Сибирцев И.. Отцовская скрипка в футляре

покорностью, впервые без внутреннего протеста, он подумал о том, что
отец, наверное, прав, хотя и прямолинеен, когда говорит:
"Пора тебе, Денис, кончать с этой тихой романтикой..."
Но и сермяжной правды у старика не отнимешь. Глядя фактам в лицо,
надо признать, что следственная работа, как бы ни ободрял его
полковник, лавров не принесла. Как говорится, середняк. Нила Кручинина
- советского Пинкертона, сверхпроницательного криминалиста, воспетого
лет двадцать назад Николаем Шпановым, как видно, не получилось.
Денис усмехнулся этому открытию и поклялся, что упорядочит свои
довольно запущенные личные дела. Отбудет эту командировку,
добросовестно выполнит приказание Макеева и дойдет до генерала, но
переведется в очную аспирантуру. А там, чем черт не шутит, к следующей
весне напишет диссертацию. Займется делом, станет читать лекции по
уголовному праву будущим сыщикам...

2

- Капитан Щербаков Денис Евгеньевич.
- Капитан Стуков Василий Николаевич.
Денис Щербаков позавидовал выдержке Стукова: провел старик
трудную для него встречу, что называется без сучка без задоринки. В
полном согласии с велениями вежливости и канонами субординации. И
встал, как положено при появлении старшего по должности, и улыбнулся,
и руку пожал, и сесть пригласил широким гостеприимным жестом. Но в
каждом слове и жесте Стукова, в каждой морщинке немолодого рыхлого
лица сквозили досада и даже осуждение. И во взгляде часто мигавших
глаз читалось: "Принесла нелегкая этого коллегу из области на мою
седую голову..."
- Рад знакомству. Полковник Макеев очень лестно отзывается о вас,
- позолотил пилюлю Денис.
- Благодарю.
На оплывшем лице капитана Стукова не дрогнул ни один мускул. Даже
взгляд не потеплел. Василий Николаевич понимал, что старший
следователь областного УВД капитан Щербаков совсем не повинен в отмене
полузабытого в текучке дел постановления по факту гибели Юрия
Селянина. Послало его начальство. Вот он и явился в Шарапово.
Оценивающе оглядел Дениса и решил: "Нет, такой не разделит его точку
зрения, как пытался успокоить Василия Николаевича подполковник
Нестеров, такой буквоедствовать станет, землю рыть, чтобы только
доказать правоту своего высокого начальства, поверившего вдруг не
опыту Стукова, а воплю ополоумевшего от горя Павла Селянина.
В другое время Стуков осадил бы себя: какие резоны у него думать
так плохо о приезжем коллеге, таком же, как и он, офицере милиции. Но
сейчас ему было приятно думать так плохо о незнакомом капитане
Щербакове, жалеть себя и возмущаться даже и самим полковником
Макеевым.
Стуков откинулся на спинку стула, в упор разглядывал Щербакова с
усмешкой. Вот сидит он перед ним, выпятив подбородок, светлые глаза
из-под очков в позолоченной оправе так и стригут. Благоухающий сидит
после бритья, розовощекий, уверенный в себе, в своем праве
подправлять, менять продуманное...
Такой небось ни разу в жизни не глотал голодную слюну, не
растягивал на несколько раз зачерствелую краюху хлеба, не месил грязь
в рваных опорках, не донашивал латаный-перелатаный отцовский пиджак.
Такому все готовым на блюдечке поднесли: и сытость, и уют, и
университетский "поплавок", и капитанские звездочки на погоны. В
этаком-то хрупком возрасте...
А он, Василий Николаевич Стуков, за свои немалые уже годы выше
глаз похлебал всякого лиха, и горького, и соленого, и горячего до
слез. К тридцати годам, в возрасте этого пижона, он только до погон
младшего лейтенанта дотянулся. Один просвет, одна звездочка...
Так-то... И все-таки это был просвет в его жизни.
Стуков видел себя сейчас то в кабине ЧТЗ на дальнем поле родного
колхоза, то в свежевырытом окопчике у лафета противотанковой пушки. И
на экзаменах в заочной юридической школе он видел себя. И хотя тогда
ему уже подкатывало под тридцать, и на заношенном кителе горели
ленточки наград и нашивки за ранения, дрожал на экзаменах бывший
сержант как пятиклассник: выпадет или нет счастливый билет. Выпал!
Получил бывший сержант высокое право пребывать в этом кабинете, за
этим столом. Так неужели он употреблял свою власть во зло людям,
неужели не заслужена репутация, пусть в границах всего лишь района, но
прочная репутация строгого и справедливого следователя.
Но высказать все это заезжему человеку было невозможно, и Василий
Николаевич, сознавая, что молчание уже становится неприличным,
вздохнул, отвернулся от Щербакова и посмотрел в окно на улицу в рыхлых
сугробах, по которой тридцать с лишним лет вышагивал на службу в
райотдел, улицу, на которой ноги помнили каждый ухаб. Посмотрел на
присаженные снегом домики: их обитателей он всех знал в лицо, знал
многие подробности их жизни, и они знали его, старшего следователя
капитана Стукова, и - он истово верил в это - относились к нему с
почтением.
Наконец Стуков очнулся от своих дум, сказал печально:
- Да, тридцать пять лет я на службе, в кабинете этом, при
исполнении. Бит, терт и молот на всех жерновах. Не стану кривить
душой, и доследования случались, и оправдания в судах, и прекращение
дел. Воспринимал самокритично. Делал надлежащие выводы, А тут как про
отмену своего постановления узнал, ровно кто меня обухом огрел по
темени. Который день будто не в своей памяти хожу. Душу гложет
стыдоба... Неужто в этот раз просмотрел чего, склевал старый воробей
дармовую мякину. - Стуков подался через стол к Денису, понизил голос,
продолжил доверительно: - Да ежели у меня хоть грамм сомнений был в
причинах гибели Юрия Селянина, я бы не стал дожидаться вашего приезда,
до Генерального Прокурора дошел бы, вел бы следствие хоть три года,
пока бы не доискался до истины. Ведь Стукова в районе стар и мал
знает. И у всех капитан Стуков в авторитете. Такая в службе здесь, в
глубинке, особенность. Просматриваемся со всех сторон...
В другую минуту Денис шуткой постарался бы рассеять тягостное
настроение Стукова, но сейчас, когда сам полной чашей испил досаду за
себя, он не годился в утешители.
Сначала не без скепсиса: ищет самооправдания, а затем с участием
слушал Щербаков исповедь Стукова и думал о том, что этот капитан давно
уже вышел из капитанского возраста, но, судя по всему, не обойден
славой Шерлока Холмса районного масштаба. И вот сейчас, когда эта
слава в зените и старослужащему следственной службы перед отставкой и
выходом на пенсию забрезжила майорская звездочка, на его седую голову
обрушилось доследование дела, которое он считал "железным". Теперь
старик опасается, что его надежды на почетную отставку находятся под
угрозой... Сколько таких Стуковых встречал он в скитаниях по районам.
Они раздражали Щербакова самоуверенностью и упорством в отстаивании
своих позиций, а случалось, и заблуждений.
А Василий Николаевич Стуков слабо улыбнулся Денису, вздохнул и
сказал, не скрывая обиды:
- Отзывается, говорите, лестно обо мне наш полковни... А вот не
согласился с моей версией о несчастном случае, командировал вас,
товарищ капитан, ворошить "битое" дело, хотя мы с вами и в одном чине.
- Случается, - попробовал успокоить Денис. - Но вообще-то я рад,
Василий Николаевич, что вместе станем ворошить. Ведь вы, так сказать,
абориген. Знаете районные условия и всех действующих лиц досконально.
- То-то и есть, что районные, - злорадно подхватил Стуков. - Вы в
областном управлении озираете всех с больших высот. А спуститесь-ка на
грешную землю, в нашу обстановку. Районную...
- И чем же они так сложны, - усмехнулся Денис, - эти ваши
"районные будни?"
- А тем и сложны, что районные, тесные. Здесь расстояния
невелики. Что бы где ни стряслось, район гудит назавтра, - он окинул
Дениса пытливым взглядом - понимает ли тот подтекст его речи? - и
продолжил напористей: - А тут не рядовой случай - погиб парень, да еще
на глазах многих людей. Все только твердили: Касаткин задавил Юрия
Селянина. В таком гуде нашему брату следователю не оглохнуть мудрено.
Да еще сам Касаткин с его признаниями и раскаянием, - Стуков замолк,
вспоминая те давние дни, и продолжал откровенно: - А я ведь не оглох,
не поддался слепой очевидности, не допустил произвола. Навеки стал
врагом Павлу Селянину, но эксгумировал тело его погибшего сына,
подверг комиссионной областной экспертизе. И спас свободу Касаткину...
Денис, заражаясь горячностью и гордостью Стукова за свою
следовательскую честность, не удивляясь быстрой смене своего
настроения и отношения к этому, видимо, совсем не простому и
неоднозначному человеку, проговорил:
- Да, Василий Николаевич, в областном управлении все, кто
знакомился с делом, по достоинству оценили вашу удачу.
Перед глазами Дениса снова как бы открылись страницы знакомого
дела. Уважаемые в области судебно-медицинские эксперты писали:
"Причиной смерти Юрия Селянина является глубокая прижизненная
травма правой лобно-височной кости. Эта травма может быть следствием
сильного удара по голове Юрия Селянина твердым тупым предметом. Не
исключено нанесение травмы выступающими частями движущейся автомашины.
Не исключено также приведшее к смерти повреждение головы Юрия
Селянина, полученное при ударе о дорожный грунт в результате
падения... Перед наездом автомашины Касаткина погибший лежал поперек
дороги на правом боку, что исключает возможность смертельного
повреждения правой лобно-височной кости Юрия Селянина в результате
удара колесом автомашины под управлением Касаткина. Хотя удар баллоном
автомашины по телу Юрия Селянина, судя по материалам дела,
свидетельским показаниям, действительно имел место. В результате тело
Юрия Селянина изменило первоначальное положение, оказалось лежащим
вдоль дороги, и шапка слетела с его головы. Случаи, когда колесо
автомашины не переезжает тело, а отталкивает его от себя в сторону, -
известны. С учетом единственной прижизненной травмы правой
лобно-височной кости, отсутствия других повреждений на теле и одежде
пострадавшего, отсутствия следов протектора на теле Юрия Селянина,
следует считать, что переезда Юрия Селянина автомашиной Касаткина не
произошло. Вывод: к моменту наезда колеса автомашины под управлением
Касаткина на лежавшего на дороге Юрия Селянина последний был уже
мертв..."
Денис как бы наново перечитал этот основной в деле о гибели Юрия
Селянина документ. И хотя все еще не мог заглушить в себе чувство
признательности к профессионализму седовласого капитана, все же
остудил себя: полковник Макеев командировал его сюда не для реверансов
и комплиментов. Да и нельзя не признать, что в данном деле Стуков
все-таки проявил себя не безупречно. Двинулся было правильным путем,
да пошел на компромисс с самим собой и замер, остановился на
полдороге... Денис вздохнул и проговорил с мягким укором:
- В материалах экспертизы сформулированы три возможных причины
гибели Селянина: удар по его голове твердым тупым предметом, травма от
выступающих частей движущейся автомашины и, наконец, повреждение
головы, полученное при ударе о дорожный грунт в результате падения...
Вы же, Василий Николаевич, справедливо сняв обвинение с Касаткина,
почему-то напрочь исключили возможность умышленного удара Селянина по
голове преступником и возможность наезда на него автомашины не
Касаткина, а другой, которую видел с крыльца слесарки ДОЗа свидетель
Яблоков, кстати, почему-то так и не допрошенный вами. А избрали из
возможных трех вариантов наиболее простой и, простите меня, легкий для
завершения следствия - вариант падения погибшего на дорогу.
Стуков, воспрявший было и даже как бы помолодевший от ободряющих
слов Щербакова, снова поник, отвернулся к окну, невидяще уставился на
заснеженную улицу.
- Прочитал, значит, не так... - наконец сказал он сварливо. - Не
было вас на мою беду рядом консультантом.
- Да если б только на вашу, - с обычным холодком в голосе
подчеркнул Щербаков. - На вашу, на беду то есть. Общая наша беда в
том, что Юрий Селянин два года как мертв, а причины его гибели, увы,
не ясны совершенно. Его отец, несмотря на угрозы в ваш адрес,
спохватился поздненько и подал жалобу в УВД лишь месяц назад.
Стуков, отдуваясь, как после парной бани, не преминул уколоть:
- Я вижу, что в отличие от меня, грешного, вас, товарищ Щербаков,
более всего устраивает первая версия - умышленный удар по голове
Селянина неизвестным злодеем. Я разумею: для вашей следовательской
репутации раскрытие такого дела, да еще два года спустя, куда как
престижно. Да только такого не может быть. Я тридцать пять лет в этом
районе в нашей службе и могу заявить официально: примерно четверть
века уже не было у нас в районе умышленных убийств. Бытовые, в пьяных
драках, случаются. А от умышленных, как говорят, бог милует... Кто и
за что станет убивать парня, за которым не значится ни доблестей
особых, ни пороков. На грабеж, согласитесь, не похоже. Даже зарплата,
которую он получил в тот день, оказалась при нем. Из ревности? Так
вроде бы ревновать не к кому... - Стуков уже победоносно посмотрел на
собеседника и продолжал увереннее: - Какую же я, Денис Евгеньевич,
версию должен был принять, когда весьма и весьма уважаемый в наших
краях хозяйственный деятель Федор Иннокентьевич Чумаков, допрошенный
мною в качестве свидетеля, и еще добрый десяток совершенно объективных
людей в один голос показали, а экспертиза подтвердила, что покойный
незадолго до своей гибели находился в тяжелой степени опьянения и даже
учинил дебош в вечернем кафе, прерванный Чумаковым.
- Однако свидетель Яблоков, который писал свои жалобы независимо
от Селянина, трактует эти события по-иному.
- А, что там Яблоков!.. - с раздражением отмахнулся от слов
Щербакова Стуков, словно бы отпихнул от себя настырного свидетеля. - Я
уже докладывал вам про районные условия. И расстояния здесь невелики,
и отношения между жителями весьма близкие. Яблоков родственник
Касаткину и Селянину. Вот вам и объективные свидетели.
И то ли сердце его вдруг приоткрылось справедливым укорам
Щербакова, то ли зашевелилась в нем следовательская совесть, которой
он гордился и за которую больше всего ценили Стукова начальники и
коллеги, но вспомнилось...
Кузьма Филиппович Яблоков, непривычно раскрасневшийся, почти
яростный, чуть не с кулаками подступал к столу Стукова:
- Неправое дело сотворил ты, Василий Николаевич, уважаемый
товарищ капитан Стуков! Воистину, как в старину говорили: "Когда бог
захочет наказать, то прежде всего отымет у человека разум!". Вот
сейчас ты и не по разуму и не по совести своей поступил. Попомни меня:
каяться еще будешь за то, что прикрыл следствие о гибели Юрия
Селянина...
Стуков, слегка опешив от такого натиска, сказал оскорбленно:
- Я не "прикрыл следствие", а прекратил дело на основании
авторитетного заключения областных судмедэкспертов.
- Авторитетного... Почему же ты меня на следствие на свое из
командировки, из Хребтовска, не вызвал? Ведь всем известно: я
последним встречался и разговаривал с Юрием Селяниным. И поклясться
могу: шел он твердо, не качался, не падал. Так ответь ты мне: с чего
бы это ему лечь посередь дороги? И другую автомашину с крыльца дежурки
я видел, навстречу Юрию неслась она. Как же можно следствие закрыть,
не удостоверившись, что не та машина Юрия сбила?
А он, Стуков, сказал твердо:
- Зачем же мне тебя, товарищ Яблоков, надо было из командировки
вызывать? Кидать на ветер государственные деньги, когда двадцать
человек видели и подтвердили и сам Касаткин признался, что наехал он
на лежавшего на дороге Юрия Селянина.
- Вот именно, что лежавшего, - запальчиво возразил Яблоков. - А с
чего бы лечь ему на дорогу? Не задал ты ни себе, ни другим этот
вопрос.
- То-то и есть, что задал, - победоносно усмехнулся Стуков. -
Самому Федору Иннокентьевичу Чумакову. Он ведь тоже видел твоего
родственничка незадолго до его гибели. Пьян в стельку был твой Юрий
Селянин. Вот и весь ответ.
- А мне на свои глаза свидетелей не надо! Не мог он свалиться на
дорогу. Рабочее честное слово даю тебе: хоть и уважаю тебя, а писать
на тебя буду до самой Москвы. Пока не добьюсь, чтоб следствие провели
по всей форме и выслушали меня тоже.
Денис, снова удивляясь многоликости этого человека и с трудом
сдерживая закипавшее в нем раздражение, сказал:
- Я обещаю вам опираться только на факты и прошу вас, по долгу
службы, помочь мне в этом.
- Что же, буду помогать в меру сил и со всем старанием, согласно
дисциплине. Но душевно принять и одобрить ваше доследование, виноват,
не могу. Дело, которое вы прибыли вершить, по моему понятию,
пробороздит душу не одного человека, породит нежелательные суждения
среди граждан о местных правоохранительных органах.
- Об органах?! - жестко спросил Щербаков. - Или конкретно о
следователе капитане Стукове?
- Правильно. И о Стукове тоже. Я себя от нашей службы не отделяю.
Меня критикуют - службе урон. Однако позвольте договорить...
Однобокая, говорите, истина? Может, и так. Мне спорить не приходится.
Поскольку я мотивировал ее в постановлении о прекращении дела. И как
теперь выясняется - попал впросак... - Стуков вдруг улыбнулся, видно,
обрадовался осенившей его мысли и продолжал ершисто: - Однако ведь и
ваша, товарищ капитан, истина, которую вы найти стремитесь, не
объемнее моей. Простите за откровенность, истину вашу еще доказать
надо, она щупальца тянет ко многим людям.
- Простите, что за сложные ассоциации?
- А никаких ассоциаций, - горько усмехнулся Стуков. - Об одной
стороне доследования я уже толковал вам. Про авторитет и местных
следственных работников, что поколеблет его ваше доследование и
породит нежелательные суждения среди граждан. Другая сторона - это
Селянин Павел Антонович. Фрося-то его, будет вам известно, на месяц
всего пережила своего сына. И Павел стал форменным стариком, хотя ему
чуть за пятьдесят, и забутыливать стал. - Стуков даже привстал от
возбуждения. - Не помню кто, но мудрый кто-то говорил: "С горем надо
переспать..." Так вот, Селянин за два года переспал со своим горем
семьсот раз. Только-только свыкаться стал со своей бедой, а тут вы с
вашим доследованием. Допросы, расспросы, напоминания. Душу ему опять
бередить. Как я понимаю, не исключена еще одна эксгумация тела Юрия
Селянина?
- Возможно.
- Вот-вот, возможно. Стало быть, опять Павла Антоновича на погост
к сыновней могиле приводом вести.
"Наверное, Стуков житейски в чем-то прав, - озадаченно думал
Щербаков, - но только житейски. А по большому счету, перед законом?"
- Вы хотите отменить дополнительное расследование? Слишком ярко
живописуете неприятности от него для Селянина.
Стуков понимающе посмотрел на своего рассерженного оппонента, но
сказал почти кротко:
- И не только для Селянина, Денис Евгеньевич. Касаткиных
возьмите. Ту же Клаву. Она ведь за два года успокоилась за мужика. Я
уж про самого Касаткина не говорю. Каково будет ему снова возвертаться
в подследственные.
- А почему непременно Касаткину возвертаться? - Денис намеренно
ввернул это словечко из лексикона Стукова. - Откуда такая уверенность?
Вдруг да не ему, а кому-то другому?..
- Это кому же другому? - Стуков засмеялся и закрутил головой,
будто от малютки услыхал забавную нелепость. - Ох, да и фантаст же вы,
оказывается. Прямо Жюль Верн.
Денис уже не сочувствовал личным и служебным проблемам капитана
Стукова с его житейской смекалкой и упрямством. Денис холодно сказал:
- Не знаю, как насчет фантазии. Но объективность и всесторонность
необходимы нам крайне. Кто даст гарантию, что банальное дорожное
происшествие, как напутствовал меня один весьма знающий товарищ, не
является всего лишь внешней оболочкой событий? Кто поручится, что
простой по виду несчастный случай не маскирует собою более опасного
преступления?! Ведь полковник отменил ваше постановление далеко не по
формальным мотивам.
Стуков горестно вздохнул и отвернулся к окну. Невидяще глядя на
улицу, огорченно подумал, что не стоит тратить слова, чтобы в чем-то
поколебать Щербакова. Такой родного отца не пощадит ради параграфа
законоустановления.
- Что же, давайте исполнять, как вы изволите выражаться, веление
закона, - неожиданно устало сказал Стуков. - Давайте осмысленно, как
вы настаиваете, отвернемся от очевидной для всего района очевидности и
примем за версию бредни свидетеля Яблокова о том, что с крыльца
дежурки ДОЗа тот якобы видел прошедшую навстречу Юрию Селянину
грузовую автомашину, за рулем которой сидел Игорь Постников. Давайте
поверим Яблокову, возьмем Постникова на цугундер. То-то Постникову это
в масть. Он, к слову сказать, уже два года как от нас уехал, в
областном центре на хорошей должности, семья у него чудесная. Кстати,
Постникова я тоже имел в виду, когда говорил о моральных издержках
дела, которое вы прибыли вершить.
"Вы что же, отменить хотите дополнительное расследование?" - едва
не выпалил Денис, но ответил холодно и чуть возвысив голос:
- В общем, товарищ Стуков, вы довольно верно определили цену
начатого доследования. Но ведь вы - юрист. Ваше постановление отменили
не по формальным мотивам, а потому, что не исследованы важнейшие
обстоятельства гибели Юрия Селянина. Находясь в плену очевидности, вы
даже не допросили свидетеля Яблокова. Машина Касаткина наехала
все-таки на лежавшего без движения человека, и на теле погибшего нет
следов протектора, и цела одежда погибшего, а судебно-медицинская
экспертиза всего лишь не исключает того, что причиной гибели Селянина
была автотравма. Как видите, дорогой коллега, набирается довольно
много вопросов и упущений. И мне кажется, что моральная цена истины в
таком деле оправдывает названные вами моральные потери.
- Ну что же, полковнику и вам, как говорится, с горы видней. Наше
дело солдатское...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

За мутной наледью бокового стекла газика проступали гребни
бесснежных холмов, черные космы зимних сосен, оголенные березки и
осины, сползал в кювет колючий кустарник. А над кюветами, словно
застывшие волны, вздымались сугробы.
Скоро Таежногорск. Капитан Стуков все-таки не зря витийствовал
перед Денисом. Заронил-таки в его душу семена скептицизма. И не было
сейчас в душе капитана Щербакова ни привычного азарта перед началом
расследования, ни уверенности в своей бесспорной правоте перед законом
и перед всеми, чей покой будет потревожен его действиями.
- Все. Приехали, - сказал сидевший за рулем газика сержант
Родченко из местного райотдела. - Вот она, береза эта. Возле нее тогда
все и получилось.
Денис, отрешаясь от невеселых мыслей, ступил на гравий. Обочь
дороги нависла ветками над сугробом горбатая почернелая береза,
- Выбрал же Юрка Селянин место, где смерть найти. Как говорится,
нарочно не придумаешь, - покачал головой сержант. - Самое уродливое
дерево в округе. И молнией его обжигало, и к земле пригнуло, а спилить
жалко: вдруг воскреснет. - Родченко задумался, словно бы о судьбе
березы, но заговорил о другом: - Юрка-то, не тем будь помянут, шибко
беспутно жил последний год и помер как-то чудно... Если по всей
правде, никак не возьму в толк, с чего бы он середь дороги завалился.
Что греха таить, пил много, последний год особенно, но только памяти
не терял и на ногах стоял твердо.
- А злобствовал на кого в пьяном виде?
- Да как сказать? На всех. Ходил сам не свой. Вроде бы жениться
самая пора, собой он был не из последних, любая девка не отказала бы
ему. А он, может, оттого и не в себе был, что вдвоем с Николаем
Матвеевым присохли к Татьяне Солдатовой. Везде они втроем бывали. Она
вроде бы на Юрку сначала глаз положила, а потом дала от ворот поворот.
Денис не без сожаления думал о том, что протоколы допросов
бессильны передать интонацию свидетеля и обвиняемого. Ведь нигде в
деле не отражены подробности, которые сейчас привел милицейский
сержант. Или Стуков счел их мелочами, не заслуживающими внимания? Или
не сумел расположить к себе душевно допрашиваемых? Между тем в
горячности и категоричности тона сержанта Родченко, практически не
допускавшего для Юрия Селянина возможности вдруг лечь на дорогу, куда
больше того, что один писатель метко назвал "информацией к
размышлению"
Значит, не все в районе приняли официальное объяснение причины
гибели Юрия Селянина.
Стало быть, прав Стуков: хотя моральная цена доследования и
тяжела и велика, но и доследование это все-таки нужно и важно многим
людям.
- Вы, Родченко, конечно же, не можете помнить: была ли в тот день
дорога очень скользкой?
- Конечно, товарищ капитан, любой шофер не может упомнить, где и
на каком гололеде занесло его машину. Но ту ночь все-таки помню. У нас
ведь не Чикаго, где каждую минуту человек отдает концы. Такое
происшествие, как с Юрием Селяниным, на моей памяти - первое. Так что
помню. Метель была много дней. Снегу намело, можно было и
поскользнуться.
Денис слушал сержанта и внимательно смотрел на березу: если бы
она могла поведать о том, что случилось здесь два года назад! А может
быть, нет их, никаких ответов, кроме тех, что зафиксировал в деле
капитан Стуков?
- Изучаете место происшествия? - по-своему истолковал молчание
Дениса сержант. - Только какие теперь тут следы. Две зимы пролетели и
два лета. И снегом следы присыпало, и ливнями ополаскивало.
Денис, удивляясь тому, что сержант словно бы читает его мысли,