Шпанов Николай Николаевич. Ученик чародея (Часть 1-6)

   Грачик добросовестно задал себе вопрос: может ли он быть уверен в том, что в его руках уже все материальные доказательства, что ему известны все обстоятельства, сопровождавшие исчезновение и смерть Круминьша? Грачик должен был честно сознаться, что в его построении имеются пробелы. Будучи заполнены, они могут послужить дополнительным доказательством его правоты. Но на этих белых местах могут оказаться и данные, которые сведут его предположения на нет. Он хорошо помнил правило Кручинина: чтобы гипотеза стала истиной, нужно быть беспощадным в возражениях самому себе. Одно сомнение, не принятое во внимание, может разрушить все построение. Логика версии должна быть железной.
   "Итак, запишем!" - решил Грачик.
   "1. "Браунинг", найденный в кармане Круминьша.
   а) Пистолет лежит в кармане, а Круминьш вешается на сосне.
   б) Круминьш пишет, что убил "конвоира" его же собственным оружием...
   Если это правда, то, значит, Круминьш стрелял из того же самого "браунинга".
   В какой мере это оправдывается обстоятельствами? Если считать, что утопленник и есть "милиционер", убитый Круминьшем, то он действительно убит двумя выстрелами. Самое важное: будут ли соответствовать пули, извлеченные из тела "милиционера", "браунингу", найденному у Круминьша.
   Если сходство калибра оружия и пуль служит лишь родовым признаком, не имеющим доказательственной силы, то баллистическая экспертиза индивидуальных свойств данных пуль при их идентификации с характером данного пистолета приобретает неопровержимую силу.
   Но даже установление того, что пули, извлеченные из тела утопленника, окажутся выпущенными из "браунинга", найденного в кармане Круминьша, по мнению Грачика, вовсе не явится окончательным доказательством того, что этот "милиционер" застрелен Круминьшем. Ведь самый тщательный осмотр места происшествия, сразу произведенный работниками рижского розыска, не обнаружил "убитого Круминьшем" милиционера. Значит, милиционер сам дошел до реки, прежде чем утонуть в ней. Можно ли допустить такую нелепость: человек убегает с двумя пулями в теле, каждая из которых смертельна? Невероятно! Мог ли Круминьш, застрелив своего конвоира, сбросить его тело в реку? Это было единственной возможностью, мало, однако, вероятной: первоначальный осмотр местности не обнаружил ни следов борьбы или волочения трупа, ни следов крови от ран, полученных "милиционером".
   2. Странгуляционная борозда на теле Круминьша.
   а) След узла - синяк - на затылке и такой же второй след более позднего происхождения.
   Можно ли допустить, что Круминьш, после неудачной попытки повеситься (и почему неудачной?), не снимая с себя петли, а только передвинув узел набок, повесился еще раз? Допустить это может только безумец.
   б) Тот, кто повесил Круминьша, сделал это два раза? Нет. Значит, Круминьш мог быть удушен петлей, накинутой сзади. После этого было инсценировано самоубийство. Разве это чисто логическое заключение не подтверждается и выводами судебно-медицинской экспертизы о времени происхождения следов от удушения и подвешивания уже задушенного Круминьша?
   3. Снимок, представленный отцом Шуманом.
   а) Фотография фальсифицирована. В фотографию, сделанную с костела, вмонтировали три фигуры - Круминьша и его "сопровождающих". Сработано лабораторно безупречно, но без учета ошибок в светотени. Не так важно, кто выполнял заказ, как то, кто его давал.
   б) Из монтажа следует, что Круминьш был "арестован" при других обстоятельствах. Шел иной дорогой.
   Священник - организатор покушения или соучастник.
   в) Как попало на фотографию лицо преступника, отбывающего срок? Какова связь этого преступника с изготовившими снимок и с кем именно: с Шуманом?
   4. Белье утопленника. Если принадлежность его отцу Шуману подтвердится, то отпадут сомнения в его причастности к делу.
   5. "Посмертное письмо" Круминьша.
   а) Писано химическим карандашом, а не простым, имевшимся у Круминьша.
   б) Карандаш, которым писано письмо, сломался во время письма, а у Круминьша не было перочинного ножа, чтобы его очинить.
   Можно ли из этого сделать вывод, что письмо писано не им? Нет, с уверенностью сказать это нельзя. Но допустить такую версию - более чем основательную - можно.
   6. Нож, найденный на берегу рыбаком.
   а) Действительно ли он принадлежал Мартыну Залиню?
   б) Нож иностранного происхождения может свидетельствовать о том, что его владелец прибыл из-за границы. Но такого рода ножи могли быть у многих людей в послевоенное время. Но за говорит то, что нож совершенно новый, еще ни разу не бывший в точке, а между тем очень острый. Едва ли в таком виде он мог сохраниться в течение десяти послевоенных лет у кого-либо в СССР. Отсюда напрашивается вывод о связи Залиня с убийцей и с лицом, писавшим "предсмертное" письмо.
   Можно ли установить что-либо общее между острым ножом и карандашом, которым писалось "письмо Круминьша"? Пожалуй, можно, учитывая место смерти Круминьша и место утери ножа и сопоставив это место и время с угоном рыбачьего челна неизвестным в "рябом" пальто.
   в) Можно ли решить по огрызку химического карандаша, найденного у утопленника, чинился ли именно данный карандаш этим ножом или нет? Вопрос поставлен экспертизе, но, кажется, он трудно разрешим.
   7. Бумага, на которой написано "предсмертное письмо" и бумага в чистом блокноте "утопленника". Решение экспертизы: бумага одна и та же, советского происхождения, но такой сорт вырабатывается только одним предприятием в Одесской области. Какой вывод можно из этого сделать? Пока только один: владелец блокнота или человек, давший его утопленнику, приехал в Латвию из Одессы.
   8. Веревка, на которой висел Круминьш, и веревка, удерживавшая пистолет "вальтер" в колодце на хуторе, взята из одного и того же куска... Доказательства: а) один сорт; б) совершенно одна и та же степень изношенности и характер потертости в некоторых местах; в) пыль и плесень, обнаруженные на некоторых частях обоих кусков, - одного состава".
   Это казалось Грачику существенным. Как говорят специалисты, при принципиально одинаковой основе плесеней, как таковых, каждая из них имеет свои особенности. Они зависят от вещества, на котором плесень образуется, от условий образования и даже от состава воздуха, в котором она образовалась. Очень редко химический анализ грибка, составляющего основу плесени, бывает вполне сходен. Поскольку состав плесени в данном случае совершенно один и тот же - на веревке повешенного и на веревке, державшей "вальтер", - то и веревка эта одного происхождения и хранилась до известного времени в одном и том же месте.
   "Заметим далее, - подумал он, - что разрез на веревке сделан очень острым ножом (опять острый нож) наискось, так что концы среза в точности подходят один к другому, вплоть до полного соответствия длины отдельных прядей и направления волокон". Правильное решение вопроса о происхождении веревки представлялось Грачику чрезвычайно важным. Эта веревка служила ему как бы мостиком, ведущим от места преступления к колодцу и к пистолету "вальтер". В такой же мере существенным звеном, связующим в один комплекс преступление на берегу реки и колодец, представлялись Грачику и узлы на веревке. Дойдя до этого места, Грачик отложил перо и принялся расхаживать по комнате. Ведь при осмотре пистолета "вальтер" на нем был обнаружен след влажного пальца, оставленный до того, как пистолет был смазан. Этот след корродировал и дал совершенно ясный отпечаток папилярных линий на гладкой поверхности вороненой стали. Таким образом, если считать, что идентичность веревки служит звеном, крепко связывающим смерть Круминьша с колодцем, то можно считать, что и след пальца на пистолете принадлежит кому-то из участников этого преступления или во всяком случае лицу, имевшему к нему отношение. И, наконец, не является ли следующим звеном, связывающим воедино колодец и мызу, дамский крем, которым смазан пистолет. Тогда получается прочная цепь: место преступления - колодец - мыза...
   Эта последовательность показалась Грачику столь увлекательной, что он даже прекратил хождение по комнате, словно сам удивленный подобным открытием. Но поскольку вопрос о креме был только его предположением, обоснованным лишь тем, что он видел на мызе тюбик с кремом, Грачик поспешил отбросить эту версию. Она могла увлечь его на путь неосновательных посылок. Взявшись за перо, он записал:
   "9. Узел на петле у шеи повешенного и на веревке, укрепленной к срубу колодца.
   а) Экспертиза пришла к тому, что узел завязан на шее и на срубе одним и тем же человеком, б) Оба узла вполне профессиональны. Они сделаны очень точно, несмотря на свою относительную сложность, в) Узлы относятся к категории так называемых немецких узлов. Эти узлы широко применялись в гитлеровских лагерях при подвешивании заключенных во время истязаний и казней.
   Примечание: вследствие того, что я развязал узел на пакете, опущенном в колодец, этот узел из обозрения исключен, так как необдуманно "испорчен" мною.
   10. Можно ли приобщить к делу пистолет, найденный в колодце? Это важный вопрос..."
   Записав все это, Грачик решил составить свою "шахматную" таблицу. Она должна была ясно показать место каждого из обстоятельств дела, каждой из улик, каждого вещественного доказательства и их связь друг с другом. Взгляда на его таблицу будет достаточно, чтобы представить себе ход дела, все решенные и нерешенные места. Заполняя пустые квадраты новыми данными, можно будет...
   Не отрывая взгляда от нарисованной им схемы, Грачик потянулся к трубке зазвонившего телефона.
   - Сурен? - послышалось в трубке, и Грачик сразу забыл о таблице, о деле, обо всем на свете: то был голос Кручинина: - Как ты себя чувствуешь, мой мальчик?.. Говорю из Москвы.
   - Почему вы в Москве? Что случилось? - обеспокоено спросил Грачик.
   - Решил позвонить тебе с аэродрома, - со смешком ответил Кручинин. - У меня еще полчаса до вылета в Ригу...
   Забыв о том, что минуты на счету и что разговор могут прервать в любой момент, Грачик радостно закричал:
   - Это здорово! Это так здорово! В Ригу? Это замечательно!.. Значит, через полчаса вылетаете? Лаби?4
   - Что ты сказал?
   - Лаби, говорю...
   - Приготовь... - начал было Кручинин, но его перебил голос телефонистки: "Три минуты! Разъединяю!"
   Грачик сердито потряс трубку, словно можно было вытрясти из нее голос Кручинина, потом посмотрел на свою неоконченную таблицу и почесал карандашом за ухом.
   - Так, - проговорил он вслух, глядя на часы, - полчаса до вылета, три с половиной полет. ...Я успею ее закончить.
   Он принялся за работу. Но тут же раздался новый звонок: судебно-медицинский эксперт сообщал, что предположение Грачика полностью оправдалось - оба отверстия на теле утопленника оказались входными. При повторном исследовании найдены и обе пули. Вошедшая через спину застряла между ребрами грудной клетки. Вошедшая спереди осталась в позвонке.
   - Из этого можно заключить, что смертельной была вторая? - спросил Грачик.
   - Безусловно, смертельной была вторая, полученная в грудь. - После некоторого молчания врач добавил: - Мы вам очень признательны за поправку. Из нее нам придется сделать кое-какие выводы для самих себя на будущее... Мы вам очень благодарны.
   Но Грачика теперь интересовала не благодарность врачей, а происхождение пуль: из какого же пистолета они были выпущены? Из "браунинга" или из "вальтера"?..
   ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
   26. СИЛС БОИТСЯ
   - Ну, скажу я тебе! - Кручинин прищурился, комически сморщив нос. - И отдых же! - Кручинин безнадежно махнул рукой и принялся рассказывать. Грачик сочувственно кивал головой, делая вид, будто только и ждал, когда сможет узнать о непорядках на курортах. А тем временем в его памяти обстоятельства дела Круминьша устанавливались в том порядке, как он будет излагать их Кручинину; улики, версия, доказательства...
   Звонок телефона прервал беседу.
   - Карлис Силс желает видеть товарища Грачика, - докладывал дежурный. Говорит: срочное дело... Просит принять...
   Грачик хотел отложить прием, но Кручинин сказал:
   - Если кто-либо пришел по интересующему тебя делу, не откладывай приема. Придя в следующий раз, человек выложит тебе не то, что хотел сказать прежде. Ты услышишь нечто более продуманное, а тебе это не всегда кстати. Всегда принимай сразу - будь то свидетель или совсем неизвестный тебе человек. Эдак ненароком ты можешь увидеть перед собой и того, кого тщетно искал.
   Пока Силс поднимался на второй этаж, Грачик наскоро рассказал Кручинину о роли этого свидетеля в деле Круминьша.
   - Видно, ты с ним уже подружился, - заметил Кручинин. - Я имею в виду ту особую дружбу, какая необходима между следователем и хорошим свидетелем. А я лучше уйду, чтобы его не стеснять.
   Силс вошел своею тяжелой походкой, крепко ступая всею подошвой, молчаливым кивком приветствовал Грачика. Прежде чем заговорить, опасливо огляделся, чего раньше никогда не бывало.
   - Что-нибудь случились? - как можно душевней спросил Грачик, почувствовав, что сегодня этот человек нуждается в ободрении.
   Усевшись к самому столу и налегши грудью на край так, что головы их очутились почти рядом, Силс негромко сказал Грачику:
   - Сегодня они мне звонили...
   - Кто?
   Силс взмахом руки показал за окно.
   - Меня позвали к телефону... У хозяев нашей квартиры - телефон... "Слушай хорошо, Силс: твоя Инга у нас в руках. Ты будешь исполнять наши приказы, Силс. Понимаешь? Мы не церемонимся. Сначала она, потом ты. Понял? Подумай хорошо. Мы еще дадим о себе знать". И все...
   - Откуда звонили?
   - Именно не знаю! - с раздражением ответил Силс.
   - Так... И что же вы ответили?
   - Бросил трубку на стол и побежал на улицу к автомату. Думал: пускай станция заметит номер. - Силс махнул рукой. - Ну, а когда вызвал станцию...
   - Телефон был уже разъединен, - за него договорил Грачик.
   - Нет, оказалось, что звонили из Риги.
   - Значит, на переговорной можно узнать...
   - Станция говорит: заказ поступил с автомата по разовому талону. Поэтому ничего узнать нельзя. Я боюсь... Инга... - негромко проговорил он, глядя мимо лица Грачика. Он весь поник и сразу постарел на десять лет.
   Грачик понимал, в какие клещи враги взяли Силса. И дело было не в том, что они могли угрожать Силсу, - до него им будет трудно дотянуться. Но Инга - она в их руках! Именно эта мера воздействия и страшна. Силсу придется проявить большую стойкость. Сейчас ни о чем другом с Силсом не стоило и говорить. Нужно его успокоить.
   - Какие у вас основания бояться за Ингу больше, чем Круминьш боялся за Вилму, - сказал Грачик. - Они в одинаковом положении, а ведь с Вилмой ничего не случилось.
   - А кто сказал, что с Вилмой все в порядке? Они не люди! Именно не люди, - сжимая кулаки, охрипшим от волнения голосом проговорил Силс. - Они хотят, чтобы мы ненавидели друг друга и все вокруг! Именно, так же, как они сами ненавидят. Теперь у них ничего нет на продажу - нет коров, нет гусей, нет молока, нет яиц. Так они хотят получать деньги за нас. Если один брат здесь - другой там, если я здесь, а Инга там!.. - Грачик видел, как вздрагивает тяжелый подбородок Силса и продолжают нервно сжиматься и разжиматься кулаки. - Надо помогать нашим людям там. Помогать!.. - Он твердил это слово, глядя в глаза Грачику так, будто хотел загипнотизировать его своим требованием. - Именно: помогать!.. - выкрикнул он, и слова полились у него с неожиданной быстротой и горячностью. Это был уже не угрюмый молчальник, не знающий, как сесть, куда девать от смущения руки. Грачик несколько раз открывал рот, но ему не удавалось вставить ни слова. Силс говорил, как человек, долго таивший большую-большую вину и державший про себя большую-большую обиду многих людей. Он говорил о прибалтах, о кавказцах, о жителях Средней Азии, о русских, доведенных гитлеровской каторгой до того, что они забыли о верности родине. Да, пусть эти люди виноваты, пусть на них - великий грех слабости, проявленной там и тогда, где и когда устояли миллионы более достойных! Но ведь может же случиться так, что история еще раз поставит перед человечеством во весь рост роковой вопрос: "С кем ты?" Не легко себе представить тогда душевное состояние тех, кто ради искупления своих прошлых ошибок хотел бы быть на родине, в рядах ее сынов, а вместо того...
   Грачик смотрел на Силса, удивляясь его горячности, неожиданным мыслям и даже словам - совсем другим, совсем не тем, какими тот обычно оперировал. Словно мысли Силса, вскипев, подняли клапан, запиравший их, и вырвались из-под контроля воли, державшей их в узде.
   - Не думайте, что я уж так глуп и необразован! - воскликнул Силс. - За то время, пока я здесь, я так много узнал, что стал другим человеком, чем был. Наши там вовсе и не думают так, как думаю сейчас я, потому что не знают того, что я знаю. Понимаете... - Он наморщил лоб, подыскивая формулировку, но так и не найдя ее, сказал: - Только отсюда можно им помочь... Именно отсюда...
   Силс молча сидел несколько мгновений, потом поспешно схватил свою лежавшую на столе шляпу и вскочил, намереваясь убежать. Грачик предупредил это намерение, быстро обойдя стол и положив руку на плечо Силса. Тот упал на стул и уронил голову на протянутые по столу руки.
   На минуту у Грачика мелькнула было мысль "потерянный человек", но ему тут же стало стыдно: разве у нас могут быть потерянные люди? Разве самая система, в которой он работает, не направлена на спасение всякого, кто считает себя потерянным или кажется потерянным Другим? Помнится, Кручинин когда-то назвал людей своей профессии искателями истины. А истина многообразна. Это не только правда в частном случае криминала. Куда труднее найти истину, потерянную такими вот людьми, как Силс, - десятками, сотнями тысяч заблудившихся людей. В старое время хаживал термин "бывшие люди". Но ведь теперь их не должно быть. Что значит "бывший" человек? Пока он дышит, пока его сознание работает, - он человек. И нужно, чтобы он был человеком с большой буквы. Так должно быть в советском обществе! Если капиталистическая система человекоистребления считает кого-то "бывшим", предназначенным на перемалывание в мясорубке войны, чья же обязанность вырвать его из этой мясорубки? Хотя бы вот в таком деле, как это, разве не долг Грачика искать пути к обеспечению гарантий, провозглашенных Конституцией, и для тысяч людей, оторванных от родины, для людей, ставших игрушкою враждебных сил?
   Грачик ясно представлял себе, как он ставит такой вопрос Кручинину и как тот в сомнении покачивает головой.
   - Ты говоришь: они потеряли истину? - спросит учитель. - Заблудились?
   - Конечно, - ответит Грачик, - надо вывести их из тупика.
   - Вывести из тупика... А они сами слепые?
   - Заблудившиеся. - Но в голосе Грачика, вероятно, будет при этом уже меньше уверенности.
   - В трех соснах? - иронически проговорит Кручинин с таким видом, будто Грачик сморозил глупость.
   И тогда Грачик, потеряв терпение, крикнет:
   - Да, да! И наша обязанность вывести их из этих трех сосен. Показать им дорогу к свету, к счастью, к жизни, к покою в труде, в условиях, гарантирующих им личную неприкосновенность, святость их очага!
   Тут Кручинин улыбнется, глаза его наверняка загорятся лаской, одобряющей настойчивость ученика.
   - Так ищи же ее, эту дорогу, Грач! Не уставай искать ее для себя и для других, для тех, чьи права и чью безопасность советский народ доверил твоему попечению. Ищи дорогу к истине, Грач...
   Грачик поднял спокойный взгляд на растерянное лицо свидетеля:
   - Успокойтесь, Силе. Все будет хорошо...
   27. СИЛС ГОВОРИТ
   - Сколько ей лет, вашей... Инге? - спросил Грачик.
   Силс поднял голову и некоторое время непонимающе глядел на Грачика.
   - Инге?
   - Сколько ей лет и как она попала в число "перемещенных"? - Грачик отложил в сторону перо и захлопнул папку, показывая этим, что официальный разговор окончен и он не собирается ничего записывать.
   - Мне было лет... одиннадцать, - в раздумье проговорил Силс. - А Инге... - Он показал рукою на метр от пола и ласково улыбнулся: - Именно такая маленькая...
   Из рассказа Силса, не очень складного, но показавшегося Грачику правдивым, он узнал, что дети - жители латышских хуторов - не понимали до конца того, что происходило в стране начиная с осени 1941 года. Конечно, война - это всегда война, но разобраться в понятии "враг" детям было не так-то просто. Одни взрослые называли врагами ворвавшихся в Латвию гитлеровцев; другие шепотом говорили, что главный враг Латвии - свои же айзсарги, третьи считали врагами коммунистов. Что могли тут понять девочки Вилма и Инга? Что могли понять даже такие мальчики, как Круминьш и Силс? Многие дети были хорошим материалом для генералов, епископов и политиканов из "Перконкруста", из "Даугавас ванаги", из "Земниеков". В скаутской организации из податливого детского материала можно было печь любой пирог, угодный завоевателям-нацистам и своим собственным латышским фашистам. В начинку пирога клали обман, клевету, ненависть ко всему, чему присваивали кличку "красный". Красные идеи, красные люди, красная литература, красные товары. Даже машины и хлеб могли быть красными, если они приходили из СССР. Для детей чиновников и кулаков, для купеческих сынков в этом не было ничего нового. Их развитие шло по руслу, закономерному для ульманисовской Латвии. Для детей купцов и чиновников, для детей мелкой буржуазии это было привычным делом, а сыновей городских рабочих и батраков, попадавших подчас под жернова этой мельницы, никто не спрашивал о впечатлениях. Их обламывали силой, без пощады, их обрабатывали, пока не получалось то, что нужно фашистам. Некому было поправить, дело. Детей отгораживали от тайного влияния комсомольских организаций. Если детям не у кого было спросить, что хорошо и что плохо, то они мало-помалу превращались в таких же маленьких фашистов, как их сверстники из чиновничьих и офицерских семей. Кому задашь вопрос, когда родители одних ушли с Советской Армией, отцы других сидят в тюрьме, у третьих угнаны в Германию на военные заводы? Так и шла обработка детей, превращавшихся в юношей. Так шло превращение юношей в молодчиков, вполне пригодных для целей гитлеризма... Ну, а там, когда их повезли в Германию...
   Тут Силс поднял сжатый кулак, и в глазах его блеснул огонек такой ненависти, какой Грачик в них еще не замечал. Грачик слушал внимательно, перенесясь мыслью в область, далекую от сухой схемы расследуемого дела, но являющуюся его основой и внутренней сущностью. Он выслушал биографию Инги. Она была сходна с биографией обоих молодых людей и мало отличалась от биографии ее сверстницы и подруги Вилмы Клинт. Разница была в том, что Инга попала в гитлеровскую Германию с родителями, вывезенными для работы на военных заводах, а Вилму прихватили по ошибке, сочтя за сестру Инги. В действительности же Вилма была сиротой: ее вдовый отец - коммунист - умер в лагере, и девочку содержала старшая сестра Эрна, без вести пропавшая в начале войны. После этого Вилму приютили родители Инги. Отец Инги тоже умер в Германии, не дождавшись конца своего рабства. А когда кончилась война, у матери Инги не хватило ума и сил, чтобы преодолеть сопротивление эмигрантских руководителей, мешавших возвращению латышей на родину. Она осталась в Германии и превратилась в "перемещенное лицо". На руках у нее очутились и обе девочки - своя Инга и чужая Вилма. Тысячи таких, как она, мужчин и женщин, - с сыновьями и дочерьми жили в "убежищах", предоставленных им оккупационными властями. Это были бараки бывших гитлеровских концентрационных лагерей, где только выломали третий ярус нар. Кое-где даже не снесли газовые камеры и крематории. Их бетонные кубы так и стояли с дверьми, наскоро перекрещенными досками, словно в ожидании времени, когда понадобятся новым хозяевам. В одном из бараков такого "убежища" окончила свои дни и мать Инги. С тех пор девушки прошли путь, обычный для представительниц их поколения: полумонастырь-полушкола, созданная эмигрантами, со всею антисоветской, антинародной дребеденью, вколачивавшейся в головы учеников; с религиозным туманом, за которым пряталась пропаганда ненависти ко всему здоровому, жизнелюбивому и ясному, что живет в человеке. Следующая ступень - закрытый пансион. И тут с девушками случилось то же, что с тысячами эмигрантских детей из семей чиновников, торговцев, офицеров, - ими овладели иезуиты. Силс мог передать Грачику только то, что знал об этом сам, - внешнюю сторону дела. Но Кручинин не зря тратил время на развитие своего любимца: история католической церкви и в особенности история Общества Иисуса - самого непримиримого и последовательного врага всего передового в мире - была хорошо знакома Грачику. За случаем с двумя латышскими девушками он ясно представил себе общую картину. Если в другие времена и в других странах и обстоятельствах бесплатность обучения в иезуитских школах была лишь одной из приманок, стягивавших туда тысячи учеников, то в условиях нищей, голодающей, лишенной всякой перспективы эмиграции учебные заведения Ордена для многих были единственным прибежищем. Под руководством латыша - иезуита отца Язепа Ланцанса - Орден развил усиленную деятельность по уловлению душ "перемещенных" прибалтов. Руководство Ордена решило использовать смутное время для генеральной битвы протестантизму, традиционно главенствовавшему в Латвии и Эстонии. На личном приеме у генерала Ордена Язепу Ланцансу в случае победы было обещано положение "провинциала Прибалтики". Оно было мифическим, так как в системе Ордена не существовало прибалтийской провинции, где мог бы править иезуитский наместник, но Ланцансу было важно положение в иерархии Ордена. Ради него стоило потрудиться. Отцы-иезуиты были искушенными ловцами душ. Многовековый опыт Ордена учил тому, что надежнейшими путями к сердцам человеческим были снисходительность и благотворение. Исповедальня иезуитов была самым милостивым судилищем для грешников; духовника иезуита верующие католики предпочитали любому другому священнику. Огромные богатства Ордена позволяли ему создать сеть бесплатных приютов, школ, лицеев и университетов. Четыре века активной борьбы за господство католической церкви над миром и за фактическое господство Ордена над католической церковью выработали тончайшую систему воспитания и своеобразной морали наизнанку, не случайно ставшей синонимом гибкости и приспособления. Кажется парадоксальным противоречие между активизацией народных масс, под знаком которой проходит развитие общественных отношений на западе Европы, и успехом такой несовременной, средневековой организации, как Орден Иисуса. Но именно в том и заключается дело, что современный американизм, проникающий в Европу сквозь все щели и лазейки, как якобы "здоровое начало" современности, ничего общего не имеет с прежними представлениями о нем, насажденными литературой пионерского периода. Нынешние признаки этого "обновления" - лицемерная скользкость, жестокость, ненависть человека к человеку - все самое лицемерное, что могло предложить к услугам правящих классов любое учение от религиозного фанатизма на одном полюсе до полного нигилизма на другом. Иезуитизм - возвышенно моралистичен и увертливо практичен на одной стороне листа и цинически аморален на другой. Тут и происходит стык ультрасовременной империалистической системы захватов со змееподобным проникновением отцов иезуитов. Иезуит XX века это вполне модернизированный и вооруженный всеми софизмами современности Тартюф. Вполне логичным было то, что в лице Общества Иисуса оккупационные власти в побежденной стране нашли именно то, что им было нужно для овладения сознанием несчастных прибалтов, закинутых бурей войны на чужбину. Главари новой балтийской эмиграции охотно предоставили отцам-иезуитам дело первоначального воспитания антисоветской подготовки молодых латышей. Инга и Вилма стали жертвами этой системы. Девушек обучали языкам, умению держать себя в любой среде, одеваться под любую общественную прослойку, говорить так, как говорят в разных областях Латвии. Наконец, после курса в пансионе - переход в "высшую", еще более закрытую школу. Девушек не обучали взрывать сооружения и поджигать склады, но зато они обучались обращению с ядами, физическими и моральными. Их натаскивали в подсовывании антисоветской клеветы. Теми, кто плохо учился, завладевало общество "Энергия". Сопротивляться - значило умереть с голода. Хотя Вилму Клинт исключили из школы за неспособность к языкам, ее как хорошую стенографистку взяли в канцелярию Совета, к епископу Ланцансу... Да, да, не куда-нибудь, а именно туда - к святоше Ланцансу, о котором ходила молва, как о любителе красивых молодых женщин.