Страница:
– Да не примета это, а знамение, – ткнул пальцем в потолок Красимир. – Мне Мстимир так и сказал: раз Черный Ворон каган-бека Обадию клюнул, значит, жди беды. Побьют его атаманы, помяни мое слово.
– Выходит, не по твою душу тот Черный Ворон прилетал, – сделал разумный вывод ган Мамай.
– Выходит, не по мою, – согласился Красимир. – Я Велесу в благодарность быка пожертвовал и сто денариев. Тем и откупился. Я слышал, что у тебя невестка беременна, ган Мамай?
– Это ты к чему, ган Красимир?
– Пусть шьет на платье обереги, – шепотом подсказал гостю хозяин. – Оно надежнее будет.
– То-то я смотрю, твоя Ярина в оберегах ходит. Со скорым прибытком тебя, ган Красимир. А гнева рабби не боишься?
– А что мне те рабби, – нахмурился Красимир. – Родное чадо дороже. Боги теперь начнут меж собой рядиться да силой мериться, а нам от этого сплошная докука.
– Это ты правильно заметил, ган, – вздохнул Мамай. – Поспешил в свое время каган Битюс пришлому богу поклониться и нас в сомнение ввел. Как бы теперь это его внукам и правнукам не аукнулось.
– Так аукнется, помяни мое слово. Сначала Ясный Сокол прилетел от Световида, а теперь Черный Ворон от Велеса. А бог Яхве молчит себе и молчит. И жертвовать ему не моги, потому как он и так Всевидящий. А коли он Всевидящий, то как же он Черного Ворона проморгал? Вот и думай тут да слушай рабби, у которых все беды-де от пития происходят. А того не понимают, что на пирах человек к богу ближе. Так как же тут не пить? Твое здоровье, ган Мамай.
Глава 7
Глава 8
– Выходит, не по твою душу тот Черный Ворон прилетал, – сделал разумный вывод ган Мамай.
– Выходит, не по мою, – согласился Красимир. – Я Велесу в благодарность быка пожертвовал и сто денариев. Тем и откупился. Я слышал, что у тебя невестка беременна, ган Мамай?
– Это ты к чему, ган Красимир?
– Пусть шьет на платье обереги, – шепотом подсказал гостю хозяин. – Оно надежнее будет.
– То-то я смотрю, твоя Ярина в оберегах ходит. Со скорым прибытком тебя, ган Красимир. А гнева рабби не боишься?
– А что мне те рабби, – нахмурился Красимир. – Родное чадо дороже. Боги теперь начнут меж собой рядиться да силой мериться, а нам от этого сплошная докука.
– Это ты правильно заметил, ган, – вздохнул Мамай. – Поспешил в свое время каган Битюс пришлому богу поклониться и нас в сомнение ввел. Как бы теперь это его внукам и правнукам не аукнулось.
– Так аукнется, помяни мое слово. Сначала Ясный Сокол прилетел от Световида, а теперь Черный Ворон от Велеса. А бог Яхве молчит себе и молчит. И жертвовать ему не моги, потому как он и так Всевидящий. А коли он Всевидящий, то как же он Черного Ворона проморгал? Вот и думай тут да слушай рабби, у которых все беды-де от пития происходят. А того не понимают, что на пирах человек к богу ближе. Так как же тут не пить? Твое здоровье, ган Мамай.
Глава 7
Поход
Каган-бек Обадия выступил в поход на самой макушке лета. Время для конницы самое удачное, благо в эту пору трава в степи прет в рост и нет недостатка в корме для лошадей. По пути Обадия рассчитывал пополнить свои ряды за счет печенегов, благо договоренность с их вождями была уже достигнута. Пехоту же решили сначала переправить на ладьях до Сарая, а уж оттуда, посадив на повозки, перебросить к Варуне. Решительнее всех против этого замысла Обадии возражал ган Бегич. По его мнению, пехота, лишенная прикрытия конницы, могла стать легкой добычей лихих скифских и славянских наездников, коих под рукой атаманов с избытком. Но Обадия советом опытного Бегича пренебрег, чем вызвал недовольство хазарских ганов. Многие вообще считали затею с пехотой зряшным делом. Уж коли не хватает лошадей для ратников, так лучше их вообще в скоротечный поход не брать.
– А кто вам сказал, что поход будет скоротечным? – огрызнулся в их сторону Обадия.
Пешими в бой ходили только асы и туранцы, а скифские и славянские ганы предпочитали сажать мечников на коней. Снаряжение такого воина обходится дороже, но зато конный хазар трех пеших стоит.
– Это смотря кто в тех пеших ходит, – не согласился с ганом Мамаем тюркский ган Бурундай. – По мне уж лучше с конными арабами ратиться, чем с пешими ротариями.
Хазарские ганы медленно пылили следом за исламской гвардией каган-бека Обадии. Конных гвардейцев насчитывалось десять тысяч, и выглядели они внушительно. Да и то сказать, сколько денег на них потрачено. За такую сумму можно было поднять в поход сто тысяч хазар. Ну пусть не сто тысяч, так наверняка пятьдесят. А ганам из казны на этот поход выделили всего ничего – слезы. Ган Мамай, который прежде менее тысячи хазар за собой не водил, ныне взял только пятьсот. Да и тех снарядил на свои кровные, дабы не ронять себя перед ганством. А ган Красимир и вовсе обошелся тремя сотнями. Уж коли каган-бек ныне природных хазар ни во что не ставит, так чего же им кровь даром проливать? Ган Красимир давно уже порвал связи с родом и мечников нанимал со стороны. Благо хоть ныне удачно расторговался лошадьми, а то вообще бы без дружины остался. Хорошо гану Бурундаю: ему племенные старейшины тысячу хазар выделили, правда, конных из них только половина, а остальных пришлось определять в пехоту под начало гана Бегича. Да и оружие у Бурундаевых хазар плохонькое, о доспехах и говорить не приходится. А кого винить? Прежде каган-бек строго следил, чтобы денарии из казны расходились меж ганами по числу приведенных хазар. А ныне кто к Обадии ближе, тот и разжился. Возьмите хоть гана Карочея: у этого своих хазар всего полусотня, зато он теперь правая рука бека Вениамина, за ним половина гвардейцев числится. Под его началом пять темников-беков и полста сотников. Мимо проскакал – головы в сторону ганов не повернул, словно не знатные мужи перед ним, не кагановы первые ближники, а простые торговцы рыбой.
– Ган Карочей ныне так разбогател, что от серебра и злата мошна лопается, – вздохнул ган Бурундай. – С чего бы это? Ведь еще недавно был гол, как сокол.
– Ты ему не завидуй, ган, – громко сказал Мамай. – Он с Навьим миром связан.
Услышав эти слова уважаемого Мамая, ахнули по меньшей мере три десятка ганов. Чтобы вот так запросто обвинить скифа, пусть и не любимого многими, в связях с Драконом, надо иметь веские доказательство его вины.
– Есть и доказательства, – окинул строгим взглядом встревоженных собеседников Мамай. – Боярин Воислав, коего он привел в дом гана Красимира, Черным Вороном оказался.
– Быть того не может, – возмутился ган Кочубей, который, сам будучи скифом, решил, видимо, заступиться за соплеменника. – Я с этим Воиславом за одним столом сидел на пиру у бека Вениамина. А потом он на наших глазах сотника Рахмана из седла вышиб секирой.
– А той секиры потом не нашли, – вздохнул ган Красимир.
– Так, может, не искали? – не сдавался ган Кочубей.
– Как же не искали, если ган Себек лично все поле излазил.
– А чем же он тогда его убил?
– Навьей силой, вот чем, – пояснил Красимир. – Слуги мои рассказывают, что над нашим домом черный ворон все кружит и кружит, а мне, уважаемые ганы, невдомек, с чего бы это. А потом служанка Халима нашла в ложнице того боярина два черных вороньих пера. Вот тогда я, по совету гана Мамая, и обратился к Велесову волхву, а тот мне сразу глаза открыл: не боярин тот Воислав, а Черный Ворон. Пришлось жертву Велесу принести, чтобы очистить свой дом от пришельца из Навьего мира.
– И помогло? – ахнул юный ган Чичибей.
– Истаял дымом на глазах у слуг и моей женки Ярины.
– Это что же на белом свете деется, – покачал головой ган Бурундай. – А ведь этот Карочей из первых ближников каган-бека.
– О том и речь, уважаемый ган, – вздохнул Мамай. – Уж не знаешь теперь, кем того Обадию числить, коли при взгляде на него даже кагана Тургана сомнение берет.
Слух о Черном Вороне, запущенный недалекими ганами, пошел гулять по хазарскому войску, пока не дошел до ушей гана Карочея. Услышав, что его причисляют к Навьему миру, скиф сначала расхохотался, а потом призадумался. Навет был пущен явно не без умысла, и метил он не столько в самого Карочея, сколько в каган-бека Обадию. Однако Ицхак Жучин, бек Левого крыла, на которого племянник возложил руководство хазарской конницей, отнесся к словам Карочея спокойно. По его мнению, подобного рода слухи всегда сопровождают любой поход. Суеверия рождаются из страха, а нет такого человеческого сердца, которое не дрогнуло бы в преддверии кровавой битвы.
– Черного Ворона наверняка выдумали волхвы, – не согласился с беком Карочей. – Тот же старый Избор постарался. Гнать надо ведунов из Итиля, чтобы они людей своими байками не смущали.
– Придет срок – прогоним, – спокойно отозвался Ицхак. – Не о том ты сейчас думаешь, ган Карочей. Нам осталось чуть больше ста верст до Варуны, а пехоты Бегича все нет и нет. И это несмотря на то, что их путь проще и короче, чем наш.
Встречу конницы и пешей рати назначили у станицы Горячей. Станица уже маячила на горизонте белыми хатами, а о Бегиче пока не было ни слуху ни духу. А ведь асскому гану давно бы уже полагалось прислать гонца. Пока что конница Обадии обходила станицы стороной, не желая тревожить раньше времени их жителей, но Горячую, стоящую на берегу Северского Донца, им обойти не удастся. Каган-бек пока еще не вторгся на территорию Русалании, но дозоры атаманов уже не раз появлялись в поле зрения хазар. Похоже, Обадия ждал не только вестей от гана Бегича, но и посланца от атаманов с предложением переговоров.
– Возьмешь сотню гвардейцев и проверишь, все ли спокойно в Горячей, – приказал Карочею Ицхак. – Если наткнешься на Черного Ворона – не удивляйся, я ему назначил там встречу. Надо же нам услышать из первых уст, что происходит в Русалании и что решили атаманы на своем кругу.
Поручение Жучина нельзя было назвать слишком уж опасным, но гану Карочею оно не понравилось. Менее всего ему сейчас хотелось встречаться с Воиславом Рериком и передавать беку Левой руки его откровенно лживые сведения. Этот молодец взмахнет своими черными крыльями и улетит в крепость Варуну, а вся ответственность ляжет на гана Карочея.
На всякий случай в дополнение к ста гвардейцам Карочей прихватил с собой еще и пятьдесят своих хазар. К счастью, его опасения оказались напрасными, станица была пуста. Если судить по разоренным подворьям, то здесь уже побывали люди, охочие до чужого добра. А таких имелось немало среди пехотинцев гана Бегича. Странно только, что ас не остановился у Горячей и не подождал конницу Обадии. В одиночку он, что ли, собрался брать Варуну? Гвардейцы проехали сквозь станицу, насчитывающую более двухсот дворов, но ни одной живой души не обнаружили. Похоже, после грабежа, учиненного пехотинцами Бегича, население покинуло насиженные места. Живая душа ждала гана Карочея в самой крайней хате на выезде из села. Карочей опознал в человеке, стоящем в проеме дверей, Воислава Рерика и дал отмашку встревоженным гвардейцам. Самым умным было бы отправить на тот свет этого крылатого молодца, оборачивающегося то Соколом, то Вороном. Но для начала следовало выяснить, в одиночку он сюда залетел или с целой стаей. Тишина, воцарившаяся в станице после разгрома, Карочея пугала. Создавалось впечатление, что грабители встретили здесь отпор, однако трупы во дворах не лежали. Карочей спрыгнул на землю и, сопровождаемый лишь двумя самыми верными хазарами, вошел под соломенную крышу.
– Садись, ган, – указал на лавку Воислав. – Угостить мне тебя нечем, но поговорить можем. И лучше с глазу на глаз.
В хате, кроме Рерика, никого не было, во всяком случае так казалось на первый взгляд. Карочей махнул рукой, отсылая своих людей во двор.
– Где ган Бегич?
– Возможно, убит, возможно, в плену.
– А его ратники?
– Частью в здешних погребах, но в большинстве своем в окрестных оврагах.
– Все восемь тысяч! – ужаснулся ган Карочей.
– Треть сложила оружие, – пожал плечами Воислав. – Скажи каган-беку, что он глупец. Бросать пехоту в голой степи без прикрытия конницы – это чистое безумие.
– А кто сказал вам, что Обадия и Бегич встретятся именно здесь?
– Сорока на хвосте принесла, – усмехнулся Рерик. – Атаман Огнеяр, избранный на круге верховником, спрятал в станице Горячей почти три тысячи своих ротариев. Остальные семь стояли за курганом. Объяснять, что было дальше?
– Не надо, – буркнул потрясенный Карочей.
– Хотел я и твоих гвардейцев побить, ган, уж больно красиво вы подставились, но потом передумал. Полторы сотни хазар для Обадии не потеря, а ты нам, Карочей, живой полезнее, чем мертвый. Сдается мне, ган, что твой Обадия пехоту Бегича погубил намеренно. Понимаешь, о чем я говорю?
Ган Карочей понимал очень даже хорошо. Костяк пешей рати составляли асы во главе с преданными и Бегичу, и кагану Тургану вождями. Теперь они гниют в чужой земле, и гану Бегичу уже никогда не стать каган-беком.
– Что мне передать Жучину?
– Скажи, что боярин Воислав успел стать ротарием и теперь служит в дружине новгородского княжича Избора. И еще скажи, что главные свои силы атаманы собирают вокруг Варуны. И эту крепость так просто Обадии не отдадут. А сколько конницы у каган-бека?
– Тридцать пять тысяч.
– Много, – покачал головой Воислав. – Почти в три раза больше, чем нас.
– А скифские и славянские племена русов поддержали?
– Пока нет, – покачал головой Воислав, – но это вопрос времени. До свидания, ган, желаю тебе уцелеть в кровавом угаре. А это письмо передай Жучину. В нем сведения о крепости и ее слабых местах.
– Подставляешь меня, ротарий?
– Нет, ган, ты ведь не умеешь читать, – усмехнулся Рерик. – Письмо только не потеряй, ибо платой за эту потерю будет твоя голова.
Карочею ничего другого не оставалось, кроме как отвесить князю поклон и выскользнуть на свежий воздух. Сто гвардейцев и полсотни хазар все так же спокойно сидели в седлах, не подозревая даже, что из-под соломенных крыш белых мирных хат в них целится сама смерть. Не скажи Воислав гану о засаде, он, скорее всего, не увидел бы падающей из-за угла хлева тени и чуть примятого стога в соседнем дворе. Надо отдать должное ротариям, они умели заметать за собой следы.
На краю станицы Карочей все-таки не выдержал и, воровато оглянувшись по сторонам, кивнул двум гвардейцам:
– Проверьте погреба.
– Зачем? – удивился сотник Акмат.
– Квасу хочу, – криво усмехнулся ган. – В горле пересохло.
Гвардейцы лениво спрыгнули с коней и не спеша отправились выполнять поручение гана, зато вылетели они из-за изгороди испуганными кошками.
– В чем дело? – гаркнул на них Акмат.
– Погреб доверху набит трупами.
Гвардеец, судя по всему араб, коверкал тюркские слова, мешая их со славянскими, но Карочей его понял и поспешно провел ладонью по разом вспотевшему лицу.
– Вот, – косноязычный араб протянул гану серебряную пластину с изображением гепарда, на золотой цепочке. Такие знаки носили на груди ближники кагана, в знак уважения к верховному вождю Хазарии. Эта пластина могла принадлежать либо гану Бегичу, либо тюркскому гану Себеку. Следовательно, это кто-то из них лежит сейчас в погребе, ставшем могилой.
– Колодец тоже доверху набит трупами, – тихо сказал Карочею хазар Хвет. – Самое время убираться отсюда, ган.
Совет дан был дельный, и Карочей с удовольствием ему последовал, огрев плетью разгорячившегося коня. За спиной у гана полыхнуло огнем. Судя по всему, мечники Воислава подожгли станицу. Карочей оглянулся на чадящие черным дымом хаты и поспешил прочь от страшного места.
В шатре каган-бека скифа уже ждали. Обадия сидел в кресле у небольшого столика, на котором стоял кувшин с вином и три кубка. Беки, Ицхак и Вениамин, устроились на широкой лавке. Все трое, как по команде, вскинули на вошедшего Карочея глаза. Ган подошел к столу и аккуратно положил на стол кусок пергамента и пластину.
– Письмо от Черного Ворона? – с усмешкой спросил Жучин.
– Да.
– А пластина?
– Скорее всего, от гана Бегича. Сейчас его труп догорает в станице Горячей, которая, похоже, решила оправдать свое название.
– Станицу поджег ты?
– Нет, Воислав.
– Это тот самый боярин, которого дурак Красимир назвал Черным вороном? – спросил Обадия у Жучина.
– Он самый, – кивнул Ицхак, разворачивая послание.
Карочей поискал глазами, где бы присесть, но, увы, в шатре кроме кресла и лавки, уже занятой уважаемыми беками, ничего подходящего для сидения не нашлось. В отдалении правда стояло ложе каган-бека, но Карочей не рискнул им воспользоваться, боясь запачкать пропыленной одеждой покрывающую его золотистую ткань.
– Значит, в Горячей гана Бегича ждала засада? – спросил Жучин, откладывая в сторону письмо.
– В станице прятались три тысячи ротариев, еще семь тысяч стояли за древним курганом.
– Ты там был? – спросил Обадия.
– Воислав сказал, что все трупы с поля боя уже убрали, погрузили на телеги и свезли в яр.
– Зачем?
– Следы заметали, – пожал плечами Карочей. – То ли был здесь Бегич, то ли его не было. Мы здесь седмицу могли простоять, ожидая пехоту. А станицу боярину приказали сжечь, но он решил прежде с нами повидаться. Скользкий он человек, беки, я бы на вашем месте ему не доверял.
– Но ведь про Бегича он не солгал? – вопросительно глянул на гана Обадия.
– Я трупы в колодце собственными глазами видел.
Лицо каган-бека на всем протяжении разговора оставалось невозмутимым, словно потеря одной пятой войска для него ничего не значила. Карочей знал Обадию вот уже почти полтора десятка лет, но так до сих пор не понял, о чем думает и к чему стремится этот в общем-то еще молодой человек. То есть стремился-то он к булаве, но, похоже, власть была для него не целью, а только средством. Истово верующим Карочей Обадию не назвал бы. Многие уважаемые рабби обижались на то, что сын кагана не соблюдает посты и обряды, предписываемые Яхве, и тем самым подает дурной пример вновь обращенным ганам. Впрочем, среди рахдонитов находилось немало таких, которые считали, что бог Яхве не примет чужих и пропуском к престолу Всевышнего может быть только кровь сефарда. И лучше, если эта кровь будет лишена примесей. В Обадии же слишком заметна была туранская и славянская кровь, унаследованная от деда Битюса, а от матери рахдонитки он взял только большие карие глаза, обрамленные длинными ресницами. В последние годы каган-бек отпустил небольшую бородку и усики, еще более усилившие его сходство с дедом Битюсом. Несмотря на близкое родство, он не походил на Ицхака Жучина ни лицом, ни телосложением. Ицхак был мужчиной среднего роста с типичным для сефарда лицом и черными как смоль волосами. Обадия превосходил его ростом едва ли не на полголовы, а шириной плеч в полтора раза. Силой он обладал неимоверной и на бойцовском кругу легко расправлялся со своими противниками. Вопрос состоял только в том, куда он направит свою бьющую через край энергию и силу. Нет, не зря каган Турган опасается своего сына: люди такого сорта рождаются редко, но непременно для великих дел. И если Обадия не потеряет голову в самом начале пути, то рано или поздно он своего добьется. Скорее всего, Рерик был прав в своих предположениях: ган Бегич мешал Обадии, и он его устранил с помощью русаланских мечей, а то, что при этом погибло пять тысяч хазар, не слишком волновало сына Тургана.
– Ган Бегич был слишком самоуверен, – счел нужным высказаться бек Вениамин, – мир его праху. Даже приняв истинную веру, он во всем полагался на племенных божков.
Обадия вскинул на бека свои вечно грустные глаза:
– Языческая вера не правдой плоха, а тем, что перемен не приемлет. И любой шаг в рамках здравого смысла встречает бешеное сопротивление волхвов, опутавших людей суевериями. Ганы должны служить кагану, а не своим племенным и родовым идолам, ибо только каган способен выразить волю единого и всемогущего Бога. А простолюдин должен жить не по велению предков, не по наущению глупых волхвов, а по законам, установленным каганом для всех, вне зависимости от родовой и племенной принадлежности. Один Бог на небе, один каган на земле.
– Так ведь славянин не туранец, а печенег не скиф, – попробовал было возразить Карочей.
– А чем скиф отличается от славянина? – строго спросил Обадия у гана. – Вот то-то и оно.
Прежде отличались, а ныне и язык один и боги тоже. Вот так же будет и со всеми иными племенами и родами. Все люди, живущие от Волги-Итиля до Эльбы, от гор Кавказа и до Варяжского моря, будут называться хазарами и жить по одним законам.
Карочей промолчал, но недоверие на его лице читалось слишком откровенно, а потому Обадия счел нужным добавить:
– Это будет не завтра, беки, но это будет, если нам удастся сделать кнут настолько длинный, что он достанет до самых отдаленных уголков подвластного нам мира. Любому стаду нужен пастух, а человеческому тем более.
Нечто подобное Карочей уже слышал от Ицхака Жучина, который мечтал объединить всех ганов одной верой, но обломал на этом зубы в Радимецкой земле и вынужден был договариваться с боярином Драгутином о путях-дорогах для купеческих караванов. Впрочем, Жучин боялся большой крови и, видимо, боится ее сейчас. Но его сестричада пролитая кровь не смущает, и он готов идти до конца по избранному пути. А путь перемен – это путь Чернобога, как ни крути, и его конец всем давно известен. Вставший на него правитель рано или поздно превратится в Дракона и будет убит на Калиновом мосту. Карочей припомнил залитое кровью лицо Трасика и поморщился. Неужели Обадию тоже ждет участь женоподобного князя? Или бог Яхве не позволит Навьему миру погубить своего избранника? В конце концов, чем сильны славянские боги, как не верою своих печальников? Именно из их жертвований боги черпают свою силу. А если не будет ни славян, ни русов, то эти боги сойдут на нет, оставив поле битвы за богом Яхве. И тогда все будет так, как решил Обадия, единственный выразитель воли единого для всех Бога. Возможно, не все получится у каган-бека, как он задумал, но в любом случае у гана Карочея еще есть время, чтобы сделать окончательный выбор.
– Ган Лебедян прибыл? – бросил каган-бек вопросительный взгляд на Жучина.
– Его сейчас приведут, – отозвался задумавшийся о чем-то Ицхак.
Гана Карочея никто из шатра не гнал, а потому он решил остаться и послушать, о чем будут вести разговор Обадия и один из самых влиятельных в Русалании ганов. Ган Лебедян не ладил с атаманами, ибо считал, что русы-ротарии слишком часто вмешиваются в дела скифских и славянских родов, поддерживая слабых в ущерб сильным. Разве сильный род виноват, что по воле славянских богов его стада лучше плодятся, а женки больше рожают? А растущие стада требуют новых пастбищ. Слабые слабы по собственной вине, ибо они растеряли дарованную им Макошью удачу, так почему бы сильным не утеснить их слегка, и в чем тут, скажите, ущемление славянской правды?
Ган Лебедян был рослым широкоплечим человеком, с круглой головой, посаженной на бычью шею, и с хитроватыми синими глазами. Бороду он брил, зато пышные холеные усы свисали ниже подбородка. Годы Лебедяна уже перевалили на шестой десяток, но силы в его потучневшем теле еще хватало, чтобы уверенно держать поводья коня и верховодить на племенном собрании. Свои обиды на атаманов он излагал бекам зычным голосом и при этом похлопывал себя по пыльному сапогу витенем. В знак уважения Обадия пригласил Лебедяна сесть на тут же принесенную расторопными служками лавку. Карочей рассчитывал, что на лавке хватит места и ему, но, увы, славянский ган обладал слишком обширным седалищем.
– Моя верность кагану нерушима, – твердо сказал Лебедян, – а в дела богов и их служек я не вмешиваюсь.
– Значит, ратиться с нами ты не будешь? – прямо спросил его Обадия.
– А с какой это стати, уважаемый каган-бек, я должен чужой спеси потакать? – хмыкнул Лебедян. – Кто он такой, этот даджан Драгутин, чтобы я плясал под его дудку? Привел на Дон целую толпу нищих радимичей и урсов, оттяпал у нас кусок самой жирной земли, а теперь еще хочет нас с каганом поссорить.
– А другие ганы Русалании так же думают? – спросил Жучин.
– Врать не буду, бек, думают ганы по-разному. Есть и такие, которые смотрят в рот волхвам и ругают похабными словами Тургана. Но одно дело – гавкать, а другое – браться за секиру, когда у твоих ворот сорок тысяч хазар стоят. Вот кабы ты, каган-бек, сковырнул эту крепость, то собачий лай в Русалании сразу бы умолк.
– А атаманы?
– Так ведь у ротария родовой земли нет. Сел на ладью и уплыл к другим берегам. Вот пусть и плывут те, кто уцелеет. Если Перун их не бросит, то не пропадут.
– Значит, скифские и славянские ганы помогать защитникам Варуны не станут?
– Нет, – уверенно сказал Лебедян.
– Но и поддержки нам не окажут? – спросил Вениамин.
– Так ты сам посуди, бек, – повернулся к нему Лебедян. – Война ведь больших денег стоит. Да и кровь людская не водица, чтобы ее даром проливать.
– Сколько ты хочешь? – прямо спросил Обадия.
– Пять тысяч денариев, – быстро ответил Лебедян.
– А сколько людей можешь выставить?
– Так пять тысяч и выставлю, по денарию на человека.
– А если я дам десять? – криво усмехнулся каган-бек.
– Значит, выставлю десять тысяч.
– А если дам еще больше?
– Врать не стану, уважаемый каган-бек, больше мне не поднять, – вздохнул Лебедян.
– Вениамин, – спокойно сказал Обадия, не поворачивая головы, – заплати уважаемому гану пятнадцать тысяч денариев. Преданность должна оплачиваться щедро.
Обрюзгшее лицо Лебедяна расплылось в улыбке, по всему было видно, что решением каган-бека он доволен. На его месте Карочей тоже возликовал бы душой. Шутка ли сказать – пятнадцать тысяч денариев как с куста сорвал. А ведь обязан, собачий сын, даром отслужить кагану. Что-то щедр сегодня уважаемый Обадия. Если он будет так денариями разбрасываться, то скоро останется сирым и нищим. А нищий вождь хазару не в радость. Надо полагать, боярину Драгутину строительство Варуны обошлось куда дешевле.
– Варуну нужно разрушить до основания, – холодно отозвался Обадия на незаданный вопрос Ицхака Жучина. – На этой земле возводить крепости вправе только каган.
– Вряд ли ты дождешься от Лебедяна большой поддержки, – покачал головой Ицхак.
– Сил у нас и без Лебедяна достаточно, – поморщился каган-бек. – Уже то хорошо, что местные ганы не ударят нам в спину.
– А если ударят?
– Тогда я пройду по Русалании огнем и мечом. Побежденным – горе, а предателям – смерть.
– А кто вам сказал, что поход будет скоротечным? – огрызнулся в их сторону Обадия.
Пешими в бой ходили только асы и туранцы, а скифские и славянские ганы предпочитали сажать мечников на коней. Снаряжение такого воина обходится дороже, но зато конный хазар трех пеших стоит.
– Это смотря кто в тех пеших ходит, – не согласился с ганом Мамаем тюркский ган Бурундай. – По мне уж лучше с конными арабами ратиться, чем с пешими ротариями.
Хазарские ганы медленно пылили следом за исламской гвардией каган-бека Обадии. Конных гвардейцев насчитывалось десять тысяч, и выглядели они внушительно. Да и то сказать, сколько денег на них потрачено. За такую сумму можно было поднять в поход сто тысяч хазар. Ну пусть не сто тысяч, так наверняка пятьдесят. А ганам из казны на этот поход выделили всего ничего – слезы. Ган Мамай, который прежде менее тысячи хазар за собой не водил, ныне взял только пятьсот. Да и тех снарядил на свои кровные, дабы не ронять себя перед ганством. А ган Красимир и вовсе обошелся тремя сотнями. Уж коли каган-бек ныне природных хазар ни во что не ставит, так чего же им кровь даром проливать? Ган Красимир давно уже порвал связи с родом и мечников нанимал со стороны. Благо хоть ныне удачно расторговался лошадьми, а то вообще бы без дружины остался. Хорошо гану Бурундаю: ему племенные старейшины тысячу хазар выделили, правда, конных из них только половина, а остальных пришлось определять в пехоту под начало гана Бегича. Да и оружие у Бурундаевых хазар плохонькое, о доспехах и говорить не приходится. А кого винить? Прежде каган-бек строго следил, чтобы денарии из казны расходились меж ганами по числу приведенных хазар. А ныне кто к Обадии ближе, тот и разжился. Возьмите хоть гана Карочея: у этого своих хазар всего полусотня, зато он теперь правая рука бека Вениамина, за ним половина гвардейцев числится. Под его началом пять темников-беков и полста сотников. Мимо проскакал – головы в сторону ганов не повернул, словно не знатные мужи перед ним, не кагановы первые ближники, а простые торговцы рыбой.
– Ган Карочей ныне так разбогател, что от серебра и злата мошна лопается, – вздохнул ган Бурундай. – С чего бы это? Ведь еще недавно был гол, как сокол.
– Ты ему не завидуй, ган, – громко сказал Мамай. – Он с Навьим миром связан.
Услышав эти слова уважаемого Мамая, ахнули по меньшей мере три десятка ганов. Чтобы вот так запросто обвинить скифа, пусть и не любимого многими, в связях с Драконом, надо иметь веские доказательство его вины.
– Есть и доказательства, – окинул строгим взглядом встревоженных собеседников Мамай. – Боярин Воислав, коего он привел в дом гана Красимира, Черным Вороном оказался.
– Быть того не может, – возмутился ган Кочубей, который, сам будучи скифом, решил, видимо, заступиться за соплеменника. – Я с этим Воиславом за одним столом сидел на пиру у бека Вениамина. А потом он на наших глазах сотника Рахмана из седла вышиб секирой.
– А той секиры потом не нашли, – вздохнул ган Красимир.
– Так, может, не искали? – не сдавался ган Кочубей.
– Как же не искали, если ган Себек лично все поле излазил.
– А чем же он тогда его убил?
– Навьей силой, вот чем, – пояснил Красимир. – Слуги мои рассказывают, что над нашим домом черный ворон все кружит и кружит, а мне, уважаемые ганы, невдомек, с чего бы это. А потом служанка Халима нашла в ложнице того боярина два черных вороньих пера. Вот тогда я, по совету гана Мамая, и обратился к Велесову волхву, а тот мне сразу глаза открыл: не боярин тот Воислав, а Черный Ворон. Пришлось жертву Велесу принести, чтобы очистить свой дом от пришельца из Навьего мира.
– И помогло? – ахнул юный ган Чичибей.
– Истаял дымом на глазах у слуг и моей женки Ярины.
– Это что же на белом свете деется, – покачал головой ган Бурундай. – А ведь этот Карочей из первых ближников каган-бека.
– О том и речь, уважаемый ган, – вздохнул Мамай. – Уж не знаешь теперь, кем того Обадию числить, коли при взгляде на него даже кагана Тургана сомнение берет.
Слух о Черном Вороне, запущенный недалекими ганами, пошел гулять по хазарскому войску, пока не дошел до ушей гана Карочея. Услышав, что его причисляют к Навьему миру, скиф сначала расхохотался, а потом призадумался. Навет был пущен явно не без умысла, и метил он не столько в самого Карочея, сколько в каган-бека Обадию. Однако Ицхак Жучин, бек Левого крыла, на которого племянник возложил руководство хазарской конницей, отнесся к словам Карочея спокойно. По его мнению, подобного рода слухи всегда сопровождают любой поход. Суеверия рождаются из страха, а нет такого человеческого сердца, которое не дрогнуло бы в преддверии кровавой битвы.
– Черного Ворона наверняка выдумали волхвы, – не согласился с беком Карочей. – Тот же старый Избор постарался. Гнать надо ведунов из Итиля, чтобы они людей своими байками не смущали.
– Придет срок – прогоним, – спокойно отозвался Ицхак. – Не о том ты сейчас думаешь, ган Карочей. Нам осталось чуть больше ста верст до Варуны, а пехоты Бегича все нет и нет. И это несмотря на то, что их путь проще и короче, чем наш.
Встречу конницы и пешей рати назначили у станицы Горячей. Станица уже маячила на горизонте белыми хатами, а о Бегиче пока не было ни слуху ни духу. А ведь асскому гану давно бы уже полагалось прислать гонца. Пока что конница Обадии обходила станицы стороной, не желая тревожить раньше времени их жителей, но Горячую, стоящую на берегу Северского Донца, им обойти не удастся. Каган-бек пока еще не вторгся на территорию Русалании, но дозоры атаманов уже не раз появлялись в поле зрения хазар. Похоже, Обадия ждал не только вестей от гана Бегича, но и посланца от атаманов с предложением переговоров.
– Возьмешь сотню гвардейцев и проверишь, все ли спокойно в Горячей, – приказал Карочею Ицхак. – Если наткнешься на Черного Ворона – не удивляйся, я ему назначил там встречу. Надо же нам услышать из первых уст, что происходит в Русалании и что решили атаманы на своем кругу.
Поручение Жучина нельзя было назвать слишком уж опасным, но гану Карочею оно не понравилось. Менее всего ему сейчас хотелось встречаться с Воиславом Рериком и передавать беку Левой руки его откровенно лживые сведения. Этот молодец взмахнет своими черными крыльями и улетит в крепость Варуну, а вся ответственность ляжет на гана Карочея.
На всякий случай в дополнение к ста гвардейцам Карочей прихватил с собой еще и пятьдесят своих хазар. К счастью, его опасения оказались напрасными, станица была пуста. Если судить по разоренным подворьям, то здесь уже побывали люди, охочие до чужого добра. А таких имелось немало среди пехотинцев гана Бегича. Странно только, что ас не остановился у Горячей и не подождал конницу Обадии. В одиночку он, что ли, собрался брать Варуну? Гвардейцы проехали сквозь станицу, насчитывающую более двухсот дворов, но ни одной живой души не обнаружили. Похоже, после грабежа, учиненного пехотинцами Бегича, население покинуло насиженные места. Живая душа ждала гана Карочея в самой крайней хате на выезде из села. Карочей опознал в человеке, стоящем в проеме дверей, Воислава Рерика и дал отмашку встревоженным гвардейцам. Самым умным было бы отправить на тот свет этого крылатого молодца, оборачивающегося то Соколом, то Вороном. Но для начала следовало выяснить, в одиночку он сюда залетел или с целой стаей. Тишина, воцарившаяся в станице после разгрома, Карочея пугала. Создавалось впечатление, что грабители встретили здесь отпор, однако трупы во дворах не лежали. Карочей спрыгнул на землю и, сопровождаемый лишь двумя самыми верными хазарами, вошел под соломенную крышу.
– Садись, ган, – указал на лавку Воислав. – Угостить мне тебя нечем, но поговорить можем. И лучше с глазу на глаз.
В хате, кроме Рерика, никого не было, во всяком случае так казалось на первый взгляд. Карочей махнул рукой, отсылая своих людей во двор.
– Где ган Бегич?
– Возможно, убит, возможно, в плену.
– А его ратники?
– Частью в здешних погребах, но в большинстве своем в окрестных оврагах.
– Все восемь тысяч! – ужаснулся ган Карочей.
– Треть сложила оружие, – пожал плечами Воислав. – Скажи каган-беку, что он глупец. Бросать пехоту в голой степи без прикрытия конницы – это чистое безумие.
– А кто сказал вам, что Обадия и Бегич встретятся именно здесь?
– Сорока на хвосте принесла, – усмехнулся Рерик. – Атаман Огнеяр, избранный на круге верховником, спрятал в станице Горячей почти три тысячи своих ротариев. Остальные семь стояли за курганом. Объяснять, что было дальше?
– Не надо, – буркнул потрясенный Карочей.
– Хотел я и твоих гвардейцев побить, ган, уж больно красиво вы подставились, но потом передумал. Полторы сотни хазар для Обадии не потеря, а ты нам, Карочей, живой полезнее, чем мертвый. Сдается мне, ган, что твой Обадия пехоту Бегича погубил намеренно. Понимаешь, о чем я говорю?
Ган Карочей понимал очень даже хорошо. Костяк пешей рати составляли асы во главе с преданными и Бегичу, и кагану Тургану вождями. Теперь они гниют в чужой земле, и гану Бегичу уже никогда не стать каган-беком.
– Что мне передать Жучину?
– Скажи, что боярин Воислав успел стать ротарием и теперь служит в дружине новгородского княжича Избора. И еще скажи, что главные свои силы атаманы собирают вокруг Варуны. И эту крепость так просто Обадии не отдадут. А сколько конницы у каган-бека?
– Тридцать пять тысяч.
– Много, – покачал головой Воислав. – Почти в три раза больше, чем нас.
– А скифские и славянские племена русов поддержали?
– Пока нет, – покачал головой Воислав, – но это вопрос времени. До свидания, ган, желаю тебе уцелеть в кровавом угаре. А это письмо передай Жучину. В нем сведения о крепости и ее слабых местах.
– Подставляешь меня, ротарий?
– Нет, ган, ты ведь не умеешь читать, – усмехнулся Рерик. – Письмо только не потеряй, ибо платой за эту потерю будет твоя голова.
Карочею ничего другого не оставалось, кроме как отвесить князю поклон и выскользнуть на свежий воздух. Сто гвардейцев и полсотни хазар все так же спокойно сидели в седлах, не подозревая даже, что из-под соломенных крыш белых мирных хат в них целится сама смерть. Не скажи Воислав гану о засаде, он, скорее всего, не увидел бы падающей из-за угла хлева тени и чуть примятого стога в соседнем дворе. Надо отдать должное ротариям, они умели заметать за собой следы.
На краю станицы Карочей все-таки не выдержал и, воровато оглянувшись по сторонам, кивнул двум гвардейцам:
– Проверьте погреба.
– Зачем? – удивился сотник Акмат.
– Квасу хочу, – криво усмехнулся ган. – В горле пересохло.
Гвардейцы лениво спрыгнули с коней и не спеша отправились выполнять поручение гана, зато вылетели они из-за изгороди испуганными кошками.
– В чем дело? – гаркнул на них Акмат.
– Погреб доверху набит трупами.
Гвардеец, судя по всему араб, коверкал тюркские слова, мешая их со славянскими, но Карочей его понял и поспешно провел ладонью по разом вспотевшему лицу.
– Вот, – косноязычный араб протянул гану серебряную пластину с изображением гепарда, на золотой цепочке. Такие знаки носили на груди ближники кагана, в знак уважения к верховному вождю Хазарии. Эта пластина могла принадлежать либо гану Бегичу, либо тюркскому гану Себеку. Следовательно, это кто-то из них лежит сейчас в погребе, ставшем могилой.
– Колодец тоже доверху набит трупами, – тихо сказал Карочею хазар Хвет. – Самое время убираться отсюда, ган.
Совет дан был дельный, и Карочей с удовольствием ему последовал, огрев плетью разгорячившегося коня. За спиной у гана полыхнуло огнем. Судя по всему, мечники Воислава подожгли станицу. Карочей оглянулся на чадящие черным дымом хаты и поспешил прочь от страшного места.
В шатре каган-бека скифа уже ждали. Обадия сидел в кресле у небольшого столика, на котором стоял кувшин с вином и три кубка. Беки, Ицхак и Вениамин, устроились на широкой лавке. Все трое, как по команде, вскинули на вошедшего Карочея глаза. Ган подошел к столу и аккуратно положил на стол кусок пергамента и пластину.
– Письмо от Черного Ворона? – с усмешкой спросил Жучин.
– Да.
– А пластина?
– Скорее всего, от гана Бегича. Сейчас его труп догорает в станице Горячей, которая, похоже, решила оправдать свое название.
– Станицу поджег ты?
– Нет, Воислав.
– Это тот самый боярин, которого дурак Красимир назвал Черным вороном? – спросил Обадия у Жучина.
– Он самый, – кивнул Ицхак, разворачивая послание.
Карочей поискал глазами, где бы присесть, но, увы, в шатре кроме кресла и лавки, уже занятой уважаемыми беками, ничего подходящего для сидения не нашлось. В отдалении правда стояло ложе каган-бека, но Карочей не рискнул им воспользоваться, боясь запачкать пропыленной одеждой покрывающую его золотистую ткань.
– Значит, в Горячей гана Бегича ждала засада? – спросил Жучин, откладывая в сторону письмо.
– В станице прятались три тысячи ротариев, еще семь тысяч стояли за древним курганом.
– Ты там был? – спросил Обадия.
– Воислав сказал, что все трупы с поля боя уже убрали, погрузили на телеги и свезли в яр.
– Зачем?
– Следы заметали, – пожал плечами Карочей. – То ли был здесь Бегич, то ли его не было. Мы здесь седмицу могли простоять, ожидая пехоту. А станицу боярину приказали сжечь, но он решил прежде с нами повидаться. Скользкий он человек, беки, я бы на вашем месте ему не доверял.
– Но ведь про Бегича он не солгал? – вопросительно глянул на гана Обадия.
– Я трупы в колодце собственными глазами видел.
Лицо каган-бека на всем протяжении разговора оставалось невозмутимым, словно потеря одной пятой войска для него ничего не значила. Карочей знал Обадию вот уже почти полтора десятка лет, но так до сих пор не понял, о чем думает и к чему стремится этот в общем-то еще молодой человек. То есть стремился-то он к булаве, но, похоже, власть была для него не целью, а только средством. Истово верующим Карочей Обадию не назвал бы. Многие уважаемые рабби обижались на то, что сын кагана не соблюдает посты и обряды, предписываемые Яхве, и тем самым подает дурной пример вновь обращенным ганам. Впрочем, среди рахдонитов находилось немало таких, которые считали, что бог Яхве не примет чужих и пропуском к престолу Всевышнего может быть только кровь сефарда. И лучше, если эта кровь будет лишена примесей. В Обадии же слишком заметна была туранская и славянская кровь, унаследованная от деда Битюса, а от матери рахдонитки он взял только большие карие глаза, обрамленные длинными ресницами. В последние годы каган-бек отпустил небольшую бородку и усики, еще более усилившие его сходство с дедом Битюсом. Несмотря на близкое родство, он не походил на Ицхака Жучина ни лицом, ни телосложением. Ицхак был мужчиной среднего роста с типичным для сефарда лицом и черными как смоль волосами. Обадия превосходил его ростом едва ли не на полголовы, а шириной плеч в полтора раза. Силой он обладал неимоверной и на бойцовском кругу легко расправлялся со своими противниками. Вопрос состоял только в том, куда он направит свою бьющую через край энергию и силу. Нет, не зря каган Турган опасается своего сына: люди такого сорта рождаются редко, но непременно для великих дел. И если Обадия не потеряет голову в самом начале пути, то рано или поздно он своего добьется. Скорее всего, Рерик был прав в своих предположениях: ган Бегич мешал Обадии, и он его устранил с помощью русаланских мечей, а то, что при этом погибло пять тысяч хазар, не слишком волновало сына Тургана.
– Ган Бегич был слишком самоуверен, – счел нужным высказаться бек Вениамин, – мир его праху. Даже приняв истинную веру, он во всем полагался на племенных божков.
Обадия вскинул на бека свои вечно грустные глаза:
– Языческая вера не правдой плоха, а тем, что перемен не приемлет. И любой шаг в рамках здравого смысла встречает бешеное сопротивление волхвов, опутавших людей суевериями. Ганы должны служить кагану, а не своим племенным и родовым идолам, ибо только каган способен выразить волю единого и всемогущего Бога. А простолюдин должен жить не по велению предков, не по наущению глупых волхвов, а по законам, установленным каганом для всех, вне зависимости от родовой и племенной принадлежности. Один Бог на небе, один каган на земле.
– Так ведь славянин не туранец, а печенег не скиф, – попробовал было возразить Карочей.
– А чем скиф отличается от славянина? – строго спросил Обадия у гана. – Вот то-то и оно.
Прежде отличались, а ныне и язык один и боги тоже. Вот так же будет и со всеми иными племенами и родами. Все люди, живущие от Волги-Итиля до Эльбы, от гор Кавказа и до Варяжского моря, будут называться хазарами и жить по одним законам.
Карочей промолчал, но недоверие на его лице читалось слишком откровенно, а потому Обадия счел нужным добавить:
– Это будет не завтра, беки, но это будет, если нам удастся сделать кнут настолько длинный, что он достанет до самых отдаленных уголков подвластного нам мира. Любому стаду нужен пастух, а человеческому тем более.
Нечто подобное Карочей уже слышал от Ицхака Жучина, который мечтал объединить всех ганов одной верой, но обломал на этом зубы в Радимецкой земле и вынужден был договариваться с боярином Драгутином о путях-дорогах для купеческих караванов. Впрочем, Жучин боялся большой крови и, видимо, боится ее сейчас. Но его сестричада пролитая кровь не смущает, и он готов идти до конца по избранному пути. А путь перемен – это путь Чернобога, как ни крути, и его конец всем давно известен. Вставший на него правитель рано или поздно превратится в Дракона и будет убит на Калиновом мосту. Карочей припомнил залитое кровью лицо Трасика и поморщился. Неужели Обадию тоже ждет участь женоподобного князя? Или бог Яхве не позволит Навьему миру погубить своего избранника? В конце концов, чем сильны славянские боги, как не верою своих печальников? Именно из их жертвований боги черпают свою силу. А если не будет ни славян, ни русов, то эти боги сойдут на нет, оставив поле битвы за богом Яхве. И тогда все будет так, как решил Обадия, единственный выразитель воли единого для всех Бога. Возможно, не все получится у каган-бека, как он задумал, но в любом случае у гана Карочея еще есть время, чтобы сделать окончательный выбор.
– Ган Лебедян прибыл? – бросил каган-бек вопросительный взгляд на Жучина.
– Его сейчас приведут, – отозвался задумавшийся о чем-то Ицхак.
Гана Карочея никто из шатра не гнал, а потому он решил остаться и послушать, о чем будут вести разговор Обадия и один из самых влиятельных в Русалании ганов. Ган Лебедян не ладил с атаманами, ибо считал, что русы-ротарии слишком часто вмешиваются в дела скифских и славянских родов, поддерживая слабых в ущерб сильным. Разве сильный род виноват, что по воле славянских богов его стада лучше плодятся, а женки больше рожают? А растущие стада требуют новых пастбищ. Слабые слабы по собственной вине, ибо они растеряли дарованную им Макошью удачу, так почему бы сильным не утеснить их слегка, и в чем тут, скажите, ущемление славянской правды?
Ган Лебедян был рослым широкоплечим человеком, с круглой головой, посаженной на бычью шею, и с хитроватыми синими глазами. Бороду он брил, зато пышные холеные усы свисали ниже подбородка. Годы Лебедяна уже перевалили на шестой десяток, но силы в его потучневшем теле еще хватало, чтобы уверенно держать поводья коня и верховодить на племенном собрании. Свои обиды на атаманов он излагал бекам зычным голосом и при этом похлопывал себя по пыльному сапогу витенем. В знак уважения Обадия пригласил Лебедяна сесть на тут же принесенную расторопными служками лавку. Карочей рассчитывал, что на лавке хватит места и ему, но, увы, славянский ган обладал слишком обширным седалищем.
– Моя верность кагану нерушима, – твердо сказал Лебедян, – а в дела богов и их служек я не вмешиваюсь.
– Значит, ратиться с нами ты не будешь? – прямо спросил его Обадия.
– А с какой это стати, уважаемый каган-бек, я должен чужой спеси потакать? – хмыкнул Лебедян. – Кто он такой, этот даджан Драгутин, чтобы я плясал под его дудку? Привел на Дон целую толпу нищих радимичей и урсов, оттяпал у нас кусок самой жирной земли, а теперь еще хочет нас с каганом поссорить.
– А другие ганы Русалании так же думают? – спросил Жучин.
– Врать не буду, бек, думают ганы по-разному. Есть и такие, которые смотрят в рот волхвам и ругают похабными словами Тургана. Но одно дело – гавкать, а другое – браться за секиру, когда у твоих ворот сорок тысяч хазар стоят. Вот кабы ты, каган-бек, сковырнул эту крепость, то собачий лай в Русалании сразу бы умолк.
– А атаманы?
– Так ведь у ротария родовой земли нет. Сел на ладью и уплыл к другим берегам. Вот пусть и плывут те, кто уцелеет. Если Перун их не бросит, то не пропадут.
– Значит, скифские и славянские ганы помогать защитникам Варуны не станут?
– Нет, – уверенно сказал Лебедян.
– Но и поддержки нам не окажут? – спросил Вениамин.
– Так ты сам посуди, бек, – повернулся к нему Лебедян. – Война ведь больших денег стоит. Да и кровь людская не водица, чтобы ее даром проливать.
– Сколько ты хочешь? – прямо спросил Обадия.
– Пять тысяч денариев, – быстро ответил Лебедян.
– А сколько людей можешь выставить?
– Так пять тысяч и выставлю, по денарию на человека.
– А если я дам десять? – криво усмехнулся каган-бек.
– Значит, выставлю десять тысяч.
– А если дам еще больше?
– Врать не стану, уважаемый каган-бек, больше мне не поднять, – вздохнул Лебедян.
– Вениамин, – спокойно сказал Обадия, не поворачивая головы, – заплати уважаемому гану пятнадцать тысяч денариев. Преданность должна оплачиваться щедро.
Обрюзгшее лицо Лебедяна расплылось в улыбке, по всему было видно, что решением каган-бека он доволен. На его месте Карочей тоже возликовал бы душой. Шутка ли сказать – пятнадцать тысяч денариев как с куста сорвал. А ведь обязан, собачий сын, даром отслужить кагану. Что-то щедр сегодня уважаемый Обадия. Если он будет так денариями разбрасываться, то скоро останется сирым и нищим. А нищий вождь хазару не в радость. Надо полагать, боярину Драгутину строительство Варуны обошлось куда дешевле.
– Варуну нужно разрушить до основания, – холодно отозвался Обадия на незаданный вопрос Ицхака Жучина. – На этой земле возводить крепости вправе только каган.
– Вряд ли ты дождешься от Лебедяна большой поддержки, – покачал головой Ицхак.
– Сил у нас и без Лебедяна достаточно, – поморщился каган-бек. – Уже то хорошо, что местные ганы не ударят нам в спину.
– А если ударят?
– Тогда я пройду по Русалании огнем и мечом. Побежденным – горе, а предателям – смерть.
Глава 8
Штурм
Крепость Варуна стояла на берегу Северского Донца, который в верховьях был куда менее полноводным, а об эту жаркую пору обмелел настолько, что хазарское войско легко преодолело его вброд, не замочив даже вдетых в стремена сапог. Справа Варуну огибала еще одна речушка, скорее напоминавшая ручей, но с обрывистыми берегами. Место, что и говорить, выбрали удачно, да и стены цитадели внушали уважение. Вопреки распространившемуся среди ганов мнению, атаману Искару удалось завершить строительство Варуны, и теперь она грозно нависала над хазарами, дерзнувшими бросить ей вызов. Проще всего штурмовать Варуну было с северной стороны, не прикрытой естественными водными преградами, но именно здесь стена поднималась особенно высоко, и именно здесь располагались три из ее шести башен. Пораскинув умом, ганы пришли к выводу, что раскусить такой орешек будет непросто, а скорее всего невозможно. Что бы там ни утверждал по этому поводу уважаемый рабби Исайя с его рахдонитской ученостью и пятью стенобитными машинами. Эти машины сначала везли на плотах вверх по Итилю до Сарая, потом тащили с великими трудами через степь на быках. Именно медлительности этих животных рабби Исайя и его подручные обязаны были жизнью, ибо пешие ратники Бегича, далеко опередившие их, уже гнили в чужой негостеприимной земле. Обжившиеся рядом с крепостью хазары табунами ходили осматривать странные массивные сооружения, способные кидать на большие расстояния огромные валуны. Но, прикинув ширину окружающего Варуну рва и крепость ее стен, многие отходили разочарованными. Штурм пугал мечников. В конце концов, хазар привык сражаться на коне, а карабкаться на стены – это удел пеших асов, выросших в горах и всегда проявлявших в таких ситуациях удивительное проворство.