Шведов Сергей. На Муромской дороге

   – Стингер, Стингер, – ревела напирающая толпа.
   Испуганный Балабанов нырнул вслед за Гонолупенко в предусмотрительно распахнутые двери и попал в объятия странного человека, который обнял и облобызал его, как родного.
   – Я переводчик, – возмутился капитан. – А Стингер – вот он. – Ну, ты даёшь, Коля, – со смешком сказал вальяжного вида гражданин. – Кто ж у нас Стингера-то не знает.
   Вальяжный обнял Гонолупенко и небрежно бросил Балабанову: – Переведи.
   Балабанов, собрав волю в кулак, вывалил на Гонолупенко весь запас иностранных слов, почерпнутых частично за школьной партой, а частично – с продуктовых этикеток. Получилось ничего себе, во всяком случае, Гонолупенко закивал головой и похлопал вальяжного по плечу.
   – Портсигаров, – представился тот в ответ на ободряющий мест заезжей знаменитости.
   – Могли бы позвонить, – упрекнул Коля. – Шутка сказать – Стингер. – Так мы звонили, – брякнул растерянно Балабанов. – В посольство, в министерство культуры.
   – Ну, ты даёшь, – возмутился Портсигаров. – Какая сейчас культура. Сосновскому надо было звонить. Ты что, новенький?
   – Да вот, – развёл руками Балабанов. – Больше никого не нашлось, меня и приставили. Каймановский язык жутко трудный, его мало кто знает. Я и сам-то с пятого на десятое.
   – Люблю откровенных, – одобрил «переводчика» Портсигаров. – Ты случаем не педераст?
   – Боже упаси, – ужаснулся Балабанов. – Тогда дай я тебя расцелую, – сказал Портсигаров. – А то в этом бардаке настоящему мужику расцеловаться не с кем. А Стингер какой ориентации? – Исключительно по бабам.
   Портсигаров взвыл от радости «нашего полку прибыло» и полез целоваться с Гонолупенко, расталкивая плечами завсегдатаев странного заведения, окруживших заезжую знаменитость. У Балабанова появилась возможность перевести дух и присмотреться к обстановке. Помещение было относительно небольшое, но народу здесь собралось с избытком, человек за пятьдесят. Половина из них кучковалась вокруг Гонолупенко, остальные держались поодаль, разбившись на мелкие группы и о чём-то переговариваясь. Мебели в зале не было вовсе, ни столов тебе, ни стульев. Балабанову показалось, что все ждут сигнала, который должен, видимо, последовать из-за плотно закрытой двери. Во всяком случае, все на эту дверь искоса посматривали. Люди по виду были самые обычные, правда, попадались отдельные экземпляры, экипировке которых позавидовал бы не только сержант Гонолупенко, но возможно и неведомый Стингер. – Васюковича не видел? – спросил у Коли гражданин с опухшим с адского похмелья лицом.
   – На что тебе этот энтэвэшник сдался, – вмешался в разговор оторвавшийся от Гонолупенко Портсигаров.
   – Я попрошу тебя, – неожиданно взвизгнул опухший. – В моём присутствии… – Да ладно тебе, – махнул рукой Портсигаров. – Что ты раскудахтался. Можно подумать, что я тебе на больную мозоль наступил.
   Опухший побурел от обиды, голова откинулась назад, а в голосе зазвучала слеза:
   – Вы знаете, как я вас уважал, Портсигаров, но сейчас скажу откровенно – вы антисемит! – Это я антисемит! – взъярился Портсигаров. – Нашли дурака, бесплатно на вас работать. Пусть мне Сосновский заплатит зелёными, тогда пожалуйста.
   Скандал привлёк внимание окружающих, послышались голоса: – Господа, мы же интеллигентные люди.
   – В гробу я вас интеллигентов видал, – орал не на шутку рассерженный Портсигаров. – Так Сосновскому и скажите. Даром я ни на кого не работал и работать не буду. Тем более антисемитом.
   – О Господи, – воздел руки к потолку гражданин в турецкой феске. – Портсигаров в своём репертуаре.
   – От педераста слышу, – не остался в долгу скандалист. – Развели здесь гей-клуб. – Кошмар, – дыхнуло негодованием общество, – Мы же интеллигентные люди. Это же дискриминация по половому признаку.
   – Ложь! – громовым голосом произнёс Портсигаров. – Наглая ложь! С любой бабой хоть сейчас расцелуюсь, даже с Примадонной. Но с Запейкиным – никогда.
   Возможно, скандал продолжался бы и дальше, но тут дверь дрогнула, и собравшиеся вздохнули с облегчением.
   Балабанов ждал чего-то особенного, но вышел некто промежуточного пола, во всяком случае, в юбке. Разочарован был не только капитан, разочаровано было
   всё общество. Из чего Балабанов заключил, что существо в юбке вовсе не Примадонна.
   – Шотландец, что ли? – полюбопытствовал он у соседей. – Какой там шотландец, – хохотнул ещё не остывший Портсигаров. – Это же Боря. – Поздравляю, господа, – томно сказал Боря. – Банкет отменяется. Бригада Рыжего взяла электростанцию, сейчас отключат свет и начнут грабить.
   – Да что же это такое, – взвизгнула стоящая неподалёку от Балабанова дама. – Перед иностранными гостями неудобно. Куда мэр смотрит.
   – Да что там мэр, – огорчённо махнул рукой Коля. – Сосновскому надо звонить. – Правильно, – проблеял Запейкин. – Мы же цивилизованная нация. Пусть при свете грабят. Так и Рыжему и народу удобнее.
   – Я позвоню Сосновскому, – сказал опухший гражданин, искавший Васюковича. – Рыжий совсем распоясался. Срывает международное мероприятие. – Передай Сосновскому, что Стингер с нами, – крикнул вслед опухшему Коля. – Цивилизованное человечество нам не простит!
   – Дадут нам водки или нет, – взорвался Портсигаров. – Что они там канителятся.
   На этот раз рёв Портсигарова вызвал всеобщий ропот одобрения. Действительно чёрт знает что. Соберут приличных людей и мытарят как плебс. – Господа, – всплеснул руками сухощавый желчный гражданин, – зачем же так о народе? – Народ бы нас понял, – огрызнулся Портсигаров. – Где это видано, чтобы так с водкой тянуть.
   Дверь, наконец, распахнулась, и обрадованная толпа ломанула в места обетованные, смахнув с пути высокого молодого человека с лошадиным султаном на голове. По молодому человеку кажется даже прошлись ногами. Кто-то растерянно крикнул «Фаринелли задавили», но на собравшихся у стола интеллигентных людей это известие не произвело особенного впечатления.
   Стол был накрыт богато, это Балабанов отметил сразу, водки тоже хватало, но почему-то не было стульев. И пока растерявшийся капитан искал глазами, куда бы присесть, гости уже приступили к трапезе. Портсигаров хлопнул фужер водки и с наслаждением накинулся на розового поросёнка. Вполне освоившийся среди интеллигентных людей Гонолупенко от Портсигарова не отставал.
   – Ты не теряйся, переводчик, – сказал Коля, который был полноват и обладал очень хорошим аппетитом. – Обед в пользу бедных, а потому и бесплатный.
   – А этот, с султаном? – Очухается, – пренебрежительно махнул рукой Портсигаров. – Фаринелли у нас живучий.
   – А кто такой Рыжий? – полюбопытствовал Балабанов, и этим вопросом поверг соседей в изумление.
   – Я что-то не пойму, – задумчиво проговорил Коля, – кто у нас прибыл с Каймановых островов, ты или Стингер?
   – Я из провинции, – поспешно пояснил Балабанов. – В столице не нашлось переводчика с каймановского языка, вот меня и прислали.
   – Ох уж эти мне провинциалы, – вздохнул Портсигаров. – Тамерланыч, подойди.
   На зов Портсигарова откликнулся небольшого роста, но весьма приличных габаритов человек, похожий на поросёнка и маленькими глазками и залитым тиром лицом.
   – Вот, – кивнул головой на капитана Портсигаров. – Человек текущим моментом интересуется. А ты у нас, Голышенко, как-никак главный идеолог бандитизма.
   – Я попрошу вас, Портсигаров, соблюдайте приличия, – причмокнул толстый Тамерланыч. – Текущий момент рыночных преобразований в нашей стране требует принятия решений не стандартных и потому недоступных пониманию электората, который рыночный механизм воспринимает иной раз как антизаконные действия, именуемые в просторечии бандитизмом, однако, цивилизованные умы из гарвардской школы полагают, что монетаризация экономики, помноженная на регионализацию и приватизацию, неизбежно приведёт к психорегуляции, адаптации и глобализации, как отдельной личности, так и всего общества в целом.
   – За что я тебя люблю, Юрий Тамерланыч, – прицокнул языком Портсигаров, – так это за ясность мыслей и краткость их изложения.
   Тамерланыч никак на эти слова не отозвался, поскольку как раз в этот момент вплотную занялся красной икрой. Ел он точно так же, как и говорил, причмокивая, словно страдающий неутомимым аппетитом боров. И вообще обстановка за столом была какая-то ненормальная, казалось здесь собрались люди из голодного края и теперь перемалывают все подряд, запивая жирную пищу изрядным количеством водки. Балабанову не раз приходилось бывать на деревенских свадьбах, но там люди вели себя куда приличнее. И тосты произносились, и песни пелись, и разговоры велись не то, чтобы интеллигентные, но всё-таки вразумительные.
   А эти молча рвали друг у друга из-под носа икру и мясо, раздраженно сопя при этом на более разворотливых соседей. Создавалось впечатление, что все они боялись кого-то невидимого, который вот-вот отдаст команду гнать гостей от стола. Стоявший напротив Балабанова сухощавый гражданин, тот самый, что недавно заступался за плебс, воровато озираясь по сторонам, торопливо рассовывал недоеденные куски по карманам, другие, впрочем, от сухощавого не отставали.
   – А почему не поют? – спросил Балабанов. – Выпили уже прилично. – Ну, ты даешь, провинциал, – засмеялся Портсигаров. – Это же голосуи, они поют только за зелень.
   – А для души? – Вот ведь деревня, – покачал головой Коля. – Какая может быть душа у голосуя. – Я думал, что здесь артисты собрались, – разочарованно протянул Балабанов. – Место артиста в театральном буфете, – криво усмехнулся Коля, – где кроме чая с печеньем ничего не дают. А у Сосновского в гостях элита собирается. Лучшие из лучших, понял?
   – Врёт, – сказал Портсигаров. – Ты его не слушай, провинциал. Проглоты здесь собираются. Из тех, кто Родину продаст не задумываясь.
   – Ну, понёс, – махнул рукой Коля. – Продать, может, и продали бы, да кто купит.
   Балабанов уже решил, что ни песен, ни тостов он так и не дождется, когда слово взял аккуратный господин, обширную лысину которого кто-то неосторожно облил соусом.
   – Господа, – сказал человек облитый соусом, – мы, как граждане страны в составе СНГ, неотделимая часть прогрессивного человечества, обладающие новым мышлением и потому способные к великим деяниям во славу мировой цивилизации, все как один должны устремить свои взоры на Запад, понимаете ли, где прогрессивное человечество изготовилось к прыжку в светлое будущее, но с человеческим лицом…
   – Тоже идеолог? – тихо спросил Балабанов у Портсигарова. – Городской сумасшедший. Ты его должен помнить. Раньше-то он на самом верху сидел. Зануда, в общем, но безобидный.
   И Балабанов действительно вспомнил очень активного товарища, который много лет тому назад куда-то звал и даже вёл. А закончил тем, что действительно привёл, правда не всех, а только избранных к столу Бамута Абрамовича Сосновского.
   – И долго он будет говорить? – Пока жратва на столах не кончится. – Тогда я отлучусь, – сказал Балабанов. – Присмотрите за Стингером.
   От выпитой водки в голове у капитана здорово шумело, дармовая пища давила тугим комом на желудок. Проклиная в душе службу, Балабанов приник к фонтанчику с водой пересохшими губами, а после сполоснул пылающее жаром лицо. – А я тебе говорю, что он уже прибыл, – услышал капитан отчётливый голос из дальней кабинки.
   – Мало ли их было, этих Инструкторов, – пренебрежительно отозвался другой голос. – Папа любит пошутить.
   – Не от Папы он, а из иных сфер.
   Заинтересованный Балабанов, дабы не быть захваченным врасплох, спрятался в одну из кабинок. Слышимость и здесь была идеальной.
   – Но не Господь же его прислал, – хмыкнул второй. – Не верю я в божественных инструкторов.
   – Учти, Фидоренко, – зло прошипел первый, – мне ведь с вами шутки шутить не с руки. Так и передай Сосновскому. Если Инструктор его изобретение, то он очень скоро раскается в содеянном.
   После этих слов в дальней кабинке весело заурчала вода. Балабанов приник к щели, чтобы разглядеть недавних собеседников. Однако из кабинки вышел прихрамывая только один далеко уже немолодой человек. Пригладил редкие волосы на темени, подкрутил торчащие рожками брови и захромал от зеркала к выходу. Второго Балабанов подождал ещё минут десять, но таинственный Фидоренко так и не появился. На цыпочках капитан покинул своё убежище, добрался неслышно до двери, громко скрипнул ею и уже потом уверенной поступью озабоченного только проблемами собственного желудка человека направился к заинтересовавшей его кабинке.
   Кабинка оказалась пустой. Ошарашенный Балабанов, не веря собственным глазам, изучал её минут пять. Ведь был же Фидоренко. Капитан слышал его голос собственными ушами. От великой, видимо, растерянности Балабанов заглянул в сливной бачок, а потом в унитаз, но никаких следов загадочной личности, кроме самых дерьмовых, не обнаружил.
   Первая из пришедших в голову версия показалась Балабанову не просто фантастической, но до нелепости неприличной. Каким бы скользким налимам не был этот Фидоренко, но уйти сквозь отверстие унитаза в канализационную сеть он не мог. Следовательно, но это уже по версии второй, где-то здесь, в этой самой кабинке, должен был находиться приличных размеров вход, который ведёт в места потаённые, возможно даже к Лысой горе. Балабанов попробовал было обстучать стены, но его вспугнула потоком хлынувшая в двери интеллигенция. Похоже, гражданин облитый соусом действовал на одних кик слабительноё, а на других как рвотное.
   Балабанов вернулся в зал и попробовал найти в толпе хромого господина, но, увы, так его и не обнаружил. Ошалевший от водки, закуски и речей городского сумасшедшего интеллигентный народ уже отчаливал. У стола держались пока что идеолог Тамерланыч, сухощавый господин и Гонолупенко с Портсигаровым, допивающие последнюю чудом уцелевшую бутылку.
   – Я тебе так скажу, Стингуша, – говорил заплетающимся языком Портсигаров, – люблю тебя, как брата. Потому что ты чёрный, а не голубой. Должна же быть хоть какая-то мораль даже в том бардаке, где нам грешным выпало жить. Ты, как человек выросший на природе Каймановых островов, должен это понимать. – Ага, – сказал Гонолупенко. – В смысле – иес. Я только с гёрлс и вуменс, а с боями и мэнами никс фирштейн.
   – Вот, – возликовал в сторону подошедшего Балабанова Портсигаров. – Два умных человека всегда друг друга поймут даже без переводчика. Потому как извращенец, он и на Каймановых островах извращенец, а мораль, она и в Америке мораль. – С Фидоренко мёня познакомь, – попросил Балабанов. – Говорят, интересная личность. – Это Фидоренко личность? – захохотал Портсигаров. – Сволочь хуже Запейкина, даром что извращенец он не сексуальный, а политический.
   – Я познакомлю, – сказал вынырнувший из-за Гонолупенковской спины Коля. – Если ты уговорить Стингера, спеть по телеящику.
   – Иес, – подтвердил Гонолупенко. – Теле – это гуд. – Десять тысяч зелёными и по рукам, – возликовал Коля. – Ноу, – пренебрежительно отмахнулся Гонолупенко. – Лимон. – Ты охамел, Стингуша, – возмутился даже Портсигаров. – Здесь тебе не Каймановы острова и не Америка, у нас лимоны на деревьях не растут.
   – Вы ему в рублях заплатите, – посоветовал Балабанов, сообразивший, что сержант запросил лишку. – Он всё равно дальтоник и цвета не различает. А сейчас пьяный к тому же. Проставьте в контракте лимон цифрами, а я его уговорю, что всё в порядке.
   – Протрезвеет, скандал устроит международный, – с сомнением покачал головой Коля.
   – А кто ему даст протрезветь, – возмутился Портсигаров. – Я ведь рядом буду.
   Коля исчез минут на пять, Гонолупенко с Портсигаровым успели выпить по последней, а на закуску юркий шоумен успел подложить заезжему негру свинью в виде невыгодного контракта. Лимон был честь па чести проставлен цифрами, на что и указали закручинившемуся было Стингеру Балабанов с Портсигаровым. А то, что лимон не зелёный, так это местный колорит и не более того.
   У Балабанова были опасения, как бы упившийся сержант не подмахнул драгоценную бумагу русскими, в данном случае совершенно неуместными буквами. Однако Гонолупенко оказался на высоте служебного положения и сумел-таки вспомнить три буквы латинского алфавита, остальные были заменены затейливыми завитушками, так что придраться было не к чему.
   – Эх, – обвел горестным оком опустевший стол Портсигаров. – Такое событие, а обмыть нечем. Всё выжрали сволочи. – Завтра обмоем шампанским, – обнадёжил Коля. – Ноу, – упрямо затряс головой Гонолупенко. – Водка, иес. – Пьяный, а соображает, – восхитился Портсигаров. – Готовь водку, Коля.
   На улице выяснилась интересная подробность, пропал «Мерседес» дорогого гостя. «Мерседеса», разумеется, никакого не было даже в проекте, но Гонолупенко до того вошёл в роль Стингера, что устроил форменный скандал.
   – Вот сволочь народ, – посочувствовал пострадавшей звезде Портсигаров. – Всю обедню нам могут испортить. Из наших шоуменов кто-то не удержался. Ну, никакой гордости у людей, так и сдохнут щипачами.
   – Может, просто ошиблись, дверцей, – заступился за подельников Коля. – Какого цвета была машина?
   – Белый «Мерседес» – притворно вздохнул Балабанов. – Сделаем, – утешил его Коля. – Завтра к утру подадим белый. Где Стингер остановился?
   – «Интернациональ», – бабахнул Балабанов первое же пришедшее на ум название к большому неудовольствию Гонолупенко.
   – Отелишко-то не ахти, – покачал головой Портсигаров. – По ошибке это он, – исправил свой промах Балабанов. – Стингер ведь вообще не в нашу столицу летел, а в той столице «Интернациональ»– хоромы. Самолёт его террористы перехватили и к нам завернули. А он, по-моему, не знает, в какой стране находится. Он нас то ли за шведов держит, то ли за финнов. Он ведь мир-то не видел. Порхает по планете из отеля в отель.
   – За всю планету не скажу, – хмыкнул Портсигаров. – Но Россию мы твоему Стингеру покажем. Да так покажем, что он нас больше никогда ни с кем не перепутает.
   В этот момент охамевшая толпа мужиков с фотоаппаратами и микрофонами насела на Гонолупенко. Все требовали от Стингера какого-то эксклюзива. Что такое зксклюзив Балабанов понятия не имел, зато точно знал, что у Гонолупенко его нет и быть не может.
   – Никс фирштейн, – твёрдо стоял на своём сержант, не желавший отдавать эксклюзив кому ни попадя.
   – Братки, – пришёл на помощь гостю Портсигаров, – там водка на столах осталась и мировой закусон. Кто проголодался, прошу отведать.
   Хамоватые мужики бросили Гонолупенко и бросились в распахнутые двери. Балабанов перевёл дух. Гонолупенко пересчитал пуговицы на пиджаке. Двух не хватало. Пропала и цепь. Имущество было казённое, а потому сержант сильно расстроился.
   – Сматываться надо, – сказал Коля Балабанову. – Водку-то всю выжрали. Сейчас эти глоты вернутся и отыграются на нас.
   – Вы уходите налево и сбейте их со следа, – сказал капитан. – А мы со Стингером проскочим дворами. А завтра встретимся у отеля.
   Опасность, видимо, действительно была нешуточной, поскольку Коля с Портсигаровым рванули с места со скоростью спринтеров, а вслед им уже неслись проклятия обманутых журналюг.
   Гонолупенко потянул Балабанова за рукав и первым скользнул в ближайший переулок. Скорость сержант развил приличную, и капитан, плохо ориентировавшийся в городских джунглях да ещё в темноте, с трудом за ним поспевал. Погоня, кажется, отстала. Гонолупенко притормозил и прислушался.
   – Ушли, – вздохнул он, наконец, облегчённо.
   Балабанов вытер пот со лба. Вместе с потом улетучился и хмель. Водка неведомого Сосновского оказалась слишком слабым напитком для закалённого в таёжной глуши человека.
   – Может, они её разбавляют? – предположил капитан. – От Бамута Абрамовича всего можно ожидать, – легко согласился Гонолупенко, тоже не выглядевший захмелевшим.
   Балабанов осмотрелся вокруг и поежился. Ночной город нравился ему ещё меньше, чем дневной. Тесные столичные дворики, через которые вёл капитана Гонолупенко, таили в себе неясную до конца опасность. С виду вроде бы обычные дома загадочно подмигивали многочисленными голубоватыми глазами-окнами. А главное, кругом не было ни одной живой души, если не считать Гонолупенко, и капитану показалось, что это неспроста. Вдруг над головой Балабанова раздался душераздирающий крик, потом зазвучали выстрелы, и, наконец, послышался хруст костей и чавканье невидимого зверя. Капитан в ужасе зашарил рукой подмышкой в поисках пистолета.
   – Монстр напал на человека, – безошибочно определил Гонолупенко. – А вон там, слева, банк грабят. А наискосок, вампиры вышли на охоту.
   – А милиция? – испуганно спросил Балабанов. – Где милиция? – Ну, ты даёшь, капитан, – удивился Гонолупенко. – А мы с тобой кто?
   Балабанов, наконец, нащупал рукоять пистолета и обрёл утерянную било на минуту уверенность:
   – Будем брать? – Да кто ж ёго нам отдаст, – махнул рукой Гонолупенко. – Костьми лягут у порога, а вынести ящик не позволят.
   – Какой ящик? – спросил ошалевший от воплей, несущихся из распахнутых окон, Балабанов.
   – Телевизор. – Ах телевизор, – с облегчением перевёл дух капитан. – А я-то думал… – Ты особенно не расслабляйся, – остерёг его сержант. – В городе у нас шалят не только телевизоры, особенно по ночам.
   – Неужели и вампиры есть? – ахнул Балабанов. – Слухи идут разные, – уклончиво вздохнул Гонолупенко. – Инструктора-то не зря по нашу грешную душу прислали.
   – А кто прислал? – насторожился капитан. – И почему Инструктор? – Может и не Инструктор, а Инспектор, – поправил Гонолупенко. – Но говорят, что больно он крут и спрос будет чинить жесткий.
   – Слышал я сегодня один разговор об Инструкторе.
   Гонолупенко с большим интересом внимал пересказу подслушанного Балабановым в туалете диалога между Фидоренко и Хромым. Лица серванта капитан в тёмноте не видел, но если судить по тому, что Гонолупенко замедлил шаги, информация показалась ему важной.
   – Хромой-та ещё штучка, – вздохнул Гонолупенко. – Был слушок, что служит он кому-то из самого Низа.
   – А кто у нас внизу? – не понял Балабанов. – Канализация? – Бери ещё ниже.
   – Скажешь тоже, – покачал головой Балабанов. – На вид вполне приличный старец. – Все они приличные на вид, – гнул своё Гонолупенко. – А нутро у них гнилое.
   – Не знаю, – поёжился, не смотря на ночную духоту, Балабанов. – Я ведь по нечистой силе не специалист. Может попа пригласить с крестом и кадилом? Всё-таки нечистая сила, это и по их части.
   – Пригласим. Вот найдём все ходы и выходы на Лысую гору и пригласим. – Разоблачат они нас, – засомневался Балабанов. – Ну, какой из тебя Стингер? – Завтра в газетах прочтёшь какой, – хмыкнул сержант. – Подожди, – остановился Балабанов. – Ты куда меня привёл?
   – К Марианне, – пояснил Гонолупенко. – Ты же к ней в квартиранты напросился. Заждалась, наверное, ведьма. Завтра по утру жду тебя у «Интернационаля», здесь недалеко.
   После Гонолупенковских откровений про всякую нечисть, Балабанову почему-то расхотелось идти к распутной бабенке. И даже не потому, что он рассказам сержанта поверил, а просто предчувствие было нехорошее. И дёрнул же чёрт за язык. Другое дело, что идти Балабанову было некуда, не на вокзале же в самом деле ночевать. К тому же он обещал Инструктору разобраться с Марианной, и тот его намерения одобрил.
   Пораскинув умом, капитан пришёл к выводу, что перебросили его в столицу по желанию сухощавого полковника, у которого на сибиряка, похоже, свои виды имелись. Конечно, в божественную природу Инструктора Балабанов не верил, но очень может быть, какие-то очень высокие государственные инстанции озаботились проделками Бамута Абрамовича Сосновского и его дружков и приняли соответствующее решение. Из всего увиденного и услышанного Балабанов заключил, что меры принимать самая пора, если с ними вообще не запоздали. А мы в провинции ещё удивляемся, почему у нас света нет и горючка пропала. Нет, шалишь, уж коли капитана Балабанова сюда прислали, то он офицерской чести не уронит и выведет всех нечистых на святую воду.
   На первом этаже в Балабанова дважды выстрелили из пистолета. Шарахнувшись от закрытых дверей, он испуганным соколом взлетел на этаж второй, где его встретили раскатистой автоматной очередью. На третьем этаже кого-то с наслаждением душили, и хрипы жертвы заставили Балабанова ускорить ход. На вопли монстров и хохот вампиров он уже не обращал внимания – притерпелся, однако страстные придыхания на шестом этаже заставили его насторожиться. Придыхания доносились как раз из-за той двери, за которой проживала ведьма Марианна. Заинтересованный Балабанов толкнул незапертую дверь. Страстные вздохи и стоны усилились. Капитану пришло на ум, что он явился не совсем вовремя. На всякий случай Балабанов пару раз кашлянул, обозначая свое присутствие.
   – Во даёт, ядрёна вошь, – неожиданно прозвучал из соседней комнаты голос Хулио-Игнасио.
   В ответ послышались сопение и шорох, зато дышать страстно перестали. Балабанов воспользовался момёнтом и вошел в комнату. Какая-то неизвестная ему дама лежала на роскошном ложе в чём мать родила, а её неистовый кавалер натягивал в раздумье штаны. У стола вокруг лампы сидели Игнат с Альбертом, а Марианна поила их чаем. – Так, – со значением произнёс Балабанов. – Порнуху смотрим. – Никак нет, – доложил Хулио-Игнасио, – Исключительно еротику и по государственному, значит, каналу.