Шпанов Николай Николаевич. Ученик чародея (Часть 1-6)

   - Дело было не в заряде, а... однако, оставим этот разговор. Кручинин нахмурился. - Он заведет нас в дебри, из которых не выбраться до утра. У меня не хватит времени, чтобы высказать тебе то, что хочется сказать по долгу представителя поколения, которое уходит, к сожалению, почти не оставив письменных свидетельств своего опыта. Так сложилась наша жизнь: не хватало времени писать. И мы, сами получив богатое литературное наследие от предшественников, почти ничего не записали для нашей смены.
   - Ты преувеличиваешь, - сказал Крауш.
   - Потом мы с тобой поспорим, а сейчас я должен сказать ему несколько слов... Ты слушаешь меня, Грач?! - с досадой сказал Кручинин и потянул к себе молодого человека, подсевшего было к чайному столу, где, охватив ладонями пестрого петуха на чайнике (ее сегодняшний подарок юбиляру), сидела Вилма. Она грустным взглядом следила за Кручининым, о котором столько слышала от своего мужа, что, кажется, знала все его повадки, привычки и даже думы. Но сегодня она не узнавала его. Кручинин был совсем не тем "учителем", образ которого возникал из рассказов Грачика. Перед нею был желчный человек, насмешливо говоривший ее мужу, указывая на нее саму.
   - Предоставь ей любоваться тобою, пока ты выслушаешь меня. Можешь смотреть на меня, а не на Вилму, хотя бы пока я с тобой говорю?.. Ты сейчас неуважительно отмахнулся от человека, который действительно был для меня образцом. Не понимай меня примитивно: счесть Кони жизненным образцом для меня не значило подражать ему. Но духовный облик этого человека заставил меня задуматься над качествами, какими должен обладать человек, посвятивший себя нашему делу. Он был для нас, студентов, не только кладезем юридической мудрости, а и другом в самом теплом значении этого слова. Быть может, от этого пахнет немного смешной архаикой, но, вступая в новый для него советский мир, Анатолий Федорович, уже глубокий старик с горячей душой неиспорченного юноши, повторял нам, объятым суровой атмосферой диктатуры, слова, бывшие для него на заре его деятельности подлинным заветом: "Творите суд скорый, правый и милостивый". Хорошо помню: злые языки шептали, что-де хитрый старик призывает не делать разницы между рабочим, с голодухи стащившим кусок латуни для зажигалки, и патриархом - участником контрреволюционного заговора. Но это была клевета на умного и честного старика. Вместе с тем все мы отвергали суд "милостивый", требовали суда строгого, без пощады, не хотели знать никаких милостей. Старик не спорил, он понимал, что иначе мы тогда не могли...
   - В тебе говорит сейчас много личного, - сказал Крауш. - А мне, когда вспоминаю то время, приходит на память не Кони, а Самарин. Особенно хочется вспомнить эту фигуру именно сегодня, когда мы полны впечатлениями от дела церковников. Кони и Самарин оба осколки старого режима, оба царские сановники!
   - Один осколок - чистый хрусталь. Преломляясь в нем, на нас, молодых советских юристов, упал не один луч света. А второй - Самарин - мутный осколок церковного стекла. Трибунал поступил с ним именно так, как должен был поступить, - расстрелял его... Разные бывают осколки у разбитого вдребезги, милый мой Ян, - с этими словами Кручинин обернулся к Грачику: Тебе в твоей практике, вероятно, уже не придется с этим столкнуться. Разбить старые сосуды и рассортировать осколки досталось на нашу долю... Это было нелегко - мы тогда не имели права думать о милости и тем более о суде, равном для всех. Нам приходилось защищать революцию. Но тебе придется о многом задуматься, если судьба приведет столкнуться с подобными делами. Взять даже нынешнее дело Квэпа. В былое время мы не стали бы тратить время - поставили бы к стенке его самого и всех, с кем он соприкасался. И были бы правы. Никто не смеет упрекать нас в том, что мы были суровы. Другое дело теперь, когда наше государство стоит на ногах более прочных, чем знал какой-нибудь другой режим, - это ноги всего народа. Мы уже не боимся укусов, которые могли быть прежде просто смертельны. Мы ответим на них в десять раз крепче чем прежде. Вам, нашей смене, достается великая честь стоять на страже этого правопорядка, обеспечивающего права человека в нашей стране... - Он пристально посмотрел в глаза притихшему Грачику и повторил: - Великая честь блюсти права человека... Чтобы покончить с вопросом о сенаторе, возбуждающем такую неприязнь Яна Валдемаровича, скажу только, что именно этот сенатор подсказал еще одному осколку - некоему графу сюжеты его "Воскресения" и "Живого трупа". Друзьями сенатора были Достоевский, Некрасов, Гончаров, Грот, Гааз...
   - А ты знаешь, - неприязненно проговорил Крауш, - мне не нравится вся эта... - он закашлялся и после невольной паузы вяло договорил: Интеллигентщина какая-то, да, еще с привкусом достоевщины...
   - Что ты сказал? - Нет, ты повтори: достоевщина?! Да ты просто болен, старина! Ей-ей, ты болен... Вот она работа прокурора!.. До чего довела. Кручинин рассмеялся и схватил Крауша за обе руки. Но тот оставался хмуро настороженным. - Значит "достоевщина"? Еще один осколок, опять осколок?.. Ох, братцы, как вы меня злите! Достоевский! Какой умный был человек и как потрудился для нас на ниве исследования преступления и наказания... Судя по всему, мы не знаем даты, когда будет издан декрет об упразднении тюрем. А между тем у нас есть исследование о царской тюрьме. Но до сих пор мы не знаем исчерпывающего труда о современной тюрьме. А он, на мой взгляд, нам очень нужен. Не для того, чтобы узнать, как усовершенствованы камеры и запоры. Нет, нет, я имею в виду совсем другое. Я хотел бы, чтобы тот, кто вынужден посылать людей в тюрьму, будь то создатель кодекса или судья, знал, чего он ждет от этого института. Конечно, кроме изоляции, как таковой. Быть может это прозвучит несколько прекраснодушно, но ей-ей: срок уничтожения у нас тюрем зависит от тех, кому сей институт предназначен. Кручинин повелительным движением руки отвел протестующий жест Крауша. - Ты хочешь мне возразить: какое дело Кручинину до всего этого? Твое мол дело всего-навсего найти преступника и в лучшем случае доказать его виновность... А что ежели я скажу, прокурор: на самой ранней стадии расследования, когда я еще не знаю виновника преступления и даже не понимаю, найду ли его, - и тогда в голове у меня стоит вопрос о каре. - Ты, что же, прокурор, полагаешь, что я не подобный тебе размышляющий деятель советского правосудия? Ты полагаешь, что, думая о преступнике, я могу отделить его в своем сознании от всех последствий преступления?
   - Да я же ничего подобного не думаю, - попытался прервать его Крауш. Видя, что Кручинин все больше волнуется, прокурор подавил свое раздражение. Как можно мягче сказал: - Можешь успокоиться: у вас нет больше ни униженных, ни оскорбленных, за которых современным Достоевским, начиная с тебя самого, нужно было бы болеть душой.
   Но вместо того чтобы успокоиться, Кручинин еще более взволнованно воскликнул:
   - Тебе из прокурорского кресла видней. Я тебе верю и могу только порадоваться за мой народ. Но погляди, как язва униженности и оскорбленности маленького человека выпирает на теле буржуазного общества! Если мы оглянемся хотя бы только на нынешнее дело Круминьша. "Перемещенные"! Разве это не последняя грань унижения?.. Кто, кроме нас, протянет им руку помощи? Кто поможет им сбросить красующиеся над воротами лагерей, хоть и невидимые слова: lesciata ogni speranza3. Вдумайся в эти слова: "Всякую надежду, все надежды"... Какие слова!.. Гений Данте поставил их на воротах, за которыми нет надежды! - Кручинин почти выкрикнул эти слова. - Ведь даже в "Мертвом доме" население живет надеждой. У всякого своя, большая или маленькая, чистая или нет, но надежда. Она живет у каждого, кто мыслит, у каждого, в ком бьется жизнь. А "ogni speranza"?! Кручинин говорил все быстрей, но голос его становился тише. Произнеся последние слова, он нервно повел плечами и вцепился рукой в ручку кресла. Крауш, чтобы успокоить его, сказал:
   - Перед тобой всегда надежда: отыскать истину.
   - Не знаю... Не уверен... - с горьким смешком ответил Кручинин.
   - В истине... или в надежде?
   - В надежде на истину... Убийцу можно наказать, но нельзя вернуть жизнь убитому. Какая же тут истина и какая надежда?
   - Конечно, надеяться на воскрешение мертвых - дело безнадежное. Но ты забыл о другой важной цели: спасение потенциальных убийц от них самих; спасение жертв, прежде чем над ними поднялась рука убийцы. Надежда на это всегда перед нами.
   - Значит, это насчет "Speranza"? Что ж... - Кручинин оглядел гостей и улыбнулся: - Прокурор выставил меня в роли защитника каких-то пахнущих нафталином призраков прошлого. Наверно, и тебе, Грач, я кажусь старомодным. Но ты знаешь, сегодня... Нет не то слово: не сегодня, я вовсе не стыжусь того, что не забыл с гимназических лет:
   Как хороши, как свежи были розы
   В моем саду. Как взор прельщали мой,
   Как я молил весенние морозы
   Не трогать их холодною рукой!..
   Небось нынче молодые люди не пишут таких вещей в альбомы своим дамам. - Кручинин с улыбкой взял руку Вилмы и поднес к губам. Не выпуская ее руки, поднял взгляд на Грачика: - Кто-то говорил: "Грач - птица весенняя". Ты мой грач, моя весенняя птица. Ты мой вестник непременной весны. Со сперанцией, огромной, блестящей, с крылами сказочной птицы! - Кручинин сильным, легким, как всегда, движением поднялся с кресла: - Пора...
   - Куда? - в один голос воскликнули все трое.
   - Мы же еще не выпили за ваше здоровье, за нашего чародея! растерянно проговорила Вилма.
   - Что ж, можем выпить. Заодно и за ученика чародея, за весеннюю птицу Грача!.. А машину все-таки вызовите, - Кручинин посмотрел на часы. - Поезд не станет ждать.
   - Ничего не понимаю, что за поезд?! - проворчал Крауш.
   - Поезд, отходящий в двадцать пятнадцать.
   Грачик стоял и молча, в удивлении, глядел на Кручинина.
   - Я решил, что именно сегодня, в этот день, который считается по традиции целиком принадлежащим мне, я имею право распоряжаться собою: сегодня начинается мой отпуск... Или я не имею на него права?.. - Кручинин оглядел приумолкших гостей. В глазах каждого он мог прочесть свое: в удивленных глазах Грачика; в мягких, лучащихся любовью, - но любовью к другому, - глазах Вилмы; в серых глазах Крауша - глазах прокурора и солдата.
   - По крайней мере, скажи: куда ты едешь? - спросил Крауш.
   - Позвольте мне сохранить это в секрете... - с улыбкой ответил Кручинин. - Моя маленькая тайна.
   - Это невозможно!.. - крикнул было Грачик, но Кручинин остановил его:
   - Ты и впрямь думаешь, что я не имею права на секрет?
   - Нил Платонович, дорогой, - быстро зашептал Грачик, - пусть они едут на вокзал с вашими чемоданами, а мы догоним их... - умоляюще заглянул ему в лицо снизу вверх: - Пожалуйста, джан...
   Кручинин поглядел на Вилму, хлопотавшую над дорожной закуской, на сосредоточенную физиономию Крауша.
   - Ин ладно... А они пусть едут...
   102. ГРАЧ - ПТИЦА ВЕСЕННЯЯ
   Кручинин с удовольствием чувствовал на своем локте хватку Грачика. Ему казалось, что даже сквозь толстый драп пальто ему передается тепло дружеского пожатия. Время от времени он взглядывал на часы: еще никогда не было так беспокойно, что поезд уйдет без него. Перешли Даугаву. До вокзала оставалось рукой подать. Налево от моста, по ту сторону набережной Комьяцнатнес, где за оголенными ветром деревьями бульвара тщетно пытаются скрыться старинные постройки католического митрополичьего подворья, Грачик заметил небольшую группу. Она привлекла его внимание. Молодой глаз с профессиональной цепкостью ухватил беспокойную настойчивость милиционера, оттесняющего нескольких любопытных, склонившиеся над тротуаром фигуры в белых халатах и неподалеку автомобиль скорой помощи.
   Грачик остановился. Машинально поглядел в ту же сторону и Кручинин и тотчас почувствовал, как ослабла рука молодого человека на его локте. Искоса глянув на Грачика, Кручинин усмехнулся:
   - Не терпится? - Поглядел на часы. - Иди. На вокзале увидимся.
   - Я мигом, просто мигом! - смущенно, мыслями уже перенесясь туда, где что-то случилось, пробормотал Грачик.
   Кручинин с улыбкой удовлетворения смотрел, как легко Грачик несет свое молодое, крепкое тело, как мелькают подкованные каблуки его тяжелых ботинок. Вздохнул и повернул к вокзалу.
   - Что случилось? - спросил Грачик, показывая милиционеру свое удостоверение.
   - Удар в голову сзади...
   - Задержали?
   - Я заметил пострадавшего только сейчас...
   Грачик, протиснувшись между локтями склонившихся врачей, посмотрел на раненого, и словно от взрыва из головы Грачика тотчас вылетело все, что там было: Кручинин, разговор о жизни, вокзал, поезд - задвигаемые в машину носилки увозили отца Петериса Шумана! Лицо священника, обычно такое розовое, было теперь покрыто мертвенной бледностью. Нос, всегда казавшийся Грачику багровой картофелиной, вдруг стал вовсе не круглым и не красным он заострился и был словно вылеплен из гипса. Веки священника были опущены, но не до конца, - как бывает у покойников.
   Одно мгновение Грачик глядел на это лицо и резко обернулся к врачу:
   - Это смерть?
   - Нет еще.
   - Мне необходимо задать ему вопрос.
   Врач отрицательно помотал головой.
   - Не теперь.
   Но Грачик уже склонился над Шуманом и как можно более четко и внушительно проговорил в самое его ухо, ставшее очень большим и совсем белым:
   - Отец Петерис... Это я, Грачьян... Кто вас ударил?
   Шуман сделал усилие открыть глаза, и его губы шевельнулись. Грачик наклонился так близко, что почувствовал у своей щеки холод этих губ. Он с трудом разобрал:
   - Нет... но его видел бог...
   - Отец Петерис... - начал было снова Грачик, но рука врача властно легла ему на плечо и отстранила от раненого:
   - Он не умер, но вы его убьете...
   - Он должен жить! - настойчиво проговорил Грачик.
   Под ударами холодного осеннего ветра, гулявшего по перрону рижского вокзала, Кручинин вспомнил, как полгода назад стоял на Курском вокзале в Москве возле сочинского поезда и тогда так же с досадой думал о молодом человеке, которому отдал столько сил, которого считал почти сыном и который не появлялся на вокзале, чтобы его проводить. Обидно, что именно сегодня Грачик променял его на какое-то уличное происшествие!.. Он рассеянно посмотрел на шевелящиеся губы Крауша, силясь разобрать его слова сквозь грохот и визг станционного радио.
   Проводники уже пригласили отъезжающих в вагоны, когда Вилма увидела Грачика на платформе: он несся к вагону, на ступеньке которого стоял Кручинин.
   - Итак, мы снова можем подытожить, - весело проговорил Кручинин: ком, лавина, туман и - нет ничего. Это - они. Город в цветущей долине - это мы. Скала на ее пути - ты?.. Опять?
   - Если бы вы могли себе представить, что случилось...
   Но Вилма отстранила Грачика и ласково сказала Кручинину:
   - Теперь вы должны нам сказать: куда и на сколько едете?
   Кручинин взял ее руку и, поднося к губам, усмехнулся:
   - А мое право на секрет?.. - И тут, неожиданно наклонившись к Грачику, шепнул: - Я решил принять назначение.
   Никто из них не слышал свистка паровоза. Поезд тронулся.
   Кручинин приветственно взмахнул рукой и крикнул через головы провожающих:
   - Будь счастлив, Грач!.. Птица моей весны... Будь счастлив.
   Нагнав вагон, Грачик торопливо бросил:
   - Ранен Петерис Шуман... тяжело...
   - Жив? - поспешно спросил Кручинин, делая попытку спуститься на ступеньку вагона.
   Поезд прибавлял ход.
   - Да, да, пока жив, - крикнул Грачик, ускоряя шаг. - Я думал, что...
   Его дальнейшие слова поглотил грохот поезда. Грачик побежал. Кручинин, нагнувшись, протянул ему руку. Хотел ли он попрощаться с молодым другом или помочь ему вскочить в вагон? Этого не понял никто из окружающих.
   Грачик бросил быстрый взгляд на испуганное лицо Вилмы и с разбегу вскочил на подножку вагона.
   Проводница с грохотом опустила стальной трап.
   - Ничего, - спокойно сказал Крауш ошеломленной Вилме. - Пусть поговорят... Интересно, что же такое случилось?.. - Взял Вилму под руку и повел к выходу.
   1 В то время, в то время, Как была молода, Я цвела, как роза, Как маков цвет; Я ходила, перебирая молодцев, Как медведь перевирает овес...
   2 Кто считает парня за человека? Парень только пересмеивает девиц, Кто считает козла за скотину? Козел только грызет лозу.
   3 Я видела, что в Иванову ночь Взошли три солнышка: Одно ржаное, другое ячменное, Третье чистого серебра...
   4 Система исправительных наказаний преступников.
   5 "Обществом Иисуса" Игнатий Лойола назвал основанный им орден (иезуитов).
   1 Лудзу - пожалуйста (по-латышски).
   2 Финис (лаn. finis) - конец.
   3 Таксы святого апостольского (папского) отпущения (грехов).
   4 Хорошо (по-латышски).
   1 Моя вина (лат).
   2 Художников, работающих на материале моря, называют маринистами, а их картины - маринами.
   3 "Сбережение", тут "Сокровищница" (лат)
   4 Мозг или сердце (лат)
   5 Пробабилизм в понимании иезуитов - учение о том, что от верующего можно не требовать духовного совершенства и следует удовлетворяться компромиссом с догмами веры, позволяющим всегда найти повод для прощения греха, если проступок не вредит самому Ордену.
   6 Ригоризм - формальное, чрезмерно строгое отношение к чему-либо.
   7 "Для России" (лат).
   8 Ius gladii - право меча, то есть право наказания смертью (лат ).
   9 Modus operandi (лат.) "Способ действия", термин юридический.
   10 Медлитель (лат).
   11 Серыми баронами в буржуазной Латвии называли кулаков - крупных хуторян.
   1 Латинской буквой "g" обозначается в физике ускорение силы тяжести.
   2 Да будут как труп (лат).
   3Dies irae -день гнева (лат) (в евангельском понимании день страшного суда).
   4 Аутодафе - инквизиционный костер для сжигания еретиков или греховных книг
   5 Булла - один из видов папских указов.
   1 Род полевой сумки, нарядной с виду; она входила в форму гусар.
   1 Буквально "мудрый человек" (лат.), т. е. мыслящее существо.
   2 Ab ovo - от яйца, т. е. с самого начала (лат.).
   3 "Оставь все надежды" (итал) (из "Ада" Данте).