а то еще, чего доброго, и в правдивости легенды, он наткнется на единодушное сопротивление алуксненцев. Они дружно вступятся за свои достопримечательности: озеро, остров и развалины замка, приобретающие в их глазах особую ценность вышеупомянутым обстоятельством из жизни пасторской стряпухи Катарины.
   Грузный человек среднего роста не спеша брел по одной из улиц Алуксне. Он был погружен в задумчивость: голова его была опущена так, что широкие черты красного лица казались еще шире, похожий на картошку нос с сизоватыми прожилками закрывал усы, а короткая борода лежала на воротнике брезентовой куртки. Человек этот не глядел по сторонам. Руки его были заложены за спину, и, казалось, все его внимание сосредоточено на носках собственных грязных сапог, попеременно появляющихся в поле его зрения.
   Он миновал районный дом культуры, не посмотрев на большой полотняный щит с анонсом предстоящих гастролей. Не меняя позы и тем же неторопливым шагом он прошел еще два квартала и стал спускаться к старинному строению, имеющему вид торговых складов, когда вслед ему раздался веселый крик:
   - Товарищ Строд!.. Эгей, товарищ Строд!
   Он вздрогнул. Или он забыл, что здесь он не Квэп, а Строд?! Придется сделать вид, будто так задумался, что не слышал зова.
   Оглянувшись, он увидел девушку. Она улыбалась и приветливо кивала головой. Широкое румяное лицо, белокурая прядь волос, выбившаяся из-под съехавшего на затылок клетчатого платка, и учащенное дыхание - все свидетельствовало о том, что она спешила, догоняя Квэпа.
   - Как хорошо, что я вас встретила! - весело говорила она недоуменно смотревшему на нее Квэпу. - Вы так неожиданно от нас уехали, что некоторые документы остались неподписанными.
   Ага, вот теперь он вспоминает: она - бригадир показательной фермы из Краславского района. Он действительно уехал оттуда с большой поспешностью. Быть может, и напрасно, но - береженого и бог бережет. Ему тогда показалось, что в Краславе с ним повстречался человек из "Саласпилса". Этот человек так пристально посмотрел на Квэпа, в его глазах сквозило такое беспокойство, что Квэп счел за лучшее поскорее исчезнуть. Он кое-как по почте уладил дела с фермой, чтобы отъезд его не выглядел подозрительным, а вот каких-то документов, видно, не подписал.
   - ... А я-то старалась составить этот отчет так, чтобы видно было новаторство нашей фермы! - весело, и особенно напирая на новаторство, говорила девушка.
   Квэп смотрел на нее и никак не мог вспомнить, как ее зовут.
   - Неужели вы из-за этого сюда приехали! - сказал он девушке, стараясь придать своему угрюмому лицу приветливое выражение.
   - Разумеется, - ответила она. - Отчет уже подписал сам товарищ директор. И вы не беспокойтесь. Когда Рига выдаст премию, мы пришлем вам вашу долю, непременно пришлем. Дайте мне ваш точный адрес. - И захохотала: - Впрочем, мы вас и так найдем.
   Больше всего Квэпу хотелось отвязаться от следов, ведущих к прежней работе и к прежнему месту жительства. И как это они там, в Краславе, узнали его нынешний адрес? Неужели он оставил какие-нибудь следы, ведущие сюда? Ведь между пребыванием в Краславе и приездом в Алуксне лежит целый месяц жизни без прописки. Странно это и даже подозрительно. Нужно отделаться от этой девицы! А та, не унимаясь, тараторила:
   - Собственно говоря, меня послали в колхоз "Саркана Звайгзне". Там большая молочная ферма. И свиноферма тоже. Мы хотим посмотреть, как они ведут хозяйство. - Девушка задорно мотнула головой: - А может быть, и они у нас кое-чему могут поучиться, а? Как вы думаете, товарищ Строд?
   - Так, так, "Саркана Звайгзне", - машинально повторил он. - Знаю, знаю.
   "Саркана Звайгзне" он действительно знал. Оттуда его артель по ремонту сельскохозяйственного инвентаря получала для починки сепараторы и доилки. Осторожно, взвешивая каждое слово, он рассказал девушке то, что могло удовлетворить ее любопытство, но ни словом больше.
   - Уж я вам признаюсь, товарищ Строд, - она запнулась было, но тут же, взглянув на него исподлобья смеющимися глазами проказницы, продолжала: Только вы не должны на меня сердиться... Ладно?.. Это я сама придумала сюда поехать. Наши хотели посмотреть, что делается там, поближе к Краславе, а я придумала ехать именно в "Саркана Звайгзне". - И тут она лукаво подмигнула ему.
   - Что же вас сюда привлекло? - настороженно спросил он, продолжая думать о том, как бы отбить у нее охоту искать его в будущем и говорить о нем с кем бы то ни было здесь. Даже если эта дуреха будет молчать, ему все равно следует теперь подумать о бегстве и отсюда. А жаль, очень жаль! Положение технорука артели по ремонту сельхозинвентаря давало ему возможность жить так, чтобы никто не знал, где именно он находится в любой данный момент. Под видом разъездов по району он мог скрываться надежнее и легче, чем сидя на месте. Стараясь не обнаруживать овладевавшего им все больше и больше раздражения против этой девицы, он с трудом удерживал на лице улыбку. А бригадирша, понизив голос, продолжала с видом заговорщицы: