Шпанов Николай Николаевич. Ученик чародея (Часть 1-6)

   Правила рекрутирования Общества Иисуса мало чем отличались от тех, каким должна была отвечать Инга. Первая часть постановлений святого Игнатия, касающаяся набора новых членов Ордена, ясно говорит, что пригодными для приема в ряды иезуитов являются только лица вполне здоровые, в полном расцвете сил, привлекательной наружности, с хорошими умственными способностями, отлично владеющие своими страстями, не склонные к мечтательности, не упрямые в своих мнениях. С точки зрения этих привычных требований, Ланцанс оценивал теперь и Ингу. И хотя ему нечего было возразить против характеристики, полученной от матери Маргариты, он не мог заставить себя поставить против имени "Селга" отметку о пригодности. Все в ее внешности и повадках говорит, что девица не из тех, мимо кого мужчины проходят без внимания. Стройная фигура, миловиднее лицо, пышные волосы и даже голос приятного низкого тембра - решительно все должно нравиться.
   Епископ так увлекся оценкой внешних качеств Инги, что на время забыл о цели беседы. Впрочем, он тут же нашел себе и извинение в несовершенстве мира, устроенного так, что женские чары нужны разведчице так же, как смелость, хитрость и знание дела. И все же, чтобы скрыть излишний интерес к ученице, Ланцанс развернул папку личного досье Инги и стал его просматривать. И вдруг вскинул взгляд на Ингу, словно ему стало ясно что-то, что мешало решению вопроса о ее будущем.
   - Дитя мое, - вкрадчиво проговорил он, - не было ли у вас привязанности к молодому человеку по имени Силс?
   Несмотря на выдержку, Инга не сумела скрыть тени испуга, пробежавшей по ее лицу. Ланцанс понял, что память его не обманула: девица представляла двойную ценность. Она сама была хорошим материалом, и в ее лице организация держала залог верности Силса. Но не опасно ли выпускать эту пару в одном направлении? Посылка, агента в Советский Союз без заложника - рискованная игра... И все же нужно испытать эту Ингу - она может оказаться хорошим товаром в том деле, какое он затеял.
   - Дитя мое, - сказал он, - знаете ли вы, что отцы церкви говорят о возмездии рукою провидения тем, кто стоит на пути к нашему торжеству?
   - Вы хотите сказать: об убийстве? - глядя в лицо епископу, спросила Инга.
   - Вы не боитесь таких слов? - Ланцанс покачал головой. Пожалуй, ему даже нравилась эта свобода, граничащая с цинизмом. Можно было подумать, что Инга вошла в роль светской дамы, обсуждающей легкий салонный предмет, а не вопрос о том, можно или нельзя убивать. - Святой Игнатий, основатель Ордена, к которому я имею счастье принадлежать, составляя наш устав, вписал туда строки, продиктованные самим небом, - внушительно проговорил епископ. - Все, что там содержится, - от бога. А там сказано: "разрешается прибегать к убийству для защиты не только того, чем мы действительно владеем, но и того, на что мы предъявили свое право или что надеемся приобрести".
   - Прекрасная формула! - с неожиданной свободой сказала Инга. Она закинула ногу на ногу, достала из кармана жакета папиросы и закурила. Прищурившись, выпустила струйку дыма, делая вид, будто не замечает, какое удивление, граничащее с испугом, расширило при этом глаза епископа. А он смотрел на нее и смотрел не отрываясь: перед ним была женщина зрелая, сильная, ироническая. - Но... - тут Инга сделала паузу, разгоняя ладонью облако папиросного дыма, - впрочем, лучше я скажу несколько слов потом... Может быть, в уставе есть еще столь же полезные формулы?
   - Есть еще правило в этом прекрасном уставе: "к убийству может прибегать и тот, кому по завещанию предназначено наследство; он может убить всякого, кто стал бы воздвигать препятствия на его пути к приобретению наследства".
   - Вполне ясно, - Инга снисходительным кивком подтвердила свои слова и отбросила окурок. - Но какое отношение все это имеет к миссии, возлагаемой на меня?
   Епископ ответил ей теперь так, словно вел разговор равного с равным:
   - "Разрешается убивать для защиты того, чего у нас нет, но на что мы предъявляем свои права и что надеемся получить". Разве тут мы не можем говорить о свыше предназначенной нам Латвии и о тех, кто препятствует нам в овладении нашим, - о коммунистах? ...В мудрости своей, укрепленной самим господом Иисусом Христом, Общество предусмотрело эти правила священной непримиримости к врагам Иисуса. Это как бы завещание Лойолы - рыцаря пречистой невесты христовой католической церкви.
   Инга ответила медленным кивком головы и задумчиво, перебирая в пальцах край платка, спросила:
   - Завещание Лойолы?
   - Конечно!
   - Но разве завещание Лойолы - это закон церкви? - быстро поднимая голову, резко спросила она. - Ведь католическая церковь - не орден иезуитов, целая Советская страна - не один человек, на наследство которого вы хотите наложить руку!
   Взгляд Ланцанса выражал удивление, укоризну и испуг. По мере того как говорила Инга, епископ все более сокрушенно покачивал головой. Он не прерывал взволнованной речи Инги и дождался, пока она умолкла. Тогда сказал:
   - Вы многое усвоили из предметов, в которых женщины не часто разбираются. Но господь еще не сподобил вас мудрости обобщения. Отвергая слепое повиновение без рассуждения, вы желаете следовать стезею философского осмысливания акций, возлагаемых на вас святою церковью. Похвальное в зачатке своем намерение ваше может привести вас к печальному тупику. - Ланцанс сложил руки и сплел пальцы, чтобы лишить их возможности двигаться. Их беспокойное стремление непрестанно что-либо перебирать мешало ему сосредоточиться. Инга обнаружила свойства неожиданные, необычные и неудобные. Будь на месте Инги другая, Ланцанс, вероятно, не стал бы терять время на убеждение. Он просто отправил бы девицу прочь с приказом матери Маргарите сплавить не пригодный для работы материал поскорее и подальше. И он сам не понимал, правильно ли поступает, не делая этого. Но чем дальше он слушал Ингу и смотрел на нее, тем яснее ощущал отсутствие в себе свободы, с какою обращался с другими пансионерками. Было в Инге что-то, что мешало ему спокойно смотреть на нее только как на материал, пригодный или не пригодный для работы. Старательно подбирая слова, он говорил: - С какой бы стороны мы ни подошли к вашей миссии, высказывания отцов церкви и весь ее опыт убеждают нас: священное право меча принадлежит святой церкви там, где речь идет об устранении еретиков, отступников, врагов Христа. Тут неуместен даже исторический спор о прямом или косвенном праве церкви на наказание смертью ее врагов. Иезуиты кардиналы Тарквини, Мацелла, отец Либераторе, отец Капелло - все они с очевидностью доказывают: церковь - самое совершенное общество. А ведь никто не оспаривает у совершенного общества права меча. И если вам, дитя мое, церковь вручает свой карающий меч, то остается только принять его, склонившись перед ее волей.
   Ланцанс поднял сжатые руки, как будто держал в них тяжелый меч. Он как бы призывал небеса в свидетели справедливости своих слов. Но ему не удалось заразить таким же настроением Ингу. В ее глазах, следивших за епископом сквозь густые ресницы полуопущенных век, таилась усмешка. Без всякого признака почтения в голосе она сказала:
   - Мудрость отцов церкви и поистине сверхъестественное провидение святого Игнатия поразительны. Но... - Инга вынула новую сигарету и, не обращая внимания на епископа, с нетерпением ожидавшего ее слов, стала не спеша закуривать. Вытянув губы, задула спичку и повертела ее в пальцах, прежде чем бросить в пепельницу. Она не спешила с продолжением начатой фразы: - Но те, против кого мы должны действовать, органы Советской власти, - не признают силы за параграфами вашего устава. То, что в глазах церкви "право меча", в глазах коммунистов - разбой.
   Ланцанс испуганно замахал рукой:
   - Бог с вами, бог с вами, дитя мое!
   - Оружие в руках диверсанта...
   Он не дал ей продолжать:
   - Вы не диверсант, а карающая десница святой нашей церкви, дочь моя! быстро заговорил Ланцанс со всею внушительностью, на какую был способен. Представьте себя в роли палача святой инквизиции, с мечом, сверкающим священным гневом неба. Вы предстанете перед коммунистами, как архангел Гавриил перед грешниками на страшном суде!
   - А грешники, поймав архангела... - и тут, вместо того чтобы договорить, Инга выразительным жестом показала, как ее вешают.
   Несколько мгновений Ланцанс глядел на нее молча, словно лишившийся дара речи. Потом поманил ее пальцем, предлагая придвинуться, и едва слышно зашептал ей в лицо:
   - Изобличение?.. Это может случиться. Ну и тогда в страдании вы останетесь дочерью доньи Изабеллы... Не сомневаюсь: когда-нибудь эта достойная подруга Лойолы будет причислена к лику святых. А рядом с нею будете вы - в венце из терниев. И сияние нимба окружит чело ваше... Однако... - Тут Ланцанс предостерегающе поднял палец: - первое из правил святого Игнатия, "необходимых для согласия с церковью", приложенных к его "упражнениям", гласит: "Отложив всякое собственное суждение, иезуиты должны быть готовы душою к послушанию истинной невесте господа нашего Иисуса Христа, нашей святой матери Иерархической церкви..." Пусть каждый убедит себя, что тот, кто живет в послушании, должен вверить себя руководству и управлению божественного проведения через посредство начальников, как если бы был мертвым телом, которое можно повернуть в любом направлении, или же палкой старца, которая служит тому, кто ее держит в руке, в любом месте и для любого употребления.
   - "В любом месте и для любого употребления..." - задумчиво повторила за ним Инга. - "Мертвое тело!.." И все по воле и слову начальников?.. А ведь начальники - люди. Они могут ошибаться. И тогда - мертвое тело уже не только аллегория. - Не договорив, она нервно повела плечами словно от холода.
   - Церковный начальник не может ошибаться! Он замещает бога и обладает властью бога, так как представляет собой особу бога.
   - Итак: стоит мне вообразить себя послушной палкой в вашей неошибающейся деснице, и мне обеспечен венец мученицы и нимб святой, подводя итог, проговорила Инга. - Я счастлива... Счастлива и польщена...
   34. ПЛАН ЕПИСКОПА ЛАНЦАНСА
   - Я необычайно польщена, - с усмешкой повторила Инга и вызывающе пустила через ноздри струю папиросного дыма. На этот раз Ланцанс даже не поморщился, как морщился всегда, отмахиваясь от дыма, пускаемого Шилде. Можно было подумать, что и сам табачный дым стал для него иным, будучи выпущен этой красивой девушкой. Перегнувшись через стол так, что его лицо было теперь совсем близко от лица Инги, он вкрадчиво сказал:
   - Устав Ордена, дитя мое, дает нам в руки огромную силу для опровержения всего, что враги захотели бы приписать вам. Да, вы убили, да, вас застали на месте убийства. Но значит ли это, что вы изобличены? Вы можете прибегнуть к клятве на святом евангелие в том, что не убивали. Эскобар говорит: "Присяга вяжет совесть лишь в том случае, когда присягающий действительно имеет про себя намерение призвать бога в свидетели правдивости своего показания; если же он не имеет такого намерения, и лишь уста его произносят формулу присяги, то клятва не вяжет его". Вы произносите не те слова, какие мысленно подразумеваете. Тем самым вы не вяжете себя присягой. Тогда душа ваша чиста перед господом и церковью.
   - Вероятно, советские власти будут больше стремиться узнать истину, нежели сохранить чистоту моей совести перед богом, - возразила Инга. - А человек слаб, и жажда жизни может заставить меня предпочесть любое признание без околичностей и двумыслий лишь бы спасти свою шкуру.
   - К лицу ли вам, дочь моя, выражаться так грубо, - поморщился епископ и спрятал руки под нараменник. Глухое раздражение овладевало им по мере того, как он убеждался в том, что перед ним существо неизмеримо более сильное и разумное, чем он ожидал встретить. Нужны ли такие люди делу, которое ему поручено? Не слишком ли много мыслей в голове девчонки? Если позволительно проводить параллели с уставом Ордена, то он вправе спросить себя: видит ли он в ней бездумие палки, которую можно вертеть в руках, подобна ли она безгласному трупу?.. Он сказал строго и сухо: - Входя в эти стены, вы присягали. Если вам прикажут в случае провала при исполнении вашего дела безгласно умереть, вы будете обязаны это сделать.
   - Разгрызть ампулу, вшитую в воротник блузки?.. - Инга состроила гримасу отвращения. - Вы наверняка никогда не представляли себе так реально, что значит слово "смерть", как я, думая об этой ампуле... Вы напомнили мне о присяге?.. Вспомните и вы, отец мой, одно из поучений вашего Ордена: "Когда люди говорят "я это сделаю", то подразумевают: "Сделаю, если не переменю намерения"...
   Ланцанс смешался. Его взгляд воровато бегал следом за его собственными пальцами, снова принявшимися лихорадочно ощупывать один за другим предметы на столе.
   А Инга, не смущаясь его очевидной растерянностью, продолжала:
   - Все мы, живущие здесь, знаем не хуже вас: оттуда, куда меня посылают, возврата нет. Но это единственное, что мы твердо знаем. Далеко не так ясно - ради чего нас приносят в жертву?
   - Дитя мое, дитя мое! Откуда эти слова?
   - От безнадежности, отец мой, - проговорила Инга сквозь стиснутые зубы. Она опустила голову на руки и закрыла глаза.
   - Что с вами, дочь моя? Откройтесь мне, - становясь вдруг необычайно ласковым, вкрадчиво сказал епископ. Он сделал шаг к Инге и положил руку ей на голову. Она вздрогнула от этого прикосновения и движением головы сбросила его руку.
   - Вера даст вам утешение, дочь моя, - произнес Ланцанс заученную формулу, которую, как грош нищенкам, привык подавать всем приходившим к нему за утешением. Инга смотрела широко открытыми глазами. В них был теперь испуг и отвращение:
   - Во что же я должна верить? - тихо спросила она.
   - Господь наш Иисус Христос дал нам... - начал было Ланцанс, но Инга перебила его:
   - Да, да, да!.. Он дал так много и так мало досталось на нашу долю!
   Ланцансу показалось, что при этих словах слеза упала с подбородка девушки на светлый шелк блузки, плотно обтягивавшей ее взволнованно колышущуюся грудь. И стоило Ланцансу взглянуть на это пятнышко, увидеть эту молодую упругую грудь под тканью блузки, как мысли его пришли в беспорядок. Но он заставил их собраться и заговорил о вере в бога, завещавшего людям терпение, терпение и еще раз терпение; в бога, требующего от людей смиренного отрешения от собственной воли и подчинения установленным им, богом, властям, ведущим слепое стадо человечества к вечному блаженству, сквозь слезы и страдания грешного мира. Но епископ говорил, а его взгляд неодолимо тянулся к шелку блузки.
   - А кто вам сказал, что мы слепы?! - с гневом крикнула ему Инга. Страдания и слезы, только вечные страдания и вечные слезы нам, а кому же блаженство?..
   - Дитя, дитя! - шептал епископ, в ужасе зажимая уши. - Страдания завещал нам распятый. Жертва во имя всеобщего блага...
   - Жертвы нам, а победа?.. Вам?..
   - Все мы приносим жертвы на алтарь матери нашей - апостольской церкви. Церковь - наше отечество.
   - Вы положили достаточно сил, чтобы доказать, будто никакого отечества у нас нет, - возразила Инга. - Латвия, существующая по ту сторону кордона?
   - Да, да, дочь моя, - обрадовался Ланцанс. - Не та Латвия, что существует, а та, что будет существовать!.. Когда мы вернемся туда...
   Инга разразилась искренним смехом.
   - И вы верите, что это когда-нибудь произойдет? - спросила она. - Что мы для этого делаем: сжигаем амбары колхозов, отравляем скот, разрушаем какое-нибудь производство?
   - Поэтому-то мы, с помощью божьей, и начинаем теперь нашу "операцию кары господней".
   - Убить нескольких советских людей? Так ведь это же пустяки, даже если это и удастся... Это хорошо звучит на уроках в нашем пансионе, но никуда не годится в серьезном разговоре. - Ингу раздражала поучительная тупость, с которой Ланцанс повторял то, что она слышала уже тысячу раз. Не таким она представляла себе духовного вождя эмиграции, представителя великой державы Ватикана. И не такими рисовались ей иезуиты, слова которых были синонимом тончайшего ума. Этот человек был грубо примитивен. Он шел напролом. Он хотел одного: сделать из нее убийцу. Грубо, отвратительно, хоть он и пытается представить ей это как подвиг во славу всевышнего и на благо Латвии... Какой Латвии?.. Его Латвии?.. Их Латвии?.. - После первого же выстрела меня схватят! Значит, эффект - один убитый человек.
   - Зависит от того, что за человек! - нерешительно заметил Ланцанс.
   - Там нет королей, чье исчезновение могло бы потрясти систему. Нет камарильи, чье уничтожение переменило бы ход истории. Читая их газеты, я пришла к выводу, что коммунистов не может смутить потеря того или другого деятеля, будь он семи пядей во лбу. Они сами выбрасывают из своих рядов авторитеты, ими же поднятые, если убеждаются в ошибках этих авторитетов. И что же?.. Все остается на своих местах, ничто не рушится, дела идут, жизнь продолжается.
   Епископ глядел на Ингу исподлобья, словно слушал врага. Да, так ему и начинало казаться: не враг ли перед ним? Кто вложил в ее уста эти речи? Может ли быть, чтобы воспитанница его школы так далеко зашла в своих рассуждениях? Уж не проник ли сюда какой-нибудь "враг", разлагающий души порученных ему перстов "Десницы господней"?
   Инга умолкла, задумчиво глядя в сторону. В наступившей тишине было слышно ее учащенное дыхание. Она волновалась, собираясь с мыслями, подыскивая слова для новой гневной тирады. Но уверенность в себе уже вернулась и к епископу. Он остановил повелительным жестом попытку Инги заговорить и упрямо повторил свое:
   - Сам господь бог явлением святой девы Марии повелел нам: беспощадная кара на головы врагов наших!
   - Ну, это... - попыталась она перебить.
   - Слушайте, дитя мое, когда я говорю! - гневно прикрикнул на нее Ланцанс. - Лишь исторжение плевелов может спасти ниву от гибели во тьме неверия и нищеты. Исторгнем их, и ростки уважения к устоям вечного порядка, созданного господом по всей земле, зазеленеют на нивах Латвии.
   Ланцанс отыскивал в чертах Инги признаки смущения или протеста, которые мог бы счесть за знак разложения и безнадежности. Тогда он не сомневался бы в том, что ему остается без пощады исторгнуть и эту паршивую овцу из вверенного ему стада. Это стадо было предназначено в жертву. Никто не должен смущать покорность идущих на заклание.
   Но черты девушки не выдавали ее настроений. Она не протестовала ни словом, ни выражением лица, ни жестом. Словно воля, так бурно проявившаяся только что в ее словах, погасла. Она проговорила:
   - Не думайте, пожалуйста, что это бунт. Нет, нет!.. Мы, как овчарки, натасканы на определенную работу и сделаем свое дело.
   - Это прекрасные слова, дитя мое. А то вы меня не на шутку испугали.
   Он обошел стол и взял Ингу за руку. Рука была холодна и безвольна. Несколько мгновений он молча держал ее холодные пальцы. Потом сказал:
   - Вы превзошли мои ожидания, Инга Селга... Когда осуществится мечта о создании женской конгрегации нашего великого Ордена, вы будете играть в ней не последнюю роль... Подругой святого Игнатия, поднимавшей его на великий подвиг борьбы за Христа, была Изабелла. Вы... - Он запнулся, словно голос ему изменил, но, глядя ей в глаза, хрипло договорил: - Вы будете моей Изабеллой.
   С этими словами он сделал попытку притянуть ее к себе и другой рукой потянулся обнять ее. Но Инга сильным толчком отстранила его. Несколько мгновений Ланцанс стоял ошеломленный и молчал. Тяжелое дыхание и капли пота, выступившие на лбу, говорили об его волнении. Потупясь, сказал:
   - Мне противна мысль о том, что вы можете пасть жертвой. Вы не созданы для одного выстрела, хотя бы предназначенного злейшему врагу. - Он говорил, склонившись к затылку Инги, от которого поднимался едва уловимый аромат. Этот аромат заставлял его ноздри нервно расширяться, и его пальцы, держащие руку девушки, сжимались все крепче. По мере того как Инга чувствовала это усиливающееся пожатие и учащенное дыхание у себя над головой, веки ее сощуривались и губы сжимались все крепче. Инга была довольна, что епископ не видит ее лица. Едва ли оно понравилось бы ему теперь. А он, между тем, продолжал: - Что бы вы сказали, если бы я предназначил вас для другой роли: вербовать на той стороне молодых людей, способных делать то, чему здесь учили вас?
   - Для террора? - спросила она и поглядела в глаза епископу. Ее удивило выражение его глаз. Они лихорадочно блестели, рот был приоткрыт, из него вырывалось учащенное дыхание. Но Ланцанс тут же снова овладел собой, и его черты приняли обычное вялое выражение:
   - Собирать мстителей и вкладывать в их руку оружие - такова ваша миссия, - сказал он. - Они должны действовать за вас, а вы... вы вернетесь сюда, вы... будете опять с нами!
   Она молча повернулась и вышла, не посмотрев на него.
   Несколько минут он продолжал стоять над столом, опершись на него вздрагивающими пальцами. Потом пригласил мать Маргариту.
   - Установите наблюдение за этой девицей, - сказал он.
   - Вы имеете в виду Ингу Селга? - удивилась она.
   - Вы знаете о ней меньше, чем нам нужно знать.
   Мать Маргарита с удовольствием чмокнула пухлыми губами руку епископа и бегло перекрестилась.
   Она на цыпочках двинулась было к двери, когда вслед ей снова послышался его негромкий голос:
   - Мне нужна фотография... портрет этой Селги.
   - Будет исполнено, отец мой, - почтительно ответила Маргарита и остановилась. Ей показалось, что епископ хочет сказать еще что-то. И действительно, странным голосом, в котором послышалась необычайная хриплость, он проговорил:
   - Вы достанете портрет... обнаженной Селга... - И поспешно добавил: Это нужно для дела...
   - Совсем обнаженной? - деловито переспросила настоятельница, стараясь заглянуть в лицо епископа.
   Но он отвернулся и только молча пожал плечами, как если бы мать Маргарита, задав свой вопрос, совершила неприличие.
   35. ВЕРСИЯ ГРАЧИКА
   - Давай-ка еще разок просмотрим твою версию с начала до конца, сказал Кручинин, входя к Грачику.
   - Ваша критика совсем не так приятна, как вы думаете, - ответил Грачик. - Лучше я сам поищу у себя уязвимые места.
   - Знаю я твои поиски! Давай, давай, выкладывай! - говоря это, Кручинин вовсе не думал так плохо о своем молодом друге. Но ему казалось, что именно, на этом критическом этапе дела не следует его хвалить, хотя многое в положениях Грачика было, по мнению Кручинина, верно. Сурово повторил: Выкладывай!
   - Мой отправной пункт - намерение эмигрантов убийством Круминьша и Силса устрашить тех, кто вздумал бы последовать их примеру, - без всякого воодушевления начал Грачик. - Обстоятельства дела дают основания отрицать самоубийство.
   - И значит, есть физический убийца.
   - Даже двое, - уверенно сказал Грачик. - Кто из двух выполнял "черную" работу, я еще не понимаю. Один был главарем. Именно он и явился "арестовать" Круминьша. Самозванный "офицер милиции" был вооружен пистолетом.
   - Погоди-ка. Ты говоришь: не знаю, кто выполнял черную работу? Кручинин выжидательно поглядел на Грачика. - Ведь узел петли передвинули с затылка на бок, когда Круминьш был уже мертв. А веревка, на которой пистолет опущен в колодец, завязана тем же узлом, тем же человеком, который вязал узел там, в лесу, когда накидывали петлю... - Кручинин покрутил бородку, прищурившись, поглядел на своего друга. - Коль скоро оба узла завязаны одной рукой, то значит, это рука того, кто остался жив, то есть не рука "утопленника". Ведь утопленник по твоей версии застрелен не Круминьшем, а тем, кто спрятал пистолет в колодец после того, как было совершено это второе убийство. Значит, тот из соучастников, который остался жив, и есть двойной убийца. Такова логика.
   Грачик покачал головой.
   - Откуда у вас уверенность, будто один и тот же человек и петлю вывязывал и накидывал ее на шею Круминьшу? У меня такой уверенности нет, напротив, если вожак - опытный преступник, то он поручил черную работу подручному: сделав безотказную петлю, велел помощнику накинуть ее на Круминьша. Именно ему, главарю, должно было принадлежать право дать сигнал к убийству в более удобный момент. В протоколе осмотра сказано: на запястье правой руки есть кровоподтек. Я считаю, что это след руки, схватившей Круминьша за кисть, чтобы помешать сбросить петлю. При этом, чисто психологически, насколько я изучил ухватки палачей, это скорее в духе подобных типов.
   - Постой, постой! - воскликнул заинтересованный Кручинин. - Ты говоришь "палач"?
   - Да, да, сейчас вы все поймете. - Грачик торопился выложить то, что столько времени вынашивал втихомолку. - Если вы возьмете документы о зверствах фашистов в Латвии, то найдете указание: в лагере под Саласпилсом, в том его филиале, что был спрятан в лесу, работал палач. Этот кретин любил ощущать трепет жертвы: он хватал ее за руку, когда затягивалась петля.
   - Ты хочешь сказать... - с удивлением спросил Кручинин, - что это тот самый палач из "Саласпилса"?
   - Если бы я мог это сказать с уверенностью?! - воскликнул Грачик.
   - Однако!.. Ты довольно далеко забрался в своих предположениях.
   - Вы же всегда хотели видеть в моих действиях логику. Вот она: кого "Перконкруст" послал на такого рода диверсию? Кто же лучше палача знает отвратительную профессию убийцы?