Сибирцев И.. Отцовская скрипка в футляре

Лидию навещал районный архитектор. Но прежнего веселья не было. Или
это мать своими проповедями спугнула его? А может, потому, что никак
не уходит из памяти смуглый человек с хитрыми глазами и неумолимо тают
остатки его денег.
Районный архитектор, Аркадий Лузгин, отмечал день своего
рождения. В числе самых почетных гостей была и Лидия. Уже успели
поднять не один тост за здоровье хлебосольного именинника, когда в зал
столовой, где совершалось торжество, уверенно и по-хозяйски вошел
Федор Иннокентьевич Чумаков.
С радостным воплем ринулся из-за стола навстречу высокому гостю
виновник торжества. Следом за своим неизменным поклонником
устремилась, хотя и не официальная, но всеми молчаливо признанная
хозяйкой застолья Лидия.
Пока Аркадий трепыхался в медвежьих объятьях рослого, могучего
Чумакова, Лидия успела оглядеть и оценить мужские стати известного ей
понаслышке Чумакова. Что и говорить, хорош собою был Федор
Иннокентьевич. Пожалуй, затмит даже незабвенного Рахманкула. И высок,
и дороден, и в плечах размашист, и лицом свеж. А главное - первый в
районе хозяйственник. У такого и сила, и власть, и, конечно же,
деньги. И когда пришел ее черед быть представленной Чумакову, она
взглянула на него своим испытанным взглядом, от которого мужики
приходили в великое возбуждение, но сказала с рассчитанной простотой:
- Лидия Ивановна, - опустила глаза и добавила вкрадчиво: -
Можете, конечно, просто Лида...
Но уверенный в себе Чумаков даже бровью не повел, не рассмотрел
толком ее, как надеялась на то Лидия. Он прошествовал к столу,
решительно отказался от "штрафного" стакана водки и в уважительной
тишине, воцарившейся с его появлением, поднял рюмку "за здоровье,
процветание и творческие успехи многообещающего нашего зодчего,
Аркадия Лузгина". После чего снова облобызал "новорожденного", не
спеша сел, не спеша наполнил свою тарелку закусками и стал не спеша
жевать, наслаждаясь вкусной едой.
Игривый беспредметный разговор за столом с приходом Чумакова
незаметно пошел по иному руслу. Заговорили о хозяйственных и торговых
неурядицах, о дефицитности многих товаров. Теперь за столом все чаще
слышалось укоризненное слово "бесхозяйственность".
Федор Иннокентьевич так же с наслаждением ел, не принимал участия
в застольном разговоре. Но вот положил на стол нож и вилку, протер
салфеткой яркие губы и в воцарившейся сразу тишине сказал, не напрягая
голоса, как говорил, наверное, на совещаниях в своем кабинете:
- Да, бесхозяйственность есть, только надо самокритично признать,
что и мы с вами на местах не всегда активно поддерживаем руководящие
органы. Как достичь достатка, тем более изобилия, когда мы с вами,
вопреки многочисленным руководящим указаниям, не научились ценить
народное добро. - Он отхлебнул боржоми и заговорил печальнее: - Не
стану кивать на других, скажу о порученном мне государством хозяйстве.
Как известно, наша передвижная механизированная колонна прокладывает
линии электропередач напряжением 220 и 500 киловольт. Сооружения
громоздкие, сложные. Ведем просеки в непроходимой тайге. Естественно,
валим много леса. По-доброму надо бы разделать древесину, вывезти на
специализированные предприятия. Да где взять для этого людей и
транспорт? И то и другое у нас, как везде, в дефиците. И лежит по обе
стороны просеки поваленный лес. Часть его разделываем, а львиная доля
гибнет, превращается в труху, кормит разных короедов, заражает
окрестную тайгу. - Чумаков низко наклонил над столом массивную голову:
не то судьбе тайги соболезновал, не то лицо прятал. - А ведь это -
дерево! Сколько в нем всяких полезностей.
Лидия вздрогнула: показалось, ленивый и вместе с тем испытующий,
как бы вопрошающий о чем-то взгляд, каким обвел компанию Чумаков, чуть
задержался на ней. Показалось, Федор Иннокентьевич даже слегка
подмигнул ей, как бы приглашая к чему-то...
Лидия сидела, прикрыв ладонями разом запылавшие щеки. А перед
глазами вдруг потянулись ряды мазанок в кишлаках, куда частенько
приходилось наезжать вместе с Рахманкулом. И неизменные сетования за
богатыми дастарханами о том, что надо строить и жилища, и кошары, и
другие хозяйственные помещения.
Незадолго до ареста Рахманкула Лидия услышала такой разговор:
- Ты, Рахманкул, настоящий батыр базаров, - похвалил гостя
председатель богатого колхоза. - Да только не пора ли тебе кончать с
базарами. Бери от нас доверенность, езжай в свою Сибирь, заключи там
договора, добывай лес. Полномочия даем неограниченные. В барыше будешь
больше, чем от груш и винограда.
Прав, тысячу раз прав этот умнейший, хозяйственный Чумаков: там
же каждая доска на вес золота...
- Вы, Федор Иннокентьевич, согласитесь продать бросовый лес
колхозам Средней Азии? - осмелилась Лидия подать голос.
- Отчего же нет? Если, конечно, все по закону. Разумеется,
необходимо, чтобы у представителя колхозов имелись надлежащие
полномочия, чтобы оплата производилась только предварительно и только
по чековым книжкам. И главное, чтобы я получил разрешение треста и
местных властей на такую операцию.
- И в таком случае продадите строевой лес? - совсем осмелела
Лидия.
- О, нет! Только тонкомер, - решительно отрезал Чумаков. Замолк и
сказал раздумчиво: - Хотя, конечно, могут быть обстоятельства...
Дружба народов и прочее... Ну, и разрешение опять же...
Через неделю Лидия Ивановна была в Ташкенте...

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

1

Все произошло именно так, как рисовала в воображении Лидия
Ивановна. Взревел и заглох под окном автомобильный мотор, хлопнула
дверца.
Лидия Ивановна выглянула в окно... У подъезда стояла "Волга",
только опоясана она была не красной, а синей полосой. И на этой полосе
четко выделялось слово "милиция". Она покорно побрела к двери, сняла
замок с предохранителя. На лестничной площадке загремели тяжелые шаги,
кто-то остановился у двери напротив, послышался звонок в соседнюю
квартиру, негромкий разговор. Потом раздался звонок у ее двери.
Резкий, требовательный, властный.
Не промедлив и секунды, Лидия Ивановна с облегчением открыла
дверь. На площадке стоял знакомый ей по Шарапово капитан Стуков, еще
один милицейский лейтенант и соседи-пенсионеры из квартиры напротив.
- Гражданка Круглова? - официально, но больше для порядка спросил
Стуков. - Лидия Ивановна?
- Да. Круглова Лидия Ивановна, - ответила она.
- Ознакомьтесь с постановлением прокурора на обыск в вашей
квартире. Прошу добровольно выдать имеющиеся у вас драгоценности,
деньги, а также оружие, если оно у вас есть.
- Пройдемте в комнату, Василий Николаевич, - убито сказала Лидия
Ивановна. - Вот сберегательная книжка. Все, что осталось. И
драгоценности есть. Даже с товарными чеками. Все куплено в магазинах
"Ювелирторга". Оружие отродясь не держала. Да вы же знаете это, - и
как-то по-ребячьи добавила: - дядя Вася...
Стуков, тщетно пытаясь скрыть проступавшую в каждом движении
неловкость, перелистнул сберегательную книжку, заглянул в коробочки с
драгоценностями и сказал дрогнувшим голосом:
- Как же это ты, Лидия? - прокашлялся и продолжал: - Конечно, по
закону я обязан обращаться только на "вы"... Но ведь ты же наша,
шараповская. Отца твоего, Ивана Кузьмича Круглова, я помню. Жили и
росли с ним на одной улице, в армию призывались вместе. Я тебя с малых
лет знаю. Помню, как ты в клубе со сцены декламировала: "Вы всегда
плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра..." Стишки этого поэта,
который песню еще написал про то, что вальс старый теперь, а кругом
этот...
- Твист! - машинально добавила Лидия Ивановна.
- Во-во, твист, - даже обрадовался Стуков. Чувствовалось, что
этот разговор очень нужен капитану для того, чтобы дать выход
переполнявшей его горести и бессильному состраданию к этой непутевой,
сломавшей свою судьбу женщине. И, продолжая этот разговор, он сказал:
- Раньше-то я только прозу признавал, думал, стишки - так, забава,
складные слова, и только. А теперь понял: большой в них, в стихах
этих, смысл.
Лидия Ивановна следила за лейтенантом, который в строгом
соответствии с требованиями криминалистики начал по часовой стрелке
осмотр ее жилища, сказала:
- Да. "Вы всегда плюете, люди, в тех, кто хочет вам добра". - И
спросила печально: - Мать-то жива еще?
- Неужто тебе и это неведомо! - ахнул Стуков, и лицо его
побурело. - Померла Анна Федоровна прошлой зимой. Схоронили ее соседи
и Заготзерно, откуда она ушла на пенсию. - И вдруг, озлившись,
добавил: - Тебе не давали телеграмму, не знали адреса. Надьке Жадовой
ты вот оставила свой адрес, а родной матери - нет...
В комнате воцарилась тишина. Только слышались шаги милицейского
лейтенанта да приглушенные перешептывания понятых. Но вот Стуков,
сидевший у стола напротив хозяйки, сказал укоризненно и вместе с тем
соболезнующе:
- Эх, Лидия, Лидия. Как же это ты ударилась в такую жизнь? Ведь в
каком городе поселилась... Загляденье, сказка! У нас сугробы еще не
сошли, а тут пьянеешь от весенних цветов. На базар пришел, глаза
слепнут от фруктов. Баба ты красивая, выбрала бы мужа да и жила бы на
радость. Растила детишек, а ты... Ведь тридцать шесть уже...
- Тридцать пять, - встрепенулась Лидия, но, встретив укоризненный
взгляд Стукова, спросила: - А что со мной будет, Василий Николаевич?
- Что будет? - строго начал Стуков. - Этапируем в Шарапово, где
творила свои художества. Проведем следствие, выявим связи, сообщников.
А там суд отмерит по содеянному тобой. - Он вдруг вскинулся на стуле и
спросил с хитроватой прищурочкой: - Что же ты не удивляешься ни
приезду моему, ни обыску, ни тому, что я тебя конвоировать собрался в
родимые твои места. Или знает кошка, чье мясо съела?
- Знает, - убито подтвердила Лидия.
- То-то, что знаешь, - укоризненно, но не без гордости сказал
Стуков. - Я ведь, можно сказать, землю перерыл, а все твои договора,
все накладные прочитал своими глазами, подсчитал все купленные тобою
кубики. Прямо иллюзионист Кио! Рассчитываешься в Таежногорске за
тонкомер, а здесь, я поглядел, - все понастроено из деловой древесины.
Теперь твой черед подсчитывать все рублики, которые ты себе в карман
положила за эти кубики и своим радетелям раздарила. Учти, кое-кто из
них свои подсчеты уже представил нам. Ну, и сама знаешь про
чистосердечное признание...
Лидия Ивановна прикрыла ладонями разгоревшиеся щеки и сказала,
глядя куда-то в себя:
- Что же, Василий Николаевич, чем в таком вечном страхе
незамужней вдовой дрожать, лучше срок мотать. Да и все, видно, вам все
известно...
- Да вроде бы знаем кое-чего. Так вот, гражданка Круглова Лидия
Ивановна, - уже строго сказал Стуков, когда удалились исполнившие свою
миссию понятые. - Обязан я вам официально предъявить обвинение в
хищении в особо крупных размерах лесоматериалов с просек Таежногорской
ПМК "Электросетьстроя" и в даче взяток должностным лицам. Признаете ли
вы себя виновной в этом?
Лидия Ивановна набрала в грудь воздух, будто запеть собралась, но
сказала очень тихо:
- Признаю, Василий Николаевич. Признаю полностью. Куда денешься,
но подробно все поясню только в присутствии Чумакова.
- Это что еще за фокусы? - заворчал Стуков. - Что же, принуждать
не имею права. Обвиняемый - не свидетель, он может вовсе отказаться от
дачи показаний... - И стал записывать, повторяя вслух: "Виновной себя
признаю полностью, но подробные пояснения о содеянных мною
преступлениях дам в присутствии товарища Чумакова Ф. И."
- Все еще товарища? - чуть насмешливо спросила Лидия.
- А как бы ты думала? Товарищ Чумаков таким товарищам товарищ,
что нам с тобой и во сне их увидеть боязно...

2

Василий Николаевич Стуков вошел в кабинет Дениса Щербакова,
должно быть, прямо с аэродрома, с дорожным портфелем, не по-здешнему
загорелый. Молча порылся в раздутом портфеле, извлек из него румяное
яблоко, положил на стол перед Денисом и улыбнулся:
- Отведайте, Денис Евгеньевич. Так сказать, гостинец.
Подсел к столу, хмуро, но не скрывая удовольствия, посмотрел, как
Денис вгрызался в сочное яблоко. Потом, отвечая каким-то своим,
видимо, не дававшим ему покоя мыслям, сказал:
- Все-таки трудная у нас работа, Денис Евгеньевич, мучительная
порой. Правильно вы однажды заметили: молоко надо выдавать нашему
брату за вредность производства.
- Что, Василий Николаевич, нелегкая выдалась поездка?
- Поездка как поездка. Мотался по кишлакам, пролил семь потов под
тамошним злым, даже в марте, солнцем. Трудность в другом, Денис
Евгеньевич... Есть у нас, в Шарапово, обелиск Вечной славы. На нем
фамилии моих однополчан, с которыми хлебал солдатскую и свинцовую
кашу. Пятился в активной обороне аж до самой Волги, а потом города
брал обратно. Пятьсот фамилий шараповцев, не вернувшихся с фронта.
Среди них семеро Стуковых, отец мой, два родных брата, ну, и, значит,
четверо более дальних родственников. В этом же списке и сержант Иван
Кузьмич Круглов. Вместе с этим Ваньшей Кругловым мы на пересыльном
пункте грызли мерзлые концентраты и на фронт ушли с одной маршевой
ротой. Дальше уж нас разбросала война. Помню я Ивана Круглова так, что
вижу его даже с закрытыми глазами. - Стуков махнул рукой, провел
ладонью себе по лицу и сказал глухо: - А теперь вот этапировал я в
Шарапово арестованную мною в Ташкенте родную дочь Ивана Круглова,
Лидию. Вы человек начитанный, интеллигентный... Вот как вы понимаете?
Мне, солдату, службисту, милиционеру легко это?..
- Трудно, Василий Николаевич, очень трудно, - не скрывая
волнения, подтвердил Денис. - Тяжкий хлеб у нас с вами. Заместитель
прокурора области однажды в минуту откровенности признался, что
довелось ему давать санкцию на арест школьного друга, который был
уличен в махинациях. А что делать, Василий Николаевич? Еще древние
греки утверждали: "Платон мне друг, но истина дороже". А тут ведь -
закон!.. А в общем-то, ох, как я понимаю вас, Василий Николаевич. И
если так уж трудно, может, мне одному врубаться в эти лесные дебри?
Блеклые губы Стукова мгновенно поджались, и голос стал таким, как
в самые первые дни их общения:
- Не обижайте, Денис Евгеньевич. В предвзятости и кумовстве не
повинен... Говорил я вам уже - солдат я и коммунист... И вам верю: вы
лишку не отмерите, не возведете напраслину и не пойдете на
послабление. Верьте и вы мне. Даже если передо мной дочка
однополчанина...
- Ну что же, Василий Николаевич, - Денис улыбнулся, - будем
считать, что мы с вами полностью объяснились. По-мужски и
профессионально. Как я понял вас, Лидия Ивановна Круглова находится в
здешней КПЗ. Следовательно, мы с вами не ошиблись в допущениях и в
командировке у вас появились веские основания для ее ареста...
- Да есть кое-что, - уклончиво ответил Стуков. Потом, не скрывая
переполнявшую его гордость, сказал, ровно бы о сущем пустяке: - Семь
потов пролил, но обшарил там всю округу. И сам, и вместе с узбекскими
ребятами - джигиты они все-таки - пересчитали каждое бревнышко.
Двенадцать тысяч кубиков - тютелька в тютельку. Стоят, вернее, лежат в
различных постройках. В жилых и хозяйственных.
- И все строевой лес?
- Почти, но сверх того - около трех тысяч кубометров тонкомер.
Для маскировки. А свыше двенадцати тысяч кубиков деловой древесины.
Правда, во всех накладных значится только тонкомер. И отпускная цена
тонкомера. Провел соответствующие экспертизы - строевой лес. Станция
отправления - Таежногорск. Отправительница - Круглова Л. И. Все даты
отправления...
Денис несколько раз прошелся по комнате, остановился перед
Стуковым и сказал:
- Спасибо вам, Василий Николаевич. Не случайно мне говорили о
вас, как об очень опытном следователе...
- Круглова признала себя полностью виновной в хищениях деловой
древесины и в даче взяток должностным лицам, но заявила, что подробные
показания она даст лишь в присутствии Федора Иннокентьевича Чумакова.
- Опять Чумаков! - сказал Денис. - И на какие же размышления это
вас наводит, Василий Николаевич? Зачем потребовалась ей очная ставка с
Чумаковым? В чем намерена она его изобличить? Ведь не в неверности же
собственной жене. Так в чем же? В получении взяток? В попустительстве
хищениям леса или еще в каких-то, мягко говоря, неблаговидных
поступках?..
- А я думаю, что Чумаков для Кругловой, - сумрачно заметил
Стуков, - это уловка, оттяжка времени, может быть, поиск той самой
каменной стены, за которой можно получить меньше оплеух. Ведь что бы
вы ни говорили, а Чумаков - это Чумаков!..
Денис резко, точно споткнулся, остановился перед Стуковым,
заговорил энергично, убеждая себя и выверяя каждое слово:
- Сговорились все, что ли, с этаким рабским придыханием: Чумаков!
Федор Иннокентьевич!.. Только почему-то при этом забывают, что
репутация бывает и дутой, что она не всегда адекватна подлинной
сущности человека, что человек способен рисоваться, выказывать себя в
выгодном свете, что механизм общественно-привлекательной мимикрии у
отдельных глубоко аморальных субъектов доведен до высочайшего
совершенства, до артистического блеска.
- Все понимаю, - горестно вздохнул Стуков. - И дутый авторитет, и
рисовку, и эту шибко ученую мимикрию. Только вот приложить это
конкретно к Чумакову...
- Трудно, - с усмешкой договорил Денис. - Гипноз имени,
психологическая инерция...
- Гипноз, инерция... Опять ученые словечки. А я правильно говорю:
трудно... И не то трудно, что поверить не могу, будто Чумаков к
лесоторговле этой приложил свою вельможную руку... А профессионально
говорю: трудно! Нам с вами, дорогой мой самоуверенный и пылкий
коллега, трудно будет доказать причастность вышеназванного Чумакова и
привлечь его по всей строгости. И у вас, поди-ка, случалось.
Доподлинно знаешь, что перед тобой прохиндей и хапуга... Да множество
уважаемых и влиятельных товарищей пытаются остановить тебя на всем
скаку. Сначала по телефону сожалеют о досадном недоразумении, потом
высказывают искреннее недоумение, как это, мол, хороший, заслуженный
человек ошибся, попал под влияние, вляпался в неблаговидное дело.
Может, оговаривает кто или нажал ты на него и он с испугу берет на
себя лишку... А дальше требования: спустить на тормозах, закрыть
глаза, мол, конь о четырех ногах и тот спотыкается. А дальше уж без
дипломатий: ты, мол, устал, пора тебе на заслуженный отдых...
Кружишь-кружишь по этакой спирали и впрямь сомневаться начнешь,
убеждать собственную душу, что конь о четырех ногах и тот спотыкается.
И в конце концов вручаешь этому хапуге или прохиндею постановление о
прекращении уголовного дела за нецелесообразностью привлечения к
уголовной ответственности и о применении мер общественного
воздействия. Да еще с этакой подленькой улыбкой, за которую самому
стыдно до смерти, а вручаешь... Ну ладно, я слаб душой, стар. В этом
Шарапово у меня все корни, и кроме Шарапово мне и работать негде... А
разве с вами, Денис Евгеньевич, не случалось такого?..
Денис молчал. Стуков со своей житейской правотой, похоже, снова
брал верх над ним. Вспомнились тягостные разговоры в разных кабинетах.
По молодости лет ему, правда, не предлагали уйти на пенсию, но
прозрачно намекнули: не лучше ли попробовать свои силы в качестве
адвоката или юрисконсульта. Но у него хватило сил противостоять
натиску...
- Случалось, - подтвердил Денис.
- То-то и есть, что случалось, - печально констатировал Стуков. -
Рветесь вы, Денис Евгеньевич, в бой на Чумакова, а, простите меня, ни
острого оружия, ни нужных боеприпасов... - И вдруг заговорил, как бы
читая по-писаному, должно быть, повел речь о давно продуманном им,
взвешенном, во что верил прочно: - Я в свое время проявлял интерес к
истории. Ну, к слову сказать, заглядывал и в петровскую табель о
рангах. Помните, четырнадцать классов? С четырнадцатого класса до
первого, от коллежского регистратора до канцлера, что соответствовало
генерал-фельдмаршалу. Мы с вами по этой табели - капитаны - особы
девятого класса, то есть титулярные советники, птички-невелички. Песня
такая была: "Он был титулярный советник, она генеральская дочь, он
скромно в любви объяснился, она прогнала его прочь..." Так вот, по
этой же табели Чумаков - его превосходительство, статский генерал...
Трест у него, то есть целая дивизия, и ворочает он ежегодно десятками
миллионов рублей... Защитников и покровителей у него добрая рота. И
давайте пораскинем мозгами, к чему Федору Иннокентьевичу с его
достатками и перспективами пускаться в авантюры с какой-то разбитной и
не шибко чистоплотной бабенкой?..
- Спасибо вам, Василий Николаевич, - иронично сказал Денис, - за
напоминание про табель о рангах, но табель о рангах в октябре
семнадцатого года отменен. И перед лицом закона Чумаковы точно такие
же граждане, как все в стране. - Он покружил вокруг задумчиво
молчавшего Стукова и азартно спросил: - Какие, по вашему, Василий
Николаевич, два самых страшных врага человека?
- Ну, пьянство, наверное. Жестокость. Глупость. Уже не два,
больше получается. Можно и дальше перечислять: эгоизм, бездуховность,
суперменство...
- И все-таки это, пожалуй, лишь производные от главных причин,
разъедающих не столь малое число душ человеческих. Я убежден: два
самых опасных врага человека - это властолюбие и корыстолюбие. Они
коварно подстерегают нас на пути, как едва присыпанный снежком
гололед. Одни осмотрительны, устойчивы на ногах, благополучно
преодолеют опасное место. Другие послабее духом и ногами, падают в
полный рост и тотчас же впиваются в них микробы этих злых напастей...
Достаточно один лишь раз даже не сказать, а только подумать: "Я
должен стать превыше всех" или "Я должен иметь больше, чем все". И
человек сломан, душа его мертвеет. Он превращается в пройдоху,
готового на любую низость, лесть, подлость. Благопристойный гражданин
становится мещанином, стяжателем, скрягой...
Этой горькой участи, к несчастью, не всегда способны избежать
даже потенциально крупные личности. И на свет является беспощадный
тиран. Либо же, а такое тоже не исключено, смешной в своих потугах на
величие честолюбец...
- Все верно, Денис Евгеньевич. Только не верится мне, что Чумаков
- богатырь сорока двух лет от роду, видный хозяйственник, отмеченный
орденами, искренне уважаемый и далеко не неимущий, продал душу черту,
растянулся на этом вашем гололеде.
- Я, в отличие от вас, не усматриваю в этом парадокса: как же
так, сам Чумаков - и вдруг?.. Боюсь, Василий Николаевич, что это
"вдруг" стряслось с ним много раньше, когда он, как сам мне
исповедовался, отчетливо осознал цену каждой копейки и понес через
жизнь расхожую истину, что в рубле этих копеек - сто. Тогда-то он из
чувства уязвленного самолюбия решил жить всем на зависть. То есть
поскользнулся на льду корыстолюбия...
А дальше... Дальше события развивались в соответствии с
неумолимой логикой стяжательства. Корыстолюбие неутолимо. Можно
удовлетворить самые обширные и самые изысканные потребности
чревоугодия. Но с тем, что касается денег, вещей, степени комфорта,
дело куда сложнее. Всегда найдется некто, кто по меркам корыстолюбца
живет лучше него. У кого больше денег, больше золотых колец на
пальцах, красивей обставлена квартира. И такой субъект способен
искренне страдать от своей мнимой ущербности и готов на любое
преступление, чтобы превзойти соперника. И предела такому
соперничеству нет. Всегда появляется нечто, чего еще нет у тебя. При
этом некоторые теряют голову. Мне случалось вести дела расхитителей, у
которых было изъято пятьдесят костюмов, сто двадцать пар обуви,
которые имели две дачи, три автомашины. Это, конечно, уникумы. Но
глядя на них, ломаются души у таких, как Чумаков. Рождаются более
мелкие, но не менее опасные хищники...
- А причина? - спросил Стуков.
- Думаю, что в нашу жизнь вторглось множество привлекательных
вещей раньше, чем успели воспитать у людей подлинную культуру
потребления, привить им меру истинной ценности вещей в быту человека.
Помните у Евтушенко: "Вещи зловещи..."?
- И еще, наверное, мещанство, - брезгливо сказал Стуков. -
Мещанин питается вещизмом. Вещизм кормится мещанством.

3

Солнце разлеглось на выметенном дочиста мартовскими ветрами небе.
Заискрились заплатки льда на стеклах гостиничных окон.
Начиналось двадцать первое утро Дениса Щербакова в Шарапово.
В коридоре райотдела Дениса поджидал Павел Антонович.
- Здравия желаю, - поприветствовал он следователя.
- Здравствуйте, Павел Антонович. Рад вас видеть.
- Какая там радость, - отмахнулся Селянин, подавая тяжелую,
заскорузлую руку. - Я уже позабыл, когда она была, радость. И от меня
людям только докука.
В кабинете окинул Дениса испытующим взглядом, сказал с уже
знакомой ершистостью:
- Стало быть, опять зигзагами. По прямой-то, видно, трудненько.
Касаткина обелили, теперь, слыхать, и Постников ни при чем. А вы
вместо того, чтобы найти виновников смерти Юрия, вдруг лесной
торговлей заинтересовались.
- Говорят, все в жизни взаимосвязано и переплетено.
- Какое там переплетение: бревна эти и смерть моего сына.
- А вы от кого узнали, Павел Антонович, про то, что мы вникаем в
лесные дела?
- От самого авторитетного и знающего человека. - Селянин даже
приосанился. - От Федора Иннокентьевича Чумакова. Посетил он меня, не
побрезговал. Ладно мы с ним вечер посидели. Он мне и сказал: поскольку