Страница:
– Он еще не стал Драконом. Зато в его жилах течет кровь Додона. Так зачем же мне убивать родовича?
Осташ с удивлением глянул в лицо улыбающегося Воислава. Этот молодой человек был гораздо умнее, чем он о нем думал. А главное – он умел ждать, ибо торопливость – главная помеха успеху.
– Так ты считаешь, что Обадия убьет своего отца и захватит власть в каганате?
– Вне всякого сомнения, – спокойно отозвался Рерик. – Мы не оставили Обадии выбора. Каган Турган умрет еще до начала Большого ганского круга. И это будет днем рождения Дракона. Того самого Дракона, которого должен будет одолеть Сокол.
– Князь Драгутин сказал, что не все вещие сны сбываются при нашей жизни.
– Я это знаю, боготур. Но полет Сокола продолжится и после моего ухода в страну Вырай. Какая разница, как будут звать Сокола – Воислав, Сивар, Трувар, Сидраг или Свентислав. Важно, что удар Сокола предрешен, так же как предрешен путь Обадии, ставшего Драконом. Это уже вне нашей воли, боготур, это даже вне воли богов. Никто и ничто не может защитить Дракона от удара Сокола. Так будет, потому что так есть.
Амастрида, расположенная на южном берегу Черного моря, представляла собой крепкий орешек. Стены ее были высоки, а гарнизон состоял из десяти тысяч хорошо вооруженных воинов. Именно поэтому топарх Алексос равнодушно отнесся к слухам, гулявшим по торгу, о появлении близ побережья ладей русов. Он даже не стал перекрывать вход в бухту железной цепью, дабы не чинить препятствий торговым судам. За порядком близ побережья следили полтора десятка больших галер, на которых имелись не только воинские команды, способные дать отпор обнаглевшим русам, но и греческий огонь, которого боялись все варвары. В данную минуту Алексоса более всего волновала полонянка Ружена, прекрасная, как утренняя заря, которую евнух Азарий приобрел на амастридском торгу для своего повелителя. Воистину это был редкостный цветок, каким-то чудом возросший в снегах Севера и нуждавшийся в уходе опытного садовода, коим безусловно считал себя топарх. Весть о появлении во дворце иеромонаха Никифора Алексос воспринял без особого восторга, и это еще мягко сказано. Он терпеть не мог этого черного ворона с его постным лицом и скучными проповедями о воздержании и смирении. Ну есть же среди клириков приличные люди, и почему именно Алексосу так не повезло! Топарх был молод, ему еще не стукнуло и сорока, а Никифору уже подвалило под семьдесят, и уж конечно, в его годы бремя великого поста не так давит на бунтующую плоть. Однако в этот раз топарх ошибся по поводу визита иеромонаха – тот, похоже, не собирался сегодня обличать его за сладострастие и бесконечные оргии, сотрясающие чуть ли не еженощно стены губернаторского дворца.
– Русы появились у стен Амастриды, – с порога огорчил топарха Никифор.
Свежая новость, ничего не скажешь. Алексос слышит ее сегодня в десятый раз и уже отдал все необходимые распоряжения, дабы обезопасить город от бесчинств кучки пиратов. Галеры рыскают вдоль побережья, но пока ничего, представляющего для города хотя бы отдаленную опасность, не обнаружили.
– Это и настораживает, топарх.
Алексос едва не выругался вслух. Если кому-то очень хочется праздновать труса, то топарх готов пойти ему навстречу и выделить для охраны хоть сто, хоть двести «бессмертных», но закрывать городские ворота перед призраками он не намерен.
– Азарий, сколько славянских ладей находится сейчас в порту?
– Три, высокочтимый: одна из Новгорода и две из Варгии.
– Сколько человек на их бортах?
– Чуть больше сотни.
– Так прикажете, святой отец, закрыть ворота перед жалкой кучкой торгашей? У атаманов сейчас война с каганом Турганом, им не до нас.
– Я получил вести из Константинополя, высокочтимый топарх, – хрипло отозвался побледневший от гнева Никифор. – Атаманы разбили в пух и прах каган-бека Обадию и заключили вечный мир с каганом.
– Я не получал от императора никаких известий, – нахмурился Алексос. – Но непременно приму все необходимые меры, можете быть уверены, святой отец.
– Я бы на вашем месте закрыл ворота, высокочтимый топарх.
– Как только увижу под стенами Амастриды хотя бы одну красную рожу, сделаю это непременно, святой отец.
– Русов видели у Смирны, – продолжал стоять на своем упрямый иеромонах. – Их несколько тысяч. Об этом мне рассказал монах Климентос, прискакавший в Амастриду.
– Он видел их собственными глазами?
– Нет, ему рассказали об этом пастухи.
– Пастухи могли и ошибиться, – махнул рукой топарх.
– Но ведь русов ни с кем не перепутаешь из-за красной краски, которой они мажут свои лица перед боем.
Смирна – это почти рядом с Амастридой. Два-три пеших перехода. Там есть несколько весьма удобных бухт, которыми пользуются местные рыбаки. Глубоко сидящие галеры в них не заходят, зато ладьи русов в прилив могут и проскользнуть. Алексос крякнул с досады. Утро сегодня было упоительным, а вот день принес топарху массу забот. Сначала настроение ему испортил Никифор, а теперь вот черт принес русов. Если, конечно, принес. Будем надеяться, что хотя бы ночь выдастся более удачной.
– Азарий, позови Константиноса.
Начальник конницы возник на пороге почти сразу, словно все это время стоял за дверью. Лицо его раскраснелось настолько, что делало его похожим на руса. Правда, дело здесь было не в краске, а в вине, которое этот пьяница потреблял с чрезмерным усердием. Будучи моложе топарха лет на пять, Константинос выглядел гораздо старше. Сказалась, видимо, гарнизонная жизнь, проведенная большей частью в отдаленных приграничных крепостях. Амастрида подействовала на бывалого вояку расслабляюще, он здорово обрюзг за последние два года и теперь с трудом садился в седло. Топарху жаль было посылать веселого собутыльника под обжигающие лучи дневного светила, но тут уж ничего не поделаешь – служба. Долг перед императором прежде всего, а остальное приложится.
– Возьмешь пятьсот конных и прогуляешься до Смирны.
– Пятьсот мало будет, – покачал головой Никифор.
– Ну хорошо, возьми тысячу, – поморщился топарх, хотя совершенно точно знал, что тысячи конных Константиносу не поднять, от силы семьсот.
– Сделаем, – подозрительно бодро отозвался Константинос.
– Если русов окажется слишком много – отходи на рысях, – строго сказал топарх.
Начальник конницы круто развернулся и почти бегом бросился выполнять полученное задание. Его показное рвение не ввело, однако, в заблуждение ни Алексоса, ни Никифора. Оба слишком хорошо знали отчаянного гуляку, мота и потрясающего лентяя. В то, что Константинос сумеет до вечера добраться до Смирны, не верили ни иеромонах, ни топарх. Но, в конце концов, нельзя же требовать с человека более того, что он может сделать, да еще в такую изнуряющую жару.
После того как за Никифором наконец закрылась дверь, Алексос обернулся к Азарию:
– Ну веди, что ли.
Утруждать себя днем разомлевший топарх не собирался, но почему бы не полюбоваться на благоухающий цветок, когда выпала свободная минутка в бесконечной текучке важных дел. Евнух аж вспотел, демонстрируя новую наложницу заинтересованному Алексосу. Девушка была хороша. Увидев ее обнаженное тело, топарх даже заерзал в кресле. Давненько ему не попадались женщины с такими крутыми бедрами и упругими грудями.
– Надеюсь, товар не порченый?
– Как можно, высокочтимый топарх, – вскинул подкрашенные брови Азарий. – Сам проверял.
Кобыла, однако, попалась с норовом. Отмахивалась руками от назойливого Азария и на топарха смотрела большими зелеными глазами без всякого почтения. К тому же еще и ругалась последними словами, как уличная торговка. Алексос, понимавший славянскую речь, только посмеивался. Ему и не таких доводилось объезжать. Пара ударов плетью, две-три золотые побрякушки – и красавица будет обмирать при виде высокочтимого топарха.
– Уведи ее, Азарий, и поторопи Константиноса, по-моему, он еще со двора не съехал.
Во время обеда топарха никто не потревожил, и это можно было считать несомненной удачей. А уж свой послеобеденный сон Алексос не позволил бы прервать никому. Тем не менее все хорошее в этом мире рано или поздно кончается. И проснувшемуся топарху пришлось допоздна разбираться в купеческих дрязгах и принимать доклады своих нечистых на руку помощников.
– Императорский обоз готов? – спросил он небрежно у Азария.
– Готов, высокочтимый топарх, – согнулся в поклоне евнух.
– Придержи пока, – приказал Алексос. – Не приведи Господь, попадет он в руки русов, придется по второму разу налоги собирать. Что слышно от Константиноса?
– Со стен доложили, что конница возвращается.
– Закройте за ними ворота, – распорядился Алексос. – И цепь в бухте прикажи поднять. Во избежание неожиданностей.
Встречать Константиноса топарх вышел на террасу. Не из уважения, естественно, к пьянице, а из любопытства. Впрочем, Константинос ныне проявил несвойственную ему прыть и обернулся быстрее, чем от него ожидали. Вид с террасы всегда навевал на Алексоса скуку. Его предшественник был, судя по всему, настоящим глупцом, если не придумал ничего более умного, как развернуть дворец фасадом прямо на Торговую площадь. Днем от несущегося оттуда ора у топарха звенело в ушах. Впрочем, с наступлением сумерек торг практически опустел, и Алексос мог с наслаждением вдыхать аромат цветников, разбитых перед дворцом. Шум, несущийся от ворот, оторвал топарха от размышлений. Черт бы побрал этого Константиноса с его буйными конниками. Даже в родной город не могут въехать без шума и гама.
– Что там происходит? – обернулся Алексос к евнуху, застывшему в недоумении за его спиной.
– Вероятно, конники передрались с городской стражей.
Шума и звона металла для простой драки было, однако, слишком много. У топарха появилось нехорошее предчувствие – ночь обещала быть еще более суматошной, чем неудачно прожитый день.
– Константинос, – вдруг радостно выдохнул Азарий, указывая на появившегося всадника с разноцветными перьями на шлеме. Всадник оказался не один, за ним скакали еще несколько десятков человек. Плащи на их плечах были ромейскими, а вот лица… Лица сделал красными уж точно не продолжительный запой.
– Русы, – в ужасе выдохнул Алексос, еще не до конца веря собственным глазам. – Русы в городе!
Его вопль был услышан преданными телохранителями, и добрая сотня «бессмертных» высыпала на широкое мраморное крыльцо. Азарий подхватил растерявшегося топарха под руку и силой потащил его прочь с террасы, под крышу ненадежного дворца. Звон стали раздавался теперь по всей Амастриде, а топарх Алексос, упав в свое любимое кресло, с ужасом думал, какой ответ ему придется давать императору в оправдание за столь глупо потерянный город.
Воислав Рерик, боготур Осташ и новгородец Вадим, вошедшие вместе с сотней ротариев в город под видом простых торговцев еще до подхода основных сил, удерживали ворота казармы, не давая «бессмертным» расползтись по городу и организовать очаги сопротивления в его многочисленных каменных постройках. Однако ромеев было слишком много, и они шаг за шагом стали оттеснять ротариев, вооруженных только мечами и секирами. К счастью, конница, влетевшая на рысях в город, если и не решила исход всего дела, то, во всяком случае, здорово облегчила положение варягов и новгородцев. «Бессмертные» сначала приняли конников за своих, введенные в заблуждение их ромейскими плащами, но каково же было их удивление, когда под знакомыми шлемами они увидели чужие лица. Атака пеших ротариев, вбежавших в город вслед за конницей, довершила дело. Ромеи, не успевшие развернуть свои силы, были зажаты в казармах и не оказали сколь-нибудь значительного сопротивления. Пеший ротарий, облаченный едва ли не с ног до головы в железные доспехи, без труда опрокидывал ромейского пехотинца, прикрытого лишь нагрудником. Причем атака русов стала настолько неожиданной, что многие ромеи даже не успели взяться за мечи. Откуда же они могли знать, что своим успехом русы во многом обязаны пьянице Константиносу, который беспечно втащил своих конников в ловушку, приготовленную для них ротариями. Град стрел, обрушившихся на ромеев из-за стен домов рыбацкой деревушки, явился для них полной неожиданностью. По случаю жары конники Константиноса везли свои доспехи и щиты притороченными к седлам, что значительно облегчило ротариям задачу. Половина ромеев вылетела из седел раньше, чем осознала собственную смерть. К чести Константиноса, он попытался вырваться из смертельных объятий русов, но его пленил Трувар Рерик, который, прыгнув на круп коня, без труда обезоружил потрясенного ромея. После пленения командира все его подчиненные благоразумно сдались. Было бы большой глупостью не воспользоваться такой оказией, и атаман Огнеяр, посадив в седла часть ротариев, двинул фалангу вслед за оборотнями. Трувар Рерик никому не уступил место во главе липовых ромеев и довольно успешно сыграл роль Константиноса, даром что был едва ли не вдвое его худее. Ничего не подозревающие городские стражники и не думали запирать ворота перед конницей, а то, что вслед за этой конницей из подступающей тьмы вынырнут тысячи краснолицых русов, им даже в кошмарном сне не могло присниться. Трувар Рерик первым спрыгнул на мраморное крыльцо дворца топарха, на мгновение опередив своего брата Сивара. Братья синхронно взмахнули секирами, и двое обезглавленных «бессмертных» кулями покатились по ступенькам. Ряды телохранителей топарха дрогнули и подались назад. Устоять против плеснувшей на них со стороны Торговой площади стальной волны не было никакой возможности. «Бессмертные» оказались смяты и опрокинуты на ступени раньше, чем успели побросать оружие.
– А почто их зовут бессмертными? – спросил удивленный Сивар у княжича Дира.
– Это потому, что их численность всегда восстанавливается императорами после проигранной или выигранной битвы.
– И здесь обман, – разочарованно вздохнул Сивар, вытирая об одежду только что убитого ромея лезвие окровавленной секиры.
Топарх Алексос с ужасом глядел на дюжих молодцов, ворвавшихся в его личные покои. Сначала ему показалось, что у него от переживаний стало двоиться в глазах, но после того как один из ротариев надел на голову шлем с плюмажем, принадлежавший когда-то Константосу, он понял, что это не так. Топарха не убили только потому, что он не оказал ни малейшего сопротивления. Просто сидел, оцепенев в кресле, и смотрел, как молодцы с крашеными лицами шарят по его дворцу, собирая в кучу золотую посуду, роскошные ткани и драгоценности. Какой-то расторопный рус притащил даже шитый золотом полог из его ложницы. Но самую ценную добычу ухватил Трувар Рерик. У княжича Дира даже скулы свело от зависти при виде русоволосой полуодетой красавицы, которая сидела на руке рослого ротария и испуганными глазами оглядывала его товарищей.
– Уступи, – жарко дохнул в сторону удачливого варяга княжич Дир.
– Нет, – твердо сказал Трувар и широко улыбнулся плененной красавице.
Уговоры ничего бы не дали: немногословный от природы, Трувар всегда говорил либо «да», либо «нет», и заставить его изменить принятое решение не под силу было даже богу Световиду. Дир огорченно крякнул и грязно выругался.
– Зря, – холодно сверкнул в его сторону синими глазами Трувар. – Могу обидеться.
– Уже и пошутить нельзя, – спохватился Дир.
– Ладно вам, – вмешался в закипающую ссору Сивар. – Женок и девок в этом городе с избытком.
Добычу, захваченную в походе, ротарии всегда делили поровну, но это касалось лишь злата, серебра и пригодных для продажи рабов. Но коли ротарий заявлял права на женщину, которую хотел взять себе, никто ему не перечил. А уж в жены брал или в наложницы, большой разницы не составляло.
Вожди похода появились во дворце топарха, когда короткая летняя ночь уже кончалась. Атаман Огнеяр ногой разворошил собранную ротариями добычу и довольно хмыкнул. И было отчего радоваться старому морскому разбойнику. Мало того что он собрал едва ли не все злато и серебро, находящееся в городе, так еще и императорский обоз, не отправленный вовремя, оказался у него в руках. Только ведь мало захватить добычу, ее надо еще вывезти. А проскользнуть мимо галер императорского флота русам будет не так-то просто.
– Твоя правда, топарх, – согласился с мыслями Алексоса атаман Огнеяр, присаживаясь в кресло, из которого ротарии без церемоний выдернули незадачливого ромея. – А потому выбирай: либо мы сожжем город, либо флот. Сколько у вас сейчас в море галер?
– Пятнадцать, – с готовностью откликнулся Константинос, которого атаманы привели с собой.
Топарх бросил на своего нерадивого помощника уничтожающий взгляд, но промолчал. Алексоса поставили перед трудным выбором, но, в конце концов, кто же виноват, что надменный флотоводец Сиракос проспал армаду русов? Топарх не отвечает за флот, он отвечает за вверенный его заботам город. А Амастрида, сожженная русами, – это почти наверняка отрубленная голова топарха Алексоса. Гибели огромного города, доверху набитого товарами, которые русам не поднять и не унести с собой, Алексосу не простят. Даже если его пощадит император, местные купцы найдут способ посчитаться с глупым топархом.
– Что вы от меня хотите? – хрипло спросил Алексос.
– Амастридский маяк хорошо виден с моря, – спокойно отозвался атаман Огнеяр. – Подай галерам сигнал к сбору.
Спорить с русами было бесполезно, свою угрозу они могли выполнить в любой момент, а потому топарх не стал перечить атаману.
– Азарий, – обернулся он к евнуху, – сделай, что тебе велят.
На зов топарха откликнулись все пятнадцать галер. Разжиревшими утицами скользнули они к пристани, умело маневрируя в небольшой бухте. На каждой галере было по сотне прикованных к веслам гребцов и по полторы сотни вооруженных и хорошо обученных для морских сражений воинов. Адмирал Сиракос надменно вскинул глаза на склонившегося перед ним в поклоне Азария.
– Гонец от императора, – негромко произнес евнух. – Твой флот переводят ближе к Константинополю.
– Но мои люди устали, – нахмурился Сиракос. – Мы почти десять дней болтались в море.
– Топарх уже распорядился приготовить все необходимое для вашего отдыха. Но через три дня вы должны покинуть Амастриду. Есть сведения, что русы готовят нападение на Константинополь.
Сиракос Азарию не поверил. Русы тут, конечно, совершенно ни при чем. Обычные интриги императорского двора. Жаль только, что при этом страдают интересы империи. Впрочем, константинопольских сухопутных крыс они волнуют менее всего. Сиракос отдал распоряжение командам покинуть корабли.
– А как быть с гребцами?
– Расковать и кормить обильно, нам предстоит нешуточный переход.
Увы, переход для старого адмирала закончился во дворце топарха. Что же касается его доблестных моряков, то треть из них была перебита на узких улочках Амастриды, а остальные сдались ввиду бессмысленности дальнейшего сопротивления. Галеры, где оставались всего лишь по десятку охранников, были легко захвачены ротариями и сожжены вместе с пристанью. Торговые суда, под самую завязку загруженные награбленным добром, отошли от пристани еще до начала пожара.
Адмирал Сиракос вдыхал запах гари, долетающий с моря, и сверлил злыми глазами несчастного топарха Алексоса. Впрочем, вину, как ни крути, придется делить на двоих. Ротозейство топарха и адмирала обернулось для империи большими материальными и политическими потерями. Хорошо хоть удалось уберечь от огня Амастриду. Русы, надо отдать им должное, сдержали слово и не стали жечь город. Зато пограбили они его всласть. Вышедшие на стену Алексос, Сиракос и Константинос с сокрушением сердца наблюдали, как Амастридскую бухту покидают более двух десятков тяжело нагруженных ладей и галер. Русам пришлось нанять едва ли не все стоявшие у сожженной пристани корабли, дабы вывезти свою добычу. Часть добычи ротарии перебросили в свои ладьи, стоявшие в небольшой бухте у Смирны, на телегах. Преследовать их никто не решился. Да и не с чем было преследовать. Все хорошее оружие русы прихватили с собой, остальное же утопили в бухте. Ограбленным ромеям оставалось только посыпать голову пеплом да посылать бессильные проклятья своим безжалостным врагам.
– Вы себе не представляете, высокочтимый Сиракос, какую женщину у меня отняли русы, – жалобно вздохнул Алексос.
– Нашел о чем жалеть, – адмирал грубо выругался и сплюнул прямо под ноги топарху. Грубость Сиракоса покоробила высокочтимого Алексоса, но он сдержался, ибо время для ссоры сейчас было не самым подходящим.
Часть 3
Глава 1
Осташ с удивлением глянул в лицо улыбающегося Воислава. Этот молодой человек был гораздо умнее, чем он о нем думал. А главное – он умел ждать, ибо торопливость – главная помеха успеху.
– Так ты считаешь, что Обадия убьет своего отца и захватит власть в каганате?
– Вне всякого сомнения, – спокойно отозвался Рерик. – Мы не оставили Обадии выбора. Каган Турган умрет еще до начала Большого ганского круга. И это будет днем рождения Дракона. Того самого Дракона, которого должен будет одолеть Сокол.
– Князь Драгутин сказал, что не все вещие сны сбываются при нашей жизни.
– Я это знаю, боготур. Но полет Сокола продолжится и после моего ухода в страну Вырай. Какая разница, как будут звать Сокола – Воислав, Сивар, Трувар, Сидраг или Свентислав. Важно, что удар Сокола предрешен, так же как предрешен путь Обадии, ставшего Драконом. Это уже вне нашей воли, боготур, это даже вне воли богов. Никто и ничто не может защитить Дракона от удара Сокола. Так будет, потому что так есть.
Амастрида, расположенная на южном берегу Черного моря, представляла собой крепкий орешек. Стены ее были высоки, а гарнизон состоял из десяти тысяч хорошо вооруженных воинов. Именно поэтому топарх Алексос равнодушно отнесся к слухам, гулявшим по торгу, о появлении близ побережья ладей русов. Он даже не стал перекрывать вход в бухту железной цепью, дабы не чинить препятствий торговым судам. За порядком близ побережья следили полтора десятка больших галер, на которых имелись не только воинские команды, способные дать отпор обнаглевшим русам, но и греческий огонь, которого боялись все варвары. В данную минуту Алексоса более всего волновала полонянка Ружена, прекрасная, как утренняя заря, которую евнух Азарий приобрел на амастридском торгу для своего повелителя. Воистину это был редкостный цветок, каким-то чудом возросший в снегах Севера и нуждавшийся в уходе опытного садовода, коим безусловно считал себя топарх. Весть о появлении во дворце иеромонаха Никифора Алексос воспринял без особого восторга, и это еще мягко сказано. Он терпеть не мог этого черного ворона с его постным лицом и скучными проповедями о воздержании и смирении. Ну есть же среди клириков приличные люди, и почему именно Алексосу так не повезло! Топарх был молод, ему еще не стукнуло и сорока, а Никифору уже подвалило под семьдесят, и уж конечно, в его годы бремя великого поста не так давит на бунтующую плоть. Однако в этот раз топарх ошибся по поводу визита иеромонаха – тот, похоже, не собирался сегодня обличать его за сладострастие и бесконечные оргии, сотрясающие чуть ли не еженощно стены губернаторского дворца.
– Русы появились у стен Амастриды, – с порога огорчил топарха Никифор.
Свежая новость, ничего не скажешь. Алексос слышит ее сегодня в десятый раз и уже отдал все необходимые распоряжения, дабы обезопасить город от бесчинств кучки пиратов. Галеры рыскают вдоль побережья, но пока ничего, представляющего для города хотя бы отдаленную опасность, не обнаружили.
– Это и настораживает, топарх.
Алексос едва не выругался вслух. Если кому-то очень хочется праздновать труса, то топарх готов пойти ему навстречу и выделить для охраны хоть сто, хоть двести «бессмертных», но закрывать городские ворота перед призраками он не намерен.
– Азарий, сколько славянских ладей находится сейчас в порту?
– Три, высокочтимый: одна из Новгорода и две из Варгии.
– Сколько человек на их бортах?
– Чуть больше сотни.
– Так прикажете, святой отец, закрыть ворота перед жалкой кучкой торгашей? У атаманов сейчас война с каганом Турганом, им не до нас.
– Я получил вести из Константинополя, высокочтимый топарх, – хрипло отозвался побледневший от гнева Никифор. – Атаманы разбили в пух и прах каган-бека Обадию и заключили вечный мир с каганом.
– Я не получал от императора никаких известий, – нахмурился Алексос. – Но непременно приму все необходимые меры, можете быть уверены, святой отец.
– Я бы на вашем месте закрыл ворота, высокочтимый топарх.
– Как только увижу под стенами Амастриды хотя бы одну красную рожу, сделаю это непременно, святой отец.
– Русов видели у Смирны, – продолжал стоять на своем упрямый иеромонах. – Их несколько тысяч. Об этом мне рассказал монах Климентос, прискакавший в Амастриду.
– Он видел их собственными глазами?
– Нет, ему рассказали об этом пастухи.
– Пастухи могли и ошибиться, – махнул рукой топарх.
– Но ведь русов ни с кем не перепутаешь из-за красной краски, которой они мажут свои лица перед боем.
Смирна – это почти рядом с Амастридой. Два-три пеших перехода. Там есть несколько весьма удобных бухт, которыми пользуются местные рыбаки. Глубоко сидящие галеры в них не заходят, зато ладьи русов в прилив могут и проскользнуть. Алексос крякнул с досады. Утро сегодня было упоительным, а вот день принес топарху массу забот. Сначала настроение ему испортил Никифор, а теперь вот черт принес русов. Если, конечно, принес. Будем надеяться, что хотя бы ночь выдастся более удачной.
– Азарий, позови Константиноса.
Начальник конницы возник на пороге почти сразу, словно все это время стоял за дверью. Лицо его раскраснелось настолько, что делало его похожим на руса. Правда, дело здесь было не в краске, а в вине, которое этот пьяница потреблял с чрезмерным усердием. Будучи моложе топарха лет на пять, Константинос выглядел гораздо старше. Сказалась, видимо, гарнизонная жизнь, проведенная большей частью в отдаленных приграничных крепостях. Амастрида подействовала на бывалого вояку расслабляюще, он здорово обрюзг за последние два года и теперь с трудом садился в седло. Топарху жаль было посылать веселого собутыльника под обжигающие лучи дневного светила, но тут уж ничего не поделаешь – служба. Долг перед императором прежде всего, а остальное приложится.
– Возьмешь пятьсот конных и прогуляешься до Смирны.
– Пятьсот мало будет, – покачал головой Никифор.
– Ну хорошо, возьми тысячу, – поморщился топарх, хотя совершенно точно знал, что тысячи конных Константиносу не поднять, от силы семьсот.
– Сделаем, – подозрительно бодро отозвался Константинос.
– Если русов окажется слишком много – отходи на рысях, – строго сказал топарх.
Начальник конницы круто развернулся и почти бегом бросился выполнять полученное задание. Его показное рвение не ввело, однако, в заблуждение ни Алексоса, ни Никифора. Оба слишком хорошо знали отчаянного гуляку, мота и потрясающего лентяя. В то, что Константинос сумеет до вечера добраться до Смирны, не верили ни иеромонах, ни топарх. Но, в конце концов, нельзя же требовать с человека более того, что он может сделать, да еще в такую изнуряющую жару.
После того как за Никифором наконец закрылась дверь, Алексос обернулся к Азарию:
– Ну веди, что ли.
Утруждать себя днем разомлевший топарх не собирался, но почему бы не полюбоваться на благоухающий цветок, когда выпала свободная минутка в бесконечной текучке важных дел. Евнух аж вспотел, демонстрируя новую наложницу заинтересованному Алексосу. Девушка была хороша. Увидев ее обнаженное тело, топарх даже заерзал в кресле. Давненько ему не попадались женщины с такими крутыми бедрами и упругими грудями.
– Надеюсь, товар не порченый?
– Как можно, высокочтимый топарх, – вскинул подкрашенные брови Азарий. – Сам проверял.
Кобыла, однако, попалась с норовом. Отмахивалась руками от назойливого Азария и на топарха смотрела большими зелеными глазами без всякого почтения. К тому же еще и ругалась последними словами, как уличная торговка. Алексос, понимавший славянскую речь, только посмеивался. Ему и не таких доводилось объезжать. Пара ударов плетью, две-три золотые побрякушки – и красавица будет обмирать при виде высокочтимого топарха.
– Уведи ее, Азарий, и поторопи Константиноса, по-моему, он еще со двора не съехал.
Во время обеда топарха никто не потревожил, и это можно было считать несомненной удачей. А уж свой послеобеденный сон Алексос не позволил бы прервать никому. Тем не менее все хорошее в этом мире рано или поздно кончается. И проснувшемуся топарху пришлось допоздна разбираться в купеческих дрязгах и принимать доклады своих нечистых на руку помощников.
– Императорский обоз готов? – спросил он небрежно у Азария.
– Готов, высокочтимый топарх, – согнулся в поклоне евнух.
– Придержи пока, – приказал Алексос. – Не приведи Господь, попадет он в руки русов, придется по второму разу налоги собирать. Что слышно от Константиноса?
– Со стен доложили, что конница возвращается.
– Закройте за ними ворота, – распорядился Алексос. – И цепь в бухте прикажи поднять. Во избежание неожиданностей.
Встречать Константиноса топарх вышел на террасу. Не из уважения, естественно, к пьянице, а из любопытства. Впрочем, Константинос ныне проявил несвойственную ему прыть и обернулся быстрее, чем от него ожидали. Вид с террасы всегда навевал на Алексоса скуку. Его предшественник был, судя по всему, настоящим глупцом, если не придумал ничего более умного, как развернуть дворец фасадом прямо на Торговую площадь. Днем от несущегося оттуда ора у топарха звенело в ушах. Впрочем, с наступлением сумерек торг практически опустел, и Алексос мог с наслаждением вдыхать аромат цветников, разбитых перед дворцом. Шум, несущийся от ворот, оторвал топарха от размышлений. Черт бы побрал этого Константиноса с его буйными конниками. Даже в родной город не могут въехать без шума и гама.
– Что там происходит? – обернулся Алексос к евнуху, застывшему в недоумении за его спиной.
– Вероятно, конники передрались с городской стражей.
Шума и звона металла для простой драки было, однако, слишком много. У топарха появилось нехорошее предчувствие – ночь обещала быть еще более суматошной, чем неудачно прожитый день.
– Константинос, – вдруг радостно выдохнул Азарий, указывая на появившегося всадника с разноцветными перьями на шлеме. Всадник оказался не один, за ним скакали еще несколько десятков человек. Плащи на их плечах были ромейскими, а вот лица… Лица сделал красными уж точно не продолжительный запой.
– Русы, – в ужасе выдохнул Алексос, еще не до конца веря собственным глазам. – Русы в городе!
Его вопль был услышан преданными телохранителями, и добрая сотня «бессмертных» высыпала на широкое мраморное крыльцо. Азарий подхватил растерявшегося топарха под руку и силой потащил его прочь с террасы, под крышу ненадежного дворца. Звон стали раздавался теперь по всей Амастриде, а топарх Алексос, упав в свое любимое кресло, с ужасом думал, какой ответ ему придется давать императору в оправдание за столь глупо потерянный город.
Воислав Рерик, боготур Осташ и новгородец Вадим, вошедшие вместе с сотней ротариев в город под видом простых торговцев еще до подхода основных сил, удерживали ворота казармы, не давая «бессмертным» расползтись по городу и организовать очаги сопротивления в его многочисленных каменных постройках. Однако ромеев было слишком много, и они шаг за шагом стали оттеснять ротариев, вооруженных только мечами и секирами. К счастью, конница, влетевшая на рысях в город, если и не решила исход всего дела, то, во всяком случае, здорово облегчила положение варягов и новгородцев. «Бессмертные» сначала приняли конников за своих, введенные в заблуждение их ромейскими плащами, но каково же было их удивление, когда под знакомыми шлемами они увидели чужие лица. Атака пеших ротариев, вбежавших в город вслед за конницей, довершила дело. Ромеи, не успевшие развернуть свои силы, были зажаты в казармах и не оказали сколь-нибудь значительного сопротивления. Пеший ротарий, облаченный едва ли не с ног до головы в железные доспехи, без труда опрокидывал ромейского пехотинца, прикрытого лишь нагрудником. Причем атака русов стала настолько неожиданной, что многие ромеи даже не успели взяться за мечи. Откуда же они могли знать, что своим успехом русы во многом обязаны пьянице Константиносу, который беспечно втащил своих конников в ловушку, приготовленную для них ротариями. Град стрел, обрушившихся на ромеев из-за стен домов рыбацкой деревушки, явился для них полной неожиданностью. По случаю жары конники Константиноса везли свои доспехи и щиты притороченными к седлам, что значительно облегчило ротариям задачу. Половина ромеев вылетела из седел раньше, чем осознала собственную смерть. К чести Константиноса, он попытался вырваться из смертельных объятий русов, но его пленил Трувар Рерик, который, прыгнув на круп коня, без труда обезоружил потрясенного ромея. После пленения командира все его подчиненные благоразумно сдались. Было бы большой глупостью не воспользоваться такой оказией, и атаман Огнеяр, посадив в седла часть ротариев, двинул фалангу вслед за оборотнями. Трувар Рерик никому не уступил место во главе липовых ромеев и довольно успешно сыграл роль Константиноса, даром что был едва ли не вдвое его худее. Ничего не подозревающие городские стражники и не думали запирать ворота перед конницей, а то, что вслед за этой конницей из подступающей тьмы вынырнут тысячи краснолицых русов, им даже в кошмарном сне не могло присниться. Трувар Рерик первым спрыгнул на мраморное крыльцо дворца топарха, на мгновение опередив своего брата Сивара. Братья синхронно взмахнули секирами, и двое обезглавленных «бессмертных» кулями покатились по ступенькам. Ряды телохранителей топарха дрогнули и подались назад. Устоять против плеснувшей на них со стороны Торговой площади стальной волны не было никакой возможности. «Бессмертные» оказались смяты и опрокинуты на ступени раньше, чем успели побросать оружие.
– А почто их зовут бессмертными? – спросил удивленный Сивар у княжича Дира.
– Это потому, что их численность всегда восстанавливается императорами после проигранной или выигранной битвы.
– И здесь обман, – разочарованно вздохнул Сивар, вытирая об одежду только что убитого ромея лезвие окровавленной секиры.
Топарх Алексос с ужасом глядел на дюжих молодцов, ворвавшихся в его личные покои. Сначала ему показалось, что у него от переживаний стало двоиться в глазах, но после того как один из ротариев надел на голову шлем с плюмажем, принадлежавший когда-то Константосу, он понял, что это не так. Топарха не убили только потому, что он не оказал ни малейшего сопротивления. Просто сидел, оцепенев в кресле, и смотрел, как молодцы с крашеными лицами шарят по его дворцу, собирая в кучу золотую посуду, роскошные ткани и драгоценности. Какой-то расторопный рус притащил даже шитый золотом полог из его ложницы. Но самую ценную добычу ухватил Трувар Рерик. У княжича Дира даже скулы свело от зависти при виде русоволосой полуодетой красавицы, которая сидела на руке рослого ротария и испуганными глазами оглядывала его товарищей.
– Уступи, – жарко дохнул в сторону удачливого варяга княжич Дир.
– Нет, – твердо сказал Трувар и широко улыбнулся плененной красавице.
Уговоры ничего бы не дали: немногословный от природы, Трувар всегда говорил либо «да», либо «нет», и заставить его изменить принятое решение не под силу было даже богу Световиду. Дир огорченно крякнул и грязно выругался.
– Зря, – холодно сверкнул в его сторону синими глазами Трувар. – Могу обидеться.
– Уже и пошутить нельзя, – спохватился Дир.
– Ладно вам, – вмешался в закипающую ссору Сивар. – Женок и девок в этом городе с избытком.
Добычу, захваченную в походе, ротарии всегда делили поровну, но это касалось лишь злата, серебра и пригодных для продажи рабов. Но коли ротарий заявлял права на женщину, которую хотел взять себе, никто ему не перечил. А уж в жены брал или в наложницы, большой разницы не составляло.
Вожди похода появились во дворце топарха, когда короткая летняя ночь уже кончалась. Атаман Огнеяр ногой разворошил собранную ротариями добычу и довольно хмыкнул. И было отчего радоваться старому морскому разбойнику. Мало того что он собрал едва ли не все злато и серебро, находящееся в городе, так еще и императорский обоз, не отправленный вовремя, оказался у него в руках. Только ведь мало захватить добычу, ее надо еще вывезти. А проскользнуть мимо галер императорского флота русам будет не так-то просто.
– Твоя правда, топарх, – согласился с мыслями Алексоса атаман Огнеяр, присаживаясь в кресло, из которого ротарии без церемоний выдернули незадачливого ромея. – А потому выбирай: либо мы сожжем город, либо флот. Сколько у вас сейчас в море галер?
– Пятнадцать, – с готовностью откликнулся Константинос, которого атаманы привели с собой.
Топарх бросил на своего нерадивого помощника уничтожающий взгляд, но промолчал. Алексоса поставили перед трудным выбором, но, в конце концов, кто же виноват, что надменный флотоводец Сиракос проспал армаду русов? Топарх не отвечает за флот, он отвечает за вверенный его заботам город. А Амастрида, сожженная русами, – это почти наверняка отрубленная голова топарха Алексоса. Гибели огромного города, доверху набитого товарами, которые русам не поднять и не унести с собой, Алексосу не простят. Даже если его пощадит император, местные купцы найдут способ посчитаться с глупым топархом.
– Что вы от меня хотите? – хрипло спросил Алексос.
– Амастридский маяк хорошо виден с моря, – спокойно отозвался атаман Огнеяр. – Подай галерам сигнал к сбору.
Спорить с русами было бесполезно, свою угрозу они могли выполнить в любой момент, а потому топарх не стал перечить атаману.
– Азарий, – обернулся он к евнуху, – сделай, что тебе велят.
На зов топарха откликнулись все пятнадцать галер. Разжиревшими утицами скользнули они к пристани, умело маневрируя в небольшой бухте. На каждой галере было по сотне прикованных к веслам гребцов и по полторы сотни вооруженных и хорошо обученных для морских сражений воинов. Адмирал Сиракос надменно вскинул глаза на склонившегося перед ним в поклоне Азария.
– Гонец от императора, – негромко произнес евнух. – Твой флот переводят ближе к Константинополю.
– Но мои люди устали, – нахмурился Сиракос. – Мы почти десять дней болтались в море.
– Топарх уже распорядился приготовить все необходимое для вашего отдыха. Но через три дня вы должны покинуть Амастриду. Есть сведения, что русы готовят нападение на Константинополь.
Сиракос Азарию не поверил. Русы тут, конечно, совершенно ни при чем. Обычные интриги императорского двора. Жаль только, что при этом страдают интересы империи. Впрочем, константинопольских сухопутных крыс они волнуют менее всего. Сиракос отдал распоряжение командам покинуть корабли.
– А как быть с гребцами?
– Расковать и кормить обильно, нам предстоит нешуточный переход.
Увы, переход для старого адмирала закончился во дворце топарха. Что же касается его доблестных моряков, то треть из них была перебита на узких улочках Амастриды, а остальные сдались ввиду бессмысленности дальнейшего сопротивления. Галеры, где оставались всего лишь по десятку охранников, были легко захвачены ротариями и сожжены вместе с пристанью. Торговые суда, под самую завязку загруженные награбленным добром, отошли от пристани еще до начала пожара.
Адмирал Сиракос вдыхал запах гари, долетающий с моря, и сверлил злыми глазами несчастного топарха Алексоса. Впрочем, вину, как ни крути, придется делить на двоих. Ротозейство топарха и адмирала обернулось для империи большими материальными и политическими потерями. Хорошо хоть удалось уберечь от огня Амастриду. Русы, надо отдать им должное, сдержали слово и не стали жечь город. Зато пограбили они его всласть. Вышедшие на стену Алексос, Сиракос и Константинос с сокрушением сердца наблюдали, как Амастридскую бухту покидают более двух десятков тяжело нагруженных ладей и галер. Русам пришлось нанять едва ли не все стоявшие у сожженной пристани корабли, дабы вывезти свою добычу. Часть добычи ротарии перебросили в свои ладьи, стоявшие в небольшой бухте у Смирны, на телегах. Преследовать их никто не решился. Да и не с чем было преследовать. Все хорошее оружие русы прихватили с собой, остальное же утопили в бухте. Ограбленным ромеям оставалось только посыпать голову пеплом да посылать бессильные проклятья своим безжалостным врагам.
– Вы себе не представляете, высокочтимый Сиракос, какую женщину у меня отняли русы, – жалобно вздохнул Алексос.
– Нашел о чем жалеть, – адмирал грубо выругался и сплюнул прямо под ноги топарху. Грубость Сиракоса покоробила высокочтимого Алексоса, но он сдержался, ибо время для ссоры сейчас было не самым подходящим.
Часть 3
Рождение Дракона
Глава 1
Сухорукий
Карочей не был новичком в итильских трущобах. Не раз и не два скифскому гану приходилось опускаться на дно большого города, чтобы найти здесь на все готовых исполнителей для своих хитроумных замыслов. И сейчас Карочей действовал не наобум, хорошо зная, кого и зачем ищет. Ему нужен был Паук, самая загадочная и страшноватая личность городского преступного сообщества. По слухам, Паука опасался даже ган воров Бахтиар, который вроде бы никого и ничего в Итиле не боялся. Гану Карочею пришлось затратить немало усилий и денег, чтобы отыскать щель, в которую забился итильский кровосос, опутавший своей паутиной едва ли не половину города. Хоромы, что ни говори, не соответствовали рангу обитателя. В таком убогом домишке не согласился бы жить даже торговец рыбой средней руки, зато для Паука, не привыкшего к солнечному свету, жилище, кое-как слепленное из глины, было идеальным местом обитания. Морщась от запаха тухлой рыбы, Карочей откинул полог из бычьих шкур, закрывавший вход в хибару, и смело шагнул в темноту. Его остановил холод острого стального жала, приставленного к горлу. Скиф не видел в кромешной темноте человека, угрожавшего ему смертью, однако рискнул его поприветствовать:
– Здравствуй, дорогой дядя. Что-то ты не слишком любезно встречаешь сестричада.
– Извини, не узнал.
Карочей с облегчением перевел дух. А огонь, вспыхнувший в углу, и вовсе вернул ему утерянное было равновесие. Он с интересом оглядел внутреннее убранство помещения и собственными глазами убедился, что не всякая гнилая скорлупа хранит в себе никчемный орех. Конечно, назвать эту обстановку роскошной он бы не рискнул, но тем не менее здесь было все, что способно скрасить досуг человека, далеко уже не молодого, но бесспорно ученого и мудрого. Карочей с интересом покосился на целую кучу кусков пергамента, скрученных в трубочки. Он уже по собственному опыту знал, что они могут таить в себе массу интересных сведений, далеко не бесполезных для мошны того, кто сумеет ими воспользоваться.
Хозяин взял в руки светильник и поднес к лицу гостя. Видимо, осмотр его удовлетворил, поскольку он жестом указал Карочею на широкую лавку:
– Давненько не виделись, сестричад.
Не виделись они, пожалуй, лет пять, но за это время ган Борислав Сухорукий, старший брат великого радимецкого князя Всеволода и дядя гана Карочея по матери, мало изменился. Судьба была к Сухорукому немилосердна. Неподвижная с рождения левая рука помешала ему занять место отца на радимецком столе, а участие в заговоре гана Митуса лишило его расположения и брата и кагана Битюса. Ныне в каганах ходит совсем другой человек, да и о толстом Митусе никто уже не помнит, но для гана Борислава перемены в Хазарии наступили слишком поздно. Он уже прочно осел на дне и не захотел всплывать на поверхность. Сам Карочей, тоже активный участник заговора гана Митуса, удержался на плаву чудом да покровительством Ицхака Жучина и гана Горазда, а потому помочь дядьке в трудную минуту не мог. Позднее он предлагал гану Бориславу помощь, но тот, уже прочно вставший на ноги, ее отклонил. Впрочем, к пронырливому сестричаду он относился если не с симпатией, то без злобы. Сухорукому было уже далеко за шестьдесят, но он не утратил ни зоркости глаза, ни твердости духа. Во всяком случае, правая рука, державшая светильник, не дрожала, а цепкие глаза даже в полумраке сумели определить, что гость прячет под плащом какой-то предмет.
– Это всего лишь вино, – усмехнулся Карочей, выставляя на стол серебряный кувшин.
– Надеюсь, не отравленное? – вежливо пошутил хозяин.
– А у тебя что, много врагов?
– Все итильские вожаки спят и видят, как бы отправить на тот свет Паука.
– Брал бы лихвы поменьше и получил бы всеобщую любовь.
Карочей знал, что Паук содержит целую сеть ссудных контор для мелких торговцев и крупных жуликов, не брезгуя при этом скупкой краденого. При таком образе жизни трудно приобрести любовь окружающих, а вот получить удар ножа в спину проще простого. Тем не менее Сухорукий вот уже на протяжении почти десяти лет ловко уклонялся от змеиных жал, нацеленных в его сторону, жестоко при этом расправляясь с врагами. Кто бы мог подумать, что в этом худом и не очень представительном теле таится чудовищная сила, позволяющая выживать даже там, где любой другой человек не протянул бы и месяца. Во всяком случае, ган Карочей, тоже много чего повидавший в жизни, с трудом представлял себя на месте гана Борислава.
– Как ты меня нашел? – спросил Сухорукий, разливая по серебряным кубкам вино, принесенное сестричадом.
– Через Хабала. Мой хазар Хвет поддерживает с ним отношения.
– Так Хвет по-прежнему служит у тебя?
– Здравствуй, дорогой дядя. Что-то ты не слишком любезно встречаешь сестричада.
– Извини, не узнал.
Карочей с облегчением перевел дух. А огонь, вспыхнувший в углу, и вовсе вернул ему утерянное было равновесие. Он с интересом оглядел внутреннее убранство помещения и собственными глазами убедился, что не всякая гнилая скорлупа хранит в себе никчемный орех. Конечно, назвать эту обстановку роскошной он бы не рискнул, но тем не менее здесь было все, что способно скрасить досуг человека, далеко уже не молодого, но бесспорно ученого и мудрого. Карочей с интересом покосился на целую кучу кусков пергамента, скрученных в трубочки. Он уже по собственному опыту знал, что они могут таить в себе массу интересных сведений, далеко не бесполезных для мошны того, кто сумеет ими воспользоваться.
Хозяин взял в руки светильник и поднес к лицу гостя. Видимо, осмотр его удовлетворил, поскольку он жестом указал Карочею на широкую лавку:
– Давненько не виделись, сестричад.
Не виделись они, пожалуй, лет пять, но за это время ган Борислав Сухорукий, старший брат великого радимецкого князя Всеволода и дядя гана Карочея по матери, мало изменился. Судьба была к Сухорукому немилосердна. Неподвижная с рождения левая рука помешала ему занять место отца на радимецком столе, а участие в заговоре гана Митуса лишило его расположения и брата и кагана Битюса. Ныне в каганах ходит совсем другой человек, да и о толстом Митусе никто уже не помнит, но для гана Борислава перемены в Хазарии наступили слишком поздно. Он уже прочно осел на дне и не захотел всплывать на поверхность. Сам Карочей, тоже активный участник заговора гана Митуса, удержался на плаву чудом да покровительством Ицхака Жучина и гана Горазда, а потому помочь дядьке в трудную минуту не мог. Позднее он предлагал гану Бориславу помощь, но тот, уже прочно вставший на ноги, ее отклонил. Впрочем, к пронырливому сестричаду он относился если не с симпатией, то без злобы. Сухорукому было уже далеко за шестьдесят, но он не утратил ни зоркости глаза, ни твердости духа. Во всяком случае, правая рука, державшая светильник, не дрожала, а цепкие глаза даже в полумраке сумели определить, что гость прячет под плащом какой-то предмет.
– Это всего лишь вино, – усмехнулся Карочей, выставляя на стол серебряный кувшин.
– Надеюсь, не отравленное? – вежливо пошутил хозяин.
– А у тебя что, много врагов?
– Все итильские вожаки спят и видят, как бы отправить на тот свет Паука.
– Брал бы лихвы поменьше и получил бы всеобщую любовь.
Карочей знал, что Паук содержит целую сеть ссудных контор для мелких торговцев и крупных жуликов, не брезгуя при этом скупкой краденого. При таком образе жизни трудно приобрести любовь окружающих, а вот получить удар ножа в спину проще простого. Тем не менее Сухорукий вот уже на протяжении почти десяти лет ловко уклонялся от змеиных жал, нацеленных в его сторону, жестоко при этом расправляясь с врагами. Кто бы мог подумать, что в этом худом и не очень представительном теле таится чудовищная сила, позволяющая выживать даже там, где любой другой человек не протянул бы и месяца. Во всяком случае, ган Карочей, тоже много чего повидавший в жизни, с трудом представлял себя на месте гана Борислава.
– Как ты меня нашел? – спросил Сухорукий, разливая по серебряным кубкам вино, принесенное сестричадом.
– Через Хабала. Мой хазар Хвет поддерживает с ним отношения.
– Так Хвет по-прежнему служит у тебя?