Шпанов Николай Николаевич. Ученик чародея (Часть 1-6)

   Завитки сгоревшей бумаги обожгли пальцы Кручинина. Он подул на пепел. Черные хлопья разлетелись, Одного дуновения оказалось достаточно, чтобы никто никогда не узнал того, что написала перед смертью Эрна Кручинину: ночь и час, когда состоится переброска через границу Инги Селга. В назначенный час той ночи стража на зональной границе должна принять Ингу. Помочь тому, чтобы девушке не помешали, сводилась теперь задача Кручинина.
   Но, глядя на несколько черных хлопьев пепла, Кручинин думал не об этом задании, думал не об Инге. Его мысли были далеко в прошлом. Он видел себя у ворот концлагеря "702", где впервые встретил одетую в полосатую куртку женщину с торчащими, как у мальчишки, вихрами рыжих волос. Мысли Кручинина летели сквозь годы десятилетия - такого короткого, почти незамеченного и ставшего теперь таким безнадежно длинным, не имеющим конца... Мысли Кручинина пришли к темным сводам часовни святой Урсулы: по дереву скамьи рассыпались рыжие волосы женщины, как золотой дождь, отражающие мерцание церковных свечей... Почему так устроена жизнь? Чтобы Инга Селга могла начать новую жизнь, должна была окончиться жизнь Эрны Клинт... Почему?
   55. ПИСЬМО ИЗ АФРИКИ
   Смерть Эрны избавляла Кручинина от необходимости оставаться в этой стране. Он покинул ее пределы и остался у границы, неподалеку от того места, где народно-демократические власти согласились пропустить беглянку во имя предоставления ей политического убежища.
   А между тем дела заговорщиц в Доротеенфройде не ладились. Вилма чувствовала ответственность за судьбу Инги, превратившейся теперь в политическую фигуру. Но не только это обстоятельство заставляло Вилму волноваться: ее собственное физическое состояние делало все более трудными работы, которыми ее нагружала мать Маргарита - Вилма была беременна. А стоило матери Маргарите об этом узнать, и ребенок Круминьша наверняка сделался бы жертвой начальницы пансиона. Все помыслы Вилмы были теперь сосредоточены на том, чтобы его спасти. Ее навязчивой идеей стало, что он ее и Эджина ребенок! - должен иметь родину, не должен стать человеком без отечества; не должен быть "перемещенным", не должен, не должен!.. Ночи напролет она металась по постели, боясь сказать правду даже Инге. Вилма хорошо усвоила правило конспирации, гласящее: чем меньше знает человек, тем легче ему на допросе, если он провалится.
   Но то, что Вилме удавалось пока скрывать от свирепой и опытной надзирательницы, не укрылось от крестьянки Магды. Однажды ночью она склонилась к уху погруженной в тяжелую полудремоту Вилмы:
   - Бедная сестра моя... - прошептала Магда, - я знаю...
   Испуганная Вилма села в постели с широко раскрытыми от ужаса глазами. А Магда положила покрытую цыпками, шершавую руку на худую руку Вилмы и осторожно пожала ее. Это пожатие было так нежно, что Вилма почувствовала, как успокоение подобно теплому току проникает в каждую клетку ее тела. Она откинулась на подушку и заплакала. Магда гладила ее руки своими большими руками крестьянки, ставшими легкими, как крылья ласковой и нежной птицы. В тишине Вилма слушала шепот Магды:
   - Все, все будет хорошо... У тебя будет ребенок... И он будет там, на родине.
   - Что ты говоришь?! Разве можно отсюда бежать?.. За мною следят, каждое движение, каждый взгляд проверяют... Разве я могу бежать?.. прошептала Вилма.
   - Ты убежишь, - убежденно повторила Магда. - Ты убежишь... - Звучавшее в ее словах убеждение было так сильно, что Вилма закрыла глаза, ее рука ответила Магде пожатием и она заснула спокойно, как не спала уже давно.
   С этой ночи Магда - "тупая деревенщина" Магда - стала душою заговора для спасения Вилмы и ее ребенка. В одну из ночей она сказала Вилме:
   - Завтра меня отправляют за покупками. Я сказала Маргаритке: "Давайте заставим Вилму попотеть - пускай носит за мною покупки". Если бы ты видела, как она обрадовалась: "Это будет хорошей пощечиной гордячке, - сказала она, - на виду у всех носить пакеты за тобой, деревенщиной!" Твердые желваки вздулись под скулами Магды, так крепко она стиснула зубы. Кажется, ее зубы даже скрипнули. - И завтра... - сказала она - ты убежишь.
   На следующий день Вилма не находила себе места. Приближался час, назначенный для поездки в город, а Вилма все не получала распоряжения начальницы приготовиться к выходу. По-видимому, девушкам было не по силам состязаться в хитрости с Маргаритой: когда до отъезда оставались считанные минуты и Вилма была ни жива ни мертва от напряжения, начальница приказала собираться в дорогу совсем другой девушке. Бледная, с обессилевшими, словно ватными, ногами и руками Вилма стояла у окна и глядела, как привратник запирал калитку за Магдой и ее спутницей. И тут, когда Вилма глядела на сутулую спину крестьянки с выдающимися из-под ситца широкими лопатками, у нее шевельнулась мысль: не предала ли ее сама Магда? Может быть, уже завтра, нет, даже сегодня, сейчас войдет Маргарита и... Вилма едва нашла в себе силы, чтобы доплестись до кухни и опустилась на опрокинутое ведро, служившее сиденьем (мать Маргарита запретила давать Вилме табурет - на ведре сидеть холодней), в отведенном ей темном углу. Вилма снова, как всегда, чистила картошку. Картофелины казались ей сегодня особенно большими и скользкими, нож не держался в ее ослабевших руках.
   А Магда вернулась из города такая радостная, словно побывала на празднике. Но она знала, что именно этого-то и нельзя показывать, если она хочет, чтобы ее и в следующий раз послали за покупками. Мать Маргарита должна думать, будто ничего, кроме огорчения, поручение девушке не доставило, и тогда ее непременно пошлют снова. Однако каждая черточка широкого лица крестьянки лучилась такой сияющей радостью, что скрыть это было выше ее сил. Оставалось только не попадаться на глаза начальнице. Вечером Вилма узнала о причине этой радости: Магде удалось забежать на почту и получить письмо "до востребования". Магда была неграмотна, но по картинке на марке, такой же, как на прежних письмах Яниса, она догадалась, что письмо из Африки.
   - Янис пишет мне, когда приедет... - шептала Магда ночью, когда девушки уже лежали в постелях. Она обеими руками крепко держала конверт, не решаясь передать его Вилме, чтобы та прочла письмо, и в приливе чувств поцеловала марку, казавшуюся ей олицетворением самой Африки, наконец выпустившей из своих знойных объятий ее Яниса. - Ну, читай, - сказала она, откинувшись на подушку, и закрыла глаза: так ей было легче не пропустить ненароком словечко, прилетевшее к ней с края света от милого Яниса.
   Но Вилма почему-то не спешила передать ей содержание письма. Она молча глядела на строчки, и ее пальцы, державшие листок, дрожали. Магда ждала, ждала и, наконец, открыла глаза.
   - Ну, вот, - прошептала она, - а говорят, будто ты такая грамотная, что разбираешь всякий почерк... Я знаю, мой Янис не мастер писать. А там еще эта проклятая работа - руки-то от нее, наверно, дрожмя дрожат. Но ты постарайся, Вилма, пожалуйста, постарайся разобрать: я должна знать, когда он приедет.
   Вилма с трудом удерживала слезы: письмо писал какой-то "сосед по койке". Теперь, когда Яниса не было в живых, он отыскал в вещах Яниса записную книжку с адресом Магды. Он писал, что на руднике произошла авария, - завалило шахту. Администрация не захотела расходовать средства на спасение заваленных - ведь они были всего только "перемещенными". У этих людей не было даже своего консула, который мог бы заставить компанию спасать заваленных... Одним словом, Яниса даже не пришлось хоронить, как и остальных сто двадцать шесть шахтеров, погребенных в глубокой шахте "Сосьетэ де Миньер Африкэн". "Сосед по койке" спрашивал, послать ли Магде вещи Яниса или продать их старьевщику и прислать ей деньги. Их наберется наверно с целый недельный заработок... Читая письмо, Вилма вспомнила день, когда до нее дошло известие о смерти Эджина... Письмо с африканской маркой выпало у нее из рук, она обняла придвинувшуюся к ней, уже понявшую, что случилось что-то дурное, Магду и заплакала, прижавшись к ее большой горячей груди. Вилма плакала так, словно в письме говорилось не об Янисе, а сообщалось о второй смерти Эджина... А кто же может сказать, сколько раз умирает любимый человек - десять, сто, тысячу раз?! Десять или сто тысяч раз разрывается сердце и возникает вопрос: не дурной ли это сон?.. Сто тысяч, миллион раз повторяют губы: "не может быть, не может этого быть!.."
   Захлебываясь слезами, Вилма пересказывала Магде содержание письма, а глаза Магды становились все больше, рот приоткрылся. Вилма подумала, что сейчас Магда закричит, и в испуге зажала ей рот ладонью. Но та и не думала кричать. Она продолжала неподвижно сидеть в постели, все с такими же широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью. Потом отвела руки обнявшей ее Вилмы, и из груди ее вырвался глухой стон. Тогда она впилась зубами в подушку и стала раскачиваться большим телом из стороны в сторону, не выпуская подушки. Вилма сидела возле Магды и не решалась к ней прикоснуться, чтобы лаской утишить ее боль. Наутро Магда ушла вниз и заперлась в чулане. Она сидела там целый день, не отвечала даже на стук матери Маргариты, сидела так тихо, словно умерла.
   Самым странным в этом происшествии, о причинах которого не знал никто, кроме Вилмы и Инги, было то, что мать Маргарита не применила к Магде репрессий, которые постигли бы на ее месте всякую другую ослушницу. А еще через день Магда принялась за работу. Только взгляд ее стал тяжелее прежнего. Тот, на кого она поднимала глаза, невольно нервно поводил плечами. При приближении матери Маргариты Магда опускала глаза и отвечала ей еще более односложно и тупо, чем обычно. И счастье матери Маргариты, что она не считала нужным заглянуть в глаза "деревенщине", как никогда не заглядывал в них Квэп. Иначе начальница пансиона прочла бы в них чувства, рожденные в душе ее любимицы еще одним неисполненным обещанием спасти Яниса из африканского ада. А кто знает, несмотря на жестокость и выдержку монашенки-палача Маргариты, удалось ли бы ей заснуть так спокойно, как она спала всегда? Быть может, и ей довелось бы провести хоть одну бессонную ночь, холодея от страха, какой она любила внушать другим?..
   56. ИНВЕНТАРЬ ЕГО СВЯТЕЙШЕСТВА
   Сидение на границе начинало наскучивать Кручинину. Он проверил готовность друзей принять Ингу Селга и переправить ее в Советский Союз, остальное могло произойти и без него. Не разумнее ли поспешить в Ригу, где находится выздоравливающий Грачик, и помочь ему довести до конца дело Круминьша? Болезнь Грачика задерживала расследование, а пора было его заканчивать. Дело приобретало все большее политическое звучание. Насилием и обманом удерживаемые за рубежом "перемещенные" требовали возвращения на родину. Было важно показать всему миру, как руководство эмиграции запугивает несчастных, фальсифицирует события, провоцирует запутанных и запуганных людей на преступления против своего отечества, против самих себя. Разумеется и добровольный переход Инги Селга в страну народной демократии и дальше в СССР имел бы немалый смысл. Девушка могла бы многое рассказать о системе подготовки провокаций и диверсий против лагеря мира. Она была бы живым свидетелем тому, что людей, возвращающихся в родные места, ждет спокойная уверенность в завтрашнем дне и плодотворный труд на благо себе и своей отчизне. Но чем он, Кручинин, может помочь ее переходу? Его участие в этом деле было случайным, больше связанным с его личным отношением к Эрне Клинт, нежели с намерениями участника борьбы за мир. Одним словом - пора было собираться домой. Там ждет его Грачик, ждет дело, которое не под силу довести до конца его больному молодому другу. Кручанин решил проститься с гостеприимством восточногерманских пограничников, когда приехавший из Берлина сотрудник Статс-секретариата Государственной безопасности сказал ему:
   - Нам не удалось установить местоположение конспиративной квартиры агентуры Гелена, где она намерена спрятать товарища, который должен сопровождать Ингу Селга. - Он говорил таким тоном, словно Кручинину было все известно. - А это очень важно знать: по нашим данным, там должны собраться агенты во главе с "самим" Максом. Ему поручено захватить этого сопровождающего и "обработав его", доставить обратно к эмигрантам... Как видите, наша разведка работает неплохо! Мы ничего не будем иметь против вашего участия в ликвидации этой операции. И Кручинин остался ждать развития событий.
   Епископ Ланцанс приказал матери Маргарите привезти к нему пансионерку Ингу Селга. При свидании с глазу на глаз (не было дозволено присутствовать даже сгоравшей от любопытства матери Маргарите) Ланцанс продолжил разговор с Ингой, начатый при проверке анкет в пансионе. Теперь он посвятил ее в подробности плана организации террористического акта и заставил еще раз присягнуть на верность своим руководителям и делу борьбы с коммунизмом, осуществляемому Центральным Советом.
   Это было самой неприятной частью свидания для Инги. Но рука ее не дрожала, когда она положила ее на Евангелие, голос был тверд и спокоен.
   - Теперь, дочь моя, познакомьтесь с вашим новым начальником. Его приказы - мои приказы.
   С этими словами епископ поднял портьеру, и Инга поняла, что скрывавшийся за нею Шилде слышал и видел все происходившее. Инга молча ждала, когда он заговорит. Шилде тоже молчал, вопросительно глядя на епископа. Деньги за Ингу были уплачены. Ланцансу не было дела до того, что тут произойдет. При взгляде на Ингу в глубине души у отца Язепа шевельнулось нечто подобное ревности, но он отвел взгляд и вышел из комнаты. Шилде без церемонии подошел к двери следом за ним и проверил, хорошо ли тот ее затворил. Шилде вовсе не хотел, чтобы кто-нибудь слышал его разговор с Ингой. На это у него были свои причины, и главная из них жадность епископа, способного за хорошую цену продать любую тайну кому угодно.
   Шилде разглядывал сидевшую перед ним девушку. Ланцанс сумел-таки набить ей цену! Нужды нет, что на этой сделке Шилде и сам положил кое-что в карман! Он переводил взгляд с лица Инги на руки, на ноги; мысленно раздевал ее и снова облачал в различные наряды, прикидывая впечатление, какое она может произвести в той или иной роли. Мало ли ролей может выпасть на долю разведчицы!
   Покончив с бесцеремонным осмотром, под которым Инга вся сжималась, Шилде занялся допросом. Его не занимала техника - это дело было поставлено в школах Центрального совета хорошо, а вот моральные качества девицы (если можно назвать моральным качеством полную аморальность) не могли быть сообщены инструкторами подобно знанию радиодела или умению шифровать.
   По-видимому, и в этой части "товар" его удовлетворил. Шилде перешел к главному - к заданию. Оно оказалось проще, чем могла ждать Инга. Дело сводилось к тому, чтобы, очутившись в СССР, явиться к советским властям и повторить то, что сделали в свое время Круминьш и Силс. Мотивом такой явки Инга должна была выставить любовь к Силсу, желание быть с ним. После этого ей надлежало принять облик советской патриотки. Шилде не мог определить срока, какой ей дается на то, чтобы войти в среду советских людей и стать полноправным членом их общества. Чем скорее это произойдет, тем лучше. У деятелей Перконкруста нет времени, чтобы подобно Ватикану заявлять, будто они живут и мыслят "категориями вечности". Когда наступит время действовать, Инга и Силс получат указания, явки. Сейчас он не может дать ей даже минимального числа точек - их нет. Пока главное: укрепляться и еще раз укрепляться в советском тылу! В качестве подруги Силса Инга может быстро занять свое место в жизни.
   - Епископ, кажется, уже благословил вас, - с усмешкой закончил свое наставление Шилде. - Мне остается предостеречь: если у вас появится хотя бы тень мысли об измене нам, мы не станем раздумывать - в тот же день Карлис Силс испытает тяжесть нашей руки.
   - Я изменю, а Силс будет в ответе? - усмешкой на усмешку ответила Инга.
   - Мы исполняем свои обещания как в части поощрения, так и в части наказания, - жестко повторил Шилде. - Попытка Силса нарушить наши приказы будет стоить жизни вам. А ваша - ему.
   За время, что Шилде занимался вербовкой и обучением секретной антисоветской агентуры, перед ним прошло много типов: мужчин и женщин, старых и молодых, умных и глупых, отважных и трусливых, красивых и уродливых. Но он впервые видел такое удачное сочетание качеств, необходимых разведчику. Даже некоторый цинизм, который он уловил в речах Инги, был качеством положительным; человек тем ценнее, чем яснее представляет себе свою миссию во всех ее положительных и отрицательных возможностях. И вместе с тем, в этом цинизме девушки ему чудилось что-то смахивающее на насмешку. Словно эта особа была твердо убеждена в своем превосходстве даже над ним, Адольфом Шилде, "недосягаемым"... Откуда такая самоуверенность?.. В их деле она появляется у тех, кто знает нечто, неизвестное собеседнику. А что может знать эта девчонка, что не было бы известно ему?.. Это он мог бы чувствовать превосходство над нею: он знает, что как только Инга выполнит свою миссию, ее ждет пуля в спину; он знает, что конечная цель ее работы не имеет ничего общего с интересами Латвии, именем которой ее посылают на дело... Уж не воображает ли эта девка, будто ей суждено жить и любить своего Силса, такого же обреченного смерти, как она сама?.. Или она так глупа при всем своем уме?.. И тем не менее спокойствие, с которым Инга стояла напротив него, поражало его: черт ее знает, что у нее на уме?! Ему хотелось подержать в руке маленькую кисть с тонкими пальцами, на которых алели тщательно отделанные ногти, хотелось прикоснуться к нежной розовой коже. Если бы за стенкой не торчал Ланцанс!
   И тут действительно отворилась дверь: в ней стоял епископ.
   - Дочь моя, - торжественно проговорил он, - мой отеческий долг напомнить: наши души, моя и ваша, души всех добрых католиков принадлежат матери нашей церкви. Только его святейшеству папе дано отпустить нам грехи наши и золотым ключом Петра отворить нам ворота рая, что бы ни думали люди о поступках наших. Тот, кого люди в ограниченности своей считают убийцей, может войти в рай в ангельских одеждах подвижника. В длани наместника господня - вы только одушевленный меч, вы стрела, направленная апостольской десницей в сердце врага. Помните это, дочь моя, и повинуйтесь воле пославшего вас!
   - Вы имеете в виду папу или господина Шилде? - опустив глаза, спросила Инга.
   Ланцанс на минуту смешался, лицо его налилось кровью, но он сдержался и предпочел сделать вид, будто не слышал или не понял ее.
   - Ныне воля его святейшества будет доходить до вас через грешные уста... Шилде, - сказал он. - Завтра это может быть кто-нибудь другой. Но всегда это будет - Его воля. Ибо сказано о начальниках: "кто слушает вас слушает меня, кто пренебрегает вами - пренебрегает мной!" Да не искусит вас диавол соблазном неповиновения начальникам. Грех сей подобен смертному греху неповиновения церкви, то есть самому богу единому, вседержителю, творцу всего сущего. Памятуйте сие и повинуйтесь! - Он поднял руку и осенил Ингу широким крестом.
   57. ПРЕСТУПЛЕНИЕ МАГДЫ
   Скажи кто-нибудь еще вчера, что Инге предстоит скорый отъезд, - она не испытала бы ничего, кроме радости. Но теперь, когда она уже твердо знала, что не сегодня-завтра будет в пути, ей стало не по себе. Да, конечно, там ее ждет Карлис, там Латвия, а тут не остается ничего, кроме ненавистной матери Маргариты, ненавистных инструкторов, ненавистного "пансиона", - и все-таки было немного не по себе. Новая обстановка, новые люди, новые отношения, тщательно изучавшиеся на уроках и все же остающиеся неизвестными! Сумеет ли она вести себя в Советской Латвии так, как нужно? И потом - Вилма, которую она покидает здесь. Что будет с Вилмой и ее ребенком? Если до сих пор, пока текла их общая жизнь изо дня в день в опостылевшей, но привычной обстановке школы, мысль Инги почти не останавливалась на подруге, то теперь, когда Инге предстояло наконец вырваться отсюда, а Вилме оставаться в этой тюрьме без надежды на освобождение, судьба подруги предстала Инге во всем ужасе. Когда вечером Инга и Магда были у себя наверху, а Вилма еще доделывала последние грязные работы внизу, - Инга спросила Магду:
   - Что будет с Вилмой?..
   Магда ответила таким взглядом, что у Инги пропало желание разговаривать: на лестнице слышались шаги Вилмы. Инга отвернулась к стенке, чтобы не видеть изнуренного работой и недоеданием лица подруги, ее глаз, из которых теперь не исчезал безмолвный вопрос "что будет?". Инга слышала, как Вилма медленными, усталыми движениями сбрасывает с себя дырявый хлам, в который ее одевала мать Маргарита; как, подобно плетям, падают ее исхудавшие руки. Инга, не глядя, видела на подушке бледное лицо Вилмы в венце золотисто-рыжих волос. Эти волосы теперь смешно торчали в разные стороны, как у озорного мальчишки-растрепы, после того как Маргарита заставила Вилму срезать копну ее великолепных кудрей.
   В комнате долго царила тишина, но по дыханию своих соседок Инга знала, что ни одна из них не спит. Наконец Магда протянула руку и дотронулась до плеча Инги. Так же она заставила приблизиться к себе Вилму. Три девичьих головы прижались друг к другу - прямые, гладко зачесанные в простой узел волосы Магды, золотистые локоны Инги и рыжие вихры Вилмы. Таким шепотом, что половину слов нужно было угадывать по движению ее губ, Магда сказала подругам, что получила приказ Маргариты сопровождать Ингу до места, где ее примут агенты Гелена. Завтра в полночь закрытый автомобиль должен взять их и доставить на границу Восточной Германии. Магда предлагает... чтобы вместо нее, Магды, уехала Вилма.
   - А Маргарита! - с испугом прошептала Вилма. - Она убьет тебя!
   Магда беззвучно рассмеялась в ответ. Она смеялась так, что все ее тело сотрясалось. Она поднесла к самому лицу Вилмы большой костистый кулак.
   Сомнительно, чтобы у Магды сохранилось желание смеяться, если бы она знала ту часть приказания о своем назначении в провожатые Инге, которую не открыла ей мать Маргарита, а именно в этой-то утаенной части приказа и заключался смысл посылки Магды вместе с Ингой: авторы плана решили использовать переброску Магды с чисто внутренними целями. Идея возвращения на родину приобретала все большее число сторонников среди новой эмиграции. Происшествие с Круминьшем и Силсом служило дрожжами, на которых происходило все большее брожение умов: сквозь черный туман эмигрантской пропаганды проникали все более ясные лучи правды. С этой правдой необходимо было бороться, если главари эмиграции хотели сохранить власть над массами обманутых соотечественников. И вот Ланцанс, чья голова всегда рождала какие-нибудь "идеи", предложил послать вместе с Ингой человека, который, будучи переброшен в демократическую зону, должен вернуться оттуда с "личным опытом", выгодным для вожаков эмиграции. Пользуясь тем, что обреченный не сможет точно определить, где находится и с кем имеет дело, ему скажут, что он "попал" в руки народной полиции, и воображаемые агенты народной полиции-геленовцы "обработают" заброшенного. Затем ему дадут возможность "бежать" обратно на запад. Вернувшись в лагерь для "перемещенных", этот несчастный сможет рассказать, как принимают "на востоке" возвращенцев. По мысли Ланцанса такой опыт должен у многих отбить тягу "домой".
   Чтобы подобрать подходящего человека, Ланцанс приехал к матери Маргарите.
   - Деревенщина глупа, как корова, - сказала Маргарита. - К тому же она - настоящее бревно. Эта не околеет под дубинками ребят господина Гелена!
   Ланцанс попросил показать ему Магду. Ее вид удовлетворил его: такая действительно все выдержит и ни в чем не разберется,
   Вилма не очень хорошо помнила, как закончила работу, как поднялась к себе и примерила платье Магды. Теперь, когда наступило время действовать, Вилма почти не испытывала волнения. Она двигалась и действовала, как во сне. Единственным ясным ощущением было: так нужно. В полночь Магда сказала:
   - Пора!
   - А Инга?
   - Уже одета.
   - А... а Маргарита? - решилась Вилма выговорить самое страшное, что подавляла в себе целые сутки.
   Магда коротко приказала:
   - Скорей!
   Вилма, шаг за шагом, в последний раз отсчитывала ступени своей тюрьмы. На ней было платье Магды. Поверх платья - плащ с капюшоном. Она накинула его на голову и, не поднимая глаз, чтобы не встретиться с подстерегающим взглядом Маргариты, пошла к выходу. Вот коридор - такой бесконечно длинный, когда его нужно мыть, ползая на коленях с мокрой тряпкой, хотя рядом у стенки стоят щетки, которыми ей запрещено пользоваться, чтоб сделать работу тяжелей; вот классы - один, другой, третий - там девушек обучают совершать все возможные подлости и убивать, так учили когда-то и ее, Вилму. Забыла ли она эту науку?.. Пожалуй, настанет когда-нибудь время, когда все эти иностранные майоры и капитаны узнают, что их уроки не пропали даром, - о, Вилма постарается им это доказать! Только бы вырваться отсюда!.. Вот, наконец, и прихожая. За стеклянной дверью - силуэт Инги. Вилме оставалось сделать два - три шага, когда в прихожую вошла мать Маргарита. Одного взгляда ей было достаточно, чтобы понять происходящее. Ее лицо перекосилось в гримасе. Из широко раскрытого рта готов был вырваться вопль, который поднял бы на ноги весь пансион, но широкая ладонь появившейся за ее спиной Магды, закрыла половину лица монахини.